Место теории когнитивного диссонанса в современном переводоведении

Семинар 9.

1. Предпосылки создания теории когнитивного диссонанса в переводоведении

2. Теория когнитивного диссонанса в свете базовых положений теории перевода:

КД и переводческие соответствия

КД и градуальность оценки перевода

КД и коммуникативный подход

КД и текст

КД и эквивалентность/адекватность

3. Базовые положения теории когнитивного диссонанса в переводе:

Происхождение термина «когнитивный диссонанс»

Возникновение КД

Динамизм КД

Дидактическая значимость КД

Природа КД в институциональном дискурсе

Природа КД в персональном дискурсе

Уровни КД

 

 

Постановка проблемы

Еще четверть века назад, оценивая итоги всесоюзной научной конферен­ции «Теория перевода и научные основы подготовки переводчиков», В.Н. Ко­миссаров в примечательной форме определил суть решения проблемы переводимости /непереводимости: «...любой оригинал одновременно может считать­ся непереводимым в смысле отсутствия абсолютного тождества с переводом и должен быть признан принципиально переводимым в смысле создания полно­ценной функциональной замены его на другом языке и передачи любой части содержания оригинала, которую переводчик считает важной для данного акта межъязыкового общения, и возможности компенсации без потерь» [Комисса­ров 1976:5].

Примечательна эта формулировка прежде всего возвращением к знаме­нитому принципу тождества, выдвинутому еще Аристотелем и более извест­ному в его окончательной редакции И. Кантом. Два положения, составляющие принцип тождества, утверждают противоположные истины - утвердительную («все, что есть, есть») и отрицательную («все, что ке есть, не есть»), И. Кант пишет о безусловном предпочтении тождества противоречию «как высшего по сравнению с ним (противоречием) принципа выведения истины [Кант 1963: 268-271].

Знаменит принцип тождества тем, что более двух столетий дает исследо­вателям способ разрешения диалектических противоречий. Однако И. Кант и его последователи предупреждают о неизбежных затруднениях в полаган'ии оснований при работе с противоположностями. Самим И. Кантом эти затруд­нения выведены в ранг апории. Рассуждая о попытках конкретизировать про­тиворечия при помощи логической знаковой комбинаторики (и, следует пола­гать, при помощи терминов любой специализированной отрасли знания^ не­мецкий философ признает, что «...там, где при помощи этих знаков должно быть выражено сложное познание, вся проницательность ума оказывается как бы внезапно повисшей над пропастью и наталкивается на неразрешимые труд­ности» [Там же].

Именно о такого рода трудностях, стоявших (стоящих?) перед перево­дческой теорией, упоминает В.Н. Комиссаров в предыстории к выводу, приве­денному о начале настоящей работы. Но снятое в сформулированном им диа­лектическом тождестве противоречие не освобождает от последствий кантовой апории. Как только исходное тождество пытаются конкретизировать пo двум его составляющим, противоречие начинает заявлять о себе. Классический при­мер - неудачи проектов создания монистической теории перевода, попыток найти тождество, снимающее противоречие общего и частного в переводче­ских штудиях. Суть происходящего в этом случае с положениями переводческой теории хорошо показал М.Я. Цвиллинг, выразивший сомнение в перспек­тивности монистических проектов. В качестве основной причины такого со­мнения названы отсутствие единой теории языка и мышления равно как и че­ловеческого сознания, а также «обнаружившаяся иллюзорность попыток мето­дологической унификации языковедения-филологии, да и общественных наук в целом» [Цвиллинг 1999: 35J.

В заключении В.Н. Комиссарова о проблеме переводимое/непереводимости есть еще одна характерная мысль, стремящаяся привести к тождеству разные формулировки сущности перевода как эпистемического ак­та. Ведь исследователи этой проблемы также исходят - неважно, теоретически ли. эмпирически ли - из принципа тождества, используя в качестве ключевых предикатов опорных определений слова «равнозначность», «эквивалентность», «адекватность». Но предпочтение ключевых предикатов авторами отдельных теорий знаменательно. Оно раскрывает другое противоречие общеметодологи­ческого характера - противоречие между структурной и функциональной идеологиями исследования. Анализ данного противоречия будет в центре на­шего дальнейшего исследования, и поэтому ограничимся замечанием о том, что В.Н. Комиссаровым предложена формулировка в духе диалектического тождества, стремящаяся снять и это противоречие. В самом деле, «полноцен­ная функциональная замена» выдает телеологическую ориентацию, в то время как «передача любой части содержания оригинала» идеологически созвучно известной структурной максиме: «все, что может мыслиться, может быть вы­ражено» [Searle 1979]. Но, повторим, снятое в диалектической форме противо­речие продолжает жить в тождестве и готово раскрыться каждый раз, когда живая действительность переводческой практики подводит нас к необходимо­сти решать проблемы переводимости /непереводимости.

Предложение использовать в работе с основной переводческой апорией принципы теории когнитивного диссонанса не ставит целью коренным обра­зом изменить подход к решению проблемы. Мы руководствуемся известным методологическим принципом дополнительности, сформулированным Н. Бо­ром относительно кантовой апории: «Очень сложные объекты должны изу­чаться в топологическом N-мерном пространстве, и каждое новое направление исследования в нем имеет ценность, потому что вкладывает какие-то штрихи в общую картину объекта» [Бор 1960]. Мы попытаемся связать основные поло­жения теории когнитивного диссонанса с известными теоретическими принци­пами перевода. Затем, используя интенциональные формулировки двух идео­логических установок, выражающихся в ключевых терминах «эквивалент­ность» и «адекватность», покажем место и охарактеризуем роль когнитивного диссонанса в научных операциях с этим диалектическим противоречием. За­вершается работа кратким анализом перспективы применения предложенных решений в теории перевода и в профессиональном обучении переводчиков.


Основные положения теории перевода, открытые взаимодействию с принципами когнитивного диссонанса

При всех различиях переводческих школ, направлений и теорий можно все-таки выделить несколько общих мест:

1. Все теории в качестве точки опоры для построения их категориального ап­парата используют оценку переводчиком семиотических параллелей1 ИЯ и Г1Я. Иными словами, на переводчике лежит ответственность за обеспечение принципа тождества в его «рабочей» ипостаси (ср. принцип коммуникатив­ной равнозначности; Комиссаров 1990). Интенция «быть эквивалент­ным/адекватным» является определяющей, и это интенция именно перево­дчика, которому, по определению лингвиста-когнитолога, предписана роль наблюдателя, но не говорящего. Наиболее радикальной в утверждении дан­ной роли переводчика является франко-канадская интерпретативная теория перевода [Delisle 1984; Seleskovich, Lederer 1987]. Разработчики теории не­однократно подвергались критике у нас и за рубежом за решительное не­приятие в целях перевода лингвистических сопоставлений, особенно в духе контрастивного анализа [Комиссаров 1999; Baker 1992]. Тем не менее с лин­гвистическими подходами к переводческой теории и практике их объединя­ет полагание на переводчика как на носителя интенции «быть эквивалент­ным /адекватным».

Эта общность теоретических положений решает вопрос об определении субъекта когнитивного диссонанса. Целесообразно сосредоточиться на рас­смотрении разновидностей КД, свойственных переводчику, определяющих, динамику его профессионального роста и подходы к решению переводче­ских проблем.

2. Большинство теорий тяготеет к градуируемости в оценке адекватности или эквивалентности перевода. Несомненно, тенденция возникла и обрела силу благодаря активным разработкам лингвистических основ перевода. Особую роль - по крайней мере, в отечественном переводоведении - сыграли ранние работы А.И.Федорова и Я.И.Рецкера, в частности, теория закономерных со­ответствий [Рецкер 1974]. Идеология закономерных соответствий всецело определена структуралистским пониманием языка как системы, гомеостазис которой образован инвариантами. Естественно, что основная исследова­тельская интенция в этих эвристических условиях определяется максимой «инварианты реализуются в вариантах». Основная цель исследования - ус­тановить степень близости варианта к соответствующему инварианту.

 

1 В условиях настоящей работы мы не имеем возможности подробно коммен­тировать понятие «семиотические параллели». Это - лингвофилософский ас­пект проблемы. Здесь «семиотические параллели» используются в качестве термина, обобщающего аспекты и критерии - лингвистические и не-лигвистические, по которым описывается процесс и оценивается результат переводческой деятельности


Поскольку в качестве инвариантов неизменно выступают единицы ИЯ, их со­отнесенность с единицами ПЯ с необходимостью, продиктованной исследо­вательской парадигмой, принимает вид градуальной оппозиции. Члены (классы) градуальной оппозиции располагаются так, чтобы, образно говоря, не только указывать расстояние от ИЯ до ПЯ, но также характеризовать «потери энергии» в пути. Самые общие системы содержат всего лишь два класса (измерений), например, формальная и динамическая эквивалентно­сти в теории Ю. Найды fNida 1964]. Три класса составляют систему законо­мерных соответствий - эквивалентные, вариантные и контекстуальные со­ответствия. Весьма подробная система соответствий, именуемых техниче­скими способами перевода, приводится в работе Ж-П. Вине и Ж. Дарбельне [Viney, Darbelnet 1968]. Иногда установленные типы (уровни, классы) экви­валентности или адекватности градуируют отношения в языке; для речи на­зывается иная плоскость измерений, чаще всего прагматическая [Швейцер 1973; Комиссаров 1990] . Тем не менее указывающий путь из ИЯ в ПЯ век­тор неизменно именуется эквивалентностью или адекватностью, а движение по вектору определяется ключевыми словами «степень», «уровень», «раз­ряд» и т.п., что безошибочно указывает на градуальность. Здесь также заключен когнитивный эффект, попадающий в фокус нашего внимания. Основные когнитивные теории языка - особенно теория прото­типов [Rosch 1975; Taylor 1995; Palmer 1997] - оригинально преобразуют классическое учение об инвариантах путем переноса последних из объек­тивной действительности в сознание наблюдателя [Maturano 1978]. О роли переводчика как наблюдателя мы уже говорили (см. предыдущее положе­ние); отметим, что принципы когнитивного диссонанса дают возможность решать проблемы градуальности с учетом профессионального уровня пере­водчика, а это немаловажная прикладная задача теории перевода.

3. По большому счету, все переводческие теории верны коммуникативному подходу. Это впервые показали споры о том, что следует считать единицей перевода (пик споров приходился на 1950-1960-е годы). Даже в положени­ях, отстаивающих центральность слова в переводческой деятельности, еди­ницы лексики трактуются вовсе не так, как было принято в современных им лингвистических исследованиях. Так, Ж-П.Вине и Ж.Дарбельне, посвятив большую часть совместной работы анализу лексики, тем не менее заключа­ют, что «...только само сообщение, отражающее ситуацию, позволяет, в ко­нечном счете, высказать окончательное суждение о параллельности двух текстов» [Viney, Darbelnet 1968:49]. Явную коммуникативную ориентацию имеют 4 основные требования к переводу, которые формулирует Ю.Найда: «1) передавать смысл, 2) передавать дух и стиль оригинала, 3) обладать лег­костью и естественностью изложения, 4) вызывать равнозначное впечатле­ние» [Найда 1978:125].

С методичностью и основательностью, характерными для немецкой науч­ной традиции, коммуникативный подход к переводу разрабатывается в Германии [Honig, Kussmaul 1982; Reiss, Vermeer 1984; Hoiz-Manttari 1984; Paepcke 1985]. Также заслуживает внимания вклад немецких ученых в исследования межкультурных аспектов перевода и соотношения дискурсов ИЯ и ПЯ [Gohring 1977; Vermeer 1986; Holz-Manttari 1986]. Указанные рабо­ты - свидетельство понимания коммуникации как не только языкового, но также межкультурного взаимодействия.

Условию эквивалентности текстов, т.е. единиц коммуникации, подчинена конечная цель перевода в концепции Дж. Кэтфорда [Кэтфорд 1978]. А. Нойберт считает, что в качестве единицы перевода должен выступать «грамматико-лексический комплекс», но при этом такая единица является прагматико-лингвистической величиной [Нойберт 1978:200]. Таким образом, на единице перевода полностью замкнут семиотический цикл, а прагматиче­ская функциональная доминанта с необходимостью обусловливает комму­никативный статус единицы перевода. Отмечая, что «...чаще всего... на практике возникают затруднения при передаче значений отдельных слов, и большинство переводческих задач решается в рамках предложения», ЯМ. Рецкер тем не менее заключает о необходимости «исходить из содержания, стиля и идейно художественной направленности всего переводимого текста в целом» [Рецкер 1974:25]. Приведенные цитаты свидетельствуют о том, что коммуникативный подход в теории перевода тесно связан с понятием текста и шире - завершенного речевого произведения. В комментарии следующего общетеоретического положения о переводе мы учитываем и эту характер­ную особенность с целью обозначения перспектив теории когнитивного диссонанса.

4. Эта и следующая типологические черты непосредственно подводят нас к обоснованию центральной темы когнитивного диссонанса в переводе. Нач­нем с различий между лингвистическим, с одной стороны, и переводческим, с другой стороны, пониманием текста как объекта научного анализа. Нашей основной целью будет показать, что в теории перевода - сначала эмпириче­ски, а позднее вполне сознательно - под текстом скорее подразумевали дис­курс, хотя и не полагая здесь сколько-нибудь обоснованной традиции. Понятие «текст» проходит во многих теориях как универсум, в котором по­лучают окончательное решение вопросы эквивалентности/адекватности пе­ревода. Обращение к этому понятию в его указанном качестве стало почти нормой в постструктуралистский период [см. об этом Бархударов 1975]. Однако относить эту особенность только к основной традиции постструкту­рализма ошибочно. У теоретика-переводчика и теоретика-лингвиста совер­шенно разные воззрения на текст. Для последнего - особенно для специали­ста в области лингвистики текста - главная эиистема формируется в на­правлении от синтаксиса к семантике и, наконец, к прагматике (подробно об этом: Степанов 1986). Не случайно на первом этапе лингвистические иссле­дования изобиловали обращениями к связности (когезйи) и стремились к установлению структурных единиц текста [Гиндин 1971; Москальская 1977; Синтаксис текста 1980; Van Dijk 1975]. К семантике обратились позже Гальперин 1981; Тураева 1986; Сусов 1985, а когда дошла очередь до праг­матики, на первый план вышло понятие «дискурс», вобравшее в себя «текст» по закону расширения гносеологического контекста науки [Караулов, Петров 1989; Баранов 1990; Демьянков 1995;'Степанов 1995; Halliday 1989; van Dijk 1991; 1996; Fairclough 1995]. Иными словами, несмотря на существенные изменения в топологии его науки лингвист остается верен классической идеологии познания: «от формы к содержанию и от них к функции».

Неверно думать, что современная нам когнитивная лингвистика в указан­ном отношении революционна. Ее теоретические положения пока пестрят радужным разнообразием развивающегося учения, но как только начинает­ся анализ конкретного материала, классическая идеология заявляет о себе в полный голос. Чтобы сформулировать имя концепта, лингвист ищет необ­ходимые основания в лексике языка, точнее, в формантахконцептуальных взаимосвязей. Чтобы апробировать концептуально обусловленные построе­ния, прибегают к контекстному анализу, который в наиболее полной его форме оказывается анализом дискурса (см. например: Степанов 1995). Ска­занное отнюдь не ставит под сомнение ценность когнитивных подходов: просто здоровый, т.е. не переходящий в радикальную формализованную эпистему, позитивизм в лингвистике неизбежен: ведь приходится начинать с того, существование чего бесспорно (утвердительная истина по Канту, см. выше), а это в первую очередь сущности, имеющие языковую форму. Над переводчиком, оперирующим понятием «текст», довлеет иная доминан­та. Для него текст - в первую очередь информация, которую необходимо донести1 до другого коммуниканта. Таким образом, не семантика и не син­таксис, а прагматика становится альфой и омегой переводческой деятельно­сти.

Выражение «донести/передать информацию» - метафора, упрощающая смысл, но иногда затрудняющая его научное понимание. Поэтому уточним: под информацией здесь и далее будем понимать «полную структуру» [Бир 1965], т.е. связанную определенной интенцией. Именно передача интенцио-нальной структуры текста составляет приоритетную задачу переводчика.

Это хорошо показал А.Нойберт (см. вышеприведенную ссылку), к это­му прямо или косвенноведут самые разные теоретические положения о тек­сте как объекте переводческой деятельности [Швейцер 1993; Комиссаров 1998; Латышев 2000; Snell-Hornby 1994; Martinez 1999]. Обратное - по срав­нению с теоретико-лингвистическим - направление анализа текста особенно очевидно в ситуациях устного перевода. В письменном переводе оно не­сколько размывается видимостью чисто межтекстовой деятельности пере­водчика. Тем не менее метафора «межъязыковое посредничество»очень точно указывает на сущность этой деятельности. Решая проблемы и преодо­левая трудности выравнивания межъязыковых асимметрий, переводчик ру­ководствуется классической интенцией посредника - «обеспечить взаимо­понимание (между носителями ИЯ и ПЯ)», а исследователь перевода при­нимает ее за точку отсчета, как лингвист принимает интенцию «понять и выразитьсущность языка». Именно это «выразить», как глубоко заметил Б.Рассел, «отличает аналитика-наблюдателя, с одной стороны, от простого наблюдателя, с другой стороны, от участника, принужденного играть в командную игру» [Рассел 1999:145]. А поскольку речь идет о выражении при помощи научного языка, вступают в силу вечные законы логики, обязы­вающие исследователя начинать с элементарных различий и атомарных формул, посреднику же необходимо охватить целое - пусть в приблизи­тельном, прогнозном варианте, пусть на уровне пред-понимания по М.Хайдеггеру, но именно коммуникативное целое, иначе набрасывание по­вторных смыслов интерпретации может захватить только второстепенную его часть. Как это может происходить с начинающими переводчиками, из­вестно. Мы проанализируем процесс принятия решения в таких ситуациях в соответствующем разделе работы (см. ниже, стр. 12-13). Выше отмечалось, что переводческая интенция заставляет как практика, так и теоретика работать с дискурсом, а не с текстом, хотя термин «текст» более привычен. На дискурсивные принципы понимания текстов указывают за­ключения, рекомендации и определения ведущих специалистов (к высказы­ваниям Ю.Найды и Я.И.Рецкера, процитированным выше, можно добавить аналогичные определения из [Швейцер 1993; Крупное 1974; Флорин, Вла­хов 1978] и других источников). При всех различиях подходов к дискуру в современной лингвистике можно выделить три его стороны, к которым так или иначе обращаются исследователи. М.А.К.Хэллидей называет их соот­ветственно «поле» (в других формулировках «тема»), «участники» («ком­муниканты») и «способ выражения» («регистр», «стиль») [Halliday 1989]. Ясно, что поле и участники приоритетны для переводчика - они-то и обу­словливают прагматическую доминанту профессиональной деятельности, хотя способ выражения также немаловажен для отдельных типов текста. Об аналогичных приоритетах говорил еще Я.И.Рецкер, настаивая на том, что «в процессе перевода экспрессивное1 начало господствует над функционально-стилистическим» [Рецкер 1974:208].

1 И здесь также очевидно своеобразие переводческого подхода к понятиям тео­ретической лингвистики. Экспрессивная функция не противопоставлена ком­муникативной, что можно было ожидать в эпоху, когда идеи пражцев все еще определяли ход мысли в учениях о функциях языка. У Я.И.Рецкера это поня­тие соотносимо с иллокуцией, или «планом говорящего изменить поведение слушающего в соответствии с собственными целями» [Lyons 1977:574].-

Но прежде чем дискурс и текст обретут в профессиональной компетенции форму диалектического тождества, переводчик столкнется с немалыми про­тиворечиями, которые будут отмечать этапы его самосовершенствования. Одна из наших центральных задач - использовать механизм и принципы когнитивного диссонанса для описания диалектики этого процесса.

5. Наконец, последнее, общее место теорий перевода - характерная тенденция использования терминов «эквивалентность» и «адекватность». Их распреде­ление в научных теориях в целом определяется особенностями текстов, с которыми переводчик имеет дело. В обобщенной форме тенденцию можно определить как экспонентную зависимость используемого термина от типа дискурса, под который подпадают переводимые тексты.Так «эквивалентность» используют там, где речь идет о переводе институционального дис­курса. Соответственно, «адекватность» предпочитают, имея дело с персо­нальным дискурсом. Прототипический институциональный дискурс состав­ляют тексты, максимально отчужденные от Я-интенции автора - научные статьи, законодательные акты и т.п. Прототипический персональный дис­курс, напротив, восходит к выраженным Я-интенциям автора - например, поэтическое произведение, исповедь, разговор и т.п. Несмотря на то, что институциональные и персональные дискурсы имеют достаточно хорошо выделенные прототипы, их конкретные разновидности не так просто клас­сифицируются по степени удаленности от прототипа, как хрестоматийные когнитивные категории (например, «птицы» или «цвета», [Rosch 1975; Tay­lor 1995]. Например, «допрос» более «институционален», чем «интервью», но конфиденциальная беседа адвоката с подозреваемым дает дискурс, кото­рый нелегко отграничить от персонального по основным статутным призна­кам институциональности/персональности. Разговор матери с сыном более «персонален», чем беседа преподавателя со студентом, но разговор двух братьев дает равноценный первому - по признакам персональное - дис­курс. В целом таких примеров немало, и они свидетельствуют о том, что институциональные и персональные дискурсы могут образовывать весьма сложные смешанные формы. Насколько трудно установить границы между отдельными разновидностями институциональных и персональных дискур­сов, настолько трудно обнаружить систему в использовании терминов «эк­вивалентность» и «адекватность», когда речь идет о переводе удаленных от прототипов образцов. Несомненно, между первым и вторым есть связь, но скорее, повторимся, в виде тенденции, а не системы; поэтому мы и настаи­ваем на определении «экспонентная». Схематически эту связь можно выра­зить следующим образом:

Тип дискурса   институциональный   персональный  
Предпочтительный термин   эквивалентность / адекватность  

 

В значениях рассматриваемых терминов выделяются небезынтересные для последующих выводов константы. «Эквивалентность» явно апеллирует к количественной, в то время как «адекватность» - к качественной оценке на­блюдателя (достаточно проанализировать их латинские этимоны, чтобы подтвердить это заключение). Возможно уточнение (хотя и рискующее не­сколько радикальной формулировкой): «эквивалентность оценивает перевод по пропозиции, по логико-семантическому содержанию, «адекватность» - по иллокутивной цели, по экспрессивной функции (от expression в понима­нии Дж. Серля) [Searle 1979]. В окончательном, комбинированном варианте, учитывая оба предыдущие суждения о рассматриваемых понятиях, опреде­лим их интенциональную сущность. Представляется правомерным заклю­чить, что интенция эквивалентности - «соответствовать структуре», а ин­тенция адекватности - «соответствовать цели».

Таким образом, мы пришли к хрестоматийному различению структурных и функциональных свойств исследуемых объектов, положенному в современ­ной науке трудами специалистов по теории систем [Bertalanfi 1946; Свидерский 1961; Цопф 1966; Акофф, Эмери 1974]. За кажущимся эмпирико-традиционным распределением терминов «эквивалентность» и «адекват­ность» раскрывается серьезная, фундаментальная проблема современного переводоведения. Фактически это - вечный поиск межъязыкового тождест­ва, если формулировать смысл истории и теории в терминах И.Какта (см. начало нашей работы)- В поисках тождества исследователи перевода исхо­дят либо из интенции «соответствовать структуре», либо из интенции «со­ответствовать цели». Примечательно, что это разделение развивалось па­раллельно с логико-лингвистическими теориями о разграничении значения и смысла (Г.Фреге), экстенсионала и интенсионала (Р.Карнап), значения и пресуппозиции (Ч.Филлмор), пропозиции и иллокуции (Дж.Остин), значе­ния и выражения (Б.Рассел, Дж.Серль), но не образовывало обших с ними концептуальных систем в силу интенциональных различий (см. об этом выше). Иными словами, две науки о вербальной коммуникации зафиксиро­вали ее основное статутное свойство (~ кантово тождество), но исследовали его по направлениям, подсказанным конкретными теоретическими противо­речиями. Противоречия эти различаются в корне, ибо переводчик стремится начинать с целого и соотносить с ним каждую его часть, а лингвист пытает­ся моделировать целое, совершенствуя атомарные формулы и структуры отношений между ними. Но если говорить о традициях применения кон­кретных лингвистических положений в теории перевода, необходимо отме­тить их последовательность и систематичность прежде всего там, где иссле­довался институциональный дискурс, т.е. где аналитики преимущественно опирались на понятие эквивалентности. Это закономерно, потому что ин­тенция «соответствовать структуре» способствует сближению теоретиче­ских аппаратов лингвистики и переводоведения.

В этой точке исследования, в которой максимально обнажается диалектиче­ский характер переводческой деятельности, целесообразно перейти к изло­жению принципов когнитивного диссонанса и установлению путей, на ко­торых последние могут эффективно взаимодействовать с другими перево­дческими теориями и способствовать решению актуальных проблем.