Характеристика историографии Просвещения в целом

Тема. Просветительская историография XVIII в.

Лекция 5

 

 

Цель. Охарактеризовать историографию Просвещения, раскрыть сущность взглядов главных представителей французского и английского Просвещения.

 

Содержание

1. Характеристика историографии Просвещения в целом.

2. Главные представители французского и английского Просвещения.

 

Основная литература

1. Вольтер Ф. М. Эстетика. – М., 1974.
2. Историография античной истории / Под ред. В. Н. Кузищина. – М., 1980.
3. Виппер Р. Ю. Общественные учения и исторические теории XVIII и XIX вв. – Иваново-Вознесенск, 1925.
4. Шмурло E. Ф. Вольтер и его книга о Петре Великом. – Прага, 1929.
5. Шапиро А.Л. Историография с древнейших времен по XVIII век: Курс лекций. – Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1982.

 

Дополнительная литература

1. Блок М. Апология истории или ремесло историка. – М., 1973.
2. Болингброк. Письма об изучении и пользе истории. – М., 1978.
3. Волгин В. П. Развитие общественной мысли во Франции. – М., 1977.
4. Кондорсэ Ж. А. Эскиз исторической картины прогресса. – М., 1936.
5. Монтескье Ш. О духе законов или об отношениях, в которых законы должны находиться к устройству каждого правления, к нравам, клима­ту, религии, торговле и т. д., ч. 3. – СПб., 1900.
6. Плеханов Г. В. Материалистическое понимание истории. – В кн.: Плеханов Г. В. Соч., т. XXIV. – М.; Л., 1927.
7. Тюрго А. Р. Избран. филос. произв. – М., 1937.

 

 

В XVIII столетии и особенно во второй его половине про­исходили крупнейшие сдвиги в экономической и социально-поли­тической жизни народов континентальной Европы. Этот период характеризуется успехами капиталистического производства и торговли, развитием производственных отношений, буржуазной идеологии. А конец XVIII в. ознаменовался буржуазной рево­люцией во Франции, давшей толчок политическим движениям в других европейских государствах.

Степень проникновения в жизнь разных стран буржуазных производственных отношений и буржуазной идеологии была, конечно, далеко не одинаковой. Большего развития они достигли во Франции — классической стране просветительской идеологии. В России, где во второй половине XVIII в. сложился капита­листический уклад и в 1773-1775 гг. разразилась крупнейшая крестьянская война, просветительская идеология тоже стала про­бивать себе дорогу. Но здесь она отличалась рядом особенно­стей. Своя специфика была присуща и просветительской идеоло­гии в других европейских странах.

Эта идеология приобретала различную направленность в со­ответствии с социальными нуждами и интересами выступавших против феодализма крупной буржуазии, мелкой буржуазии и рабочих. Различия эти особенно отчетливо проявлялись в отно­шении просветителей к разным формам собственности. Так, Вольтер, считая, что феодальная собственность возникла в ре­зультате разбоев варварских времен, признавал ее незаконной, а крупную буржуазную собственность — естественной и законной. Если вы запрещаете богачу есть рябчиков, писал он, вы этим обкрадываете бедняка, который мог содержать семью ловлей дичи, продаваемой богачу. Руссо, наоборот, считал, что круп­ная собственность и роскошь не должны иметь места. Он даже говорил, что установление частной собственности было вели­чайшим несчастьем человечества. Но выступая против общест­венного неравенства, Руссо не был врагом всякой вообще соб­ственности. Он считал разумным общество, основанное на мелкой собственности. Наконец, Мелье, Мабли, Морелли выдвигали коммунистические теории, направленные против всякой частной собственности.

Как видим, в рамках французского Просвещения XVIII в. выступали теоретики, по-разному решавшие острую проблему собственности. Но феодальная эксплуатация, феодальный со­словный строй и религиозное мракобесие вызывали возмущение у всех французских просветителей. Борьба, которую они вели против праздности и лени привилегированных верхов, непомер­ных повинностей и налогов, взимаемых с непривилегированных низов, борьба за равенство людей перед законом, за свободу совести, за политическую свободу для буржуазии являлась в то же время борьбой за права и интересы всего третьего сословия — за интересы широких народных масс.

Эти принципы просветительской идеологии определяли и ха­рактер исторических произведений, возбуждавших в читателях гнев против лжи и невежества, суеверия, фанатизма, тирании и угнетения масс, против религиозных и династических войн и кровавых дел инквизиции. Определяя главную задачу про­светительской историографии, Вольтер писал; «Человек со здравым смыслом, читая историю, занят главным образом ее опровержением».' При этом нужно учитывать, что самое опро­вержение истории и отрицание исторического прошлого было исполнено могучей созидательной силой и гуманистического стремления, как говорил Вольтер, «научить людей не пресле­довать людей».

Решительное осуждение отживающих феодальных по­рядков сыграло большую роль в историографии, так как никто до просветителей XVIII в. не решался так беспощадно крити­ковать общественные институты эпохи феодализма и феодальную идеологию. В их исторических произведениях события прошлого утрачивали черты святости и лакировки, которые им придавали поборники королевской власти и католицизма.

С критическим отношением к историческому прошлому об­щества у просветителей или, во всяком случае, у некоторых из них сочеталось стремление понять законы, на которых основы­вается жизнь общества. Монтескье и другие ученые эпохи Про­свещения настойчиво искали причины происходивших собы­тий, законы истории. Было бы странно, считал Вольтер, если бы вся природа повиновалась законам и лишь человек, «не­большое животное в пять футов», мог бы действовать по своей прихоти. Подобно тому как все тела подчиняются закону тя­готения, а грушевые деревья не могут приносить ананасы, каждое историческое событие подчинено необходимости. «Ког­да я хочу сделать то, что хочу, тогда я свободен: но я хочу в силу необходимости, ибо иначе я хотел бы беспричинно, что невозможно».

Выдающиеся успехи естественных наук, открытие ранее не­известных законов природы приводили ученых XVII в. к мысли о господстве закономерности и в обществе. Об этом, как мы видели, говорил Гоббс, и эту мысль просветители XVIII в. усвоили у философов XVII в. Аналогии, которые по традиции устанавливались между законом всемирного тяготения и зако­нами общества, приводили иногда просветителей к механическим представлениям об общественной жизни. Законы, управляющие этой жизнью, представлялись такими же вечными и неизменно действующими, как закон тяготения. К таким же представлениям приводили традиционные идеи о неизменности человеческой природы, которая определяет причины человеческих поступков. Но рядом с утверждениями о тождественности законов при­роды и общества и бесконечно повторяющихся в круговороте явлениях общественной жизни ученые XVIII в. развивали мысль о коренном различии природных и общественных закономерно­стей. Так, французский философ и экономист А. Р. Тюрго писал, что явления природы заключены «в круге всегда ограниченных переворотов», что растения и животные воспроизводятся из поколения в поколение, а время только «воссоздает образ того, что само разрушило». Совсем не то в человеческом обществе. Последовательное движение людей представляет меняющееся из века в век зрелище. «Разум, страсти, свобода беспрестанно порождают новые события. Все эпохи сплетены цепью причин и следствий, связывающих данное состояние мира со всеми предшествующими состояниями», — писал Тюрго.

Вольтер тоже признавал прогресс и считал его движущей силой разум, идущий по пути накопления знаний. Новые науч­ные открытия и распространение просвещения преобразуют че­ловеческую жизнь, совершенствуют земледелие, ремесла, ману­фактуры, развивают мореплавание и торговлю, повышают благо­состояние людей. Человеческий разум приводит к достижениям искусств и преодолению суеверий, к нравственному возвышению и совершенствованию законов и социальных отношений. Эти мысли Вольтера развил Кондорсэ, выступивший в 1794 г. с «Эскизом исторической картины прогресса человеческого ра­зума». Кондорсэ выводил из развития знаний не только рост культуры, но и социальную динамику. Так, общественное не­равенство было, по его мнению, следствием использования знаю­щими людьми своего превосходства. Эти люди скрывали знания и распространяли заблуждения и мифы, чтобы утвердить деспо­тизм и угнетение. А затем на смену метафизической науке приходят истинные положительные знания. И чем выше стано­вятся их успехи, тем большими становятся и успехи обществен­ной свободы.

Можно было бы привести и другие высказывания просвети­телей о корнях прогресса, усматриваемого в расширении зна­ний, научных открытиях, развитии идей, и связанном с ним улучшением нравов и обычаев. Обобщая эти высказывания, Г. В. Плеханов отметил, что они состояли в объяснении «исто­рической эволюции эволюцией нравов и идей или, как говорили в XVIII веке, мнений». Плеханов показал, что тезис просвети­телей XVIII в. о том, что «мнения правят миром», характери­зует исторические воззрения даже философов, которые в пони­мании природы стояли на материалистических позициях (Голь­бах, Гельвеций). Этот тезис характерен и для Монтескье, отводившего немаловажную роль в истории географической среде.

Подвергая критике идеалистическое понимание истории про­светителей XVIII в., Г. В. Плеханов говорил, что идеи несом­ненно имеют большое влияние на поведение людей. «Но мы имеем право спросить себя: не управляются ли, в свою очередь, чем-либо управляющие миром идеи? А ответ на этот вопрос заключается в том, что идеи управляют миром не как верховный властитель, что они, в свою очередь, чем-то управляются и что, следовательно, тот, кто ссылается на идеи, далеко не указывает нам основную, самую глубокую причину исторического процесса. Есть поэтому доля истины в идеалистическом понимании истории, но в нем нет еще всей истины».

Представления просветителей о закономерности общественной жизни и об историческом прогрессе, основанном на достижениях человеческого разума, противоречили их утверждениям о нера­зумности и противоестественности многовековой истории. Воль­тер находил во всей прошлой истории только четыре периода, когда человечество делало большие успехи: век Филиппа и Александра Македонских, век Цезаря и Августа, век Медичи и век Людовика XIV. В эти периоды творили великие ученые, художники, гиганты культуры. На протяжении всей остальной истории человеческий разум был порабощен, и господствовали невежество, нетерпимость и инертность. При таком понимании закономерности общественного развития и прогресса возникает вопрос, почему на протяжении четырех коротких периодов разум побеждал нетерпимость и инертность, а на протяжении всей остальной истории человечества оставался побежденным. Ни Вольтер, ни другие просветители не давали ответа на этот вопрос.

Отрицая рабство, феодализм, деспотизм и другие многовеко­вые формы социального и духовного гнета, просветители еще не открыли, что в ходе своего исторического развития одни и те же общественные институты из разумных и прогрессивных превращаются в неразумные, реакционные и нуждающиеся в ликвидации. Не умея диалектически подойти к явлениям про­шлого, они, таким образом, не могли согласовать закономерное и прогрессивное развитие общества с революционной идеей отрицания и опровержения исторического прошлого. Но глубокая внутренняя противоречивость исторических взглядов просвети­телей не может служить помехой признанию их выдающихся философско-исторических достижений. Как критика и опровер­жение феодальных порядков, идеологии и понимания истории, так и идеи закономерности и прогресса в общественной жизни были для своего времени крупным научным достижением.

К числу достижений просветительской историографии XVIII в. должно быть отнесено и расширение тематики исторических трудов. Мы уже отмечали, что, по сравнению со средневековыми историками, историки Возрождения и особенно XVII в. стали больше изучать правительственную деятельность, касающуюся просвещения, наук, судопроизводства, полиции, хозяйства и быта. Историки Просвещения сделали дальнейший шаг вперед. В поле их зрения не только правительственная политика, относящаяся к просвещению, экономике или народному быту, но и само развитие просвещения, экономики, быта, не только государи, но и ученые, художники, другие создатели нового. Вольтер писал, что под историей он понимает «не пустую и бесплодную науку о событиях и датах, которая ограничивается тем, что выясняет, когда умер такой-то человек, бесполезный или пагуб­ный для мира; не науку, сообщающую одни только справочные сведения, которые обременяют память, не просвещая ума. Я говорю о науке, которая изучает нравы, которая, обнаруживая ошибку за ошибкой, предрассудок за предрассудком, рисует нам последствия человеческих страстей, показывает нам, какие бедствия причинили невежество или превратно понятая ученость, и в особенности прослеживает успехи искусства на протяжении веков, ознаменованных ужасающими столкновениями стольких держав и крушениями стольких царств. Вот чем мне дорога история». Приведенное высказывание Вольтера подчеркивает стремление просветителей подрывать устои прошлого. В этом они видели главную задачу исторической науки. В то же время высказывание Вольтера четко формулирует задачу перехода от чисто политической и военной истории к истории культуры. «Шлюз канала, соединяющий два моря,— писал он,— картина Пуссена, прекрасная трагедия, открытие новой истины — в ты­сячу раз драгоценнее всяческих придворных хроник, всяких военных сообщений».

Изучение нравов и обычаев народов, состояния торговли, финансов, земледелия, ремесла и мореплавания, сословного строя и численного соотношения привилегированных и непри­вилегированных сословий, как и движения населения в целом, численности армии и состояния военного строя, а прежде всего достижений науки, искусств и просвещения, были провозглаше­ны просветителями главной задачей исторического исследования. «Я пишу как человек, а не как подданный. Я хочу живописать прошедшее столетие, а не только его государя». В этом вы­сказывании Вольтера заключен не только курс на историю культуры, но и курс на отказ от типичной для феодализма и абсолютизма апологетической истории королей и завоевателей. В то же время характерная для многих просветителей на­дежда на просвещенных монархов и на возможность привле­чения их к делу реформ, надежда на то, что философы смогут убедить монархов доводами, основанными на всемогуществе ра­зума, побуждала просветителей искать в прошлом образцы ве­ликих реформаторов и разумных правителей. А это приводило к выдвижению на первый план великой исторической личности. Характерно, что Вольтер возмущался историками, которые огра­ничивались показом смены одного недостойного правителя дру­гим. Такие же выдающиеся государи, как Генрих IV или Петр Великий, привлекали интерес историков Просвещения. Более того, они считали подобных государей способными коренным образом изменить жизнь и нравы своих подданных.

Изгнанная просветителями в дверь история государей, воз­вращалась в окно. В значительной мере это объясняется устой­чивостью историографических традиций и скудостью материалов для построения культурной истории. Вольтер, вероятно, сделал максимум возможного для своего времени. Понадобились много­численные исследования общих историков, этнографов, архео­логов и историков разных отраслей культуры для того, чтобы начертанный Вольтером план мог получить более адекватное выражение. Как мы дальше увидим, и на английской, и на русской почве в просветительской историографии историко-куль­турные сюжеты занимали значительно меньшее место, чем история государей и их политики.

Существенной особенностью просветительской историографии является отказ от средневековых теорий избранных народов, от теории четырех монархий, от европоцентризма. Внимание просветителей привлекали и неевропейские, особенно азиатские народы. Вольтер считал Индию колыбелью знаний и обращал внимание на высокую цивилизующую роль арабов в период средневекового мракобесия в Европе. Чтобы хорошо познать человека, писал английский просветитель Болингброк, «мы должны видеть и понять его во всех возрастах, во всех стра­нах, во всех государствах, в жизни и смерти — и только исто­рия может нам так его изобразить». Философские уроки могут быть извлечены из истории греков и римлян, европейских на­родов, перуанцев и мексиканцев, китайцев и татар. Геогра­фическое расширение исторической тематики объясняется не только тем, что просветители находили в прошлом неевропей­ских народов примеры, подтверждающие их концепции, но и. их гуманистическим отношением к людям, которых они считали равными от рождения.

Говоря об историографии Просвещения, необходимо остано­виться на развитии источниковедческих приемов исследования. Срывая ореол святости и величия с религиозных и феодальных кумиров, просветители должны были решительнее критиковать исторические источники, создававшие такой ореол. Вольтер об­ращал внимание на широкое распространение лжи в печати даже в XVIII в., когда существовало тысячи книг, газет и жур­налов, способных опровергнуть эту ложь. Как же можно верить писателям древних времен, которые собирали слухи, писали все, что им в детстве рассказывали бабушки, и при этом твердо верили, что «никакая критика не откроет их погрешностей». «Ложь в фактах», распространенная во всей исторической ли­тературе начиная с Геродота, приобрела разные формы. Самым грубым и в то же время самым соблазнительным «является чудесное: оно господствует во всех старых историях без единого исключения». Но историческая критика должна избегать и «ора­торской лжи», которая заключается в том, что деятелям прошлого приписываются речи, которые они никогда не произносили, а также и «лжи в портретах, заключающейся в описаниях не­известной внешности исторических лиц».

Вольтер призывал историков обращаться к архивам, про­верять справедливость показаний источников. Но он прекрасно понимал, что далеко не всегда такая проверка возможна. И в полном соответствии со своим рационалистическим миро­воззрением отводил первостепенную роль критерию здравого смысла. Существо этого критерия заключалось в том, чтобы определять достоверность исторического факта его вероятностью с точки зрения научных знаний (опыта). Критерий здравого смысла не являлся чем-то абсолютно новым в историографии. Еще древние отбрасывали некоторые известия о сверхъестест­венном на том основании, что эти известия противоречили здра­вому смыслу, опыту. Но до просветителей XVIII в. никто так решительно не разделывался с легендами, в том числе и биб­лейскими.

О всемирном потопе, который фигурировал как историческая реальность даже в лучших трудах XVII-XVIII вв. (например, в «Основаниях новой науки об общей природе наций» Вико или в рассуждении Тюрго об «Образовании правительств и сме­шении народов»), Вольтер писал так: «Все является чудом в ис­тории потопа. Чудо, что шедший сорок дней дождь затопил че­тыре части света и вода поднялась на 15 локтей над самыми высокими горами. Чудо, что в небесах были хляби, врата, отверстия. Чудо, что все виды животных из всех частей света поместились в ковчеге. Чудо, что Ной нашел, чем их кормить в течение 10 месяцев...». Потоп, заканчивает Вольтер, «одна из тайн, в которые верят только на основании веры, а вера со­стоит в том, чтобы верить в то, во что не верит разум». Болингброк рассматривал священную историю как рассказы суеверных людей, основанные на «благочестивой лжи». Он счи­тал, если древняя история всех народов настолько насыщена легендами и так мало может быть согласована со здравым смыслом, то ею вовсе не стоит заниматься. По его мнению, «мало надобности при изучении истории заходить дальше начала шестнадцатого века». Конечно, такой максималистский вывод был неверен.

Вообще критерий здравого смысла недостаточен для всесто­ронней критики источника, поскольку с его помощью можно только доказать недостоверность невероятных фактов. Но ведь известно множество показаний источников о фактах, которые вполне вероятны, а тем не менее являются вымышленными. Кроме того, необходимо учитывать, что самый здравый смысл не является вечно неизменной категорией. Марк Блок писал, что представления и логика людей прошлого далеко не всегда соответствовали современным. Вольтеровской критике, основан­ной на здравом смысле, он противопоставляет критику Мабильона, основанную на испытующем сомнении.

Однако вольтерова критика библейских рассказов о чудесах, как и многих других противоречащих законам природы пока­заний источников, доказывает, что критерий здравого смысла просветителей имеет немалое значение, хотя и нуждается в до­полнении другими критериями критики и в учете изменчивости человеческой психики.

Необходимо также избегать гиперкритики, основанной на критерии здравого смысла, когда при наличии в источнике чего-то недостоверного последний отбрасывается целиком. Именно так поступал Болингброк с древними периодами истории народов. Нельзя согласиться также с требованием Вольтера исключить из числа исторических источников мифы, легенды, устные сказания. Подходя к ним критически, историк может извлечь немало полезного. Из сказанного следует, что просве­тительскую критику источника с позиций здравого смысла нельзя полностью отвергать, как и нельзя ограничиваться толь­ко ею.