Ссылка на архив

Мифологическое и фольклорное в рассказах Бунина

Любой читатель обратит внимание на часто встречающиеся в произведениях Ивана Алексеевича Бунина фольклорные жанры, в которых частично сохранились отголоски древней славянской мифологии. Фольклор в рассказах Бунина – часть художественной системы писателя. Его произведения –  своеобразная практика фольклорной теории автора.

Задача данной работы состоит в том, чтобы “войти”  в глубь бунинского художественного мира, “войти” в стихию его языка. Разные исследователи занимались тщательным изучением фольклоризма Бунина как составной части мировоззрения писателя. Это и Эрна Васильевна Померанцева – известный русский фольклорист, и Владислав Николаевич Афанасьев, и А.А. Волков, и Олег Николаевич Михайлов – писатель, доктор филологических наук, и многие другие.

Формулировка темы “Мифологическое и фольклорное в рассказах Бунина” довольно широка и ставит нас перед необходимостью выделить лишь отдельные произведения. В данной квалификационной работе мы обратимся к произведениям И.А. Бунина, которые, на наш взгляд, представляют писателя – лауреата Нобелевской премии – как настоящего художника слова. Стремление к совершенству определяло и словесную магию бунинского искусства. Обостренность его взора, слуха, обоняния общеизвестны. Звук, свет, цвет, запахи, краски, формы, самый ритм жизни Бунин передавал так, что в восторг приводил самых искушенных любителей слова. Бунинский стиль – сдержанный, но не бесстрастный, а внутренне напряженный, звенящий каждым словом. Интерес Бунина к фольклору, к “мужицким” песням и рассказам продиктован потребностью проникнуть в самую душу народа, к жизни и судьбе которого писатель относится с глубокой тревогой, мучительным беспокойством. В рассказах Бунина использованы почти все фольклорные жанры: заговоры, обрядовые, календарные и свадебные песни, пословицы и загадки, причеты, былины и сказки, лирические, колыбельные, исторические песни, мещанский романс, духовные стихи и частушки, приметы и детский фольклор. Все это можно увидеть, рассмотрев рассказы великого мастера народного слова. Бунин очень много путешествовал. Особенно поразил его Восток. В данной работе мы покажем, как отразились восточные впечатления в отдельных рассказах Бунина.

Цель данной работы определим следующим образом:

1. Выделить особенности “вкрапления” мифологического и фольклорного характера в литературе; отметить тесную связь фольклора с мифологией.

2. Выявить славянские мотивы в художественном мире Бунина; выявить все фольклорные жанры, встречающиеся в рассказах; определить их художественные функции (источники фольклорных текстов нами не уточняются, это могла быть тема другого исследования).

3. Выявить восточные мотивы в рассказах Бунина; определить значимость обращения писателя к Востоку.

Целью работы определена ее структура. После введения следует первая глава “Приемы включения фольклора в литературный текст”, затем идет вторая глава “Славянские мотивы в художественном мире Бунина”, затем – третья глава “Восточные мотивы в рассказах Бунина”. Заключение содержит выводы. В конце приводится список использованной литературы.


Глава первая

Приемы включения фольклора в литературный текст.

Многочисленные и разнообразные контакты между фольклором, мифологией и литературой приводят не только к взаимопроникновению сюжетов или к заимствованию неизвестных воспринимающей системе изобразительных средств, но подчас и к "вкраплению" отдельных элементов (отрезков) определенного текста, принадлежавшего к одной из этих систем, в текст, относящийся к другой системе, - явлению специфическому и малоисследованному. Надо отметить, что повествовательная литература оказывается связанной с мифологией именно через повествовательные жанры, возникшие в глубоких недрах фольклора.

1.1.  Фольклорное слово в литературе.

"Вкрапления чужого текста” в “свой текст” может быть стилистически активным или нейтральным; в первом случае речь идет о цитировании, во втором – о заимствовании. В этом плане вполне удовлетворяет терминологическое разграничение, предложенное Г. Левинтоном: “Цитация – такое включение “чужого текста” в “свой текст”, которое должно модифицировать семантику данного текста именно за счет ассоциаций с текстом – источником (цитируемым текстом), в противоположность заимствованию, которая не влияет на семантику цитирующего текста. <…> Степень точности цитирования здесь не принимается в расчет”                       .

Между цитированием в узком и точном смысле этого слова – дословным воспроизведением элементов “чужого текста” – и целенаправленным отклонением от первоисточника при частичном его включении в новый текст, т.е. цитированием неточным, - различие весьма существенное, более того, сама эта неточность неоднотипна. Здесь наблюдается, во-первых, намек на “чужой текст” в его первоначальном виде; во-вторых, отзвук иного текста в виде воспроизведения чужой фразовой, образной или ритмо-мелодической конструкции; и, наконец, в-третьих, преднамеренное изменение семантики “чужого текста” на противоположные – при сохранении его характерных внешних признаков. Если учесть все эти обстоятельства, тогда, помимо собственно цитаты, объектом рассмотрения станут также аллюзия, реминисценция и перифраз. В работе, посвященной семантическому механизму литературной изменчивости, И.П. Смирнов показывает логическую допустимость шестнадцати способов цитирования, каждый из которых, в свою очередь, многофункционален                        .

Надо отметить, что цитирование может быть первичным – по первоисточнику, и вторичным, опосредованным; в одних случаях интерпретация этого факта не выходит за рамки узко текстологического комментария (например, цитата не по первоисточнику), в других приобретает принципиальное значение (перифраз перифраза).  

Вопроса о "вкраплении" одного текста в другой коснемся еще немного и рассмотрим его лишь под определенным углом зрения – как часть общей проблемы взаимоотношения двух систем словесного искусства, литературы и фольклора.

1.2.  Фольклорные "вкрапления" в литературном тексте.

Специальный интерес представляет "вкрапление" в литературный текст фольклорной речи. Здесь “не-свое” не может быть воспринято и как “чужое” в полном смысле этого слова; такого рода ситуацию можно скорее охарактеризовать как “общее” (“наше”) в “своём”. В определённом плане такое цитирование менее ассоциативно: отпадают связи, обусловленные понятием авторства. Их отсутствии восполняется иными параллелями, во многом специфичными для каждого вида цитирования. 

Собственно цитата может вводиться либо на фабульном, либо на внефабульном уровне. Так, у Бунина в рассказе “Танька”   песня “Зоренька” не просто воспроизводится, но и является предметом изображения, составной частью фабулы:  её поёт герой Павел Антоныч, о ней рассуждает повествователь, эта  песня наталкивает на мысли о жизни, противопоставленной мечтам героя. Очень часто песни,  частушечные напевы используются автором для описания ситуации, характеристики героев, настроения.

Литературная практика знает немало примеров, свидетельствующих об удивительной многофункциональности цитат как первой, так и второй разновидности.

Иногда наблюдается отклонение автора от фольклорной традиции: например, в аналитической ситуации в народных сказках нет упоминания какой-либо конкретной песни – отсутствует, следовательно, и песенная цитата. Это уже не частное, а структурное расхождение.

Всякое упоминание в рассказах музыкальных произведений конкретно и значимо: это, как правило, произведения, популярные в определенное время и в определенном кругу. Например, в рассказе “Танька” Павел Антоныч играет на гитаре сначала “Качучу”, потом “Марш на бегство Наполеона” и затем переходит на “Зореньку”. “Зоренька” не только названа и процитирована, но и отмечен характер её исполнения                    .

Строчка-цитата народной песни как ритмо-мелодическая единица оказывается одновременно отдельной самосостоятельной строкой авторского повествования. Автор как бы демонстрирует источник избранный им, как бы указывает, что он – в русской фольклорной традиции.

Включение в рассказ песенной строки – это одно из проявлений той естественности, с которой  в бунинский рассказ вошел опыт не только повествовательных, но и песенных жанров.

Песенная строка как бы отделяет словесную цитату от мелодии, которая становится элементом подтекста. Традиционный фольклор не знает деления на стихи и прозу – он делает различие между тем, что рассказывается; но песенная строка, перенесенная, пусть даже с абсолютной точностью, в рассказ, уже в силу такого окружения начинает звучать не по-песенному. Но “чужое” слово не абсолютно подчиняется в прозе авторским интонациям. Дословная цитата оказывается далеко не точным повторением.

Народную песню, в отличие от сказки, следует цитировать точно, недаром говорят: "Из песни слова не выкинешь". Явное фольклорное "вкрапление" содержит – и притом на различных уровнях – некий литературный противовес; это прямое обращение к фольклору, подспудно таит в себе нарушение фольклорных правил. Создавая видимость строгого следования устной традиции, автор добивается такого эффекта при помощи средств устной словесности неизвестных и литературных по своей сущности.

Если бы цитировалось произведение литературное, у читателя возникло бы желание вспомнить, кто же является автором знакомых строк. Но приводится песня народная, и первое, естественное стремление читателя – вспомнить, где он эту песню слышал прежде и как она звучала. Этот интерес к обстоятельствам бытования цитируемого фольклорного текста и направляет основной поток читательских ассоциаций, вызывая столь необходимое автору наложение времен и расстояний, звуков и образов.

Особый вид цитаты – эпиграф, который по самой своей природе требует точного воспроизведения "чужого слова", причем по традиции эпиграф содержит ссылку на источник. Так, в рассказе Бунина "Худая трава" пословица: "Худая трава из поля вон!" – вынесена в эпиграф                . Её роль в структуре повествования чрезвычайно значительна, народная мудрость предваряет повествование, указывая на особую значимость "скрытого" содержания.

Аллюзия. В "Поэтическом словаре" А. Квятковского находим следующее определение: "Аллюзия (от латинского allusio – намек, шутка) – стилистический прием; употребление в речи или в художественном произведении ходового выражения в качестве намека на хорошо известный факт, исторический или бытовой".

Известность – общее свойство фольклора, и для аллюзии он служит самым благодатным материалом; предпочтение, естественно, отдается наиболее активно бытующим фольклорным жанрам – песне, пословице, поговорке.

Известный "чужой текст" полностью не приводится – автор предпочитает намекнуть на него, аллюзия способствует созданию многоплановости, многоголосия, полемичности.

Наличие общих сюжетных и образных ходов в фольклоре – с одной стороны, и вариативность, как общее свойство фольклора – с другой, подчас позволяют автору указывать не на какое-либо конкретное произведение, а "цитировать" целый фольклорный жанр – сказку, былину, песню, либо даже фольклор вообще. Например, в рассказах Бунина сочетания "начала рассказывать, как было дело", "все так  звали на деревне", "горевать-то, почесть, не по чем", "там и сям", "долго ли пролежал – глядь" и др. (р-з "Кастрюк")                  восходят к фольклору.  Данек Д., классифицируя литературные цитаты, в аналогичном случае употребляет термин "цитаты структур, или квазицитаты", ибо это не эмпирические цитаты из конкретного произведения, а воспроизведение поэтик, стилей, художественных систем                         .      

Аллюзия, то сталкивая, то сплавляя два компонента – свою и "чужую" речь, подчас выступает как своеобразный трансформатор, на входе которого – одно семантическое "напряжение", а на выходе – другое.

Таким образом, при функционировании в качестве литературной аллюзии ходового фольклорного выражения "хорошо известным фактом" /Квятковский/ оказывается как сам фольклорный текст в его первоначальном виде, так и получившие широкую известность условия его применения.

Реминисценция (напоминание) обычно вызывает в памяти читателя знакомую конструкцию из другого художественного произведения.

Подчас "другой контекст" используется в обоих планах – широком и узком. В широком плане, как заимствование из фольклора вообще, фольклорная реминисценция как бы вносит в оценку происходящего народную точку зрения. В более узком плане, как указание на конкретный фольклорный жанр с только ему присущими поэтическими средствами, она может обрести дополнительное значение в зависимости ещё и от того, насколько роль, которую заимствованный текст играет в литературном произведении, расходится с его первоначальным фольклорным назначением, вплоть до полного противопоставления – в травестии. Причём по своему характеру травестия  внутри одной – фольклорной – системы это нечто иное, чем травестия, основанная на "выворачивании"  фольклорного текста в реалистической литературе.

Например, строки из рассказа Бунина "На край света"":

"… Ему вот-вот собираться в могилу, а он уже никогда больше не услышит родного слова и помрёт в чужой хате, и некому будет ему глаза закрыть.  Перед смертью оторвали его от семьи, от детей и внучат…"                    – ннапоминает читателю народную песню – раздумье, которая обычно представляет собой  монолог с интонационным обилием восклицаний, вздохов и отсутствием чёткой композиционной схемы.   

Перифраз – как семантическое переосмысление реалий, входящих в народное изречение, служит одним из средств образования новых афоризмов. Вторая жизнь изречения особенно часто начинается в бурные эпохи, причем нередко именно вновь рожденный афоризм остается в памяти потомков, тогда как для обнаружения его предшественника требуются специальные разыскания.

"Бог даст день, бог даст пищу…", - говорит "привычное" Аверкий из рассказа "Худая трава" Бунина             . Подобно ему изречение: "Будет день, будет пища". Итак, включение элементов фольклорного текста в литературный контекст обычно оказывается в целостной системе  произведения весьма важным, а подчас и ключевым идейно-художественным фольклором.

Чаще всего фольклорным "вкраплениям" не сопутствуют авторские комментарии или иные указатели на их первоначальную текстовую принадлежность. Если к тому же фольклорное изречение приводится в трансформированном виде, то сам факт цитации может быть незамеченным, а его роль в формировании произведения как идейно-художественного единства–   неучтенной.

1.3.  Лирическая ситуация в фольклоре и литературе.

Взаимодействие фольклора и литературы – это не только отдельные контакты, это и многовековое существование двух художественных систем. Литература пользуется опытом фольклора в целом, во всех его разновидностях. И всё же существует фольклорный жанр, который в становлении и обогащении реализма играет особую роль. Этот жанр – народная песня, применительно к русской литературе, так называемая, традиционная лирическая песня. Именно с появлением лирической песни произошло переключение художественного вымысла из сферы необычного – в область повседневного человеческого бытия. В.Я. Пропп убежден, что присущие народной лирике "изменчивость, широта и свобода обеспечивают песне её долголетие"         . Эти же свойства определяют роль народной лирики и в развитии литературы.

Фольклорные жанры в сопоставлении с литературой относятся к трем идущим на смену друг другу этапам художественного мышления: в предании изображаемое воспринимается как "синтетическая правда" (М.И. Стеблин-Каменский), в волшебной сказке – как явный вымысел, противоречащий действительности, в лирической песне – как поэтическое воспроизведение жизни. Естественно, что и связи с литературой для каждого их этих жанров становились все более сложными и многогранными.

Если тем уровнем, на котором сказочная поэтика обнаруживает свою наибольшую устойчивость, является функция, то для лирической песни таким уровнем оказывается ситуация (разлуки, выбора жениха и т.п.)                 .

В лирической песне многообразие отношений между речью и событием раскрывается как внутренняя возможность жанра. Лирическая песня стирает границы между тем, что было, и тем, что может случиться, между видением и представлением. Объясняется это специфической ролью художественного вымысла в песне,  в конечном счёте – эстетическими отношениями песни к действительности.  

Жанровая определенность русской лирической песни, непрерывно присутствовавшей в народном художественном сознании, сыграла в процессе становления литературной формы роль постоянно действующего фактора, своеобразного катализатора.

1.4. Связь русского фольклора со славянской мифологией.

Изустные предания – драгоценный источник; пополняющий вакуум исторического изучения русской мифологии. Сочинения, изображения идолов, священные в древности сосуды, храмы, обычаи, сохранившиеся до наших дней в народном фольклоре, - это памятники, являющиеся главными источниками учения о русских богах. К сожалению, сохранилось очень немного из них. Они словно поглощены всепожирающим временем. Практически не осталось сочинений о идолопоклонстве, изображений богов, памятников древнего богослужения. Сохранились лишь некоторые остатки языческих обычаев славян.

 Кроме перечисленных источников познания русской древности, важно назвать ещё два – это народные песни, народные сказки, устное народное творчество вообще. Именно в нем находится сокровище для понимания и изучения русской мифологии.

В русских народных песнях обнаруживается много характеристического, на многих остался отпечаток седой древности, некоторые из них происходят, вероятно, из языческих времен, потому что в них упоминаются часто имена некоторых русских богов. Конечно, в народных песнях многое переменилось от времени, но тем не менее они остаются ценными для россиянина, который из них черпает, познает характер и обычаи своих добрых и мужественных предков.

Простонародные сказки часто с патриотическим жанром повествуют о деяниях героев древности и мрачными красками изображают "несчастия" России, но самое интересное в них то, что в повествовании нередко упоминаются при этом древние божества, чудеса, волшебницы и прочие.

В дошедших до нас поверьях, обычаях, играх мы так же слышим имена из древней мифологии славян.

Мифология очень ценна для современности. К ней мы подходим как к огромному пласту культурного развития, через который прошло всё человечество. Это важнейшее явление культурной истории, господствовавшее над духовной жизнью человечества в течение десятков тысяч лет. 

В отличие от фольклорных жанров, миф – это не жанр словесности, а определенное представление о мире, которое лишь чаще всего принимает форму повествования; мифологическое же мироощущение выражается и в иных формах – действа (как в обряде), песни, танца и т.д.

Мифы составляют как бы священное духовное сокровище племени. Они связаны с заветными племенными традициями, утверждают принятую в данном обществе систему ценностей, поддерживают и санкционируют определенные нормы поведения. Миф как бы объясняет и санкционирует существующий в обществе и мире порядок, он так объясняет человеку его самого и окружающий мир, чтобы поддержать этот порядок.

В верованиях народных масс сохранилась "низшая мифология"- представления о разных духах природы- лесных, горных, речных, морских, о духах, связанных с землевладением, с плодородием земли, с растительностью. Эта "низшая мифология" оказалась наиболее устойчивой. В русском народном фольклоре и поверьях сохранилась именно "низшая мифология", тогда как  "высшая мифология", представления о великих богах, существовавших у древних славянских народов, почти совершенно изгладились в народной памяти и лишь частично влились в фольклор.  

При размежевании мифа и сказки современные фольклористы отмечают, что миф является предшественником сказки, что в сказке по сравнению с мифом происходит ослабление (или потеря) этиологической функции, ослабление строгой веры в истинность излагаемых фантастических событий, развитие сознательной выдумки( тогда как мифотворчество имеет бессознательно-художественный характер) и другие. Разграничение мифа и исторического предания, легенды, вызывает тем больше разногласий, что оно в значительной мере условно. Но провести грань между историческими преданиями и собственно мифами очень трудно, потому что в повествование об исторических событиях вплетены часто мифологические образы богов и других фантастических существ.

Народные сказки, песни, поверья, обычаи, игры и прочее переходили из одних уст в другие, из поколения в поколение, и, таким образом, до наших дней дошли отголоски древней русской мифологии, сохранившиеся в русском  фольклоре. Из фольклора в литературу проникали сначала наиболее "жёсткие", наиболее наглядные и распространённые компоненты. Однако по мере развития реалистических традиций литература всё активнее обращается к таким сторонам фольклорной поэтики, которые не отличаются указанными признаками, и нередко предпочитает усвоение народной поэтики в неотвердевших, "избыточных", а подчас и тупиковых для фольклора формах. На такой стадии обращения к фольклору – это использование и того, что получило в устной словесности развитие и распространение, и тех возможностей, которые остались в фольклоре нераскрытыми. Можно утверждать, что в определенном смысле фольклорная традиция оказывается более продуктивной в литературе, нежели в фольклоре. Фольклорная традиция хранится не в одном лишь фольклоре – она веками впитывается литературой, и если этого не учитывать, то многие литературные явления останутся непонятными и необъясненными; без учета фольклорного воздействия неполно представление и о литературном процессе в целом. В области поэтики фольклорные и мифологические импульсы особенно активны, а их последствия – устойчивы и долговременны.

Глава вторая

Славянские мотивы в художественном мире Бунина.

Преемственность поколений, наследие веков, тема памяти, воспоминаний, корневых связей человека с прошлым – историческим, культурным, природным, –  всегда занимали Бунина.

Рассказы Бунина отличаются острой полемичностью, беспощадной правдивостью и – главное – глубиной проникновения в сокровенные тайны национального бытия.

Казалось бы, писатель повествует о давно известном, даже привычном: обыкновенные крестьяне, будничные дела и заботы, встречи, разговоры, воспоминания, скудный быт, нищета, жестокость одних и долготерпеливость, покорность, незлобливость других. 

Однако незамысловатую жизнь крестьян Бунин изображал как бытийно значительную, таящую загадки общерусские, психологические, философские. Готовя к изданию сборник "Иоанн Рыдалец", Бунин писал в 1913 году: "Будут в этой книге и иного рода рассказы – любовные, "дворянские" и даже, если хотите, "философские". Но мужик будет опять на первом месте – или, вернее, не мужик в узком смысле этого слова, а душа мужицкая – русская, славянская"                      .

В рассказах Бунина – глуби и дали времен, которые постигаются посредством русской мифологии и фольклора, искусно, по-мастерски включенных автором в повествование.   

2.1. Истоки обращения Бунина к русскому народному творчеству.

Обращение к народному поэтическому творчеству, характерное для русской литературы на всех этапах ее развития, было свойственно и писателям начала ХХ века, представителям самых различных школ и направлений – от Горького и Короленко до Блока и Ремизова. Каждый из них шел к этому своим путем, и каждый, пользуясь образами, заимствованными из фольклора, подчинял их  собственным художественным задачам. Настойчиво и разнообразно вводил фольклор в свои произведения и Бунин. Он преследовал при этом две цели: проникновение в "душу народа" и изображение "ее светлых и темных, часто трагических основ"                  .

"Важно знать, - писал Бунин, утверждая свои возможности в достижении этих целей. – А я знаю и, быть может, как никто из теперь пишущих. Важно и восприятие иметь настоящее. Есть  у меня и этого доля"                . Основание для подобного утверждения давал весь жизненный опыт писателя. "Лет с семи, - говорит он, - началась для меня жизнь, тесно связанная в моих воспоминаниях с полем, с мужицкими избами…"            . Его первыми друзьями были крестьянские ребятишки, первые познания в русском языке получены от матери и дворовых, им же он обязан и первыми уроками поэзии: "…от них, - вспоминал Бунин, - я много наслушался и песен, и рассказов"            . Став старше, он сделался непременным участником деревенской "улицы" и здесь уже сам "придумывал "страдательные и плясовые", которые вызывали смех и одобрение", а в зимние вечера ходил по крестьянским избам слушать старинные песни       . Воспоминания брата писателя свидетельствуют, в каком тесном соприкосновении с деревенским бытом протекала жизнь на отцовском хуторе, где провел свою юность Бунин. Оставив родительский дом, он не утратил обретенного там сознания своей причастности к жизни народа. Более того, теперь уже сознательно Бунин ищет возможности вновь и вновь к ней прикоснуться. Поселившись в Орле, он совершает поездку по средней полосе России, живя в Полтаве, бродит по украинским селам. "А я, брат, опять ничего не пишу, - сообщает он И.А. Белоусову в середине 1890-х годов. – Все учусь, - по книгам и по жизни: шатаюсь по деревням, по ярмаркам, - уже на трех был, - завел знакомство с слепыми, дураками и нищими, слушаю их песнопения и т.д.".               . В этих скитаниях Бунин видел средства познания народа и вместе с тем школу собственного мастерства: "Для меня открылась красота природы, глубокая связь художественных созданий с родиной их творцов, увлекательность изучения народа и поэзия свободы и воли скитальческой жизни"             . Позже Бунин неизменно возвращался из своих заграничных поездок на Орловшину – в Глотово, где ежегодно проводил долгие месяцы не только за письменным столом, но и в непосредственном общении с крестьянами. Уже в наше время участники фольклорных экспедиций Елецкого педагогического института слышали рассказы крестьян – старожилов о том, что Бунин ходил по деревням и записывал песни и частушки        . Свои наблюдения он дополнял знакомством с трудами выдающихся фольклористов: выписки, сделанные им из сборника П.В. Киреевского, перемежаются его собственными записями и заметками          .  А оказавшись в Витебской губернии, Бунин с увлечением изучает этот "край, чрезвычайно любопытный в бытовом отношении", где ему "пришлось очень много ходить пешком, вступать в непосредственное соприкосновение с местными крестьянами, присматриваться к их нравам, изучать их язык"              .

2.2. Русский  фольклор и мифология в рассказах Бунина, роль фольклорного и мифологического в раскрытии "неизреченной красоты русской души".

Знание жизни народа, приобретенное в постоянном общении с ним, определяет исключительную достоверность бунинских описаний во всем, что касается народного быта, народных обычаев и народного творчества. Таковы многочисленные описания крестьянского жилища, например (в рассказе "Танька"):

"В избе стоял распаренный, густой воздух; на столе горела лампочка без стекла, и копоть, темным, дрожащим фителем достигала до самого потолка. Около стола сидел отец…"               .

"В пустой избе стоял горячий, спёртый воздух. Солнце сквозь маленькие, склеенные из кусочков, мутные стекла било жаркими лучами на покоробленную доску стола, которую, вместе с крошками хлеба и большой ложкой, черным роем облепили мухи"                   . (Из р-за "Кастрюк".)

"Все постройки на старинный лад – низкие и длинные. Дом обшит тесом; передний фасад его глядит во двор только тремя маленькими окнами; крыльца– с навесами на столбах; большая соломенная крыша почернела от времени"

                     .  (Из р-за "В поле".)

Или вот такое описание крестьянского жилища в средней полосе России:

"Вот богатый двор. Старая рига на гумне. Варок, ворота, изба – всё под одной крышей, под старновкой в начес. Изба кирпичная, в две связи, простенки разрисованы мелом; на одном – палочка и по ней вверх – рогульки, - елка, на другом что-то вроде петуха; окошечки тоже окаймлены мелом – зубцами"

                 .

Не менее точен Бунин и в описании народных костюмов ("Антоновские яблоки"):

"Толпятся бойкие девки – однодворки в сарафанах, сильно пахнущих краской, приходят "барские" в своих красивых и грубых, дикарских костюмах, молодая старостиха, беременная, с широким сонным лицом и важная, как холмогорская корова. На голове ее "рога" - косы положены по бокам макушки и покрыты несколькими платками, так что голова кажется огромной; ноги, в полусапожках с подковами, стоят тупо и крепко; безрукавка – плисовая, занавеска длинная, а понева – черно-лиловая с полосами кирпичного цвета и обложенная на подоле широким золотым "прозументом"              .

"Мещанин, в ситцевой рубахе и обтертых докрасна опойковых сапогах, торчал возле стола, осев на одну ногу и касаясь земли носком другой, – безобразной, с высоким подъёмом, с большим каблуком, – выставив кострец, и, как обезьяна, с необыкновенной ловкостью и быстротой грыз подсолнухи, не спуская своих бельм с Захара"                 . ("Захар Воробьев".)

"Вот две спускаются под гору, по каменистой дороге. Одна, крепкая, невысокая, хмурит брови и рассеянно смотрит своими черными серьезными глазами куда-то в даль, по долине. Другая, высокая, худенькая, плачет… Обе наряжены по-праздничному, но как горько плачет одна, прижимая к глазам рукава сорочки! Спотыкаются сафьяновые сапоги, на которые так красиво падает из-под плахты белоснежный подол…"              . ("На край света".)

Бунин внимательно изучал "Исторические песни малорусского народа", изданные Вл. Антоновичем и М. Драгомановым, сборники Е.В. Барсова, П.В. Киреевского, П.Н. Рыбникова, делал из них многочисленные выписки             . Очевидно, он был знаком и со сборниками великорусских песен И.А. Соболевского, П.В. Шейна, а также с лубочными песенниками, сборниками частушек и пословиц. Порой книжный источник явно ощущается в его произведениях. Таковы, например, фольклорные реминисценции в рассказе "На край света", где вспоминаются "величаво - грустная" дума о том, "як на Чорному морi, на бiлому каменi сидить ясен сокiл – бiлозiрець, жалiбленько квихлить – проквиляе…"            . Все десять вариантов думы "Алексей Попович и буря на Черном море", опубликованные в сборнике Антоновича и Драгоманова, начинаются с образа ясного сокола, который на Черном море, на белом камне "жалiбненько квиле – проквиляе"; особенно близок к тексту Бунина вариант, где фигурирует именно "ясен сокiл - бiлозiрець", а в других думах этого же сборника мы найдем и "басурманскую каторгу", и "сиви туманя", и сизокрылых орлов, которые стали "на чорнi кудри наступати, з лоба очи видирати"               . Все это – loci communes ("общие места") украинских дум, переданные с большой точностью. Они близки русским думам, т.к. помним, что украинский язык и русский имеют общий корень – язык древнерусской народности.

В прозе Бунина использованы почти все фольклорные жанры, и каждый раз достоверность бунинского текста подтверждается или печатным, или – что еще более ценно – архивным источником. Так, например, песня "Сова ль ты моя, совка", которую Бунин цитирует, безусловно, по памяти в рассказе "Божье древо", написанном в 1930 г., зафиксирована в Тенишевском архиве. Вариант одной из самых острых антибарских сказок, рассказанной в "Сказке"               , впервые был опубликован незадолго до написания рассказа; бытовал он и в Орловской губернии. Вариант этой сказки, записанный в 1898 г. в Болховском уезде, Орловской губернии, хранится в материалах Тенишевского этнографического бюро. Запись "Псалмы про сироту", обнаруженная в архиве Бунина, дает основание полагать,  что обстоятельства, при которых она была сделана, легли в основу рассказа "Лирник Родион".

Со знанием дела описывает Бунин самый процесс собирания и записи фольклорных текстов. Например:

"А записывал я стих про сироту в Никополе, в жаркий полдень, среди многолюдного базара, среди телег и волов, запаха их помета и сена, сидя вместе с Родионом прямо на земле. Диктовал Родион ласково и снисходительно, повторяя одно и то же по несколько раз, и порою останавливался, сдерживая легкую досаду, когда я ошибался"           . ( "Лирник Родион".)  Здесь все типично: и самый процесс записи под "диктовку", и отношение Лирника к этому делу, и варьирование им текста:

"Некоторые стихи он говорил то так, то сяк, кое-что улучшая по своему вкусу"             . ("Лирник Родион".) Все это хорошо знакомо любому фольклористу- собирателю, вплоть до намека лирника "насчет корчмы."

В рассказе "Забота" молодой барин обращается к мужику:

"Расскажи что-нибудь интересное, что было в твоей жизни"          ; в "Сказках" к сказочнику обращена просьба:

"Ну, расскажи ещё что-нибудь, Яков Демидыч"               .

Вопросы, направленные на то, чтобы разговорить сказочника, задают ему господа и в рассказе "Божье древо"                    . Интерес Бунина к фольклору продиктован, прежде всего, потребностью проникнуть в самую душу народа, к жизни и судьбе которого он далеко не равнодушен.

Множество портретов "носителей" фольклора находим мы у Бунина. Тут и странники, исполняющие духовные стихи, и мастера-гармонисты, и певцы, и сказочники, и частушечницы.  И прежде всего – сказочник Яков Демидыч и лирник Родион.

"Бог благословил меня, - пишет о Родионе Бунин, - счастьем видеть и слышать многих из этих странников, вся жизнь которых была мечтой и песней, душе которых были еще близки и дни Богдана, и дни Сечи, и даже те дни, за которыми уже проступает сказочная древнеславянская синь Карпатских высот"                     . ("Лирник Родион".)

На чужбине, с болью осознавая свою уже неустранимую оторванность от Родины, от того, что любил всю жизнь и  неизменно продолжал любить, Бунин создает образ сказочника Якова Демидыча, обнаруживая при этом глубокое проникновение в самый процесс жизни фольклорной сказки. Он не только точно фиксирует сказочный текст, но и записывает ремарки сказочника, сохраняет индивидуальную интерпретацию традиционной сказки, проявляет интерес к тому, как сам сказочник расценивает своё мастерство:

"А что ж вам ещё рассказать? Сказку какую-нибудь? Али событие?

- Что хочешь. Мы и сказки твои любим.

- Это правда, я их хорошо выдумываю.

- Да разве ты их сам выдумываешь?

- А кто же? Я хоть и чужое говорю, а выходит, все равно, что выдумываю.

- Это как же так?

- А так. Раз я эту сказку сказываю, значит, я своё говорю"                       .

Бунин воспроизводит певучую речь сказочника, соблюдает диалектные особенности его языка, показывает его отношение и к тому, что он рассказывает, и к своим слушателям:

"Да вы не сбивайте меня, а то мне скушно станет…"                      .

Бунин подробно передает именно манеру рассказчика:

"Начал рассказ шутя, отрывисто, но тотчас стал увлекаться, глаза, брови заиграли, быстро меняя выражение, изображая то мужиков, то чванного москвича, то подкрадывающихся  к нему собак, а потом вдруг вскрикнул, как бы от внезапной боли, подскочил, ударил себя по ляжкам, затопал лаптями, бросился, значит, бежать, - и согнулся, повалился вперед, хохоча вместе с воображаемыми девками"           . Известно, что, готовя рассказ к переизданию, Бунин тщательно сохранил говор сказочника и на полях специально отметил необходимость сохранения "всех неправ 

RVER["DOCUMENT_ROOT"]."/cgi-bin/footer.php"; ?>