Ссылка на архив

Мифология большого города

СОДЕРЖАНИЕ

Введение .

Глава I. Париж Бальзака

Глава II. Лондон Диккенса

Глава III. Петербург Достоевского

Глава III. Варшава Пруса

Заключение

Список литературы

Введение

Город, место пребывания человека, всегда интересовал литературу. С одной стороны, город формировал свой тип человека, с другой – являлся самостоятельным телом, живущим и имеющим равные права со своими обитателями.

Урбанистическая литература порождена эпохой подъема буржуазии. Вспомним “Картину Парижа” Мерсье, в которой автор наряду с изображением архитектуры уделяет внимание общественным нравам и законам Парижа. А “Персидские письма” Монтескье “содержат притворно – наивную критику” этого города.

В XIX веке поэзия урбанизма привлекла внимание Эжена Сю, Виктора Гюго, Томаса де Квинси, Оноре де Бальзака, Чарльза Диккенса, Ф.М. Достоевского, Болеслава Пруса и ряда других писателей. Примечательно то, что урбанистическая тематика Бальзака, Диккенса, Достоевского и Пруса перерастает в мифологию большого города. Это отражает громадные изменения в жизни человечества XIX века, а именно, исход сельского населения из деревни в город. Таким образом в XIX веке численность больших городов стала превышать миллион. Город становится формой жизни человечества, стягивающий в себя весь цвет любой нации.

Данная работа посвящена раскрытию мифа таких городов, как Париж, Лондон, Петербург, и Варшава в творчестве писателей XIX века. Мы будем опираться на исследования, так или иначе затрагивающие некоторые аспекты нашей проблемы и таким образом помогающие раскрыть избранную тему. В частности, это монографии и отдельные книги: Анциферов Н.П. Душа Петербурга. Петербург Достоевского. – Саратов, 1982; Творчество Ф.М. Достоевского: искусство синтеза / Под ред. Г.Х. Щенникова и Р.Г. Назирова / - Екатеринбург, 1991; Бирон В.С. Петербург Достоевского. – Л., 1991; Соловьев С.М. Изобразительные средства в творчестве Ф.М. Достоевского. – М., 1979; Ивашева В.В. Творчество Диккенса. - М 1960; Тугушева М. Чарльз Диккенс. Очерк жизни и творчество. – М., 1979; Обломиевский Д. Бальзак. Этапы творческого пути. – М., 1961; Бахмутский В. “Отец Горио” Бальзака.- М., 1970; Цвейг С. Три мастера. Бальзак, Диккенс, Достоевский. – М., 1992: Кучборская Е.П. Творчество Бальзака. – М., 1970.

Обломиевский в книге “Бальзак. Этапы творческого пути.” анализирует Париж Бальзака на примере двух романов: “Отец Горио” и “Утраченные иллюзии”. Автор большое внимание уделяет изображению Бальзаком помещений, домов, салонов, где разворачивается действие и делает вывод, что у Бальзака это не просто описание, а скорее какой-то символ, имеющий огромное значение для раскрытия образа героя и его жизни.

Бахмутский, рассматривая роман “Отец Горио”, сопоставляет два мира, царящие в Париже – низ и верх, роскошь и нищету – и заключает, что эти два полюса взаимосвязаны, они соприкасаются друг с другом, друг от друга зависят, “низом и верхом управляют одни и те же законы”.

Изображению Лондона Диккенса ряд работ посвятил английский исследователь Декстер (W. Dexter. The London of Dickens. – L., 1923), но перевода на русский язык этих работ не было.

Из русской литературной критики, затрагивающей тему города у Диккенса, для нас представляет интерес монография В.В. Ивашевой “Творчество Диккенса”, в которой автор считает, что центром изображения у Диккенса часто является Лондон, город нового капиталистического типа, с контрастирующими картинами блеска и нищеты. В.В. Ивашева в своей работе отмечает самые яркие описания из жизни Лондона, так или иначе влияющие на развитие сюжета или поведение героев.

В книге “Душа Петербурга. Петербург Достоевского” Н.П. Анциферов рассказывает об истории создания города, его великолепной архитектуре, посвящает несколько глав изображению города в творчестве русских поэтов и писателей, таких как Сумароков, Державин, Ломоносов, Пушкин, Гоголь. Петербургу Достоевского автор уделяет большое внимание. Он олицетворяет его с каким-то таинственным существом, равноправно живущим вместе с героями Достоевского. Н.П. Анциферов подробно анализирует роман “Преступление и наказание”, предлагает совершить читателю экскурсию по местам действия этого романа.

Работ, посвященных раскрытию образа Варшавы, на русском языке нет, поэтому 4 глава данной дипломной работы является самостоятельной.

Представленная дипломная работа состоит из Введения, четырех глав и Заключения.

В I главе речь идет о Париже Бальзака.

II глава посвящена Лондону Диккенса.

Петербург Достоевского – тема III главы.

В IV главе сделана попытка отобразить миф Варшавы, раскрытый в произведении Пруса “Кукла”.

Заключение содержит основные выводы дипломной работы.

Глава I. Париж Бальзака.

Париж – город с большой историей, переживший за свое существование немало перемен. Его образ, со своими социальными контрастами, нравственными законами давно уже привлекал внимание писателей.

Наиболее важным памятником литературного урбанизма XVIII века является “Картина Парижа” Мерсье, в которой автор изображает не только дворцы и храмы, но и общественные и частные нравы, господствующие законы, безграничное величие Парижа, его великую роскошь и крайнюю нищету.

В XIX веке поэзия урбанизма привлекла В. Гюго, Э. Сю, О. Бальзака, каждый из которых показал свой Париж.

В романе “Парижские тайны” Эжен Сю, правдиво рисуя, с одной стороны разложение и упадок, царящие в “высших” слоях общества, а с другой стороны, нищету и нравственное разложение, которые выпали на долю народа, вводил читателя в нищенские лачуги, в тюрьмы, больницы, кабаки и разбойничьи притоны Парижа, которые до сих пор оставались вне сферы изображения художественной литературы. Автор не жалел самых мрачных красок, чтобы показать нищету и бедность, полуголодное существование трудящихся Парижа.

Виктор Гюго в романе “Собор Парижской богоматери” отразил историю средневековой Франции, где одним из главных храмов является Собор – символ духовной жизни народа и одновременно его же поработитель. Париж с высоты башен Собора – это тоже герой роман, средневековый Париж с его островерхими крышами, дворцами и башнями. В романе “Отверженные” Гюго рисует Париж бедноты, жалких и мрачных трущоб. Именно в этом романе появляется историческая символика Парижа XIX века – баррикады, ведь за 81 год Франция пережила 5 революций. Автор изображает судьбу бедняков, их долю, одинаково несчастную и при диктатуре Наполеона, и при Бурбонах, и при Июльской монархии.

Наиболее полно раскрыл образ Парижа в своем творчестве Оноре де Бальзак, в произведениях которого Париж – “это город – маяк провинциальных честолюбцев, слетающихся к нему, словно бабочки на огонь”.

Роман “Отец Горио” положил начало изображению Парижа, его блеска и нищеты одновременно. С первых строк романа Бальзак помещает нас в катакомбы Парижа – пансион Воке – это не нарядный Париж, а предместье, где обитает мелкий городской люд. Б.Г. Реизов замечает по этому поводу, что “драма романа развивается в парижском “аду”, одной из пыток которого является пошлость и нищета”. Характеристика пансиона Воке подчеркивает устарелость, старомодность вещей и людей наполняющих собой пансион. Здесь имеется мебель “изгнанная отовсюду, но несокрушимая и помещенная сюда, как помещают отходы цивилизации в больницы для неизлечимых”, мебель “ветхая, чуть живая”; “мерзкие гравюры, от которых пропадает аппетит”. Здесь носят “вышедшие из моды, перекрашенные и снова выцветшие платья”, щеголяют в “ветхом белье”. Здесь, наконец, беспрестанно встречаются потухшие, выцветшие глаза, “сморщенные” лица, тела, сохранившие лишь “остатки красоты”. Вспомните описание комнаты пансиона, где живет один из героев романа Отец Горио: “Пол сырой и весь в пыли (…) скверная конторка; кресло с соломенным сидением и два стула завершали нищенскую обстановку. Грядка для полога прикреплена была к потолку какой-то тряпкой, а вместо полога с нее свисал лоскут дешевой материи в белую и красную шашку” (I, с. 92).

И эта общая атмосфера увядания, бедности, холода пансиона усугубляется тошнотворным запахом, который стоит здесь. “В нем чувствуется затхлость, плесень, гниль; он вызывает содрогание, льет чем-то промозглым в нос, пропитывает собой одежду, отдает столовой, где кончили обедать; воняет кухмистерской, лакейской, кучерской” (I, с. 8). Автор не только рисует обстановку, но заставляет нас вдохнуть спертый, ядовитый воздух, которым дышат обитатели пансиона.

Описание дома Воке заканчивается обобщением: “Короче говоря, здесь царство нищеты, где нет намека на поэзию, нищеты потертой, скаредной, сгущенной. Хотя она еще без дыр и без лохмотьев, но скоро превратится в тлен” (I, C.9).

В этом изображении обстановки уже содержится предварительная характеристика действующих лиц. Черты их обобщенного портрета заключены в описании жилья. Таким образом читатель введен в атмосферу этого мирка, где встречается с молодым, честолюбивым, но бедным студентом Эженом Растиньяком, приехавшим в Париж “ради стремления проникнуть в “высшие круги”.

Но пансион – не единственный центр романа. Салоны Сен-Жерменского предместья, аристократические особняки – предмет вожделений Растиньяка. Это два полюса Парижа – низ и верх земля и небо, ад и рай. Наверху – роскошь, внизу – нищета. “По одну сторону зловещие картины в обрамлении грязной нищеты, лица, у которых от игры страсти только и осталось, что двигавшие ими когда-то веревочки и механизмы”.

Бальзак то и дело сопоставляет эти два мира. Находясь в салоне у виконтессы, Растиньяк вспоминает о пансионе: “Мысль Эжена на одно мгновение перенесла его обратно в семейный пансион, - им овладел глубокий ужас () (I,c. 85)”, а в пансионе Растиньяк думает о высшем свете.

Нищета смотрится на фоне роскоши, а роскошь на фоне нищеты. Верх и низ у Бальзака друг с другом соприкасаются, друг в друге отражаются, друг от друга зависят – они как бы составляют двуединый образ. Наверху роскошь, потому что внизу нищета, внизу нищета, потому что наверху роскошь.

Тема “пансиона” и тема “света” в романе все время перекликаются, а к концу сплетаются в одно целое. Низом и верхом управляют одни и те же законы.

Смерть Горио вырастает в грандиозный символ общего неблагополучия мира. Блеск бала внешний, это позолота, а внутри грязь и трагедия.

Жизнь Парижа раскрывается Растиньяку как арена борьбы. “Жизнь в Париже – непрерывная битва, - пишет он матери, - я должен выступить в поход” (I, с. 61). На кладбище, глядя на Париж, Эжен бросает ему вызов. Но он идет не на борьбу против того растленного мира, который он познал, а лишь на борьбу за личное свое преуспеяние. Растиньяк и не думает о каком-либо сокрушении устоев, на которых держится этот гнусный мир больших и малых хищников, он принимает его таким, каков он есть, включается в “игру” и признает ее “правила” непреложными, прочно усваивает мораль хозяев жизни, преподанную ему Вотреном и раскрытую самой действительностью. И вот уже через несколько произведений Бальзака мы встречаем барона де Растиньяка, пэра Франции. Куда же делся честолюбивый студент, так сокрушавшийся по поводу несправедливости “высшего света” даже к собственным отцам?! Он переродился под влиянием Парижа, отвердел и закаменел. Человек либо гибнет, либо капитулирует и развращается в Париже.

В романе “Утраченные иллюзии” читатель дышит подлинной атмосферой Парижа, перед ним открывается вся подноготная общественной и частной жизни, изнанка деловых и политических махинаций, закулисная жизнь театров, редакций и издательств того времени, раскрывается картина коммерческих битв, политических, литературных боев. И в основе всех этих жестоких схваток – алчный, эгоистичный интерес, пустое честолюбие, низменное стремление к наживе. И тем не менее “Париж, - пишет Бальзак в своем предисловии к роману, - подобен заколдованному замку, на приступ которого устремляются все молодые провинциалы”. Одним из таких героев – провинциалов в романе выступает Люсьен Шардон – юный поэт, мечтающий завоевать славу и богатство в Париже при помощи своего таланта. Герой полон иллюзий, которые с первых же шагов в столице будут рассеиваться. Начинается все с разочарования в поэтической любви Люсьена к Луизе де Баржетон, главную роль в которой играло ее положение “королевы Ангулема”, ее замок, торжественная мебель, слуги. И вот он видит ее в захудалой парижской гостинице: “Люсьен не узнал своей Луизы в этой холодной комнате, лишенной солнечного света, с поблекшими занавесками, с дурным состоянием пола, с потрепанной мебелью, безвкусной и случайной. В самом деле, есть люди, облик и даже ценность которых удивительно меняются, едва только они утратят предметы, вещи, обстановку, которые служили им рамой” (IV, с. 135). Однако кроме перемены обстановки что-то произошло и в самой Луизе, почему-то она холодно стала относиться к Люсьену. В душе у юного честолюбца начинается ужасный переполох. Он суетливо присматривается к Парижу и чувствует “пропасть, отделяющую его от этого мира, и спрашивает себя, какими средствами может он через нее перешагнуть?” (IV, с. 147). Но он заранее ответил – любыми; ведь еще в Ангулеме Люсьен давал себе клятву “пожертвовать всем, лишь бы утвердиться в большом свете”.

Неожиданно Люсьен встречает среди постоянных посетителей Фликото – дешевой кухмистерской, где вынужден обедать герой, потративший почти все свои деньги, незнакомца, которого он “постоянно видел в библиотеке Сен-Женевьев в том же углу (…), который работал с такой устойчивой сосредоточенностью, которую не расстраивает и не рассеивает ничто. По одному этому узнается настоящий литературный труженик…” (IV, с. 181). Так Бальзак знакомит нас с д'Артезом, вождем кружка молодых мечтателей, смелых, честных и одаренных представителей интеллектуальной молодежи, которые противостоят тлетворному воздействию окружающей среды. Когда д'Артез впервые заговорил с Люсьеном. На глазах поэта были слезы: “золотые сны” его не сбылись. Действительность приготовила поэту, “столь славному в Ангулеме и столь ничтожному в Париже”, жестокий удар: рукопись романа не покупали. Участие д'Артеза пришло в тот момент, когда рассеялись заблуждения Люсьена и он убедился, как труден путь литератора.

На улице Четырех Ветров, в Содружестве д'Артреза, Люсьен увидел “крайнюю скудость” жизни в сочетании с “великолепием умственных сокровищ”. Люди, отмеченные печатью “высоких дарований”, связаны были искренней дружбой и “серьезностью умственных запросов”; они жили “в области науки и разума”, не зная сделок с совестью и малодушия перед нуждой. Понятия членов Содружества не расходились с их жизненной практикой, они не знали противоречия между словом и поступком.

Даниель д'Артез, бедный пикардийский дворянин, существовал на скудный гонорар за статьи для словарей; он писал “ровно столько, чтобы иметь возможность жить и осуществлять намеченную цель”, изучал философию, совершенствовался в литературном стиле.

Орас Бьяншон – будущее светило Парижской медицинской школы – представлял в Содружестве естественные науки.

Леон Жиро, философ и социолог, собирался издать газету, “которая никогда не будет оскорблять истины и справедливости”.

Член Содружества Жозеф Бридо – художник с богатой и прихотливой фантазией, острым умом и тонким вкусом – “не сказал еще последнего слова”. От него можно было ожидать многого: он принадлежал к тем натурам, “у которых жажда совершенства становится болезнью”.

Фюльжанс Ридаль – “великий философ обыденной жизни” писал комедии и был равнодушен к славе.

И, наконец, “республиканец большого размаха” - Мишель Кретьен: он жил с “диогеновской беспечностью на жалкие средства, получаемые за составление проспектов для книгоиздательских фирм”.

“Все они шли различными путями”, но каждый готов был пожертвовать самыми насущными своими нуждами ради другого. Содружество могло бы стать спасительной силой для Люсьена. Но бешеная погоня за богатством и славой, которая, как зараза, овладевает всеми в Париже, захватывает в свой водоворот и Люсьена. Парижская жизнь полна соблазна, и Люсьен не в силах его преодолеть. В Париже, этом сердце Франции, “все продается, все фабрикуется” и только золото – единственная сила, перед которой склоняется мир. Человеческая мысль, дарования стали предметом грязной торговли. Литературная слава превратилась в “блудницу”: “на низах литературы она – жалкая шлюха, мерзнущая на панели, в литературе посредственной – содержанка, вышедшая из вертепов журналистики (…), в литературе преуспевающей – она блистательная и наглая куртизанка” (IV, с. 214). Перед читателями “Утраченных иллюзий” проходит целая галерея больших и малых писателей, торгующих своим дарованием, своей славой.

Еще более глубокое отвращение вызывает парижская журналистика. “Журналистика – настоящий ад, пропасть беззакония, лжи, предательства. (…) недалек тот час, когда все газеты станут вероломны, лицемерны, бесчестны, лживы, смертоносны: они будут губить мысли, доктрины, людей” (IV, с. 269).

Типичным представителем этого мира является журналист Этьен Лусто. Характерно описание его холостяцкой комнаты. Здесь имеется “омерзительное собрание… дырявых сапог… старых чулок… недокуренных сигар, грязных носовых платков, разорванных рубашек” (IV, с. 219). Все здесь “грязно” и “плачевно”, все свидетельствует о жизни, “не знающей ни покоя ни достоинства”. А вот описание “деревянных галерей”, в которых расположена книжная лавка Дорио. Лавками здесь называются “неряшливо крытые, скудно освещенные бараки”, свет проникает в них через щели, “похожие на грязные отдушины харчевен”, рядом с лавками находится “запущенный сад”, орошаемый “нечистотами”, растительность в этом саду “глушат отбросы модных мастерских”. Чтобы понять общую направленность всего описания, следует отметить еще “бугры затвердевшей грязи на полу”, “омерзительное и тошнотворное”окаймление галерей, “облезшую краску, отвалившуюся штукатурку”, а также окна, “загрязненные дождем и пылью”, “мерзость недостроенных стен” и снова “зловещее скопление нечистот” (IV, с. 224).

Все эти картины и описания имеют символическое значение. Они подчеркивают атмосферу грязи и уродства, которая пропитывает всю парижскую жизнь.

Газету Лусто называет “настоящей кухней”, Люсьен потрясен тем, что видит “поэзию в грязи”. “У литературной славы, – поучает его Лусто, - есть свои кулисы, а за кулисами действуют “нечистоплотные средства, нагримированные статисты, клакеры” (IV, с. 212).

Париж, таким образом, предстает как бы двухслойным по своей структуре – у него красивая оболочка и одновременно безобразная сущность. Культурная жизнь служит только прикрытием, маскировкой подлинных занятий парижского человека, развращенного обществом.

Действиями людей руководит лишь одно – жажда наживы, приобретение денег. Деньги – подоплека всех человеческих дел.

Жизнь в Париже “ошеломляет и изумляет” Люсьена, “подавляет” всем тем, что он там видит. Герой оказывается слишком примитивен для этого сложного мира, с которым сталкивается в Париже. Люсьен не до конца понимает сложность окружающего мира, поэтому он оказывается слабее, беспомощнее своих противников.

Роман “Блеск и нищета куртизанок” тематически продолжает “Утраченные иллюзии”. “Здесь особенно ясно выступает стремление писателя показать не “парадный фасад” возводимого здания буржуазной цивилизации а его оборотную сторону, его темные, потайные уголки”. “Мир девок, воров и убийц, каторги и тюрьмы, - пишет Бальзак в романе, - насчитывает приблизительно от шестидесяти до восьмидесяти тысяч населения мужского и женского пола. Миром этим нельзя пренебречь в нашем описании нравов, в точном воспроизведении общественного состояния.” И этот мир преступников, проституток, уголовных элементов, так называемых “подонков общества” отверженных и “бунтарей”, предстает перед нами не как аномалия, отклонение от “нормы”, а как неизбежное порождение, необходимое условие и оборотная сторона общественного порядка Парижа.

Здесь Люсьен, ждущий “своего часа”, поставлен в сложные связи и отношения с окружающими, которые дают представление о “непостижимой гибкости” его натуры и содержании приобретенного им опыта. Его окружают аристократы и “любимцы каторги”, банкиры и куртизанки…; он – на грани мира официального и стоящего вне закона – принадлежит тем и другим. В нем есть нечто, присущее каждому из этих миров. Граница, разделяющая людей столь разного общественного положения, должна была бы восприниматься как абсолютная, однако постоянно обнаруживается ее условность. Мораль, поступки сближают представителей высших кругов и преступного мира.

Титулованные сановники: прокурор де Гранвиль, граф де Серизи, граф де Бовен с полным неуважением готовы отступать от закона, когда это диктуют им личные интересы. Эти явные и тайные властители мира – Нусингемы, Тайферы и им подобные – сами преступники, которые благодаря деньгам, случаю, связям сумели избежать сурового суда. Законы оберегают этих преступников. Писатель срывает лицемерные покровы и показывает, что учреждения, призванные к охране права и справедливости – суд, полиция, пресса – по существу послушные орудия в руках этих властителей. Суд – это не что иное, как поединок скрещивающихся эгоистических интересов, в котором побеждает сильнейший. Юристы – это беспринципные наймиты, готовые “повернуть” дело в любую сторону по приказу своих хозяев. Блюстители порядка, тайные агенты полиции сами вербуются из среды преступников.

В этом романе заканчивается повествование о жизни злополучного поэта Люсьена Шардона (де Рюбампре), который повесился на своем галстуке в камере тюрьмы Консьержери.

Итак, Париж – это город – светоч, центр культуры, к которому стремятся все провинциалы, одержимые страстью показать свой талант и завоевать мир. Некая сила выбрасывает их из провинции, из их родных мест, в Париж. Там их поле боя. Но великий город является одновременно цивилизатором и растлителем, ведь чтобы использовать, применить свои способности, молодые люди должны их сперва переплавить: превратить молодость в упорство, разум в хитрость, доверчивость в лицемерие, красоту в порок, отвагу в скрытое коварство. Париж – город, где неимоверная роскошь и ужасающая нищета близко соприкасаются и зависят друг от друга. Это преступный мир, царящий во всех кругах общества и диктующий свои бандитские законы. Наконец, Париж подобен едкой кислоте, одних он разлагает, разъедает, других заставляет осесть на дно, одни исчезают, как один из героев – Люсьен де Рюбампре, а другие, напротив, выкристаллизовываются, отвердевают и каменеют, как Эжен Растиньяк.

Глава II. Лондон Диккенса.

Лондон - город на берегу Темзы, покрытой седой пеленой тумана. Что же скрывает он в этом покрове, что таит этот город богатых и бедных?

Сити, West – End, районы Лондона, где правят деньги и праздно существуют чрезвычайно состоятельные люди. Яркий контраст этой роскоши представляет восточный район (East - End) Лондона – Лондон обездоленных, где скученность застроек и теснота сочетаются с неимоверной высотой домов; где улицы, переулки, тупики превращаются в лабиринт, из которого трудно выбраться беднякам, живущим здесь.

Одним из первых писателей XIX века, изобразившим кварталы, наполненные нищими и голодными, является Томас де Квинси. В своем произведении “Исповедь англичанина, употреблявшего опиум”, написанного в 1822 году, автор перемежает фантастические видения героя – опиомана с рассказом о лондонских трущобах, куда герой попадает, будучи на грани нищеты и голода. Печальные образы детей лондонской бедноты встают перед взором читателей. Грязь, теснота, заброшенные дома, где “голодные крысы поднимают под полом визг и шум” - таков Лондон де Квинси.

Наиболее ярко и полно раскрыл образ Лондона Чарльз Диккенс, посвятивший немало страниц его изображению в своих произведениях.

Лондон присутствует во всех вещах Диккенса – от первых скетчей “Боза” до последних романов 60-х годов. Лондон составляет в них, как правило, обязательный фон: книги Диккенса трудно представить себе без описания улиц Лондона, шума Лондона, пестрой и разнообразной толпы. Диккенс изучил все стороны жизни этого города, все его самые парадные и самые заброшенные, глухие кварталы.

Разночинный Лондон “восточной стороны” - беднейших кварталов столицы – мир, в котором протекали детство и ранняя юность Диккенса. Долговые тюрьмы, скверные школы, судебные конторы, парламентские выборы, кричащие контрасты богатства и нищеты – вот что наблюдал Диккенс с юных лет.

“Роман “Приключения Оливера Твиста” был задуман Диккенсом как роман уголовный, а в процессе его создания стал романом социальным.” В этом романе мы видим бесстрастное, почти протокольное описание страшных трущоб Лондона. Вспомним, какое разочарование пережил Оливер Твист, впервые очутившийся на его улицах: “Более гнусного и жалкого места он еще не видывал. Много было маленьких лавчонок, но, казалось, единственным товаром являлись дети, которые даже в такой поздний час копошились в дверях или визжали внутри. (…) За крытыми проходами и дворами, примыкавшими к главной улице, виднелись домишки, сбившиеся в кучу, и здесь пьяные мужчина и женщина буквально барахтались в грязи” (IV, с.76). И эта грязь, беднота, теснота будут постоянно возникать на страницах романа: “Спустились сумерки; в этих краях жил темный люд; не было поблизости никого, кто бы мог помочь. Минуту спустя его (Оливера) увлекли в лабиринт темных узких дворов” (IV, c. 138).

А описание “самого грязного, самого страшного, самого удивительного района Лондона” Фолли-Дитч вызывает ужас и неприязнь у читателей: “… деревянные пристройки, нависающие над грязью и грозящие рухнуть в нее – что и случается с иными; закопченные стены и подгнивающие фундаменты; все отвратительные признаки нищеты, всякая гниль, грязь, отбросы, - вот что украшает берега Фолли-Дитч. (…) У домов нет владельцев; двери выломлены. (…) Те, что ищут приюта на Острове Джекоба, должны иметь основательные причины для поисков тайного убежища, либо они дошли до крайней нищеты.” (IV, c. 446-447).

Кривые и узкие улицы, грязные, полуразрушенные дома, сомнительные личности, чаще всего закутанные в темные одежды и бесшумно снующие по шатким лестницам и темным переходам, дают полное и отчетливое представление о воровских притонах, их обитателях, о той обстановке, в которой живет и прячется преступный Лондон.

Описания природы обычно коротки у Диккенса, но вместе с тем “дышат большим драматизмом.” Они не только не требуют никакого комментария, но сами являются комментарием к изображаемому. Писатель рисует “серую, промозглую ночь”, когда Фейджин отправляется в Уайтчепл к Сайксу обсуждать крупное “дело”. “Грязь толстым слоем лежала на мостовой, и серая мгла нависла над улицами; моросил дождь, все было холодным и липким на ощупь. Казалось, именно в эту ночь и подобает бродить по улицам таким существам, как этот еврей. Пробираясь крадучись вперед, скользя под прикрытием стен и подъездов, отвратительный старик походил на какое-то омерзительное пресмыкающееся, рожденное в грязи и во тьме, сквозь которые он шел: он полз в ночи в поисках жирной падали себе на обед”. (IV, с. 168)

Почти везде в романе, где мы встречаемся с Фейджином или Сайксом, Диккенс рисует природу в темных, грязных тонах: “До полуночи оставалось около часу. Вечер был темный, пронизывающе холодный, так что Фейджин не имел желания мешкать. Резкий ветер, рыскавший по улицам, как будто смел с них пешеходов, словно пыль и грязь…”(IV, c.229). “Вечер был очень темный. Громадный туман поднимался от реки и от ближайших болот, клубился над печальными полями. Холод пронизывал. Все было мрачно и черно. Никто не произносил ни слова: возницу клонило в сон, а Сайкс не был расположен заводить с ним разговор”. (IV. С.190)

Сострадание и боль возникает в сердце, когда раненый Оливер лежит без сознания там, где оставил его Сайкс, и это чувство усиливается описанием рассвета: “По мере того, как приближался день, становилось все свежее и туман клубился над землею, подобно густым облакам дыма. Трава была мокрая, тропинки и низины покрыты жидкой грязью; с глухим воем лениво налетали порывы сырого тлетворного ветра. (…) Ветер стал более резким и пронизывающим, когда первые проблески рассвета, - скорее смерть ночи, чем рождение дня, - слабо забрезжили в небе. Оливер по-прежнему лежал неподвижный, без чувств” (IV. С.245)

Туман и холод сопутствуют преступному миру, словно покрывая его грязные дела. Создается впечатление, что хорошая, теплая ясная погода, которая застает Оливера и его друзей в деревне, вовсе не бывает в Лондоне! Но автору важно изобразить именно холодный, туманный, грязный Лондон, ведь только здесь могут обитать люди, подобные Сайксу и Фейджину, здесь паутина преступлений затягивает вас в свои сети, но, несмотря на все это, именно сюда попадают добрые люди (Оливер, мистер Браунлоу, Роз…), без которых весь мир может захлебнуться в море жестокости и зла.

Описание туманов составляет неизменную особенность пейзажного искусства Диккенса, о чем можно получить представление по характерному пейзажу из “Мартина Чезвилта”: “Утро было серое, холодное, темное и хмурое; тучи были такие же грязно-серые, как земля, и укороченная перспектива каждой улицы и переулка замыкалась пеленой тумана, словно грязным занавесом”. (X, с.18) Или аналогичный пейзаж из “Николаса Никльби”: “Была ранняя весна, сухое туманное утро. Несколько тощих теней сновало по мглистым улицам, и изредка вырисовывались сквозь густой пар грубые очертания какой-нибудь возвращающейся домой наемной кареты… С наступлением дня ленивая мгла сгущалась”. (VI, с.193)

Изображения туманов многократны и устойчивы в произведениях Диккенса. В “Оливере Твисте” туман – укрыватель преступного, воровского мира, в “Холодном доме” он олицетворяет Верховный Суд.

В романе “Холодный дом” Диккенс рисует кварталы Лондона, окружающие судебную палату. Они всецело поглощены процессом. Перед читателем предстает заросшая паутиной и заставленная всякой рухлядью лавка Крука, символизирующая рутину судебной палаты. Изображение суда лорда-канцлера тесно связано с образом стелющегося тумана и липнущей, вязкой грязи. Джентльмены, представляющие Верховный суд, появляются на страницах книги после описания ноябрьской погоды в Лондоне”: “Несносная ноябрьская погода. На улицах такая слякоть, словно воды потопа только что схлынули с лица земли (…) Дым стелется, едва поднявшись из труб, он словно мелкая черная изморозь, и чудится, что хлопья сажи – это крупные снежные хлопья, надевшие траур по умершему солнцу. Собаки так вымазались в грязи, что их и не разглядишь; лошади забрызганы по самые уши”. (XII, с. 11) Туман, грязь, сырость олицетворяют в романе Диккенса английский Верховный суд. Описание ноябрьского дня в то же время представляет аллегорическую картину мрачного, как бы окутанного гнилым туманом, отжившего судебного института. “Сырой день всего сырее, и густой туман всего гуще, и грязные улицы всего грязнее у ворот Тэмпл-Бара (…) Как ни густ сегодня туман, как ни глубока грязь, они не могут сравниться с тем мраком и грязью, в которых блуждает и барахтается Верховный суд, величайший из нераскаянных грешников перед лицом неба и земли”. (XVII, с.12)

Отношение Диккенса к практике Линкольнинской палаты раскрывается в повторяющемся образе окутанного туманом, утопающего в грязи Лондона. “Туман везде. Туман в верховьях Темзы, где он плывет над земными островками и лугами; туман в низовьях Темзы, где он клубится между лесом мачт и прибрежными отбросами города. Туман на Эссекских болотах, туман на Кентских возвышенностях. Туман ползет в камбузы угольных бригов; туман лежит на реях и плывет сквозь снасти больших кораблей; туман оседает на бортах баржей. Туман слепит глаза и забивает глотки гринвичским пенсионерам (…); туман проник в чубук и головку трубки (…); туман жестко щиплет пальцы на руках и ногах (…) На мостах какие-то люди, перегнувшись через перила, заглядывают в Туманную преисподнюю и, сами окутанные туманом, чувствует себя как на воздушном шаре, что висит среди туч”. (XVII, с.11) В одном абзаце слово “туман” встречается 13 раз, перед нашим взором как бы предстала развернутая поэма о лондонском тумане. “Признанный мастер городского пейзажа, Диккенс подчиняет его развивающемуся действию своих романов и тесно связывает с судьбами героев”. После смерти Крука “каменный лик призрака”, где он жил, “выглядит истомленным и осунувшимся”. (XVII, 283) Одинокий выстрел нарушает тишину спящего города в ночь убийства Талкингхорна. Он поднял на ноги всех в околотке: и прохожих и собак. Чей-то дом “даже затрясся”. “Церковные колокола, словно тоже чем-то испуганные, начинают отбивать часы. Как бы вторя им, уличный шум нарастает и становится громким, как крик… Весь город превратился в огромное звенящее стекло”. (XVII, с. 162) Для Эстер дом, где живет леди Дедлок, “черствый и безжалостный свидетель мук ее матери”. Словно предчувствуя трагическую гибель своей хозяйки, дом этот “напоминает тело, покинутое жизнью”. (XVII, с.310) Холодный дом, который Джарндис унаследовал после самоубийства, “был так разорен и запущен”, что новому владельцу “почудилось, будто дом тоже пустил себе пулю в лоб…” (XIII, 210)

В другом романе Диккенса “Домби и сын” туманный серый Лондон олицетворяет “холод человеческих отношений”. Здесь перед взором читателей встают чопорные улицы, на которых стоят особняки богачей, деловитое Сити, где энергично стучит пульс современной “деловой” коммерческой Англии.

Представляя нам Домби, Диккенс показывает его в неразрывной связи с окружающей средой. Оживший внешний мир никогда не остается нейтральным. Здесь не существует “равнодушной природы” или бесстрастного фона. Свойства характера Домби передаются дому, в котором он живет, даже улице, на которой стоит этот дом. Жилище Домби носит отпечаток его личности, вкусов, всех его склонностей. Дом его “огромен и пуст” снаружи и внутри. Это “печальный дом”, в котором солнце бывает редко, “в час первого завтрака, появляясь с водовозами и старьевщиками”. (XVIII, с. 38) Из каждого его камина несутся запахи, “как из склепов и серых подвалов”, а “каждая люстра, закутанная в полотно, напоминала слезу, падающую из потолочного глаза”. Дом “величествен”, как и его хозяин.

Чтобы усилить впечатление о Домби, автор также прибегает к картинам природы: “Был серый осенний день с резким ветром. Мистер Домби олицетворял собою ветер, сумрак и осень этих крестин”. (XIII, с. 73)

Отношение к предметам и зданиям у Диккенса субъективно, оно может меняться в соответствии с настроениями героя. Подобное изменение внешнего мира под впечатлением своего несчастья ощущает молодой Уолтер, спешащий по улицам Лондона, чтобы спасти дядю от возможного суда, ареста и тюрьмы. “Все как будто изменилось… Дома и лавки были не те, что прежде… Даже само небо изменилось, и, казалось, на нем был начертан исполнительный приказ”. (XIII, с. 149-150)

Слияние безрадостных внешних впечатлений и внутреннего, психологического подтекста этих впечатлений мы видим в следующем примере: “Рассвет с его бесстрастным, пустым ликом, дрожа, подкрадывается к церкви, под которою покоится прах маленького Поля и его матери, и заглядывает в окна. Холодно и темно. Ночь еще припадает к каменным плитам и жмурится, мрачная и тяжелая, в углах и закоулках здания”. (XIII, с.294)

Итак, холод, туман, сырость Лондона в “Домби и сыне” олицетворяет характер, склад жизни главного героя, относящегося к классу деловых могущественных людей, а также его отношения к другим людям: будь то представители его среды, родственники или бедняки.

Читая роман “Крошка Доррит”, мы попадаем вместе с его героями в долговые тюрьмы Лондона.

Первое же упоминание о Лондоне вызывает у нас гнетущее чувство. “Был лондонский воскресный вечер – унылый, тягостный и душный (…) Не на что кинуть взгляд, кроме улиц, улиц, улиц. Негде подышать воздухом, кроме улиц, улиц, улиц. Нечем разогнать тоску и неоткуда набраться бодрости”. (XX, с.43) В этом романе, как и в “Приключениях Оливера Твиста”, Диккенс сравнивает воздух в деревне и городе, показывая огромную разницу: “В деревне воздух после дождя наполнился бы благоуханной свежестью,