Каркают вороны на черных сучьях
Жить хочется - выходит в парк
Неловок и робок - хотел услужить
Днем – нормальный человек
Бываетчто находят и в парадном
Ковер на третьем выбивают
Чья сумка? Подозрительный пакет.
Выбрав конечную рифму, и в большой степени отказавшись от других способов размещения рифмы в стихе, традиционная поэзия оставила вне этой магистральной линии такие возможности маркировки строк, как выделение их начальных отрезков – начальные рифмы.
Такие рифмовки остались в области экспериментальной поэзии, развивавшейся в русской литературе в начале ХХ века. Например, З.Гиппиус принадлежит стихотворение, в котором рифмуются только начала строк:
Верили
мы в неверное,
Мерили
мир любовию,
Падали
в смерть без ропота,
Радо ли
сердце Божие?
Зори
встают последние,
Горе
земли не изжито,
Сети
крепки, искусные,
Дети
земли опутаны.
Наша
мольба не услышана,
Чаша
еще не выпита.
Сети
невинных спутали,
Дети
земли обмануты…
Падали,
вечно падаем…
Радо ли
сердце Божие?
(1910/1914)
Сдвиг рифмы от правого края строки В.Брюсов называл «левизной рифмы». В одном из его стихотворений рифмуются предпоследние слова стиха:
Усни, белоснежное поле!
Замри, безмятежное сердце!
Над мигом восходит бесстрастье!
Как месяц, наводит сиянье
На грезы о нежащей страсти,
На память о режущей ласке…
Конец. Отзвучали лобзанья.
В душе ни печали, ни счастья…
Так спят безответные дали,
Молчат безответные травы,
Одеты холодным покровом,
Под синим, бесплотным сияньем.
Спи, спи, белоснежное поле!
Умри, безнадежное сердце!
(1914)
Еще более связаны звуки стихов в панторифмах, или панторимах, или голоримах, «везде»-рифмах. Эти формы родились также у Великих риториков.
Панторим – довольно распространенное явление в поэзии. Его понимают как парные созвучия всех слов или всех слогов в двустишии.
Параллелизм может быть фонетически неточным, скорее семантическим, и тем самым восходящим к античному гомеотелевту, как, например, в русских народных песнях:
Наедались они да было досыти,
Напивались они да было допьяна,
Стали тут богатыри отдых держать,
Спали тут богатыри трое сутки,
…Улетали все птички за облаки,
Убегали все звери за темные леса.
В русских стихотворениях XVII века панторимы появляются снова как гомеотелевтические множественные созвучия в стихе, выверенные ритмически и семантически, как у Димитрия Ростоцкого:
Несть греха, его же аз не сотворих блудный,
Несть скверны, ея же аз не сотворих студный…
Позже панторимы, как и гомеотелевты, потеряли торжественное и прибрели комическое звучание:
В «Вене» две девицы.
Veni, vidi, vici»
(П.Потемкин)
или переместились в детскую и игровую поэзию (цит. по: Береговская Э., Верже Ж.-М. Занятная риторика. М.: Языки русской культуры, 2002. С.62):
Le Dresseur d’animaux marins se fache
Ce cachalot
Se cache a l’eau.
Cetace, paraissez,
C’est assez paresser!
(Lucienne Desnoues)
(Дрессировщик морских животных сердится. Этот кашалот / Прячется в воде. / Кит, появляйся / Хватит лениться!, фр.)
В данном случае совпадение звучания настолько точное, что можно говорить уже не просто о параллельной рифмовке, а о полностью омофонических стихах, лежащих, во всяком случае по форме, в традиции средневековых риториков.
Возвращение панторифмы в серьезную поэзию происходит в России в начале ХХ века на волне экспериментов Серебрянного века. Не всегда, разумеется, рифмуются все без исключения слоги или слова. Большую степень рифмического параллелизма слов можно найти у В.Брюсова:
Мгновенья мгновеннее
1. Утром
Черный и упрямый локон вьется нежно близ меня,
Но упорно в рамы окон льется снежный отблеск дня.
Тайны ночи побледнели, дали грубы, груб их свет…
Не случайно очи млели! ждали губы губ в ответ!
Ты невольно грудь склонила… Как тревожно дышишь ты!..
О, как больно! Будь, что было! Можно все, - услышь мечты!
Внемлешь? нет? Упрямый локон с плеч скатился, соскользнул…
Иль ты дремлешь? В рамы окон, словно меч, вонзился гул.
(1914)
2. На лыжах
Опьяняет смелый бег,
Овевает белый снег.
Режут шумы тишину,
Нежат думы про весну.
Взглядом, взглядом облелей!
Рядом, рядом – и скорей!
Твой ли стан склонен ко мне?
Все ль обман и сон во сне?
Мир во власти зимних нег,
Миги застит дымный снег.
(1914)
В современной терминологии такие рифмы теперь называются сплошными (В.С. Баевский).
Перебрав почти все возможности расположения рифм, мы приходим к еще одному, названному в традиции УЛИПО стихотворением с чертой. Черта над символом в математической логике есть знак отрицания. Улипист Франсуа Ле Лионне использует черту для обозначения схемы рифмовки, обратной к традиционной – рифма в таких стихах есть везде, где ее обычно нет, и отсутствует там, где она обычно есть, то есть в конце строки. Стихотворение с чертой, таким образом, является обратным панторимом, все, кроме последней его стопы, связаны омонимически точной параллельной рифмовкой:
Gall, amant de la Reine, alla – c’est etonnant –
Galamment de l’arene a la place Dauphine.
(Галл, любовник королевы, идет – это удивительно –
Галантно с арены на место дофина).
Par les bois du djinn ou s’entasse de la peur,
Parle et boit du gin ou cent tasses de bon vin.
(Из лесов джинна, где теснишься из страха,
Говоришь и пьешь джин или сто чашек хорошего вина).
Dans ses meubles laques, rideaux et fauteuils club,
Danse, aime bleu laquais, ris de tes calembours.
(В этой лакированной мебели, занавесках и клубных креслах,
Танцуешь, лакейская душа, смеешься твоим каламбурам, фр.).
Таким образом, в опыте Ле Лионне возможности расположения рифм в строке были доведены до логического завершения.