В.И.Аннушкин

Тема языка – речи – слова в духовной литературе не имеет последовательного и систематического описания. Между тем, этой темы касаются вскользь многие ученые-филологи и богословы, практики-священники и просто популяризаторы языка, поднимающие вопросы хорошей и правильной речи. И действительно: кто только не скажет о «важности слова», интуитивно ощущая связь человеческого слова со Словом Божиим, которое нашло отражение в единственном словесном создании Творца – человеке. Систематизация этих суждений требует и глубокого осмысления феномена Слова: что есть Слово? Какие пласты смысла срываются за этим философским, филологическим, лексикологическим термином?

Слово Божие лежит в основе всего сущего. Словом Господь творит мир. Идея Слова, которое «в начале было» - основная европейская философско- филологическая идея, сформулированная в Евангелии от Иоанна. Слово является синонимом имени Бога («И Слово бе Бог, и Бог бе Слово»).

В Книге Бытия Господь Словом творит мир: «И сказал Бог: да будет свет! И бысть тако». И увидел Бог, что «се есть добро». Слово-Логос воплотило Божественный замысел через его реализацию в Слове, а затем осуществилось в действительности. Так закрепилась важнейшая максима народной и религиозной философии: соответствие мысли, слова и дела.

Человек, созданный по образу и подобию Божию, соответствует своему Создателю прежде всего в том, что он существо «словесное». Однако с первородным грехом цельность человека нарушена, и человек не может соответствовать во всем совершенному Образу Божию, несовершенным же является прежде всего его слово (речь, язык).

Святитель Игнатий Брянчанинов пишет: «Слово человеческое подобно Слову Божию». Очевидно, что он пытается в своем суждении поддержать нашу греховную природу и направить её к добру, призывая нас соответствовать своему высокому предназначению. Но это только призыв: как фольклор говорит о том, что «все беды человека от его языка», так и большинство грехов человеческих порождены словом.

Раскрыв «Молитвослов», увидим, что грехи имеют, как правило, словесную природу, ибо каждое из согрешений либо прямо указывает на «слово» (злословие, прекословие), либо связано с речевым действием (как осуждение, оклеветание, укорение, пересуды, споры, нежелание уступить и услужить ближнему, злорадство, зложелательство, оскорбление и т.д. ), либо через недолжные страсти соединено со словом (каковы гнев, ненависть, злорадство, раздражение, соблазнительное желание нравиться и прельщать других и т.д.).

Для филолога встает существенный вопрос: можно ли систематизировать материал нашей духовной литературы, касающийся «слова - языка – речи – уст», того, что называется правилами словесно-речевого поведения? Можно ли придать ему классификационную стройность и педагогическую направленность?

Прежде всего, приходится сказать о том, что термины язык, речь, слово, уста употребляются в духовной литературе нередко как синонимы. Во всяком случае, в духовной литературе язык, слово, речь, уста обычно понимаются в значении инструмента (орудия) человеческого общения, передающего мысли и связующего нас друг с другом ради взаимных контактов. Человеческое слово – инструмент для создания единомыслия и единосердечия.

Если Слово Божие есть инструмент творения мира, то слово человеческое есть инструмент организации любой совместной деятельности. Очевидно, что наша жизнь приобретает либо божественную, либо греховную окраску в зависимости от того, каким становится наше слово (язык, речь, уста). Архиепископ Сергий Пражский пишет: «Наше слово ослабляется нашей греховностью и не приходит в жизнь полным звуком. Только отсеянное от греха слово является в полной силе, так как оно соединено тогда со Словом, сотворившим мир. Наше слово, исходя из тайников нашей души, неослабленное в своем исхождении греховностью, в силе потенциального добра, находящегося в нас, попадая во вне, несет в себе добро и свет, поскольку оно соединено с источником света Богом-Словом. Оно воплощается».[1]

Где же искать модели словесного поведения в духовной литературе? Они рассыпаны как драгоценные камни то на одной, то на другой странице священных книг. Причем, можно ясно различить сияние одинаковых камней: вот засверкала идея «молчания» и «безмолвия», вот сверкает идея «приветливости», вот идея «не-восхваления», вот идея «слушания», вот идея «немногоглаглания», вот идея «общительности».

Цель данного доклада – лишь систематизация литературного материала с краткими иллюстрациями. Своеобразной прелюдией к этому материалу являются фольклорные правила речи, которые как бы предшествуют письменной книжной речи. Этот материал является «языческим провозвестником» будущих правил духовной этики речи. Первоначальные дохристианские оценки языка и слова имеются в фольклоре как форме культурно-ценностных высказываний - народная память сохраняет их как ценностное руководство к действию.

Так, в десятках образных выражений народная мораль фиксирует антонимичность оценок языка. С одной стороны, язык опасен (“язык мой - враг мой”, “с коротким языком жизнь длиннее”), неумеющий им пользоваться попадает в сложные ситуации (“лучше захромать на ногу, чем на язык”); с другой стороны, именно владение языком обеспечивает в жизни практический успех: “язык - стяг, дружины водит”, “языком - что рычагом”, “язык до Киева доведет” и т.д.

Пример фольклорных правил: «сначала думай, потом говори» (речь рекомендуется готовить); «сказано – сделано», «говорит налево, а глядит направо» (слово должно соответствовать делам); «речь красна слушанием» (правило предпочтения слушания перед говорением) и мн. др. Однако фольклорная мораль в некотором смысле противопоставлена религиозной: в фольклоре речь идет о достижении практического (обычно личного) успеха, в религиозной морали речь идет о достижении духовного единства людей. Фольклорные правила речи систематизированы по данным пословиц и поговорок Ю.В.Рождественским.[2]

Основная задача, которая ставится в данном исследовании – контуры систематизации правил и суждений о слове – языке - речи, зафиксированных в текстах духовной православной литературы. Предлагаемый анализ правил речи считаем возможным назвать религиозной этикой речи, поскольку духовная мораль, выраженная в этих текстах, будет говорить о нормах и рекомендациях в обращении с языком.

Религиозная этика речи создает свои построения не на основе практической морали, радеющей об интересах личного успеха, а на основе духовной морали, которая предполагает организацию духовного единства всех людей, установления мира, любви, прощения, терпения, великодушия. Взгляды на мир и поведение человека оказываются принципиально иными, ценностными становятся другие категории, которые, может быть, и звучали в практической морали, но были только “лично” выгодны. В религиозной морали все направлено на личность другого человека – «ближнего твоего», которого необходимо чувствовать “как самого себя” в неложном стремлении к всеобщему союзу любви и всепрощения, единомыслия и единочувствования.

Этот анализ целесообразно начать с текста Святого Евангелия, где Словом Божиимвыстраиваетсяновый образ человека и его словесного поведения (особенно в сравнении с дохристианской культурой). При этом феномены слова – речи – языка подчас скрыты или выражены неявно, однако очевидно, что все, сказанное Господом, есть Слово Божие, обращенное к «словесной» сущности человека.

Возьмем для анализа фрагмент одного из основных мест Евангелия – Заповеди блаженства (Матф., 5, 3-16). Кажется, что здесь ничего не говорится о языке или слове, но в некотором смысле дается большее, ибо предлагается этическая основа для действия языком – речью – словом. Иначе говоря, там предлагается новый образ «словесного» человека. Для всей предшествующей истории человечества, как впрочем, и для современного «мира», этот образ будет слишком неожидан и нов, он перевернет все представления о правилах поведения, в том числе, речевого: то, что было лишь намечено античными философами – «стихийными христианами», теперь обретает глубокое и простое выражение через Слово Божье. Именно неожиданная глубина и простота, внушаемость кратких и вечных истин определяют существо сказанного, требуя от воспринимающих правильности истолкования.

Мы слышим: «Блаженны нищие духом, ибо их есть царствие небесное. Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны кроткие…» Оказывается, блаженны не гордые, веселящиеся и наглые, а смиренные и скромные – они получают в награду и «царствие небесное», и «наследуют землю». Эти парадоксальные мысли кардинально изменили духовную жизнь человечества – при отсутствии «фактов и логики доказательств» (чего требуют десять академиков, написавших открытое письмо президенту РФ).

Переворот, преосуществление духа и плоти состояли в изменении внутреннего настроя на бытие, а это - основа для предстоящего человеку вступления в общение с его «ближними». Эта основа – в «чистоте сердца» и «милости», т.е. прежде чем не очистишь сердце своё, не вступай в языковой контакт: «пойди, прежде примирись с братом твоим…» (24). Мысль о сердечной чистоте и миротворении будет неоднократно проговорена духовными писателями: «в момент рождения слова надо призывать Бога…» (архиепископ Сергий Пражский). Лицезрение Бога, стояние пред Божьими очами, когда очи «Бога узрят», и есть должное внутреннее устремление, предречевой духовный настрой.

После утверждения образа человека начинается образ его речи. Выход в речь – язык, видимо, начинается там, где появляются глаголы речевого действия: «блаженны изгнанные правды ради…» (изгоняют не столько плетью, сколько речью); «блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать, и всячески неправедно злословить за Меня» (Матф., 5, 10-11). Это уже вступление в языковое общение с миром, где Господь не обещает мира, покоя и тишины, развлечения и удовольствия, но предупреждает: мир будет «злословить вас».

Всё парадоксально в этих новых этических правилах, готовящих образ общения с миром и людьми: вас будут «изгонять», но вы «блаженны», вас будут «поносить и злословить», а вы «радуйтесь и веселитесь» - не в буквальном смысле, но в смысле стойко-стержневого душевного настроя.

Люди, принявшие этот образ, суть «соль земли» (13): не богатые и гордые, изнемогающие от материальной сытости «олигархи», а «нищие духом»; не смехотворцы из Comedy Club и «куршевельцы», а «плачущие» и «милостивые»; не гордые и наглые, последовательно истребляющие друг друга (их сверкающими памятниками уставлены наши кладбища), а «кроткие», наследующие эту землю ещё в этой жизни; не манипуляторы сознания, по всем средствам массовой и личной информации советующие, как незаметно и «благородно» обхитрить, одурачить, облапошить ближнего своего, а «алчущие и жаждущие правды», причем, предрекается, что первые так и будут продолжать «гнать ложь» в суетной ненасытности, а вторые – «насытятся».

Парадоксально, но именно этот образ человека – «кроткого, плачущего, алчущего правды, милостивого, гонимого за правду» и одновременно «радующегося и веселящегося», делает жизнь к чему-либо «годною», «освещая» этот мир и «светя всем в доме». Противоположный образ бытия делает жизнь «негодною – как разве выбросить её вон на попрание людям» (13-15).

Далее Господь призывает к общению: «Так да светит свет ваш пред людьми» (16). Это может быть даже не прямое речевое общение, а незримый, духовный «словесный» свет, который безмолвно и молчаливо (но не безгласно и «бессловесно, то есть скотски») излучается от всякого, кто духовной работой, молитвой за мир чудесным образом преображает его. «Да не будет слово твоё праздно, да не будет молчание твоё бессловесно» (Филарет Дроздов, митр. Московский). Уметь через слово – язык – речь организовать жизнь – священный долг и обязанность каждого человека, ощущающего свою ответственность перед Богом и людьми.

Чтобы понять эволюцию в учениях о речи, совершенную с приходом христианства, возможно сопоставить два текста: рассуждение о счастье и благе у Аристотеля в «Риторике» и Заповеди блаженства. Аристотель называет счастье «целью» всякого человека, и поэтому все разговоры, речи, «уговаривания или отговаривания касаются счастья». Выразительна его формула счастья: «Определим счастье как благосостояние, соединенное с добродетелью, или как довольство своей жизнью, или как приятнейший образ жизни…».[3] Аристотелем описаны (именно в риторике как учении об убедительной речи) виды благ, дано определение понятий и видов добродетелей. Любопытен их перечень, соотносимый с категорией прекрасного в человеке: справедливость, мужество, благоразумие, щедрость, великодушие, бескорыстие, кротость, рассудительность, мудрость.[4]

Христианское учение о блаженстве, вовсе не отвергая принципы практической морали, лежащие в основе речевого учения Аристотеля, тем не менее, кардинально меняет представление о человеке, смещает всю систему ценностей, предлагает иной характер поведения, в том числе, речевого.

В основание речемыслительного поведения и общения между людьми кладутся две формулы: (отношение к Богу) «Возлюби Господа Бога твоего сем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим»; (отношение к человеку в общении с ним) «Возлюби ближнего твоего как самого себя». Таким образом, религиозная этика закладывает любовь как основную речевую эмоцию в основание межличностного общения.

Поскольку в основании культуры лежит запрет (именно запрет, а не свобода и вседозволенность!), формулируется запрещение на определенные поступки: «не убий», «не прелюбы сотвори», «не укради». Иные запреты связаны с речевыми действиями: «не послушествуй на друга твоего свидетельства ложна», другие налагают запрет если не на речь, то на ее психологическое основание – помысл или замысел: «не пожелай жены искренняго своего, не пожелай дому ближняго твоего, ни села его, ни раба его, ни рабыни его, и вола его, ни осла его, ни всякаго скота его, ни всего, елика суть ближняго твоего».

Как принципиальное обновление человеческих взаимоотношений должно быть оценено «открытие Христианством личности в человеке», когда было провозглашено: «Каждый человек бесконечно ценен и важен, уникален и неповторим, послан Богом на дело, которого за него никто другой не может исполнить и не исполнит». Христианство увидело в каждом человеке «уникальную индивидуальность, неистребимый никакими испытаниями и унижениями образ Божий…»[5] Главнейшей задачей образования становится с тех пор «формирование человека, цельной и целомудренной, нравственной личности».[6] Формирование же личности возможно только через слово, оптимальную и эффективную организацию общественно-речевых контактов.

Сложнейшая задача - анализ ветхозаветных текстов, который возможно начать с “Книги притчей Соломоновых”, где изложена этическая система взглядов на поведение человека вообще и речевое поведение, в частности. Данная последовательность, как показано выше, универсальна: в духовной литературе сначала излагается взгляд на образ человека с качествами, добродетелями и пороками, затем следует незаметный, но значимый переход к иллюстрации этих качеств и добродетелей правилами и рекомендациями к речи. В начале сама проблематика «языка» или «уст», встречающаяся в трети всего корпуса притч, находится как бы в стороне; отношение к «языку» как инструменту выражения страха Господня, праведности, мудрости и истины, необходимо разглядеть в общей доктрине религиозного текста. В основе любого рассматриваемого ниже текста будет лежать не самодостаточный взгляд на язык, а православно-философская концепция взглядов на мир, место человека в мире, ценностные качества человека. Только уяснив эти философско-этические позиции, следует переходить к правилам собственно речи, словесного убеждения, языковых поступков.

Последовательное прочтение “Книги притчей” показывает, как обращение к философии (“мудрости”) постоянно соединяется с действиями в языке. Одно как бы не существует без другого. Многообразие ситуаций, образно описанных в притчах, ведет к тому, что множество сентенций будут повторяться, однако богатство образов требуется для того, чтобы обратить читателя к целостной и непеременяемой системе взглядов.

Вот как выглядят “притчи Соломоновы” с точки зрения педагога, комментирующего текст на уроке современной словесности, русского языка или литературы (этот материал достаточно широк в своем педагогическом применении):

“Блажен человек, который снискал мудрость, и человек, который приобрел разум, - потому что приобретение ее лучше серебра, и прибыли от нее больше, нежели от золота” (3, 13-14). Обращение к мудрости, внимание к внутренней стороне человека, чистоте его сердца имеет прямое отношение к языку, является основой дальнейших рассуждений. Мудрость - основа красноречия. Практическая польза духовных наставлений - не сиюминутна, как от “золота”, но вечна.

“Больше всего хранимого храни сердце твое, потому что от него источники жизни. Отвергни от себя лживость уст и лукавство языка удали от себя” (4, 23-24). Хранение ичистота сердца дают человеку жизнь, долголетие, опору в существовании. “Лживость” и “лукавство” дают жизнь лишь “на мгновение”. Антиномия истины и лжи, идущих от “языка”, будет постоянно обсуждаться в разных сентенциях.

“Сын мой! внимай мудрости моей и приклони ухо твое к разуму моему, чтобы соблюсти рассудительность, и чтобы уста твои сохранили знание” (5, 1). Кроме многократного возврата к мудрости здесь, как и в фольклоре, рекомендуется уметь слушать (речевое качество), и результат такого “внимания”: ты приобретешь “рассудительность”, а “уста твои“ - знание.

Систематизация правил, касающихся этики речи в “Книге притчей Соломоновых”, возможна через выделение опорных слов-понятий, которые выражают основную идею изречения. При этом выясняется, что многие сентенции синонимичны, взаимопроникают друг в друга. Поэтому с педагогической точки зрения здесь требуется корректный комментарий, обобщающий этот сгущенный мудростью текст. Ср.:

Многословие - сдержанность: При многословии не миновать греха, а сдерживающий уста свои разумен (10, 19).

Уместность, действие речи: Радость человеку в ответе уст его, и как хорошо слово вовремя! (4, 23)

Пустословие - врачевание мудрым языком: Иной пустослов уязвляет как мечом, а язык мудрых врачует (12, 18)

Действие гнева как риторической эмоции: У глупого тотчас же выскажется гнев его, а благоразумный скрывает оскорбление (12, 16).

Действие кротости на гнев: Кроткий ответ отвращает гнев, а оскорбительное слово возбуждает ярость (15, 1) и мн. др.

Анализ «Книги притчей» с точки зрения встречающихся слов-синонимов, обозначающих «слово», показывает следующую частотность: уста (67), слово (27), язык (26), речь (6). Самым частотным оказалось слово «уста» - они являются как бы рупорами, непосредственными действователями языка, - и эту метонимию будут позднее продолжать многие православные писатели. Характерны эпитеты, которые сопровождают антонимические оценки языка: среди положительных эпитетов к словам слово, язык, речь, уста находим: мудрый, разумный, умный, непорочный, праведный, правдивый, вдохновенный, добрый, верный, сказанный прилично, кроткий, мягкий, сладкий, приятный, важный, и т.д.; Среди отрицательных эпитетов выявляются: глупый, нечестивый, лживый, лукавый, льстивый, коварный, беззаконный, законопреступный, злой, оскорбительный, зловредный, тайный, пагубный, пламенный , и т.д.

Перечень этих эпитетов неформален. Из них выводятся следующие рекомендации: практическая речь должна быть прежде всего мудрой, а не глупой; правдивой, а не лживой; полезной, а не зловредной; кроткой, а не гордой и необузданной. Эти рекомендации даются не как догма, а как размышление и творческое направление. Ученик воспитывается стилистической назидательностью.

Трудность анализа данного материала (в этом же его красота) состоит в том, что читатель постепенно напитывается образными синонимическими оценками мудрости и истины, выраженными устами и языком.

Продолжение исследования должно показать оценку “языка”, “речи”, “слов”, “уст”, которая содержится не только в других книгах Священного Писания, но и в сочинениях отцов церкви, святоотеческой литературе, разных жанрах духовной литературы. Оценки “языку” даются как бы внезапно, в контексте общего взгляда на мир. С одной стороны, россыпь этих материалов могла бы составить целый том отдельных сентенций и высказываний, с другой стороны, поражает единство общего взгляда на “язык”, который наверняка в будущем можно будет систематизировать более точно.

Сила и влиятельность Священного Писания как основного нравственно формирующего, культурно значимого текста европейской цивилизации были настолько велики, что вся последующая культура так или иначе основывается на них. В результате двухтысячелетнего развития выстроено цельное здание, в котором нижние «ранне-исторические этажи» (с мыслями отцов церкви или средневековых подвижников, например, аввы Дорофея или Исаака Сирина) гармонично соседствуют с «верхне-историческими», где православные подвижники последних двух столетий (святитель Филарет Московский, святой Иоанн Кронштадтский) продолжают наращивать многомысленные и словесноукрашенные этажи. В этом Доме Божием царствует удивительная стилистическая гармония, поскольку мысли св. Иоанна Кронштадтского ясно перекликаются (но не повторяются!) с мыслями Исаака Сирина или Иоанна Лествичника, а рассуждения Сергия Пражского или старца иеросхимонаха Сампсона (Сиверса), или отца Александра Ельчанинова – с мыслями и рассуждениями Василия Великого или Григория Богослова. Понятно происхождение этого чудодейственного мысле-словесного согласия – оно проистекает из общего источника: совершенного Слова Божия, воплощенного в текстах Священного Писания.

Взглянем хотя бы фрагментарно на ветви этого густого древа духовного красноречия, превосходного сада духовной словесности, благоуханием которого дышит и живет наш современный язык. Это – не преувеличение: современный русский язык в его совокупности – это не только новые речевые технологии, телевизор, компьютер, массовая пресса; это – и его церковно-славянская основа, глубокомыслие и сердечная сосредоточенность молитвы, богослужения, проповеди, всякий содержательно и стилистически значительный текст, обращенного к Духу и душе человека.

Вот лишь две иллюстрации к возможному использованию страниц великих книг, в которых современный исследователь или педагог обретет материалы для изучения проблем языка и слова. Василий Великий в «Беседе о смиренномудрии» пишет:

«Да не будет у тебя софистических прикрас в слове … речей горделивых и решительных, но во всем отсекай величавость".[7] Какой совет выносится здесь? Удалить из речи лишние красоты, отсечь гордость, решительность и излишнюю величавость, умаляющие достоинство других и мешающие общению. И далее:

«Будь добр с другом, кроток со слугою, непамятозлобив на дерзких, человеколюбив к смиренным, утешай злосчастных, совершенно никого не презирай…»[8] Вновь в основание кладутся душевные качества («добродетели»), которые не только готовят человека к общению, но и задают характер самого общения.

Лишь затем следуют речевые советы: «приветствуй с приятностью, отвечай со светлым лицом, ко всем будь благосклонен, доступен, не пускайся в похвалы самому себе, не вынуждай и других говорить о тебе, прикрывай, сколько можно, свои преимущества, а в грехах сам себя обвиняй и не жди обличения от других. Не будь тяжел в выговорах, обличай не скоро и не со страстным движением, ибо это признак высокомерия; не осуждай за маловажное, как будто сам ты строгий праведник…»[9]

Многочисленные советы относительно языка и уст находим в учениях Иоанна Лествичника, Исаака Сирина, Аввы Дорофея. Изложению этого материала необходимо посвятить отдельные исследования. Эти советы систематизируются тематически. Например, все авторы будут писать о многоглаголании:

«В какой мере язык воздерживается от многоглаголания, в такой озаряется ум к различению помышлений, а многоглаголанием приводится в замешательство и самый рассудительный ум» (Авва Дорофей);[10]

«Корень зла в многоглаголании, которое происходит от того, что человек не обдумывает своих мыслей и не управляет своим языком, - и таким образом делается неосторожным в слове, а вследствие этого удобопреклонным к злословию, лжи, насмешкам, которыя уже сами по себе весьма тяжкие грехи…» (Иоанн Лествичник).[11]

Даются речевые советы к пользованию языком:

«Пусть язык твой будет кроток, и никогда не встретится с тобою бесчестие. Приобрети уста сладкие, и все будут тебе друзьями. Не хвались никогда в речах своих делами своими, чтобы не быть посрамленным».[12]

Современный педагог обнаружит, как актуален психологический анализ конфликтного диалога у христианских подвижников: «По тщеславию (человек) не может слышать слово от брата своего. Иной, когда услышит одно слово, смущается или отвечает пять слов или десять на одно слово, и враждует и огорчается. И когда спор прекратится, он продолжает иметь помыслы на сказавшего ему оное слово, и помнит зло, и жалеет, что он не более того, что сказал, и готовит в себе еще худшие слова, чтобы сказать ему. И постоянно говорит: «Зачем я не сказал ему того-то, зачем он мне это сказал, и я ему то-то скажу», и постоянно гневается … Это значит, что зло обратилось в навык. Бог да избавит нас от такого устроения» (Авва Дорофей).[13]

Продолжением исследования будут следующие разделы и материалы:

1. древнерусская литература о слове – языке – речи (см. «Пчелу», «Домострой», первую русскую «Риторику» 1620 г. и др.);

2. в XVIII веке – митрополит Платон (Левшин);

3. в XIX веке – митрополит Филарет Дроздов, Святитель Игнатий Брянчанинов, Тихон Задонский;

4. Иоанн Кронштадтский. О «бессмертии» слова;

5. ХХ век: Александр Ельчанинов (дневниковые записи), Сергий Пражский («Подвиг общения»), Сампсон Сиверс и мн. др.;

6. Современная духовная литература о языке (см. множество выходящих брошюр со слабо систематизированным материалом), как и отдельные главы из трудов Ничипорова, Артемия Владимирова, Максима Козлова мн. др.

Сказанного достаточно для того, чтобы обозначить гигантский объем задач в такой малоисследованной, но важнейшей области филологического знания, как природа языка – речи – слова в русской духовной литературе. Семантическая природа этого феномена сильно отличается от объяснения соответствующих терминов в современной лингвистике, что только побуждает к изучению подлинного значения Слова и его культурных коннотаций, возможно приближая нас к изначальному пониманию филологии как науки о Слове.

[1] Архиепископ Сергий Пражский. О подвиге общения. New Jork, 1981. – С. 4.

[2] Рождественский Ю.В. Введение в общую филологию. М., 1979. – С. 20-36.

[3] Аристотель. Риторика. //Античные риторики. Под ред. А.А.Тахо-Годи. – М., 1978. – С. 29.

[4] Там же. – С. 43.

[5] Слово Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II на Седьмых Рождественских чтениях. –М., 1999. С. 4-5.

[6] Там же, с. 3.

[7] Святой Василий Великий. Духовные наставления. – М., 1998. – С. 95.

[8] Там же. – С. 95.

[9] Там же. – С. 95.

[10] Аввы Исаака Сирина. Слова подвижнические. М., 1993. – С. 39.

[11] Лествица добродетелей. Уроки христианского усовершенствования, по руководству «Лествицы» преподобного отца нашего Иоанна, игумена синайской горы, Лествичника. – М., 1996. – С.32-33.

[12] Аввы Исаака Сирина. Слова подвижнические… – С. 294.

[13] Авва Дорофей. Поучения, послания, вопросы, ответы. Репринтное издание. М., 1991. – С. 128.