Древнерусское учение у мастеров грамоты

Каптерев П. Ф.

Как наши предки осуществляли свой религиозно-нравственный, хотя и ветхозаветного склада, педагогический идеал в образовании, в устройстве школьного дела? Вполне соответственно идеалу — путем церковно-религиозного обучения.

Наши сведения о способах просвещения в первые века существования русского государства весьма скудны. Несомненно, что наши древние предки того времени учились, но чему именно и как, и были ли устроены для такого обучения организованные училища — вопрос. Свидетельства памятников говорят об учителях и учениках, но не говорят об училищах и лишь в самых общих и неопределенных выражениях упоминают о предмете обучения. "Нача поимати у нарочитое чади дети и даяти нача на наученье книжное" — так говорит летопись о святом Владимире. "И ины церкви ставяше по градом и по местом, поставляя попы и дая имения своего урок и веля им учити людии и приходити часто к церквам" — летопись о Ярославле. О том же Ярославле еще летопись говорит: "...прииде (Ярослав) в Новогоруду, собра от старост и поповых детей 300 учити книгам". Нестор о святой Феодосии свидетельствовал: "...датися вели на учение божественных книг единому от учитель". Митрополит Петр (конец XIII в.) в юности "...вдан бывает родителям книгам учитися". В житии святого Ионы Новгородского говорится, что он учился у дьяка со множеством других детей. А то встречаются выражения еще более неопределенные, как, например: "благочестию учаше". Сообразно с этим и про образованных людей летописцы выражались так: "исполнен книжнаго ученья", "муж хытр книгам и ученью", "бе любя словеса книжная" и т. п. За существование организованных училищ в домонгольской Руси прямо свидетельствует только один Татищев, но его показания не вполне согласны с показаниями летописей, сохранившихся до нас. В последних об училищах не говорится ¹. Вообще в домонгольский период под надзором и ведением епископов никаких училищ не находилось, в так называемом уставе Владимира весьма подробно перечисляются заведения и лица, будто бы отдаваемые во власть епископам, но в нем не поименованы ни училища, ни учителя. Напротив, выражения о Владимире: "даяти нача (детей) на ученье книжное... Сим же (детям) раздаянному на ученье" — и о Ярославе: "веля им (попам) учити людии и приходити часто к церквам" — внушают мысль о том, что дети раздавались на домашнее частное обучение, а не в особые училища, что школы помещались на дому у учителей, а не представляли отдельных казенных или церковных учреждений; взрослые же наставлялись в церкви. Такой порядок обучения соответствовал и греческому давнему порядку, а первыми учителями у нас, несомненно, были греки.

Вследствие скудости и неопределенности указаний первоисточников о состоянии образования в первые века жизни русского государства исследователи толкуют их весьма различно, при помощи разных умозаключений и сопоставлений. По одним выходит, что со времени христианства просвещение получило у нас широкие размеры и в первые века у нас было учреждено множество организованных училищ, не только элитарных, но и с более высоким курсом (Лавровский). Ревнители церковной школы отважно утверждают, что церковная школа сразу и повсеместно охватила всю Русь и что успехи просвещения и нашей школы в домонгольской период были поистине поразительны: они превосходят все, что представляла нам Западная Европа в эту эпоху (Миропольский). По метафорическому выражению Погодина, всякая новая епархия тогда делалась, так сказать, новым учебным округом, новый монастырь — гимназией, новая церковь — народным училищем. По мнению других исследователей, такие радужные оптимистические представления не имеют под собой никаких твердых оснований, это мечты и фантазии патриотически настроенных умов, а не факты ².

Не входя в обсуждение этих взглядов, мало полезное по неопределенности данных, мы остановимся лишь на том, что для духовенства, для подготовки служителей алтаря, было необходимо хотя бы самое скудное профессиональное обучение. Его вели сначала пришлые греки, потом выучившиеся у них русские священники и, наконец, перенявшие у священников учительскую науку дьячки и миряне, позднейшие "мастера" грамоты. Таким образом, в основу всего русского просвещения легла церковно-богослужебная потребность, необходимость совершать в известном порядке, по установленному чину, церковные службы. Она определила предметы обучения, учебный курс. Очевидно, он был невелик и по своему содержанию отвечал вызывающей его потребности. Это церковно-богослужебное образование с духовенства распространилось и на народ: учился не только тот, кто готовился быть священником или дьячком, но всякий, кто хотел и мог, учился тому же, чему учились и будущие служители церкви. Такой курс не был насильственным или по тому времени односторонним: выше всего ценилось все божественное, душеспасительное, церковное, светской науки еще не знали, а потому к ней и не стремились. Князья иногда изучали иностранные языки, но прежде получали церковно-богослужебное образование. Такой характер учебного курса без существенных перемен сохранялся целые века, а в простом народе, в его самодельных школах, и особенно у старообрядцев, оставался таким же церковно-богослужебным до самого последнего времени. Древнерусское образование по современной терминологии следует назвать воспитательным обучением, так как оно выше всего ставило твердую христианскую веру и церковную нравственность.

Для уяснения себе положения Древней Руси в образовательном отношении в первые века после принятия христианства не мешает обратить внимание на духовные богатства, духовные нужды и запросы Византии и южного славянства, так сильно повлиявшие на состояние древнерусского просвещения.

В Византии было накоплено и хранилось много культурных приобретений, но они были достоянием немногих. В эпоху иконоборства (VIII в.) знаменитый Иоанн Дамаскин на замечание иконоборцев, что простой народ суеверно обоготворяет иконы, отвечал, что нужно учить безграмотный народ. Людей, признававших образование излишним для благочестивого христианина и косо, недоверчиво смотревших на получивших его, было всего много. Для народа считалось за глаза достаточно, если более способные из него обучатся читать, немного писать и считать. Церковно-религиозный характер элементарного византийского обучения времени VIII-IX веков хорошо виден из характеристики учеников Феодора Студита, сделанной биографом последнего: "из них выходили очень умные писцы и певцы, составители кондаков и других песнопений, стихотворцы и отличнейшие чтецы, знатоки напевов и писатели стихирь о Христе".

В старину много просветительных начал было принесено на Русь из Болгарии и отчасти из Сербии. Но в Болгарии был распространен церковный византизм, светское образование было слабо, работниками на поприще наук и искусств были монастыри и духовные лица. За обучением грамоте там следовало чтение и изучение церковно-богослужебных книг: Псалтири, Евангелия, Апостола, книг Ветхого и Нового Заветов, кратких житий святых, патерика. Грамматика, риторика, диалектика были у балканских славян роскошью, которую позволяли себе немногие. Правда, в XIV в. в Сербии было составлено по греческим образцам рассуждение "О восьми частях слова", было нечто и по риторике, но все эти высшие знания были распространены мало. Церковно-богослужебные книги и нравственно-назидательные — вот обычная область, в которой вращалась мысль южного славянства и которая сделалась также близкой и дорогой и для наших древних предков.

Обилие переводов с греческого на древнерусский язык в домонгольский период по разным областям ведения, и в частности свято-отеческих писаний, такие выдающиеся самостоятельные ораторы и писатели, как митрополит Киевский Иларион и Кирилл, епископ Туровский, произведения которых свидетельствуют о серьезной богословской подготовке, летописцы, дававшие нередко картинное описание явлений, и разные другие литературные памятники служат несомненными показателями того, что после приобщения России к христианским государствам европейского Запада в ней существовал кружок не грамотных только, но образованных, просвещенных людей, серьезно любивших книгу и науку. Но как эти люди приобрели образование? О существовании благоустроенных школ известий нет, а потому вероятнее думать, что просвещение достигалось путем частного обучения и частных занятий, при помощи образованных греков, составлявших нашу высшую духовную иерархию.

Чтобы ближе и точнее выяснить состав древнего учебного курса на Руси, мы должны обратиться к позднейшим свидетельствам, сравнительно более определенным и обстоятельным, и их рассмотреть. Таких классических свидетельств три: Новгородского архиепископа Геннадия, Стоглавого собора и Федора Поликарпова.

Первое свидетельство заключается в письме архиепископа Геннадия (написано около 1500 г.) к митрополиту Симонову. Оно общеизвестно, но настолько важно, что его нужно привести здесь для внимательного рассмотрения.

"Да бил есми челом Государю, Великому Князю, чтобы велел училища учинити; а ведь яз своему Государю вспоминаю на его же честь да и на спасение; а нам бы простор был: занеже ведь толко приведут кого грамоте горазда, и мы ему велим одни октении учити, да поставив его, да отпущаем боржае (скорее), и научив, как ему божественная служба совершати: ино им на меня ропту нет. А се приведут ко мне мужика, и яз велю ему Апостол дати чести, и он не умеет ни ступити, а яз ему велю псалтырю дати и он и по тому одва бредет, и яз ему оторку (откажу) и они извет творят: земля, господине такова, не може добыти кто бы горазд грамоте". "Ино-де ведь то всю землю излаял, что нет человека на земле кого-бы избрати на поповство. Да мне бьют челом: пожалуй де и господине вели учити; и яз прикажу их учити октении; и он и к слову не может пристати; ты говоришь ему то, а он иное говорит; и яз велю им учити азбуку, и они поучився мало азбуки, да просятся прочь, а и не хотят ее учити. А иным ведь силы книжные немощно достати, только же азбуку границу и с подтительными словы уыучити, и он силу познает в книгах велику; а они не хотят учитись азбуке, хотя и учатся, а не от усердия; и он живет долго; да тем-то на меня брань бывает от их нерадения, а моей силы нет, что ми их не учив ставити. А яз того для бью челом Государю, чтоб велел училища учинити, да его разумом и грозою, а твоим благословеньем то дело исправится; а ты бы, господин отец наш, Государем нашим, а своим детем Великим Князем, печаловался, чтобы велели училища учинити. А мой совет о том, что учити во училище: первое азбука граница, истолкована совсем, да и подтительные слова, да псалтыря с следованием накрепко; и коли то изучат, может после этого проучивая и конархати и чести всякыя книги. А се мужики невежи учят робят да речи ему испортит, да перве изучит ему вечерню, ино то мастеру принести каша да гривна денег, а завтреня также, а и свыше того; а часы то особно, да те поминки (подарки) опроче могорца (платы), что рядил от него; а от мастера отъидет и он ничего не умеет, толко-то бредет по книге, а церковного постатия ничего не знает. Толко ж Государь укажет пластырю с следованием изучите да и все, что выше писано, да что он того укажет имати, ино учащимся легко, а сяк не имеют огурятися (сопротивляться, отказываться). А чтобы и попов ставленных велел учити, занеже то нерадение в землю вошло; и только послышат что учащиися, и они с усердием приимут учение. А ныне у меня побегали ставленники четыре: Максима, да Куземко, да Офонаско, да Омельянко мясник, а тот с неделю не поучився, ступил прочь с нимиж..." ³

Анализируя это знаменитое свидетельство о положении просвещения в России XV века, мы различаем в нем картину фактического состояния подготовки и образования наиболее просвещенного сословия в Древней Руси — духовенства и обусловленные набросанной картиной желания и стремления ревнителя просвещения — самого Геннадия.

Духовенства, как особого замкнутого сословия, передававшего свою профессию по наследству, в Древней Руси не существовало. Духовенство выходило прямо из народа, члены его были те же мужики, только поучившиеся у грамотея, т. е. более способные, более охочие к просвещению, большие ревнители о спасении своей души и душ других. Конечно, дети священно- и церковнослужителей могли идти по отцовской дорожке, заниматься и даже предрасполагаться к занятию тем же, чем занимался родитель; но это еще не делало духовенство замкнутым наследственным сословием. Для подготовки членов клира не было никаких профессиональных училищ и курсов, будущее духовенство училось, как и все другие чему-либо учившиеся, у грамотеев-мужиков же, у мастеров или же у своих отцов, училось, может быть, долго и много, но выучивалось весьма малому. Чему училось у мастера руководящее сословие? Училось будущему своему профессиональному делу в самых узких границах, именно церковному уставу, еще проще — искусству служить церковные службы: вечерню, заутреню, часы, и притом училось служить по преимуществу наизусть, заучивало порядок церковных служб, а не отправляло их по богослужебным книгам. Но и такое крайне ограниченное искусство усваивалось весьма плохо. Когда выучившийся у мастера приходил к епископу искать священнического места и ставиться в попы, а епископ подвергал его экзамену, тогда обнаруживались невероятные результаты обучения: кандидат на священство не был в состоянии читать Апостол и едва разбирал Псалтирь. Следовательно, он учился служить главным образом наизусть, мало занимаясь грамотой. Когда его учили говорить ектенью, он повторить не мог: ему говорят одно, а он повторяет другое. И получить лучшую подготовку у лучших учителей было невозможно, потому что лучших, более просвещенных, более грамотных, взять было негде: "земля, господине, такова, не можем добыти, кто бы горазд грамоте". Очевидно, нарисовать картину профессиональной подготовки наиболее просвещенного сословия, подготовки пастырей, руководителей других, печальнее нарисованной было невозможно, особенно если прибавить к ней дополнительную черту, указанную Геннадием, — нежелание ставленников учиться, их бегство и от азбуки, и от епископа. По-видимому, ставленники были того мнения, что церковные службы можно отправлять и не зная грамоты, наизусть. Заводите училища, настаивает Геннадий, а то дело будет плохо. Бегунам-ставленникам вслед он бросает такое сомнение: "а и православны ли те будут?"

Несмотря на яркость набросанной картины и полную ее недвусмысленность относительно крайне печального положения образования духовенства и вместе просвещения вообще, т. е. отсутствия или крайне малого числа сколько-нибудь сносных школ, находятся такие неунывающие исследователи, которые пытаются повернуть в пользу существования на Руси в то время школ и просвещения. Геннадий не говорит, что школ не было, но заявляет, что для приготовления к священству они не годились. Существовашие школы, хотя и носили церковный характер, были общеобразовательными; обстоятельства времени выдвинули вопрос об учреждении школ для приготовления специально членов клира. Таков смысл послания Геннадия. В послании, говорят, определенно характеризуются оба типы существовавших в то время школ: епископской, или церковно-приходской, школы и школы мужицкой, "мастеров грамоты". Из первой школы приходили к Геннадию хорошо подготовленные лица, и он, поучив их ектеньям и церковному порядку, скоро отпускал. Эта школа хотя и была общеобразовательной, но в то же время и церковной, а потому при хорошей подготовке в ней было легко научиться и тому, что требуется совершением церковных служб. Вторая школа — мужицкая — никуда не годилась, и на место именно ее Геннадий и хлопочет о заведении училищ. Таким образом, с осуществлением плана Геннадия учение совершалось бы в школах трех видов: в церковно-приходской, или епископской, школе, в школе мужиков-грамотеев и в профессиональной новой школе, в местах княжеского управления, для приготовления членов клира ⁴.

Такое толкование послания Геннадия неудобоприемлемо, так как противоречиво и неосновательно. Геннадий ни одним словом не упоминает ни о каких епископских, или церковно-приходских, школах, а он говорит о двух разрядах ищущих священства, приходивших к нему ставиться в попы: безграмотных и грамотных. У кого и как учились первые, он говорит; где учились вторые, об этом он умалчивает. Может быть, они учились у тех же мастеров грамоты, только более знающих, более толковых; может быть, у своих отцов или, наконец, в каких-нибудь школах. Если бы во времена Геннадия существовало достаточно каких бы то ни было школ, дававших вполне грамотных людей, которых Геннадию было легко подготовить к священству, поучив их ектиньям и совершению церковных служб, то зачем же бы ему хлопотать о заведении новых училищ? Уже существовали нужные училища или у него же под рукой, в его распоряжении — церковно-приходские или какие-либо другие, но дававшие грамотных людей. А он почему-то ими пренебрегает и молит об открытии новых училищ. Говорят потому, что существующие школы были общеобразовательными, а нужны были специальные для подготовки членов клира. Но Геннадий прямо говорит, что грамотные ставленники, к нему приходившие, легко подучивались, чему нужно, и хлопот ему не доставляли.

Против них, против их подготовки он ничего не имеет. О заведении училищ он говорил не по поводу них, а по поводу безграмотных ставленников, учившихся у мужиков. Да и как понять наших смелых толкователей: то они заявляют, что "древняя наша школа была общеобразовательной; при хорошей подготовке в ней легко было научиться и тому, что требуется совершением церковных служб, ибо школа имела характер церковный", то говорят, что эти общеобразовательные церковные школы, по словам будто бы Геннадия, "для приготовления к священству не годились" ⁵. Здесь противоречие.

В свидетельстве Геннадия есть одна черточка, которая, по-видимому, подтверждает приведенное толкование его заявления: "ино-де ведь то всю землю излаял, что нет человека на земле, кого бы избрати на поповство". Излаял, т. е. обругал и, вместе, солгал. Геннадий говорит как бы: вот ты, безграмотный ставленник, утверждаешь, что в стране не можешь найти грамотного человека. Ты бранишься, ты лжешь, что нет грамотного человека, которого можно бы избрать в попы. Дело совсем не так худо, есть грамотные люди на Руси или в новгородской епархии. Но эта черточка нисколько не изменяет нарисованной печальной картины состояния образования в Древней Руси. Да, были грамотные люди на Руси и в новгородской епархии, об их существовании говорил тот же Геннадий и в том же свидетельстве, в самом его начале. Достать грамотного человека можно было, чтобы поставить его в попы; но вот беда, что грамотных было очень мало, что их было нужно искать и днем с огнем. Буквально Геннадий был прав, говоря ставленнику: ты лжешь, что нельзя найти в стране ни одного грамотного человека для избрания в попы, такие редкие люди бывали и есть. Но по существу дела жалоба ставленника была справедлива. Если бы безграмотные мужики, искавшие священства, были редким явлением, то Геннадий просто-напросто отказывал бы им и не сочинял жалобных посланий к митрополиту. Если бы легко было отыскать грамотных и поставить их учителями неграмотных, то не нужно было бы просить о заведении училищ, нужно было бы просто безграмотных направить в науку к грамотным. Но Геннадий так не делает, он молит о заведении училищ, а курс их определяет такой малый, такой скудный и ничтожный, что такого объема курс самым убедительным образом, непоколебимо устанавливает царившую безграмотность и истинность, по существу, заявлений безграмотных ставленников.

Чрезвычайно суровая действительность не давала возможности широко развернуться педагогическому идеалу. Образовательный идеал самого Геннадия был чрезвычайно ограничен. Чему учить в желаемых училищах? Толковой азбуке ("азбука-граница"), искусству разбирать слова с титлами, чтению Псалтиря со следованием твердо-натвердо. А затем, подчитывая наперед, затверживая или, по выражению Геннадия, "проучивая", можно читать всякие богослужебные книги и отправлять церковные службы. Вот и все, а это все обнимает лишь чтение церковно-богослужебных книг и знание церковных служб. В рассматриваемом образовательном идеале не только не упоминается о грамматике и счете, но даже и о письме, столь, по-видимому, необходимом во всяком образовании. Требование, чтобы ставленники умели писать, Геннадий не поставил, считая его, вероятно, очень затруднительным и невыполнимым по современному положению просвещения. В идеал вошло только то, без чего решительно невозможно было обойтись попу или дьячку, — умение читать с предварительной подготовкой каждый раз церковно-богослужебные книги и некоторое знание церковного устава. О знакомстве с Новым Заветом, о разумении Библии даже не упоминается ни единым словом. Очевидно, священники геннадиевского времени не только не умели писать, но не умели даже и читать, были часто совершенно безграмотными, отправлявшими церковные службы наизусть, без книг, заучив их с голосу ⁶.

В идеале Геннадия на первом месте поставлено знание "азбуки-границы". Под такой азбукой разумелась не простая азбука, а более сложная, азбука-акростих. Каждый стих в этой азбуке начинался с буквы в порядке алфавита, а все стихотворение (обыкновенно без конечных рифм) начальными буквами представляло азбуку. Содержание стихотворений было весьма различное: нравственно-поучительное, историческое, догматическое, молитвенное, наподобие содержания позднейших прописей. Древнейший образец такой азбуки — "Молитва Константина Философа сътворена азбукою". Она читается так:

А. Аз словом сим молюся Богу:

Б. Боже всеа твори зижитилю

В. Видимыа и не видимыа!

Г. Господня Духа посли живущаго,

Д. Да вдохнет в сердце мое слово,

Е. Еже будет на оуспех всем,

Ж. Живущим в заповедех творих. И т. д.

Изложение азбуки в форме стихотворения акростиха, очевидно, производилось в тех видах, чтобы путем связных и осмысленных предложений облегчить запоминание названий букв. Акростих представлял собою своего рода звуковые картинки ⁷.

Затем в свой образовательный идеал Геннадий вносит "псалтирь со следованием". Самая ходкая книга в Древней Руси была Псалтырь, по ней учились читать; следованная же Псалтирь служила для изучения "церковнаго постатия", т.е. порядка церковных служб и их устава. Изучив "азбуку-границу" и Псалтирь со следованием, можно, по убеждению Геннадия, "конархати" и чести всякия книги. Канонарх — это лицо, возглашающее стихиры, а вместе руководитель до известной степени клиросного чтения и пения. Следовательно, можно предполагать, что церковное пение входило, по плану Геннадия, в состав учебного курса для подготовки служителей алтаря.

В послании Геннадия есть чрезвычайно любопытные указания на способ и порядок древнего обучения, именно что мастера учили сначала вечерни, потом заутрени и часам, и за каждую службу получали по гривне денег и каше. Эти черточки древнего обучения мы пополним позднее данными из других источников, вследствие чего картина допетровского старинного обучения предстанет пред нами в довольно определенном виде.

Свидетельство Геннадия касается провинции, и притом лишь одной области — новгородской. В столице и в других областях русской земли дело образования находилось, может быть, в лучшем положении. Обратимся к другим классическим свидетельствам.

Второе свидетельство — Стоглавого собора, созванного в 1551 году при митрополите Макарии. В гл. 25 "О дьяцех хотящих во диаконы и в попы становитися" говорится: "иже есть дияки, котории хотящии диаконства и священства, а грамоте мало умеют... да и о том их святители истязают с великим запрещением, почему мало умеют грамоте, и они ответы чинят: мы де учимся у своих отцов или у своих мастеров, а инде де нам учится негде. Колько отцы наши и мастеры умеют, потому и нас учат, а отцы их и мастеры сами потому же мало умеют и силы в божественном писании не знают, да учится им негде. А прежде сего училища бывали в Российском царствии на Москве и великом Новеграде, и по иным градом многие грамоте, писать и пети, и чести учили. Потому тогда и грамоте гораздых было много, но писцы и певцы и чтецы славны были по всей земли и до днесь".

Обсудив такое положение просвещения, Стоглавый собор со своей стороны постановил: "В царствующем граде Москве и по всем градом тем протопопом и старейшим священником со всеми священники и диаконы, коемуждо в своем граде по благословению избрати добрых духовных священников и дияконов и дияков женатых и благочестивых, имеющих в серцых страх Божий, могущих и иных пользовати и грамоте чести и пети и писати гораздивы. И у тех священников, и у дияконов и у дияков учинити в домах училища, чтобы священники и дияконы и все православные христиане в коемуждо граде давали своих детей на учение грамоте, книжнаго писма и церковного пения и чтения налойного, и те бы священники, и дияконы, и дияки избранные учили своих учеников страху Божию и грамоте, и писати, и пети, и чести со всяким духовным наказанием" ⁸.

Свидетельство Стоглавого собора не менее любопытно и важно, чем послание Геннадия. Читая соборное постановление, так и думаешь, что Геннадий воскрес и говорит устами отцов Собора, — так велико сходство по существу Геннадиева послания с постановлением отцов Собора. Спустя 50 лет мы снова слышим геннадиевские речи: ищущие священства "грамоте мало умеют". Знакомая картина, мы знаем, как выученики мастеров читают Апостол и Псалтирь, как они учат ектиньи. И причины те же, и обстоятельства те же: ставленники учатся у своих отцов или у своих мастеров, а отцы и мастера сами мало знают грамоту и Божественное Писание мало понимают. Сколько могут отцы и мастера, столько и учат. "А инде де нам учитеся негде". Все точь-в-точь, как у Геннадия. А из тех же посылок и вывод получается тот же: необходимы училища, которые и следует непременно заводить. На этом настаивал Геннадий, это же постановляют и отцы Собора.

Если о послании Геннадия можно было говорить, что это голос одного епархиального архиерея, свидетельствовавшего об одной епархии, и перетолковывать этот голос и вкривь и вкось, то к постановлению целого собора относиться с такою легкостью нельзя: приведенное постановление Стоглавого собора есть голос всей русской церкви, а вместе всеобщий показатель состояния просвещения в России XVI века, и в столице, и в провинции. Собор прямо и решительно свидетельствует, что "прежде сего" училища в русском царстве бывали, а следовательно, теперь их нет. Какие это были училища? Были ли то церковноприходские школы или училища, возникшие под влиянием призыва Геннадия, — неизвестно, Собор об этом не говорит. Но он говорит ясно и определенно, чему учили в бывших училищах: грамоте, писать, петь, читать. Поэтому тогда грамоте гораздых было много, были славные писцы, певцы и чтецы. Но теперь помянутых училищ нет, писать, петь, читать более никто не учит, кроме малограмотных мастеров и отцов, а потому и ставленники "грамоте мало умеют", и научиться лучшему им негде. Что может быть определеннее и тверже этого свидетельства? А потому к посягновению на затемнение постановления Стоглавого собора таким соображением, что в нем-де не говорится, что школ было мало или их не было, но заявляется, что существующие школы (?) непригодны для специальной цели приготовления священников ⁹, нужно отнестись как к покушению с совершенно негодными средствами.

Об устройстве желаемых училищ Стоглавый собор высказался определеннее Геннадия. У последнего остается не совсем ясным, каких именно училищ он желал: правительственных или частных, находящихся в распоряжении духовной или светской власти. С просьбой об учреждении училищ Геннадий непосредственно обращался и к митрополиту, и к великому князю. Конечно, по смыслу всего послания Геннадия следует думать, что он хлопотал об учреждении элементарных церковных училищ, безразлично на чьи средства — митрополита (церковные) или великого князя (государственные), и, понятно, в ведении церковного начальства (епископов). Но этого прямо он не сказал. Стоглавый же собор высказался по поставленному вопросу совершенно определенно: он постановлял устроить семейные, т. е. частные, школы в домах священно- и церковнослужителей. Учителями должны быть избранные, лучшие священники, дьяконы и дьячки; учащимися — дети не только причта, но и всех православных христиан; значит, школы предполагались бессословные, для всех желающих учиться; предметами обучения были: грамота, письмо, пение и чтение. Последнее от грамоты выделяется, потому что под ним специально разумелось чтение "налойное", т. е. церковнобогослужебных книг в церкви при совершении богослужения. Такие училища долженствовали быть устроенными по всем городам и везде "по благословению своего святителя". Очевидно, Собором проектировались небольшие элементарные церковные школы, бессословные, для всех желающих, с главной задачей подготовлять будущих членов клира, "чтобы им (детям) вашим (учителей) береженьем и поученьем, пришед в возраст, достойным быти священному чину (постановление собора)". Денег на устройство школ ниоткуда не отпускалось. Об изучении грамматики, арифметики, об ознакомлении с библией Стоглав в проекте своих школ точно так же ни словом не обмолвился, как и Геннадий в проекте своих. О такой роскоши знаний и думать еще было нечего. Зато Стоглав превзошел Геннадия тем, что прямо потребовал от ищущих священства искусства писать, а так как проектированные им школы были бессословные, то, следовательно, внес обучение этому искусству и в общий учебный курс.

Но и Геннадий и Стоглав имели в виду прежде всего подготовку лиц, ищущих священства. Может быть, при воспитании детей светских и особенно достаточных родителей образование было шире и научнее? Нет. Не забудем прежде всего, что в Древней Руси духовенство было наиболее образованным сословием. Хорошее образование было ему необходимее, чем какому-либо другому сословию. Оно было учителем других сословий, и притом училось не в каких-либо особенных, профессиональных сословных школах, но в училищах, доступных всем желающим, всех сословий. Но на поставленный вопрос дает ясный ответ третье свидетельство.

В 1721 году в Москве была издана во второй раз грамматика Мелетия Смотрицкого, появившаяся в свет в Вильно в 1619 году. Ко второму московскому изданию было присоединено "предисловие любомудрому читателю", составленное Феодором Поликарповым, бывшим директором синодальной типографии. Сама должность, которую занимал Поликарпов, свидетельствует о нем как о человеке книжном, а предисловие, им написанное, несомненно обнаруживает в нем значительную начитанность и знакомство со школьным делом, с его положением в современной ему и древней России. Этот-то Поликарпов в написанном им предисловии делает следующее замечательное заявление: "...яко издревле российским детоводцем и учителем обычай бе и есть учити дети малые в начале азбуце, потом часословцу и псалтыри, также писати; по сих же нецыи преподают и чтение апостола. Возрастающих же препровождают к чтению и священныя библии, и бесед евангельских, и апостольских, и к разсуждению высокаго в оных книгах лежащаго разумения, а истаго на таковое разсуждение орудиа (еже есть грамматика), оным наперед не показуют, по чему бы всякое речение, период и все слово разбирати, и в подобающий чин располагати, и крыемую в нем силу разума разсуждати; и тако, читающе по своему разсуждению, мнози о вере погрешиша, и доныне погрешают, впадающе в свое суемудрое мнение и не знающе осмочастнаго чинорасположения".

Из этого чрезвычайно ценного и поучительного свидетельства открывается следующее: 1) в свидетельстве очерчивается постановка образования не ищущих священства, а всех вообще учащихся, всех малых детей, постановка не только современная, но и старинная — "издревле обычай бе и есть"; 2) учебный курс в сущности указывается тот же, какой указывался и Стоглавом и Геннадием, т.е. церковно-богослужебный, как будто бы он назначался для подготовки будущих служителей алтаря. Можно смело сказать, что и Стоглав и Геннадий этим курсом остались бы вполне довольны, если включить в него пропущенное автором обучение церковному пению; 3) учебный курс в рассматриваемом свидетельстве изображается состоящим из трех ступеней; основной — обучения азбуке, Часослову, псалтири и письму; средней — чтения Апостола и высшей — чтения Библии, бесед евангельских и апостольских, рассуждения о смысле божественных книг. Означенные ступени отделяются одна от другой вполне определенно: сначала говорится об учении малых детей — "и псалтири таже писати". Это первая ступень. Потом сказано: "...по сих же нецыи преподают", следовательно, далее шел такой курс, который проходили не все учащиеся, так как преподавали его не все российские детоводцы и учителя, а только некоторые. Наконец, "возрастающих", т.е. более зрелых и по возрасту, и по познаниям, более успевающих учащихся, переводили на третью, высшую ступень занятий.

Конечно, громадное большинство учившихся ограничивалось первой ступенью образования и дальше не шло; меньшинство продолжало обучение и дальше, на второй ступени, и наконец, вероятно, не особенно многие, "возрастающие", занимались предметами третьей ступени, так как обучение в древности, как мы увидим далее, было делом многотрудным и тяжелым, требовавшим большого напряжения сил и времени. А отсюда и из приведенных ранее свидетельств Стоглава и Геннадия мы должны заключить, что древнее русское образование мало знакомило учащихся с христианскими идеалами, потому что школьники засиживались на Часословце и Псалтири, на изучении вечерни и утрени и не достигали до изучения Апостола и тем более до чтения Библии, бесед евангельских и апостольских и рассуждения о высоком смысле этих книг. Для такого, более серьезного и глубокого религиозного образования им оставался один источник — церковь. Но даже и в XVII веке немало было таких, которые в ответ на поучения своих пастырей говорили: "Что нам в книгах учительных? Достаточно Часослова и Псалтири". Но зато в одном азбуковнике XVII века от имени мудрости говорится о книжном учении по окончании азбуки: "К тому не глаголю ти о часослове и псалтири, без них же учение не бывает". Так важны были в учении Часослов и Псалтирь. Что такое Псалтирь, что она содержит — это общеизвестно. Не мешает только заметить, что наряду с прекрасным выражением высокой религиозной поэзии, чувствований раскаяния, сознания своей греховности, ничтожества пред Богом, покорности воле Божией она содержит излияние гнева, мести, жестокости, отчаяния, вообще чувствований, мало гармонирующих с христианским настроением. Скажем несколько слов о содержании Часослова.

Он состоит из неизменяемых молитвословий полунощницы, утрени, часов 1-го, 3-го, 6-го и 9-го, вечерни и повечерия. Все эти службы состоят главным образом из чтения псалмов и отрывков из книг Ветхого Завета, разных молитв, ектений, Евангелие же читается редко. Так, служба часов (1-го, 3-го, 6-го и 9-го) — каждого — состоит из трех псалмов, тропаря дня, песни в честь Богородицы, пресвятого, молитвы Господней, кондака дня, молитвы: "...иже на всякое время и на всякий час" и заключительной молитвы. Во всей службе из Нового Завета взята лишь молитва Господня. Вечерня слагается из чтения и пения псалмов, ектений и молитв. Кафизмы и паремии составлены из псалмов или прямо суть псалмы. Утреня заключает в начале чтение нескольких молитв, двух псалмов, ектению, потом шестопсалмие (т.е. шесть псалмов), снова ектиньи, тропарь, кафизмы, канон. Канон есть собрание девяти песней, составленных по образцу ветхозаветных песней. По будням на заутренях не читается Евангелие.

Таким образом, Часослов, по которому учились грамоте наши предки, состоял из изложения содержания и порядка служб, составленных по преимуществу из псалмов и из песнопений по образцу ветхозаветных песен. Евангельских и апостольских чтений в них мало, в них царит Ветхий, а не Новый Завет. Так вот эти-то две книги — Псалтирь и Часослов, с прибавкой обучения письму, и составляли не только корень, но и вершину образования массы, учившейся у мастеров, отцов, учителей и разных детоводцев. Следовательно, образование почти не знакомило с христианскими идеалами, источник