Между разумом и чувством

Любое деление истории, а уж тем более истории мысли, на этапы и периоды, всегда условно и приблизительно. Но, наверное, в отношении рубежа, отделяющего Возрождение от Нового времени, эта истина является особенно бесспорной. Судите сами: ярчайший представитель Ренессанса - Дж. Бруно - принял мученическую смерть в 1600 г - в год расцвета политической карьеры всемирно признанного родоначальника философской традиции Нового времени Френсиса Бекона(1561-1626), написавшего свои главные труды всего два десятилетия спустя после трагедии, разыгравшейся на рубеже веков в Риме на площади Цветов. Современником Бруно был и такой классик новоевропейской науки, как Галилей, начавший читать свои лекции в Падуе в тот самый 1592 г., когда в соседней Венеции непокорный философ был арестован и впервые препровожден на инквизиторские допросы. Если же мы вспомним другого деятеля Ренессанса - Кампанеллу, то ситуация окажется еще более парадоксальной: великому утописту суждено было пережить Бекона на целых тринадцать лет! Все эти факты говорят лишь об одном: пограничной чертой, разделявшей деятелей Возрождения и мыслителей Нового времени был вовсе не временной рубеж, а определенная ментальность, определенное умонастроение философов, по которому мы и по сей день достаточно безошибочно определяем принадлежность мыслителей тех эпох к той или иной культурной традиции.

Кратко и с некоторой долей условности это отличие философов Нового времени от своих предшественников эпохи Ренессанса можно определить так: если последние видели свою главную задачу в пропаганде и распространении определенного мировоззрения, то для первых это мировоззрение, став уже чем-то само собой разумеющимся, превращается в предмет, требующий кропотливой и тщательной разработки. Преодоление дуализма двух миров, составлявшее основной лейтмотив деятелей Возрождения, для мыслителей Нового времени выступает в качестве свершившегося факта, все следствия из которого еще только предстояло получить. Окружающие человека природный и социальный миры вновь были открыты его взору, вновь, как и двадцать веков назад, были наделены высшим статусом и смыслом, и человеку оставалось лишь ужаснуться собственному невежеству и темноте.

Неудивительно, поэтому, что проблематика нарождавшейся новой философии в первую очередь оказалась сосредоточенной вокруг теории познания, однако, теперь этой классической теме суждено было обрести совершенно новое, ранее несвойственное ей звучание. Критика научного бесплодия средневековья, составившая один из основных лейтмотивов философии Ренессанса, дополняется теперь стремлением понять глубинные, интеллектуальные причины бедственного положения наук - средневековье не только должно пасть, должны быть перекрыты все пути, ведущие к его возврату. В итоге, не просто осмысление факта знания в его отличии от совокупности ощущений, но решение вопроса об определенном познавательном поведении субъекта -поведении, позволяющем целенаправленно (!) приращивать знание и при этом гарантировать его истинность и адекватность - другими словами, вопрос о методе познавательного отношения человека к миру ставится теперь во главу угла философского поиска.