ПОСТОЯННАЯ КОМИССИЯ ПО ВОПРОСАМ КУЛЬТОВ

Гг.

Гг.

VIII ОТДЕЛ НАРКОМЮСТА СОВНАРКОМА РСФСР

ДЕКРЕТ ОБ ОТДЕЛЕНИИ ЦЕРКВИ ОТ ГОСУДАРСТВА И ШКОЛЫ ОТ ЦЕРКВИ.

После победы Октябрьской революции в течение октября — декабря 1917 г. Совнарком принял ряд декре­тов, обращений и постановлений («О земле», «Деклара­ция прав народов России», «Ко всем трудящимся му­сульманам России и Востока», «О расторжении брака» и т. д.), касавшихся национально-государственного, со­циально-экономического и культурного строительства. В них одновременно разрешались и некоторые из воп­росов деятельности религиозных организаций. Предполагалось более подробно рассмотреть государственно-церковные проблемы в специальном декрете. С целью подготовки его проекта в декабре 1917 г. создается осо­бая комиссия. «Новые начала», вводимые в государст­венную и общественную жизнь страны, уже меняли по­ложение верующих различных конфессий, религий и религиозных обществ: одни теряли былое экономиче­ское могущество, первенствующее положение и приви­легии, другие приобретали «свободы и права». Но все они с пристальным вниманием следили за действиями советского правительства, ожидая его дальнейших ша­гов, затрагивавших сферу их интересов. Во многом ха­рактер формирующихся новых государственно-церковных отношений зависел от того, как сложатся отноше­ния между советским государством и бывшей государственной церковью — Российской православной. 2 декабря 1917 г. на заседании Поместного собора был принят специальный акт — «О правовом положе­нии Российской православной церкви». Он явился од­ним из основных итогов первой сессии Поместного со­бора, заседавшего в Москве еще с августа. Хотя в цент­ре внимания собора были вопросы собственно «церков­ного обновления», но по мере обострения ситуации в стране его деятельность приобретала все более поли­тизированный характер. С лета и особенно осенью 1917 г. на страницах церковной прессы, в проповедях духовенства нарастает волна «обличения» и «опровержения» социализма; большевиков обвиняют во «вреди­тельстве», «предательстве Родины» и т. п. Приступая к обсуждению законопроекта «О право­вом положении Российской православной церкви», чле­ны Собора исходили из предположения, что «нынешние власти» не продержатся более одного-двух месяцев. А потому предлагали сохранить «первенствующее поло­жение» православной церкви среди других религиозных объединений; объявить церковный календарь государ­ственным, а церковные праздники выходными днями; установить порядок, при котором «глава государства», министры просвещения и исповедания должны быть в обязательном порядке православного исповедания; вве­сти во всех учебных заведениях преподавание закона божьего; отчислять ежегодно на нужды православной церкви средства из государственного бюджета. Иными словами, ориентир был на сохранение «союзнических отношений» православной церкви с государством и ее «особого» положения в обществе, на расширение, преж­де всего для нее, «свободы действий». О желательности установления именно таких церковно-государственных отношений говорил, к примеру, на Соборе С. Н. Булгаков: «Законопроект вырабатывался именно в сознании того, что дол­жно быть, в сознании нормального и достойного положения церкви в России. Наши требования обращены к русскому народу через го­ловы теперешних властей. Конечно, возможно наступление такого момента, когда церковь должна анафемствовать государство. Но, без сомнения, этот момент еще не наступил». 31 декабря эсеровская газета «Дело народа» сооб­щает о намерении правительства в ближайшее время рассмотреть проект декрета об отделении церкви от государства, и здесь же излагается его содержание: религия объявляется «частным делом гражданина», при­знается право каждого исповедовать или не исповедо­вать религию, запрещается какое-либо ограничение «свободы совести», не допускаются церковные обряды и преподавание «религиозных предметов» в государст­венных учреждениях и учебных заведениях, «церковные и религиозные общества» лишались прав владения соб­ственностью и прав юридического лица, а имущество их поступает в собственность государства», как иму­щество приходов, так и церковные здания передавались в ведение «волостных, земских и городских самоуправлений», отменялись и религиозные клятвы и присяги, а «духовные лица» отстранялись от записей актов гражданского состояния. Полностью или в изложении проект декрета опубли­ковала и церковная пресса. Таким образом, верующие и неверующие, религиозные организации получили пред­ставление о направленности государственной «церков­ной политики» и возможность высказать свое мнение о ней. Среди иерархии и духовенства православной церкви превалировало отрицательное отношение к проекту, ко­торый рассматривался как акт, узаконивающий «гоне­ние» на религию и церковь, как «угроза» всякому сво­бодному волеизъявлению в вопросах религии. Именно поэтому первое же заседание второй сессии Поместно­го собора, открывшейся 20 января 1918 г., было посвя­щено выработке мер «противоборства» действиям вла­стей и защиты «церкви Божией». Тогда же было огла­шено на Соборе и патриаршее послание к духовенству и верующим. В нем через библейские аллегории и эзо­пов язык проглядывает откровенный призыв к непри­знанию и неподчинению советской власти, отвержению всех ее актов, касающихся церкви. Тихон анафемствовал (проклинал) и власть, и тех, кто проводил и ис­полнял ее постановления или хотя бы сочувствовал ей. И на Соборе и вне его послание было воспринято как антибольшевистское, антиправительственное. Известие о патриаршей анафеме «врагов церкви и государства» сообщается верующим через посланников Собора. Они зачитывали его в храмах, толковали смысл аллегорий, призывали к сплочению «воедино» ради под­держки патриарха и защиты церкви. К вечеру о посла­нии Тихона стало известно в Петрограде. Ближе к ночи созывается заседание Совнаркома. На нем нарком юстиции И. 3. Штёйнберг (левый эсер) и заведующий от­делом Наркомюста М. Рейснер представили проект дек­рета «О свободе совести, церковных и религиозных об­ществах». С учетом ряда ленинских поправок и допол­нений декрет принимается, а наутро, 21 января, текст его публикуется в газетах «Правда» и «Известия». Принятый декрет подтверждал верность принципи­альным положениям «церковной политики» Советского государства, проводимой с Октября 1917 г., и вместе с тем он становился «инструментом», с помощью которого общество «очищалось» от сохранявшихся еще феодально-буржуазных ограничений свободы совести, ког­да, по словам В. И. Ленина, «церковь была в крепост­ной зависимости от государства, а русские граждане были в крепостной зависимости у государственной церк­ви, когда существовали и применялись средневековые, инквизиторские законы, преследование за веру или за неверие, насиловавшие совесть человека .». Декрет отменял всякую дискриминацию граждан в связи с их отношением к религии, провозглашал свет­скость государства и школы; устранял ранее существо­вавшее деление религиозных организаций на «господ­ствующие», «терпимые» и «гонимые» — все они стано­вились равноправными «частными обществами», кото­рые образуются на добровольных началах и содержат­ся за счет верующих; создавал правовые, организаци­онные и материальные условия, когда каждый гражданин мог свободно определить свое отношение к рели­гии и поступать сообразно своим убеждениям. Можно сказать, что в январе 1918 г. Россия встала вровень с наиболее передовыми буржуазными государствами того времени, которые в своих конституционных актах закрепляли принцип свободы совести. Но не только. Она сделала еще один и очень принципиальный шаг вперед, гарантируя не только право на веру, но и пра­во не иметь религиозных убеждений, быть атеистом.

Обращаясь сегодня к осмыслению декрета как ча­сти ленинского наследия, следует учитывать конкретно-исторические условия, в которых он был принят. В. И. Ленин считал, что необходимость декретов этого периода вызывалась потребностью наметить пути социа­листического строительства, причем он допускал, что что-то в них может оказаться невыполнимым, ошибоч­ным, не выдержит испытания временем. Соответствен­но н декрет об отделении церкви от государства не ста­вил задачи разрешить все проблемы, связанные с пра­вовым положением религиозных организаций в социа­листическом обществе. И это понимали, и об этом говорили те государственные деятели, которые имели непосредственное отношение к реализации декрета в жизнь, и в те годы никто не помышлял о его «непогре­шимости» и «незыблемости». Конкретно-историческая обстановка определяла не­обходимость введения некоторых временных' ограниче­ний в деятельности религиозных объединений. Это в первую очередь относится к вопросу о церковной собст­венности и предоставлении религиозным обществам прав юридического лица. Однако последующие собы­тия в стране отодвинули надолго процесс демократиза­ции норм и положений декрета, «снятия» его жестко ограничительного характера. И послание патриарха Тихона, и декрет «О свободе совести, церковных и религиозных обществах» сразу же оказались в центре внимания Поместного собора. На заседании одного из отделов Собора прозвучал сле­дующий диалог:

«А. В. Васильев — Нужно призвать народ на защиту церкви . человек одарен не только словом, но и мускульною силой.

И, А. Артоболевский — Следует предупредить возможное по­дозрение о том, что церковь анафемствует только потому, что кос­нулись ее собственности .

П. И. Астров — Ввиду того, что перед нами развернулась картина полной гибели и России и церкви, на первом плане должны быть меры духовного меча — анафема Я прошу, молю и требую не отступать от этой меры.

Н. Д. Кузнецов — В акте отлучения от церкви должно быть выражено, что собор трепещет не за достояние церковное, а за то, что Русь православная превращается в Русь поганую.

С. Н. Булгаков — Перед нами два положения: объявить на­родных комиссаров врагами церкви и народа, и нужно самые дей­ствия объявить противохристианскимн, сознательные исполнители коих подлежат отлучению. Пункт же о неповиновении декрету тре­бует змеиной мудрости: некоторые пункты декрета (свобода сове­сти, светская регистрация) приемлемы и с ними можно согласить­ся». В постановлении Собора декрет был расценен как «злостное покушение на весь строй жизни православ­ной церкви и акт открытого против нее гонения». Под страхом отлучения от церкви запрещалось верующим какое-либо участие в проведении этого декрета в жизнь. В воззвании же к «православному народу» верующие призывались объединяться вокруг храмов, «составлять» союзы для защиты «заветных святынь», и если придется, то и «кровь свою пролить и удостоиться венца мученического, чем допустить веру православную врагам на поругание». Послание патриарха, постановление и воззвание Собора широко распространялись по стране. Выраженные в них идеи пропагандировались к тому же в различ­ных брошюрах, журналах, газетах, листовках и иных изданиях Поместного собора, епархиальных и церковных советов, в проповедях приходского духовенства. Вот одна из листовок, которая и название-то носит однозначное, не допускающее произвольных толкований,— «Анафема патриарха Тихона большевикам». Уже ее первые слова говорят:

«Патриарх Московский и всея России в послании . обнажил меч духовный против извергов рода человеческого — большевиков и предал их анафеме. Глава православной церкви Российской за­клинает всех верных чад ее не вступать с этими извергами в ка­кое-либо общение». А далее прямые установки: «Родители! Если дети ваши — большевики, требуйте властью, чтобы отреклись они от заблужде­ний своих, чтобы принесли покаяние в великом грехе, а если не послушают вас, отрекайтесь от них. Жены, если мужья ваши — большевики и упорствуют в слу­жении сатане, уйдите от мужей ваших, спасите себя и детей от заразы, губящей душу. Церковь Христова призывает вас на защиту православной веры . Покайтесь, горячей молитвой призовите помощь Господа Сил и стряхните с себя «руки чужих» — исконных врагов веры Хри­стовой, объявивших себя самозванно «народной властью». В январе — апреле 1918 г. по России прокатилась волна сопротивления попыткам ввести декрет в жизнь. Организовывались массовые крестные ходы и богослу­жения на площадях и в общественных местах в поддержку церкви. Кое-где совершались акты насилия в отношении представителей органов власти. В адрес правительства направлялись коллективные петиции с требованием отказаться от отделения церкви от госу­дарства и школы от церкви, с угрозами «народного со­противления» при его реализации. В марте 1918 г. делегация Поместного собора посетила Совнарком и от лица «ста миллионов русского населения» потребовала, по сути в ультимативной форме, отмены декрета и иных распоряжений, касающихся деятельности религи­озных обществ. Российская православная церковь демонстрировала политическое неповиновение и отказывалась исполнять требования государства. Ситуация усугублялась и тем, что церковь заняла откровенно не­гативную позицию не только в отношении «церковной политики» государства, но и в отношении всей его внутренней и внешней политики. К примеру, патриарх осудил стремление правительства выйти из мировой бойни, заключить мирный договор с Германией. И не­случайно ЦК РКП (б), рассматривая 19 мая 1918 г. на своем заседании вопрос об «агитации духовенства», отмечал: «Выясняется, что в последнее время усилилась агитация ду­ховенства против Советской власти. Решено повести против духо­венства усиленную письменную агитацию. Поручить ее ведение тт. Сосновскому, Ем. Ярославскому и Демьяну Бедному, ассигновав необходимую сумму из кассы ЦК. Одновременно поручить тт. из президиума Московского Совета принять меры по вселению город­ской бедноты в монастырские и иные духовные дома. Сообщить об этом решении ЦК партийным работникам, едущим на места для проведения его в жизнь». Но не все церковно- и священнослужители придер­живались подобных позиций. Вот характерный пример из письма священника, опубликованного в газете «Зна­мя Христа», свидетельствовавший о поляризации мне­ний: «Наш долг, наша обязанность не возбуждать темные массы, не творить тех бунтов, которых в России и так немало, а выяс­нить всем и каждому, что отделение церкви от государства и дру­гие декреты в связи с этим нисколько не унижают христианства . Когда всмотришься внимательно во все происходящее, то невольно поднимается вопрос: от кого и от чего наши иерархи призывают спасать Христову веру?». И все же события зимы — весны 1918 г. были в опре­деленной мере неожиданными для большевиков, рас­считывавших на быстрое и относительно безболезнен­ное введение декрета. Залогом тому были уверенность в полной дискредитации «политического лица» духовен­ства и органов церковного управления, рост антиклерикальных настроений в массах, в том числе и в деревне, во времена правления Временного правительства и широкая поддержка ею требований РСДРП (б) провести решительно отделение церкви от государства и школы от церкви. Но провести в жизнь декрет, что называется, с ходу оказалось невозможным. К политическому противодействию органов церковного управления и руководителей религиозных организаций присоединялось прикровенное, а где и откровенное недовольство со стороны многомиллионного крестьянства. Если оно в целом поддерживало меры экспроприации церковно-монастырской собственности, провозглашение равенства граждан вне зависимости от их отношения к религии, расторжение «союза» церкви и государства, то в отношении введения гражданской метрикации, лишения прихода собст­венности, устранения из школы Закона Божьего и некоторых других подобных мер его позиция была не столь однозначной. И было бы упрощением утверждать, что на сторону церковного руководства встали лишь представители «свергнутых классов» да отдельные «верующие-фанатики». Крестьянство выступило против, как ему казалось, «обмирщения» своего традиционного уклада жизни, против ломки «незыблемых», в том числе и в силу «освящения» их православными канонами и догматами, устоев «жизни по вере» в российской деревне. Мешало проведению декрета и отсутствие на местах подготовленных работников и специальных государст­венных органов, занимавшихся «церковной политикой», непоследовательность местных властей, «уклоны» в сто­рону «революционного нажима»; неясности и противоре­чивость некоторых норм декрета; различное их понима­ние и даже тривиальное незнание. Жизнь настойчиво требовала образования специаль­ного органа государственного управления, который бы взял на себя проведение в жизнь декрета. Первоначально им стала Междуведомственная комиссия, образованная при Наркомюсте из представителей комисса­риатов: внутренних дел, просвещения, призрения и др. Для участия в ее работе приглашены были представи­тели православной, старообрядческой, римско-католиче­ской, греко-католической и других церквей. Однако быстро выяснилось, что в таком виде комиссия не мо­жет быть дееспособной, оперативно откликаться на нужды дня, оставался неясным вопрос о ее статусе и полномочиях, месте в системе центральных органов. 8 мая 1918 г. по предложению Наркомюста Совнарком распускает Междуведомственную комиссию и по­ручает проведение в жизнь декрета «особому отделу Наркомюста». Этот отдел получил порядковый номер VIII (с 1922 г.—V), н за ним закрепилось наименование «ликвидационный». Планировалось при отделе сохранить консультативную комиссию из представителей ре­лигиозных организаций. Во главе отдела встал член коллегии НКЮ П. А. Красиков.

Вновь созданный VIII отдел сразу же активно вклю­чился в деятельность по проведению в жизнь декрета об отделении церкви от государства. Его сотрудники выезжают на места, выступают на многочисленных митингах и собраниях, встречаются с духовенством и ве­рующими, разбирают жалобы и конфликтные ситуации, ведут обширную переписку с провинцией. Формируют­ся и местные органы отдела — при губисполкомах обра­зуются отделы или подотделы по проведению в жизнь декрета об отделении церкви от государства, а в неко­торых губерниях — комиссариаты по церковным делам. Разъяснения и указания отдела вплоть до сентября 1918 г. были единственными правовыми документами, регламентирующими порядок разрешения практических вопросов. В июле 1918 г. накануне V Всероссийского съезда Советов, который должен был принять Конституцию РСФСР, центральные газеты публикуют ее проект. Пятая, статья в нем была посвящена свободе совести и гласила: «В целях обеспечения за трудящимися свободы совести цер­ковь отделяется от государства, религия объявляется делом сове­сти каждого отдельного гражданина, на содержание церкви и ее служителей не отпускается средств из государственной казны. Пра­во полной свободы религиозной пропаганды признается за всеми гражданами» При обсуждении этой статьи столкнулись различ­ные точки зрения относительно содержания «свободы совести» и мер ее обеспечения Некоторые, например нарком юстиции П. И. Стучка, указывали, что предложенная редакция, по существу, есть слепое копирова­ние программ европейских социал-демократических пар­тий, не идущих в данном вопросе дальше провозглаше­ния свободы совести в ее буржуазном понимании. А потому предлагалось исключить из проекта такие по­ложения, как религия — «дело совести» гражданина, а также признание «полной свободы религиозной пропа­ганды» «В самом деле,— рассуждал в связи с послед­ним положением П. И. Стучка,— советским юристам придется призадуматься, как соединить некоторые статьи декрета об отделении церкви от государства с этой полной свободой религиозной пропаганды. Мне мерещится, что действительная свобода совести, как ее понимает Маркс, обеспечивается одной свободой антирелигиозной пропаганды, да и только». В результате обсуждения статья о свободе совести была принята в следующей редакции: «В целях обеспечения за трудящимися действительной свободы совести церковь отделяется от государства и школа от церкви, а свобода религиозной и антирелигиозной пропаганды признается за всеми гражданами» В принятой съездом конституции были и другие статьи, касающиеся «религиозного вопроса». Так, пре­дусматривалась возможность предоставлять «убежище» иностранным гражданам, преследуемым за религиоз­ные убеждения, вводились ограничения политических прав в отношении монашествующих и служителей культа. С принятием конституции основные положения дек­рета об отделении церкви от государства стали нор­мой конституционного права, а VIII отдел призван был теперь, наряду с проведением декрета в жизнь, обес­печивать и контролировать соблюдение статьи 13 Кон­ституции РСФСР о свободе совести. О сложной и противоречивой обстановке, в которой приходилось действовать отделу, дают представление отчеты членов отдела о командировках на места. На­пример, один из самых активных его сотрудников М. В. Галкин, совершив поездку в Северную область осенью 1918 г., сообщал, что «проведение в жизнь дек­рета об отделении церкви от государства происходило здесь или путем собственного усмотрения или же на основании телеграфных распоряжений центральных ор­ганов» Касаясь религиозной ситуации он отмечал: «Хотя монастыри благоденствуют по-прежнему, духо­венство, как каста и как известная политическая сила, в настоящее время раздавлено. Крупных контррево­люционных выступлений, вдохновляемых служителями культа, не было . Посещаемость храмов сократилась до минимума, духовенство теряет свое влияние на народ, тем более что алчные действия некоторых его представителей дают богатую пищу для агитации и окончательно роняют духовенство в глазах народа». Галкин подмечал и огрехи в действиях представителей местных властей (небрежность в обращении с архивами, документа­цией церковных органов при выселении их из занимае­мых помещений, конфискация предметов культа без составления описей, расстрелы и аресты без санкции вы­шестоящих органов и т. п.), которые всячески затем гиперболизировались духовенством, отождествлялись с политикой государства в «церковном вопросе». Многочисленные запросы с мест, практическая дея­тельность отдела и аналогичных органов на местах настоятельно требовали выработки документа, определяв­шего единообразие в действиях центральных и местных органов власти при реализации государственной «цер­ковной политики». Таким документом стала инструкция «О порядке проведения в жизнь декрета «Об отделении церкви от государства и школы от церкви», опублико­ванная 30 августа 1918 г. в газете «Известия». Инструк­ция состояла из шести разделов: 1. О церковных и ре­лигиозных обществах. 2. Об имуществах, предназна­ченных для совершения религиозных обрядов. 3. О про­чих имуществах. 4. О метрических книгах. 5. О религи­озных церемониях и обрядах. 6. О преподавании рели­гиозных вероучений. Инструкция затрагивала практически все возникав­шие перед органами власти на местах вопросы по проведению в жизнь декрета, давала необходимый материал для их разрешения. Казалось, что созданы все ус­ловия для планомерного и повсеместного проведения в жизнь всех положений декрета. Но реализовать сло­жившиеся благоприятные предпосылки не удалось. Про­цесс отделения церкви от государства и нормализация отношений между религиозными центрами и советской властью затянулся на несколько лет. Причинами тому были, с одной стороны, разразившаяся гражданская война и интервенция, ас другой — курс органов цер­ковного управления на конфронтацию с государствен­ной властью. Общее обострение политической ситуации в стране летом 1918 г.— мятежи, заговоры, восстания, белый террор в отношении «вождей революции» — вызвало со стороны Совета Народных Комиссаров ответные меры Согласно Постановлению о «красном терроре» расстре­лу подлежали «все лица, прикосновенные к белогвар­дейским организациям, заговорам и мятежам». Полити­зация же все в большей мере действий и решений По­местного собора, органов церковного управления и духовенства с неизбежностью «зачисляла» и церковь в разряд таковых организаций, что неотвратимо вело к столкновению с властью. Уже на следующий день после опубликования ин­струкции на совещании епископов с участием наиболее влиятельных лиц из мирян обсуждаются возможные меры по противодействию данному акту Выдвигается идея введения по всей стране интердикта, т. е. закры­тия всех церквей, прекращения совершения всех рели­гиозных обрядов и треб; проведения массовых крестных ходов, общественных богослужений и всероссийского общенародного «моления о спасении родины». В специальном послании Совнаркому Собор потребовал от «безбожной политической власти» отменить инструкцию, наносящую «смертельный удар» церкви и служащую «средством духовного угнетения и застращивания православного народа». Итак, политический выбор руководством церкви был сделан. Открытое столкновение с властью стало неиз­бежным. Это стало закономерным следствием политиче­ской линии церкви, всегда бывшей на правом фланге по­литических сил в России до февраля 17-го г. и остав­шейся на этой позиции и после Октябрьской революции. В конце сентября церковный Собор был распущен. Епархиальный дом, где в течение года он заседал,— опе­чатан. Хранившиеся там документы и материалы изъя­ты. Меры судебного преследования распространены на патриарха и близких его помощников. Аресты, обыски, конфискация, тюремные заключения коснулись многих епископов, приходских священников, активных мирян . Но до отрезвления было еще далеко. Зато набирал силу другой и, как оказалось в дальнейшем, определяю­щий процесс: в сознании рядовых верующих все более раздваивалось отношение к патриарху и церкви в це­лом. И если как религиозно-духовные авторитеты они по-прежнему оставались непререкаемы и неподсудны, то их политическая «физиономия» становилась неприемлема и более осуждалась. И спустя несколько лет для Патриарха станет ясным, что без изменения политиче­ского курса церкви он обречен на одиночество но это будет в будущем, а сейчас . пропасть между ним и его сторонниками, с одной стороны, и многомиллионной паствой, с другой, только разверзлась . К осени 1918 г. многие из членов Собора примкнули к «белому движению». Созданные на «белой» террито­рии церковные структуры выполняли роль политических организаций, воспитывая паству в «нужном» духе. Здесь же декрет об отделении церкви от государства был отменен, возвращаются старые порядки — церковь служит власть имущим, а те, в свою очередь, покрови­тельствуют ей. К примеру, генерал А. Деникин обязы­вал созданное по его инициативе Высшее временное церковное управление на Юго-Востоке бороться с теми, кто «безучастен к строительству Русского государства», и одновременно «воодушевлять» и «объединять» духо­венство для «живой пастырской работы». Откликаясь на призыв, духовенство «проповедовало» и «осведомля­ло» население об идеях и целях Русской армий, рас­крывало перед верующими «греховность» большевизма и необходимость борьбы с ним, поминая за каждым бо­гослужением «благоверных вождей и правителей». О настроениях в годы гражданской войны служите­лей культа (и не только православной церкви) на тер­ритории Советской России дают представление ежене­дельные сводки ВЧК о политической ситуации в стране. В них был предусмотрен специальный раздел «духовен­ство», в котором отражалось его настроение, отношение к декрету об отделении церкви от государства, к дру­гим актам советской власти. В годы гражданской войны и интервенции «религи­озный вопрос» для государства отодвинулся на третье­степенное место, и если оно и обращалось к каким-ли­бо его аспектам, то к тем из них, которые имели чисто практическое (военное или политическое) значение. К примеру, так было, когда решался вопрос о замене во­инской службы в связи с религиозными убеждениями граждан или при освобождении от воинской и трудо­вой повинности служителей культа. С завершением этого периода активизируется и ранее прерванный про­цесс введения декрета об отделении церкви от государ­ства в полном его объеме. Политическая стабилизация в обществе, настроения верующей его части, в большин­стве своем высказавшейся за советскую власть, опре­делили эволюцию политических взглядов руководите­лей различных религиозных центров: от открытого и активного неприятия к курсу аполитичности и нейтраль­ности. Так, патриарх Тихон в обращениях к В. И. Ле­нину и М. И. Калинину (август 1920 г.) признает, что декрет и Конституция РСФСР провозглашают и обеспе­чивают полную свободу совести. Не вызывает у него возражений и сам принцип отделения церкви от госу­дарства, на котором отныне должны строиться отноше­ния этих сторон. Не возражает он и против существования отдела, ведавшего «церковными проблемами», хо­тя и оставляет за собой право критиковать деятель­ность последнего. Об определенных изменениях в «религиозном вопросе» свидетельствовали и итоги проведенного НКВД в 1920—1921 гг. анкетирования губисполкомов. Они по казали, что, с одной стороны, население в целом поддерживает «церковную политику» Совнаркома; в отчете Карельской трудовой коммуны об этом, к примеру так говорилось: «Случаев отрицательного отношения населения к проведению декрета не было, ибо и самый декрет вводится постепенно». А с другой — необходимо последовательное обновление и развитие юридических норм, касающихся прав, обязанностей, характера деятельности религиозных обществ. Выясняется и еще одно обстоятельство, заключающееся в том, что на местах «церковная политика» сосредоточивалась в руках административных органов. А потому НКВД предлагал «сосредоточить все дело по отделению церкви от государства» в рамках этого наркомата. Однако решение об этом не состоялось и VIII отдел оставался «ведущим» в реализации «церковной политики», хотя нельзя не отметить и того, что он, все более отделяясь от разрешения практических вопро­сов деятельности религиозных обществ и местных органов власти, превращался в своеобразный экспертно-консультативный орган в отношении государственных ведомств и учреждений, имевших то или иное касатель­ство к деятельности религиозных организаций. Так же как нельзя было не замечать, что и НКВД и ВЧКТПУ сохраняли собственное видение содержания и способов проведения «церковной политики» и всяческим образом защищали свою «самостоятельность». Трудности перехода к новой экономической полити­ке, когда требовалось совместить резкий поворот поли­тического курса с умонастроениями в партии, с массовой психологией рабочих и беднейшего крестьянства, сказались и на выработке нового курса в «церковной политике». Трудно было отказаться сразу от ставших привычными военно-административных мер ее проведе­ния, так же как и трудно было отказаться от видения в религиозно-церковных организациях «политических Противников». В ноябре 1920 г. некоторые «сектант­ские» объединения обращались в Совнарком с прось­бами об изменении декрета об отделении церкви от го­сударства, в частности — предоставлении религиозным обществам прав юридического лица, разрешении веде­ния благотворительной и иной социальной деятельно­сти, приобретении в собственность зданий и другого имущества. Все эти предложения были признаны преж­девременными. Груз военно-коммунистического прошло­го, психологии политической борьбы с церковью, ска­зался и при проведении кампании по вскрытию «свя­тых мощей» и особенно трагически при изъятии церков­ных ценностей в 1922 г.

В конце 1922 г. Малый Совнарком, ссылаясь на параллелизм в работе НКВД и «ликвидационного» (V) отдела Наркомюста, ставит вопрос об упразднении по­следнего. И тогда лишь обращение П. А. Красикова к В. И. Ленину предотвратило это решение. И все же логика в предложении Малого Совнаркома была. По существу, лучшие годы V отдела миновали, ибо основ­ная возложенная на него задача отделения церкви от государства и школы от церкви была выполнена. Об­становка требовала поиска новых подходов к разви­тию государственно-церковных отношений, и реализовы­вать эту задачу требовалось не усилиями какого-либо одного ведомства, а высшего государственного органа. Именно об этом в ноябре 1922 г. говорил на заседании коллегии Наркомюста Н. Крыленко (зам. наркома юс­тиции), когда обсуждалась судьба отдела. Обратимся к его словам: «Полагал бы 5-й отдел в составе НКЮ упразднить, предло­жить ВЦИК организовать у себя особую комиссию по церковным делам в качестве руководящего органа советской церковной поли­тики, придав ли в качестве технического аппарата нынешний аппа­рат 5-го отдела с непременным включением в состав комиссии т. Красикова в качестве постоянного представителя НКЮ». Реализовано это предложение тогда не было. Согласно Положению о Наркомюсте V отдел сохранялся, на него возлагалось общее руководство и наблюдение за проведением в жизнь отделения церкви от государст­ва. И в частности: 1) разработка проектов, издание инструкций и циркуляров в области советской полити­ки по отношению к церковным и культовым объедине­ниям; 2) общее наблюдение за правильным применени­ем декретов об отделении церкви от государства (§ 13 и 65 Конституции), а также закона от 21 декабря 1920 г. об освобождении от службы в войсках по рели­гиозным убеждениям; 3) разработка материалов и дан­ных всех ведомств, имеющих отношение к культам и религиозным объединениям всех направлений. Однако тогда же, в 1923 г., на местах упраздняются губернские отделы юстиции и действовавшие при них подотделы и комиссии по введению в жизнь декрета об отделении церкви от государства, а функции, им при­надлежавшие, переходят в ведение местных органов НКВД. Тем самым V отдел терял возможность влиять на практическое проведение «церковной политики» на местах. В августе 1924 г. V отдел Наркомюста упразд­няется, а его функции передаются Секретариату ВЦИКа. Так завершилась деятельность «ликвидационного» отдела, который, несмотря на многие свои недостатки, внес существенный вклад в дело проведения «церковной политики» Советского государства.

Середина 20-х гг. была переломным временем для страны. Завершилось восстановление разрушенного в годы гражданской войны и интервенции народного хо­зяйства. Шел поиск путей и методов строительства со­циализма в одной отдельно взятой стране. Определи­лись первостепенные практические и перспективные ша­ги на этом пути. Отлаживался механизм взаимодейст­вия союзных республик, накапливался опыт работы об­щесоюзных органов управления. Существенные изме­нения происходят и в духовной сфере, где бурно разви­ваются различного рода инициативы: возникают рес­публиканские и союзные общества, союзы, организации, движения культурно-просветительного, спортивно-оздо­ровительного и научно-технического характера. Во всех республиках Союза произошли качествен­ные изменения в государственно-церковных отношени­ях. Во-первых, в основном была выполнена буржуазно-демократическая программа в части решения «религи­озного вопроса». Во-вторых, наиболее крупные и влия­тельные религиозные организации провозгласили и реа­лизовывали в своей деятельности курс политической ло­яльности к советской власти. В-третьих, накоплен был теоретический и практический опыт регулирования са­мых различных сторон жизнедеятельности религиозных объединений, их отношений с государственными, об­щественными, хозяйственными и иными организа­циями. Таким образом, объективные условия сложившейся в стране социально-экономической и политико-идеоло­гической ситуации вызывали потребность и, более того, необходимость во внесении в «церковную политику» со­юзного государства определенных изменений. Нужно было отказаться от того, что не выдержало испытание временем, и, прежде всего, от обусловленных политикой «военного коммунизма» ограничений деятельности ре­лигиозных организаций; выработать новые формы и при­емы взаимоотношений государства и церкви. Для продвижения на этом пути напрашивалось: во-первых, формирование органа, ведавшего «церковной полити­кой» в общесоюзном масштабе, и во-вторых, выработ­ка общесоюзного законодательства о религиозных ор­ганизациях. Но, видимо, в руководстве партии и государства не была в полной мере осознана необходимость придания государственно-церковным отношениям качественно но­вого характера, да к тому же эти проблемы были от­теснены на второстепенный план обостряющимися со­циально-экономическими проблемами в стране, взаимо­отношениями внутри партийно-государственной «вер­хушки». А потому потенциальные возможности по конструктивному развитию государственно-церковных отношений реализованы не были. Не был сформирован общесоюзный орган, ведавший «церковной политикой». Хотя Президиуму ЦИКа СССР и было предоставлено право принимать обязательные для республик решения по принципиальным вопросам деятельности религиозных объединений и духовенства, но на практике оно реализовывалось очень редко. Отсутствие союзного закона о религиозных органи­зациях приводило к тому, что одни и те же вопросы — о порядке и условиях регистрации обществ и групп, за­крытии культовых зданий, налогообложении духовенст­ва, совершении богослужений, обрядов и церемоний, осуществлении религиозной пропаганды и т. д.— разре­шались в республиках не только различными ведомст­вами, но и по-разному. Отсутствовал и общесоюзный учет религиозных объединений, что не позволяло пра­вительству объективно оценивать масштабы и значи­мость процессов среди верующих и духовенства, за­трудняло выработку долговременной «церковной поли­тики». В РСФСР, после упразднения V (ранее VIII) отде­ла Народного комиссариата юстиции, государственную политику в «церковном вопросе» определяли ВЦИК (прежде всего его Президиум и Секретариат) и Сов­нарком (в лице Объединенного государственного политического управления и Наркомата внутренних дел). ВЦИК разрабатывал и принимал законодательные акты, инструкции и циркуляры, бывшие руководством к действию для местных органов власти, выносил окон­чательные решения по таким вопросам, как регистра­ция и снятие с регистрации обществ и групп, закрытие и дальнейшее использование молитвенных зданий и культового имущества, и некоторым другим. На НКВД в отношении религиозных организаций возлагались обязанности: общий надзор за их деятель­ностью, регистрация (в том числе и уставов) и учет; контроль за исполнением декрета об отделении церкви от государства; выдача разрешений на проведение съездов; пресечение нарушений законодательства о ре­лигиозных культах. ОГПУ контролировало политиче­скую сторону деятельности духовенства и органов цер­ковного управления. Следует добавить, что в осуществле­нии решений ВЦИКа важную роль играли и другие наркоматы: юстиции, финансов, просвещения. Содержание и характер «церковной политики» впря­мую зависели от соотношения основных сил — ВЦИК, НКВД и ОГПУ. Для 1924—1927 гг. характерно пример­ное равновесие между этими организациями и степень их влияния на «церковную политику». Но постепенно практическое осуществление «церков­ной политики» сосредоточивалось в руках ОГПУ и НКВД Одновременно вначале происходит едва замет­ная, а затем все более очевидная переориентация в об­ласти регулирования жизнедеятельности религиозных организаций в обществе «строящегося социализма» на меры административно-командные, направленные на ограничение их деятельности и вытеснение на перифе­рию общественной жизни, замыкание рамками отправ­ления богослужения, обрядов и церемоний Инструк­циями ВЦИКа «воспрещалось» на молитвенных собра­ниях «сектантов» обсуждение экономических, политиче­ских и культурно-просветительных вопросов, а также «учреждение» детских, юношеских и женских кружков при религиозных организациях. Устанавливались огра­ничения, а затем и полный запрет на хозяйственную, благотворительную деятельность. В начале 1927 г. НКВД предлагает в развитие дек­рета об отделении церкви от государства разработать новую инструкцию по его применению. Но вскоре это­го показалось недостаточно, и принимается решение выработать законопроект, регулирующий деятельность религиозных организаций в РСФСР, но который, будучи принят ЦИКом и СНК СССР, послужил бы образ­цом для других республик и лег бы в основу общесо­юзной «церковной политики». В работе над ним, про­должавшейся до 1929 г., приняли участие Антирелигиоз­ная Комиссия ЦК РКП (б), НКВД, НКЮ, ОГПУ. Проект получил название «Положение о культах и культовом имуществе», включая в себя 33 статьи, оп­ределявшие порядок организации «групп верующих» и их права, правила пользования культовыми зданиями и имуществом, проведения религиозных шествий, цере­моний и обрядов; условия строительства новых молит­венных зданий и проведения церковных сборов. В статьях первой части проекта закона — «Общие положения» — были изложены основные идеи ленин­ского декрета об отделении церкви от государства: о праве граждан исповедовать любую религию или не исповедовать никакой, о равенстве граждан независи­мо от ихотношения к религии, о праве свободного ис­полнения религиозных обрядов, о недопустимости ук­лонения от исполнения гражданских обязанностей в свя­зи с религиозными убеждениями и «возможности» изъя­тия этого положения по решению суда, о национализа­ции церковного имущества и т. п. Однако присутствовали и отклонения от декрета. Например, в статье 6, касающейся «преподавания ре­лигиозных верований», из ленинской формулировки бы­ла снята заключительная ее часть, гласившая, что «граждане могут обучать и обучаться религии частным образом». Тем самым предполагалось ввести запрет на религиозное обучение (и для взрослых и для детей) в частной, семейной жизни граждан. Кроме того, проект предусматривал возможность существования религиоз­ных организаций лишь в одной форме — в виде групп верующих, чья деятельность связывалась исключитель­но с культовым зданием и совершением в нем религиозных треб и обрядов. Отныне не допускалась деятель­ность «церковных и религиозных обществ», ранее дей­ствовавших наравне с частными (культурно-просвети­тельными, научными и т. п.) обществами, рамки дея­тельности которых не ограничивались культовым зда­нием. Вводилось и ограничение на отправление культа и произнесение проповедей, которые отныне были «свобод­ны» лишь в том случае, если имели «исключительно ре­лигиозный характер», «не нарушали распоряжения вла­стей» и не были «направлены против основы диктату­ры пролетариата». Проект обсуждался в различных центральных ве­домствах, и было признано «нецелесообразным» выно­сить его на утверждение. В частности, объяснялось это тем, что «рассматриваемый проект не вносит чего-либо нового в основной закон от 23.01.18 г. и не выявляет каких-либо особых положений, требующих своего раз­решения в законодательном порядке». Правда, отмечая слабости проекта, НКВД не внес конкретных предло­жений по его качественному обновлению, а вновь пред­ложил ограничиться принятием ведомственной инструк­ции в качестве «единого руководства по применению и проведению в жизнь закона (декрета) об отде­лении церкви от государства и школы от церкви». Общая направленность этой инструкции — введение множества дополнительных, к ранее существовавшим, ограничений, ужесточение контроля за деятельностью религиозных организаций, расширение зоны запретов и вместе с тем сужение поля самостоятельности в действиях верующих и религиозных общин. Трудно сказать, намеренно или нет, не было замечено тех отступлений от ленинского декрета, о которых говорилось выше и которые уже содержали в себе потенциальную возможность «ограничительного уклона» в законодательстве о культах. Так же как и трудно сейчас определить, почему, подвергая критике данный про­ект, не было указано на его основную, по моему мне­нию, слабость, на то, что он не мог стать документом, плодотворно развивающим декрет. Составители проек­та не смогли (или не захотели) попытаться с учетом новых общественно-политических условий преодолеть ограниченность декрета, связанную с конкретно-исто­рическими условиями, в которых он принимался, и по-новому решить насущные проблемы: о предоставлении религиозным организациям прав юридического лица, формах и пределах религиозной пропаганды и обучения религии, о церковной собственности, о месте религиоз­ных организаций в структуре общества. Можно предполагать, что неприемлемой казалась сама попытка принятия закона, ибо к этому времени сформировалось убеждение, что религиозную сферу предпочтительнее регулировать не через закон, а с по­мощью ведомственных инструкций и циркуляров. Обсуждение проекта союзного закона происходило на фоне развернувшейся в обществе оживленной дис­куссии о перспективах существования религии, о функ­циях религиозных организации в социалистическом об­ществе, формах и предназначении «антирелигиозной ра­боты», ее соотношении с общей идеологической работой, партии и воздействии на процессы секуляризации. Пред­лагаемые решения этих и подобных вопросов несли на себе отпечаток сложной общественно-политической си­туации в стране, когда все более отчетливо проявля­лись отход от ленинской концепции строительства со­циализма, забвение марксистско-ленинских принципов государственно-правового регулирования деятельности религиозных организаций. Ситуация усугубляется, когда в общественное со­знание привносится «теория» об обострении классовой борьбы в процессе строительства социализма, размеже­вавшая советское общество на два непримиримых лагеря — пролетариат и крестьянство, с одной стороны, и «буржуазно-капиталистические слои» - с другой. Религиозные организации объявляются проводниками бур­жуазного влияния, агентами «кулацко-нэпманской агентуры». Все чаще звучат утверждения, что деятели рели­гиозных организации принимают активное участие в антисоветской работе кулачества, агитируют против сда­чи хлеба государству и мероприятий по коллективиза­ции и социалистическому переустройству сельского хо­зяйства. Раздаются призывы бороться с религией не как с «отвлеченной идеей о Боге», а как с «контрреволюционной силой». В этих условиях в начале 1929 г в директивных органах сформулировалось мнение о необходимости вы­работки специального партийного постановления по «религиозному вопросу», которое одновременно было бы «руководящим документом» и для государственных органов. Такой подход, по существу, отвергал, делал не­нужным союзное законодательство о религиозных культах, хотя и сохранял за республиками право на при­нятие республиканских законов «о религии и церкви». В феврале 1929г. за подписью секретаря ЦК ВКП (б) Л. Кагановича в республиканские, краевые, областные, губернские и окружные партийные комитеты рассылается письмо ЦК ВКП (б) «О мерах по усилению анти­религиозной работы» (принято 24.01.29 г.). В нем была предпринята попытка проанализировать ситуацию, сло­жившуюся в стране в религиозной сфере, выявить успехи и неудачи антирелигиозной работы; наметить ближ­ние и перспективные цели и задачи в данной области партийных, государственных, хозяйственных и общест­венных организаций. В письме констатируется, что в стране активно раз­вивается «процесс изживания религиозности», который, однако, «тормозится», во-первых, недостаточным внима­нием к этой работе со стороны «партийцев, комсомоль­цев, членов профсоюза и др. советских организаций», а во-вторых, оживлением деятельности религиозных орга­низаций, их стремлением приспособиться к новым со­циальным условиям. Обосновывая необходимость пре­одоления этих «тормозов» в антирелигиозной работе, составители письма обращаются к характеристике по­литических позиций религиозных организаций. При этом они, исходя из постулата об обострении классовой борь­бы в ходе социалистического строительства, зачисляют духовенство, активных рядовых верующих, органы цер­ковного управления и религиозные организации в разряд противников социализма. Им предъявляются обвинения в «мобилизации» реакционных и малосознательных эле­ментов в целях «контрнаступления на мероприятия советской власти и компартии». Присутствует в письме и упоминание о недопустимости применения в отношении религиозных организа­ций и верующих «административных мер», «поверхностной клерикальной борьбы с попами», но это не более чем проформы ради. И в этом достаточно убедиться, об­ратившись к тем конкретным задачам, которые ставятся перед партийными, государственными, хозяйственными и общественными организациями. Спущенное на места письмо, по сути своей, развяза­ло руки местным работникам, санкционируя «силовое» давление на религиозные организации. И все это под аккомпанемент высказываний о контрреволюционном характере религии и смыкании религиозных организа­ций с контрреволюционными организациями. И все это утверждалось вопреки заявлениям руководителей рели­гиозных организаций о лояльности к советской власти, которые теперь «подавались» общественному мнению как «прикрытие» их подлинных антисоветских настрое­ний и действий. Что касается верующих и их руководителей, то они мгновенно отреагировали на изменившуюся ситуацию. К примеру, Всесоюзный совет евангельских христиан (Ленинград) писал в феврале 1929 г. в ЦИК СССР: «Мы получаем с мест целый поток писем, телеграмм и сообщений всякого рода, из которых видно, что на наши общины и их членов предпринят определенный нажим административного характера в различных на­правлениях». Популярна стала и практика проведения сходов, собраний, митингов, на которых простым большинством голосов, зачастую в отсутствие «заинтересованной стороны», принимались решения, быть или не быть дейст­вующей церкви, мечети, синагоги, молитвенному дому в населенном пункте. Вот типичная для тех лет выписка из протокола рабочего собрания фабрики «Красный Октябрь» (Средневолжская область), состоявшегося 15.03.29 г.: «Слушали: О закрытии церкви. Постановили: .Считаем, что церковь, как рассадник религиозного дурмана, нам не нужна . Поручаем горсовету и прочим организациям немедленно церковь закрыть, помещение же церковное использовать под школу. 6 апреля 1929 г. в справке НКВД о религиозной ситуации в стране, представленной в ЦК ВКП(б), утверждалось, что «религиозники» организуют антисоветские выступления масс, прежде всего крестьянства; оказывают «давление» на низовые местные органы власти при перевыборах в Советы; создают подпольные контр­революционные организации; распространяют антисо­ветские листовки, терроризируют активистов-безбожни­ков и поддерживают движение за открытие и построй­ку церквей. Однако при знакомстве с фактическим обоснована ем как этого, так и других документов бросается в гла­за случайность фактов, их «мелкость», заданность выводов. Единичные примеры деятельности конкретных священников подаются как явление организованного со­противления, законные требования верующих об откры­тии и строительстве церквей, проведении религиозных шествий и т. п. расценивается как антисоветская дея­тельность.

ПРИ ПРЕЗИДИУМЕ ВЦИК (1929-1934 гг.)

8 апреля 1929 г. Президиум ВЦИК принимает по­становление «О религиозных объединениях» , которое, хотя и подвергалось в дальнейшем уточнению, редакти­рованию, дополнению, но в целом сохранялось как дей­ствующее вплоть до 1990 г. Оно законодательно закре­пило ставшее к этому времени господствующим мнение о том, что религиозные общества не вправе занимать­ся какой-либо иной деятельностью, кроме как удовлет­ворением религиозных потребностей верующих, и преи­мущественно в рамках молитвенного здания, что сле­дует «вытеснить» религиозные объединения из всех сфер общества, где до этого они имели право действовать, и запретить им какой-либо вообще «выход» в общество. По сути, религиозные общества превращались в «ре­зервации» для исповедующих те или иные религиозные убеждения граждан. Одновременно деятельность их обставлялась множеством ограничительных и жестко регламентирующих условий. Справедливости ради надо отметить, что Постанов­ление несло в себе и позитивное содержание, отвергая некоторые ошибочные предложения, заложенные в про­ект союзного законодательства о культах, определяя условия образования и функционирования религиозных об­ществ, совершения обрядов и треб и т. п. Но, к сожа­лению, очень скоро выяснилось, что многие из этих позитивных статей в условиях развертывающегося про­цесса «изгнания религии» из общества не реализовыва­лись на практике. Одновременно Президиум ВЦИК на заседании 8 ап­реля 1929 г. для рассмотрения вопросов, связанных с деятельностью религиозных объединений, образовал По­стоянную комиссию по вопросам культов под председа­тельством П. Г. Смидовича и в составе представителей таких ведомств, как НКВД, Наркомюст, Наркомпрос, ВЦСПС и уполномоченного ОГПУ при СНК РСФСР. На деятельности этой комиссии мы еще подробно оста­новимся, а сейчас посмотрим, как установки письма Л. Кагановича сказались на государственной политике в «религиозном вопросе». На состоявшемся в мае 1929 г. XIV Всероссийском съезде Советов наряду с задачами социально-экономи­ческого и культурного развития страны много внимания было уделено «религиозному вопросу». В докладах председателя Совнаркома РСФСР А. И. Рыкова о пя­тилетнем плане развития РСФСР и Наркома по про­свещению А. В. Луначарского о задачах культурного, строительства этой теме уделялось особенно много ме­ста. Оба они исходили из посылки, что в обострившей­ся классовой борьбе «религия и церковь» оказываются на стороне антисоциалистических сил. А. И. Рыков го­ворил, характеризуя обстановку в обществе: «Остатки капиталистических классов — кулаки в деревне, нэп­маны в городе и представители старой идеологии, идеологии рели­гиозного дурмана и частной собственности среди интеллигенции — оказывают и будут оказывать всяческое сопротивление делу орга­низации нового общества. Отсюда то обострение классовой борьбы, которое мы переживаем в настоящее время. Любое затруднение, встречающееся на нашем пути, классовый враг, конечно, исполь­зует для борьбы с диктатурой пролетариата и для того, чтобы создать щель и разлад в союзе рабочего класса с крестьянством». Еще более резко говорил о месте и роли религии и церкви А. В. Луначарский. По его мнению, культурное строительство должно сопровождаться борьбой «с дву­мя главными нашими культурными врагами, со всевозможными церквами и религиями, в каких бы то ни бы­ло формах». И далее: «Это — враг социалистического строительства, и он борется с нами на культурной поч­ве. Школа и все культурные учреждения — батареи, которые обращены против религии со всеми ее ужасами, пакостями, со всем позором узкого национализма, особенно сказывающемся в антисемитизме». Луначарский видел «опасность» не столько со стороны русского пра­вославия, сколько со стороны «реформированной рели­гии»— сектантства, а потому требовал, чтобы «все на­ши культурные учреждения, от школы до театра, от академии наук до изб-читален, должны рассматривать­ся нами как работающие на фронте отражения рели­гиозной опасности и вместе с тем как средство излече­ния масс от этой дурной болезни». Но конечно, в выступлениях А. И. Рыкова и А. В. Луначарского была не только дань «конъюнктуре» идео­логических установок. Они предупреждали от поспешности в «антирелигиозной работе», от увлечения при­нудительными административными мерами, настаивали на необходимости безусловного соблюдения недавно принятого закона о культах. Первая, обязательная, часть их выступлений нашла горячую поддержку, ибо соответствовала настроениям делегатов, и они со своей стороны призывали: усилить борьбу за закрытие церквей, изымать культовые здания под социально-культурные нужды, бороться с престоль­ными праздниками, «поповским» и «религиозным дурманом», сокращать тиражи религиозной литературы, поддерживать коллективные обращения «активистов» о закрытии церквей, не позволять ремонтировать культовые здания, не поддерживать просьбы верующих об оставлении в их пользовании зданий, снимать колокола. Однако вторая часть — защита прав и инте­ресов верующих и религиозных организаций — вызвала со стороны некоторых участников съезда резкое неприятие. К примеру, представитель Владимирской области Никитин заявил: «На съезде был совершен еще один шаг от демокра­тии к законодательному закреплению административ­ного диктата в отношении религиозных организаций. Съезд изменил статью 4 Конституции РСФСР. Вместо признания за гражданами «свободы религиозной и ан­тирелигиозной пропаганды» отныне статья 4 гарантиро­вала лишь «свободу религиозных исповеданий и анти­религиозной пропаганды». В стенограммах съезда не содержится какого-либо развернутого объяснения при­чин, побудивших к этому изменению. Лишь указыва­лось, что поправка «вносится в целях ограничения рас­пространения религиозных предрассудков путем пропа­ганды, используемой весьма часто в контрреволюцион­ных целях». Стоит еще раз подчеркнуть, что данный тезис был намеренно неверен. Слов нет, отдельные факты наруше­ний законов со стороны верующих и духовенства были, но сами документальные материалы тех лет, сохранившиеся в архивных фондах НКВД, не дают оснований говорить о наличии со стороны религиозных организаций какого-либо организованного и целенаправленного политического противодействия советской власти. Не было организации, ставящей задачу ее свержения. На­оборот, практически религиозные организации всех кон­фессий делали неоднократные заявления о политической лояльности. Под «контрреволюционные деяния» были умышленно отнесены требования верующих обеспечить им условия отправления религиозных потребностей. В июне 1929 г состоялся II съезд Союза воинствующих безбожников, определивший антирелигиозную борьбу как один из важнейших участков классовой борьбы, одну из важнейших сторон социалистического наступления как в городе, так и в деревне. Лозунгом антирелигиозного движения стал призыв: «Борьба с религией — есть борьба за социализм». О содержательной стороне его можно судить, в частности, по выступлению Н. И. Бухарина на этом съезде: «Борьба с религией стоит в порядке дня, она актуальна. Она актуальна и с точки зрения всего реконструктивного периода в це­лом. Но она является актуальной и с точки той особой, специфической оригинальной полосы, в которой мы живем, когда заострение классовой борьбы обрисовалось по всему фронту и когда наши противники используют формы религиозного лозунга, религиозного пароля, религиозной человеческой организации, начиная с церкви и кончая различными видами сектантских организаций, для борьбы с социалистической серединкой нашего хозяйства, для ожесточенно­го сопротивления повседневному продвижению социалистических форм нашего хозяйства, для использования в реакционных целях наших трудностей, наших прорех, наших болезней.

Особенность переживаемой полосы заключается, между прочим, и в том, что всякий оттенок нашего классового противника хочет закрепиться в ряде организаций религиозного типа. Антирелигиоз­ный фронт кричаще ясно виден, как фронт классовой борьбы». Летом 1929 г. ситуация резко изменилась. Наиболее нетерпеливые советские работники, активисты «антире­лигиозного движения» осуществляли на местах массо­вое закрытие церквей, игнорируя настроения и пожела­ния верующих, с издевательством над их чувствами и надругательствами над предметами культа. И все это подавалось как «проявление революционной активно­сти», как исполнение желания масс «покончить со всем, что напоминает о религии». А право и желание неве­рующего большинства рассматривалось как достаточ­ное основание для проведения подобного курса. Ведь нельзя же в самом деле, утверждали «активисты», при­нимать во внимание настроение меньшинства, да еще, как правило, представляющего из себя «чуждый эле­мент», «врагов», лиц, не желающих идти в колхоз. Взрыв «антирелигиозной активности» серьезно отразился на социально-политической ситуации в стране, особенно в деревне: недовольство и протест со стороны верующей части населения, а в ряде районов — воору­женные столкновения, перераставшие в локальные вос­стания. Стремясь выправить ситуацию, ЦК ВКП(б) в июне — июле направляет в партийные органы на места специальный циркуляр «О тактичном подходе в деле закрытия церквей» ;(подписан В. М. Молотовым). И хо­тя в нем ЦК «категорически» предложил всем партийным органам «повести решительную борьбу с извращениями в практике закрытия церквей и других молит­венных домов», содержащиеся в нем правильные при­зывы, указания и предложения существенно на улучше­ние обстановки в «религиозном вопросе» не повлияли. На местах предпочитали быть подвергнутыми критике за поспешное, с нарушением закона проведенное закры­тие молитвенных зданий, чем быть уличенными в от­ступлении от «идеологических установок» партии на «противоборство» с религией. Ведь это автоматически зачисляло «сомневающихся» и «колеблющихся» в раз­ряд лиц, отвергающих «генеральную линию» партии, грозило им зачислением в разряд «внутренних врагов» партии, проявляющих «оппортунизм» и «примиренчест­во» в борьбе с «религиозной идеологией» — «важнейшим препятствием на пути социалистического переустройст­ва и преодоления буржуазного и мелкобуржуазного влияния на трудящиеся массы». Да и как было «устоять» местным партийным работникам, если председатель Антирелигиозной комиссии ЦК ВКП(б) Е. М. Ярославский отстаивал и проводил в жизнь «антирелигиозную политику», главным содер­жанием которой было суживание круга деятельности религиозных организаций всех течений, сведение ее исключительно к отправлению религиозной обрядности, максимальное сокращение количества духовных учебных заведений и учащихся в них, монастырей и числа монашествующих в них, сокращение тиража религиоз­ных изданий, а также количества религиозных съездов и т. д. и т. п. Такие направленность и содержание «церковной политики» партии и государства отстаивал Е. М. Ярославский и в своих обращениях в Политбюро ЦК, и получал одобрение. В этих условиях немногие от­важивались спорить с «главным антирелигиозником» Но такие люди были. К примеру, П. Г Смидович, ко­торый в письме Е. М. Ярославскому в связи с обсуждением итогов II съезда Союза воинствующих безбожни­ков следующим образом выразил свое видение характе­ра «антирелигиозной деятельности»: «Приписать правому оппортунизму терпимость к религии и ре­лигиозным пережиткам — значит вызвать целый ряд недоразуме­ний. Нетерпимостью к религии определить курс партии — это дать возможность прийти к заключению, что курс партии меняется, что начинается период открытого гонения на «религиозные убеждения»