ГОСУДАРСТВО

Заключение

 

 

 

Распоряжение часгнофеодального крестьянина надельной землей ог

раничено рамками вотчины, и земля не могла быть отчѵждена за ее

пределы. Черносошный крестьянин Севера в ХѴІ-ХѴІІ вв. реализо-

вал СБОЙ участок внутри одной групщч (реже среди посад-

скнх людей), а также отчуждал землю представителям господствую¬

щего сословия (!монастырям. Строгановым). В последнем случае

сделки вторгались в сферу действия государственного тягла. Оно

служило для черносошного крестьянина показателем его сословной

дееспособности, мерилом его участия в несении государственных на¬

логов и повинносгеи. Наряду с этим тягло черносошного крестьянина

выступало еще в одной роли, а именно регулятора прн распоряди¬

тельных сделках. Распорядительные права частнофеодальных крес¬

тьян в сравнении с правами черносошных резко сужены, лимитиро¬

ваны принадлежностью к конкретной феодальной вотчине.

Диапазон распорядительных прав черносошных крестьян не¬

сравненно шире, движение земли шло как по горизонтали — в

одном сословии, так и по вертикали общественной структуры — к

противостоявшему сословию.

Отмечая свободу распорядительной инициативы черносошных

крестьян, нужно обратить внимание на следующее обстоятельство.

При реализации участкгш асмли крестьянам или посадским людям

сменялись их конкретные владельцы, а массив обрабатываемой го-

сударственной земли оставался неизменным, продажа иди заклаа

крестьянского учцсіКИ Часишму феодалу вели к вмешательству в

фонд феодальной земельной собственности, что противоречило ус¬

тремлениям государства централизованно перераспределять его.

Прерогативой правительства была раздача черных и дворцовых

земель в 10-х гг. ХѴП в. в вотчины и поместья. Уложение 1649 г,

еще раз подтвердило� что дворцовые и черные земли — источник

пополнения поместно-вотчинного массива, и правительству при¬

надлежат законодательно установленная регламентация в отноше¬

нии всех форм землевладения, включая поместную и вотчинную� .

Именно в силу этого права государственная администрация изда¬

вала запретительные указы об отчуждении черносошными кресть¬

янами земель в руки феодалов и беломестцев, но указы не были

нацелены на пресечение вообще поземельных сделок среди черно¬

сошных крестьян центрального и восточного Поморья. Закрепив

частнофеодальных крестьян за их владельцами, государство нераз

 

 

А. Г, Уложение 1649 года — кодеке феслального права России. Л.,1980

С. 60-65. 91-93.

 

рывно связало производительную деятельность крестьянина с хозяй¬

ственным комплексом феодального владения.

В то же время по отношению к черносошным крестъянам�осу-

дарство через подчинение тяглу и его регуляторную функцию прово¬

дит линию на замыкание их хозяйственной деятельности внутрисос-

лбвными рамками, пресекая отчуждение земли в руки частных фео¬

далов, однако это направление правительственной политики сталки¬

вается с обычно-правовыми действиями и традициями крестьян.

Сочетанием государственного и обычно-правового элементов бы-

ла пронидяш� нр тппькп упзяистненно-трудовая ДеНШлыіисіі) іфесть-

ян. В общественной жизни совмещались порядки"'государстъенно-

админисгративны е и мирского самоупряядёниіГЛЧп�'ёрных." государ¬

ство продолжало использовать мирской выборный аппарат в качестве

низшего упраалеического звена, а также частично содержать местную

администрацию за счет общины. Для эфой целн община собирала с

крестьян деньги по �мирским разметами, что свидетельствует о не за¬

кончившейся еще к середине ХѴП в. централизации местной государ¬

ственной власти, о привлечении сословных представителей в лице

всеуездных земскНх властей к местному управлению. Во-вторых, вое¬

водская власть, занимая посредствующее положение между органами

мирского самоуправления и центральными учреждениями, подкарм¬

ливалась общиной и потому была до некоторой степени зависима от

нее. Попрание интересов мира, общинной традиции кончалось для

воеводы смещением с должности, что говорит о силе и живучести со¬

словного крестьянского и посадского самоуправления.

Итак, выяснение взаимосвязей черносошных крестьян Севера

России с феодальным государством в ХѴП в. убедило в сосущество¬

вании, во-первых, в рамках государственного законодательства обыч¬

но-правовых норм, которыми руководствовались крестьяне в позе¬

мельно-имущественных отношениях и которые признавало правитель¬

ство, во-вторых, в местном государственном управлении — общинно-

выборного течения, от которого первое не могло полностью отказать¬

ся. Действенное обычное право крестьян и неизжитые почти по

ѵут]Н Д1ІРМРНТЫ глгплннпго представительства �гулбеннп явные в

первой половине столетия) были важнейшими чертами в характерис

тике чернпттпныу крргтьнн как гословной группы; именно они фор¬

мировали мировосприятие крестьян, осознание ими своего статуса

«государевых�, что выделяло их как категорию внутри крестьянского

сословия. В совокупности с личной независимостью от частных фео¬

далов эти черты, будучи системообразующими, когда то породили, а

в изучаемое время питали в обширном поморском регионе вариант

феодализма, называемого «государственным».

Книга первая←. Фабула диалога проста: Сократ ведет беседу с пятью собеседниками: Главконом, Полемархом, Фрасимахом, Адимантом и Кефалом. Вся первая книга посвящена обсуждению определения справедливости. Сначала обосновывается актуальность проблемы. Кефал, как наиболее пожилой из собеседников, задумывается о том, что в Аиде подвергнутся наказанию те, кто при жизни поступал несправедливо. Поэтому важно знать, что такое справедливость. Быть может, справедлив тот, кто всегда отдает взятое в долг? Но если некто взял у друга оружие, когда тот был здоров, а друг сошел с ума, справедливо ли возвращать ему оружие? Да и говорить ему всю правду тоже несправедливо (327а – 331с).

Сын Кефала Полемарх полагает, что справедливо делать добро друзьям и причинять зло врагам. Сократ начинает выяснять, какими действиям и в какой области справедливый человек способен принести пользу друзьям и повредить врагам. Полемарх говорит, что справедливый полезен, когда надо отдать кому-то деньги на хранение. Сократ отмечает, что в таком случае справедливость нужна лишь в то время, когда мы не используем вещи. К тому же, хорошо хранит тот, кто знает уловки воров, а значит, сам умеет воровать. Не значит ли это, что справедливо воровать на пользу друзьям и во вред врагам? Полемарх отрицает это, но продолжает настаивать, что справедливо приносить пользу друзьям и вредить врагам. Но среди друзей могут оказаться плохие люди, а среди врагов – хорошие. А делать добро плохим и вредить хорошим людям несправедливо. Полемарх уточняет: друг тот, кто и кажется хорошим, и на самом деле таков. Сократ указывает на то, что, если вредить коням, то они теряют свои достоинства. Если вредить людям, то они тоже теряют свои человеческие достоинства. А может ли хороший человек с помощью своих хороших средств делать людей негодными? Но справедливый – это хороший человек. Значит, он не может вредить человеку, даже врагу. Справедливо никому ни в чем не вредить (332d-335e).

В беседу вступает Фрасимах. Он утверждает: справедливость то, что пригодно сильнейшему. В каждом государстве власть устанавливает законы: демократия - демократические, тирания – тиранические. Эти законы объявляют справедливыми для подвластных, т.е. справедливостью считается то, что пригодно власти. Сократ возражает: власти могут ошибаться и устанавливать законы, которые идут им во вред. А если справедливость состоит в соблюдении законов, то справедливым окажется фактическое причинение вреда сильнейшему. Фрасимах уточняет, что он имеет в виду правителя, который ошибок не совершает. Сократ замечает, что любое совершенное искусство – врача или правителя – имеет в виду пригодное не искусству как таковому, а его предмету: врач печется о больных, правитель – о подданных. Но искусство – это власть и сила, следовательно, оно имеет в виду пригодное не сильнейшему, а слабейшему, которым оно руководит (336b-342e).

Фрасимах упрекает Сократа в наивности: да, пастухи заботятся о благе овец, но они делают это ради своего блага. Также и правители думают о своей пользе. Подданные осуществляют то, что пригодно правителю, так как в его руках сила. В жизни справедливый человек всегда проигрывает по сравнению с несправедливым, будь то взаимные обязательства или какие-нибудь взносы, или исполнение государственной должности. Несправедливость торжествует, особенно когда она осуществляется в государственных масштабах. Те, кто порицает несправедливость, просто боятся за себя. Поэтому справедливостью люди называют то, что пригодно сильнейшему, а несправедливость целесообразна и полезна сама по себе (343a-344c).

Отвечая на это, Сократ говорит, что пастух заботится об овцах, не как стяжатель, желающий поживиться за счет овец. Пастушеское искусство приносит пользу не пастуху, а овцам. Польза пастуха состоит в вознаграждении за его труд. И вообще, каждое искусство приносит свою особую пользу: пастушество сохранность овец, врачевание – здоровье и т.д. Но каждому мастеру пользу приносит не их искусство, а особое искусство осуществления оплаты труда. Также и искусство правителя приносит пользу не правителю, а подданным. Поэтому и для приступающих к правлению должно существовать вознаграждение – деньги либо почет, или наказание для отказывающихся управлять. На недоуменный вопрос Главкона, зачем тут наказания, Сократ объясняет, что наиболее порядочные люди лишены честолюбия и сребролюбия, а потому не рвутся во власть*. Если не принудить их к этому, они (как и все прочие люди) получат «самое великое наказание» – быть под властью человека, худшего, чем тот, кто не согласился управлять. Если бы государство состояло из одних хороших людей, все стремились бы устраниться от правления, как теперь оспаривают власть. Стало бы ясно, что подлинный правитель заботится не о том, что пригодно ему, а о пользе подданных (345c-347d).

Затем Сократ рассматривает утверждение Фрасимаха, что жизнь людей несправедливых лучше жизни справедливых. Он задает вопрос: порочна ли справедливость? Фрасимах отвечает, что нет, но она – «весьма благородная тупость». Разумны и даже добродетельны те, кто способен довести несправедливость до совершенства: подчинить себе целые народы и государства. Фрасимах соглашается с Сократом в том, что справедливый будет стремиться не к приобретению преимущества перед другим справедливым, а только к преимуществу перед несправедливым. Последний же хочет иметь больше всех и стремится к преимуществу перед всеми. Мудрец не станет притязать на большее сравнительно с другим мудрецом, тогда как невежда притязает на большее и сравнительно с ему подобным и с мудрецом. Следовательно, справедливый человек схож с мудрецом, а несправедливый – с невеждой. Но отсюда вытекает и то, что справедливость могущественнее несправедливости. Ведь не только в государстве, но даже среди мошенников и воров внутренняя несправедливость вызывает раздоры, междоусобицы, так что им становится невозможно действовать сообща. Если несправедливые люди сообща иногда кое-чего достигали, так это потому, что было в них кое-что справедливое, так как совершенно порочных людей не бывает: ведь таковые не могли бы действовать вообще(347a-352d).

Глаза выполняют свое назначение благодаря свойственному им достоинству – способности видеть. Душа тоже имеет свое назначение – заботиться, управлять, советовать и т.д. Значит, и у нее есть достоинство, без которого она не выполнит свое назначение. Достоинство души – это справедливость. Поэтому справедливый человек будет жить хорошо, а несправедливый – плохо. «Но что за прок быть несчастным? Иное дело – быть счастливым... Следовательно, несправедливость никогда не может быть выгоднее справедливости»** (353a-354a).

Книга вторая.← Подводя итог первой книги, Сократ отмечает, что исследован только вопрос, является ли справедливость мудростью и добродетелью или она невежество и недостаток. Вопрос же о том, что такое справедливость, остался открытым. Поэтому разговор о справедливости продолжается. Есть три вида благ: одни желательны сами по себе (радость, удовольствия); другие желательны и сами по себе, и ради их последствий (зрение, здоровье); третий вид – блага, которые тягостны, но полезны по их последствиям (упражнения тела, лечение). Сократ относит справедливость ко второму виду. Главкон замечает, что большинство относит справедливость к виду тягостному, которому можно предаваться только ради уважения и славы. Чтобы не страдать от несправедливости, люди договорились ввести законодательство и взаимный договор. Установления закона назвали справедливыми как нечто среднее между истинной справедливостью и безнаказанной несправедливостью. Но если бы люди обрели неограниченную возможность безнаказанной несправедливости, то справедливых людей не было бы вовсе. Чтобы судить, счастливее ли справедливый или несправедливый, надо представить ситуацию, когда справедливый человек от своей справедливости не получит ничего, да к тому же прослывет несправедливым и будет подвергнут пыткам, а несправедливый, напротив, получит все жизненные блага (354b-362c).

Брат Главкона Адимант дополняет постановку задачи, указывая, что никто никогда не порицал несправедливость и не восхвалял справедливость иначе как за вытекающие из них славу и дары, никто не говорил, что несправедливость – величайшее зло, а справедливость – величайшее благо. Он просит Сократа показать, какое действие производят в человеке справедливость и несправедливость сами по себе, независимо от их последствий, «потому что ты всю свою жизнь не исследовал ничего другого, кроме этого». Сократ признает величайшую трудность задачи. Справедливость бывает свойственна и отдельному человеку и государству в целом. Государство больше отдельного человека, и там справедливость легче определить, подобно тому, как крупные буквы легче прочитать, чем мелкие. Поэтому беседа переключается на государственное устройство (362d-369b).

Источником общества Сократ считает потребности людей. Живя в одиночку, люди не могли бы удовлетворять все свои потребности. Поэтому они создают «совместное поселение» – государство. Фундаментом государства является разделение труда. «Можно сделать все в большем количестве, лучше и легче, если выполнять одну работу соответственно своим природным задаткам..., не отвлекаясь на другие работы». Образ жизни у людей в условиях разделения будет таким: «Они будут производить хлеб, вино, одежду, обувь, будут строить дома, летом большей частью работать обнаженными и без обуви, а зимой достаточно одетыми и обутыми. Питаться они будут, изготовляя себе крупу из ячменя и пшеничную муку; крупу будут варить, тесто месить и выпекать из него великолепные булки и хлеб, раскладывая их в ряд на тростнике или на чистых листьях. Возлежа на подстилках, усеянных листьями тиса и мирта, они будут пировать, и сами и их дети, попивая вино, будут украшать себя венками и воспевать богов, радостно общаясь друг с другом» (372 a-b).

Если людей не удовлетворит «простой образ жизни», государство придется увеличивать за счет людей, производящих предметы роскоши. Вероятно, придется воевать, чтобы расширить территорию государства и защищаться от соседей. Население придется увеличить на целое войско. Главкон недоумевает: а разве само население не способно защититься? Сократ напоминает, что в проектируемом ими совершенном государстве каждый должен делать то, к чему он способен и чему обучен. Поэтому надо отобрать тех, кто по своим природным свойствам годен для охраны государства. Стражи государства должны мужественно сражаться, а для этого обладать «яростным духом». Они должны быть кроткими к своим людям и грозными для неприятеля. Но кроткий нрав противоположен ярости духа. Однако именно такое сочетание качеств есть у породистых собак. Это свойство их природы представляется «подлинно философским»*. Значит, то же самое можно допустить и у человека. Итак, страж государства по своей природе будет обладать стремлением к мудрости и познанию, а также будет проворным и сильным(373a-376c).

Как же воспитать такие качества? Методы известны издавна: для тела – это гимнастическое воспитание, а для души – «мусическое». Мусическое воспитание включает в себя музыку, словесность, другие виды искусства. При этом мусическое воспитание должно предшествовать гимнастическому.

В словесности есть два вида: один – истинный, другой – ложный. Мифы – ложь, но в них есть и истина. С ними дети знакомятся прежде всего, а именно в самом раннем возрасте всего вернее укореняются те черты, которые надо сформировать у воспитанников. Поэтому надо уговорить воспитательниц и матерей рассказывать детям лишь признанные мифы, чтобы с их помощью формировать души детей ранее, чем их тела. Нельзя рассказывать юному слушателю, что, поступая крайне несправедливо, герой не совершает ничего плохого. Более всего надо добиваться, чтобы первые мифы были направлены к добродетели. На вопрос Адиманта, какие это мифы, Сократ дает знаменательный ответ: «Не дело законодателей самим творить мифы, им достаточно знать, какими должны быть основные черты поэтического творчества, и не допускать их искажения». Нельзя говорить детям, что боги могут творить зло. Действительная ложь ненавистна и богам и людям, но бывает «ложь во спасение»: ложь врагам, безумным людям, да и ложь мифа полезна как воспитательное средство (376e-382d).

Книга третья←. Для воспитания мужества необходимо с детства приучать стражей не бояться смерти. Поэтому не надо рассказывать ужасы об Аиде, а скорее хвалить все, что есть там. Пусть поэты не сердятся, если будут вычеркнуты стихи, которые не приучают к мысли, что «человеку надо быть свободным и больше смерти страшиться рабства». Надо исключить из поэм плачи знаменитых героев, предоставив их женщинам. Нельзя, чтобы юноши были и чрезвычайно смешливыми (386a-388e).

Ложь может быть полезна людям как лечебное средство. Правители могут применять ложь как против врага, так и ради своих граждан для пользы государства. Но другим людям лгать нельзя, так как это будет подобно тому, как больной обманывает врача, или гребец – кормчего (389b-c).

Поэзия должна воспитывать у юношей рассудительность, поэтому надо вычеркивать стихи, которые воспевают пьянство или необузданные страсти. Нельзя позволить воспитанникам быть взяточниками и корыстолюбцами. Поэтому нельзя, чтобы они слушали, как воспевается, что «всех ублажают дары – и богов и царей величайших», или как Ахилл отдал за выкуп тело мертвеца. Будет запрещено писать и в стихах, и в прозе, что несправедливые люди чаще всего счастливы, а справедливые – несчастны, что несправедливость целесообразна. Писать надо как раз обратное (389d-392b).

Поскольку стражи должны, отбросив все другие занятия, охранять свободу государства, они не должны заниматься подражанием никому, кроме людей мужественных, рассудительных, свободных. Подражание, если им долго заниматься, входит в природу человека, изменяя и наружность и духовный склад (394d-395d).

Из музыкальных произведений надо изъять лады, свойственные причи­таниям. Поскольку стражам не подходит опьянение, изнеженность и праздность, надо изъять лады, которые изнеживают и свойственны за­стольным песням. Оставить же надо лады, которые «подражают голосам людей несчастных, счастливых, рассудительных и мужественных». Ладная речь, благозвучие, благообразие и ладный ритм – это следствие безупреч­ного нравственно-духовного склада. А так или иначе этим полна живопись, ткачество, вышивание, строительство, производство разной утвари. Урод­ство, неритмичность, дисгармония – близкие родственники злоречия и злонравия, а их противоположности – подражание рассудительности и нравственности. Поэтому надо следить не только за поэтами, но и осталь­ным мастерам препятствовать воплощать в образах живых людей, в по­стройках, в любой работе безнравственное, разнузданное, низкое. Иначе стражи будут воспитываться на изображениях порока и день за днем по мелочам поглотят много дурного, и «составится в их душе некое единое великое зло». Главнейшее воспитательное значение мусического искусства – проникать в глубь души и делать человека благообразным (398e-402a).

Вслед за мусическим искусством юноши должны обучаться гимнастике. При этом надо помнить: здоровый дух создает здоровье тела. Стражи должны воздерживаться от опьянения и довольствоваться простой, здоровой пищей. Граждане должны быть воспитаны так, чтобы у них не возникала частая нужда ни в судьях, ни во врачах (403c-407c).

Хорошие врачи и хорошие судьи воспитываются по-разному. «Искуснейшими врачами стали бы те, кто, начиная с малолетства, кроме изучения своей науки имел бы дело по возможности с большим числом совсем безнадежных больных, да и сам перенес бы всякие болезни… А судья… душой правит над душами. Нельзя, чтобы она у него с юных лет воспитывалась среди порочных душ, общалась с ними, прошла бы через всяческие несправедливости и сама поступала так,— и все это только для того, чтобы по собственному опыту заключать о чужих поступках, как о чужих болезнях заключают по своим… Поэтому хорошим судьей будет не юноша, а старик, который лишь в зрелые годы ознакомился с тем, что такое несправедливость. Ее наличие он подметил не у себя в душе и не как собственное свойство, а, напротив, в душах других людей как нечто ему чуждое». Итак, в совершенном государстве будут и врачевание и судебное искусство. «Оба они будут заботиться о гражданах, полноценных в отношении как тела, так и души, а кто не таков, кто полноценен лишь телесно, тем они предоставят вымирать; что касается людей с порочной душой, и притом неисцелимых, то их они сами умертвят» (408c-410a).

И мусическое искусство, и гимнастика нацелены на воспитание души. Кто всю жизнь посвятил гимнастике, тот бывает грубым и жестоким. А занимающиеся одним только мусическим искусством становятся слишком мягкими, слабыми духом. Ради гармоничного развития яростного духа и философского начала людям даровано два искусства: гимнастическое и мусическое (410c-411e).

После этого естественно рассмотреть принципы отбора правителей, которые обеспечили бы должное воспитание стражей. Здесь требуются особые способности и забота о государстве. Всякий больше всего заботится о том, что он любит, а любит он то, в чем польза дела совпадает с его личной пользой. Поэтому правителями должны быть люди, которые целью своей жизни поставили служение пользе государства* и ни в коем случае не согласились бы действовать вопреки ей. Т.е. правитель – человек с устойчивыми взглядами на вещи, неподдающийся соблазнам и обманам. «Даже в их детские годы, предлагая им занятия, надо наблюдать, в чем кто из них бывает особенно забывчив и поддается обману. Памятливых и не поддающихся обману надо отбирать, а кто не таков, тех отвергнуть… Подобно тому как жеребят гоняют под шум и крик, чтобы подметить, пугливы ли они, так и юношей надо подвергать сначала чему-нибудь страшному, а затем, для перемены, приятному… Так выяснится, не поддается ли юноша обольщению…, покажет ли он себя при всех обстоятельствах умеренным и гармоничным, способным принести как можно больше пользы и себе, и государству. Кто прошел это испытание и во всех возрастах — детском, юношеском и зрелом — выказал себя человеком цельным, того и надо ставить правителем и стражем государства… А кто не таков, тех надо отвергнуть» (412b-414a).

Чувство патриотизма можно воспитывать и путем яркого «благородного вымысла» (одного из вариантов лжи во спасение). Надо попытаться «внушить сперва самим правителям и воинам, а затем и остальным гражданам, что то, как мы их воспитывали и взращивали, и все, что они пережили и испытали, как бы привиделось им во сне, а на самом-то деле они тогда находились под землей и вылепливались и взращивались в ее недрах — как сами они, так и их оружие и различное изготовляемое для них снаряжение. Когда же они были совсем закончены, земля, будучи их матерью, произвела их на свет. Поэтому они должны и поныне заботиться о стране, в которой живут, как о матери и кормилице, и защищать ее, если кто на нее нападет, а к другим гражданам относиться как к братьям, также порожденным землей… Хотя все члены государства братья…, но бог, вылепивший вас, в тех из вас, кто способен править, примешал при рождении золота, и поэтому они наиболее ценны, в помощников их — серебра, железа же и меди — в земледельцев и разных ремесленников. Все вы друг другу родственники, но большей частью рождаете себе подобных, хотя все же бывает, что от золота родится серебряное потомство, а от серебра — золотое;то же и в остальных случаях. От правителей бог требует прежде всего и преимущественно, чтобы именно здесь они оказались доблестными стражами и ничто так усиленно не оберегали, как свое потомство, и, если ребенок родится с примесью меди или железа, они никоим образом не должны иметь к нему жалости, но поступать так, как того заслуживают его природные задатки, то есть включать его в число ремесленников или земледельцев; если же у последних родится кто-нибудь с примесью золота или серебра, это надо ценить и с почетом переводить его в стражи или в помощники» (414b-415c).

Стражи должны жить в особом лагере, расположенном так, «чтобы удобнее было держать жителей в повиновении в случае, если кто-нибудь не пожелает подчиняться законам, и отражать внешних врагов, если неприятель нападет, как волк на стадо». (415d-e)

Мало того, что они должны получить правильное воспитание, но «раз им предстоит соблюдать самое главное — с кротостью относиться и друг к другу, и к охраняемым ими гражданам… надо устроить их жилища и прочее их имущество так, чтобы это не мешало им быть наилучшими стражами и не заставляло бы их причинять зло остальным гражданам… Прежде всего никто не должен обладать никакой частной собственностью, если в том нет крайней необходимости… Припасы… они должны получать от остальных граждан в уплату за то, что их охраняют… Им одним не дозволено в нашем государстве пользоваться золотом и серебром, даже прикасаться к ним... Только так могли бы стражи остаться невредимыми и сохранить государство. А чуть только заведется у них собственная земля, дома, деньги, как сейчас же из стражей станут они хозяевами и земледельцами; из союзников остальных граждан сделаются враждебными им владыками; ненавидя сами и вызывая к себе ненависть, питая злые умыслы и их опасаясь, будут они все время жить в большем страхе перед внутренними врагами, чем перед внешними, а в таком случае и сами они, и все государство устремится к своей скорейшей гибели» (416с- 417b).

Книга четвертая.← Адимант обращает внимание Сократа, что такая жизнь правителей и стражей не отвечает общепринятому понятию о счастье: «Не слишком-то счастливыми делаешь ты этих людей, и притом они сами будут в этом виноваты: ведь…, государство в их руках, но они не воспользуются ничем из предоставляемых государством благ, между тем как другие приобретут себе пахотные поля, выстроят большие, прекрасные дома, будут владеть… золотом и серебром и вообще всем, что считается нужным для счастливой жизни. Видимо, твои стражи обосновались в государстве… попросту как наемные вспомогательные отряды, исключительно для сторожевой службы» (419а). Сократ подтверждает, что они служат только за продовольствие, не получая сверх него никакого вознаграждения: «Мы основываем это государство, вовсе не имея в виду сделать как-то особенно счастливым один из слоев его населения, но, наоборот, хотим сделать таким все государство в целом. Ведь именно в таком государстве мы рассчитывали найти справедливость». Если предоставить стражам все то, что обыденное представление связывает со счастьем (собственность, предметы роскоши и т.д.), то они станут «кем угодно, только не стражами». Но «если сапожники станут негодными, испорченными и будут выдавать себя не за то, что они есть на самом деле, в этом государству еще нет беды. Но если люди, стоящие на страже законов и государства, таковы не по существу, а только такими кажутся, ты увидишь, что они разрушат до основания все государство, и только у них одних будет случай хорошо устроиться и процветать» (421а). Таким образом, надо исключить все виды деятельности правителей и стражей, которые могут толкнуть их на злоупотребления властью, так как «при росте и благоустройстве нашего государства надо предоставить всем сословиям возможность иметь свою долю в общем процветании соответственно их природным данным» ( 421с).

Для государства губительны чрезмерные богатство и бедность. «Одно ведет к роскоши, лени, новшествам, другая кроме новшеств – к низостям и злодеяниям». В таком государстве «заключены два враждебных между собой государства: одно – бедняков, другое – богачей…, и ты промахнешься, подходя к ним, как к чему-то единому» (422a-423a).

С целью сохранения единства государства, необходимо следить, чтобы оно «было не слишком малым, но и не мнимо большим». Единству государства способствует перевод неудачного потомства стражей в другие сословия, а одаренных людей из других сословий – в стражи. Когда каждый гражданин занимается одним делом, к которому у него есть способности, он представляет собой единство, укрепляя единство всего государства (423b-d)

Прежде всего для сохранности государства надо оберегать его «от нарушающих порядок новшеств в области гимнастического и мусического искусств», поскольку «нигде не бывает перемены приемов мусического искусства без изменений в самых важных государственных установлениях — так утверждает Дамон, и я ему верю» (424bc).

Законопослушность надо воспитывать с детства. «Следовательно, …даже игры наших детей должны как можно больше соответствовать законам, потому что, если они становятся беспорядочными и дети не соблюдают правил, невозможно вырастить из них серьезных, законопослушных граждан. (424e – 425a).

Однако не стоит устанавливать законы относительно этикета, моды и т.д., а также законы, касающиеся рынка, отношений между ремесленниками, ссор, драк и т.д. Хорошо воспитанные судьи сами поймут, какие здесь требуются законы. А если нет, то они будут вечно устанавливать новые законы и вносить в них поправки подобно людям, которые постоянно лечатся вместо того, чтобы прекратить порочную жизнь. «То же самое происходит в плохо управляемых государствах, где гражданам запрещается изменять государственное устройство в целом и такие попытки караются смертной казнью» (425b-426c).

Совершенное государство обладает четырьмя добродетелями: мудростью, мужеством, рассудительностью и справедливостью. Мудрость – это искусство всегда быть на страже целостности государства. Государство мудро, если мудры его правители, т.е. совсем небольшая часть населения (428а-429а). Мужество государства определяется частью его граждан, которые сражаются за него. Оно состоит в сохранении одного и того же мнения об опасностях, а именно того, которое внушил законодатель путем воспитания (429с). Третья добродетель государства – рассудительность – это «власть над определенными удовольствиями и вожделениями». «Множество самых разнообразных вожделений, удовольствий и страданий легче всего наблюдать у детей, женщин и у домашней челяди, а среди тех, кого называют свободными людьми,— у ничтожных представителей большинства… А простые, умеренные переживания, продуманно направленные с помощью разума и правильного мнения, ты встретишь у очень немногих, лучших по природе и по воспитанию… В нашем государстве ничтожные вожделения большинства подчиняются разумным желаниям меньшинства, то есть людей порядочных» (431b-d). Рассудительность – это «естественное созвучие худшего и лучшего в вопросе о том, чему надлежит править и в государстве, и в каждом отдельном человеке» (432a). Таким образом, если мудрость и мужество воплощаются отдельными категориями граждан, то рассудительность должна быть присуща всем гражданам без исключения.

Здесь беседа подошла к кульминационному пункту – к решению вопроса о справедливости. «Мы установили…, что каждый отдельный человек должен заниматься чем-нибудь одним из того, что нужно в государстве, и притом как раз тем, к чему он по своим природным задаткам больше всего способен… Но заниматься своим делом и не вмешиваться в чужие – это и есть справедливость» (433a-b). «В вопросе совершенства государства способность каждого гражданина делать свое дело соперничает с мудростью, рассудительностью и мужеством» (433d). Также справедливость имеет большее значение для государства, чем указанные добродетели.

При судебных разбирательствах усилия судей направлены на то, чтобы никто не захватывал чужого и не лишался своего. Это также подтверждает, что «справедливость состоит в том, чтобы каждый имел свое и исполнял тоже свое». Если ремесленники возьмутся не за свое дело, поменявшись ролями, тогда государство потерпит небольшой урон. Если же тот, кто по своим задаткам делец, возвысится благодаря богатству, связям и попытается перейти в сословие воинов, или воин проникнет в число членов совета или в стражи, будучи этого не достоин, такое вмешательство не в свое дело губительно для государства. Это и есть высшая несправедливость (433е-434с).

Говоря о справедливостиприменительно к отдельному человеку, надо «признать, что в каждом из нас присутствуют как раз те же виды нравственных свойств, что и в государстве. Иначе откуда бы им там взяться?» (435e). Сократ погружается в область психологии, производя основательное изыскание этих начал человеческой души. Он приходит к выводу, что подобно тому, как в государстве есть три рода начал (деловое, защитное и совещательное), в человеческой душе тоже три начала: вожделеющее (жажда, голод и т.д.), яростный дух (гнев) и способность рассуждать (разумное начало). Человек, одолеваемый вожделениями, может бранить сам себя и гневаться «на этих поселившихся в нем насильников», т.е. гнев – союзник разума. Но гнев и разум – не одно и то же, так как человек может укорять себя за свой гнев. Оба эти начала оберегают человека: одно – своими советами, другое – вооруженной защитой. Человек мужественен в той мере, в какой яростный дух соблюдает указания рассудка на то, что опасно, а что – нет. Мудр он в той мере, в какой разум главенствует в отношении этих указаний, а мера рассудительности – содружество этих трех начал, когда они согласны, что управлять должно разумное начало. Человек справедлив, если у него каждое начало делает свое дело в отношении правления и подчинения (444d).

Книга пятая.← Беседа переключается на обсуждение наиболее необычного момента проектируемого государства: общности жен и детей у стражей. Необычность этого вопроса сильно смущает Сократа: «Здесь невероятного еще больше, чем в том, что мы разбирали ранее. Сказать, что это осуществимо,— не поверят, а если бы это и осуществилось вполне, то с недоверием отнеслись бы к тому, что это и есть самое лучшее. Вот и не решаешься затрагивать этот предмет, чтобы беседа… не свелась к благим пожеланиям» (V 450c).

Невероятным кажется уже то, что Сократ ставит вопрос о равноправии женщин: «Здесь надо сперва прийти к соглашению, исполнимо это или нет, и решить спорный вопрос — в шутку ли или серьезно, как кому угодно: способна ли женская часть человеческого рода принимать участие во всех делах наряду с мужчинами, или же она не может участвовать ни в одном из этих дел; а может быть, к чему-то она способна, а к другому — нет? То же и насчет военного дела: способны ли они к нему?» (452e – 453a). Сократ предвидит, что его могут упрекнуть в противоречии: утверждалось, что каждый должен выполнять дело согласно его природе, а женщины по своей природе отличаются от мужчин. Но здесь повод к спорам дают разные значения слова «природа»: надо различать природу как физиологию (она разная у мужчин и женщин) и природу как способности к производственной деятельности (она разная у врача и плотника, если даже они оба мужчины). Поэтому деятельность, к которой способны и мужчины, и женщины, можно поручать женщинам. Женщины, как и мужчины, различаются по своим способностям. Некоторые из них, имеют природные задатки к охране государства. Из их числа стражам надо выбирать жен, «чтобы они вместе жили и вместе стояли на страже государства, раз они на это способны» (456b).

Воспитание стражей-женщин должно быть таким же, как у стражей-мужчин. Сократ заключает, что в государстве, которое они основали, лучшими людьми будут стражи, воспитанные на мусическом и гимнастическом искусстве, а не сапожники, воспитанные на своем мастерстве.

Однако спорный по тем временам вопрос о равноправии женщин – «это еще пустяки» в сравнении с положением о том, что «все жены этих мужей должны быть общими… И дети тоже должны быть общими, и пусть родители не знают своих детей, а дети — родителей… Что касается полезности, вряд ли станут это оспаривать и говорить, будто общность жен и детей не величайшее благо, если только это возможно. Но вот насчет возможности… возникнут большие сомнения» (V 457d). Общность жен не означает половую распущенность: «В государстве, где люди процветают, было бы нечестиво допустить беспорядочное совокупление… да и правители не позволят… Ясно, что в дальнейшем мы учредим браки… насколько только можно, священные. А священными были бы браки наиболее полезные» (458d-e). Поэтому «лучшие мужчины должны большей частью соединяться с лучшими женщинами, а худшие, напротив, с самыми худшими и что потомство лучших мужчин и женщин следует воспитывать, а потомство худших — нет, раз наше стадо должно быть самым отборным. Но что это так делается, никто не должен знать, кроме самих правителей, чтобы не вносить ни малейшего разлада в отряд стражей». Таким образом, общность жен будет лишь относительной, а на самом деле будет замаскированное сватовство: «надо будет установить законом какие-то празднества, на которых мы будем сводить вместе невест и женихов… А определить количество браков мы предоставим правителям, чтобы они по возможности сохраняли постоянное число мужчин, принимая в расчет войны, болезни и т. д., и чтобы государство у нас по возможности не увеличивалось и не уменьшалось» (459d – 460a). При этом правителям придется «нередко прибегать ко лжи и обману — ради пользы тех, кто им подвластен» (459c).

Родившееся потомство сразу же передается в распоряжение должностных лиц. «Взяв младенцев, родившихся от хороших родителей, эти лица отнесут их в ясли к кормилицам… А младенцев, родившихся от худших родителей или от родителей, обладающих телесными недостатками, они укроют, как положено, в недоступном, тайном месте» (460c). На вопрос о том, как же стражи будут распознавать своих детей, следует удивительный ответ: «Никак. Но всякий будет называть своими сыновьями и дочерями мальчиков и девочек, родившихся на десятый или седьмой месяц от дня его вступления в брак, а те будут называть его своим отцом» (461d).

Все эти меры осуществляются ради достижения того, что является величайшим благом государственного устройства (того, «что связует государство»), и исключения величайшего зла (того, «что ведет к потере его единства и распадению на множество частей») (462a). Когда гражданин совершенного государства радуется или скорбит, то государство «все целиком будет вместе с этим гражданином либо радоваться, либо скорбеть» (462e).

Если вспомнить, что помимо избавления от тягот воспитания детей стражи избавлены от угодничества перед богачами, от мелочных житейских забот, а их победа – спасение государства – прекраснее победы на олимпийских играх, то жизнь стражей является счастливой, вопреки обывательскому мнению о счастье (465d).

Жены стражей также должны участвовать в военных походах, да и дети должны наблюдать сражения. Воинов, проявивших трусость, надо переводить в ремесленники или земледельцы, попавших в плен – отдать врагам. В отношении героев «никому не разрешается отвечать отказом, если такой воин захочет кого-нибудь целовать» (466е-468с).

В междоусобных войнах эллинов не следует обращать побежденных в рабство. «Надо приучать щадить род эллинов из опасения, как бы они не попали в рабство к варварам». Надо искоренить мародерство. «Все эллины – близкие друг другу люди, ...а для варваров они – иноземцы и чужаки». Сражения между эллинами и варварами – война, а между эллинами – раздор. Во время раздоров нельзя порабощать и убивать сограждан, жечь дома и опустошать друг у друга поля, памятуя, что цель – наказать виновников раздора и заключить мир. Главкон соглашается: «Наши граждане должны относиться к своим противникам именно таким образом, а к варварам – так, как теперь относятся друг к другу эллины» (469b-471b).

Итак, Сократу при проектировании совершенного государства удалось из­бежать двух опасных волн – провозгласить равноправие женщин и общность жен и детей у стражей. Но ему страшно выска­зать то, что вызовет третью «крупнейшую волну»: совершенное государство «не увидит солнечного света», если не будут царствовать философы или цари не станут философствовать. Философ тот, кто вожделеет ко всей муд­рости в целом. Философ познает не мнения, а бытие и истину. «О тех, кто заме­чает много прекрасного, но не видит прекрасного самого по себе, …мы скажем, что обо всем этом у них имеется мнение, но они не знают ничего из того, что мнят» (472а-479e).

Книга шестая←. Итак, философы – это люди способные постичь то, что вечно тождественно самому себе. Людей с философской душой страстно влечет к познанию. Они стремятся познать все бытие в целом, не упуская из вида ни одной части, ни малой, ни большой. Им свойственны ненависть ко лжи и любовь к истине, рассудительность и бескорыстие. «Мелочность – злейший враг души, которой предназначено вечно стремиться к божественному и человеческому в их целокупности» (486а).

Но осуществимо ли государство, где правят философы? «Если для людей, выдающихся в философии, возникала когда-либо в беспредельности минувшего или существует ныне необходимость взять на себя заботу о государстве — в какой-либо варварской местности, далеко, вне нашего кругозора — или если такая необходимость возникнет впоследствии, мы готовы упорно отстаивать взгляд, что в этом случае был, есть или будет осуществлен описанный нами государственный строй.... Осуществление такого строя вполне возможно, и о невозможном мы не говорим. А что это трудно, признаем и мы» (499cd). Люди должны понять, что «не будет процветать государство, если его не начертят художники по божественному образцу... Взяв, словно доску, государство и нравы людей, они сперва очистили бы их, что совсем нелегко. Но... они с самого начала отличались бы от других тем, что не пожелали бы трогать ни частных лиц, ни государства и не стали бы вводить в государстве новые законы, пока не получили бы его чистым или сами не сделали бы его таковым. ...После этого... они сделают набросок государственного устройства... Разрабатывая этот набросок, они пристально будут вглядываться в две вещи: в то, что по природе справедливо, прекрасно, рассудительно и т.д., и в то, каково же все это в людях. ...Кое-что они будут стирать, кое-что рисовать снова, пока не сделают человеческие нравы, насколько это осуществимо угодными богу (500e – 501c). «Может случиться, что среди потомков царей и властителей встретятся философские натуры», которым удастся избежать порчи. «Достаточно появится одному такому лицу, имеющему в своем подчинении государство, и человек этот совершит все то, чему теперь не верят. ...Если правитель будет устанавливать законы и обычаи, которые мы разобрали, не исключено, что граждане охотно станут их выполнять» (502a-b).

Философ, достойный стать правителем должен обладать способностью воспринять самые высокие познания, которые даже важнее, чем познание справедливости. К ним относится идея блага. По мнению большинства, благо состоит в удовольствиях. Люди, более тонкие, полагают, что оно в понимании. Но и последние сводят понимание к пониманию того, что хорошо (503е -505b).

«К благу стремится любая душа и ради него все совершает..., но ей трудно... понять, в чем же оно состоит» (505d-e). Правитель государства не может остаться в «помрачении относительно этого важного предмета». Страж справедливости и красоты должен знать, в каком отношении они суть благо. Сократ признается, что он не знает, что такое благо (506c), а на просьбу сказать хотя бы его мнение об этом, отвечает, что «все мнения, не основанные на знании, никуда не годятся». Однако он может сказать о том, что «рождается от блага и чрезвычайно на него походит». Сократ, как обычно, начинает со сравнений. В ночной тьме предметы рассматривать трудно, и человека можно принять чуть ли не за слепого. Но мы отчетливо видим предметы, освещенные солнцем, значит, зрение в порядке. Так бывает и с душой. «Когда она устремляется туда, где сияют истина и бытие, она воспринимает их и познает, что показывает ее разумность. Когда же она уклоняется в область смешения со мраком, возникновения и уничтожения, она тупеет, становится подверженной мнениям, меняет их так и этак, и кажется, что она лишилась ума. ... То, что придает познаваемым вещам истинность, а человека наделяет способностью познавать, это ты и считай идеей блага – причиной знания и познаваемости истины» (508d-e). Свет и зрение – «солнцеобразны», но они не Солнце. Также познание и истина имеют образ блага, но они не благо.

Благо подобно Солнцу в еще одном отношении. «Солнце дает всему, что мы видим, не только возможность быть видимым, но и рождение, рост, а также питание, хотя само оно не есть становление. ...Считай, что и познаваемые вещи не только могут познаваться лишь благодаря благу, но оно дает им и бытие, и существование, хотя само благо не есть существование, оно — за пределами существования, превышая его достоинством и силой» (509b).

Есть двое владык: Солнце – владыка зримого мира, благо – умопостигаемого. Зримый мир делится на реальные предметы и на образы (отражения в воде, в зеркалах и т.д.). Умопостигаемый мир также делиться на две области: «Один раздел умопостигаемого душа вынуждена искать на основании предпосылок, пользуясь образами... и устремляясь поэтому не к началу, а к завершению… Другой раздел душа отыскивает, восходя от предпосылки к началу, такой предпосылки не имеющему. Без образов, какие были в первом случае, но при помощи самих идей пролагает она себе путь» (510b). Сократ поясняет это положение примером. Произведения ваяния и живописи «служат лишь образным выражением того, что можно видеть не иначе как мысленным взором». Когда душа стремится к этому виду умопостигаемого, она «вынуждена пользоваться предпосылками и потому не восходит к его началу, так как она не в состоянии выйти за пределы предполагаемого и пользуется лишь образными подобиями, выраженными в низших вещах». Второй раздел умопостигаемого есть то, чего наш разум достигает с помощью диалектической способности. Свои предположения он не выдает за нечто изначальное, напротив, они для него только предположения как таковые, то есть некие подступы и устремления к началу всего, которое уже не предположительно. Достигнув его и придерживаясь всего, с чем оно связано, он приходит затем к заключению, вовсе не пользуясь ничем чувственным, но лишь самими идеями в их взаимном отношении, и его выводы относятся только к ним» (510e – 511c).

С делением зримого и умопостигаемого миров (каждого из них на две области) соотносятся четыре состояния души: «на высшей ступени – разум, на второй – рассудок, третье место удели вере, а последнее – уподоблению»(511e).

Книга седьмая←. Можно уподобить «нашу человеческую природу в отношении просвещенности и непросвещенности вот какому состоянию... Представь, что люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная, представь, невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол. ...За этой стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены... При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат» (VII 514a – 515a). Пещерные жители видят только тени; им они присваивают названия, им же приписывают и звуки, издаваемые людьми, несущими предметы. Эти тени они принимают за истину. Если кого-то из них освободят и выведут наверх, он будет ослеплен ярким светом, но потом поймет истинное положение вещей. Вспомнив премудрость пещерных жителей и славу, воздаваемую тамошним мудрецам, он будет готов вынести что угодно, лишь бы не возвращаться к прошлой жизни. А если он вернется и станет рассказывать сотоварищам истинное положение вещей, они будут смеяться над ним как над безумным.

Смысл аллегории таков: «область, охватываемая зрением, подобна тюремному жилищу, а свет от огня уподобляется в ней мощи Солнца. Восхождение и созерцание вещей... – это подъем души в область умопостигаемого. ...В том, что познаваемо, идея блага – это предел, и она с трудом различима, но... именно она – причина всего правильного и прекрасного. В области видимого она порождает свет и его владыку, а в области умопостигаемого она сама – владычица, от которой зависят истина и разумение» (VII 517b).

Для управления государством не годятся как люди, несведущие в истине, так и те, кто всю жизнь занимается самоусовершенствованием. Когда лучшие натуры научаться видеть благо, им не позволено будет оставаться на вершине. Они должны будут спуститься «к тем узникам» и «разделить с ними труды их и почести». На сомнение Главкона, что из-за этого выдающиеся люди будут жить хуже, чем могли бы, Сократ напоминает, «что закон ставит целью не благоденствие одного какого-нибудь слоя населения, но благо всего государства. То убеждением, то силой обеспечивает он сплоченность всех граждан, делая так, чтобы они были друг другу взаимно полезны для всего общества» (519e). Это не будет несправедливостью по отношению к философам, так как государство создало для них условия для их развития, и они должны «каждый в свой черед спускаться в обитель прочих людей и привыкать созерцать темные стороны жизни». Используя свое высшее познание, они устроят государство «уже наяву, а не во сне, как это происходит сейчас в большинстве государств, где идут... призрачные сражения за власть, – будто это какое-то великое благо». Где всего менее стремятся к власти те, кому предстоит править, там государство управляется лучше всего. Но презрение к власти всего более свойственно философскому образу жизни.

С помощью чего же можно вывести людей «наверх, к свету» и сделать их философами? Прежде всего, с помощью изучение арифметики. Она необходимо для военного дела, но эта наука ведет человека к размышлению. Нас побуждает к исследованию то, что воздействует на ощущения одновременно со своей противоположностью. Именно так действуют на нас единица и число*. Люди с прирожденной способностью к счету восприимчивы ко всем наукам. Обучение счету делает более способными к наукам даже тех, кто туго соображает.

Другой наукой, полезной и в военном деле, и способствующей философскому отношению к миру, является геометрия. Третья такая наука – астрономия. «Небесным узором надо пользоваться как пособием для изучения подлинного бытия». «Как глаза устремлены к астрономии, так уши – к движению стройных созвучий». Астрономия и музыка, словно родные сестры. Однако самое главное для воспитания философов – овладение диалектическим методом. «Когда кто-нибудь делает попытку рассуждать, он, минуя ощущения, посредством одного лишь разума устремляется к сущности любого предмета и не отступает, пока при помощи самого мышления не постигнет сущности блага» (532a). Диалектик тот, кому доступно доказательство сущности каждой вещи (534b).

Теперь можно уточнить принцип отбора правителей. К качествам, указанным ранее, надо добавить острую восприимчивость к наукам и быструю сообразительность. «Ведь души робеют перед могуществом наук гораздо больше, чем перед гимнастическими упражнениями». За философию надо браться не подлым людям, а благородным. У философа не должно хромать трудолюбие и отвращение ко лжи. Ранее, говоря об отборе философов, «мы выбирали пожилых, а теперь выходит, что это не годится... именно юношам принадлежат все великие и многочисленные труды» (536d).

Счет, геометрию и другие знания, подготовительные для диалектики, надо преподавать еще в детстве, не делая форму обучения принудительной. Но детей надо брать и на войну «зрителями на конях». «Пусть они отведают крови, словно щенки». Когда закончатся обязательные телесные упражнения, юношам, отобранным из числа двадцатилетних, надо дать общий обзор изучавшихся им наук, «чтобы показать их сродство между собой и природой бытия. ...Кто способен все обозреть, тот диалектик» (537b-c). Из этих юношей, когда им исполнится тридцать, надо опять произвести отбор, наблюдая «кто из них умеет, не обращая внимания на зрительные и остальные ощущения, подняться до истинного бытия». Но здесь требуется осторожность, так как умение рассуждать может быть обращено во зло. Путем рассуждений можно исказить представление о прекрасном. Так окажется, что он станет нарушителем законов, хотя раньше он их соблюдал. Злоупотребление софистическими рассуждениями особенно свойственно подросткам. К обучению отвлеченным рассуждениям надо допускать лишь упорядоченные и стойкие натуры. Вдобавок необходимо проверить, «устоят ли они перед разнообразными влияниями или же кое в чем поддадутся». На это отводится пятнадцать лет. В пятидесятилетнем возрасте те, «кто всячески отличился», могут занять государственные должности. Они «будут высоко ценить порядочность и ту честь, что с нею связана, но самым великим и необходимым будут считать справедливость; служа ей и умножая ее, устроят они свое государство». Как именно? «Всех, кому в городе больше десяти лет, они отошлют в деревню, а остальных детей, оградив их от воздействия современных нравов, свойственных родителям, воспитают на свой лад, в тех законах, о которых мы говорили. Таким-то вот образом всего легче и скорее установится тот государственный строй, о котором мы говорили, государство расцветет, а народ, у которого оно возникнет, достигнет блаженства» (540e – 541a).

Книга восьмая.← В совершенном государстве правят лучшие. Это аристократический строй. Существующие государственные системы являются в той или иной степени извращенными. Различают четыре вида извращенных государственных устройств. Крито-спартанская система (тимократия), олигархия, демократия, тирания. Государственные устройства промежуточного вида «у варваров встречаются не реже, чем у эллинов». Каждому виду государств соответствует свой духовный склад людей.