Анна и Черный Рыцарь 9 страница

И в этом мне действительно крупно повезло.

* * *

Я совершенно уверен, что Анна ни разу не упот­ребляла при мне слово «предисловие», но при этом прекрасно знала, что в вводной части книги говорится о том, про что, собственно, книга, и что это, по сути дела, ее скелет. Чтобы все как следует понять, нужна была остальная часть книги, ее «мясо». Поэтому, когда мистер Джон сказал ей, что он не мог поверить в ми­стера Бога, потому что не мог поверить в начало Биб­лии, ее это совершенно не удивило, а только опечали­ло. У него в кабинете она видела десятки полок с книгами, значит, он был умным человеком и, по идее, должен был знать, что начало — это всегда только скелет. Он согласился с ней, когда она объяснила ему свой подход, но это ему совершенно не помогло. За­бавно, как взрослым удаются такие вещи. Им и дела нет до всех этих чудных сочных мясных кусочков, зато они готовы глотку друг другу перегрызть за кучу костей. Например, преподобный Касл. Он всегда говорил о мистере Боге, как будто тот был каким-ни­будь упертым директором школы, которого хлебом не корми — дай всех наказать. Неудивительно, что его проповеди всегда награждались звучным Анни-ным фырком откуда-то из глубины рядов. Насколь­ко было известно Анне, мистер Бог был решительно приятным типом. Если придерживаться этого мне­ния, все начинает казаться совсем другим.

— Не то чтобы я думал, будто она права. Просто она так говорит, молодой Финн. Всего лишь ее мне­ние, ничего больше, но все же...

— Я понимаю, что вы имеете в виду, Джон. С ней всегда есть какое-нибудь «но все же»...

— Она умудряется сплести столько разных ве­щей в одну концепцию, что, с моей точки зрения, получается форменная неразбериха.

— И с моей тоже. Никогда заранее не знаешь, чем все закончится.

— При том, что она всегда каким-то образом умудряется вывернуться из этой путаницы.

— Да, именно так она и поступает.

— А я с нетерпением жду следующего открове­ния. К величайшему собственному удивлению — жду, затаив дыхание, чего со мной уже много лет не случалось.

Как часто, говоря об Анне, я замечал, что у меня заканчиваются слова. Я стою и не знаю, что сказать дальше. Единственное, что мне удалось из себя вы­давить, — это:

- Она просто видит вещи по-другому, Джон, вот и все.

— Может быть, может быть, но, по крайней мере, у нее есть дар делать так, что они выглядят красивы­ми. Даже ее собственные запутанные путаницы. Она меня удивляет и озадачивает, Финн, и я не стесняюсь об этом говорить. Более того, самое замечательное в нашей юной леди — то, что она заставляет меня оста­новиться и подумать еще. Она пишет рассказы, Финн?

— Да, довольно часто.

— Быть может, она бы согласилась писать что-нибудь для меня время от времени?

— Почему бы вам не спросить ее саму? А еще лучше попросите ее — пусть сама расскажет что-нибудь.

— Возможно, я так и сделаю.

* * *

Та зима оказалась сурова к Джону. Слишком часто ему приходилось сидеть дома то с одним виру­сом, то с другим, а это означало, что наши визиты стали куда реже и короче, чем раньше. Когда нам все-таки удавалось пообщаться, он выглядел гораз­до более задумчивым. Острота и резкость куда-то исчезли. Теперь ему больше нравилось слушать, чем пускаться в сложные рассуждения о природе вещей. Даже не знаю, как он воспринял бы комментарий Анны по поводу своего преображения.

— Он стал таким хорошим, — сказала она.

Не уверен, что использовал бы те же самые сло­ва, но перемены были и в самом деле очевидны. Куда-то подевалась его непоколебимая уверенность. Те­перь он с большим вниманием прислушивался к мнению других и даже, что меня несказанно удивля­ло, сам задавал вопросы, чего я от него никогда рань­ше не слышал. Когда же мне случалось задать ему вопрос, ответ нередко был: «Я не уверен, Финн» или «Я не знаю». И очень часто, говоря со мной о чем-то, он вдруг поворачивался к Анне и спрашивал: «А ты что думаешь по этому поводу, моя милая?» У меня было стойкое ощущение, что он пытается завладеть хотя бы искоркой Анниного огня, частицей ее откры­тости и восторга перед ликом природы. Может быть, все это было не более чем игрой воображения, но мне так действительно казалось. Я чувствовал, что на самом деле он хочет поговорить с ней, а вовсе не со мной. Во многом мы с ним были слишком похожи, чтобы сейчас я мог оказаться хоть чем-то ему поле­зен. Моя роль в этой триаде сводилась к исполне­нию функций переводчика.

Большую часть времени они, видимо, совершен­но не осознавали, что я тоже присутствую в комнате. Старый Джон даже временами принимался хихикать. Не так, как хихикают украдкой, прикрыв рот ладош­кой, а таким полновесным, жизнерадостным хихиком. Поначалу он все время пытался извиняться, но потом привык и, когда подходил приступ, просто брал Анну и давал себе волю. Было очень здорово видеть, как эти двое радостно хохочут на пару. У них были секреты, в которые меня не посвящали. Они разга­дали друг в друге нечто такое, чем я не обладал. Не­смотря на все их веселье, я чувствовал, что Джон переживает не лучшие дни своей жизни. Он все вре­мя боролся с чем-то внутри себя, и я не мог понять с чем, а ни он, ни Анна не хотели мне говорить. Меня не только частенько отсылали заняться чем-нибудь полезным (а на самом деле абсолютно бесполез­ным... или мне так только казалось), но и делали это в не терпящей возражений форме.

— Финн, пойди и купи в лавке пончиков. Уве­рен, Анна не стала бы возражать против парочки пончиков к чаю.

Естественно, я шел. Я был совершенно не в со­стоянии популярно объяснить ему, что на кухне в буфете ждет своего часа целый пакет этих самых пон­чиков. Я уходил и оставлял их вдвоем. На самом деле мне не влом было делать все эти пустяки. Что меня действительно заставало врасплох, так это когда пос­ле беготни по магазинам я водружал на стол в гости­ной поднос с чайным сервизом, он оборачивался ко мне и изрекал:

— Пончики, Финн? Ты же знаешь, я их никогда не ем. Неужели на кухне нет бисквитов с джемом? Или простых булочек?

Мне стоило большого труда не рассказать ему, что на кухне имелись не только бисквиты с джемом и простые булочки без всего, но и фруктовый пирог и еще по меньшей мере шесть пышек. Так что я мол­чал. На самом деле оно того не стоило.

* * *

Ма отличалась от всех прочих вовсе не тем, что она была такой ужасно хорошей. Ей было не чуждо крепкое словцо, и, когда ей случалось выйти из себя, на это действительно стоило посмотреть. Умри все живое! Нет, она действительно была не такой, как все, — гораздо проще.

С ее точки зрения, причиной тому, что этот ста­рый добрый мир так запутался, было отнюдь не то, что люди верили или, наоборот, не верили в бога. На самом деле вся штука была в том, что все хотели сде­лать больше, чем бог. Она формулировала это так: «Вам кто-нибудь когда-нибудь говорил, что вы обя­заны сделать больше, чем бог, да или нет?» Лично я не припомню, чтобы мне такое говорили. Все выше­сказанное отнюдь не означало, что мама не особенно напрягалась с работой. Однако у нее всегда находи­лось время для себя самой, время, когда она просто жила — со всеми сопутствующими тому, чтобы про­сто жить, сумасшедшинками. Она умела выклю­чаться. Анна тоже в совершенстве владела этим ис­кусством. Она, кажется, умела выключаться от природы, а для меня оно всегда было тяжкой рабо­той, и, чтобы научиться этому, мне пришлось потратить массу времени и сил. Как говаривала Ма: «Как можно было бы читать книгу, если бы между слова­ми не было промежутков? И представь себе, на что была бы похожа музыка, если бы не паузы!»

* * *

Новый год прошел для меня почти незамечен­ным — не считая разве того, что все мы стали на год старше. Анна быстро росла — как в размерах, так и в неустанной погоне за красотой. В этом году ей долж­но было исполниться семь. Я купил себе тандем. Так стало куда безопаснее, чем когда она сидела у меня на руле, поскольку наша юная леди имела обыкновение все время вертеться и ерзать и это представляло опре­деленный риск, чтобы не сказать большего. Мы ре­шили поехать повидать Джона и похвастаться перед ним нашим приобретением. Я без труда отрегулиро­вал второй руль и заднее сиденье, и вскоре мы уже были готовы стартовать. Не уверен, что Анна обра­тила хоть какое-то внимание на педали, равно как и на то, что они, по идее, должны помогать велосипеду двигаться вперед. Я отнюдь не возражал крутить пе­дали за двоих, тем более что Анна, вертящаяся и гла­зеющая по сторонам на заднем сиденье, устраивала меня куда больше, чем Анна, делающая все то же са­мое у меня на руле.

Джон самым тщательным образом изучил дран­дулет, обойдя его несколько раз по кругу.

— Возможно, вы мне не поверите, молодой Финн, — заявил он наконец, — но когда-то я был недурным велосипедистом. Когда погода будет по­теплее, вы должны позволить мне совершить на нем небольшую прогулку.

— Я сама сяду за руль, мистер Джон, — успо­коила его Анна.

— Полагаю, — произнес он с некоторым сомне­нием в голосе, — было бы лучше подождать, пока ты немного подрастешь.

— Мне уже почти семь, — возразила она. — Я достаточно взрослая.

— Подумать только — семь! — воскликнул он. — Почтенный возраст, не правда ли? Ну-ну. Мне почти... — Он совсем было уже сообщил нам свой возраст, но почему-то передумал и просто сказал:

— В таком случае я уже очень взрослый.

Я пошел с Джоном в дом, чтобы пропустить пин­ту чего-нибудь освежающего, а Анну оставил бро­дить в саду. Мы подняли кружки и пожелали друг другу счастливого нового года, а потом Джон сказал:

— Эта малышка помогла мне понять нечто та­кое, что мне давно следовало осознать. Ошибка, за которую я при всем желании уже не смогу ответить.

— Что же это, Джон? — спросил я, теряясь в догадках, что за ужасная ошибка это может быть.

Прежде чем ответить, ему пришлось основатель­но прочистить горло.

— Мне всегда казалось, что человеческий ра­зум — это такой ряд шкафчиков, на каждом из ко­торых четко и ясно надписано, что находится внутри: «Математика», «Английский», «Точные науки», «География»... может быть, и «Религия» тоже.

Не думаю, чтобы ему требовался с моей стороны какой-нибудь ответ на эту тираду, поэтому я про­молчал и просто ждал, что последует дальше.

— Вы понимаете, о чем я говорю, не так ли, мо­лодой Финн?

Я покачал головой.

— Ну хорошо, может быть, вы и не понимаете, но я вам все сейчас объясню. Внимательно послу­шав, что обычно несет наша мисс Болтушка, — ска­зал он, ткнув пальцем за окно, — я начал понимать, что нельзя сорганизовать свой разум точно тем же образом, что и библиотеку. Он работает совершенно по-другому.

Мне в голову тут же пришел следующий вопрос, но задать его я не успел.

— Нет, Финн, — продолжал он, — все то но­вое, что поступает к нам в голову, должно быть до некоторой степени упорядочено в соответствии с тем, что уже там находится.

— Звучит вполне логично, — сказал я. — Под­писываюсь.

— Того любопытного и восторженного взгляда на мир, которым обладает Анна, у меня не было, ду­маю, никогда. Это совсем другое, Финн. Вы защищаете себя, все время сохраняя дистанцию между собой и миром. Не скажу, чтобы она была права во всем, что говорит, но допускаю, что вот так легко списывать все это со счетов было с моей стороны крайне ошибочно. Какая ужасная путаница, Финн! Это все — ужасная путаница, если уж на то пошло. Как и в каждом человеке, во мне тоже жила надеж­да, но меня еще нужно убедить. Не то чтобы юная леди меня наконец убедила, но все эти милые глупо­сти, которые она говорит, заставили меня засомне­ваться в самых моих сомнениях. Несколько дней на­зад я спросил ее, откуда она знает, что мистер Бог на самом деле существует. В ответ она просто сказа­ла, что чувствует его, потому что он теплее меня. «Вот почему. Если бы мистер Бог от вас не отличался, я бы его не чувствовала, правда?»

Потом я спросил ее о Сатане. «А Старый Ник холоднее», — сказала она. Знаете, Финн, в том, как она формулирует свои идеи, есть некоторый смысл. Возможно, ошибка с моей системой ценностей со­стояла как раз в том, что я никогда не подвергал ее сомнению. Наверное, мне не следовало так на нее набрасываться, но, кажется, у этой девочки есть от­веты на все мои вопросы. Хотя это не значит, что я эти ее ответы понимаю!

Я спросил её, где мне найти мистера Бога. Ее от­вет меня отнюдь не успокоил! Она сказала: «В воп­росах и в загадках». Как вам это нравится, Финн? Я допускаю, что она вполне может быть права. Понимаю, Финн, что я иногда слишком механистичен в терминах, но другого выхода у меня нет. Мне труд­но думать о чем-то таком, что невозможно прове­рить и доказать. Я хочу знать, что такое мистер Бог, а наша юная дама может быть весьма убедительной. Во всех ее проклятых кругах и разноцветных точках есть некий смысл. Мне всегда казалось, что, когда люди говорят о боге, он остается абсолютно далеким и абстрактным понятием, а вовсе не теплым, как го­ворит Анна. Наверное, если бы мы могли окрасить чем-то одним свое видение целого и увидеть это са­мое целое в одном, это и был бы ответ на вопрос, что такое мистер Бог. Анна может делать это с неверо­ятной легкостью, и мне в ней это ужасно нравится. Простите, Финн, что мои слова звучат так сухо, но такой уж я есть. Я в этих вопросах неспециалист. С другой стороны, мне всегда нужна практика. Она мне напоминает страховую компанию, если вы по­нимаете, о чём я.

Я не понимал.

— Невежество в одном может, если правильно поставить дело, привести к познанию другого. Вот мы и опять возвращаемся к тому же самому, но, надо вам сказать, я нахожу ее способ мировосприятия со­вершенно неотразимым.

На самом деле Джону приходилось туго с Анной и с тем, что он ласково называл «невидимым жалом детства». А все его желание видеть вещи чужими гла­зами! Одно было несомненно: он здорово изменился. В тот вечер она не стала тратить много времени на чай и, покончив с ним, немедленно устремилась в сад.

— Ну-ну-ну, и что послужило причиной этого маленького извержения?

— Полагаю, ничто не послужило, — отозвался я. — Время от времени с ней такое случается. Ка­жется, мне срочно требуется что-то покрепче чая. Пинта, скорее всего, подойдет, а возможно, даже две.

— Почему бы и нет, Финн, почему бы и нет. Да-с, все-таки я для этого староват. Мысль о том, что каждый день моей жизни вокруг будет носиться вот такой сорванец... пожалуй, для меня это слиш­ком. Нет, Финн, не этот конкретно сорванец, да­вайте расставим точки над «i». Она же никогда не отходит от вас, если только ей не надо над чем-ни­будь подумать, правда?

— Чистая правда. А как вам нравится идея о том, чтобы засунуть Вселенную себе в ухо, Джон?

— Не особенно приятная мысль, честно вам ска­жу, но другого способа решить эту проблему я не вижу. Быть может, мы с вами действительно како­го-то неправильного размера. Мне нужно над этим подумать, и самым серьезным образом.

— Пока вы будете думать, Джон, не уделите ли пару минут и моей проблеме тоже? Как вам удается разговаривать с ангелами?

— Не разговаривать, Финн, нет. Складывать. Тут есть разница, не особенно большая, но все-таки есть.

Прежде чем расстаться, мы выпили еще по пин­те, и, если бы не моя пассажирка, одной бы дело не кончилось.

— Удачи вам с ангелами, Финн! — пожелал мне Джон на прощание. — Я в вас очень верю и знаю, что вы что-нибудь придумаете к ее вящему удовлет­ворению.

— Да не вопрос, — отвечал я.

* * *

— Взросление, — сказал как-то вечером Джон, глядя на меня поверх кружки с пивом. — Взросле­ние — что это, к дьяволу, такое?

— И не спрашивайте. Если даже вы этого не зна­ете, то ума не приложу, кто мог бы знать.

— Тише, тише, мой молодой Финн. Не сыпьте мне соль на раны. Тут, скорее всего, дело в том, что­бы научиться понимать. Если нет, то в чем же еще?

— Возможно, вы и правы, но ведь так получает­ся далеко не всегда, не правда ли?

— Согласие подчиниться идеям других людей — вот что это такое. Подчинение!

— А! И к чему нас это ведет?

— К нашей юной леди. В последнее время я очень много думал о ней. Я все еще не могу ее понять. Быть может, не пойму никогда.

— Быть может, нам это не суждено, — вставил я.

— Суждено, Финн, суждено! Отставить такие настроения. Нам не суждено быть никем, кроме нас самих, и никто из нас пока в этом не поднаторел. Конформизм, соответствие чужим идеям — слиш­ком большая цена за удовольствия жизни. Я гораз­до старше вас, молодой Финн, и мне это отнюдь не нравится. Ни капельки. У малышки есть что-то та­кое, чего нет у меня, и вот уже несколько недель я бьюсь над этой загадкой. Я даже знаю, что это та­кое. Это то, что я утратил уже слишком много лет назад. То, что мне следовало беречь ценою жизни. Я не понимал этого вплоть до недавнего времени. Конформизм стал причиной утраты, но до сих пор я этого не замечал.

— Что это, Джон? — осторожно спросил я. — Что вы утратили?

— Видение. Когда-то оно у меня было, но не те­перь. Щебет нашей маленькой Анны временами на­поминает мне о нем, но, боюсь, у меня его больше нет. Боюсь, я утратил его навсегда

— Видение, Джон? Разве не у всех оно есть?

— У всех, дорогой Финн, но конформизм выши­бает его из нас, а потом оказывается, что уже слиш­ком поздно.

— Только не с вами, Джон. Я, конечно, могу и заблуждаться относительно смысла ваших речей. Что конкретно вы имеете в виду?

— Именно то, что вы только что сказали. Вы не знаете, что я имею в виду. Малышка никогда не сде­лает подобной ошибки; она всегда будет знать.

— Это уже слишком, Джон. Вы меня оконча­тельно запутали. Это на вас непохоже.

Он усмехнулся.

— Неужели вы не замечали, Финн, что у вооб­ражения, как и у любви, всегда есть собственный язык, которого вам не найти ни в одном словаре? Малышка это знает и потому всегда ищет новые сло­ва. Я слушаю и слышу, что она говорит. Быть мо­жет, я слышу слишком хорошо и всякий раз дораба­тываю и исправляю то, что слышу, но часто — о, даже слишком часто — я просто не слушаю ее. Быть может, в этом-то и состоит проблема взросле­ния — слышать, но не слушать. Проклятые дети, — ухмыльнулся он, — они слушают, но очень редко слы­шат. Это всякий раз напоминает мне об афоризме, который часто повторяет ваша матушка.

— Который из, Джон? Их у нее довольно много.

— Тот, что про умение останавливаться.

— А, это который про то, что если ты в течение дня ни разу не остановился, то, значит, не сделал ничего стоящего. Этот?

— Да, именно этот. Он кажется глупым, даже совершенно идиотским, пока ты не остановишься, не прислушаешься, и тут-то он обретает смысл.

— Дома мы называем это «мамочкины пышки».

— Это кто такое придумал? — удивился он.

— Анна, разумеется, кто же еще?

— Вот как раз к этому я и веду. Когда у тебя есть видение, тебе приходится изобретать слова. Я уже забыл, как оно бывает, и потому вынужден все время прислушиваться. С прямыми и узкими зна­чениями все в порядке, но, если не слушать очень внимательно, все, что можно из них узнать, — это внутренняя кухня, тайны ремесла, так сказать. Одно время я думал, что обо всем на свете можно напи­сать в книге, но теперь мне так не кажется. В книгах можно найти все, что вам надо знать, но где же, ска­жите мне на милость, где нам отыскать то, что мы хотим знать? Я очень устал от таких вот хитростей и передать не могу, как я вам завидую.

— Но почему, Джон?

— И у вашей матушки, и у Анны — у обеих есть видение. Оно может сильно осложнить вам жизнь, но все равно не теряйте его. Во всем этом есть нечто, выходящее за пределы слов, Финн, вы не находите? Иногда я начинаю думать, что от слов больше вре­да, чем пользы. Но что нам останется помимо слов? Больше ничего.

— Я знаю, что вам сказала бы на это Анна, — задумчиво проговорил я. — Красота.

— В этом что-то есть, Финн, но нам все равно нужны слова, потому что как иначе мы сможем по­делиться ею друг с другом?

— Об этом вам лучше спросить маму. Она счи­тает, что, когда вы сталкиваетесь нос к носу с красо­той, ничего больше не надо делать — только мол­чать и смотреть.

— У вашей мамы и у малышки поистине есть ответы на все вопросы. Возможно, это и правильно, молодой Финн, но вы бы знали, как порой трудно молчать! Вы можете подумать, что я настроен реши­тельно против Библии. Так вот, это не так. Допус­каю, что первая и последняя главы могут вызывать определенные вопросы, но все, что между ними, мне до некоторой степени понятно. Вопросы возникали у меня еще в детском возрасте, и, увы, они никуда не делись посейчас. Финн, ответьте мне на один воп­рос, и я буду совершенно удовлетворен. С кем гово­рил Господь в первой главе Книги Бытия?

— Насколько я помню, ни с кем, — ответил я.

— Рад, что вы тоже этого не знаете, Финн. Меня всегда удивляло, кого имеет в виду бог, ког­да говорит: «Сотворили мы человека по образу на­шему». Кто эти «мы», к которым он обращается? Вот тут-то я, наверное, и потерял свое видение. Это всю жизнь не давало мне покоя. Я очень рано ре­шил для себя, что все тайны должны быть рассея­ны, а чудеса препарированы. Не уверен, что это было такое уж хорошее решение. Оно меня угнета­ет. А потом были строчки: «И увидел Бог, что это хорошо». «Хорошо» — это «красиво», как вы ду­маете, Финн?

— Возможно, Джон, возможно. На самом деле я не знаю.

— Я так счастлив, когда вы берете юную леди с собой в гости, делайте это почаще, прошу вас. Нет-нет, только не говорите, мол, это потому, что я стар, а она так молода. Дело совсем не в этом. Я далеко не всегда понимаю ее щебет, но всякий раз ей удается открыть мне ту самую красоту, которую я потерял. Вы понимаете, о чем я говорю, Финн?

— Думаю, да, — сказал я.

— Какое присутствие духа! В последний раз, когда вы у меня были, она заявила мне, что я не прав.

— Как это получилось? — спросил я.

— Меня угораздило сказать, что она — само волшебство.

— И?

— Когда я услышал ее ответ, то просто не пове­рил своим ушам. На какое-то мгновение я подумал, что она высоко себя ставит, даже слишком высоко, но потом понял, что это не так.

— Не таите, Джон. Что она сказала?

— «Нет, мистер Джон, — с достоинством ска­зала она мне, — я не волшебство. Я — чудо». Как вам это понравится?

— Абсолютно в ее духе.

— Нет, вы делаете ту же самую ошибку, что и я. «Чудеса, — пояснила она, — это когда ты пожалу­ешься мистеру Богу и он отведет тебя назад, чтобы найти то, что ты потерял». У меня нет особой уве­ренности относительно того, чтобы пожаловаться мистеру Богу, но вот в возвращении назад, чтобы найти потерянное, есть некая доля истины. Так что, кто знает, Финн, может быть, она и чудо. Приводи­те ее сюда так часто, как только сможете.

Нет сомнений, Джон очень сильно изменился по сравнению с тем, каким он был, когда мы с ним толь­ко познакомились. Он стал более добродушным, хотя наедине со мной еще мог иногда превратиться в ста­рого жесткого и язвительного Джона, которого я знал раньше. С Анной он был куда мягче, что само по себе было странно, потому что, по идее, мягче он должен был быть со мной. Он и не догадывался, какой жест­кой на самом деле была Анна! Как и у многих, кто постоянно с ней общался, у него сложилось о ней до­вольно превратное впечатление. Да, она была милой и обладала всеми качествами, которыми должен обла­дать ребенок ее возраста, но когда вас регулярно бу­дят посреди ночи, чтобы срочно поговорить обо «вся­ких вещах», то вы невольно начинаете видеть ее в несколько ином свете. Забавно в три часа утра быть разбуженным вопросом: «Финн, вот те вещи, про ко­торые ты говорил вчера, как они получаются?» или «Что вот это значит, то, про что ты мне рассказы­вал?» До нее никак не доходило, что в это время су­ток мне стоило огромных трудов понять, кто я такой, не говоря уже о том, чтобы внятно объяснить, что со­бой представляют «те вещи», учитывая, что они мог­ли представлять собой все что угодно — от рисового пудинга до действующего вулкана. В такие моменты она отнюдь не казалась мне милой. Но я не возражал. На самом деле стоило мне оправиться от потрясения при первой попытке открыть глаза, как ситуация на­чинала доставлять мне живейшее удовольствие.

Часто именно посреди ночи и случались самые важные вещи.

— Финн... Финн... Викарий!

— А? Что?! Что такое про викария? Что он еще натворил?

— Зачем ему нужно все время защищать мисте­ра Бога и пугать людей?

— Никаких идей, Кроха.

— Почему он все время защищает мистера Бога и нападает на людей?

— Без понятия.

— Нет, ну почему он так делает?

— НЕ ЗНАЮ.

Все это несколько не вписывалось в мои пред­ставления о здоровом сне, но именно так я и привык проводить ночи. Мало кто знал об этих ночных бе­седах, как и о молитвах, которые я слышал каждую ночь. Интересно, что сказал бы по их поводу препо­добный Касл?

— Привет, мистер Бог. Это говорит Анна.

Отличное начало, не правда ли? Иногда мне ка­залось, что так она дает мистеру Богу понять, с кем он, собственно, разговаривает. Следующей фразой могло оказаться: «Слушай, мистер Бог...» или даже «Вот что я тебе скажу, мистер Бог...» Она могла с легкостью отругать его или, наоборот, рассказать, как все замечательно. Наверное, нужно быть на очень короткой ноге с мистером Богом, чтобы вот так зая­вить ему: «Слушай, мистер Бог, ты его за это не ругай...» Анна на этой самой ноге явно была. До та­кой степени, что временами выходила из себя. Имен­но в такие моменты нежность и мягкость, которые видели в ней другие, уступали место жесткости, ко­торой явно никто не предполагал. Когда Джон гово­рил со мной о мамином и Аннином видении, у меня начинало все чесаться. О видениях я знал очень мало. Если я правильно его понимал, нам всем немного недоставало видений, существ из иных миров, таин­ственных голосов и всего такого прочего. У нас была куча разных дел и совершенно не хватало времени на подобные чудеса. Джон рассказывал мне, как ему нравится ее общество и ее бесконечный щебет, и добавлял: «Все-таки она совершенно эклектична». В его устах это звучало так, будто у нее были явные признаки заражения чумой или еще чем похуже. Этого слова мне раньше не доводилось слышать, поэтому я обратился к словарю. Под эклектикой под­разумевалось то, что Анна выхватывает из контек­ста элементы, которые ей нравятся. И что с того? Да, она всюду подцепляла всякие новые штуки, чу­жие мысли, чужие образы, которые ее почему-либо устраивали. Джон на самом деле не понимал самого простого. Анна не только собирала разнородные ку­сочки реальности, которые она где-то нашла или ко­торые ей просто понравились, но и собирала из них новое целое и, когда оно было готово, преподносила получившийся букет мистеру Богу. Не просто охап­ку, а именно букет, и притом составленный по всем правилам искусства аранжировки и лучший из всех возможных. В этом она была очень жесткой. На это уходило много времени. И далеко не всегда она сра­зу находила то, что ей требовалось для завершения композиции.

* * *

В день традиционного пикника воскресной шко­лы, который раз в году настигает несчастных детей, я не смог поехать с ними. В ту субботу мне пришлось отработать несколько часов сверхурочно. Я еще умудрился вовремя привезти детей в назначенное место и даже подождать с ними, пока подъедет ша­рабан.

— Жалко, что ты не можешь поехать, Финн, — сказала Милли. — Не волнуйся, нас вполне доста­точно, чтобы присмотреть за этой оравой.

После работы я решил зайти к старому Джону. Мне нравилось проводить у него время, а кроме того, он по-настоящему радовался, когда я вдруг приходил.

— Рад вас видеть, молодой Финн. Вы один?

— Анна отправилась на море с ребятами из вос­кресной школы.

Мы поболтали о том о сем, выпили несколько пинт, съели несколько сэндвичей, и разговор неиз­бежно свернул на Анну.

— Никогда невозможно сказать, Финн, дразнит­ся она или нет.

— Я понимаю, о чем вы говорите. Не стану ут­верждать, будто все, что она говорит, имеет смысл, — вовсе нет. Но все равно, Джон, не стоит полностью сбрасывать все это со счетов.

— Вот именно. Она так часто перемешивает пред­мет разговора со всякими посторонними вещами, что я далеко не всегда понимаю, о чем вообще речь.

— Где-то я это уже слышал, — пробормотал я.

— И тем не менее, Финн, невзирая на то что мы с вами могли бы счесть полной неразберихой, она умуд­ряется рисовать крайне захватывающие картины, ко­торые я не променял бы ни на что другое.

— Не беспокойтесь, Джон, она и не позволит вам ни на что их променять.

— Вам известны мои взгляды на религиозные вопросы?

— Да, слышал кое-что.

— Больше всего меня удивляет ее отношение к ее драгоценному мистеру Богу. Разумеется, Финн, меня совершенно не касается, верит кто-то в бога или нет. Если это приносит ему утешение...

— Не утешение, Джон, — сказал я. — Это было бы слишком легко. Радость. И вот это уже трудно.

— Я как раз собирался сказать, Финн, что она, кажется, знает своего бога так хорошо, что... — Он долго молчал, а потом продолжил: — ...что я уже не могу отделить одно от другого. Это ужасно стран­но, Финн.

— Что именно?

— Тот факт, что чем меньше мы знаем человека, тем больше между нами разница, и наоборот, чем лучше мы с ним знакомы, тем более похожими ка­жемся.

— Интересная мысль, Джон. Наверное, если бы мистер Бог понимал, насколько они с Анной похо­жи, то мог бы быть и чуточку повеселее.

— Если бы я ходил в церковь, Финн, я бы ска­зал, что вы кощунствуете. Но я не хожу и потому ограничусь заявлением, что вы крайне несерьезны. Вы когда-нибудь задумывались, почему я выделил вас из массы остальных учеников тогда, много лет назад?