Не следовало пытаться сохранить целостность Югославии, когда входящие в ее состав государства заявили о своем намерении выйти из нее.

Год

Год

Год

Год

Год

Год

Год

Год

Год

Противодействовать любым попыткам навязать нам положения Хартии фундаментальных прав Европейского союза, хотя это, как я покажу ниже, должно осуществляться в контексте более серьезных изменений в отношениях Великобритании с Европейским союзом.

Консерваторы всего мира Должны начать контрнаступление против бригады Новых Левых, идущих под флагом прав человека, с той же энергией, с которой мы прежде боролись со Старыми Левыми.

Использовать все свое влияние, для того чтобы не допустить новых попыток урезать суверенный иммунитет или распространить всеобщую юрисдикцию на вопросы, которые должны решаться демократическим путем и национальными судами.

В свете судебных решений о применении Конвенции по предупреждению пыток выяснить, какие еще международные конвенции могут создавать неприемлемые риски в процессе ведения наших дел.

Что бы ни преподнесло будущее, сторонам неизбежно понадобится терпение Иова: в конце концов, это святая земля, земля, за которую во все времена сражались больше, чем за любую другую, земля, где встречаются и соперничают три религии, и каждая из сторон может утверждать, что права именно она. Недаром Псалмопевец призывал: «Помолимся за мир в Иерусалиме»*. Он был прав. Мы должны сделать это.

Более того, палестинцам придется смириться с тем, что в случае создания собственного государства оно будет небольшим, уязвимым и (по крайней мере поначалу) очень бедным. Ему потребуется значительная поддержка со стороны Иордании; но в любом случае оно останется экономически зависимым от Израиля, — именно поэтому в интересах палестинцев сделать так, чтобы Израиль проявил максимум доброй воли при создании такого государства.

Палестинское руководство, со своей стороны, никогда не сможет добиться доверия Израиля, если оно не арестует и не накажет тех, кто подстрекает к террору и осуществляет его на практике. Пока что Ясир Арафат не слишком склоняется к этому.

Ни посредникам, ни Израилю не следует забывать о том, что палестинским лидерам нужен зримый результат, т. е. движение к реальной автономии и, в конечном, итоге, к созданию независимого государства, иначе они просто не удержатся на своих местах, а на сцену выйдут более радикальные и более опасные фигуры, которые только и ждут удобного момента.

Поэтому нельзя ожидать, что Израиль поступится своей безопасностью. Если он когдалибо пойдет на такой безрассудный шаг и пострадает изза этого, его противодействие посредникам и палестинцам окажется беспредельным: «земля, отданная в обмен на мир» должна действительно нести мир.

Испытал на себе ужас, который несут исламские террористысмертники, задолго до 11 сентября.

Вполне понятно, почему Америку раздражает то, в чем она нередко усматривает упрямство Израиля: она стремится получить максимальную международную поддержку в войне против терроризма; однако Госдепартаменту не следует забывать, что Израиль

Вместе с тем даже США не могут навязать мир: противоборствующие стороны должны искренне принять его.

Единственным заслуживающим доверия внешним миротворцем являются Соединенные Штаты, а не ООН или Европейский союз.


* Псалом 122.


Глава 7

Права человека и их соблюдение

ПРАВА ЧЕЛОВЕКА С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ КОНСЕРВАТОРОВ

В наши дни лишь очень смелый политик способен открыто усомниться в правомерности использования вопросов соблюдения прав человека в качестве стержня внешней политики. Еще несколько лет назад я вряд ли поверила бы в то, что смогу занять такую позицию.

Как типичный представитель своего поколения, чьи взгляды сформировались под влиянием событий Второй мировой и начала «холодной войны», я вышла на политическую сцену с твердым, даже страстным, намерением защитить права личности от всесилия государства. Принципиальное и последовательное противодействие многоликому посягательству государства на свободы индивидуума было характерной чертой нашего подхода в 800 годы. Тому, кто в силу своей молодости или забывчивости сомневается в этом, нужно лишь полистать газеты того времени. Проповедь «крайнего» индивидуализма в ущерб обществу была моей главной виной с точки зрения левых. На самом же деле подобное обвинение в мой адрес совершенно необоснованно: для меня исполнение долга всегда стояло на первом месте. Здесь важно отметить, что были и такие, кто критиковал нас за недостаточное внимание к свободе личности.


Фундаментальное различие между консерваторами и социалистами заключается в том, что во внутренней политике первых больше заботит свобода, а вторых — равенство. Однако то же самое можно сказать и о внешней политике. При виде того, как новые левые упиваются своим плюрализмом и всесторонностью, невольно закрадывается мысль, что именно они (в предыдущем политическом воплощении) заставили консервативные правительства уважать права человека. Конечно, это нонсенс. Капиталистический Запад — вот кто заставил социалистический Восток обращаться со своими подданными как с людьми, а не пешками или рабами.

Именно об этом шла речь в «третьей корзине»* Хельсинкских соглашений, принятых в середине 70х годов — во время того, что не совсем

* Под «тремя хельсинкскими корзинам понимается»: обеспечение безопасности в Европе; сотрудничество в области науки и техники и охраны окружающей среды; сотрудничество в гуманитарной и других областях. — Прим. пер.


правильно называют периодом «разрядки». В рамках стратегии Советского Союза, нацеленной на разоружение Запада при сохранении собственного военного превосходства, Москва была готова пойти на некоторые уступки, чтобы смягчить западную критику систематического нарушения ею прав человека. Советам в конце концов пришлось согласиться с тем, что отношение государства к своим гражданам является] предметом законного беспокойства со стороны других государств. Они! пошли на уступку, поскольку полагали, что смогут нарушить эти обещания так же легко, как и другие**. На практике так оно и было, пока неослабное давление со стороны Запада не заставило их перейти к обороне.

Основная заслуга в этом принадлежит президенту Рейгану. В «Доктрине Рейгана», которая впервые прозвучала во время выступления! перед обеими палатами парламента в Лондоне в июне 1982 года, подчеркивалось, что «свобода — это не прерогатива нескольких избранных, а неотъемлемое и универсальное право каждого человека Она стала также ответом на так называемую «доктрину Брежнева», которая утверждала, что государство, однажды попав в социалистический блок, остается в нем навсегда. В отличие от великодушной, но неэффективной политики западных лидеров, доктрина президента Рейгана сделала свободу действенной через военную мощь и политическую волю.

Этот небольшой исторический экскурс достаточно наглядно показывает, что консерваторы имеют все основания говорить о правах человека. Именно наши усилия при почти полном отсутствии помощи со стороны мнимых либералов позволили значительной части населения земного шара добиться свободы, а большей части оставшегося населения — защитить ее. Так почему, спрашивается, нынешняя озабоченность правами человека беспокоит меня? Причина в том, что в них перестали вкладывать прежний смысл и стали использовать их в качестве инструмента для ограничения, а не распространения свободы.

ЧТО СЛЕДУЕТ ПОНИМАТЬ ПОД ПРАВАМИ ЧЕЛОВЕКА

Для начала вспомним, откуда произошло понятие «права человека». Идея о том, что каждый человек представляет собой ценность сам по себе, вряд

** Мои собственные (совершенно иные) сомнения относительно хельсинкского процесса можно найти в книге The path to power (рр. 349-353).


ли нуждается в каком-либо специальном обосновании. На мой взгляд, в той или иной форме она присутствует во всех великих религиях. Согласившись с идеей неповторимости и вечности человеческой «души» мы должны признать, что человек — это «личность» и эта личность должна обладать достоинством и правами. Христианство (но ни в коем случае не действия, предпринимаемые от его имени) также подчеркивает роль личности, которая общается с Господом. Сегодня же более важным, чем принципы теологии или философии, стали те допущения, из которых мы исходим. А исходим мы из того, что к другим следует относиться так, как мы хотим, чтобы относились к нам — так называемое золотое правило), — даже когда нате поведение не соответствует идеалу.

Для английской (а затем и британской) традиции характерны прагматизм и практичность, а не высокомерные декларации. Надеюсь, меня правильно поймут, если я скажу, что британцы по складу ума более склонны к конкретным вещам. Это явно просматривается в конституционных документах, к которым мы обращаемся чаще всего. Тому, кто читает, к примеру, Великую хартию вольностей, возможно, покажется удивительной конкретность (и, несомненно, анахронизм) обязательств, принимаемых на себя королем. В Хартии говорится о тюрьмах, судебных исполнителях, судах присяжных, штрафах, замках и конфискации имущества, т. е. о том, что больше всего заботило в те времена высшее дворянство, которое выкручивало руки королю. Лишь две статьи Хартии и в наше время звучат с впечатляющей силой:

Ни один свободный человек не может быть арестован, или заключен под стражу, или лишен права собственности, или свобод, или обычных прав, или объявлен вне закона, или изгнан, или обездолен любым иным способом; а мы не можем предпринимать никаких действий против него, кроме как по законному приговору равных ему или по закону страны (Глава 39).

Никому за мзду не может быть вынесен неправосудный приговор, никому не может быть отказано в осуществлении права или справедливости (Глава 40)*.

Дальнейшее обсуждение положений Великой хартии вольностей можно найти на стр. 499503.


Точно так же читатель английского Билля о правах 1689 года, еще больше ограничивающего королевские прерогативы, укрепляющего власть парламента и закрепляющего результаты «Славной революции» прежних лет, увидит перед собой совершенно конкретный документ*. Он не устанавливает никаких новых принципов. Более того, обе палаты парламента не хотели никаких изменений. Они считали себя приверженцами «сущест6ующиx законов и законодательных актов, прав и свобод)). Что придает Великой хартии вольностей и Биллю о правах значимость (а они действительно имеют большое значение), так это традиция, которая закреплялась ими и которая ими же и была создана. Та самая традиция, которая в течение последующих столетий лишь укреплялась и расширялась.

В ходе этого процесса права парламента и подданных страны органично расширялись. Конечно, его нельзя назвать непрерывным или равномерным, однако его движущая сила нарастала со временем изза того, что он был окружен некой таинственностью и узаконен. Процесс ограничения власти правительства и расширения свобод личности держался на двух столпах — общем праве и правах парламента (на практике — правах Палаты общин). В одни моменты более важным оказывалось первое, в другие — второе. Особенно в ХУП веке, в решающий для развития свободы в Англии период, судебные и политические решения имели единое русло. В самом деле, общий менталитет явно усматривался и в том, и в другом, в немалой мере, наверное, изза того, что многие выдающиеся судьи были одновременно и политическими мыслителями. Взять хотя бы сэра Эдварда Коука, главного судью, чьи решения неоднократно ставили под сомнение королевские прерогативы. Он был одним из основных разработчиков Петиции о правах в 1628 году. Когда человек уровня Коука заявлял, что не может быть власти превыше... Великой хартии вольностей)), от него исходила такая сила убеждения, которой не обладал ни глава кабинета министров, ни даже король. Поэтому к ХУШ веку Великобритания и приобрела статус самой свободной страны на земле. Но, как показала история, ее свобод оказалось недостаточно для американских колонистов.

По сравнению с законодательными актами и судебными решениями, которыми был отмечен долгий путь Великобритании к парламент

* Во время Славной (или Бескровной) революции 1688 г. король Яков 11 был низложен, а к власти пришла его дочь Мария вместе со своим мужем Вильгельмом Оранским, который правил под именем Вильгельма 111.


ской демократии и неоспоримому господству закона, американские аналоги —Декларация независимости (1776), Конституция Соединенных Штатов (1787) и Билль о правах (1789) кажутся более радикальными и амбициозными. В Декларации независимости с ее вызывающе открытым заявлением — «мы считаем само собой разумеющимся, что все люди созданы равными и в равной мере наделены Создателем неотъемлемыми правами..» — наиболее отчетливо слышна идеалистическая, даже утопическая тональность.

Попадаются такие, кто, приняв эти заявления за чистую монету, пытаются применять их без учета контекста, упуская, например, тот факт, что на протяжении долгих лет они уживались с существованием рабства. Честно говоря, даже смелые утверждения Томаса Джефферсона, как и их более прозаичные английские эквиваленты, должны рассматриваться в историческом контексте. Великие документы, определяющие политическую и правовую основу Соединенных Штатов, являются частью традиции, которая была английской и британской, прежде чем стать американской. Восставшие колонисты были полны скорби и негодования, но тем не менее в Декларации независимости они ведут речь о «наших британских собратьях», которые остаются «глухими к голосу справедливости и духовного родства». Дух британского правосудия и питающие его инстинкты еще более очевидны в терминологии американского Билля о правах с его ясными и реально действующими поправками к Конституции США, которые определяют процедуры контроля за федеральными институтами власти.

Таким образом, то, что Уинстон Черчилль назвал концепцией прав человека в англоязычном мире, имеет институциональный контекст и является порождением живой традиции*. Эта концепция не способна развиваться в вакууме, и никто до самого последнего времени не мог себе представить, что она может в нем применяться.

Стремление порассуждать отвлеченно о естественных правах, или правах человека, которые возникли раньше конкретных законов и не зависят от них, — тенденция, не проявлявшаяся в Америке вплоть до современной эпохи политкорректности, — было характерно для революционной Европы. Парадоксально, но чем более грандиозными и широкими оказывались замыслы в отношении естественных прав, тем более вероятной была потеря свобод в конце.

* См. также стр. 44.


Это можно увидеть на примере французской Декларации прав человека и гражданина 1789 года и ее практических последствий. Документ начинается с удивительного и исторически недостоверного заявления о том, что «незнание, забвение или пренебрежение правами человека являются единственными причинами общественного зла и коррупции в правительстве». Далее мы узнаем, что «свобода заключается в возможности делать все, что не вредит другим. Поэтому осуществление естественного права каждого человека ограничено лишь пределами, которые гарантируют другим членам общества возможность пользоваться тем же правом. Эти пределы могут устанавливаться только законом». Ну а что такое закон? Документ определяет его как выражение общей боли». Возможно, некоторые из тех, кто разрабатывал Декларацию, понимали, какой смысл вкладывается во все это. Однако при прямом толковании очевидно, что приведенные аргументы сами нуждаются в доказательстве, а обоснования до невозможности расплывчаты. Глядя на процесс превращения революционной Франции в кровавую тиранию, оправданную этой доктриной фактически неограниченной центральной власти, становится ясно (особенно на английской стороне Ламанша), что гарантии, которые предоставляют личности обычай, устойчивая традиция и общее право, значительно прочнее «демократических» принципов, применяемых демагогами. Не случайно Эдмунд Берк, отец консерватизма, заметил по поводу естественных прав, что «их абстрактная безупречность на практике оборачивается пороком»*. Он был, как всегда, совершенно прав.

Американская и французская декларации оказали такое же влияние на конституции других государств, как и британская модель парламентской демократии и общее право — на политическое устройство бывших колоний. Вместе с тем первые международные конвенции, касающиеся прав человека, появились лишь в середине ХХ века.

В преамбуле Устава ООН (1945 г.) записано:«Мы, народы объединенных наций, преисполнены решимости... вновь утвердить веру в основные права человека, в достоинство и ценность человеческой личности, в равноправие мужчин и женщин и в равенство прав больших и малых наций..») Однако основные статьи Устава фактически закрепляют систему, в соответствии с которой суверенные государства, а не международ

* Edmund Burke, Reflections on the Revolution in France, Select Works of Edmund Burke (Indianapolis: Liberty Fund, 1999), р. 151. Эдмунд Берк (17291797) — политический философ, член парламента в 17651794 гг.


ные органы обладают полнотой власти в пределах собственных границ, законные основания для внешнего вмешательства предельно ограничены, а реальный контроль могут осуществлять лишь несколько великих держав. Соседство далеко идущих принципов и предельно ограниченных средств, позволяющих осуществить их, является характерной чертой международных рассуждений о правах человека в прошедший период.

Практически одновременно с Конвенцией о геноциде появился еще один основополагающий документ — Всеобщая декларация прав человека (1948 г.). В ней изложен целый ряд замечательных целей — как общих, так и конкретных, но при внимательном изучении ее текста быстро понимаешь, что понятие «свобода» здесь смешивается с другими вещами — добром, злом и безразличием, которые на деле могут противостоять свободе. Так, Конвенция провозглашает такие «права» как «социальная защищенность» (Статья 22), «право на работу... и защиту от безработицы» (Статья 23), «право на отдых и свободное время» (Статья 24), «право на уровень жизни, адекватный здоровью и благосостоянию [человека] и [его] семьи» и право на «образование», которое, среди прочего, должно «способствовать осуществлению деятельности ООН, направленной на поддержание мира» (Статья 25). И, наконец, «право на социальный и международный порядок, обеспечивающий всеобъемлющую реализацию прав и свобод, предусмотренных в настоящей Декларации» (Статья 28).

Документ, таким образом, есть не что иное, как попытка объять необъятное. Он объявляет массу достойных (как правило) целей «правами» без учета того, что их осуществление зависит от множества обстоятельств и, прежде всего, от готовности одной группы людей принять на себя проблемы другой. Помимо прочего, опасная расплывчатость изложения свидетельствует о трудностях, с которыми столкнулись разработчики, пытаясь обобщить эти цели. Несмотря на эти недостатки, я согласна с профессором Мэри Энн Глендон, которая считает, что «всеобщая декларация сыграла скромную, но не совсем уж незначительную роль в поддержании жизнеспособности духа свободы. За это ей вполне можно немного поаплодировать»*.

Сказанное во многом относится и к конвенциям ООН по правам человека, которые появились после Декларации. Эти конвенции затра

Неопубликованная лекция профессора Глендон, прочитанная в июле 2000 г. в Институте Соединенных Штатов при Университете Лондона.


гивали политические права женщин (1952), расовую дискриминацию (1965), экономические, социальные и культурные права (1966), гражданские и политические права (1966), дискриминацию женщин (1979), пытки (1984) и права ребенка (1989). Чтобы разобраться в том, чего же хотели добиться те, кто разрабатывал и подписывал эти документы, нужна книга, значительно большая по объему, чем эта. Мотивы, несомненно, были смешанными. Ясно одно: люди, ратифицировавшие эти соглашения от имени своих государств, в целом не сознавали, что они тем самым подрывают государственный суверенитет. Скорее всего, в конвенциях виделось пожелание, а не предписание, в противном случае они ни за что бы не допустили такого количества двусмысленностей и противоречий. Для правительств, заключающих договоры, способные практически повлиять на их поведение в собственных странах, туманная терминология, которая использована в названных документах, просто неприемлема. Еще раз повторю: это вовсе не означает, что международная озабоченность проблемой прав человека в ХХ веке была пустой тратой времени, — просто эти документы были ориентированы на международный порядок, предусматривавший существование суверенных государств, правительства которых, в конечном итоге, решали, применять их или нет. Это было, вне всякого сомнения, совершенно разумно. Надеюсь, из написанного здесь ясно следует, что рамки, ограничивающие власть государства, контроль за злоупотреблениями, законные права и гарантии, могут существовать только там, где они находят опору в национальной среде, институтах и обычаях. Конституции должны писаться в сердцах, а не на бумаге.

ГЕНОЦИД И НЮРНБЕРГ

На первый взгляд, очевидным исключением из этого ряда является Конвенция о предупреждении геноцида и наказании за него 1948 года. Этот документ был первой реакцией ООН на массовое уничтожение евреев в Третьем рейхе. Он отличался более узкой, чем можно было ожидать, направленностью, а именно рассматривал лишь случаи намеренного полного или частичного уничтожения групп людей по националъному, этническому, расовому или религиозному признаку. Например, деяния Пол Пота, который уничтожил два миллиона (почти четвертую часть) своих соотечественников в Камбодже в 19751979 годах, не подпадают под эту Конвенцию. Причина в том, что, когда дело дошло до


формирования документа, представители Советского Союза не допустили упоминания в нем групп, выделяемых по политическому признаку: Сталин, на руках которого была кровь 20 миллионов советских граждан, уж больно явно подходил под определение. Конвенция, что было необычным, не признавала суверенитета или неприкосновенности и устанавливала, что виновные должны нести кару «независимо от того, являются ли они законными правителями, должностными или частными лицами» (Статья IV).

В этом усматривается простой здравый смысл. Изза того, что геноцид — это преступление, которое может совершаться либо самой властью, либо при ее содействии, обычные процедуры национального судопроизводства вряд ли могут обеспечить гарантированное наказание. Лишь там, где, подобно сегодняшней Руанде, режим, виновный в геноциде, был свергнут, преступники могут быть привлечены к суду.

Таким образом, именно Нюрнбергский процесс является ориентиром при обсуждении преимуществ и недостатков международных уголовных судов, созданных для осуществления правосудия в отношении тех, кто обвиняется в самых ужасных преступлениях. К сожалению, то, что произошло в Нюрнберге, по выражению профессора Джереми Рабкина, «плохо помнится», и в результате из этого делаются неправильные выводы*.

На представителей обвинения на Нюрнбергском процессе, несомненно, очень большое влияние оказали свидетельства холокоста. Однако им в большей мере хотелось осудить нацистское руководство за планирование и развязывание «агрессивной войны» а не за «преступления против человечности». Иными словами, на нем главным образом фигурировали обвинения в развязывании войны против суверенных государств, а не в других правонарушениях. В этой связи, как заметил профессор Рабкин, «возникают сомнения, можно ли вообще считать Нюрнбергский процесс "международным» Обвинения выдвигали «соединенные Штаты Америки, Французская республика, Соединенное Королевство Великобритании и Северной Ирландии, а также Союз Советских Социалистических Республик», а вовсе не «государства Организации Объединенных Наций», как предполагалось вначале. Нюрнбергский процесс иногда критикуют за то, что он представлял

* Jeremy Rabkin, «Nurenberg Misremembered», SAIS Review, summerautumn 199, pp. 223239.


собой «правосудие победителей». Именно им он и был, именно таким он и задумывался. Процесс был организован не нейтральными странами, а державами, которые совместно одержали победу над Германией и «оккупировали ее. Именно последним теперь принадлежала верховная власть.

Почему все это имеет большое значение? Да потому, что те, кто в наше время настаивает на еще большем вмешательстве международного правосудия в дела суверенных государств, не устают ссылаться на Нюрнбергский процесс. А это совершенно неправильно. Процесс состоялся лишь потому, что союзники одержали полную победу над Третьим рейхом, захватили в плен большую часть руководящей верхушки и собрали огромное количество неопровержимых документальных свидетельств.

Я не сомневаюсь в том, что 12 нацистских руководителей, приговоренных к смертной казни за участие в преступлениях, заслуженно понесли наказание. Холокост — величайшее преступление, совершенное когдалибо в отношении группы людей, нации или расы. Однако отношение к процессу, посредством которого эти ужасные личности получили по заслугам, как к суду со всеми его судьями и адвокатами, неоднозначно. Вместе с тем он намного менее неоднозначен, чем готовы допустить современные участники кампаний в поддержку международных трибуналов.

УГОЛОВНЫЕ ТРИБУНАЛЫ В ЮГОСЛАВИИ И РУАНДЕ

Конвенция по геноциду 1948 года предусматривала возможность создания международного трибунала, и в том же году Генеральная Ассамблея ООН назначила Международную законодательную комиссию для изучения «желательности и осуществимости» идеи. По целому ряду серьезных и практических причин из этой затеи ничего не получилось. И хотя такая идея всплывала неоднократно и прежде, толчком к созданию международных трибуналов стали случаи геноцида в бывшей Югославии и Руанде. Конфликту в бывшей Югославии и урокам, вытекающим из него, я посвящаю следующую главу. Здесь же хочу привлечь внимание наиболее влиятельных государств, и прежде всего западных, к очень веским аргументам в пользу создания трибуналов для разбирательств, связанных с этими двумя кризисами, которые не обя


зательно должны найти более широкое применение и в которых ни в коей мере не следует видеть подтверждение желательности создания международного уголовного суда.

Учреждение трибунала по бывшей Югославии (Резолюция СБ ООН 827 от 25 мая 1993 г.) и трибунала по Руанде (Резолюция СБ ООН 955 от 8 ноября 1994 г.) является признанием поражения Запада и более широкого международного сообщества. В странах бывшей Югославии — Словении, Хорватии и Боснии — Слободан Милошевич и его приближенные с помощью югославской армии и полувоенных банд сербских экстремистов вели войну против несербского населения. Делалось это настолько варварки и с таким бесстыдством, прямо под носом у Запада, что Европа и Америка должны были прекрасно все видеть. Тем не менее, по причинам, которые необходимо анализировать более тщательно в другом контексте, Милошевичу все сходило с рук. Более того, в какието моменты он получал то, что в Белграде воспринималось как «зеленый свет» продолжению начатого. В результате неправильных решений, принятых в самом начале конфликта в 1991 году, и упорных попыток разделить вину между жертвой и агрессором поровну величайшей державе мира, Америке, пришлось перед лицом нарастающего ужаса искать поддержки по всему миру. С приходом в Белый дом новой, более склонной к интернационализму, администрации, примерно совпавшим с пиком резни в Боснии, где, по оценкам, погибло около 200 тысяч человек, американцы стали активно проталкивать идею создания специального трибунала для осуждения виновных.

Я приветствую это решение, однако, честно говоря, хотела бы, чтобы такая политика проводилась с самого начала. С учетом прежних ошибок и ввиду слабости международного начала трибунал — самое лучшее, на что можно рассчитывать. Он является свидетельством долгожданной решимости прекратить кровопролитие. Тогдашний представитель США в ООН Мадлен Олбрайт приветствовала решение учредить трибунал словами: «Вновь восторжествовали принципы Нюрнберга. Мысль о том, что все мы несем ответственность по международному закону, возможно, теперь останется в коллективной памяти».

Подобная риторическая пышность была явно излишней. Я не считаю, что «все мы несем ответственность по международному закону» и уж точно не верю в то, что именно поэтому мы создаем специальные трибуналы для осуждения тех, кто виновен в геноциде.


Создание трибунала по Руанде также стало следствием провала усилий Запада и международного сообщества. Не могу сказать, что здесь я предвидела развитие событий лучше других. Однако наверняка существовали эксперты по межплеменной вражде в этой части Африки, которые должны были знать, что назревает. Этнические группы хуту и тутси периодически убивали друг друга на протяжении последнего полувека.

Тутси составляют меньшинство населения как в Руанде, так и в соседней Бурунди. В последней они тем не менее находятся у власти. Господствовали они и в Руанде, когда та была бельгийской колонией. В 1959 году хуту перебили значительную часть тутси с тем, чтобы обеспечить себе власть при получении независимости, которая была предоставлена в 1962 году. Они добились своего, но исход тутси заронил семена повстанческого движения, члены которого почти три десятилетия осуществляли вылазки с территории Уганды.

После долгих лет вооруженной борьбы все же удалось договориться о мире и разделении власти между племенами. Однако большая и влиятельная группировка экстремистски настроенных хуту осталась на непримиримых позициях. После того как 6 апреля 1994 года был сбит самолет президента Руанды, хуту по происхождению, что было, по всей видимости, делом рук экстремистов, в стране началось осуществление хорошо спланированного геноцида. Около 800 тысяч тутси были уничтожены самым жестоким и ужасным образом. В том же году правительство хуту было свергнуто вооруженными силами тутси, которые очень быстро привлекли к ответственности тех, кто был виновен в случившемся. Большинству экстремистов хуту все же удалось спастись бегством, а противоборство местного уровня стало все больше превращаться в часть более масштабной борьбы, которую в настоящее время ведут друг с другом различные африканские племена и государства на территории Демократической Республики Конго (бывшего Заира), заключая краткосрочные альянсы.

Как и на Балканах, взаимоотношения народов Центральной и Восточной Африки способны поставить в тупик даже самого внимательного эксперта, занимающегося проблемой международных отношений. Но, подобно Балканам, и здесь существуют определенные константы и основополагающие моменты, которые следует знать. Чтобы внешние воздействия были эффективными, их следует реализовывать на возможно более ранней стадии. А если внешняя сила, имеющая наиболь


шее влияние в регионе, не займет чьихллибо сторону (как на Балканах) или окажется не на той стороне (как в Руанде), результаты могут быть катастрофическими.

В Руанде с проблемами лучше всего может справиться Франция. У нее остались сильные связи с франкоязычным правительством хуту. Именно она вооружала и обучала армию хуту — по некоторым данным, чуть ли не до самого последнего дня. Когда французы в июне 1994 года ввели в страну свои войска, они прежде всего дали возможность потерпевшим поражение вооруженным экстремистам хуту укрыться на территории Конго. На этом фоне ошибки, неправильные выводы, медлительность, а иногда и сомнительные побуждения великих держав привели к катастрофе, последним средством предотвращения которой (как и в бывшей Югославии) является специальный трибунал.

Не стоит порицать судей и прочий персонал этих двух тесно взаимосвязанных трибуналов за то, что результаты их деятельности нередко вызывали разочарование. Если одной из целей учреждения трибунала по бывшей Югославии было предотвращение новых злодеяний, то она определенно не была достигнута. Печально известное избиение мусульман в боснийском городе Сребренице в июле 1995 года произошло почти через два года после начала работы трибунала. Лишь после того как сербские вооруженные силы понесли тяжелые потери, а западные государства фактически установили контроль над Боснией, петля, наброшенная на военных преступников, начала затягиваться. Лишь после нового поражения сербских вооруженных сил в Косово в 1999 году сербы восстали против Милошевича, отстранили его от власти, посадили в тюрьму, а затем доставили в Гаагу. В то время как я пишу эти строки, целый ряд самых отъявленных негодяев все еще гуляет на свободе. Иными словами, эффективность суда в значительной мере зависит от неподконтрольных ему процессов и, в особенности, от исхода военного конфликта. Суд приобретает смысл только в том случае, если его решения проводятся в жизнь с помощью силы — нередко силы британской армии.

Нельзя говорить и о том, что деятельность трибунала предлагает идеальную модель для более широкой правоприменительной практики. И вновь причина здесь не в недостатке честности и профессионализма участников. Как и в Нюрнберге, трибуналы по бывшей Югославии и Руанде руководствуются правилами, которые совершенно неприемлемы в обычном британском или американском суде. Правосудие


такого рода в исключительных условиях, например в условиях послевоенной Германии, Югославии и Руанды, несомненно, лучше, чем полное отсутствие такового. Вместе с тем из опыта его применения вовсе не следует, что международные судебные системы по самой своей природе лучше национальных, — отнюдь нет.

Как и в Югославии, трибунал по Руанде начал раскачиваться с большим трудом. Прошло четыре года, прежде чем он смог вынести свой первый приговор. Такая задержка, повидимому, является следствием целого букета административных ограничений (город Аруша в Танзании — не лучшее место для работы международного трибунала) и помех. Как и в Югославии, число приговоров, вынесенных трибуналом по Руанде, с тех пор значительно выросло. Несмотря на то что в результате работы трибунала более 40 человек было арестовано, а восемь — осуждено, большинство слушаний проходит в местных судах в Руанде. Там под стражей содержится более 120 тысяч человек, осуждено две тысячи человек, а 300 человек приговорены к смертной казни. Поскольку бои между тутси и хуту продолжаются в Конго и других местах, эти судебные разбирательства следует рассматривать, перефразируя Клаузевица, как продолжение войны другими средствами*. Но тогда может ли международное правосудие быть чемто иным, кроме как «правосудием победителей»?

ГИПОТЕТИЧЕСКИЙ МЕЖДУНАРОДНЫЙ УГОЛОВНЫЙ СУД

Ответ на этот вопрос может быть утвердительным, но только в том случае, если у Соединенных Штатов и их союзников хватит безрассудства, чтобы отказаться от влияния на судебные решения и персонал в пользу гипотетического международного уголовного суда в Гааге. Предложение подчиниться такому невыборному, неподотчетному и практически наверняка враждебному органу, как тот, что предлагается создать, не может выглядеть в глазах победителей в холодной войне» иначе как насмешкой. К счастью, приход в Белый дом президента Джорджа У. Буша вселяет уверенность в том, что подобное никогда не произойдет. Я надеюсь, что администрация Буша займет ту же позицию,

Карл фон Клаузевиц (17801831) — прусский военный террорист и кадровый офицер.


что и один из наиболее ярых критиков идеи суда, а именно позицию «трех нет». Нет — финансовой поддержке, прямой или косвенной. нет — сотрудничеству. Нет — дальнейшим переговорам с другими правительствами по вопросу «совершенствования» Статута*. Остальные государства не должны сомневаться в том, что поддержка действий суда, которые наносят ущерб интересам Америки или ее персоналу, незамедлительно отразится на их взаимоотношениях с США.

А действия эти могут оказаться неправильными, даже ужасными, если согласиться с видением задач международного уголовного суда, предложенным Генеральным секретарем ООН. Кофи Аннан полагает, что:

В перспективе международный уголовный суд должен обеспечить всеобщее правосудие. Видение такой перспективы дает простую и возвышенную надежду... Только тогда невинные жертвы далеких войн и конфликтов будут знать, что они тоже могут спокойно спать под защитой правосудия; что они тоже имеют права и что те, кто нарушает эти права, понесут наказание**.

«Видение) гна Аннана скорее всего обернется кошмаром, и тому есть целый ряд веских причин. Вопервых, на практике суд, скорее всего, будет заниматься преследованием военнослужащих или политиков в целом законопослушных стран, а не государствизгоев, которые просто не будут признавать его. Действительно, очень легко представить себе судебное преследование представителей Запада, для того чтобы обеспечить «баланс».

Второй неизбежный недостаток предлагаемого суда состоит в том, что для глобального судебного института потребуется глобальная полиция и хотя бы зачаточное глобальное правительство, которые будут обеспечивать реальное исполнение судебных решений. Именно поэтому проект находит такую поддержку среди сторонников того, что сегодня называют «глобальным управлением». Эти же самые энтузиасты также, что совершенно неудивительно, явно не испытывают энтузиазма по поводу нынешней униполярной международной системы

* John Bolton, Statement before the House International Relations Committee on the International Criminal Court and the American ServiceMembers’ Protection Act of 2000, 25 July 200. Гн Болтон в настоящее время является заместителем госсекретаря по контролю над вооружениями и международной безопасности.

** Обращение к Международной ассоциации адвокатов, НьюЙорк, 11 июня 1997 г.


с Соединенными Штатами во главе. Они видят в новом суде возможность заставить американскую сверхдержаву и ее союзников отчитываться в своих действиях перед «судом» международного мнения. Столь примитивная антиамериканская направленность даже не маскируется. Когда Соединенные Штаты вместе с Израилем, Китаем, Ливией, Алжиром, Йеменом и Катаром остались в меньшинстве при голосовании в Риме по проекту устава суда (7 голосов против 120), в зале, как говорят, раздались бурные и продолжительные аплодисменты. Так активисты движения в защиту прав человека и иностранные дипломаты выразили свою радость при виде унижения Америки*.

И все же это вовсе не означает, что последнее слово останется за сторонниками идеи международного суда. Фундаментальная проблема никуда не исчезает: в мире нет такого средства принуждения, которое смогло бы преодолеть противодействие суверенных государств, не говоря уже о сверхдержавах, решениям суда. Более того, отсутствие инструментов невозможно преодолеть с помощью еще одной грандиозной конференции, на которой верховодят сторонники глобального управления, и создания новых международных институтов. Отсутствие глобальной полиции и глобальных армий лишь отражает тот факт, что подобные структуры не вписываются в систему демократической законности. Глобального правительства не существует потому, что нет глобального «государства» нет глобальной политической индивидуальности, нет глобального общественного мнения. Таким образом, реализовать пожелания Генерального секретаря ООН (без всякого сомнения, искренние) можно только в одном случае: как ни парадоксально, для этого нужно подавить демократические инстинкты, не поддаваться демократическому давлению и полностью лишить демократию реального смысла.

Третья причина, по которой международный уголовный суд не может принести ничего, кроме проблем, заключается в том, что с увеличением своей эффективности он будет ограничивать возможности вмешательства Запада в чьихлибо дела. Администрация Клинтона до

Унижение Америки со стороны тех, кто считает себя представителями «международного сообщества)), на этом не закончилось. В мае 2001 г. США по числу набранных голосов не прошли в Комиссию ООН по правам человека. Зато там теперь представлены Пакистан (с его военным правительством), Судан (с его исламистским режимом, который ведет гражданскую войну, направленную на геноцид), и СьерраЛеоне (полигон для ужасающих злоупотреблений). Прощай концепция ООН по правам человека!


пустила в дискуссии серьезный промах: она сначала поддержала принцип, а затем выступила против практики. Иными словами, расхвалив достоинства международного правосудия, США испугались — в какойто мере изза своевременного предупреждения сенатора Джесси Хелмса — и попытались ограничить возможности судебного преследования американских военнослужащих. Делегация США стала добиваться включения условия, предусматривающего обращение к Совету Безопасности ООН до того, как суд сможет приступить к расследованию конкретного конфликта. Это позволило бы Америке воспользоваться правом вето, хотя, надо думать, давление на нее в любом случае было бы значительным. Так или иначе, но другие делегации в Риме не были готовы принять такое условие. Таким образом, Америка оказалась в изоляции*.

Подобное развитие событий чрезвычайно опасно. Любое более или менее серьезное международное вмешательство обречено на неудачу без прямого или косвенного участия США. Однако если американским политикам, официальным представителям или военнослужащим будет грозить арест или судебное преследование, Соединенные Штаты вряд ли захотят участвовать в операциях по предотвращению агрессии или геноцида. Поэтому деятельность суда может привести к тому, что число (пользуясь словами Генерального секретаря ООН) «невинных жертв далеких войн и конфликтов», находящихся под защитой правосудия, уменьшится, а не возрастет.

Что действительно удивляет, так это позиция Великобритании, которая находится в авангарде всего этого. Учитывая антиамериканский уклон суда и то, что Соединенные Штаты по прежнему внушают страх своим противникам, действия последних, по крайней мере в первый момент, скорее всего, будут направлены против государства, которое считается ближайшим союзником Америки. В числе первых здесь стоит Израиль, поскольку израильтяне полностью сознают смысл происходящего и, следовательно, противятся созданию суда. Однако на втором месте находится Великобритания. Робин Кук, находившийся в тот момент на посту министра иностранных дел Великобритании, отнесся к подобным разговорам крайне легкомысленно. «Этот суд, — заявил он в программе Бибиси «Ньюснайт» —

* К моменту написания этого раздела 36 стран ратифицировали римский Статут Международного уголовного суда. Для того чтобы суд смог начать работать, Статут должен быть ратифицирован 60 странами.


создается не для того, чтобы расследовать деятельность премьерминистров Соединенного Королевства или президентов Соединенных Штатов»*. Он, без сомнения, сделал бы исключение и для министров иностранных дел.

Такая самоуверенность, однако, может выйти гну Куку боком. Статья VIII, например, среди «военных преступлений» подпадающих под юрисдикцию суда, называет «агрессивные действия в отношении гражданского населения» и «агрессивные действия в отношении гражданских объектов». На месте гна Клинтона, Блэра, их советников и подчиненных я бы не поручилась за то, что ни одно из действий, предпринятых в ходе военных операций против Саддами Хусейна, Слободана Милошевича или Усамы бен Ладена, не дает повода для обвинений по вышеназванным основаниям. Поскольку, на мой взгляд, действия Запада против всех этих преступников полностью оправданны, меня очень тревожит возможность судебных интриг**.

И последнее, почему я возражаю против создания международного уголовного суда, заключается в том, что он — всего лишь новейшее, хотя и очень яркое, проявление старой моды на интернационализацию правосудия на основе так называемого «обычного международного права» неизбежно ведущего к несправедливости. Задумаемся над тем, что произошло за последние годы. Джереми Рабкин замечает по этому поводу:

Освобожденному от традиционных якорей международному праву больше не нужна реальная практика… Международный закон о правах человека является продуктом не судебной практики, а международной конференции. Для его принятия достаточно лишь абстрактного провозглашения. К тому же это не обязательно должен делать высший государственный орган. Просто берутся высказывания дипломатов на конференциях, которые кажутся весомыми, затем они препарируются толкователями так, чтобы придать им еще больший вес... Быстро вырастает

* The Times, 26 September 2000.

** После 11 сентября частенько можно слышать, что террор, развязанный бен Ладеном, является дополнительным аргументом в пользу создания международного уголовного суда. Это совершенно не так. Преступления были совершены на территории США и направлены главным образом против американских граждан. Если кто и должен здесь возбуждать уголовные дела, так это американские суды. В любом случае нет оснований полагать, что талибы выдадут бен Ладена и его приспешников международному суду.


словесная конструкция, которую начинают считать элементом «обычного международного законодательства»*.

Таким способом невозможно создать какойлибо закон. Это прямая дорога к недоразумениям, это неограниченные возможности для трактовки и необъективности. Именно это нам и принесет Международный уголовный суд, если мы не откажемся от идеи его создания. Тому, кто считает, что я преувеличиваю, рекомендую поразмыслить над делом сенатора Аугусто Пиночета Угарте, которому я отдала массу времени и сил на протяжении более чем пятисот дней, пока тот находился под арестом в Великобритании.

ДЕЛО ПРОТИВ ПИНОЧЕТА

Наша первая встреча с генералом Пиночетом произошла уже после того, как он оставил пост президента Чили, однако косвенно мы стали соприкасаться задолго до этого, еще в 1982 году во время Фолклендской войны. Тогда Чили предоставляли нам жизненно важную помощь, без которой, я уверена, наши потери были бы значительно серьезнее.

Наибольшее значение имела разведывательная информация. Чилийские ВВС обеспечивали нам раннее предупреждение о воздушных налетах ВВС Аргентины. Лишь позже я узнала об одной печальной детали. Незадолго до окончания конфликта чилийскую радиолокационную станцию дальнего обнаружения пришлось отключить на сутки для технического обслуживания, все сроки которого давно прошли. Последствия были трагическими. В тот же день, во вторник 8 июня, аргентинские ВВС успешно атаковали и уничтожили десантные корабли Sir Galahad и Sir Tristram, что привело к тяжелым потерям.

Помощь британской армии осуществлялась по секретному распоряжению президента Пиночета. Конечно, чилийцы делали это не просто изза традиционной симпатии к Великобритании, которая, надо заметить, действительно существовала и продолжает существовать. Аргентина, более сильный сосед Чили, в то время угрожала и им, поэтому в случае победы Великобритании выигрывала и чилийская военная хунта. Принимая решение об оказании помощи, президент Пи

* Jeremy Rabkin, Why Sovereignty (Washington DC: America Enterprise Institute, 1998), р. 55.


ночет, однако, сильно рисковал: в конце концов, мы ведь могли и проиграть войну.

Моя признательность чилийскому президенту и стране в целом, несомненно, повлияла на мое поведение впоследствии, когда экспрезидент Пиночет оказался в сложном положении. Мною, однако, двигали не только эмоции. В интересах страны необходимо сохранять верность своим союзникам. Государства в этом отношении очень похожи на людей. Если у вас репутация человека, который рассчитывает на доброжелательное отношение других, но не отвечает на него взаимностью, то доброжелательность иссякает. Держава средней величины с глобальными интересами, такая как Великобритания, особенно нуждается в добром отношении со стороны союзников в каждом регионе. Неопределенность намерений Аргентины в отношении Фолклендских островов, сохранявшаяся длительное время, наглядно подтверждает этот факт.

Пожалуй, стоит развеять еще одно заблуждение насчет моего отношения к сенатору (каковым он является в настоящий момент) Пиночету. Иногда говорят, что я отношусь безразлично к нарушениям прав человека, в которых обвиняют Пиночета, и поддерживаю его просто потому, что он много сделал для Великобритании во время Фолклендской войны. Не знаю, как бы я себя чувствовала, если бы считала, что он виноват в многочисленных преступлениях. На мой взгляд, его арест был ошибкой изза того, как он был осуществлен, изза того, как это сказалось на Великобритании и Чили, изза того, что мы получили опасный прецедент. Так или иначе, меня никогда не мучила проблема выбора, поскольку, с одной стороны, я не уверена во всех обвинениях, а с другой — убеждена в том, что в результате действий генерала Пиночета Чили превратилась в ту свободную и процветающую страну, которую мы видим сегодня.

В рамках этой книги нет места для углубленного изучения деталей того, что происходило в Чили в 70х и 80x годах. Однако я вполне могу привести основные моменты из моего выступления на закрытой конференции Консервативной партии в Блэкпуле в среду 6 октября 1999 года. Суть обвинений в адрес генерала Пиночета я тогда выразила одной фразой: «Левые никак не могут простить Пиночету того, что он, совершенно определенно, спас Чили и помог спасти Южную Америку».

Кроме того, я попыталась беспристрастно проанализировать свидетельские показания, с тем чтобы создать по возможности более или


менее связную картину — к моменту моего выступления я изучила множество деталей. Как открыто признал сам генерал Пиночет, во время военного переворота в сентябре 1973 года действительно имели место жестокости. Они случались и впоследствии. Мера ответственности за случившееся все же может быть установлена лишь в Чили, а не в Великобритании. Хотя Пиночет (с другими членами военной хунты) и находился во главе политического руководства, существует большая разница между политической и уголовной ответственностью, на которую просто не обращают внимания. Глава правительства должен нести значительную долю политической ответственности за все, что бы ни случилось, пока он находится у власти. Но это вовсе не означает, что он должен нести и уголовную ответственность за все, что делается с его санкции или без таковой, с его ведома или нет. Противоположная позиция, подчеркнула я в Блэкпуле, предполагает, что нынешний британский премьерминистр и министр внутренних дел должны нести уголовную ответственность за происходящее в тюрьмах и полицейских участках всего Соединенного Королевства и при необходимости могут быть выданы Испании, где будут держать за это ответ.

На самом деле, несмотря на наличие судебных атрибутов, процесс против сенатора Пиночета в Великобритании был политическим. Именно поэтому он требовал, как минимум отчасти, политического ответа. Я напомнила присутствующим о реальных и удивительных достижениях правительства Пиночета, которое превратило Чили из страны хаотичного коллективизма в образцовое для Латинской Америки экономически развитое государство с приличным жильем для граждан, хорошим медицинским обслуживанием, низкой детской смертностью, растущей продолжительностью жизни и эффективными программами борьбы с бедностью. В качестве противовеса разговорам о «диктатуре» Пиночета я привела тот факт, что именно он ввел конституцию, обеспечившую возврат демократии; именно он провел референдум по вопросу своего дальнейшего пребывания у власти; именно он, чутьчуть уступив по количеству набранных голосов, с уважением отнесся к результату и передал власть избранному преемнику*.

* Президент Пиночет получил 43% голосов на референдуме. Это выглядит не так уж и плохо на фоне 44,4% голосов, полученных Лейбористской партией под руководством Тони Блэра на всеобщих выборах в мае 1997 г., и 40,7% голосов, полученных в 2001 г.


Эти доводы в пользу положительной оценки деятельности президента Пиночета я считаю убедительными. Не менее убедительны и доводы, лежащие в основе отрицательной оценки отношения к нему в Великобритании с политической и юридической точек зрения.

Из наиболее заметных моментов этого исключительного и позорного дела, моментов, которые имеют зловещий смысл для будущего, я приведу следующие:

1. Сенатор Пиночет прибыл в Великобританию по дипломатическому паспорту как специальный представитель своей страны.

2. Никто вплоть до момента ареста в лондонской клинике около полуночи в пятницу 16 октября 1998 года ни словом не обмолвился о той опасности, которая ему грозила; более того, Министерство иностранных дел сознательно ввело чилийское посольство в заблуждение насчет предстоящего ареста.

3. Ордер, по которому арестовали сенатора Пиночета, был, как позднее подтвердил суд, незаконным. По этому ордеру его незаконно держали под арестом шесть дней.

4. Британская служба уголовного преследования тем временем сотрудничала с испанской прокуратурой, которая выдала первый ордер на арест, с тем чтобы получить новый.

5. Испанская прокуратура первоначально выдвинула настолько абсурдное обвинение против сенатора Пиночета, что от него пришлось быстро отказаться. Пиночета, в частности, обвинили в «геноциде».

6. Британский окружной суд единодушно определил, что сенатор, как бывший руководитель государства, пользуется иммунитетом. Однако при рассмотрении апелляции лордысудьи подавляющим числом голосов постановили, что у него нет никакого иммунитета. Когда один из этих судей не смог подтвердить отсутствие своей заинтересованности в исходе дела, впервые в истории решение лордов было аннулировано. Во время повторного рассмотрения дела лордысудьи пришли к совершенно другому выводу: они решили, что у сенатора Пиночета действительно был иммунитет, но только до момента принятия Великобританией в 1988 году Конвенции по предупреждению пыток.

7. Это решение, наделившее Конвенцию новым качеством, которого прежде у нее не было, а именно правом отменять суверенный


иммунитет, оставило лишь одно из выдвинутых против сенатора Пиночета обвинений, приемлемое для британской прокуратуры, — нет, не применение пыток (как можно было подумать), а жестокость со стороны полиции.

8. Чтобы не останавливаться на полпути, испанская прокуратура почти сразу же отправила в Великобританию факсом дополнительные обвинения, предоставленные «правозащитными» организациями, изучать которые в деталях у Пиночета не было ни времени, ни желания.

9. Ни на одном этапе судопроизводства британские суды не рассматривали свидетельские показания и не предоставляли слова сенатору Пиночету, поскольку в соответствии с положениями Закона об экстрадиции 1989 года, который был введен в британское законодательство на основании Европейской конвенции по экстрадиции, слушание дела могло проводиться только в Испании.

10. Вероятность беспристрастного рассмотрения дела сенатора в Испании была минимальной, в немалой мере иза того, что многим из тех, кто мог свидетельствовать в его пользу, на территории Испании грозил арест. После принятия лордами судьями решения от 24 марта 1999 года ни одно из обвинений, по которым сенатор Пиночет подлежал экстрадиции в Испанию, не было связано с испанцами. Все вменяемые ему преступления совершались чилийцами против чилийцев на территории Чили. Тем не менее испанский суд настаивал на «подведомственности)) ему этих правонарушений.

Как известно, в результате напряжения, обусловленного арестом, состояние здоровья Пиночета ухудшилось. Накануне ареста он побывал в гостях у меня дома. Позже я два раза навещала его в небольшом арендованном доме в поместье Уэнтуорт неподалеку от Лондона. Пиночет находился под усиленной охраной, и первое время ему даже не разрешалось выходить на лужайку перед домом. Поэтому я могу с полным основанием говорить о том, как отразилось на нем это испытание.

Должна также отметить, что никогда раньше я не видела его таким ожесточенным. Он обвинял во всем лейбористское правительство Великобритании, однако неизменно добавлял, что о государстве нельзя судить по его политикам. Его поведение было очень достойным.

Поскольку сенатор Пиночет по состоянию здоровья не мог предстать перед судом, ему в конце концов позволили вернуться в Чили. Когда


чилийский самолет уже стоял на взлетной полосе, я привезла Пиночету в подарок серебряное блюдо с изображением разгрома испанской армады. Понятно, что чилийцы намного лучше знают собственную историю сражений с Испанией, чем нашу, поэтому я приложила к подарку записку с пояснением. В ней было написано следующее:

Надеюсь, что к тому моменту, когда Вы будете читать это письмо, Ваш самолет будет уже на пути к Чили. Ваш арест в Великобритании — величайшая несправедливость, которая никогда не должна была случиться. С Вашим возвращением в Чили попытки Испании вернуться к судебному колониализму получат решительный и, уверена, окончательный отпор. В ознаменование этого посылаю Вам серебряное блюдо с изображением разгрома испанской армады. Такие блюда стали делать в Англии в честь другой победы над Испанией — победы нашего флота над испанской армадой в 1588 году. Не сомневаюсь, что Вы оцените этот символ по достоинству!

Меня позабавило то, что испанцы, которые все еще страдают от комплекса неполноценности по поводу армады, пришли в ярость от моего подарка, а министра иностранных дел Испании чуть не хватил удар. Я, очевидно, попала в точку.

В Чили сенатор Пиночет еще какоето время подвергался, на мой взгляд, больше политическому, чем судебному преследованию, хотя я и не могу судить об истинном положении вещей. Надеюсь, здравый смысл и сострадание к настоящему моменту взяли верх. Несмотря на темные стороны тех лет, чилийцы должны благодарить сенатора Пиночета за многое. И мне кажется, что большинство из них знает об этом.

Активисты движения в защиту прав человека и политики левого толка правы в одном: дело против Пиночета будет иметь очень широкие последствия. Первые его результаты уже видны. Достаточно посмотреть на то, как участились попытки использовать механизм международного правосудия для создания угроз или помех действующим и бывшим государственным деятелям*.

Бельгия со своими притязаниями на всеобщую юрисдикцию фактически не смогла даже вызвать в международный суд действующего государственного деятеля, против которого могли быть выдвинуты обвинения. В июле 2001 г. Ариэль Шарон, премьерминистр Израиля, отменил визит в Брюссель, после того как находящаяся там группа палестинцев подала на него в суд за совершение военных преступлений ( 2001).


Мы фактически вошли в эру ниспровержения того базиса, на основе которого национальные государства традиционно вели свои дела. Постоянным нападкам на концепцию суверенного иммунитета может радоваться лишь тот, кто уверен, что никогда не окажется на месте высших должных лиц государства и ему не придется исполнять приказы государства в критической ситуации. Лидерам групп поддержки следовало бы запомнить, что по сути своей суверенный иммунитет направлен не на то, чтобы защищать государственных деятелей, совершивших серьезные преступления; он ограждает тех, кто санкционирует или осуществляет спорные действия, от политически инспирированных обвинений в судах недружественных иностранных государств. В результате отмены или ослабления такого иммунитета руководители станут с большой неохотой идти на трудные решения, особенно те, которые вызывают ярость организованного международного левого движения. Конвенция по предупреждению пыток, положения которой были истолкованы государственными обвинителями и судьями таким образом, чтобы они позволили арестовать сенатора Пиночета, может быть с успехом использована и во многих других случаях. В 1999 году организация «Международная амнистия» заявила, например, что пытки или жестокости со стороны служб безопасности, полиции и других органов государства отмечались в 132 странах, включая Францию, Испанию и Бельгию*.

Не меньше беспокоит и то, что дело против Пиночета продемонстрировало, насколько беспринципными становятся судебные и политические структуры при появлении возможности использовать международное право в своих целях. Конечно, эти люди видят себя совсем в ином свете. Они полагают, что борются за улучшение мира. Именно это и делает их столь опасными. Энтузиасты левого толка легко отказываются от осуществления надлежащих процедур и от базовых понятий справедливости, когда считают, что это сойдет им с рук. С их точки зрения, результат всегда оправдывает средства. Так действовали их предшественники, которые создали Гулаг.

Нам нужно действовать срочно, если мы не хотим допустить полного разрушения того, что традиционно считалось законностью. Мы должны доказывать, начиная с самых основ, преимущество национального правосудия перед международным.

* (Daily Telegraph, 3 July 2001).


В Великобритании нам необходимо сделать следующее:

• изменить закон об экстрадиции таким образом, чтобы, используя слова американской конституции, «полное доверие и уважение» не распространялось автоматически на запросы судов таких стран (как, например, Испания в случае с делом против сенатора Пиночета), где беспристрастное разбирательство не может быть гарантировано*;

• тщательно продумать и принять закон о суверенном иммунитете и исходить из него, а не из решения судей, опирающихся на туманное обычное международное право;

Соединенным Штатам я бы настоятельно рекомендовала:

• полностью отказаться от взаимоотношений с Международным уголовным судом и оказать максимальное давление на остальных, с тем чтобы и они поступили так же;

ЕВРОПА И ПРАВА ЧЕЛОВЕКА

Думаю, не стоит удивляться тому, что в значительной мере дело Пиночета обязано своими осложнениями Европе, а конкретнее — Европейской конвенции об экстрадиции. Я занимала пост премьерминистра, когда был принят Закон об экстрадиции 1989 года. Его принятие должно было позволить Великобритании ратифицировать Конвенцию. Это предполагало отказ от положения, в соответствии с которым государство, обратившееся с просьбой об экстрадиции, должно было предоставить «достаточные доказательства» т. е. предъявить улики, минимально необходимые для возбуждения дела против подозреваемого,

* В случаях терроризма я все же облегчила бы экстрадицию и депортацию См. также стр. 309-310.


если бы вменяемое ему преступление было совершено в Соединенном Королевстве. Пойти на такое решение пришлось под давлением со стороны других европейских государств, которым, как утверждалось, добиваться экстрадиции мешали технические сложности соблюдения правила «достаточных доказательств» а это, в свою очередь, означало, что и мы не могли рассчитывать на их сотрудничество в случае обращения с просьбой о выдаче подозреваемых британскому правосудию. Как я уже отмечала, сегодня совершенно ясно: надеяться на то, что суды всех европейских стран примут наши стандарты, было ошибкой.

Вместе с тем нужно учитывать не только европейский аспект. Европейская конвенция об экстрадиции 1957 года была инициативой Совета Европы, а не Европейского союза. Поэтому вместо «еще более сплоченного союза» как сказано в Римского договоре, в преамбуле Конвенции мы находим гораздо менее амбициозную задачу «усиления единства между членами [Совета]». Так или иначе, сегодня институты и Совета Европы, и Европейского союза имеют в значительной мере схожую повестку дня, а это — наступление наднационализма на национальный суверенитет. Как следствие, есть все основания связать в одно целое две последние «европейский» инициативы, которые выдвинуло нынешнее британское правительство.