ЛЕКЦИЯ 8. ОСНОВАНИЯ ЯЛТИНСКОГО МИРА. СОВЕТСКИЕ И АМЕРИКАНСКИЕ ПЛАНЫ ПОСЛЕВОЕННОГО УСТРОЙСТВА В ЕВРОПЕ. 1 страница

ЧАСТЬ II. МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ ПОСЛЕ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ (1945 – 1991 ГГ.).

Новая источниковая база исследований холодной войны. С начала 90-х гг. история холодной войны стала приоритетной темой исторических исследований. Этому было несколько объяснений. Во-первых, с распадом СССР актуализировалась проблема «победителей» и «побежденных» в холодной войне. Во-вторых, на исследователей перестал давить пресс идеологического подхода в оценке причин и процесса холодной войны. В-третьих, открылись архивы СССР и бывших стран советского блока, что активизировало интерес к исследованиям. В-четвертых, интерес к теме был стимулирован появлением обширной мемуарной литературы.

В 1992-94 гг. Историко-документальное управление МИД РФ рассекречивает огромные массивы документов советской внешней политики до рубежа середины 1960-х годов. Были сняты грифы секретности с десятков тысяч дел территориальных управлений МИД, секретариата министра и его заместителей (в том числе В.М. Молотова, А.Я. Вышинского, Я.А. Малика, М.М. Литвинова, С.А. Лозовского и др.). Были открыты для исследования переписка с посольствами, записи бесед, аналитические обзоры и другие важные категории документов. Также открылся доступ к материалам отделов бывшего ЦК КПСС, к стенограммам Пленумов, некоторым бумагам Секретариата и Политбюро. Особенно интересными для историков холодной войны оказались материалы международных отделов, отдела агитации и пропаганды, дискуссии на Пленумах, а также так называемый «Фонд 89» (Фонд состоит из материалов, рассекреченных в целевом порядке для так называемого «Дела КПСС», которое рассматривалось Конституционным Судом России в 1992 г.).

Во второй половине 1990-х годов стали доступны и опубликованы в журналах «Источник», «Вестник», «Исторический Архив», «Новая и новейшая история», «Отечественная история» и в ряде других, ценнейшие материалы, прежде всего, полученные исследователями из Архива Президента Российской Федерации: среди них журнал посетителей И.В. Сталина, записи заседаний на Президиуме ЦК, сделанные В. Малиным в 1954-1964 гг, и др.

Вместе с тем сохраняется ограниченность документальных свидетельств о советской внешней политике, связанная со спецификой документирования заседаний высших органов власти. До 1966 г. не стенографировались заседания Политбюро, не велись записи бесед на даче Сталина, не расшифрованы многие документы. С середины 90-х гг. доступ к архивам МИДа и ЦК КПСС стал затруднительным. Вопрос о передаче исторических материалов Архива Президента в доступ исследователям принципиально решен не был. Ряд материалов Генштаба и других силовых ведомств, военно-промышленных структур, рассекреченных в 1992-93 гг., остается недоступен. О систематическом доступе к этим архивам нет и речи. Без документов военных архивов невозможно составить сколько-нибудь адекватное представление о военной стратегии и военном планировании СССР в годы холодной войны. Полностью, закрыты архивы КГБ. Наконец, не рассекречены (за некоторыми исключениями) шифротелеграммы, т.е. основное средство коммуникаций между Москвой и загранпредставительствами.

Таким образом, в распоряжении исследователей оказалась хотя и очень большая, но фрагментарная источниковая база, к тому же без важнейших рабочих и политических документов. Хуже всего то, что исследователи плохо представляют себе, что еще скрывается в архивах. Например, работу в Архиве внешней политики РФ затрудняет отсутствие описей, что делает нормальное историческое исследование невозможным. Многие архивные свидетельства были уничтожены, иногда намеренно, чтобы скрыть правду, или вследствие политических или природных катаклизмов. В результате возникший пробел трудно восполнить, опираясь лишь на документальные свидетельства.

В 90-е гг. были реализованы крупные исследовательские проекты по публикации архивных документов и изучению периода холодной войны. Среди них заметное место занимают труды творческих коллективов Института всеобщей истории РАН, Института славяноведений и балканистики РАН, Международного фонда «Демократия». За рубежом наиболее плодотворной является деятельность Института Вудро Вильсона (США), сконцентрировавшего в своих архивах массивы документов стран Восточной Европы и СССР.

Особенности современных интерпретаций холодной войны. Долгие годы советские как, впрочем, и западные историки по образному выражению Дж. Гэддиса «хлопали одной ладошкой», изучая холодную войну на базе западных архивных материалов. Для того, чтобы лучше понять суть проблем, стоящих перед отечественными историками в освещении холодной войны, обратимся к научным дискуссиям между ними. В частности к международному «круглому столу» проведенному в Москве 19-20 марта 1998 г.[25]

В своем вступительном слове Академик РАН А.О. Чубарьянподчеркнул, что так называемый сталинский период в холодной войне раньше сводился к вопросу об ответственности за ее начало. Ученые отказались от такого подхода, так как подобная дискуссия уводила их в область политических и идеологических споров, далеких от процесса поиска научной истины. Тем не менее, когда речь идет о Сталине, неизбежно затрагивается проблема хронологических рамок холодной войны. Но если раньше внимание историков концентрировалось вокруг первых послевоенных лет, преимущественно 1946 г., то теперь исследователи пытаются заглянуть, например, в 1944 г. Есть ученые, которые вообще хотели бы отодвинуть холодную войну на 30-40 лет назад. Такой подход, по мнению А.О. Чубарьяна, не представляется конструктивным. Холодная война - это феномен послевоенного времени. Но идея проследить ее взаимосвязь с тем, что происходило на заключительном этапе так называемого Великого союза, или антигитлеровской коалиции, вполне здоровая. Это позволит, отметил Чубарьян, более реалистично посмотреть на сущность Великого союза, который имел бесспорные достижения в объединении усилий, направленных на разгром Германии, но не устранил различий во взглядах Сталина, Рузвельта и Черчилля.

Несмотря на короткий период новой российской историографии холодной войны в ней можно проследить несколько периодов концептуальных изменений.

В конце 80-х гг. в период утверждения «нового мышления» М.С. Горбачева и с распадом Советского Союза многие исследователи находились под влиянием представлений о возможности утверждений общечеловеческих, гуманистических и пацифистских моральных принципов в международных отношениях. «Что такое сегодня мораль в области внешней политики? Это – совместные действия во имя отстаивания прав человека, свободы, независимости человека и народов, это – проблема защиты мира и окружающей среды, это – проблема глобальной безопасности, не безопасности для кого или для чего, от кого или от чего, это – совершенно иной аспект»[26]. Под таким углом А.О. Чубарьян рассматривает советскую внешнюю политику, важнейшими факторами определения которой были «крайняя идеологизация и политизация, комплекс непогрешимости, комплекс превосходства, рассмотрение всего под углом классовых интересов». «Все это в совокупности, - заключает историк, - деформировало моральные принципы политики…»[27]. С самого начала в ленинском понимании проблема морали не стояла в советской внешнеполитической доктрине. Основу концепции составляли идеи классовой борьбы и классовых интересов.

А. О. Чубарьян ставит также проблемы национального и государственного интересов. По его мнению обеспечение интересов государства и его безопасности должно не наносить ущерба национальным интересам других. «Национальный интерес в идеале должен соответствовать интересам человечества. Тогда внешняя политика станет моральной, гуманной и этически справедливой»[28].

Слова А. Чубарьяна отражали настроения многих российских историков в начальный постсоветский период о том, что после прекращения противостояния СССР-США установится новый мировой порядок, основанный на «морально-этических нормах международных отношений и внешней политики». Значительная часть опубликованных в этот период исследований оценивала советскую внешнюю политику под углом критики принципов классовой борьбы и классовой непримиримости к государствам с иной социально-экономической системой. В этот период было опубликовано не так уж много тематических и систематизированных сборников документов, но публикация отдельных документов зачастую приводила к концептуальным революциям в оценке холодной войны.

Начиная с 1993 года в исследованиях заметно выросло критическое отношение к Западу, и прежде всего к внешней политике США и НАТО на Ближнем Востоке, Балканах, в российском «ближнем зарубежье». Стало модным рассуждать о международных отношениях в терминах классической геополитики.

Становление нового политического режима в начале XXI века сделало снова востребованным историческое сопровождение формирующейся национальной идеологемы, основу которой составляет эклектическая смесь самодержавного и коммунистического патриотизма. Отличительной особенностью формирования новой национальной идеологемы является ее устремление в прошлое, обращение к традиции, а не к будущему. Историческая наука стремительно политизируется, объективные исследования перестают быть востребованными, возросла роль заказных материалов для СМИ, подготовленных авторами, неизвестными профессиональному сообществу. И тем не менее, публикации 90-х гг. неотвратимо изменили интерпретации холодной войны в отечественной историографии.

Идеология и realpolitik в советской внешней политике. В современной российской и зарубежной литературе продолжается дискуссия о соотношении идеологии и realpolitik в деятельности советского руководства в период сотрудничества в антифашистском блоке[29]. Что превалировало в действиях советского руководства - идеология или прагматические интересы? Сталин - реалист или твердый приверженец марксизма-ленинизма? Ответы на эти вопросы зависят не столько от поисков новых архивных документов, сколько от осмысления уже известных фактов.

Не менее интересен вопрос о механизме принятия решений в советском руководстве. Все ли зависело от Сталина или решения были результатом борьбы идей и точек зрения? Известно о влиянии советского военно-промышленного комплекса на процесс принятия решений, но наши знания об этом относятся к более позднему периоду. А в какой мере на последней стадии войны в этот процесс включались военные, органы безопасности? Сталинская акция против Г.К. Жукова имеет основания быть рассмотренной в контексте влияния военных на принятие политических решений.

О месте идеологии и политики в советской внешней политике пишет А.О. Чубарьян: «Геополитика и курс на распространение социализма развивались во взаимодействии, это не были взаимоисключающие моменты». На разных этапах они как цель и средство «часто менялись местами».

По мнению исследователя В.К. Волкова в течение периода с 1917 г. по 1991 г. над нашей страной, а также рядом стран Восточной Европы был поставлен коммунистический эксперимент. Идеологические установки пронизывали все ходы Советского Союза на международной арене. В. К. Волков указывает на генетическое родство концепции «мировой революции», провозглашенной после Октябрьской революции, и возникшей в ходе второй мировой войны концепции «мировой социалистической системы». Автор обращает внимание на выступление известного идеолога партии Д.З. Мехлиса на партийной конференции в феврале 1941 г., когда тот заявил, что территориальное расширение СССР и появление в его составе новых республик (прибалтийских) – это и есть расширение сферы социализма. Укрепление режимов народной демократии на заключительном этапе войны В.К. Волков рассматривает как продиктованное «политико-идеологическими мотивами», которые «взяли верх над соображениями национально-государственного порядка».

По мнению О.А. Ржешевского историки располагают достаточными документами, которые показывают, как понимались и реализовывались национальные интересы в Советском Союзе. Первой задачей являлось возвращение в состав СССР тех территорий, которые были отторгнуты от царской России и от Советской Республики в 1918-1920 гг. И эта задача хотя и не полностью, но была решена. Вторая задача заключалась в том, чтобы создать «пояс безопасности» на западных границах СССР. Можно спорить о том, справедливыми или несправедливыми методами это осуществлялось. Но задача была ясна и последовательно проводилась в жизнь. И на какой-то исторический период эти цели были достигнуты. Поэтому О.А. Ржешевский выражает несогласие с точкой зрения американского профессора В. Мастны, утверждающего, что политика Сталина потерпела банкротство.

Другой российский исследователь Л.Н. Нежинский доказывает, что с первых дней советской власти советская внешнеполитическая доктрина базировалась на «двойственной основе: с одной стороны – курс на мировую революцию и ее поддержку; с другой стороны – стремление обеспечить мирные условия дальнейшего существования возникшего строя». Впоследствии эта двойственность трансформировалась в два принципа советской внешней политики: пролетарский интернационализм и мирное сосуществование. Среди вопросов, требующих углубленного исследования, Л.Н. Нежинский назвал проблему «финляндизации» как реальной альтернативы жестко конфронтационному курсу. Он также предложил изучить различия в сталинской политике по отношению к странам Центральной и Юго-Восточной Европы, с одной стороны, и к Китаю, с другой. Касаясь дискуссии о «прокоминтерновской» и «пронаркоминдельской» ориентациях в советской внешней политике, Л.Н. Нежинский заметил, что с марта 1919 г. была только одна линия – «прополитбюровская», а с апреля 1925 г. она все больше стала носить отпечаток личности Сталина.

Л.Я. Гибианский назвал «квазидилеммой» постановку вопроса о том, что было важнее для сталинской внешней политики — обеспечение национальной безопасности или внешняя экспансия? То и другое органически сочеталось и даже фактически совпадало.

А.О. Чубарьян полагает, что в профессиональном сообществе российских и американских исследователей постепенно утверждается «более сложное и «компромиссное» объяснение советских намерений». «Речь идет о некоем единстве идеологии и государственных интересов. Это взаимодействие может быть прослежено на множестве примеров. Если говорить о сталинском периоде, то следует, в частности, упомянуть решение Кремля о плане Маршалла. Существовали реальные экономические интересы, одновременно Сталин постоянно стремился расширить влияние социализма на Восточную Европу и опасался за судьбу Чехословакии и прочих стран этого региона в случае их вовлечения в орбиту плана Маршалла. Само понятие «реальные интересы» имеет более сложный и комплексный смысл, чем только конкретные политические цели. В общем плане целью советской стратегии и советских намерений было распространение воздействия Советского Союза, а следовательно, и социализма».

Не простой задачей, считает И.В. Гайдук, является и изучение соотношения между дипломатией и пропагандой в холодной войне. На первый взгляд является очевидным, что политика СССР была более идеологизирована, чем западных стран. По крайней мере, многие западные историки считают это аксиомой. Но углубленный взгляд на позиции и конкретные действия участников послевоенной конфронтации приводит к убеждению, что и на Западе идеология и пропаганда играли не менее важную роль. Например, в 1945-1947 гг. американские правящие круги должны были найти приемлемое оправдание для отказа от политики сотрудничества и добрососедства с Советским Союзом, свойственной периоду второй мировой войны, в пользу более жесткой и бескомпромиссной позиции в ответ на действия Москвы в регионе Восточной Европы. Это было тем более актуально, если принять во внимание состояние общественного мнения западных стран, в целом благоприятного по отношению к СССР. Несомненно, решение этой задачи требовало противопоставления «благородной» политики США, основывавшейся на высоких принципах «вильсонизма», коварным и агрессивным акциям советского диктатора, которые несли опасность западным демократиям. Воинственная риторика западных политиков имела целью оправдание наращивания вооружений в 40-50-х годах, гонки вооружений в 60-х годах, поддержки проамериканских переворотов и прямых интервенций в другие страны после 1945 г.

Важным аспектом изучения инструментов ведения холодной войны является анализ их сочетания в политике различных государств. Следует выяснить, как менялись политические методы ведения холодной войны в зависимости от обстоятельств, ситуации в мире, характера политического руководства. В отношении Советского Союза можно с уверенностью сказать, что они будут различными для периодов правления Сталина, Хрущева и Брежнева.

Например, А.О. Чубарьян отмечает, что в послесталинское время подход советского руководства к ключевым вопросам международных отношений существенно изменился, в том числе и к взаимодействию идеологических и конкретно-прагматических проблем. В отдельные периоды, несмотря на очевидное смягчение международной напряженности, идеологические подходы к западным партнерам порой даже ужесточались. Вообще вопрос о динамике эволюции холодной войны в 60-80-е годы становится одной из важных тем исследовательских проектов и международного научного сотрудничества.

В теоретическом и методологическом плане, продолжает А.О. Чубарьян, очевидный интерес вызвали попытки исследователей рассматривать холодную войну в контексте системного анализа международных отношений. Это выводит ее изучение на новый уровень, сближая методы исторической науки и политологии, и предполагает рассмотрение разнообразных факторов и подсистем в их взаимодействии и взаимосвязи. В поле зрения ученых попадают вопросы баланса сил, соотношения глобального, регионального и национального, экономики, политики и идеологии, объективного и субъективного и т.п.

Возникает и весьма интересный вопрос о стабильности международных отношений в период холодной войны. Справедливое и расхожее понимание истории холодной войны как феномена, создавшего и усиливавшего конфронтацию и отравлявшего всю систему международных отношений, существует в сочетании с тем, что она не переросла в войну «горячую». Выработанные некие «правила игры» позволили избежать глобального столкновения, даже в период такой острой ситуации, какой был карибский кризис. В связи с этим нуждается в большем внимании исследователей проблема локальных войн, в которых как бы выплескивалась энергия конфронтации, снижая порог столкновения более общего масштаба.

Фактор Сталина в советской внешней политике. Ни для кого не является секретом, что Сталин целиком и полностью формировал советскую внешнюю политику, именно он принимал основные внешнеполитические решения.

В одном случае историки (Э. Радзинский, В. Зубок, К. Плешаков) делают упор на фактор личности Сталина, его дьявольскую склонность и способность к конфронтации. По их мнению, внешние условия, действия союзников и соперников, экономические, военные и иные проблемы - все это преломлялось через личность и психологию тирана. Несмотря на сильные стороны Сталина, его циничный реализм, особенности его тиранической натуры - патологическая подозрительность ко всем и вся, абсолютное упование на коварство и право силы - сыграли главную роль в быстром сползании к холодной войне.

По мнению других (В.С. Лельчук, Дж. Гэддис) «такой человек» как Сталин, не мог сотрудничать с Западом.

В последнее время утверждается мнение о Сталине как реалисте, в деятельности которого проявлялись как патологические, так и прагматические черты. Сталин, пишет А.О. Чубарьян, «не страдал сентиментальностью, это был жесткий и прагматичный диктатор». «…Сталинская трактовка идей мировой революции существенно отличалась от ее понимания в 20-30-х годах. Сталин был весьма прагматичным и циничным политиком, поэтому идеология для него также была скорее средством и инструментом, чем целью. … в частности, на примере корейской войны. Обнаруженные в российских архивах документы ярко иллюстрируют политику Сталина в связи с ее началом. Сталин думал о позициях СССР на Дальнем Востоке, о противодействии Соединенным Штатам Америки, о распространении социализма, о поддержке китайских коммунистов, но одновременно в поле его зрения находились подспудно нарастающие противоречия и соперничество с лидерами нового коммунистического Китая. Столкновение или взаимодействие тех же тенденций проявлялось в подходе Сталина к германским делам и к Западной Европе в целом. В одном из докладов, посвященном теме «Холодная война и Европа», приводились интересные факты о позиции Москвы в связи с выборами в Италии после второй мировой войны. В Кремле, естественно, приветствовали бы победу на выборах левых сил (компартии и левых социалистов) и в то же время испытывали беспокойство по поводу возможной реакции лидеров США и других стран Западной Европы, т.е. имел место тот же дуализм - идеологии и государственных геополитических интересов», - утверждает А.О. Чубарьян.

По мнению В.Л. Малькова, «когда Сталин убедился, что реальной материальной помощи от Запада не будет, он, подталкиваемый внутренними обстоятельствами, пошел на конфликт». «Надо признать, - продолжает он, - что Сталин был выдающимся русским царем - не коммунистом, а именно царем, у которого в голове всегда было несколько вариантов выбора». В свою очередь, С. Кудряшов, обращаясь к т.н. «процентному соглашению» Сталина с Черчиллем в октябре 1944 г., о котором подробнее будет говориться далее, доказывает, насколько Сталин «легко пренебрегал идеологическими соображениями во имя личных или геополитических интересов».

Чтобы лучше понять Сталина таким, каким он был в 1945-1946 гг., считает B.C. Лельчук, надо немного вернуться назад. Недавно вышла в свет книга ученого О.В. Хлевнюка, посвященная процессу принятия решений в Политбюро ЦК ВКП(б). Она помогает понять психологию Сталина, сформировавшуюся в эти годы и наложившую отпечаток на его последующую деятельность. Поэтому, чтобы понять холодную войну, нужно ознакомиться с теми работами, которые посвящены более раннему периоду, в частности 30-м годам, когда Сталин был уже единоличным «хозяином», как его называли подчиненные. В этом помогут и опубликованная переписка 20-30-х годов между Сталиным и Молотовым, и книга Н.С. Симонова и другие публикации.

Соратники Сталина, пишет Н. Егорова, отмечали три главные психологические особенности диктатора: 1) не покидавшее его (даже в годы войны) недоверие в отношении мотивов поведения западных держав; 2) «невероятная подозрительность» и 3) «мания величия». Роберт Такер, который недавно закончил работу над очередным томом «сталинианы», в одной из последних публикаций подчеркнул, что Сталин был не только «коммунистом, мыслившим в категориях Российской империи», «но и величайшим в этом веке поборником холодной войны, человеком, чьей всепоглощающей страстью в жизни была борьба с теми, кого он считал своими врагами».

Большие разногласия существуют в оценке того, что замышлял Сталин в последние годы жизни. Согласно новым материалам из Президентского Архива, считает В.П. Наумов, Сталин на всех парах готовился к третьей мировой войне. Составными компонентами этой подготовки было установление атмосферы страха и репрессий внутри страны (в том числе «разоблачения связанных с США сионистских кругов»), секретные приготовления к операциям на Аляске и тихоокеанском побережье США. По мнению автора, «задача состояла в том, чтобы сразу перенести войну на территорию США». Сталин верил в то, что «любой ядерный удар был бы для американцев сокрушительным, возникла бы паника и американцы бы капитулировали». Сам вождь не боялся ядерной войны.

А.А.Фурсенко, напротив, полагает, что в последние месяцы жизни Сталин был способен вынашивать планы на мирное сосуществование с Западом.

Происхождение и природа кризисов холодной войны. Эта тема продолжает оставаться одной из наиболее дискуссионных. Исследователи обсуждают природу кризисов холодной войны, их влияние на развитие конфронтации между Востоком и Западом, последствия этих кризисов. Например, были ли эти кризисы способом пробы сил противостоящих друг другу блоков или они служили естественным путем разрядки напряженности, накопленной в предшествующий период?

Новые архивные документы подтверждают, что уже осенью 1945 Сталин считал противоборство с Западом неизбежным и поспешил предупредить своих ближайших соратников о невозможности «разрядки» после войны.

А.А. Данилов и А.В. Пыжиков полагают, что истоки «холодной войны» лежат в принципиально различных национальных интересах СССР и стран Запада, оформившихся еще на заключительном этапе второй мировой войны. Расхождение позиций союзников было неизбежным. Оно лишь могло иметь иные формы конфронтации и соперничества.

B.C. Мясников попытался определить место холодной войны во всемирной истории и обосновал ее схожесть с религиозными войнами прошлого. По его мнению холодная война являлась следствием того, что две разные идеологические и социально-экономические системы не могли уживаться без конфликтов. В связи с этим известная теория мирного сосуществования, как показал опыт послевоенного противостояния, себя не оправдала. Она не смогла стабилизировать международную ситуацию, и мир первоначально разделился на два лагеря, а ныне он делится на победителей и побежденных.

И.В. Гайдук считает, что исследователям еще предстоит определить что такое кризисы холодной войны. Нет единства мнений в отношении противостояния вокруг Берлина в 1945-1946, 1948-1949 и 1958-1961 гг., вторжения советских войск в Венгрию в 1956 г., Чехословакию в 1968 г. и Афганистан в 1979 г., кубинских событий 1962 г. и англо-французской интервенции в районе Суэцкого канала, характера конфликта в Индокитае в 50-70-е годы, ситуации на Ближнем Востоке вплоть до начала 80-х годов и напряженности вокруг Польши в 1981-1982 гг. В то же время отдельные исследователи региональных проблем пытаются представить некоторые события на Дальнем Востоке, в Скандинавии и Африке как международные кризисы, оказавшие влияние на ситуацию в мире. Очевидно, что специалистам по истории холодной войны необходимо изучить все ситуации, связанные с обострением международной напряженности, и классифицировать их в зависимости от значимости и последствий.

В продолжение этой темы И.В. Гайдук полагает, что еще одним аспектом рассматриваемой темы является проблема взаимосвязи и взаимовлияния событий и процессов, происходивших в различных регионах земного шара. К примеру, было бы полезным выяснить, существует ли какая-либо связь между последствиями Берлинского кризиса 1948 г. и позицией Москвы в отношении планов Ким Ир Сена развязать войну против Южной Кореи двумя годами позже. Или как сказалась победа коммунистов во главе с Мао Цзэдуном в Китае на оценке Соединенными Штатами процессов в Юго-Восточной Азии. Внимание исследователей может быть сосредоточено на роли доктрин и планов использования атомного оружия и обычных вооружений, на соотношении методов дипломатии и пропаганды в текущей политике главных участников послевоенного противостояния, на значении подрывной деятельности и так называемой «пятой колонны» в достижении намечаемых целей.

По мнению B.C. Лельчука истоки холодной войны следует искать во многих казалось бы незначительных фактах. Известны свидетельства того, что Сталин вместе с Г.М. Маленковым после Сталинградской битвы подготовили документ о задачах советской разведки, в котором первой задачей ставилось создание разведывательной сети в США. Любопытен, например, и такой факт. В узком кругу Сталин называл союзников СССР «союзнички». Однажды он вызвал будущего министра нефтяной промышленности Н.К. Байбакова и спросил его, не задушат ли союзники СССР, лишив его нефти. Затем Сталин дал ему указания по развитию этой отрасли промышленности после войны, чтобы быть независимым от «союзничков». Есть интересные документы, которые содержат выступления Сталина перед военными после войны. Он говорил о необходимости развития военно-морского флота в ближайшие 10-12 лет. Он все время исходил из срока 10 или 15 лет, так как хотел выиграть время. Именно этот период понадобился полуголодной стране, чтобы создать свою ракетную технику. Опираясь на эти и другие факты из жизни страны, можно понять действия Сталина на внешнеполитической арене.

Параллельно с ухудшением физического состояния Сталина начали давать о себе знать различные политические в группы руководстве страны и усиливаться влияние отдельных личностей. Если в 1937 г. Сталин читал все протоколы допросов, то в конце 40-х годов не вник даже как следует в «ленинградское дело». Изучая документы в связи с историей ноты 1952 г. по германскому вопросу, можно заметить раздражение Сталина тем, что он забыл об одном из своих распоряжений относительно разговора с президентом ГДР В. Пиком.

Доктринальные основы советской внешней политики. Не получила поддержки в отечественной историографии точка зрения некоторых исследователей, согласно которой советская внешнеполитическая экспансия была связана с некоторым «имперско-революционным идеологическим кодом» (М. Агурски, В.М. Зубок, К.В. Плешаков).

В.Л. Мальков и В.О. Печатнов отвергают точку зрения Р. Пайпса о том, что идеологические соображения и потребность сталинского режима к постоянной экспансии должны играть главную роль в анализе причин холодной войны. М.М. Наринский и А.М.Филитов обращают внимание на преемственность и ограниченность геополитических интересов СССР при переходе от Второй Мировой войны к холодной войне. На основании материалов правительственных комиссий И.Майского (по репарациям), М.Литвинова (по мирным договорам) и К.Ворошилова (по условиям перемирия с Германией), они заключают, что советские представления о послевоенном устройстве допускали возможность договорного раздела сфер влияния с западными державами.