Сущность и существенное

Из томистского истолкования сущности, как предела всеобщности, вырастает проблема установления отношения между сущностью и существованием.

 

У Аристотеля сущность не может существовать до и вне единичных вещей. Фома различает три формы сущностей (универсалий): содержащиеся в вещах (in re), абстрагируемые от вещей (post rem) и независимые от вещей, существующие в божественном разуме (ante rem).

Такой подход приводит к резкому противопоставлению сущности (essentia) и существования (existentia). Эта позиция отличается от позиции Аристотеля, для которого все сущности есть разновидности сущего. Даже еще Боэций и аверроисты рассматривали различия между сущностью и существованием как возникающие только в процессе познания. Фома впервые предлагает сугубо онтологическую постановку вопроса.

 

Наличие у множества единичных явлений некоторой общей сущности означает для него причастность всех этих явлений к божественному. Божественное же, обладает предельной сущностью, т.е. такой, в которой сущность и существование тождественны.

Существование Бога есть прямое выражение его собственной сущности. Сущность же единичных вещей не определяет всей конкретности их существования. Для того, чтобы их сущность реализовалась, т.е. проявилась в существовании, необходим особый акт творящего Божества. Так Фома фиксирует разрыв сущности и существования.

 

Этот разрыв возникает как следствие признания приоритетности общих сущностей по отношению к индивидным. Он окончательно оформляется с утверждением в качестве таковой абсолютной сущности Бога. За ним, как за абсолютной сущностью закрепляются такие качества как нематериальность, бестелесность, внепространственность и др. Это, в свою очередь, позволяет рассматривать Бога, с одной стороны, как вездесущего, а с другой – как недоступного чувственному восприятию и постижимому только умственно.

 

Так формируется совершенно новое неаристотелевское понимание сущности. Возможность такого понимания имплицитно присутствовала уже у Аристотеля. Но сам он отдавал приоритет именно индивидным, а не общим сущностям. Он определял как сущность, прежде всего то, что является пределом деления (атомом бытия), то, «что не может говориться о другом».

 

Но, если для Аристотеля первой сущностью является предельный субъект (единичная вещь), то для Фомы, наоборот, первой сущностью становится предельный предикат, т.е. то, что может быть сказано о любой вещи: «Она имеет начало своего бытия в Боге».

 

Именно это расхождение становится предметом знаменитого спора средневековых номиналистов и реалистов: что важнее для постижения существа вещи – то, что отделяет, обособляет и отличает ее от других, или то, что сближает, объединяет ее с другими? То, что составляет ее уникальную неповторимость, или то, что позволяет рассматривать ее как экземпляр некого общего класса?

 

Так, например, Дунс Скот (номиналист), в отличие от Фомы Аквинского (реалиста), вслед за Аристотелем, утверждал приоритет единичного над общим, считая его (единичное) ключом к пониманию бытия.

Тем не менее, магистральным для европейской философии, вплоть до начала ХХ столетия оставался путь указанный Аквинатом. Более того, приоритет всеобщей сущности постепенно становится все более ощутимым. Так Лейбниц выдвигает знаменитый тезис о тождестве неразличимых.

Согласно этому тезису, вещь вполне может быть охарактеризована совокупностью свойств безотносительно к их существенности или несущественности. Для идентификации вещи, согласно Лейбницу, вполне достаточно ее простого (но желательно полного) описания. Именно нейтрализация понятия «существенного свойства» объясняет нам известное положение Лейбница, согласно которому, «минимум сущности порождает максимум существования».

 

Итак, в новоевропейской философской традиции можно выделить три основных направления в понимании анализе сущности и существенного свойства:

1. Первый подход, наиболее полно и последовательно реализованный Аквинатом: сущность вещи – это то, что делает ее как ее принадлежащей к некой общности. Имеется иерархия существенного, в которой наиболее существенным является наиболее общее. Этот подход есть абсолютизация общих (вторичных) сущностей Аристотеля.

2. Второй подход определяется номиналистическим "тезисом Скота". Согласно этому подходу, сущность вещи максимально выражается в ее не расчлененной на отдельные свойства уникальной неповторимости. Такой подход, по сути дела, есть абсолютизация индивидных (первичных) сущностей Аристотеля.

3. Третий подход – подход Лейбница - представляет радикальный отказ от проблемы разграничения существенного и несущественного вообще. Наиболее точная характеристика вещи – ее максимально точное описание. Фактически лейбницевский вариант является вырожденным случаем подхода Фомы, поскольку сводит идентификацию вещи к подведению ее под совокупность нескольких предикатов, каждый из которых представляет какое-то общее свойство.

 

ИДЕНТИФИКАЦИЯ

Из наличия трех подходов к пониманию сущности следует, что ни один из них недостаточен, для полной идентификации вещи. Условием полной идентификации является сочетание всех трех подходов. Иными словами, полная идентификация предполагает:

А) Возможно более полный (нейтральный) перечень свойств вещи (Лейбниц);

Б) Выделение из этого нейтрального перечня наиболее существенных (в том или ином отношении) свойств; аспекта (Фома);

В) указание на индивидуально-неповторимый характер конкретного сочетания свойств (существенных и несущественных) именно в данной вещи (Дунс Скот).

Короче говоря, полноценная идентификация и отождествление предполагают полноту указания сущности, включающую указание и общей, и индивидной сущности вещи.

 

Встает вопрос о соотношении и взаимосвязи этих способов указания сущности. Сводимы ли индивидные сущности к общим или наоборот - общие к индивидным? Или же их природа принципиально различна?

Эти вопросы, как уже было показано, лежат в основе спора об универсалиях, о связи сущности и существования и других проблем, магистральных для развития философии и логики.

 

Наиболее важным из этих вопросов является вопрос о том, возможно ли такое указание сущности вещи, которое определило бы ее «раз и навсегда» или же идентификация должна производиться каждый раз заново в зависимости от обстоятельств и от нашего отношения к вещи? Или, иными словами, есть ли каждая вещь «то, что она есть» сама по себе или способ ее бытия зависит от того, каково ее окружение и с какой целью вводим мы ее в круг нашего внимания?

 

В развернувшейся дискуссии выявились две радикально отличные друг от друга позиции.

 

1. Согласно первой точке зрения, идентификация объекта осуществляется через указание набора свойств, характеризующих данный объект в разных «возможных мирах». В качестве общего принципа здесь принимается определение сущности через совокупность предикатов. Однако в «разных мирах» в качестве существенных могут полагаться различные свойства объекта или, что то же самое, различные совокупности предикатов.

В зависимости от того, какой именно набор предикатов используется в качестве существенных, содержание понятие сущности будет варьироваться. Это придает сущности неопределенный, расплывчатый характер. Мы сталкиваемся с необходимостью всякий раз заново идентифицировать сущность при переходе от одной концептуальной системы описания к другой (от одного мира к другому). Но всякий раз установление группы существенных свойств, по которым собственно и определяется сущность, отдается «на откуп» неким «высоколобым экспертам», выделяющим существенные признаки объекта из их бесконечного многообразия (Д. Льюис, Я. Хинтикка, Я. Тихи и др.).

 

2. Согласно второй концепции, процесс идентификации начинается не с систем описания, а с конкретных предметов (с субъектов, а не с предикатов). Главной задачей здесь является не выделение группы существенных признаков, а фиксация того, к чему относятся все свойства без исключения («твердых десигнаторов»). Первичный акт – есть указание того, что сохраняется во всех «возможных мирах» и концептуальных системах описания (С. Крипке, К. Донелан, Х.Патнэм и др.).

Выделение предмета происходит здесь не по совокупности фиксируемых в его описании свойств, а за пределами всякого описания вообще, еще до того, как оно начинается. Более того, сама возможность концептуального описания обусловливается наличием «твердого десигнатора» (субъекта), которому лишь впоследствии приписываются все предикаты.

Типичными «твердыми десигнаторами» являются имена собственные. В самом деле, для именования предмета вовсе не нужно знать его существенные свойства. Имя зачастую дается произвольно, по случайным, первым попавшимся признакам. Строгость идентификации обеспечивается здесь не точностью «попадания» а «существенные» свойства, а непрерывностью традиции именования.

Традиция как бы протягивает некую цепочку от первого произвольного акта именования («крещения») объекта, до современного употребления этого имени [В качестве иллюстрации – «атом»]. Но в этом случае наше указание объекта означает не то, что мы сами думаем о нем, а аккумулирует опыт всех предшествующих поколений. Тем самым, вопрос об идентификации выносится за рамки чисто гносеологической процедуры и перемещается в широкий контекст социальной коммуникации. КОНЕЦ.

 

 

Тем самым отрыв сущности от существования, произведенный "ангельским доктором", имел целью обоснование теологической картины мира, творимого божественной волей.

 

Прежде чем размышлять о сущем как таковом, Аристотель дает семантический анализ понятия, сводя многообразие его значений к немногим основным. 1) Сущее в смысле истины и не-сущее в смысле лжи; 2) Сущее в возможности и сущее в действительности; 3) Сущее как категории (подразделения сущего).

 

Восхождение к действительной сущности. Путь, который должна пройти сущность есть некоторого рода изменение, имеющее общую для всякого изменения структуру: должны быть две противоположности, переходящие друг в друга, и нечто третье, способное стать и тем, и другим, т.е. субстрат изменения или материя. (ergo, ни одна из противоположностей не может быть материей) Сущее поскольку оно двойственно, изменяется от сущего в возможности к сущему в действительности

 

Истинное бытие - это печать, накладываемая идеями на материю (Платон, по Лосеву - 299). Что такое материя? Это не есть тот или иной материальный предмет или вещь. Надо отвлечься от всех вещей, людей и даже богов, чтобы получить чистое и полновесное понятие материи. Но, отбросив все материальное и сосредоточившись только на самой материи, мы можем получить лишь некое не-сущее в противоположность сущему, существующему. Но что такое это не-сущее? Оно - ничто. Однако это не есть не-сущее в абсолютном смысле слова. Оно есть только то, что все время становится иным и иным, т.е. является становлением всякого сущего.

 

Поэтому общей аристотелевской установке в понимании сущности, все-таки, более соответствовало понятие вторичной сущности, определяемой набором классифицирующих свойств, используемых в качестве родов и видов. Не случайно именно понятию общей сущности было уделено более пристальное внимание последующих поколений философов. Так, родо-видовая трактовка сущности была развита Порфирием, который относил род, вид и видообразующие отличия к существенным свойствам в отличие от собственного и случайного признака - свойств несущественных. Взгляд на сущность как нечто общее был закреплен в Средневековье. Так, по определению Фомы Аквинского, сущность это то, что выражено в дефиниции, "дефиниция же объемлет родовые, но не индивидуальные основания"(23,с.355) Отождествление сущности с общими свойствами вещи привело к вопросу о возможности общей универсальной сущности и ее природе. Такой универсальной сущностью, проявлением которой выступает все существующее, согласно Фоме, является Бог.

 

Между тем, Аристотель не случайно называл индивидные сущности первичными: именно они являются для него, прежде всего, сущим тем, что будучи предельным видом не может говориться о другом в качестве его рода - общего свойства.

Если для Фомы бесспорным существованием обладает универсальная сущность, предельный предикат - Бог, то для Аристотеля сущей сущностью является предельный субъект - единичная вещь. На это обстоятельство было указано средневековыми номиналистами.

 

ИДЕНТИФИКАЦИЯ

 

Показательно в этом плане рассмотрение некоторых проблем, возникающих при обосновании современных систем логического анализа, в первую очередь - модальных и интенсиональных логик, семантическое обоснование которых потребовало уточнения и переосмысления способов указания необходимых (существенных) свойств именно в плане соотношения индивидных и общих сущностей. Такое рассмотрение не только поучительно, но и важно в контексте современного рассмотрения проблемы сущности.

Речь идет не о сводимости проблемы сущности и существенного к частным вопросам семантики модальных систем, а о том, что последние позволяют уточнить некоторые важные аспекты более общей философской проблемы. К этим вопросам относится, например, проблема обоснования различных систем, допускающих сочетание модальных характеристик суждения с квантификацией, когда модальность может относиться не только к способу речи об объектах, но и к самим этим объектам. Иначе говоря, модальное суждение будет истинным тогда и только тогда, когда имеется объект, который обладает определенным свойством с необходимостью, т.е. существенно. Это означает принятие определенного "эссенциализма".

Так если взять два истинных суждения "Необходимо, что 9 больше 7" и "Число планет равно 9", то, используя правило подстановки тождественных, получаем ложное утверждение "Необходимо, что число планет больше 7". А используя логические правила экзистенциального обобщения и правило отделения, из этого утверждения и первого суждения следует утверждение существования некоторого объекта, с необходимостью большего, чем 7, причем этот объект - число планет. Выход из этой парадоксальной ситуации, создавшейся в результате применения стандартных правил логического вывода, состоит в признании важности способа идентификации (указания) объекта. Этот способ не фигурирует при идентификации, когда важен сам факт указания в отвлечении от его способа. Однако, если объект, о котором идет речь, указывается цифрой 9, то истинность первого из суждений, сомнений не вызывает, а если его указывать как число планет, то мы приходим к ложному утверждению.

Иначе говоря, выражение (Ех)NP(x), где N - оператор необходимости, а (Ex) - квантор существования ("существует такой х, что..."), истинно тогда и только тогда, когда имеется объект, обладающий существенно свойством P, но обладание этим свойством зависит от способа указания этого объекта.

Существенность свойства оказывается зависимой от способа осмысления - важнейшее обстоятельство, к рассмотрению которого еще придется вернуться. Подобная трактовка семантического обоснования квантифицированной модальной логики в духе признания существования объектов, обладающими некоторыми свойствами существенно, вполне соответствует чеканной формулировке Августина, согласно которому быть сущностью означает: "во-первых, быть, во-вторых, быть тем или другим, в-третьих, оставаться тем, что есть, столько, сколько возможно"(13,с.285).

Подобный эссенциализм в основаниях логики в середине нашего столетия был решительно отвергнут У.Куайном (34,с.199- 200). Действительно, математики могут мыслиться как необходимо разумные, а велосипедисты как необходимо двуногие и не необходимо разумные. Но что сказать тогда об индивиде, среди причуд которого можно узреть как математику, так и велосипед? Является ли этот индивид необходимо разумным и случайно двуногим или наоборот? Пока мы говорим об указанном объекте без специального намерения отделить математиков от велосипедистов и наоборот, нет ни признака смысла оценивать некоторые из его свойств как необходимые, а другие - как случайные.

Иначе говоря, признание свойств в качестве существенных или несущественных зависит от целей рассмотрения, что, по мнению Куайна, лишает оснований построения логической теории, сочетающей модальности и квантификацию. Если же мы хотим пользоваться формализмом кванторной модальной логики, то нам необходимо ответить на вопрос, каким образом обеспечивается указание сущности вещи, ее идентификация - каждый раз заново или однажды раз и навсегда?

В развернувшейся дискуссии были выявлены две радикально отличные друг от друга позиции. Согласно одной точке зрения (Д. Льюис, Я. Хинтикка, Э. Сааринен, Я. Тихи и др.) указание объекта осуществляется посредством сравнения наборов свойств, характеризующих его в альтернативных системах описания ("возможных мирах"). Термин при этом связывается с некоторой функцией, выбирающей указания термином объекта в различных его описаниях. Поэтому такой подход условно можно назвать функционально-описательным. Нетрудно заметить, что он является развитием и конкретизацией на логико-семантическом материале родо-видовой трактовки сущности, указываемой посредством сравнения предикатов. Причем эта сущность будет варьироваться в зависимости от используемых для описания предикатов, т.е. от концептуальной системы анализа. Это придает понятию сущности неопределенный характер и статус, что выражается в необходимости всякий раз новой идентификации объекта "сквозь миры" при переходе от одной системы описания к другой.

Согласно другой концепции, анализ начинается не с систем описания, а с конкретных индивидов и вопрос поэтому заключается не во всякий раз новой идентификации, а скорее в нахождении некоторого "твердого десигнатора" (С. Крипке) или "имени субстанции" (К. Донелан), или "индексного имени" (Х. Патнем), обозначающего нечто, существующее во всех альтернативных описаниях и обладающее устойчивым набором свойств.

Противостояние этих подходов можно найти еще в "Теэтете", где Платон доказывает, что объект истинного знания не может зависеть от этого знания (концептуальной системы), а наоборот - является его источником и причиной, вызывающей, согласно платоновской метафоре, оттиск на восковой дощечке души (15). Аналогично и Крипке, например, полагает, что критерии указания объекта задаются не по некоторым свойствам, а за рамками системы описания (31,с.272-273).

В самом деле, хотя для Аристотеля самое существенное свойство связано с его философскими работами, а для Наполеона - с его военными походами, отсутствие этих свойств не мешало бы нам говорить о них как об индивидах. Обеспечивается это употреблением их имен собственных. Имена собственные и являются типичными твердыми десигнаторами. Имя собственное не требует знания существенных свойств и часто дается по свойствам случайным, поскольку указание обеспечивается и определяется при этом не свойствами вообще, а непрерывной цепью традиции именования, как бы - проведением "каузальной цепочки" от настоящего употребления имени вплоть до первого его употребления, "первого крещения" объекта. В общем случае наше указание зависит не только от того, что мы сами думаем, но и от других людей, от истории введения имени в оборот, традиции его употребления. Тем самым, вопрос об указании выносится за рамки познавательных процедур в широкий контекст социальной коммуникации. Поэтому подобный подход можно также назвать "каузально-историческим", а еще лучше - "нормативно-указательным", поскольку он связан, с одной стороны, с введением некоторой нормативной традиции указания, а с другой - с указанием нормативного образца, соответствие с которым оценивается как истинность утверждения. Нормативно-указательная идентификация во многом совпадает с трактовкой Д. Скотом роли и значения индивидных сущностей. Не случайно в современной логической семантике твердая десигнация получила название haecceitism, прямо заимствованное из терминологии Скота.