ВВЕДЕНИЕ

1.Двоякого рода интересы ведут к исследованию интеллекта (Intelligenzprufungen) человекоподобных обезьян. Мы знаем, что дело идет о существах, которые в некотором отношении стоят ближе к человеку, чем к другим видам обезьян; так, особенно отчетливо выяснилось, что химизм их тела—поскольку об этом свидетельствуют свойства крови — и строение высшего органа, большого мозга, родственнее химизму человеческого мозга, чем химической природе низших обезьян и развитию их мозга. Эти животные обнаруживают при наблюдении такое множество человеческих черт в своем, так сказать, повседневном, что сам собой возникает вопрос: не в состоянии ли эти животные также действовать в какой-либо степени с пониманием и осмысленно, когда обстоятельства требуют разумного поведения. Этот вопрос возбуждает первый, можно сказать, наивный интерес к возможным разумным действиям животных; степень родства антропоидов и человека должна быть установлена в той области, которая кажется нам особенно важной, но в которой мы еще мало знаем антропоидов.

Вторая цель теоретического порядка. Если допустить, что антропоид обнаружит в известных обстоятельствах разумное поведение, подобное тому, которое известно нам у человека, то все же с самого начала не может быть никакого сомнения, что в этом отношении он остается далеко позади человека, т. е. находит трудности и делает ошибки в относительно простых положениях, но как раз поэтому у него может при простейших условиях появиться природа интеллектуальных операций, в то время как человек, по крайней мере, взрослый, будучи объектом самонаблюдения, едва ли совершит простые и потому пригодные для

исследования на самом себе действия, а в качестве субъекта с трудом может удовлетворительно наблюдать более сложные. Следовательно, можно надеяться в предполагаемых интеллектуальных действиях антропоидов снова увидеть пластичными процессы, сделавшиеся для нас слишком привычными, чтобы непосредственно распознавать их первоначальные формы, но которые, однако, в силу их простоты являются естественным исходным пунктом теоретического понимания.

Так как в последующих исследованиях все внимание сначала направлено на первый вопрос, то может быть высказано соображение, что этот вопрос предполагает в своей основе определенное разрешение задач, о которых идет речь при втором. Встречается ли у антропоидов разумное поведение, можно спрашивать лишь после того, как теоретически установлена необходимость различать действия интеллектуальные и действия иного характера. Так как в особенности ассоциативная психология выражает претензию все относящиеся сюда действия, вплоть до самых высших, и даже у человека, вывести в основном из одного и единственного принципа, то отсюда занимаем известную теоретическую позицию, противоречащую ассоциативной психологии.

Но это — недоразумение. Ведь нет ни одного приверженца ассоциативной психологии, который, следуя непредубежденному наблюдению, не видел бы различия между неразумным поведением, с одной стороны, и разумным, с другой, не видел противоположности. Что же иное представляет собою ассоциативная психология, как не теорию, которая сводит к хорошо известным, простым явлениям ассоциативного характера и те процессы, которые при наивном наблюдении не создают впечатления однородности с первым, — прежде всего, так называемые интеллектуальные операции? Короче, такие различения являются как раз исходным пунктом строгой ассоциативной психологии, именно они должны быть теоретически преодолены, следовательно, очень хорошо знакомы ассоцианисту, и вот мы встречаем, например, у одного из радикальных представителей этого направления (Thorndike) следующее положение в качестве вывода из опытов над собаками и кошками. Ничто в их поведении не оказывалось наделе разумным. Кто так формулирует свои выводы, тому поведение иного характера уже должно представляться разумным, тот устанавливает эту противоположность в наблюдениях, например, у человека, несмотря на то, что затем отрицает

ее в теории. Итак, если необходимо исследовать, проявляют ли антропоиды разумное поведение, то вопрос этот может быть поставлен сначала совершенно независимо от теоретических предпосылок: будут ли они за или против ассоциативной психологии. Правда, тем самым вопрос ставится без определенной остроты: не следует искать у антропоидов чего-то вполне определенного, что нужно исследовать, не поднимается ли поведение антропоидов до некоторого, весьма приблизительно известного нам из опыта типа, который предносится нам как «разумный», в противоположность поведению иного рода, особенно в поведении животных. Но при этом мы поступаем только соответственно природе вещей, ибо ясные определения не присущи началу опытных наук; успех их дальнейшего продвижения выражается в создании определений.

Впрочем, тип человеческого и (может быть) животного поведения, к которому относится первый вопрос, и без теории не является все же совсем неопределенным. Опыт показывает, что мы еще не склонны говорить о разумном поведении в том случае, когда человек или животное достигает цели на прямом пути, не представляющем каких-нибудь затруднений для их организации, но обычно впечатление разумности возникает уже тогда, когда обстоятельства преграждают такой, как бы сам собой разумеющийся, путь, оставляя взамен возможность непрямого образа действия, и когда человек или животное избирает этот, по смыслу ситуации, «обходной путь». Поэтому молчаливо признавая это, почти все те, кто до сих пор пытался ответить на этот вопрос о разумном поведении животных, создавали для наблюдния подобные ситуации. Так как для животных, стоящих по своему развитию ниже антропоидов, вывод в общем был отрицательным, то из таких именно опытов и выросло распространенное в настоящее время воззрение; соответствующие опыты над антропоидами произведены были в незначительном количестве и не принесли еще правильного решения вопроса. Все опыты, о которых сообщается в начале последующего изложения, принадлежат к одному и тому же роду. Экспериментатор создает ситуацию, в которой прямой путь к цели непроходим, но которая оставляет открытым непрямой путь. Животное входит в эту вполне обозримую ситуацию и здесь может показать, до какого типа поведения позволяют ему подняться его задатки, в особенности, решает ли оно задачу при помощи возможного обходного пути.

2. Опыты производились вначале только на шимпанзе, затем для сравнения был привлечен небольшой материал иного рода, а именно: люди, одна собака и куры. Семь шимпанзе составляли коренное население Антропоидной станции, которую Прусская академия наук содержала на Тенерифе с 1912 г. по 1920 г. Из этих семерых самая старшая, взрослая самка получила имя Чего, потому что многие ее качества дали нам повод счесть ее—быть может неправильно — за экземпляр подвига Чего. (Мы очень далеки от обладания ясной систематикой различных разновидностей шимпанзе). Самое старшее из младших животных, по имени Грандэ, тоже во многих отношениях сильно отличалось от своих товарищей. Так как эти уклонения касаются, скорее, общего характера, чем интересующего нас интеллектуального поведения, мы не видим надобности входить здесь в более подробное описание этих различий. Остальные пятеро — два самца (Султан и Консул) и три самки (Терцера, Рана, Хика)—соответствуют обычному типу шимпанзе.

Нуэва, самка приблизительно того же возраста, как и другие маленькие животные (от 4 до 7 лет ко времени большинства опытов), отличалась по телосложению от остальных своим замечательно широким, некрасивым лицом и (явно патологической) скудостью волосяного покрова на плохой коже. Тем не менее, ее безобразие прекрасно уравновешивалось ее характером, отличавшимся такой привлекательной мягкостью, наивной доверчивостью и тихой ясностью, каких мы никогда не видели у других шимпанзе. Только до некоторой степени сходную, совершенно детскую привязанность мы встречали у других животных, когда они бывали больны, и, может быть, многие привлекательные черты у Нуэвы объясняются именно тем, что с самого начала на нее влияла ее медленно протекавшая болезнь. Особенно хорошее впечатление производило приятное обыкновение животного часами играть, довольствуясь самыми простыми средствами; другие же, к сожалению, склонны порою к лени, если у них нет особого повода для деятельности, и они не колотят друг друга или н& заняты уходом за телом друг друга. Длительное совместное\ пребывание большого количества сильных детенышей шимпанзе вообще не влияет на возникновение осмысленных занятий, хотя бы имеющих вместе с тем игровой характер; Нуэву в течение многих месяцев держали отдельно. Впрочем, нельзя даже предполагать, что привлекательные качества этого животного могут

быть отнесены за счет предыдущего воспитательного воздействия. К сожалению, кажется невозможным сделать из шимпанзе, по природе пустого и суетливого, путем воспитания приятное существо; но Нуэва была совершенно невоспитана в обычном смысле этого слова; напротив, она показывала, что ничуть не привыкла к тому, чтобы ее поправляли. Она постоянно ела свой помет и была сначала удивлена, потом в высокой мере возмущена, когда мы воспрепятствовали этой привычке. На второй день пребывания на станции сторож погрозил ей палкой при подобной попытке, но она ничего не поняла и даже хотела поиграть с этой палкой. Если у нее отбирали корм, который она без стеснения где-нибудь подбирала, но который ей не подходил, она в гневе моментально начинала кусаться, не обнаруживая никакой сдержанности по отношению к человеку, короче — животное выказывало себя вполне непосредственным и, несомненно, было менее «воспитано», чем животные станции.

Самец Коко, которому на вид можно было дать приблизительно три года, представлял собой экземпляр шимпанзе, какие встречаются нередко: над всегда тугим животом красивое лицо с порядочным теменем, острым подбородком и выпуклыми глазами—лицо, которое постоянно казалось недовольно-вызывающим, что придавало ему сходство с дерзким выражением, присущим молодому буршу. В самом деле, большая часть его существования протекала в каком-то хроническом раздражении: потому ли, что ему не дали достаточно есть, потому ли, что к нему осмеливались приближаться дети, потому ли, что тот, кто только что был с ним, позволил себе опять уйти от него, или, наконец, потому, что сегодня он не знал, как он нашел выход при подобном опыте вчера; он не жаловался — он был возмущен. Это настроение проявлялось обычно в быстром барабанном бое по полу обоими кулаками и в возбужденном скакании на месте, а в случаях сильной ярости — в быстро проходящих горловых спазмах, которые мы наблюдали также и у большинства других обезьян во время припадков ярости и редко _ в состоянии крайней радости; перед такими припадками и при небольшом возбуждении он непрерывно издавал короткое О, напоминающее беспорядочным, но характерным ритмом медленно развертывающуюся стрельбу линии стрелков. Своей упругой требовательностью и резкой раздражительностью, когда его претензии не удовлетворялись немедленно, Коко был похож на другого эгоиста par exellence,

именно — Султана. К счастью, и, вероятно, совсем не случайно, Коко был так же одарен, как и Султан.

Это — только два шимпанзе. Для тех, кто видел Нуэву и Коко живыми, нет никакого сомнения, что оба по своему нраву приблизительно также отличались друг от друга, как два ребенка совершенно различного характера, и можно выдвинуть в качестве общего положения то, что наблюдения только над одним шимпанзе никогда нельзя рассматривать как основание для суждения о данном виде животных вообще. Сообщаемые в дальнейшем опыты показывают, что в интеллектуальной области различие отдельных индивидов было не менее значительным.

Почти все наблюдения относятся к первой половине 1914г.¹

Они часто повторялись позднее, нотолько некоторые дополняющие опыты и повторения (из произведенных весною 1916 года) внесены в сообщение, ибо, как правило, снова повторялось ранее наблюдавшееся поведение и, во всяком случае, ничто существенно в прежних опытах не нуждалось в исправлении.

3. Опыты упомянутого уже рода могут, смотря по складывающейся ситуации, предъявлять к испытуемым животным весьма различные требования. Чтобы совсем приблизительно найти зону трудности, внутри которой испытание шимпанзе вообще имеет смысл, мы с Е. Teuber поставили задачу, которая казалась нам трудной, но все же не неразрешимой для шимпанзе. Для предварительной ориентации сообщим здесь, как вел себя в этом опыте Султан.

К ручке открытой корзиночки, в которой находятся фрукты, прикреплен длинный тонкий шнур, наверху к проволочной решетчатой крыше площадки для игр животных привешено железное кольцо, через которое проходит шнур, так что корзина висит примерно в 2 м над землей, свободный конец шнура в форме очень широко открытой петли наброшен на коротко обрубленный сук дерева, приблизительно в 3 м от корзинки и почти на той же высоте; шнур образует острый угол с вершиной у железного кольца. Султана,который не видел приготовлений, но хорошо знаком с корзинкой по предыдущему кормлению, вводят на площадку, между тем как наблюдатель занимает место вне решетки. Животное рассматривает сначала висящую корзину,

'Они получены, следовательно, до того, как мы привлекли шимпанзе к оптическим исследованиям (ср. это в Abh. d. Kgl. Preuss. Akad. d. Wiss. Jahrg. 1915, phys. -math. KI. N 3).

но скоро, однако, начинает проявлять живое беспокойство (вследствие непривычного одиночества), громко стучит по обыкновению шимпанзе ногами по деревянной стенке и пытается вступить в общение с остальными животными через окна и другие отверстия дома обезьян или же с наблюдателем через решетку; первых не видно,м1 второй держится безразлично. Через некоторое время Султан внезапно направляется к дереву, быстро влезает на него до петли, на мгновение останавливается здесь, потом тянет, глядя на корзину, за шнур, пока корзина не ударятся наверху о кольцо (крышу), отпускает его снова, тянет второй раз сильнее, так как корзина наверху качается и один банан падает из нее. Он спускается, берет плод, снова взбирается, тянет теперь с такой силой, что шнур разрывается и вся корзина падает вниз, слезает вниз, берет корзину и плоды и отходит, чтобы съесть их.

Три дня спустя этот опыт был повторен, только петля на конце шнура была заменена железным кольцом, и это кольцо, вместо обрубленного сука, было одето на гвоздь, вбитый в прибор для гимнастических упражнений животных. Султан не проявляет теперь никакой озабоченности, одно мгновение смотрит вверх на корзину, идет затем прямо к гимнастическому прибору, влезает на него, тянет один раз за веревку и опускает ее снова, обратно слезает вниз и подбирает фрукты.

В лучшем случае можно было ожидать такого решения задачи: животное снимает петлю (или железное кольцо) с обрубленного сука (или гвоздя) для того, чтобы корзина просто упала вниз и т. д. По тому поведению, какое имело место в действительности, легко видеть, как животное использует как нечто само собой разумеющееся значение веревки в данной ситуации, но Дальнейшее течение опыта не совсем ясно, а на лучшее решение ни разу не было и намека. В чем причина этого, узнать невозможно. Может быть, Султан не видел легкоразделимого скрепления петля-сук или кольцо-гвоздь? Сумел бы он его устранить, если бы

обратил на него внимание? Мог ли он вообще ожидать, что корзина упадет на землю? Таким образом, мы сделали опыт, который для начала содержит слишком сложные условия для того, чтобы из него можно было многое почерпнуть, и мы увидели себя вынужденными начать последующие исследования с совершенно элементарных задач, в которых поведение животных было бы, по возможности, однозначным.

1. ОБХОДНЫЕ ПУТИ

Воспринятая в каком-либо месте зрительного поля цель (например, пища) достигается, поскольку нет никакихусложне-ний, всеми высшими животными, которые лишь способны оптически ориентироваться по прямой, ведущей к цели; можно даже допустить, что это поведение присуще их организации до всякого опыта, как только их нервы и мышцы достигли необходимой зрелости.

Следовательно, если принцип опыта, очерченный во введении, нужно применить в возможно более простой форме, то слова «прямой путь» и «обходный путь» можно взять буквально и поставить задачу, которая вместо биологически прочного прямого пути требует более сложной геометрии движения к цели: прямой путь перерезался таким образом, что препятствие отчетливо обозримо, цель же оставляется на свободном пространстве, но теперь ее можно достигнуть только по изогнутой дороге; предполагается, что цель и препятствие, равно как и общее пространство возможных обходных путей, первоначально действительно доступны для актуального оптического восприятия; если препятствию придавать различную форму, то последует, вообще говоря, вариация возможных обходных путей, а вместе с этим, возможно, и постепенность в нарастании трудности, которую содержит такая ситуация для испытуемого.

Этот простой опыт при более близком рассмотрении может показаться прямо-таки элементарным, но при известных условиях он является основным опытом для теоретической постановки вопроса. В вышеприведенной форме опыт не дает у шимпанзе в возрасте от 4 до 7 лет ничего такого, чего нельзя было бы наблюдать у них постоянно. Они сейчас же обходят каждое

препятствие, лежащее между ними и целью, если только та часть пространства, через которую проходят кривые возможности обходимых путей, достаточно доступна взору. Путь при этом может идти по ровной земле, или по деревьям и сооружениям, или вдоль по крыше (под ней), если есть возможность за нее ухватиться, как это и бывало при далее описываемых испытаниях, в которых цель свешивалась с проволочной крыши над площадкой игр; при этом первая попытка решения часто заключалась в том, что шимпанзе взбирались в ближайшем удобном месте на крышу и лезли вдоль нее до свешивающейся веревки. Потребовалось строгое запрещение, чтобы исчезли из программы этот и другие обходные пути, на которые порою могли бы пойти только такие гимнасты, как шимпанзе, да и между ними только подлинные акробаты (Хика); ведь не следует думать, что, по крайней мере, по телесной ловкости шимпанзе хотя бы приблизительно похожи друг на друга. Можно видеть, как животные с точностью поворачивают, сгибают и направляют свое тело, как того требует форма узкого входа; никто даже не ожидал бы от шимпанзе, чтобы он, например, остановился беспомощно перед горизонтальной щелью в стене, по ту сторону которой лежит цель, поэтому на нас не производит никакого впечатления то, как он сам, насколько возможно, превращается в подлинную горизонталь и таким образом проскальзывает в щель. Только когда опыты с обходным путем ставят с менее высоко стоящими животными или когда у шимпанзе с помощью ничтожной, как кажется, модификации постановки вопроса удается вызвать неуверенность, даже беспомощность, — только тогда становится ясным, что совершение обходного пути далеко не всегда можно считать само собою разумеющимся поведением. Но так как в той форме опыта, о которой до сих пор шла речь, поведение этого шимпанзе совсем не пробуждает в нас впечатления чего-то особо разумного, но, по крайней мере, кажется само собою разумеющимся, здесь надлежит сделать соответственно нетеоретической постановке вопроса дальнейшее разъяснение.

Наблюдения при простейших опытах с обходным путем настолько легки, что легко допускают сравнение с такими же опытами, поставленными наддругими животными; если имеешь дело с более простым экземпляром, сейчас же обращает на себя внимание один момент, который повторяется во всех более трудных опытах над шимпанзе, и там его легко будет распознать,

если мы уясним его в следующих примерах.

Неподалеку от стены дома импровизируется квадратное, обнесенное забором пространство, так что одна сторона, удаленная от дома на 1 м, стоит параллельно ему, образуя проход длинной в 2 м; один конец прохода закрывают решеткой и теперь вводят в тупик по направлению от А до В взрослую канадскую суку; там, держа голову по направлению к замыкающей решетке, она некоторое время ест свой корм. Когда корм съеден почти до конца, новый кладется на место С по ту сторону решетки; собака смотрит на него, на мгновение кажется озадаченной, но затем моментально поворачивается на 180 градусов и бежит из тупика вокруг забора по плавной кривой, без каких-либо остановок, к новому корму.

 

Эта же собакаведет себя в другой раз сначала очень похоже. Через забор на проволочной решетки (поставленной, как это изображено на рис. 3), возле которого в В стоит животное, перебрасывается на далекое расстояние кусок корма; собака сейчас же, делая большую дугу, бежит наружу. Чрезвычайно примечательна ее видимая беспомощность, когда тотчас же после этого, при повторении опыта, корм не бросают далеко, а только перекидывают за решетку, совсем близко, так что корм лежит непосредственно перед собакой, будучи отделен от нее только одной решеткой: собака снова и снова тычется мордой в решетку и не двигается с места, как будто сконцентрированность на близкой цели (конечно, при сильном участии обоняния) мешает выполнению далеко облегающей забор кривой.

Маленькая девочка 1 г. и 3 мес, которая всего несколько недель назад научилась ходить, вводится в ad hoc построенный тупик (2 м длины и 11/2 м ширины); по другую сторону загородки на ее глазах кладут заманчивую цель; она спешит сначала прямо

к цели, — следовательно, к загородке,—медленно оглядывается, обегает глазами тупик, внезапно весело смеется и вот уже в один прием пробегает кривую к цели.