Становление басенной формы. Композиция. Образность. Басенный стиль

Идейно-художественный смысл русской басни классицизма

Басня в России появилась в XVII веке, когда были осуществлены первые переводы басен, известных как «эзоповы». Переводы были осуществлены разными пере­водчиками и на разном уровне. Наибольшее признание получил перевод, сделанный в XVIII веке С. Волчковым (1747 год).

Первые русские басни вышли из-под пера Кантемира. С этого времени басня начинает завоевывать прочные по­зиции в русской литературе классицизма. Обрабатывают­ся, как правило, уже известные басенные сюжеты. Пред­почтение отдается Эзопу и Лафонтену. Басни Кантемира были первыми опытами русской литературы в этом жанре, и они определили его последующее развитие. Их было немного, но все они были написаны стихами. В них можно выделить басни, имеющие чисто нравоучительные цели и написанные на традиционные сюжеты, как, например, «Огонь и восковой болван», и басни, связанные с русской жизнью.

Главным предметом осмеяния в них были не пороки вообще, а те из них, которые в наибольшей степени ока­зались характерными для послепетровской эпохи, опреде­ляли ее отрицательные стороны. Они осмеивали невежество, забвение дворянами своего долга и т. д., т. е. разра­батывали те же темы, которые определяли характер сти­хотворной сатиры Кантемира. Со стихотворной сатирой их сближала и форма выражения эмоциональной оценки ос­меиваемых явлений: явление бралось в его сути, оценка имела характер отрицания. Характерна для Кантемира басня «Ястреб, Павлин и Сова».

Царь птиц — Орел должен поставить над птичьим ро­дом воеводу, выбрав его из трех претендентов — Ястреба, Павлина, Совы. Он отказывает Ястребу. В нем отсутству­ет рвение к службе и особые заслуги перед птичьим на­родом. Павлину тоже отказывает. За спесь и гордость. Вы­бирает Сову: она «нравом тиха», ссор напрасно не ищет, ей свойственно чувство ответственности. «Недремно та бодрствует, как унывает прочее племя во сне». Выбор Орла одобряет автор-повествователь: «Таков воевода го­ден к безопасности целого народа».

В басне нет противопоставления сильных и слабых, нет в ней изображения хищников, как таковых. Речь идет о другом. Кантемир берет внутрисословный аспект и дела­ет выбор между дворянами, по-разному проявляющими себя в отношении к долгу, к делу. Предпочтение автор от­дает тому из них, кто скромен, кто не кичится своей знат­ностью, в ком развито чувство долга и ответственности пе­ред обществом. Басня перекликается с «Сатирой II. На зависть и гордость дворян злонравных».

Разрабатывая учение о красноречии, Ломоносов вводил басню как одно из выразительных средств риторики. Что касается предмета его басни, то им были, как и у Тредиа-ковского, недостатки в их общем выражении: тщеславие («Лишь только дневный шум замолк»), переменчивость и непостоянство человеческой молвы («Послушайте, про­шу, что старому случилось»), упрямство злой жены («Же­ниться хорошо, да много и досады»).

В творчестве Сумарокова басня заняла самостоятель­ное и заметное место. Традиционные басенные сюжеты приобрели у него русский национальный колорит, поэтому его басни утратили характер простого перевода. Об этом скажет и сам Сумароков в басне «Вор»:

На русску стать я Федра превращу

И русским образцом я басню сплесть хочу.

Новиков, говоря, что Сумароков «превосходит... Федра и де Лафонтена», справедливо называет его басни «сокро­вищем Российского Парнасса»².

У Сумарокова есть басни, предметом которых были личные недостатки человека: тщеславие («Ворона и Ли­са»), хвастовство («Хвастун»), скупость («Два скупые»), пьянство («Муж — пьяница», «Пьяница — трус», «Новое лекарство»). Главное внимание было сосредоточено в баснях Сумарокова на тех недостатках людей, которые были порождением его эпохи и заключали в себе общест­венную опасность.

По своей тематике басня Сумарокова имеет много об­щего с его комедией и сатирой, а также с тематикой тра­гедии, оды, его прозаических статей. Во всех своих про­изведениях Сумароков выступил как лучший представитель наиболее просвещенной части русского дворянства, оставаясь при этом сыном своего времени. Это определило его позицию в вопросе о том, какая власть предпочти­тельнее—«единовластие» или «многовластие». Он не со­мневается в преимуществах монархического правления («Единовластие»), как не сомневается и в целесообраз­ности существующей структуры общества, в котором каж­дому члену отведено свое место:

Член члену в обществе помога, А общий труд ко счастию дорога, («Голова и Члены».)

Эти мысли он развивает и в статьях, опубликованных в журнале 1759 года «Трудолюбивая пчела» («Сон, щаст-ливое общество», «О домостроительстве» и др.).

Он говорит о силе человеческого разума, о необходи­мости его просвещения («Лисица и статуя»). Главное место в государстве он отводит дворянству. Поэтому одной из тем его басен становится тема дворянина и его назначе­ния («Недостаток времени»). Постановка этих общих тем, характерных для творчества Сумарокова в целом, сопро­вождается критикой, осмеянием конкретных недостатков того сословия, которое составляет, по его мнению, основу общества. Он критикует тех дворян, у которых нет высо­ких идеалов, разумных целей, которые подходят к об­ществу с потребительским отношением, стремятся взять, ничего не давая взамен («Блоха», «Осел во Львовой шку­ре», «Филин», «Просьба Мухи», «Мид»). Осуждает без­различие тех, кто ответствен за судьбу государства, наро­да («Совет боярский»), говорит о недостойной вражде и войне между собой тех, кто поставлен «наверху» («Война Орлов»), о пагубном бездействии верховной власти, о безразличии ее к нуждам подданных («Болван»).

Причину этого Сумароков видит в непросвещенности или ложном понимании просвещения первым сословием в государстве. Это определило, как и в комедиях, резкую критику им «недостойных» дворян. Среди них те, кто не­уважительно относится к национальной культуре, обыча­ям, языку («Шалунья», «Порча языка», «Уборка головы», «Французский язык»), кто ведет праздный образ жизни, предается мотовству и расточительности («Ось и Бык», «Подушка и Кафтан»), кто остается глух к чужим стра­даниям, жесток и бессердечен («Безногий солдат»).

Преувеличивая роль просвещения, Сумароков, однако, не всегда склонен объяснять зло невежеством. Люди поприроде своей могут быть злыми и добрыми. Когда «серд­це злобно», его ничем исправить нельзя, как нельзя от­мыть арапа («Арап»). Наэту тему написан ряд басен («Сатир и гусные люди», «Истина», «Красильщик и уголь­щик»).

Острой критике подвергнуто в баснях Сумарокова «племя подьячих», судейское чиновничество. Осмеянию его посвящено самое значительное число басен: «Коршун в павлиньих перьях», «Протокол», «Стряпчий», «Притча на несмысленных писцов» и др. Он нападает на взяточни­чество, казнокрадство, неправосудие, продажность пред­ставителей власти. Эти басни, как и комедии, переклика­ются с рядом журнальных статей Сумарокова, помещен­ных им в «Трудолюбивой пчеле»: «Жалоба утесненной Истины Юпитеру», «О некоторой заразительной болез­ни», «О копиистах», «О почитании автора приказному ро­ду». Журнальные материалы, углубляя представление о связи басенных сюжетов Сумарокова с современной эпо­хой, были первыми в русской литературе образцами сати­рической публицистики.

Критика Сумароковым хищничества в его различных проявлениях отвечала интересам широких демократиче­ских слоев, заключала в себе общегуманистическое содер­жание. Это определило высокую оценку басенного твор­чества Сумарокова Белинским, который особо отмечал его заслуги в области нападок на «ябеду», на «крапивное племя».

Басни Сумарокова составили 6 книг (384 басни). В каждой из них есть басни, тяготевшие к сатире («Феб и Борей», «Волк и Ягненок», «Пир у Льва», «Мыши и Кот», «Муха и Карета», «Соболья шуба»), но есть бас­ни, в которых Сумароков выступал больше моралистом («Дуб и Трость», «Лисица и Журавль», «Пастух-обман­щик», «Скупой», «Собака с куском мяса»), говорил о ка­чествах, свойственных людям вообще. Были у Сумароко­ва и басни, сочетавшие начало моралистическое с сати­рическим, такие, как «Боярин и Боярыня», «Львица в го­рести», «Пряхи» и др.

После Сумарокова жанр басни становится одним из самых популярных и вскоре занимает ведущее положение в ряду других жанров классицизма. В этом жанре высту­пили М. Херасков, А. Карин, В. Золотницкий, В. Майков. В идейном отношении наиболее близок Сумарокову В. Майков. Как и другие представители классицизма, он стоит на позициях признания целесообразности сущест­вующей структуры общества и в ряде своих басен разви­вает мысли Сумарокова.

Спорят в кабаке персонажи басни «Общество»—порт­ной, кузнец, сапожник, хлебопашец — о своем ремесле. Хвалит «всяк свое». Спор разрешает Виночерпий, выра­жающий точку зрения автора:

На свете положен порядок таковой: Крестьянин, князь, солдат, купец, мастеровой Во звании своем для общества полезны, А для монарха их, как дети, все любезны¹.

Эта мысль выражена и в басне «Голова и Ноги». Спо­рят Ноги о первенстве и обращаются за разрешением спора к Главе-царю. «Сей умный царь» говорит им, что они «сотворены» «жить в согласии», «если кончится со­гласие меж вас, мне будет вред и вам». Басня утверждает идею незыблемости социального устройства общества и «покорности» его членов судьбе. Попытка изменить свое положение тщетна («Конь знатной породы»). Этому по­священа и басня «Лягушки, просящие о царе», имеющая источником басню Эзопа. Попытка Лягушек изменить свое положение не привела к лучшему.

Принимая существующий общественный порядок, Май­ков вслед за Сумароковым стремится воздействовать «словом» на «недостойных», чтобы очистить общество от недостатков. Он верит в силу человеческого разума. «...Качество души телесных сил дороже»,— утверждает он в басне «Лисица и Бобр».

Когда ж краса минется,

Тогда единый ум при нас лишь остается,—

заключает автор басню «Роза и Ананас». Та же мысль вы­ражена в басне «Заяц и Облако».

Главным предметом нападок автора являются «нера­зумные» дворяне, подьячие, откупщики. Следуя сложив­шейся в литературе классицизма традиции, Майков ут­верждает мысль о преимуществах личных заслуг перед знатностью рода. В басне «Лев, званный к Мартышке на обед» высмеян спесивый Бык, гордящийся своей знат­ностью и заявляющий, что он «Льву едва ли что не ра­вен». Гордится славными предками «Конь славной поро­ды». Спорит Лодка с Кораблем, между тем ей «сил равных не дано». Потомки знатных предков лишены собственных заслуг, ведут праздный образ жизни, предаются недостой­ным порокам («Детина и Конь», «Медведь и Волк»). Зависть к успехам ближнего («Повар и Портной»), тще­славие («Кошка и Соловей»), невежество («Суеверие») — все это недостойно дворянина. Как ни велики притязания «неразумных» дворян, «великая душа в напастях позна­ется» («Корабль и Лодка»).

Обширную группу басен Майкова составляют басни, высмеивающие «племя подьячих». Осмеяние дается с тех же просветительских позиций. Искоренить зло можно лишь строгим, неукоснительным исполнением законов:

Когда по истине дела вершиться станут, Так воровать навек злодеи перестанут.

В разговоре о подьячих Майков поднимается до сати­рического обличения. И для него хищничество судейских чиновников является одним из страшных «зол». «Когда родитель твой жил небогато,//0ткуда ж у тебя сие взяло-ся злато?»—спрашивает вор подьячего и сам отвечает: «Разбойник я ночной, а ты дневной». Резкому обличению «крапивное семя» подвергнуто в баснях «Рыбак и Щука», «Медведь, Волк и Лисица». Как и Сумароков, Майков не противопоставляет низших и высших чиновников как доб­родетельных и порочных. В его понимании все чиновни­ки— хищники. И чем выше положение, тем больше взи­мается мзда.

Басня Хемницера наследовала идейные традиции Кан­темира и Сумарокова. Однако сама постановка тех же вопросов у него была более резкой. Он подвергает резкой критике монарха-тирана, забывшего о своем долге, пресле­дующего правду, насаждающего вокруг себя лесть и подо­бострастие («Дионисий и министр», «Привилегия»). В мно­гочисленных своих баснях о львах Хемницер дает сатири­ческое изображение монарха, находящегося во власти своих «неразумных» страстей, неизменно пользующегося правом сильного в ущерб интересам подданных («Дележ львиный», «Побор львиный» и др.).

Дворянство далеко от совершенства: оно невежествен­но, враждебно относится к просвещению, завистливо к успехам ближнего («Медведь-плясун», «Осел-невежа», «Попугай»), оно измельчало в своих идеалах, ему чужды духовные интересы («Два соседа»). Но оно претендует на чины и звания, на высокое общественное положение без заслуг («Совет стариков», «Боярин Афинский», «Осел в уборе», «Барон»), рассчитывая попасть в «случай» («Осел, приглашенный на охоту»). Оно кичится своим происхож­дением, спесью прикрывает пустоту и никчемность своей души («Обоз»). Пороки высшего сословия представлены в баснях Хемницера очень широко и осмеяны с исполь­зованием сатирических средств.

Другим объектом критики в баснях Хемницера было чиновничество. Как и Сумароков, он не противопоставля­ет высшее, титулованное чиновничество низшему — подья­чим. Он изображает хищничество повсеместно, независимо от чинов и званий. Но чем выше стоял хищник, тем изощ­реннее были его «поборы» («Побор львиный»). Зло в его разных видах, по мнению Хемницера, идет сверху, от сильных («Дележ львиный»). Хищничество сильных не остается тайной, его нельзя прикрыть даже благо­творительностью: «услуга» бедным не покрывает при­чиненного им зла («Кащей»). И хотя хищничество в виде взяток, поборов, прямых хищений стало заразитель­ной болезнью общества, наказаны бывают лишь мелкие плуты («Паук и Муха»). В этом Хемницер согласен с наблюдениями Сумарокова и Майкова. Сильные всегда выходят из-под суда правыми. И это потому, что прода­жен весь бюрократический аппарат («Стряпчий и воры»).

Сохраняя веру в доброго царя, Хемницер понимает, что искоренить царящее зло «тотчас» невозможно. Некий царь, «приняв правленье», вознамерился «счастливым сде­лать свой народ». Для этого он издал «законы новые» и судей старых «новыми сменил». Однако эти меры не дали желанного результата, потому что «старая в судьях иных душа» осталась. Хемницер и сам не видит иного способа «зло поправить», как оставить это «воспитанию» и «вре­мени» («Добрый царь»).

Критика общественных недостатков русской действи­тельности велась баснописцем с общепросветительских по­зиций. Он не посягал на систему дворянской государст­венности, но считал, что борьбу с царящим злом нужно начинать не «с нижних», а «с высших степеней», подобно тому как нужно лестницу мести не «снизу», а «сверху» («Лестница»). Даже в высшем государственном совете «большую часть» составляют «ослы» («Лев, учредивший совет»). Но установленный в обществе «порядок» в представлении Хемницера неприкосновенен. Он не одобряет тех, кто стремится его изменить, претендуя на иное место в общей системе отношений, призывает довольствоваться уготованной каждому судьбой. И все это по принципу: «Не было бы хуже» («Дерево», «Хозяин и мыши», «При­вязанная собака», «Дворная собака»).

Хемницер замечает, что дворянское сословие «разбав­ляется» людьми не всегда достойными, что в «общество Орлов уж стали принимать и Филинов и Сов» («Орлы»)¹. Причину этого он видит в предпочтении, какое отдают бо­гатству перед истинными заслугами и достоинствами че­ловека. Происходящие в обществе перемены объективно отражали процесс формирования буржуазных отношений в России конца века. Хемницер не понимал их социаль­ного, исторического смысла, но и не принимал их. Для него поклонение богатству было одним из современных общественных зол («Богач и Бедняк»).

Басни Хемницера, продолжая идейные традиции предшественников, являли собой новый этап в идейно-художественном осмыслении русской действительности, подготавливали рождение народной басни Крылова. Ут­верждаемый Хемницером положительный идеал был бо­лее демократичен. Там, где Сумароков и Майков остава­лись на позициях дворянства, Хемницер обращался к иной социальной среде. В его баснях становится постоян­ным противопоставление — праздные дворяне и трудовое крестьянство. В этом отношении представляет интерес со­поставление басни Майкова «Конь знатной породы» и басни Хемницера «Конь верховый».

В басне Майкова сопоставлением «хорошего коня» и коня «похуже», но «знатной породы» утверждается мысль о предпочтительности личных достоинств дворяни­на перед его знатным происхождением, мысль не новая, известная в литературе со времен Кантемира. Хемницер, обрабатывая тот же сюжет, выходит за пределы внутри-сословного сопоставления. Он противопоставляет «коня верхового» «крестьянской кляче». Симпатии Хемницерч на стороне крестьянской клячи.

Тебе ль со мной считаться

И мною насмехаться?

Не так бы хвастать ты умел,

Когда бы ты овса моих трудов не ел,—

говорит «кляча» «спесивому» коню.

Хемницер ставит в баснях вопрос о неразумности того положения, при котором те, чьим трудом живет и дер­жится государство, находятся в униженном состоянии. Однако он нигде не выступал против самого права дворян на крепостной труд.

Поставив важнейшие проблемы эпохи, связанные с взаимоотношениями народа и власти, народа и дворянст­ва, баснописец не отличался последовательностью в их художественном осмыслении. Так, с одной стороны, он не посягает на структуру современного общественного уст­ройства, а с другой, когда обращается к судьбе народа, он готов подивиться его долготерпению. Одной из самых значительных в этом смысле его басен является басня «Народ и идолы». Жрецы, всегда находившие способ об­манывать народ, дали ему идола и повелели давать и приносить ему на жертвоприношение «все то, что, напри­мер, и сам бы жрец желал». Со временем идолов прибы­вало и они расплодились так, что «наконец числа не ста­ло».

Чем более семья, тем более расход;

Тащит со всех сторон для идолов народ

И есть, и пить, и одеваться.

В результате с «часу на час народ становится беднее». И наконец, «с голоду почти что помирая», обращается он к соседям. Те, соглашаясь помочь, однако, посоветовали:

Если впредь опять того же не хотите,

Так от себя жрецов сгоните

И идолов своих разбейте и сожгите.

Автор заключает басню многозначительными словами:

Решился ли народ отстать От закоснелого годами заблужденья, От идолов своих и жертвоприношения,— Еще об этом не слыхать.

В этих словах нет прямого вывода, однако отношение Хемницера к поведению народа, доведенного до крайно­сти, но терпеливо выносящего все, определенно. Он созна­ет, что «должно сожалеть, а более смеяться» над его «за­коснелым заблуждением».

Басня Крылова отличалась еще более широкой по­становкой современной проблематики. Пожалуй, не было такой стороны русской действительности, которая не на­шла бы отражения в его басне. Он критикует всякого рода хищников, произвол властей — больших и малых, спесивое богатство, знатность и т. д. Обращаясь к старым темам и ставя новые проблемы, продиктованные совре­менной ему жизнью, Крылов отличался от своих предше­ственников тем, что взглянул на русскую действительность и дал ей оценку не глазами «просвещенного» дво­рянства, как это было до него, а с точки зрения «мудрости самого народа»¹. Продолжая традиции классицизма XVIII века, Крылов создал реалистическую басню и со­общил ей характер сатиры. В этом заключается его глав­ная заслуга перед русской литературой и главное отличие от предшественников.

Однако развитие басни в XVIII веке не представляло собой единого потока. Наряду с басней, ставившей глав­ные проблемы века и тяготевшей в их художественном решении к сатире, получила развитие басня на морально-этическую и морально-психологическую проблематику. Басни Хераскова, Нарышкина, Ржевского, выступивших в этом жанре в конце 60-х и в 70-х годах, имели по пре­имуществу нравоучительную, но не сатирическую направ­ленность. Изображение нравственных недостатков дво­рянского сословия принимало у них характер легкого и безобидного осмеяния и не претендовало на социальные обобщения.

В этом смысле история басни XVIII века отражала об­щие процессы, происходящие в литературе той поры. Поэтому спор о предмете и границах сатиры, возникший на страницах журналов начала 60-х годов и достигший кульминационной точки в журнальной полемике 1769 го­да, не был случайным, как не была неожиданной и про­тивоположность теоретических позиций по данному воп­росу «Трутня» и «Всякой всячины».

 

В основе басни лежит обычная аллегория. Она осно­вывается на соотнесении нравственной стороны человече­ских- взаимоотношений с отношениями в мире животных. Нередко привлекаются для сравнения явления и предме­ты неодушевленной природы. Иносказание в этом случае дополняется приемом олицетворения. Разговаривают горшки, бочки и т. д. Образ-сравнение целиком замещает основной образ.

Аллегория определила двухчастность построения бас­ни. «Главные части, которые притчу составляют, суть две: повествование само и приложение; в повествовании вы­мысел, а в приложении краткое нравоучение содержится»,— писал Ломоносов¹. Определенной, строгой последо­вательности в их расположении не было. Басня могла начинаться с рассказа, как у Эзопа, но она могла им за­вершаться, как у Федра. У Лафонтена и Крылова было еще более свободное отношение к композиции: мораль стояла и перед рассказом и после рассказа, иногда вовсе отсутствовала.

Поэтическую часть басни составляет рассказ, т. е. об­разное воплощение нравственной истины. «Всякая басня должна иметь действие, как и все прочие поэмы; следст­венно, вступление, узел и развязку; должна иметь опреде­ленное место и потребное число действующих лиц с собст­венными их характерами»,— читаем в теоретическом труде начала XIX века. Это определение явилось обобщением длительного пути развития русской басни. У истоков его стоял Сумароков. Поэтому его басня представляет особый интерес для осмысления художественных путей ста­новления национальной формы этого жанра.

В основе композиции басни лежит противопоставление, что сближает басню с комедией. Однако в комедии конт­расты получают прямое воплощение в образах персона­жей— отрицательных и положительных. В басне художе­ственно воспроизводится лишь одна действительность. Предстает она в изображении различных форм зла.

В басне Сумарокова действие лишь намечено; зло, по-¹ роки, язвы современной жизни обрисовывались через эмо­циональное отношение к ним автора. Главная мысль обыч­но раскрывалась достаточно полно, но достигалось это преимущественно перенесением в поэзию приемов оратор­ской речи. Выдвинутый тезис, положение доказывались системой примеров, аналогий, сравнений. Тематический параллелизм и явился на первых порах становления поэ­тической басенной формы тем приемом, который не толь­ко определял полноту раскрытия нравственного понятия, но и создавал необходимую для басни эмоциональную ат­мосферу.

Басня «Недостаток времени» раскрывает тему долж­ности дворянина. Не прибегая к иносказанию, автор со­здает образ «молодого и глупого господина», который «и в день ни во един не упражнялся в деле», не оказал «оте­честву ни малыя услуги». Отношение повествователя к не­му выражено в гневном вопрошении:

На что родится человек,

Когда проводит он во тунеядстве век?

Он член ли общества?

Раскрывая мысль, что такой человек не может быть истинным сыном отечества, Сумароков вводит группу сравнений, взятых из области практической, повседневной, «сниженной» жизни человека:

Не член он тела — бородавка;

Не древо в роще он, но иссушенный кол;

Не человек, но вол...

Такие басни по характеру построения близки к стихот­ворной сатире. В них очень сильно субъективное, эмо­циональное начало, преобладающее над началом об­разным.

Со временем внимание баснописца начинает концент­рироваться на основной параллели, на основном темати­ческом контрасте. «Испуган Заяц и дрожит», направляясь к болоту. От страха при виде его тревожатся лягушки. Заяц, сознавая, что он трус и никого не побеждает, видит, однако, что и он кому-то досаждает. Сосредоточен­ность на одном, главном контрасте проявилась и в дру­гих баснях Сумарокова: «Заяц и Пила», «Филин», «Бло­ха», «Война Орлов». Намечается поворот от описательно-сти к разработке басенного сюжета, к зарисовке картин быта, нравов, взаимоотношений басенных персонажей («Безногий солдат»).

Уже у Сумарокова определяются два типа басен. Они получат дальнейшее развитие в басенном творчестве В. Майкова, И. Хемницера, И. Крылова. В одной басне сюжет рассказывается, передается в обобщенной форме. Образцом ее может служить басня «Болван». Народом в боги был выбран идол, а «попросту Болван». Он был, как все: «имел он голову, имел он руки, ноги и стан». Все начали «слезами пред Болваном литься», «всяк помощи великой чает». Меж тем «жрецы мошны искусно слабят... и деньги грабят».

Потратя множество и злата и сребра И не видав себе Молебщики добра, Престали кланяться уроду И бросили Болвана в воду.

Авторское обобщенное слово положено в основу компо­зиции и таких басен, как «Ось и Бык», «Арап», «Горшки», «Шалунья».

В основу сюжета других басен кладется один эпизод или случай, и он не просто рассказывается, а изобража­ется в действии, дается в виде сценки, с диалогом басен­ных персонажей («Волк и Ягненок», «Пир у Льва», «Хвас­тун», «Пучок лучины»).

Басня «Волк и Ягненок» написана Сумароковым на известный в мировой традиции сюжет. Он идет от Эзопа, был включен в сборник басен Федра. Во французской ли­тературе был обработан Лафонтеном, в русской — Тредиа-ковским, Сумароковым, Крыловым. Уже у Тредиаковско-го сделана попытка изобразить действие в лицах, поэтому в основу композиции басни положен диалог, сопровождае­мый авторским комментарием. У Сумарокова исходная сюжетная ситуация дана более четко; уточнено место действия:

В реке пил Волк, Ягненок пил, Однако вниз реки гораздо отступил...

Охарактеризовано состояние персонажей в момент их встречи:

Голодный Волк Ягненка озирает,

От ужаса Ягненок обмирает...

В диалоге дано непосредственное их столкновение: Волк оправдывает свое право поступить с Ягненком «по-волчьи», Ягненок пытается добиться справедливости от Волка. Некоторые реплики предваряют крыловскую крат­кость и выразительность. Хотя сюжет в басне разработан еще слабо и персонажи обрисованы общо, басня находи­лась в том основном русле развития жанра, которое позд­нее, у Крылова, привело к созданию басни по типу ма­ленькой комедийки.

Послесумароковская басня развивалась в русле сло­жившихся традиций. Дальнейшему совершенствованию ее поэтической формы способствовали басни В. Майкова. Окончательное перемещение внимания баснописца на рас­сказ происходит у И. Хемницера. Он широко использует форму авторского обобщенного рассказа о событии, дей­ствии, случае. Это касается и басен с моралистической направленностью («Строитель», «Лошадь с возом»), и ба­сен социально-политических («Привязанная собака», «Лестница», «Побор львиный», «Добрый царь»). Но в сравнении, например, с Сумароковым у Хемницера басен­ный рассказ изображается как действительный случай.

Басня Сумарокова «Единовластие» начинается с вы­ражения авторской мысли: «Единовластие прехвально, а многовластие нахально. Я это предложу во басенке, кото­рую скажу». Взяв определенный тезис, Сумароков в по­вествовательной части басни (9 строк) доказывает его пу­тем сопоставления стоглавого Дракона с единоглавым. При стоглавом «согласья не было законов ниоткуду», при единоглавом «согласен был закон». Дальше, в восьми строчках, выражена мысль, что не может быть счастья там, «где равных множество владеющих судей». Хотя басня опирается на аллегорию, аллегория остается лишь иллюстрацией к основному тезису. Сюжета, как такового, нет, басенные персонажи не получают самостоятельного значения.

В основу басни Хемницера «Добрый царь», напротив, положен совершенно конкретный случай, имевший будто бы место в действительной жизни.

Хемницер не говорит от своего лица, как Сумароков, повествование ведется в нейтральной форме, выводы са­ми собой вытекают из рассказанной истории. Впечатле­ние от басни Хемницера имеет более целостный и сильный характер, потому что достигается с помощью образной картины.

Другим типом построения повествовательной части в басне является изображение события в виде сценки. Ав­торское повествование сочетается в этом случае с диало­гом персонажей. Басня шла на сближение с комедией. Басня «Стрекоза» написана Хемницсром на сюжет, до не­го обработанный в русской поэзии Сумароковым. Однако она существенно отличается от басни его предшественни­ка. Басня Сумарокова, хотя и строится на диалоге Стре­козы и Муравья, описательна. В ней преобладает, кроме того, не образное, пластическое изображение, а эмоцио­нальное начало:

В зимне время подаянья

Просит жалко Стрекоза,

И заплаканны глаза

Тяжкого ее страданья

Представляют вид.

Муравейник посещает

Люту горесть извещает...

Это жалостливое начало оказывается преобладающим и в диалоге персонажей, особенно в речи Стрекозы («стражду», «сжалься, сжалься», «утоли»).

У Хемницера сюжетное положение обозначено пре­дельно кратко и конкретно:

Все лето Стрекоза в то только и жила, Что пела;

А как зима пришла,

Так хлеба ничего в запасе не иМелй...

Баснописец не торопится заявить о своем отношении К персонажам, он лишь вводит в событие. Так же строится и диалог. Он нагляден, эмоциональное начало в нем при­глушено. Отношение к героям совершенно определенно, но оно лишено прямолинейного, открытого дидактизма.

— Да как же целое ты лето

Ничем не запаслась?— ей Муравей на это.

— Так, виновата в том; да что уж, не взыщи: Я запастися все хотела, Да лето целое пропела, — Пропела? Хорошо! поди ж теперь свищи.

Диалог в басне становится более выразительным, об­ретает оттенки живой речи, насыщается бытовыми под­робностями. В одной из лучших басен Хемницера «Воля и неволя» рассказ собаки приближается к крыловской реалистической живописи. Она с упоением расхваливает свою сытую жизнь у хозяев голодному, отощавшему волку:

Нет, то-то жизнь-та как у нас! Ешь не хочу всего, чего душа желает: После гостей, Костей, костей, Остатков от стола, так столько их бывает,

Что некуды девать! А ласки от господ уж — подлинно сказать!

Басни Хемницера подготавливали переход жанра на новую ступень его художественного развития, предваряли простоту крыловских сюжетов, их естественность и жиз­ненность.

Особое значение в басне имеет форма повествования. Обыкновенно изложению сообщается характер устной ре­чи, обращенной к собеседнику. Форма устного сообщения басенного случая усиливала роль рассказчика, личности повествователя.

Повествование в басне Крылова, хотя и осуществля­лось с установкой на устнукГречьГбыло лишено разговор­ной естественности и простоты. Это объяснялось состоя­нием литературного языка в его эпоху, а также невыра-ботанностью басенной формы. У Ломоносова манера повествования становится более художественной. Басня на­чинает принимать характер непосредственного разговора. Форма устного рассказа ощутима в обращении к чита­телю: «Послушайте, что старому случилось...» Даже обобщающая мысль басни, ее мораль выражается в реплике повествователя, сохраняющей интонации живой речи: «Жениться хорошо, да много и досады». Изображение становится зрительно ощутимым:

Он ехал на осле, а следом парень шел; И только лишь с горы они спустились в дол, Прохожий осудил тотчас его на встрече. Или:

Старик сошел с осла и сына посадил,

И только лишь за ним десяток раз ступил,

То люди начали указывать перстами:

«Такими вот весь свет наполнен дураками:

Не можно ль на осле им ехать обоим?»

Старик к ребенку сел и едет вместе с ним.

Однако, чуть минул местечка половину,

Весь рынок закричал: «Что мучишь ты скотину?»

Интонация басенного стиха легкая, достаточно изящ­ная и богатая оттенками, но в основе своей шутливо-иро­ническая.

Сказовая форма Сумарокова в сравнении с его пред­шественниками отличалась большим разнообразием. Но в любом случае басня для Сумарокова, как справедливо отметил исследователь литературы XVIII века Г. А. Гу-ковский,—«беседа с читателем». Он свободно размышляет по поводу основной темы, сопровождает свои размышле­ния оценками персонажей, их действий, допускает отступ­ления. Главным для него было не воспроизведение басен­ной картины, а выражение отношения к нравственному поведению недостойных людей:

В павлиньих перьях Филин был

И подлости своей природы позабыл.

Во гордости жестокой

То низкий человек, имущий чин высокий.

Его басни в этом случае превращались в монолог ав­тора. Окраска языка, хотя и была бытовой, отражала, однако, особенности разговорного языка культурной час­ти дворянства. ^

В тех баснях Сумарокова, где обозначился поворот к изображению действий персонажей, меняется повествова­ние. Диалог героев почти вытесняет монологическую речь автора, повествователя. Басня «Волк и Ягненок» пред­ставляет в этом отношении большую удачу Сумарокова. Персонажи его наделены способностью думать, говорить, чувствовать. Они существуют как бы независимо от ав­тора. Не автор, не рассказчик, а они раскрывают своим поведением главную мысль басни, предельно кратко сформулированную позднее Крыловым: «У сильного всегда бессильный виноват».

Действия персонажей в басне принимают характер отдельного случая. Это способствует созданию впечатле­ния, иллюзии, что все изображенное в басне — правда. Весьма характерны уже зачины басен Тредиаковского: «Подавился костью острой Волк в некий день...» («Волк и Журавль»), «Щастливо Козленок некогда уйти успев...» («Козленок и Волк»). У Сумарокова наряду с таким прие­мом («Шалунья некая в беседе...») басни насыщены под­робностями русской жизни («Шалунья», «Кулашный бой»).

Сказ как основная особенность басенного повествова­ния получает дальнейшее развитие у Майкова. Рассказы­вая в басне «Лягушки, просящие о царе» историю о том, как лягушки получили по своей просьбе сначала одного, а потом другого царя, Майков сопровождает этот рассказ развернутой характеристикой переживаний лягушечьего народа и поведения двух царей—«обрубка дерева» и аис­та. Автор как бы сам верит в рассказанную историю как в действительно случившееся происшествие. Развитие дей­ствия имеет вначале комический характер, когда лягушки «чурбан, а не царя в царе своем нашли». С появлением второго царя — аиста — события принимают трагический характер:

Приняв престол, аист лягушек всех считает,

Обидчиков хватает

И их глотает.

А так как «царь их всякий день не может, чтоб не есть», он скоро истребил не только обидчиков, но и весь лягушечий народ.

Сатирическая острота басни была запрятана в под­текст, она в иронической интонации баснописца. Комиче­ский эффект создает поведение лягушек, умирающих от страха при виде царя. А царь—«обрубок дерева», бро­шенный Юпитером в воду.

Перед царем тварь бедная дрожит,

А царь лежит, Поклонов их не примечает И ни словечушка на речь не отвечает, Которую ему лягушки говорят.

Сатирическое дарование Майкова проявляется в этой басне с особой силой. Однако рассказ о лягушках, про­сивших царя, чтоб истребить неправду и несправедливость, ведется в наивной, простодушной манера.

Простодушие повествователя становится отличитель­ной особенностью басни Хемницера. Речь его бесстрастна, иронические или шутливо-иронические оценки отсутству­ют. Бедняки, богачи, ослы, лошади и другие персонажи вполне натуральны, рассказываемые истории убеждают. Вот лошадь отказалась взять часть поклажи у осла, но «под ношей пал» осел, и она «ее одна с ослиной кожей несть была принуждена» («Лошадь и осел»). «Лошадь воз с каменьями» везла, и хотя ей было очень тяжело и она устала, но «до места довезла», потому что пыталась дотянуться до воза с сеном, что шел впереди («Лошадь с возом»). Эта безыскусственная манера повествования определила своеобразие стиля басен Хемницера.

Особенность художественного мышления в его ассоциа­тивности, в сближении явлений по их сходству или про­тивоположности. И чем богаче освоение художником свя­зей между различными явлениями, тем большие возмож­ности открываются перед ним в образном воссоздании действительности, в точности и выразительности ее худо­жественного перевоплощения. Широта ассоциативного мышления составила основную особенность таланта Хем­ницера. Отсюда та точность художественных образов, найденных им для выражения его мысли, те неожидан­ные параллели, которые возникали в его баснях между бытовыми явлениями и явлениями нравственного и об­щественно-политического порядка.

...Счастие иной отвагой получает, И смелый там найдет, Где робкий потеряет,—

эта мысль находит образное выражение в бытовой зари­совке басни «Куры и Галка». Галка захотела поклевать с курами хлебных крошек, но не сумела, потому что пуга­лась взмаха руки хозяина, разбрасывающего корм.

А куры между тем, как робости не знали, Клевали крохи да клевали.

Хемницер умел применить тот или иной сюжет, рас­сказать его просто, но за наивной, простодушной формой изложения стояло знание жизни. Именно поэтому басня подводила читателя рассказанной историей к единственно правильному выводу. Простодушие рассказчика-повест­вователя становилось формой художественного проявле­ния смешного, сатирического начала в басне Хемницера.

Хозяин некакий стал лестницу нести; Да начал, не умея взяться,

С ступеней нижних месть. Хоть с нижней сор

сметет, А с верхней сор опять на нижнюю

спадет...

На что бы походило,

Когда б в правлении, в каком бы то ни было, Не с вышних степеней, а с нижних начинать Порядок наблюдать.

(«Лестница».)

Уже само сравнение в басне разнородных явлений, сходных, однако, в главном — отклонении и в одном, и в другом случае от нормы,— заключало сатирический смысл. Сатира Хемницера не похожа на сатиру, например, , Сумарокова или Кантемира. Белинский отмечал «чудо­вищную разницу» «между притчами Сумарокова и бас­нями Хемницера», видел эту разницу прежде всего в ха­рактере выражения у него комизма. У Хемницера, подоб­но Фонвизину, сатира «реже переходит в преувеличение и карикатуру, становится более натуральной по мере то­го, как становится более поэтическою»¹. Если учесть, что басни Хемницера в своем художественном содержании отличались, как уже говорилось, большим демократизмом в сравнении с предшественниками, то нельзя не признать, что баснописец подошел к форме басенного повествова­ния, свойственной реализму.

Басня И. А. Крылова — следующий, высший этап в развитии жанра. Связан он уже с реализмом. Однако, как правильно заметил Белинский, «Крылов много обязан Хемницеру»². Это касалось прежде всего формы повест­вования, стилевой манеры, ставшей и у Крылова главным средством создания комического эффекта. Но в отличие от Хемницера в басне Крылова личность повествователя сливается с образом народа, отражает его практический смысл, его простодушие, его насмешливость, особенности его речи. «Крылов — вполне народный писатель»,— заметил о нем Белинский³.

В последующем литературном развитии, включая и со­циалистический реализм, жанр утратил свои позиции. Единственным его крупным представителем в литературе XX века является Д. Бедный. Сохраняя жанровую форму, он сообщил басне иное направление в соответствии с осо­бенностями эпохи.