Западное полушарие

Линия Западного полушария представляла собой новую, уже не европоцентричную, но, напротив, гло­бальную линию, противопоставлявшуюся европоцен-тричным линиям глобальной картины мира, проведе­ние которой поставило под вопрос значение старой Европы. Публичная международно-правовая история этой новой линии начинается провозглашением так называемой доктрины Монро в декабре 1823 года.

1. В политическом завещании президента США ге­нерала Вашингтона, в написанном в 1796 году знаме­нитом прощальном письме, еще ничего не говорится о Западном полушарии в географическом смысле. Но в послании президента Монро от 2 декабря 1823 года слово «полушарие» используется совершенно созна­тельно и, более того, особо подчеркивается. В нем пространство, которое американцы считают своим, называется как Америкой, так и этим континентом и этим полушарием (this hemisphere). Намеренно или нет, но выражение hemisphere оказывается связанным с тем обстоятельством, что политическая система За­падного полушария как режим свободы противопос­тавляется политической системе другого рода, то­гдашним абсолютным монархиям Европы. С этого момента доктрина Монро и понятие Западного полу­шария неразрывно связаны друг с другом. Они обо­значают сферу special interests Соединенных Штатов.' Тем самым они обозначают пространство, намного превышающее государственную территорию, регион в международно-правовом смысле. Традиционное аме­риканское международное право юридически фикси­ровало его как зону самообороны. В глобальном мире каждая истинная империя притязала на подобную выходящую за его государственные границы сферу

¹ A. Lawrence Lowell. The Frontiers of United States // Foreign Affairs. Bd 17. 1931. S. 663 f.

своей верховной пространственной власти. Однако это обстоятельство редко приходило в голову юри­стам теснивших друг друга и помешанных на своем мелочном утрированном территориализме централь­но-европейских государств. Свыше ста лет о доктри­не Монро много говорили, однако ее значение для международно-правовой пространственной структу­ры Земли тем не менее не становилось предметом серьезного размышления. Даже точное географиче­ское определение границ Западного полушария не вызывало особого интереса. Настолько Америка была в то время еще далека от Европы.

В 1939 году впервые возникло впечатление, что выражение Западное полушарие закрепилось и стало привычным. Эти слова использовались в важных за­явлениях правительства Соединенных Штатов, так что, казалось, они и в новом конфликте с самого на­чала стали своего рода лозунгом, под которым Со­единенные Штаты осуществляли свою политику.¹ Поэтому могло показаться удивительным, что другие, исходившие не от вашингтонского правительства за­явления официальных представителей американских государств, например совместные постановления ми­нистров иностранных дел американских государств, принятые в Панаме (октябрь 1939) и Гаване (июль 1940), не использовали выражение «Западное полу­шарие»; в них просто говорилось об «Америке», «американском континенте» (в единственном числе)

¹ Так, в обращении правительства Соединенных Штатов, сделанном в июне 1940 года и адресованном германскому и итальянскому правительствам, а также правительствам других европейских государств, содержится следующий пассаж: «В соответствии с традиционной политикой в отношении За­падного полушария Соединенные Штаты объявляют, что они не потерпят передачи какого-либо географически принадле­жащего к Западному полушарию региона из-под американ­ской власти под власть неамериканскую». См.: Jessup. American Journal of Law. 34. 1940. S. 709.

или об «областях, географически относящихся к Аме­рике». Однако, например, в начале мая 1943 года президент Бразилии в своем заявлении по поводу американской оккупации французского острова Мартиника указал, что этот остров относится к За­падному полушарию.

Для понимания пространственной проблемы сего­дняшнего международного права вышеназванная Па­намская декларация от 3 октября 1939 года имеет со­вершенно особое значение, которое мы и должны рассмотреть в первую очередь. Этой декларацией устанавливается определенная зона безопасности, призванная оградить нейтралитет американских госу­дарств, внутри которой воюющие стороны не долж­ны предпринимать никаких враждебных действий.' Линия, ограничивающая нейтральную зону безопас­ности, прдводится в 300 морских милях от обоих американских берегов, в Атлантическом и Тихом океанах. У бразильского берега эта линия проходит через 24° з. д., приближаясь тем самым к 20° з. д., по которой традиционно проходила картографическая линия, разделявшая Западное и Восточное полуша­рия. Практическое значение ограниченной таким об­разом в октябре 1939 года американской зоны безо­пасности вскоре сошло на нет, поскольку утратил свою силу предполагаемый ею нейтралитет амери­канских государств. Тем не менее для понимания

' Решающее место в этой декларации выглядит следующим образом: «Осуществляя свое исконное право, американские республики, пока они сохраняют нейтралитет, в качестве средства континентальной самозащиты могут потребовать, чтобы водоемы, прилегающие к американскому континенту и рассматривающиеся вышеозначенными республиками как имеющие особое значение и используемые для непосредст­венной связи этих республик друг с другом, оставались сво­бодными от любых враждебных действий или попыток таких действий, откуда бы они ни исходили, с суши, с моря или с воздуха».

пространственной проблемы современного междуна­родного права она сохраняет чрезвычайно важное и принципиальное значение. Во-первых, в отличие от политики Соединенных Штатов, не останавливаю­щейся перед такого рода традиционными границами, установление этой зоны производилось с опорой на понятие «Америка» и заключенное в нем ограниче­ние. Кроме того, колоссальное, можно сказать сенса­ционное, последствие ее установления состоит в том, что в ходе него был осуществлен скачок от трех сразу к тремстам милям, благодаря чему самым радикаль­ным образом были сведены к абсурду меры и мас­штабы традиционной трехмильной зоны и традици­онные критерии измерения прибрежных акваторий. И, наконец, установление этой зоны подчиняет ре­гиональной пространственной идее также и откры­тый океан, отграничивая в пользу нейтральных госу­дарств определенный участок открытого моря, в целом рассматривающегося как арена военных дейст­вий. The two-spheres-aspect of the Monroe doctrine, двусферная конфигурация доктрины Монро, т. е. ее конфигурация, соединяющая в себе сухопутный и морской аспекты, претерпела благодаря Панамской декларации 1939 года одно важное изменение. Преж­де, когда речь заходила о доктрине Монро, в общем и целом подразумевалась лишь твердая суша Западного полушария, а океан рассматривался с точки зрения свободы морей XIX века. Теперь же границы Амери­ки распространяются и на море.¹ Это означает появ-

Quincy Wright. The American Journal of International Law. pd 34. April 1940. S. 248. Куинси Райт полагает, что доктрина Монро в новой форме возвращается к представлениям о mare ciausum |закрытом море], которые в свое время разделялись

°ртугальцами и испанцами и с которыми боролся Гроций.

та параллель представляется мне некорректной, поскольку пон ^{6Ще В слишком} значительной степени ориентирована на _п"^ЯТИИные представления доглобального пространственного ""Рядка.

ление новой, современной формы захвата моря и уп­разднение результатов всех прежних захватов моря.

Последнее обстоятельство особенно важно. Во всемирной истории переход от суши к морю всегда приводил к непредвиденным последствиям и резуль­татам. В данном случае он затрагивает фундаменталь­ную структуру прежнего европейского международ­ного права и сам факт разделения твердой суши и открытого моря. Пока под Западным полушарием под­разумевалось лишь континентальное пространство суши, с ним была связана не только некая математи-ко-географическая пограничная линия, но и опреде­ленный физико-географический и исторический образ. Теперь же расширение и распространение Западного полушария на область моря делает это понятие еще более абстрактным, т. е. превращает его в понятие пустого, определяемого прежде всего математико-географически плоского пространства. В просторе и глади моря в более чистом виде прояв­ляется, по выражению Фридриха Ратцеля, простран­ство само по себе. В военно-научных и стратегиче­ских дискуссиях иногда используется радикальная формулировка одного французского автора, согласно которой море представляет собой гладкую, лишен­ную каких-либо препятствий равнину, на которой стратегия растворяется в геометрии. Правда, именно этот сугубо плоскостной характер пространства при­водит к снятию противоположности суши и моря и появлению некоей новой пространственной структу­ры, как только к уже существующим измерениям до­бавляется еще одно — воздушное пространство.

2. Под впечатлением от политического использо­вания выражения «Западное полушарие» в последние годы проблемой Западного полушария занялись и профессиональные географы. Особый интерес пред­ставляет то географическое уточнение границы За­падного полушария, которое было осуществлено географом Государственного департамента Соеди-

ненных Штатов С. У. Боггсом в связи с вьщелением области, на которую распространяется действие док­трины Монро. Боггс исходит из того, что в целом под Западным полушарием понимают открытый Христо­фором Колумбом Новый Свет, но что при этом поня­тия Запад и Восток не определяются ни природой, ни какими-либо всеобщими соглашениями. Карто­графы привыкли определять Западное полушарие, проводя вдоль Атлантического океана линию, соот­ветствующую 20-му меридиану к западу от Гринвича. В соответствии с этим Азорские острова и Острова Зеленого Мыса относятся к Западному полушарию, что, впрочем, и это признает Боггс, противоречит их исторической принадлежности к Старому Свету. То­гда как Гренландию американский географ почти це­ликом причисляет к Западному полушарию, хотя она и не была открыта Христофором Колумбом.¹ Об

¹ Гренландия и даже Исландия (ср. вышедшую в 1930 году книгу Стефанссона об Исландии) включаются американски­ми географами в Западное полушарие. На гренландском про­цессе в постоянном международном арбитраже в Гааге док­трина Монро, насколько я могу судить, никоим образом не использовалась в дискуссиях. Густав Смедаль («Гренландия и доктрина Монро») сообщает, что Государственный департа­мент США в 1931 г., отвечая на соответствующий запрос, зая­вил, что он не располагает какими бы то ни было печатными материалами по вопросу использования доктрины Монро в отношении Гренландии и полярных районов. Упомянутая Смедалем географическая карта, составленная в 1916 г. севе­роамериканским историком и юристом Албертом Бушнеллом Хартом (карта тех районов, на которые распространяется дей­ствие доктрины Монро), для рассматриваемого нами вопроса не имеет никакого значения. Она представляет собой не более чем просто географическую карту, отображающую политиче­ское развитие американских континентов в XIX столетии. В своей книге {Albert Bushnell Hart. The Monroe Doctrine. An Interpretation. London, 1916) Бушнелл Харт вообще не удостаи­вает вниманием важную для отграничения Западного полуша­рия географическую проблему. Под рубрикой «Suggested

Арктическом и Антарктическом полярных регионах он не говорит. На тихоокеанской стороне Земного шара он не просто проводит пограничную линию по 160° долготы, который соответствовал бы 20°, а пред­лагает в качестве пограничной линии так называе­мую международную линию перемены дат, т. е. 180° долготы, разумеется, предусмотрев некоторые откло­нения от нее на севере и юге. Острова к западу от Аляски, а также Новую Зеландию он целиком поме­щает в Западное полушарие, тогда как Австралию от­носит к Восточному. То обстоятельство, что гигант­ская площадь Тихого океана по крайней мере, как он говорит, временно попадает в Западное полуша­рие, Боггс (до начала войны с Японией) отнюдь не считает создающим какую-либо практическую труд­ность, полагая, что это может взволновать лишь картографов.¹ Американский юрист-международник П. С. Джессап осенью 1940 года в дополнение к сво­ему докладу по поводу меморандума Боггса писал: «Ныне масштабы стремительно меняются, и тому ин­тересу, который в 1860 году мы испытывали к Кубе, сегодня соответствует наш интерес к Гавайям; быть может, аргумент самообороны приведет к тому, что однажды Соединенные Штаты вынуждены будут вес­ти войну на берегах Янцзы, Волги и Конго».

Для профессионального географа в проблематике, связанной с проведением подобных линий нет ниче­го нового. Прежде всего следует отметить, что с абст­рактной точки зрения нулевой меридиан может быть проведен как угодно и где угодно, подобно тому

Geographical Limitation (предлагаемое географическое ограни­чение)» в ней обсуждается вопрос о целесообразности исклю­чения определенных районов Южной Америки, например Чили или Аргентины, из сферы действия доктрины Монро Автор полагает, что это лишь облегчит колонизацию этих рай­онов Германией.

¹ Цит. по: P. S. Jessup. The Monroe Doctrine // The American Journal of International Law. Bd 34. October 1940. S. 704.

как — с хронологической точки зрения — любой мо­мент времени можно сделать исходным пунктом ле­тосчисления. Само собой понятно и то, что представ­ление о Западном и, соответственно, Восточном полушарии уже потому проблематично, что Земля имеет форму шара, вращающегося вокруг оси, протя­нувшейся с севера на юг. Поэтому нам представляет­ся, что север и юг поддаются более точному опреде­лению. Экватор делит Землю на Северное и Южное полушария; это деление не представляет собой такой же проблемы, как деление Земли на восточную и за­падную половины. У Земли есть северный и южный полюса, но нет западного и восточного. Противопос­тавления, связанные с представлением о правой или левой стороне, в большей мере воспринимаются как относительные (или во всяком случае эта относи­тельность носит иной характер), чем противопостав­ление верха и низа. Это, например, проявляется в том, что такой термин, как «нордическая раса», хотя и является по своему буквальному смыслу чисто гео­графическим, тем не менее кажется более точным, чем столь же географическое противопоставление за­падной и восточной рас. Всем известно, что так на­зываемое Западное полушарие с тем же самым успе­хом, а в некотором отношении, возможно, даже с еще большим основанием, можно назвать и Восточ­ным полушарием. Давным-давно замечено, что север и юг для непосредственного восприятия означают крайние степени тьмы и света, тогда как восток и за­пад переходят друг в друга и «текут навстречу друг другу, отчасти в сторону тьмы, отчасти в сторону све­та». Поэтому все искусственно установленные раз­граничения, в особенности проведенные по океану линии, остаются ненадежными и произвольными,

G- Pfleiderer. Die Philosophie des Heraklit von Ephesus. 1886. • 162.

если не основываются на признанных договорных демаркациях.¹

3. Но выражение «Западное полушарие» наряду _с математико-географической стороной такого разгра­ничения обладает еще и всемирным политико-исто­рическим и международно-правовым содержанием. Более того, именно здесь, в политической и между­народно-правовой сфере, находятся источники его подлинной силы, но вследствие этого и его внутрен­ние границы. Здесь скрыт его «arcanum»,² тайна его неоспоримой исторической действенности. Оно при­надлежит великой исторической традиции и связано с совершенно определенными, специфическими фе­номенами современного понимания Земли и исто­рии; ибо само это выражение представляет собой важнейший по сравнению с обоими рассматривав­шимися нами типами гауа и amity line частный случай проявления того, что мы назвали выше глобальным линейным мышлением западного рационализма.

Американская линия Западного полушария — это и не гауа, и не amity line. Все упоминавшиеся нами

¹ Молодой немецкий географ Артур Кюн в своей статье
«О понятии Западного полушария» {Arthur Kiihn. Zum BegrifT
der Westlichen Hemisphere // Zeitschrift der Gesellschaft fur
Erdkunde zu Berlin, August 1941. S. 222 ff.; статья снабжена
наглядными картами с нанесенными на них различными соот­
ветствующими линиями) подверг критическому исследо­
ванию сам ключевой термин «Западное полушарие». Он
указывает на «географическую неопределенность» этого раз­
граничения и полагает, что если вообще существует практиче­
ская потребность в разделении сфер влияния европейского
и американского континентов, то математически это разделе­
ние может быть осуществлено лишь посредством проведения
пограничной линии, отстоящей на равное расстояние от
принадлежащих этим континентам островов. Но такая разгра­
ничительная линия останется достоянием математико-геогра­
фической теории и рассечет сферы интересов и владения раз­
личных держав.

² Тайна {лат.).

т.

прежде линии связаны с определенной формой за­хвата земли, а именно с захватом земли, осуществ­ляемым европейскими державами. Тогда как прове­дение американской линии, что вытекает уже из послания президента Монро (1823), было направлено именно против европейских притязаний на захват земли. Поэтому с американской точки зрения она из­начально носит оборонительный характер и пред­ставляет собой выражение адресованного державам старой Европы протеста по поводу дальнейших евро­пейских захватов земли на американском континен­те. Нетрудно понять, что тем самым эта линия лишь отграничивает свободное пространство для собствен­ных захватов земли, т. е. для внутриамериканских за­хватов земли на тогда еще в огромной степени сво­бодном американском континенте. Но тот факт, что Америка занимала позицию, враждебную по отноше­нию к старой монархической Европе, не означал от­каза от принадлежности к сфере европейской циви­лизации и тогда еще европейскому по своей сущности международно-правовому сообществу.

Более того, один первоклассный специалист, Бер-нар Фэй, установил, что слово «цивилизация» появля­ется в начале XIX столетия и создано со специальной целью подчеркнуть непрерывность связи античной Европы с Францией и Соединенными Штатами Аме­рики.¹ Ни прощальное послание президента Вашинг­тона (1796), ни послание Монро не обосновывали какого-либо неевропейского международного права. Напротив, Соединенные Штаты Америки с самого начала ощущали себя представителем именно евро­пейской цивилизации и европейского международ­ного права.² Возникшие тогда же иберо-американ-

' Bernard Fay. Civilisation Americaine. Paris, 1939. S. 9. Так, в Justice Story (Истории юстиции) по поводу дела «La Jeune Eugenie» (1822; 2 Mason 409, Fed. Cas. Nr. 1551) говорит­ся о «Principles universally recognised as such by all civilised communities or even by those constituting what may be called the ^nnstian states of Europe» [принципах, признанных в качестве

ские государства также, само собой разумеется причисляли себя к «семье европейских наций» ц ^ сообществу европейского международного права. Все без исключения учебники по американскому между­народному праву, появившиеся в XIX столетии, с величайшей естественностью исходят из этого при­тязания, хотя в них и говорится о некоем особом американском международном праве, опирающемся на европейской международное право. Таким обра­зом, глобальная линия, возникающая с появлением Западного полушария, хотя само ее проведение на­правлено прежде всего против старой Европы и с це­лью исключения этой Европы из Западного полуша­рия, может лишь в определенном смысле названа антиевропейской. В каком-то другом смысле она, на­оборот, знаменует собой моральное и культурное притязание на то, что именно Америка представляет собой свободную, истинную и настоящую Европу. Однако первоначально это притязание было завуали­ровано тем, что оно было связано со строгой изоля­цией. Более того, на первый взгляд пограничная ли­ния Западного полушария неким специфическим образом представляла собой линии изоляции. По сравнению с дистрибутивной гауа и атональной amity line она есть нечто третье, нечто совершенно особое, а именно линию самоизоляции.

Обратимся к четким и последовательным форму­лировкам, в которых выражает себя этот образ мыс­ли, наиболее ясно проявляющийся в так называемой линии Джефферсона. Для этого достаточно процити-

таковых всеми цивилизованными сообществами или даже со­обществами, образующими то, что может быть названо хри­стианскими государствами Европы].

¹ Кент рассматривает международное право в своих «Commentaries on American Law» (1836); Henry Wheaton. History of the Law of Nations in Europa and America. New York, 1845 Кальво в 1868 г. озаглавил свой знаменитый труд «Dereclw Internacional Тебгюо у Practico de Europa у America»; ср. также цитировавшуюся выше работу С. Вианны.

ровать два знаменитых высказывания, датируемых 2 января 1812 и 4 августа 1820 года. Они заслуживают того, чтобы вызвать у нас интерес уже своей связью с обнародованием послания Монро (1823). В обоих этих высказываниях явно дают о себе знать нена­висть к Англии и презрение к старой Европе, причем следует иметь в виду, что Соединенные Штаты в этот период выступали именно против Англии как гаранта европейского военно-морского права. «Судьба Анг­лии, — говорит Джефферсон в начале 1812 года, — почти решена, и современная форма ее бытия спо­собствует ее упадку. Если наша сила позволит нам дать нашему полушарию закон, то он должен состоят в том, чтобы меридиан, проходящий посредине Ат­лантического океана, стал демаркационной линией между войной и миром, по эту сторону которой пре­кратились бы любые враждебные действия и волк с ягненком мирно возлегли бы рядом друг с другом». Здесь еще явственно ощущается нечто от характера линии дружбы. Однако Америка уже не «свободна» в том смысле, в каком она рассматривалась в XVII—XVIII веках, и не является ареной безудержной борьбы, а, наоборот, представляет собой область мира, тогда как весь прочий мир представляет собой театр военных действий, причем эти военные дейст­вия ведутся каким-то другими людьми, с которыми Америка принципиально не хочет иметь ничего об­щего. То, что было типичным для старых линий дружбы, их атональный смысл и характер, здесь, кажется, обращается в свою противоположность. В 1820 году Джефферсон заявляет: «Недалек тот день, когда мы во всех формах потребуем провести через океан разделительный меридиан, который станет гра­ницей между двумя полушариями, по эту сторону от которого не будет ощущаться ничего европейского, так же как и по другую сторону — ничего амери­канского». Как и в самом послании Монро, здесь выражение «Западное полушарие» постоянно исполь-

зуется таким образом, что Соединенные Штаты ото­ждествляют себя со всем, что составляет сущность этого этого полушария с моральной, культурной или политической точки зрения.

Мы не должны преувеличивать значение этих идей Джефферсона. Однако о них следовало упомянуть, чтобы стал очевиден подлинный исторический и все­мирно-политический характер рассматриваемой нами линии изоляции. В духовно-историческом пла­не источником сознания своей избранности является кальвинистско-пуританская позиция. Оно продолжа­ет свое существование в деистической и секуляризо­ванной форме, зачастую даже еще более обостряясь, ибо само собой разумеется, что чувство абсолютной зависимости от Бога не подверглось параллельной секуляризации. В последней четверти XVIII века, по­сле провозглашения Декларации независимости (1775), американское чувство избранности обретает благодаря Франции новые моральные силы сугубо светского, посюстороннего характера. Философы Просвещения, среди которых следует упомянуть та­кие великие имена, как Рейналь и Кондорсе, создали новую картину человеческой истории. Завоевание Америки, великий захват американской земли, оп­равдывавшийся до сих пор как католическими, так и протестантскими завоевателями миссией распростра­нения христианской веры, оказывается теперь, с гу­манистической точки зрения, бесчеловечным по сво­ей жестокости деянием. Материал, позволявший прийти к такой точке зрения, несложно было найти у Лас Касаса. Тогда как принятие американских декла­раций по поводу прав человека, напротив, понимает­ся теперь как своего рода новое рождение человече­ства. Для Гоббса, философа XVII столетия, Америка была еще областью естественного состояния в смыс­ле до-государственной, свободной борьбы эгоистиче­ских инстинктов и интересов. И для Локка, как мы уже видели, она пусть и иным образом, но в той же

степени пребывала в некоем изначальном и естест­венном состоянии. В конце XVIII века философы французского Просвещения начинают рассматривать свободную, независимую Северную Америку как об­ласть естественного состояния в совершенно ином, прямо противоположном смысле, а именно как об­ласть естественного состояния в смысле Руссо, т. е. как территорию, еще не затронутую разложением сверхцивилизованной Европы. Решающее значение в этом отношении имело пребывание во Франции Бенджамена Франклина, причем не только потому, что оно привело к заключению союза между Фран­цией и Соединенными Штатами (1778), но и потому, что оно способствовало установлению этого духовно­го братства. Так Америка во второй раз стала для европейского сознания пространством свободы и ес­тественности, в этот раз, однако, наполненным пози­тивным содержанием, в корне изменившим старый смысл глобальной линии борьбы и придавшим изо­ляции некое позитивное содержание.

По своему политическому смыслу принципиаль­ная изоляция представляет собой попытку создания нового пространственного порядка Земли. Она долж­на содействовать этому, отделив область гарантиро­ванного мира и гарантированной свободы от области деспотизма и разложения. Эта американская идея изоляции давно известна и неоднократно обсужда­лась. Для нас здесь важное значение имеет ее связь с пространственным порядком Земли и структурой ме­ждународного права. Если Западное полушарие пред­ставляет собой неиспорченный, еще не пораженный разложением старого мира Новый Свет, то вполне естественно, что и в международно-правовом отно­шении он должен находиться в иной ситуации по сравнению с разложившимся Старым Светом, кото­рый до сих пор был центром, носителем и творцом ^евРопейско-христианского международного права, jus Publicum Europaeum. Если Америка — это земля, на

которой избранные обрели спасение, чтобы в перво­зданных условиях достичь там нового, более чистого бытия, то и все европейские претензии на американ­скую землю отпадают. Американская земля и в меж­дународно-правовом смысле обретает теперь некий абсолютно новый статус по сравнению с любым прежним международно-правовым статусом земли. Как мы видели, в рамках jus publicum Europaeum сформировалось несколько разновидностей такого территориального статуса. Но отныне американская земля не соответствует ни одному из тех видов терри­ториального статуса, которые были известны евро­пейскому международному праву XIX столетия. Аме­рика теперь не может считаться ни никому не принадлежащей землей, доступной для свободной оккупации, ни колониальной землей, ни европей­ской землей, такой как государственная территория европейских государств, ни ареной борьбы, как то предусматривалось проведением старых линий друж­бы, ни областью, в которой, как в азиатских странах, действовало бы право экстерриториальности евро­пейцев и консульская юрисдикция.

Что же, таким образом, в соответствии с проведе­нием этой новой линии представляет собой междуна­родно-правовой статус Западного полушария в усло­виях нового европейского международно-правового порядка? Нечто совершенно экстраординарное, ис­ключительное. По крайней мере со строго последова­тельной точки зрения недостаточно сказать, что Америка является своего рода прибежищем справед­ливости и порядочности. Подлинный смысл этой ли­нии избранности, скорее, состоит в том, что вообще лишь на американской земле существуют условия, которые, представляя собой нормальную ситуацию, способствуют формированию рациональных спосо­бов поведения и «habits»,¹ открывают возможности

¹ Обычаи, привычки (англ.).

для существования права и мира. В старой Европе, где господствует несвобода, даже добрый и порядоч­ный по своей сущности и характеру человек может стать преступником и нарушителем законов. В Аме­рике же различие между добром и злом, правом и бесправием, порядочными людьми и преступниками не запутано ложными ситуациями и ложными «habits». Глубокое убеждение, что Америка пребывает в нормальном и умиротворенном состоянии, тогда как Европа, напротив, в ненормальном и неумиро­творенном, дало о себе знать еще в выступлении Мелу Франку при обсуждении Женевской лигой про­блемы меньшинств (1925). Проводимая таким обра­зом глобальная линия представляет собой своего рода линию карантина, чумной кордон, изолирую­щий зараженный район от здоровой области. В по­слании президента Монро эта мысль высказана не так откровенно, как в цитировавшихся нами заявле­ниях Джефферсона. Но умеющий читать и имеющий уши, чтобы слышать, сможет и в этом тексте Монро обнаружить серьезное моральное обвинение, предъ­являемое всей политической системе европейских монархий и придающее американской разделитель­ной и изоляционистской линии ее моральный и по­литический смысл и мифологическую силу.

Весьма примечательным является то обстоятельст­во, что согласно идее Западного полушария в качест­ве его противника рассматривается именно Европа, старый Запад. Эта формула направлена не против старой Азии или Африки, а против старого Запада. Новый Запад притязает на то, чтобы быть истинным Западом, истинной Европой. Новый Запад, Америка, стремится вытеснить прежний Запад, Европу, из его всемирно-исторического топоса, лишив его при­сущего ему прежде статуса центра мира. Запад, пони­маемый во всем моральном, цивилизационном и по­литическом смысле этого слова, отнюдь не Упраздняется и отрицается, не низлагается, а лишь

Карл Шмитг

перемещается. Европа перестает быть центром тяже­сти международного права. Центр цивилизации пере­мещается еще дальше на Запад, в Америку. Старая Европа, как и старая Азия и Африка, отходят в про­шлое. Следует вновь и вновь подчеркнуть, что поня­тия «старое» и «новое» являются в данном случае не только критериями суждения и оценки, но прежде всего критериями классификации, порядка и локали­зации. В качестве таковых они представляют собой основания для высших исторических, политических и международно-правовых притязаний. Они измени­ли структуру традиционного европейского междуна­родного права задолго до того, как начиная с 1890 года европейское международно-правовое сооб­щество начало расширяться за счет присоединения к нему азиатских государств во главе с Японией, пре­вратившись в конечном счете в сообщество беспро­странственного, универсалистского международного права.

Мы не рассматриваем здесь вопрос о том, на­сколько оправданными в моральном и политическом отношении были притязания Джефферсона и Монро, и в какой мере их вера в то, что Америка представля­ет собой некий новый с моральной и политической точки зрения мир, имела под собой разумное основа­ние. На американской земле действительно была сконцентрирована и получила свое дальнейшее раз­витие часть европейской культуры. И европейцы ста­рой Европы, ничуть не роняя тем самым своего дос­тоинства, должны признать, что такие мужи, как Джордж Вашингтон и Симон Боливар, были велики­ми европейцами, и даже более того, они были гораз­до ближе к идеальному смыслу, заключенному в этом слове, чем большинство британских и континенталь-но-европейских государственных деятелей их време­ни. Если принять во внимание как разложение английского парламентаризма, так и вырождение французского абсолютизма XVIII века, а также узость и несвободу постнаполеоновской реставраций

меттерниховскои реакции XIX столетия, то Америка действительно располагала колоссальными возмож­ностями стать истинной и настоящей Европой.

Поэтому притязание Америки быть оплотом права и свободы стало историческим фактором величайше­го значения. Оно соответствовало сильным европей­ским тенденциям и представляло собой реальную по­литическую энергию, или, использую современную формулировку, колоссальный военный потенциал.¹

¹ Уже цитировавшуюся нами в начале этой главы выдаю­щуюся работу Бернара Фэя {Bernard Fay. L'Esprit Revoli-tionnaire en France et aux Etats-Unis a la fin du XVIII siecle. Paris, 1925) следовало бы дополнить, охватив прежде всего период Реставрации. Однако уже в этой книге Б. Фэя содержатся важ­ные положения, позволяющие понять истоки идей Токвиля и тех поразительных прогнозов, которые он делает в заключи­тельной части первого тома своей «Democratic en Amerique» (1935). Особого упоминание заслуживает также и одно выска­зывание молодого Огюстена Тьерри. Огюстен Тьерри как ис­торик и социолог был первооткрывателем как в области клас­совой, так и в области расовой теории XIX столетия, одновременно являясь выразителем мощного европейского импульса, исходившего от идей Сен-Симона. В своей статье «Sur 1'antipathie de race qui divise la nation francaise [О расовой антипатии, котороая разделяет французскую нацию]» (Censeur europeen. 2 April 1820) он говорит: если Европе суждено вновь погрузиться в старое варварство феодального Средневековья, в пучину классовой и расовой вражды, то теперь у нас есть вы­ход, которого были лишены наши предки: «La mer est libre, et un monde libre est au-dela». Что касается Германии, то хороший материал для исследования предоставляет следующая работа: Hildegard Meyer. Nordamerika im Urteil des deutschen Schrifttums bis zur Mitte des 19. Jahrhunderts. Hamburg, 1929 («Заморская история». Серия сочинений, изданная Адольфом Рейном. ^т- 9); в этой работе (S. 540 ff.) особого внимания заслуживает Цитата из «Всемирной истории» Роттека пс поводу противопо­ложности деспотического Востока и свободного Запада. Евро­па, утверждает Роттек, вновь возвращается к путам историче­ского права. Последняя фраза «Всеобщей истории» Роттека гласит: «Священный огонь, прежде хранимый Европой, она

Этот источник исторической силы получил м импульс еще в XIX столетии, особенно благода^¹^ ропейским революциям 1848 года. Миллионь ^{Я СВ}~ очаровавшихся и утративших иллюзии европе"^Раз~ еще в XIX веке покинули старую, реакционную^⁸ ропу и переселились в Америку, стремясь начать т

первозданных условиях, новую жизнь. Фальшив ^J цезаризм Наполеона III и реакционные тенденим'^И проявившиеся после 1848 года в других европейских странах, показали, что Европа не в состоянии решит те социальные, политические и духовные вопросы* которые с такой колоссальной силой заявили о себе в десятилетие, предшествовавшее 1848 году, во Фран­ции, Германии и Италии. В этой связи не следует за­бывать о том, что «Коммунистический манифест» появляется в 1847 году, а Бакунин приехал в Берлин еще в 1842 году. Вместо того чтобы искать ответ на эти вопросы, все тогдашние европейские народы и правительства после 1848 года поспешили отвернуть­ся от всех тех глубоких проблем, которые нашли от­ражение в идеологии социализма, коммунизма, анар­хизма и нигилизма, прикрыв разверзшуюся бездну легитимистскими или легалистскими, консерватив­ными или конституционалистскими фасадами. Вели­кие критики этой эпохи, такие как Кьеркегор и До-носо Кортес, Бруно Бауэр и Якоб Буркхардт, Бодлер и, наконец, даже Ницше, так и остались непонятыми своими современниками одиночками. Рядом с такой сугубо реакционной Европой осознание Америко того, что она является новой и истинной Европ > становится величественным всемирно-историчес требованием. В такой ситуации Америка смогла р^ шиться на то, чтобы отвергнуть тот трупный ^яД1_аВр торый источал этот всемирно-исторический ^к^_лЫ1 и пробудить к жизни всемирно-политические способные учредить некое новое jus gentium.

сама сможет увидеть лишь вдалеке, на противополо регу Атлантического океана».

Но уже в конце этого столетия, около 1900 года, эти великие возможности как во внешнем, так и во внутреннем отношении предстали в несколько ином свете. Война 1898 года против Испании стала внеш­неполитическим сигналом, который мир понял как поворот к неприкрытому империализму. Этот импе­риализм не держался за старые представления о За­падном полушарии, а устремился вглубь Тихого океана и на Дальний Восток. В том, что касается ги­гантских пространств Азии, устаревшую доктрину Монро сменило требование проводить политику от­крытых дверей! С глобально-географической точки зрения это было шагом с Востока на Запад. Амери­канский континент по отношению к недавно во всемирно-историческом масштабе возникшему вос­точно-азиатскому пространству занимал положение Восточного континента, тогда как старая Европа еще за сто лет до того в результате всемирно-историче­ского расцвета оказалась вытесненной в Восточное полушарие. Для духовной географии такая смена осве­щения представляет собой в высшей степени акту­альную тему. Не в последнюю очередь под впечатле­нием именно от этой перемены в 1930 году было возвещено о заре Нового мира, который должен свя­зать Америку и Китай.²

Столь же основательно, что и в результате этих всемирно-исторических перемещений Запада на Вос­ток, старая вера в Новый Свет изменилась и изнутри

Л. Т. Mahan. The Interests of America in International Conditions. London, 1910. S. 117 f. Мэйхан уже здесь подчерки­вает, что в отношении Европы, в частности в отношении Гер­манской империи, «noninterference» [невмешательство] док­трины Монро не означает неприсутствия. Идея Мэйхана об объединении обеих англосаксонских империй содержала в ^себе предложение слияния нового мира со старым. .., Hermann Graf Keyserlingk. Amerika. Aufgang einer neuen ^Welt- 1930.

в результате развития самой Америки. В то же самое время, когда сформировался внешнеполитический империализм Соединенных Штатов, во внутреннем положении США также произошли изменения: подо­шла к концу эпоха, когда они представляли собой нечто новое. Предпосылки и основания всего того, что можно было в земном и реальном, а не только идеологическом смысле назвать новизной, исчезли Уже около 1890 года в Соединенных Штатах прекра­тила свое существование свобода внутреннего захвата земли и было завершено заселение прежде свободной территории. До этого времени в Соединенных Шта­тах все еще существовала старая пограничная линия, отделявшая друг от друга заселенную землю и сво­бодную, т. е. незаселенную, но открытую для свобод­ного захвата земли территорию. Поэтому до этого времени существовал связанный с этой пограничной линией тип пограничного жителя, frontier, кото­рый мог продвигаться от заселенных территорий к свободной земле. Когда не стало свободной земли, закончилась и прежняя свобода. Основной порядок Соединенных Штатов, radical title, изменился, пусть даже сохранили свою силу нормы Конституции 1787 года. Законы, ограничивавшие иммиграцию и допускавшие различные, обусловленные отчасти ра­совым, отчасти экономическим подходом виды дис­криминации, закрыли ворота прежней обители без­граничной свободы. Все внимательные наблюдатели тотчас заметили эту перемену. Среди тех многочис­ленных авторов, которые недвусмысленно высказа­лись на этот счет, особого упоминания, как мне ка­жется, заслуживает великий философ и типичный представитель американского прагматизма Джон Дьюи, взявший этот конец frontier в качестве исход­ного пункта своего рассмотрения конкретной соци­альной ситуации Америки; точно так же и для пони-

мания и оценки идей Эмерсона и Уильяма Джемса чрезвычайно важен тот факт, что присущие им опти­мизм и радостное настроение предполагают наличие открытой границы. В 1896 году, когда Уильям Джемс опубликовал свое эссе «Воля к вере», фактор сущест­вования свободной земли еще сохранял свою реаль­ность.

В главе, посвященной первым глобальным лини­ям, мы указывали на структурное родство до-госу­дарственного естественного состояния у Гоббса с об­ластью безусловной свободы. Мы подчеркивали тот основополагающий исторический факт, что царство свободы обрело свое конкретное историческое место пребывания в определенном гигантском, свободном и открытом для захвата земли пространстве, в распо­ложенном по ту сторону линии тогдашнем Новом Свете. Свыше ста лет назад, еще до революции 1848 года, Гегель во введении к своим лекциям по фило­софии истории замечательным образом определил структуру этого Нового Света. В то самое время, ко­гда впервые была сформулирована доктрина Монро, Гегель с гениальной смесью наивности и учености утверждал, что Соединенные Штаты Америки еще не являются государством, что они находятся еще на стадии гражданского общества, т. е. пребывают в еще до-государственном состоянии свободы интересов, предшествующем государственному состоянию пре­одоления индивидуальной свободы. Из этого диагно­за Гегеля исходит и его развивает в одном важном да­тируемом 1842/43 гг. критическом высказывании молодой Карл Маркс, в котором Соединенные Шта­ты Америки также удостаиваются особого упомина­ния. Карл Маркс отмечает, что как в республиках, так и в монархиях XIX столетия, собственность граж­дан определяет реальный общественный и государст­венный строй. Вследствие разделения государства и

общества, политики и экономики, материальный субстрат государства находится вне политики и госу­дарственного строя.' Однако англосаксонские теоре­тики государства возвели в принцип именно такое отношение между государством и обществом, поли­тикой и экономикой. В разделении политики и эко­номики действительно следует искать ключ к объяс­нению тех противоречий между присутствием и неприсутствием, к которым должен прийти ныне уже не Новый, а только все еще идеологически настаи­вающий на своей старой новизне Свет, если он и впредь будет пытаться соединять экономическое присутствие с политическим неприсутствием и раз­вивать идеологию прежней свободы, утратившей и соответствующую ей ситуацию и свою почву. В силу того что в уже ставшей сверхгосударственной дейст­вительности сохраняется состояние сознания, харак­терное для неполитической до-государственности, возникает некое искусственно продлеваемое состоя­ние — сознания невинности, связанное с определен­ной дилеммой, рассмотрением которой мы намерева­емся заняться в следующей главе.

¹ Marx-Engels-Gesamtausgabe. Bd I. S. 437 (herausgegeben von Rjasanow. 1927). За указание на это место в его статье «К сис­тематике учения Маркса о государстве и обществе» (Ernst Lewalter. Zur Systematik der Marxschen Staats- und Gesell-schaftslehre // Archiv fur Sozialwissenschaft und Sozialpolitik-Nd. 68. 1933. S. 650) в связи с интересующими нас в данный момент проблемами я благодарен статье Эрнста Левальтера. Особый интерес в этом отношении представляет сочинение Гуго Фишера «Карл Маркс и его отношение к государству и экономике» (Hugo Fischer. Karl Marx und sein Verhaltnis zu Staat und Wirtschaft. Jena, 1932. S. 45): «В той мере, в какой политика 1931 года является экономической политикой, она есть вывер­нутый изнутри наружу XIX век».