Аннотация

К речи доктора уголовного права присяжного поверенного А. В. Лохвицкого в защиту Лебедева

Александр Владимирович Лохвицкий выступал защитником по уголовным делам; был присяжным поверенным в Москве. Главные сочинения его: "О пленных по древнему русскому праву XV - XVII веков" (М., 1855; магистерская диссертация); "Губерния, ее земские и правительственные учреждения" (ч. I, СПб., 1864; докторская диссертация); "Обзор современных конституций" (СПб., 1862 - 1863; 2-е изд., 1865); "Курс русского уголовного права" (СПб., 1868; 2-е изд., 1871). Совершенно ясно, что судебная речь одного из образованнейших людей своего времени не может не заинтересовать. И действительно, А. В. Лохвицкий выступил в этом процессе во всем блеске своего красноречия. Кроме того, особую изюминку придает суть слушаемого дела. Речь идет о подлоге векселя. Примечательным является то, что одной из сторон этого дела было лицо духовное – игуменья.

23 января 1873 года были представлены от имени игуменьи Митрофании в Петербурге для дисконта три векселя на сумму 14 тысяч рублей за подписью купца Дмитрия Николаевича Лебедева. Лебедев заявил, что векселя подложные. Игуменья Митрофания говорит, Лебедев лжет и отрекается от своей подписи.

Речь присяжного поверенного начинается как это было принято издалека. Причем это не дань моде, а отличный психологический прием, в ходе которого адвокат, аргументировано, что называется с цитатами в руках рисует палитру этого дела, начиная окрашивать холст с периферии.

Естественно делается это неспроста. России второй половины XIX века иначе относится к духовным особам, особенно обладающим, как игуменья Митрофания, авторитетом, исходящим из ее сана. А. В. Лохвицкий очень ловко дезавуирует заключение консистории о невиновности игуменьи, не роняя авторитета церковных органов, а подчеркивая светский характер происходящего процесса. При этом был сделан целый ряд ссылок на авторитетнейшие заявления, в том числе самого Петра Великого. Вскользь затрагивается роскошный образ игуменьи. Конечно же он полагается ей по сану, добавляет  адвокат. Однако присяжные должны сделать определенное заключение.

Ближе к середине речи в голосе присяжного поверенного появляется металл. Пришло время предъявить доказательства. В пользу игуменьи свидетельствовали зависимые от нее люди – монахини. В пользу подзащитного Лебедева – заключения экспертов о поддельности подписей Лебедева на векселях. Кроме того по ходу дела вскрываются неприглядные факты торговли орденами, которые игуменья выхлопатывала в обмен на щедрые денежные взносы. Уверенной рукой Александр Владимирович Лохвицкий завершает картину – призывая присяжных сделать свой выбор.

Образы  в характеристиках Лохвицкого являются весьма рельефными и прорисованы в направлении, указываемом поставленной целью – защитой купца Лебедева от ложных обвинений.



Речь доктора уголовного права присяжного поверенного А. В. Лохвицкого в защиту Лебедева.


Господа судьи, господа присяжные! Вы вчера выслушали представителей обвинительной власти о преступлениях, совершенных игуменьей Митрофанией. Теперь вам предстоит выслушать, как говорилось в старину, "тех разбитых людей вон", тех людей, чьих имуществ касались ее преступления. В числе этих людей находится и купец Лебедев, представителем которого я являюсь перед вами. Дело Лебедева по количеству материального вреда исчезает перед двумя такими колоссами, каковы дела Медынцевой и Солодовникова. Но здесь важно не количество вреда; вы должны отнестись к этому делу с таким же вниманием, как и к двум другим, может быть, даже с большим, так как по своим последствиям оно представляется еще более страшным, чем дела Медынцевой и Солодовникова.

Прежде чем рассмотреть обстоятельства этого дела, мне необходимо обратиться к тем явлениям, которые, не принадлежа к существу дела, тем не менее способны заслонить его существо, отуманить ваш разум и привести вас к неверным выводам. Эти явления следующие. Во-первых, то заключение консистории, которое было представлено вам перед началом прений. Из этого заключения игуменья Митрофания не только представляется невиновною, но даже требуется предание суду самого Лебедева. Я должен поэтому разъяснить вам, в каком смысле и значении вы должны принять это заключение. Может быть, вам показалось, в особенности по некоторым выражениям и приемам предшествовавших мне ораторов, что здесь происходит борьба между духовною и светскою властью. Нет, такой борьбы здесь не происходит, да у нас и никогда не происходило. У нас всегда строго отделялось Божье от кесарева. Духовная власть имеет свою независимую область, у нее ключи от рая и ада; но в общих преступлениях духовные лица подчиняются светскому суду, земной каре, потому, между прочим, что духовная власть не может изрекать земной кары. Даже и в тех случаях, когда члены духовенства призывались в качестве судей в процессах о великих государственных преступлениях, они отказывались подписывать приговоры об уголовных наказаниях, представляя, что это противно их сану. Вы не должны принимать это заключение консистории в смысле печалования духовенства за подсудимую. В старину действительно существовал обычай, на основании которого высшее духовенство печаловалось перед царем за излюбленных лиц, подпавших светскому суду, просило о помиловании их, и светский суд уступал. Но такое печалование давно прекратилось. Величайший из наших государей Петр Великий, который был проникнут христианскою идеей правосудия, отменил это печалование. Однажды, когда по повелению Петра был посажен в застенок знатный боярин, засекший несколько своих крестьян, трупы которых были выставлены возле Успенского собора, патриарх явился в застенок с образом Божьей Матери, говоря, что Пречистая пришла освободить того, кто много жертвовал в храм Ея. Государь сказал ему громовые слова: "Монах, знай, что я чту Бога и Пречистую Матерь Его, может быть, больше твоего, но я знаю те обязанности, которые наложил на меня Бог относительно моего народа, — творить правосудие. Возьми святый образ и поставь его на его место". Вы, господа присяжные, обличены здесь монархом верховною властью творить правосудие; и вы должны были бы ответить на печалование, если бы оно предъявилось, словами Петра Великого. Вот то, что я хотел сказать об отзыве консистории, утвержденном двумя архиереями, дабы он не мог смутить вашей совести. Это не решение духовного суда, которое предваряло бы и стесняло светский суд, это не печалование — это просто мнение начальства о действиях подчиненной. Разбирать его по существу мы не будем. Мнение консистории выведено на основании старого устава. По этому уставу судьи решали вопрос о виновности и невиновности не на основании внутреннего убеждения, а по наличности наперед установленных улик и доказательств. Были два свидетеля, показывающие в пользу подсудимого, — и нельзя его осудить. Вы судите не так, вы помните вашу присягу, обязывающую вас подать голос по убеждению совести, ничем не стесняемому; вы можете не дать веры 20 свидетелям и поверить одному, если видите, что он говорит правду. Может быть, консистория и могла прийти к неправильному выводу, основываясь на формальностях старого, уже отмененного закона. Во всяком случае, нельзя особенно претендовать на консисторию: она не слышала живых свидетельских показаний и прений; что она взглянула снисходительно, это тем более естественно, что самый характер духовной власти и, наконец, та цель, для которой установлено представление мнения о подсудимом духовном лицо, условливает более снисхождение, чем строгость.

Перехожу к другому явлению, которое может смутить вашу совесть: это та цель, которую здесь выставляла игуменья Митрофания как руководившую ее действиями, цель, имевшая предметом попечение о бедных и сиротах. Я не буду оспаривать, что такова действительно была цель игуменьи Митрофании, так как из дела не выяснилось, чтоб она вела роскошную жизнь, чтоб она имела намерение употребить добытые преступлением деньги на свои нужды и прихоти. Что она ездила в карете, останавливалась в хороших гостиницах, это вовсе не доказательство роскоши, а только соблюдение приличия, к которому обязывал ее сан и на удовлетворение которого она имела достаточно средств в своей законной части монастырских доходов. Но допустив эту цель, можно ли сказать, можно ли развивать перед вами положение, что благая цель оправдывает подлог? Действительно, было время, когда ученье об оправдании средств целью смутило умы сатанинскою прелестью своей. Но оно давно осуждено нравственностью; оно противно всем христианским началам. Допущение этого учения произведет полную анархию в обществе. Всякий станет объяснять цель своих преступлений желанием блага народу, делаясь при том судьей того, что нужно считать благим и добрым. Ведь и Нечаев, о котором