Своеобразие прозы М.Ю. Лермонтова (от «Вадима» через
«Княгиню Лиговскую» к «Герою нашего времени»)
В истории русского литературного языка творчество Лермонтова определило развитие не только стихотворного, но и прозаического языка.
Особенно ярко реалистические тенденции проявились в прозе Лермонтова (в его зрелых произведениях).
Лермонтов сыграл важную роль в формировании языка русской прозы, продолжив деятельность Пушкина по освобождению прозаического языка от канцеляризмов, архаизмов и славянизмов.
Лермонтов постепенно создавал строгий, ясный и сжатый язык и стиль художественной реалистической прозы, который вырабатывался постепенно, преодолевая влияние романтизма Бестужева-Марлинского. Постепенно он отказался от традиционных приемов романтической прозы (перифраз, аллегорий), отошел от того «неистового романтизма», который был присущ школе Бестужева-Марлинского, прямой наследнице карамзинской традиции, характеризовавшейся длинными периодами, усложненными обособленными оборотами, развернутыми сравнениями и выспренной романтической лексикой.
Первый прозаический опыт Лермонтова – неоконченный исторический роман «Вадим»из эпохи пугачевского восстания – был создан в духе стилистических установок Карамзина – Марлинского. Он писался в стиле романтической повести 30-х гг. с ее экспрессивностью, метафорической, украшенной, поэтической манерой письма.
В языке много устаревших книжных слов с отвлеченным значением, традиционных для романтиков: # бесконечность, весельство, вознаградить, вопрошать, жрецы, лик, одр, перси; выражений: # грозное таинство, златоглавые церкви, демонская стихия, миллион чувствований, святая печаль, хладный ветер. В этом романе много устойчивых формул, возникших в стихотворной речи и оттуда перенесенных в прозу, которым легко подобрать параллели в лирическом языке 20-х – 30-х гг.: # дева красоты; как свинец, упало на его душу; невинный воспитанник природы.
Персонажи разговаривают неестественным, напыщенным языком, используя торжественные слова в книжных оборотах и вопросительно-восклицательных эмоциональных конструкциях, придающих изложению искусственную приподнятость.
Авторский текст иногда полностью совпадает по стилю с лирическими монологами героев.
В языке и стиле этого романа много романтических трафаретов, традиционной декламации. Показательна мелодраматическая фразеология, выражающая чувства, настроения. В связи с романтическими принципами изображения внешних проявлений страстей находится и напряженно-метафорическая, богатая эмоциональными эпитетами, изысканными сравнениями, отвлеченно-риторическая фразеология, описывающая психологическую сложность или исступленность внутренних переживаний романтической личности.
Для углубления психологизма в изображении внутренних переживаний героев Лермонтов прибегал к приему чужой или несобственно-прямой речи. Он широко использует принцип смешения повествовательного стиля с «чужой речью», с языком «внутренних монологов» главных героев. В реплики и монологи главных героев, полные романтической патетики и красивых фраз, Лермонтов вносит эмоциональную прерывистость. Диалоги героев пестрят многоточиями, символизирующими глубокие паузы. Они подчинены темпу судорожной, аффективной речи задыхающегося от волнения человека. Этот прерывистый синтаксис, опирающийся на экспрессивные формы сентиментального стиля, должен был внушить иллюзию, что перед читателем воссоздавалась во всем ее беспорядочном и иррациональном течении эмоциональная пульсация речи и мысли бурно чувствующей личности. Это была как бы «стенограмма» души романтического героя. Вместе с тем в «Вадиме» уже намечен метод аналитического расчленения переживания, впоследствии реализованный в «Герое нашего времени». Герой, как бы экспериментируя, предается самонаблюдению, и автор раскрывает противоречивый и сложный поток его душевной жизни.
В книжной речи отвлеченно-возвышенные слова перемежаются с заимствованными: # арабески, вампир, галванизм, дишкант, кумир, мантия, оркестры.
Язык «Вадима» переполнен синтаксическими и фразеологическими галлицизмами. Его связь с французским романтизмом очевидна. Это и конструкции «именительный самостоятельный», и самостоятельное употребление деепричастного оборота вне отнесения его к субъекту предложения, и фразеологизмы (# молчание смерти, дева красоты, жилище мрака).
Вместе с тем в романе употребляются и разговорно-просторечные слова и выражения вперемешку с бранными: # балбес, головешка, больно ( = очень), дядюшка, зачванились, инде, мужичок, леший, проклятый, окаянный, собачий сын; или диалектными: # бис его знает, мачка ( = мать), москали, што.
Создавалось впечатление лексической пестроты и многословия.
В бытовых сценах манера письма менялась: в авторском повествовании появляется нейтральная, общеупотребительная, конкретная лексика.
Речь персонажей из простонародья реалистична, социально дифференцирована, каждый персонаж имеет свой склад речи. Например, в сцене пугачевской расправы с приказчиком речь казака Орленко, речь приказчика и язык мужиков социально дифференцированы.
Романтический индивидуализм в романе сочетается с реалистической манерой воспроизведения сцен и картин народного или профессионального быта.
Реализм изображения сказывается в показе сцен крестьянского и помещичьего быта.
Общий социально-диалектный состав этого повествовательного языка, кроме фраз и синтаксических схем лирико-драматического стиля, восходящих отчасти к русской литературной традиции, а в большей степени к западноевропейским литературным формам, определяется широким и не вполне органичным использованием русской речевой стихии – как книжной, так и устной народной.
Резкие колебания авторского тона связаны с быстрыми переходами от разных форм литературно-книжной речи к устно-бытовой в ее разных социальных, иногда даже «простонародных» вариантах.
Различные манеры письма в этом романе не переходят одна в другую, а контрастируют друг с другом, в языке романа осуществляется романтическое сплетение или чередование стилистических контрастов, смешение высокого с тривиальным, патетического с комическим.
Во втором неоконченном романе Лермонтова – «Княгиня Лиговская» (1837) – меньше традиционно романтических расплывчатых выражений. Этот роман почти свободен от напряженно-эмоциональных контекстов, поэтическая манера письма встречается здесь редко, по синтаксической структуре и лексическому составу роман близок к прозе Пушкина и Гоголя.
Элементы «неистовой» стилистики, идущей от французского романтизма, здесь или ограничены и ослаблены, или переосмыслены и преобразованы.
В языке этого романа происходит сближение повествовательного стиля с бытовой речью.
В композиции рельефно выделяется стиль устно-бытового рассказа (или сказа). Он характеризуется более разговорной лексикой и более заметной примесью синтаксических конструкций живой устной речи с ее бытовыми интонациями.
В стиле этого романа намечается лермонтовская манера детализованного индивидуального портрета, основанного на принципе психофизиологического параллелизма, на тонком психологическом анализе, иногда же и на парадоксальном истолковании отдельных примет как признаков характера.
Характер героя не только изображается, но и комментируется автором. Авторские комментарии чаще всего приобретают яркий отпечаток публицистического стиля. На них лежит отпечаток общественной сатиры. Стиль становится более отвлеченным, «метафизическим». Афоризмы, иронические обобщения и эпиграммные характеристики придают речи энергию и едкость.
В стиле Лермонтова углубляется язык психологических описаний, стремившихся охватить чувство во всей его противоречивой сложности, который у Лермонтова основан обычно на неожиданном сплетении и сцеплении поэтической фразеологии, поэтических образов и выражений с отвлеченным языком почти научного, «метафизического» рассуждения. В повествовательный язык внедряются выражения и формулы книжно-теоретического языка.
Публицистический стиль Лермонтова нередко облекается в синтаксическую форму устного живого монолога, во всем многообразии присущих ему интонационных средств и разговорных конструкций. Голос автора звучит как голос общественного трибуна, произносящего обличительную речь.
Начав с романтических стилей в прозе, Лермонтов вскоре перешел к реалистическим, став основоположником русской реалистической прозы.
Убедительной иллюстрацией является язык романа «Герой нашего времени», в котором Лермонтов обнаруживает блестящее мастерство в стилизации речи рассказчика (главы, рассказанные Максимом Максимычем – «Бэла» и главы – дневники Печорина – «Княжна Мери»).
Язык этого романа – современный русский литературный язык со всем богатством его форм и стилей.
Как и в современных художественных произведениях, в романе сочетаются средства литературного языка и живой народной речи (в сказе Максима Максимыча).
Речь действующих лиц обусловлена социально (Печорин – Максим Максимыч, рассказчик – Максим Максимыч), национально (передача особенностей речи кавказцев), профессионально (передача особенностей речи военных) и психологически (психологический портрет Печорина создается за счет авторской характеристики, характеристик со стороны, самохарактеристики и речевой характеристики, предвосхищая портреты героев Толстого и Достоевского).
В языке романа находят отражение особенности публицистического и научного стилей, используемые автором в целях эстетического воздействия на читателя, и различные приемы языка художественной литературы (приемы устного народного творчества в главах «Бэла» и «Тамань» и пародирование романтической манеры речи в монологах и репликах Грушницкого, пространные, психологически насыщенные дневниковые записи Печорина, пытающегося понять самого себя, и лаконичные реплики Печорина-собеседника, не заинтересованного в познании других людей).
В романе – несколько независимых друг от друга повестей, объединенных одним героем, рассказанных разными лицами: «Бэла» – Максимом Максимычем, «Максим Максимыч» – автором, остальные три – Печориным, автором дневника.
В первой новелле («Бэла») два рассказчика: автор и Максим Максимыч. Образ автора нейтрален, он является объективным наблюдателем. Главная его функция – описание природы.
Эта повесть («Бэла») представляет собой новый гибридный жанр – путевой очерк со вставной драматической новеллой.
Стиль автора – сухое и обстоятельное описание событий, характерное для стиля путевых записок. Картины природы рисуются лирическим стилем, который сочетает лирические краски с этнографической точностью научного описания.
Основу составляет рассказ Максима Максимыча. Повествование от лица Максима Максимыча пересыпано формами живой, разговорной речи, уменьшительно-ласкательными именами. Рассказ носит непринужденный характер с незамысловатым, но выразительным рисунком интонации, свойственной народной речи.
Весь строй речи Максима Максимыча и ее чисто языковые черты выдержаны в определенной социальной направленности, отражающей весь образ Максима Максимыча – полуобразованного штабс-капитана, долгое время прожившего среди народов Кавказа, знающего их язык, быт, привычки.
Речь Максима Максимыча – устно-бытовой сказ, построенный на основе фамильярного просторечия, на основе простой мещанской речи, с примесью выражений военного диалекта и местных экзотизмов. Военная окраска речи сказывается в употреблении выражений и образов из круга его профессиональной терминологии, в служебной точке зрения на явления и предметы. Сказ Максима Максимыча носит отпечаток его знакомства с языком и бытом окружающей этнографической среды. Рассказывая об истории Бэлы, Максим Максимыч употребляет нерусские кавказские слова и обороты. Иногда его речь сближается с литературной речью, теряя просторечную окраску.
Сказ Максима Максимыча в силу своей конкретной изобразительности, нередко тончайшим, но простодушным описанием внешних явлений открывает глубины индивидуальной человеческой психики.
В портретных зарисовках Лермонтова можно отыскать элементы не только пушкинской, но и гоголевской стилевой манеры.
Пушкинская манера сказывается в последовательном, остром, ироническом показе свойств героя. Гоголевское влияние сквозит в лаконичной, и в то же время исчерпывающей точности в перечислении внешних признаков портрета. Но у Лермонтова, по сравнению с Гоголем, ослаблены комические моменты.
При описании портрета Печорина идет подбор внешних деталей, которые сразу же истолковываются автором в физиологическом, социологическом или психологическом плане как признаки разных свойств характера. Язык становится отвлеченным, синтаксис – распространенным. Резко увеличивается количество определений и определительных конструкций.
Лексическую основу романа составляет нейтральная литературная лексика.
В «Бэле» встречаются разговорно-просторечные слова: # жальче, насилу, покамест погода, чудно, своротить, худо; грубая простонародная лексика: # балбес, идол, брякнулась, взбеленился, избочился; формы с суффиксами субъективной оценки: # глазенки, историйка, лошаденка, маленько, мальчишка, речка, сынишка; междометия, произведенные от глаголов: # прыг, цап-царап; фразеологические выражения: # да и тягу, драть деньги, не смыкать глаз, сложил буйную голову, не сносить головы; диалектизмы: # вчерась, пужаешься, вестимо, издалече; кавказская экзотическая лексика: # кунак, джигит, сакля, духанщица, бешмет, гяур, калым, яман.
В «Тамани» и «Княжне Мери» Печорин выступает одновременно героем и автором рассказов. Этот прием характеристики героев через призму «ложного» автора известен еще в «Повестях Белкина» Пушкина и в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» Гоголя. Но все тонкости психологического облика героя раскрываются только с участием авторского голоса. Читатель воспринимает образы Мери, Грушницкого, Вернера не по обрисовке Печорина, здесь проявляются авторские характеристики.
Язык «Журнала Печорина» отличается от языка «Бэлы». Стиль «Княжны Мери» – книжная речь с отвлеченной лексикой, монологами, раздумьями, глубокими оценками действительности, образно-метафорическими средствами литературного выражения.
Отличительные свойства стиля Печорина: динамизм повествования; драматизм естественной, фонографической передачи чужой речи; лирическая поэтичность экспрессивных описаний природы как символическое выражение эстетически развитой и тонко чувствующей души; точное воспроизведение настроений и обнаженный протоколизм в раскрытии всех внутренних противоречий душевного мира личности, разъедаемой самоанализом.
Форма журнала Печорина, записывающего как бы для себя и не стесненного условными традициями книжного выражения, позволила ему нарисовать яркие сцены и характеры с помощью простых и весьма сильных и выразительных средств языка. Строй речи, характерный для его записей в журнале, очень близок к разговорному, отличающемуся своеобразным порядком слов, структурой неполных предложений, восклицаниями, неоконченностью фразы, что вместе создает характерный стилистический профиль всего повествования. В повествовательную канву нередко вводятся обладающие эмоциональной выразительностью своеобразные диалоги, в которых участвует Печорин, обращающийся к своему противнику.
Афористичность речи – также характерный признак лермонтовской прозы, отличающейся лаконизмом и смысловой емкостью выражений. Как в поэзии, так и в прозе Лермонтов стремится создавать точные и выразительные речевые средства.
Усиление реалистических средств и приемов выражения, преобразование романтической культуры образного слова – такова характерная закономерность, прослеживающаяся в развитии языка и слога лермонтовской прозы. Лермонтов отходит от искусственно-риторических выражений и самой манеры приподнято-романтического описания и иронизирует над ней, описывая своеобразие речи Грушницкого.
Синтаксис романа прост и выразителен: конструкции сжаты, лаконичны, часто включают присоединение частей союзами и, а, как в разговорной речи.
Лермонтов усложняет синтаксис по сравнению с Пушкиным, сохраняя логическую стройность и ясность пушкинских синтаксических конструкций.
В основе диалогов лежит живая разговорная речь. В отношении грамматических форм, синтаксических конструкций и словарного состава языка «Герой нашего времени» свободен от архаизмов и тяжеловесных оборотов речи. В прозе Лермонтова нет той архаической окраски, которая характерна для пушкинского языка. Лермонтовская проза последнего периода освободилась от всякого груза церковнославянизмов и канцеляризмов.
Если в прозе Пушкина преобладали глагольные конструкции, то в прозаическом стиле Лермонтова найдено равновесие между всеми основными грамматическими категориями: в динамических фрагментах текста преобладают глагольные конструкции, в лирических важную роль играют прилагательные, увеличивается количество определений и определительных конструкций.
Глаголы и другие элементы повествовательно-динамического характера в его прозе своеобразно сочетаются и удачно сменяются средствами описательно-характеристическими, среди которых ведущую роль играют эпитеты.
Таким образом, Лермонтов унаследовал лишь общий стилевой принцип Пушкина, грамматико-стилистические (или чисто языковые) детали у него носят самобытно-индивидуальный характер.
В истории русского литературного языка роман «Герой нашего времени» важен в плане дальнейшего развития синтаксической системы русского литературного языка и в плане дальнейшей разработки «метафизического языка». Последнее отмечал еще В.Г. Белинский.
В 1830-е гг. с ростом реалистических тенденций в художественной литературе, с развитием публицистики и науки обострился вопрос о языке прозы. Решение этого вопроса вызвало важный языковой процесс – широкое введение в прозу слов конкретно-предметного значения для выражения отвлеченных понятий из области социальной жизни и духовного мира человека.
Лермонтов решил в «Герое нашего времени» поставленную Пушкиным проблему метафизического языка. Элементы публицистического и научно-философского языка стали органической, составной частью стиля художественной прозы.
Осуществляя синтез повествовательной и отвлеченно-книжной речи, Лермонтов последовательно включал в словесную ткань своих произведений лексику абстрактно-отвлеченного характера, в которой так нуждался литературный язык того времени.
Лермонтов заметно активизировал отвлеченную лексику, обозначающую внутреннее состояние и переживания его героев.
В журнале Печорина употребляется лексика, относящаяся к сфере психического состояния людей.
В употреблении отвлеченной лексики у Лермонтова прослеживается характерная закономерность: он часто прибегает к ярким определениям, выразительным эпитетам, с помощью которых уточняет и подчеркивает значение абстрактных слов: # самое восхитительное бешенство, холодная злость, неизъяснимое бешенство, ядовитая злость, безумное отчаяние, неистовая храбрость, глубокое презрение, притворная холодность, сладкие заблуждения, ненасытная жадность, насыщенная гордость, холодное отчаяние и т.п.
В отношении словообразовательных средств употребляемая Лермонтовым абстрактная лексика отражает общие закономерности развития словарного состава русского языка в первой половине XIX в. Это преимущественно суффиксальные образования, причем в качестве наиболее продуктивных выступают суффиксы «-ание / -ение», «-ость», «-ство», «-ие», «-ствие».