До выполнения вышеназванных условий любая помощь должна быть прекращена, за исключением предельно ограниченных поставок продовольствия в чрезвычайных ситуациях.

От режима, подобного северокорейскому, можно ожидать чего угодно. Мы должны ясно сознавать, что уступки со стороны Пхеньяна — это попытки выиграть время и получить помощь в то время, как он вбивает клин в отношения между Америкой и Южной Кореей и попутно строит планы по уничтожению последней. Я не думаю, что Северная Корея добьется своего. Но я уверена в том, что дать ей почувствовать наши сомнения когда бы то ни было стало бы верхом безумия. Радует то, что нынешняя администрация США разделяет подобный взгляд. Мы должны оказать на Северную Корею такой нажим, который заставил бы ее не приостановить, а полностью прекратить разработку и продажу ракет. Мы должны потребовать предоставления возможности полной инспекции всех соответствующих объектов, с тем чтобы получить гарантии отсутствия оружия массового уничтожения.

Приобретение Индией статуса великой державы соответствует ин­тересам Запада. Превращение этой огромной демократической стра­ны в одно из главных действующих лиц мировой сцены может при­нести немало выгод. Не самая последняя из них — возможность со­здать региональный противовес Китаю, подобно тому, как тридцать лет назад президент Никсон «открыл» Китай в качестве противовеса Советскому Союзу.

Глава 5

 

Гиганты Азии

 

ЧАСТЬ I. КИТАЙ

Борьба за власть в Пекине

Во вторник, 10 сентября 1991 года, я приехала в Пекин по приглаше­нию китайского правительства. Это был период серьезной международ­ной напряженности. Всего три недели назад непримиримые коммуни­сты в Москве предприняли окончившуюся неудачей попытку захватить власть. Президент Горбачев получил свободу, однако героем событий стал Борис Ельцин. Переворот не только не привел к сплочению Со­ветского Союза, но и подтолкнул его к распаду. Коммунистическая партия Советского Союза полностью дискредитировала себя (впослед­ствии она несколько оправилась). Я также имела отношение к некото­рым из этих великих событий*. На пути в Пекин около полуночи мой самолет приземлился в Алма-Ате для дозаправки. Президент Казахстана Нурсултан Назарбаев лично приехал в аэропорт, чтобы встретиться со мной. В течение нескольких часов мы обсуждали с ним произошедшие события. Он, будучи проницательным тактиком, по всей видимости, играл роль посредника в сложных отношениях между г-ном Горбаче­вым и г-ном Ельциным. Когда на следующий вечер я оказалась в Ки-

* См. The path to power, рр. 512-514.

 

 

 

тае, меня больше всего занимал один вопрос: как события в Советском Союзе скажутся на будущем коммунизма и, в частности, Китая?

Мне было известно, что этот же вопрос мучил и руководство Ки­тая, правда по другой причине: премьер-министр и министр иностран­ных дел Великобритании, Джон Мейджор и Дуглас Херд (ныне лорд) побывали в Пекине накануне, и г-н Херд сообщил мне, что им удалось выяснить. В течение десятилетий китайцы радовались всему, что ос­лабляло их давнишнего советского соперника. Однако сейчас их силь­но беспокоило, как происходящее отразится на их собственном режи­ме. В 1989 году они с помощью танков успешно подавили выступле­ния в защиту свободы на площади Тяньаньмынь. В Москве же этот испытанный инструмент оказался совершенно неэффективным, танк послужил даже трибуной борьбы за демократию для Бориса Ельцина.

В Пекине я должна была остановиться в государственной резиден­ции для почетных гостей «Дяоюйтай», которая представляла собой хо­рошо охраняемый комплекс зданий, где когда-то Цзян Цин, жена Мао, готовила заговор со своими радикально левыми друзьями и, в конце концов, была арестована. В доме, или «особняке», где мы расположи­лись, была похожая на пещеру гостиная, обставленная в роскошном и угрюмом стиле, столь милом сердцу коммунистических специалистов по интерьеру. В ней мы обнаружили удивительную коллекцию буты­лок со спиртными напитками. Китайцы, однако, хорошо понимая, как цена влияет на поведение людей, для ограничения их потребления включают стоимость выпитого гостями в счет.

Мы прибыли на место в начале двенадцатого ночи, но мне не тер­пелось получить подробный инструктаж от служащих посольства: график следующего дня был очень насыщенным, а я хотела знать всю последнюю информацию. Поэтому я через переводчика попросила женщину-администратора отпустить персонал и сказала, что мы по­заботимся о себе сами. У меня был очень хороший переводчик, од­нако ему удалось растолковать, что мы хотим, только с четвертого раза: администратор нам явно не верила. Тому, кто полагает, что ком­мунизм — это равенство, было бы не вредно поговорить на эту тему с той женщиной.

Помимо официальной информации, которую мне сообщили, я по­лучила и еще кое-какие ценные сведения. Мне передали суть разгово­ра между Генри Киссинджером, который был в Пекине незадолго до моего приезда, и премьер-министром Китая Ли Пеном. Более всего

меня заинтересовали ответы Ли Пена на замечания д-ра Киссиндже­ра. Никогда не вредно иметь представление о том, как мыслит другая сторона. В случае с китайцами это полезно вдвойне, поскольку мож­но не сомневаться в том, что уже после первой встречи они будут в точности знать ваши взгляды: тот, с кем вы уже встречались, обязатель­но проинструктирует вашего следующего собеседника.

В графике следующего дня первым значился министр иностранных дел Китая Цянь Цичэнь. Г-н Цянь был несговорчивым и умным про­фессиональным дипломатом, по характеру чем-то напоминающим Громыко. Он специализировался на отношениях с Россией, однако от­лично владел английским языком. Признание со стороны политбюро он получил за непоколебимое проведение линии партии, когда возглав­лял информационный отдел Министерства иностранных дел Китая. Г-н Цянь ни на йоту не отступил от этой линии и на этот раз.

Китай, сказал он, крайне заинтересован в том, чтобы Советский Союз сохранился в своей прежней форме и оставался стабильным. Двойная проблема текущего момента заключается в состоянии совет­ской экономики и «русском шовинизме». Я заметила, намеренно сме­щая фокус, что с оптимизмом смотрю на будущее Советского Со­юза, — как оказалось позднее, я ошибалась, — исходя из решитель­ной реакции народа на переворот. Довольно прозрачно намекая на подавление выступлений на площади Тяньаньмынь в 1989 году, я до­бавила: «В современном мире танки и пушки не могут сломить стрем­ления людей».

Г-н Цянь смутился. Не дали ему расслабиться и мои рассуждения по поводу выполнения Китаем его публичного обязательства соблю­дать права человека. В конце нашей встречи я высказала соображение, что новый мир стал реальностью в результате прогресса в сфере пере­дачи информации: это требует нового мышления и новой системы из­мерений. Руководители не могут более игнорировать желания своих народов. Вот смысл того, что произошло в Восточной Европе, а теперь в Советском Союзе. (Я надеюсь, что моя не высказанная напрямую мысль была понята.)

Следующим, с кем мне предстояло встретиться, был удивительный джентльмен по имени Жун Ижэнь. Г-н Жун официально занимал должность заместителя председателя Народного собрания, но это ни­чего не говорило о его реальном положении. По сути, он являл собой образец «красного капиталиста». До революции г-н Жун был очень

 

богат. Однако в отличие от большинства китайских магнатов, которые бежали из страны и окончили свои дни в Гонконге или где-нибудь еще дальше от дома, он нашел общий язык с коммунистами. Власти прак­тически всегда стремились убедить влиятельных представителей Запа­да в том, что богатые вполне могут процветать в Китае с благослове­ния партии. Г-н Жун являлся тому живым доказательством. По его сло­вам, он пострадал во время Культурной революции, но впоследствии был реабилитирован и сейчас живет на широкую ногу.

Г-ну Жуну принадлежал дом с внутренним двором. Подобные дома редко встречаются в наше время и очень престижны, однако когда-то они были традиционными для Пекина и составляли значительную долю в его застройке — серые с красными крышами, часто с прекрас­ными внутренними садами.

Гостиная, в которую меня провел г-н Жун, была заполнена мебелью конца эпохи династии Цин и расписана орнаментами. Каждый пред­мет представлял необыкновенную ценность. На стене висело огром­ное полотно с каллиграфией, принадлежавшей кисти хорошо извест­ного художника, в углу которого сам Ден Сяо Пин начертал свою вы­сокую оценку. Впечатление отчасти портило чучело собаки г-на Жуна, находившееся в стеклянном сосуде. Я не знала, как на все это реагиро­вать.

Во время официальных бесед с китайскими сановниками всегда чувствуешь себя неловко из-за того, что кресла стоят рядом, и каж­дый раз нужно поворачиваться, если хочешь что-либо сказать. В ре­зультате никак не удается взглянуть друг другу в глаза, — возможно, на это все и рассчитано. Наша беседа оказалась еще более чопорной, чем все остальные. Мы обсуждали Культурную революцию, но, как выяснилось, наши выводы были совершенно разными. Г-н Жун по­лагал, что во всем необходима стабильность. На это я ответила, что единственно возможный путь к ней — демократия. Он попытался возразить, что демократия на Западе провалилась из-за принижения роли женщин. Тогда я пристально посмотрела на него, и он быстро сменил тему.

Облегчение, которое я почувствовала, когда объявили ленч, увы, длилось недолго. Мы сидели за огромным столом, почти полностью занимавшим относительно небольшую комнату, и нам подавали по­очередно то, что, по-видимому, считалось деликатесами в родной про­винции г-на Жуна, однако на деле вполне могло оказаться изощрен-

ной пыткой для гостей с Запада. Первыми принесли огромных серых вареных креветок. Они были неочищенными, их большие черные глаза беспомощно глядели сквозь маслянистый соус с неаппетитным запа­хом. Чтобы съесть это блюдо, нужно было постепенно высосать всю креветку, а затем выплюнуть пустой панцирь. После того как унесли тарелки, на столе появилась огромная супница, доверху наполненная чем-то круглым и белым. Блюдо оказалось большим окороком, покры­тым толстым слоем белого сала. Окорок резали на куски и подавали гостям. Испытание продолжалось.

После этого мы ненадолго вернулись в гостиницу. Наша машина медленно пробиралась по улицам, было жарко. Китайцы предостави­ли в мое распоряжение длинный старомодный лимузин марки «Крас­ный флаг» — копию ЗИЛа, созданного для Сталина. При каждой ос­тановке машину окружали китайские велосипедисты и начинали меня разглядывать. Я изо всех сил старалась выглядеть приветливо, а глав­ное — не заснуть.

Мне было крайне необходимо восстановить самообладание, по­скольку приближалась самая важная встреча дня — аудиенция с Ли Пеном в три часа.

Премьер-министр Китая, как и все остальные ключевые фигуры страны, жил и работал в районе Чжун Наньхай. Это был коммунисти­ческий эквивалент императорского «Запретного города», да к тому же примыкал к последнему. Он представлял собой обнесенный стеной хорошо охраняемый комплекс с жилыми помещениями, офисами, бас­сейнами и павильонами.

В изысканной атмосфере этого квартала Пекина кипела политичес­кая борьба между Ли Пеном и Цзян Цземинем за место наследника Ден Сяо Пина, т. е. верховного руководителя Китая. Борьба носила, глав­ным образом, межличностный характер, однако в ней присутствова­ли и элементы идеологии. Ли Пен, как известно, лично отдал приказ подавить с помощью танков протесты на площади Тяньаньмынь. Это запятнало его в глазах иностранцев и многих китайцев. В нем видели человека, который ставил стабильность превыше реформ, в том чис­ле и экономических. Достоинство Цзян Цземиня, бывшего мэра про­цветающего Шанхая, заключалось в том, что он не был похож на Ли Пена. Он вряд ли мог считаться либералом — честно говоря, его взгля­ды до сих пор остаются неопределенными, но у него не было столь тяжелого идеологического багажа.

 

 

Автомобиль свернул в боковые ворота Чжун Наньхай и подъехал к витиевато украшенному павильону Цин. Войдя в просторный холл, я с удивлением обнаружила там множество кресел, расставленных боль­шим полукругом. После того как Ли Пен раскланялся со мной, нас уса­дили рядом в центре. Со стороны Ли Пена все кресла были заняты ру­ководителями китайского правительства, а позади них расположились их подчиненные. С моей же стороны находился лишь мой переводчик, остальные места оставались свободными. На первый взгляд, условия были неравные, но, как вскоре выяснилось, Ли Пена окружали не столько помощники, сколько зрители. Они хотели знать, как тот по­ведет себя.

Поначалу наш разговор касался Чжао Цзияна, впавшего в немилость бывшего премьер-министра, который был знаком мне по переговорам о судьбе Гонконга в 1982 году. Его сняли семь лет спустя за то, что он выступил против применения силы на площади Тяньаньмынь. Я по­просила разрешения встретиться с ним, но Ли Пен заявил, что это не­возможно, поскольку Коммунистическая партия ведет в отношении него «следствие». Я поинтересовалась, когда может завершиться этот процесс, поскольку судьба старых друзей мне не безразлична, как, на­пример, судьба г-на Горбачева (которого непримиримые коммунисты фактически посадили под арест). Ли Пен пропустил это сравнение мимо ушей. Тем не менее он обещал передать привет от меня. По сло­вам Ли Пена выходило, что г-н Чжао живет хорошо и продолжает за­нимать свою старую резиденцию. Ему даже прибавили заработную плату, добавил он с невеселой усмешкой.

Затем разговор перешел на события в Советском Союзе. По мнению Ли Пена, в СССР необходимо «восстановить порядок и дисциплину». Он допустил, что произошедшие изменения оказали на Китай отри­цательное воздействие, хотя и не очень существенное. Я не согласилась с его оценкой. «Беспорядок», возразила я, возник в результате отказа пойти на децентрализацию, особенно отказа отпустить прибалтийские республики. А самым серьезным нарушением порядка, несомненно, является переворот.

Я продолжила, заявив, что, хотя и понимаю причины, по которым непримиримые в Советском Союзе пошли на переворот, однако не счи­таю возможным для Китая идти тем же путем. Опыт, полученный во время Культурной революции, должен уничтожить даже намеки на возврат к прошлому. Тем не менее китайское правительство продол-

жает использовать армию для подавления собственного народа. Поче­му это происходит?

Ли Пен пришел в ярость. Избитое представление о бесстрастности китайцев в этом случае оказалось опровергнутым. Лицо его стало жест­ким, он побагровел и перешел к классической китайской защите от кри­тических замечаний со стороны иностранцев: стал перечислять ужасы, которые причиняли иноземцы китайскому народу на протяжении ве­ков, упирая на деяния японцев. Я напомнила ему о том, что Коммуни­стическая партия Китая погубила больше китайцев, чем иноземцы во все времена, достаточно вспомнить лишь Культурную революцию. Ли Пен вновь использовал стандартный прием, а именно — заявил, что Коммунистическая партия признала свои ошибки. Сам Мао признал, что действительно были допущены перегибы. Я заметила, что Мао, конеч­но, виднее, ведь именно он был первосвященником Культурной рево­люции. Мне было известно, что даже сегодняшние китайские коммуни­сты не готовы допустить такой мысли. Мое замечание сделало дальней­шие высказывания Ли Пена совершенно бессвязными.

Наш разговор, который занял на полчаса больше, чем было запла­нировано, в ущерб встрече с министром иностранных дел Вьетнама, наконец подошел к концу. Пока я собиралась, Ли Пен, оставив своих коллег, подошел ко мне и с некоторым смущением попросил при об­щении с прессой отметить, что встреча прошла «в дружественной ат­мосфере». Задумавшись на мгновение, я ответила, что вообще не со­бираюсь выступать перед прессой. Слово свое я сдержала.

Это, конечно, было прямой противоположностью тому, как ведут себя некоторые представители Запада. В частных беседах с китайски­ми руководителями они держатся очень сдержанно, практически не высказывая замечаний относительно недопустимых действий китай­цев. Зато потом расписывают перед миром собственную храбрость. Эффект от этого нулевой. Китайцы должны знать, что мы говорим именно то, что думаем, и искренны в наших убеждениях и крити­ческих высказываниях. Они скорее обратят внимание на наши за­мечания, если мы сумеем показать, что готовы вести себя профес­сионально.

В конце этого дня мне предстояла встреча и обед с Цзян Цземинем, который был тогда генеральным секретарем Коммунистической партии (в настоящее время он занимает пост президента). Наш разговор в зна­чительной мере касался тех вопросов, что уже затрагивались на ветре-

 

 

чах с Цянь Цичэнем и Ли Пеном, однако тон был совершенно иным. Г-н Цзян — мастер по созданию атмосферы благожелательности. В спо­ре он почти никогда не задевает за живое, что позволяет ему избегать неприятностей. Вполне возможно, на этот лад его настроило и то, что ему рассказал обо мне Ли Пен. Цзян Цземинь завершил нашу встречу по всей видимости заранее заготовленным для присутствовавших ки­тайских официальных лиц заявлением, в котором подчеркивалась ре­шимость Китая идти по пути строительства социализма с учетом наци­ональных особенностей, а также придерживаться политики «открытых дверей» и реформ. Иными словами, он подтвердил свою привержен­ность курсу Ден Сяо Пина.

Обед оказался замечательным. Г-н Цзян, обладавший незаурядны­ми способностями к языкам, демонстрировал свое знание Шекспира. Он также попотчевал нас румынскими народными песнями, выучен­ными, несомненно, в старые добрые времена Чаушеску.

Для многих западных аналитиков остается загадкой, каким образом Цзян Цземинь оказался на вершине китайской политики, не говоря уже о том, как ему удалось там удержаться. Однако на самом деле в этом нет ничего удивительного. Два предполагаемых преемника Ден Сяо Пина — Ху Яобань и Чжао Цзиян — уже попали в немилость к тому моменту, когда появился г-н Цзян. Говорят, что Ху Яобань, который показался мне довольно симпатичным при встрече в Лондоне, подпи­сал себе приговор уже тогда, когда неосторожно поверил одному из многочисленных заявлений Ден Сяо Пина о том, что пришло время передать власть молодым.

Чжао Цзиян пострадал из-за своего несогласия с репрессиями на площади Тяньаньмынь. Со своей стороны, Цзян Цземинь хорошо по­нимал, как нередко понимают многие из тех, кто обитает при импе­раторском дворе, что приспособляемость вознаграждается, а шутов никто не боится. Опыт Цзяна, приобретенный на посту мэра Шан­хая, показал ему, как добиться процветания Китая. Большое значе­ние имело и то, что он, по счастью, попал в ряды руководителей уже после событий на площади Тяньаньмынь: ответственность за то, что даже китайские коммунисты считают нынче ошибкой, так и осталась на Ли Пене. Будет ли этих качеств достаточно президенту Цзяну для того, чтобы определять судьбу Китая на решающей фазе его истории, покажет будущее.

Прошлое и настоящее

В результате окончания «холодной войны» в выигрыше — как глобаль­ные державы — оказались две страны. Одна из них, естественно, — Соединенные Штаты. Другая, как ни удивительно это звучит, — Ки­тай. Такая ситуация вызывает смешанные чувства. Очевидное и непрекращающееся экономическое развитие Китая напоминает нам о том, что в ряду побед, принесенных «холодной войной», конец ком­мунизма определенно не значится.

Китай был, в конце концов, второй по величине коммунистической страной после Советского Союза. Они могли расходиться во многом, что касалось тактики, границ и статуса, но только не в конечной цели. (Мао очень уважал Сталина, чьему примеру он следовал до конца своей жизни.) Потепление отношений между Китаем, Америкой и Западом после дипломатического прорыва президента Никсона в 1971-1972 го­дах было вызвано недовольством Мао политикой Москвы и ее оппор­тунизмом, а вовсе не какими-то либеральными соображениями.

Система, созданная Мао и его соратниками, представляла собой на деле чудовищную тиранию, которой до этого не знал мир. Безумие ки­тайского «большого скачка», т. е. программы «модернизации» метода­ми настолько же жестокими, насколько и тщетными, привело в пе­риод между 1959 и 1961 годами к величайшему голоду, в результате ко­торого погибло, по разным оценкам, от 20 до 43 миллионов китайцев. Результатом маоистской Культурной революции в 1966-1976 годах ста­ли еще сотни тысяч, а возможно и миллионы, жертв*. Действитель­но, все изменилось к лучшему с приходом к власти Ден Сяо Пина пос­ле смерти Великого кормчего, и все же сегодняшний Китай — во мно­гих отношениях государство, которое построил Мао на двуедином фундаменте ленинской теории и практического террора. Оценка и предсказание поведения этой новой потенциальной сверхдержавы с кровавым прошлым и неопределенными намерениями, а также воз­действие на него — одна из величайших проблем управления госу­дарством нашего времени.

Точка отсчета для подобного анализа должна находиться за преде­лами коммунистической, а точнее, даже современной эпохи. Это мо­жет показаться парадоксальным. История Китая в XX столетии пред-

* Jean-Louis Margolin, «China: A Long March into Night», (The Black Book of Communism, Harvard University Press, 1999, рр. 495, 513).

 

 

ставляет собой череду попыток порвать с прошлым. Сначала ушла кон­фуцианская система управления (1905), затем и сама императорская династия (1912), затем республиканский национализм Гоминьдана (1949), а в последнее время и то, что сейчас видится как бюрократи­ческие излишки традиционного социализма (с 1978 г.).

Преобразования, однако, нередко являются скорее показными, чем реальными. Реформаторы от власти, по-видимому, обречены повто­рять, сознательно или не очень, эпизоды прошлого. Записки врача Мао, например, свидетельствуют о том, что Председатель всегда имел под рукой ту или иную работу по древней истории империи и с удоволь­ствием рассказывал присутствующим об уроках, которые следуют из нее*. Китайские военные долгое время считали древний манускрипт под названием «Искусство войны» ключевым текстом военной докт­рины. (Он наполнен такими откровениями: «О божественное искусст­во хитрости и скрытности! Ты позволяешь нам быть невидимыми и неслышимыми; и, таким образом, держать судьбу врага в своих руках». Думается, это было бы интересно даже разведслужбам США.)

История Китая слишком велика и сложна, чтобы анализировать ее здесь. Однако даже неспециалист вроде меня может, особенно если он представляет себе нынешнее поведение Китая, заметить в мента­литете китайских правителей отчетливые параллели с событиями прошлого.

Первая черта этого менталитета — чувство природного превосход­ства. Следует сразу же оговориться, что многое в истории Китая полно­стью оправдывает это чувство. Взять хотя бы тот факт, что китайской письменности уже более трех тысяч лет. Уровень развития науки, тех­ники, искусства и культуры того периода намного превосходил запад­ный. Самомнение, которое возникло на этой основе в последующие сто­летия, особенно во времена династии Мин (1368-1644), все более напо­минало эгоцентризм. Это имело решающее значение для Китая еще и потому, что на этот же период приходится подъем современной Евро­пы, с которой в конце XVIII и на протяжении XIX века китайцам при­шлось иметь дело. Когда в августе 1793 года британская делегация в Ки­тае продемонстрировала хозяевам глобус, произошел дипломатический скандал — из-за того, что китайцы оскорбились, увидев, как мала их им-

* Li Zhhisui, The Private Life of Chairman Mao (London: Chatto and Windus, 1994), рр. 122-125. Харри Уговорил мне, что эта захватывающая книга все еще запре­щена в Китае.

перия*. На протяжении веков китайцы думали о себе как о «Срединном царстве», т. е. как о центре цивилизованного мира**. Иное мнение выз­вало шок.

Вот мы и подошли ко второй черте китайского менталитета — ощу­щению уязвимости. Выходцу с Запада очень трудно понять причину бесконечных рассуждений о военных планах и проектах, направлен­ных против современного Китая. Мы совершенно обоснованно смот­рим на все это с изрядной долей скептицизма. Параноидальная идея не становится более здравой оттого, что в нее искренне верят, и мо­жет даже укрепиться, если ей потакают. Как бы то ни было, правите­ли Китая всегда ощущали уязвимость перед посягательствами со сто­роны менее цивилизованных, но более сильных соседей. В их катего­рию попадали как монголы, основавшие династию Юань (1279-1368), так и манчжуры в лице династии Цин (1644-1911). Ну и, конечно, мы, страны Запада.

Контакты с Западом принесли Китаю унижение «опиумной войны» (1839-1842), когда Великобритания заставила его открыть пять портов и отказаться от Гонконга, и так называемые «неравноправные догово­ры», в которых практически все китайцы продолжают видеть серьез­ное оскорбление национального достоинства. Я непосредственно стол­кнулась с таким отношением в 1982 году во время переговоров с Ден Сяо Пином о судьбе Гонконга. Мне казалось, что китайцы должны были бы различать территории, находившиеся у Великобритании на правах аренды, и Гонконг, на который распространялся ее суверенитет***. Ден, однако, ясно дал понять, что он не видит никакой разницы между ними. Китайцы были преисполнены решимости отомстить за все перенесен­ными ими унижения. Хотя им и хотелось получить Гонконг благопо­лучным и процветающим, они были готовы взять его при необходи­мости силой, невзирая на последствия.

Именно эти элементы — превосходство, уязвимость и унижение — и определяют во многом поведение сегодняшнего китайского прави­тельства. Их значение обусловлено еще и тем, что они будут влиять,

* Alain Peyrefitte, The Collision of Two Civilizations: The British Expedition to China in 1792-4 (London: Harvill, 1993), р. 147.

** Насколько я понимаю, название, которое китайцы используют для обозначения

своей страны — Zhonghua, переводится как «центральная земля». *** В действительности более 90% территории Гонконга принадлежало Великобри­тании на правах аренды, срок которой истек в 1997 г.

 

 

хотя и не так грубо, на действия любого последующего некоммунис­тического режима. Помимо прочего они помогают понять, что в на­стоящее время китайцы хотят получить от Запада. Им нужен доступ к западному опыту, технологиям, инвестициям и рынкам, который даст Китаю возможность мобилизовать собственные громадные ресурсы и вновь сравняться с нами, а если удастся, то и превзойти нас.

Как ни парадоксально, подобные атавистические взгляды особен­но очевидны в сегодняшнем Китае, претерпевающем модернизацию. С исчезновением былой власти коммунистической идеологии над массами Коммунистическая партия Китая стала подогревать патри­отический энтузиазм и использовать его в качестве инструмента, по­зволяющего удержать контроль. Вот что, без сомнения, кроется за на­вязчивой идеей относительно Тайваня*. Это старая тактика комму­нистических деспотов — от Сталина в Советском Союзе до Тодора Живкова в Болгарии и Чаушеску в Румынии**. В Китае, по истори­ческим причинам, которые были рассмотрены выше, она укорени­лась особенно глубоко. Сочетание коммунистического правления и усиления националистических настроений в народных массах дает гремучую смесь, взрыв которой, направленный против Запада, мо­жет произойти в любой момент.

Я уверена, что отношения с Китаем нам нужно строить, исходя из следующего:

• Нам следует ясно представлять то историческое наследие, кото­
рое деформирует отношение к нам Китая.

• Вместе с тем мы никогда не должны принимать полную негодо­
вания риторику Китая за чистую монету.

* Подобный цинизм не является чем-то новым. В записках врача Мао цитируется такая мысль Председателя: «Некоторые из наших товарищей не понимают ситу­ации. Они полагают, что мы должны переправиться и захватить Тайвань. Я с этим не согласен. Тайвань нужно оставить таким, как он есть. Пусть Тайвань продол­жает давить на нас. Это помогает поддерживать наше внутреннее единство» (кур­сив автора). The Private Life of Chairman Mao, р. 262.

** Тодор Живков (1911-1998) — президент Болгарии (1971-1989), первый секретарь Центрального комитета правящей болгарской Коммунистической партии (1954-1989). Среди лидеров бывших коммунистических стран восточного блока Жив­ков дольше всех находился у власти. Николае Чаушеску (1918-1989) — президент Румынии (1967-1989). Чаушеску вместе со своей женой Еленой был казнен в де­кабре 1989 года после падения его жестокого режима.

Китай сегодня: экономика

Сложная психология Китая имеет для нас сегодня значение по той при­чине, что это современная и перспективная держава. Основу этой дер­жавы, без сомнения, следует искать в ее экономике.

Китайцы — самые предприимчивые люди в мире. Однако системы власти как имперского, так и коммунистического периода, словно сго­ворившись, последовательно искореняли предпринимательскую жил­ку. В недалеком прошлом строительство великого города Шанхая отда­ли на откуп иностранцам. Даже сейчас отсутствие реального китайско­го среднего класса, зародыши которого были вырваны Мао с корнем, вынуждает в значительной мере полагаться на иностранный капитал и опыт. Скажу больше, хотя некоторые и сочтут это дурным тоном: в зна­чительной мере нынешний успех китайского бизнеса обусловлен пират­ским копированием и нарушением западного авторского права.

Экономические достижения Китая за последние десятилетия фено­менальны. Средний темп роста с 1979 года составляет 8% в год. Если в 1978 году объем международной торговли достигал примерно 10% ВВП, то к концу 90-х он вырос до 36%. Китай не просто стал намного богаче, он глубже интегрировался в международную экономику. Его вступление во Всемирную торговую организацию (ВТО) должно еще больше ускорить этот процесс.

Вместе с тем не следует терять чувства меры. Китайскую экономи­ческую статистику (печально известную своей ненадежностью) мож­но оценивать с разных точек зрения. Судя по уровню покупательной способности, Китай обладает вторым в мире по величине экономичес­ким потенциалом и опережает Японию. С точки зрения текущих об­менных курсов — находится на седьмом месте. А если взять ВВП на душу населения, то он скатывается на 150-е место и оказывается поза­ди Индонезии.

Подобные «сигнализаторы состояния здоровья» особенно показа­тельны при оценке прямых западных интересов в Китае. В 1998 году британский экспорт в Китай составил 1% от общего объема экспорта; экспорт же США не превысил 2% от общего объема. Доля Китая в ми­ровой торговле (видимой и невидимой) меньше доли Нидерландов, Бельгии и Люксембурга*.

* CIA World Factbook 2000; Heritage Foundation, US and Asia Statistical Handbook, 1999-2000; The Economist Worrld in Figures, 2001.

 

руках оказалось управление всей экономикой. Б период между 1992 и 1995 годами он также занимал пост руководителя Центрального бан­ка Китая.

Г-н Чжу оказался полным жизни, прямым, уверенным в себе чело­веком, к тому же остроумным, чем выгодно отличался от ограничен­ных выдвиженцев из партийной когорты. Он был готов выслушивать советы и пытался сравнивать особенности происходящих в Китае пре­образований с тем, что делали мы в Великобритании, осуществляя ре­структуризацию промышленности в 80-х годах. У меня сложилось впе­чатление, что он совершенно отчетливо представлял себе масштабы затеянного.

Г-н Чжу рассказал, что в соответствии с его планами уменьшения размера государственного сектора число госслужащих в аппарате цен­трального и местных правительств должно сократиться в два раза. Штаты государственных предприятий также были чрезмерно раздуты. Вдобавок нужны были еще и рабочие места для тех, кто переезжает из сельских районов в города. Одновременно Китай начал быстро входить в новую технологическую эпоху.

Вместе с тем г-н Чжу полагал, что страна справится со стоящими перед ней проблемами. Уверенность его основана на росте производи­тельности труда в сельском хозяйстве в результате рыночных реформ. Даже при самых неблагоприятных условиях Китай теперь может на­кормить свой народ.

Возможно, он прав, я надеюсь, что это так.

Многие проблемы сегодняшнего Китая напоминают те, с которы­ми боролась Великобритания после 1979 года. Их общую причину можно обозначить одним словом — социализм. Чтобы добиться про­гресса, все атрибуты социализма — структуры, институты и отноше­ния — должны быть уничтожены. Без этого Китай навсегда останется страной третьего мира с нереализованным потенциалом экономичес­кой сверхдержавы.

Проблемы Китая намного серьезнее тех, с которыми в свое время столкнулась Великобритания. В соответствии с официальной китайс­кой статистикой, около половины государственных отраслей убыточ­ны; они поглощают более 75% внутренних банковских кредитов; око­ло 20% этих кредитов являются недействующими (по западным оцен­кам эти показатели существенно выше). С чисто экономической точки зрения, это колоссальное препятствие на пути развития.

Вместе с тем в расчет следует принимать не только экономические факторы, поскольку в Китае, где еще не совершились необходимые пре­образования, уже происходят социальные потрясения. Повышение про­изводительности труда в сельском хозяйстве и извечная притягатель­ность городской жизни для сельского населения уже привели к колос­сальному притоку людей (от 80 до 100 миллионов) в города. Им нужна работа, жилье, они должны пустить корни на новом месте. Их число не­избежно будет расти, в немалой мере из-за невероятной и все увеличи­вающейся разницы в уровне жизни. Различие в доходах противопостав­ляет население города и деревни, побережья и внутренних районов Ки­тая; по оценкам некоторых китайских экономистов, уровни доходов могут соотноситься как двенадцать к одному. Несмотря на то что Китай — это огромная страна с очень плохими средствами коммуникации, люди там вовсе не замкнуты в пределах своих местных сообществ. Они прекрасно знают о неравенстве, а в социалистическом государстве, базовая установ­ка которого им враждебна, они ощущают глубокое беспокойство.

Способна ли политическая система выдержать такое напряжение? Прежде чем ответить на этот вопрос, необходимо понять, что реально представляет собой данная система.

Сначала, однако, следует подвести итог размышлений на тему пер­спектив китайской экономики.

• Китай, несомненно, стоит на пути превращения в экономичес­-
кую сверхдержаву.

• Тем не менее пока его нельзя считать экономически развитым го­-
сударством ни по одному показателю.

• Он может реализовать свой потенциал только в случае проведе­-
ния фундаментальных экономических реформ такого масшта­-
ба, с каким никто еще не справлялся.

• Все это ставит под вопрос социальное и политическое будущее
страны.

Китай сегодня: политика

Многие западные аналитики в наши дни с неохотой ставят рядом со словом «Китай» эпитет «коммунистический». В некоторых случаях это просто предвзятость: ведь именно он лучше всего отражает контрас­ты в реалиях сегодняшнего Китая.

 

Да, китайцы больше не живут в условиях режима Мао. Их жизнен­ный уровень изменился. Доходы выросли даже в беднейших районах. Многие жители Китая могут позволить себе предметы роскоши, неко­торые — отдых за границей. Все больше людей пользуются спутнико­выми телеканалами и общаются через Интернет, несмотря на контроль со стороны государства.

Политическая система также стала более гибкой и менее суровой. Если политические лидеры теперь впадают в немилость, они просто уходят со сцены, а не попадают в камеру пыток. Просматриваются за­чатки законности, которые важны, прежде всего, для обеспечения ста­бильности бизнеса, а в более отдаленной перспективе — для обеспе­чения прав простых граждан. Хотя господство закона и господство юристов не одно и то же, отрадно отметить, что в Китае число юрис­тов выросло с трех тысяч в 1980 году до 60 тысяч в настоящее время*.

Видны проблески демократии и в провинции. Выборы местных ко­митетов поселкового уровня проходят более или менее демократичес­ким путем, хотя и под контролем Коммунистической партии. Как по­казал пример последних лет существования Советского Союза, подоб­ная квазидемократия порождает вкус к реальным вещам.

Некоторые позитивные изменения вполне способны привести к фундаментальному преобразованию режима. Однако пока еще рано го­ворить о том, что оно уже произошло.

Следует с большой осторожностью относиться и к словам китайс­ких диссидентов, и к мнениям западных ученых мужей. Харри У и Вэй Цзиншен, каждый по-своему, предостерегали меня от принятия на веру всего, что режим говорит о себе, и, как я убедилась, они были правы.

С г-ном У я познакомилась после его ареста, показательного про­цесса и освобождения с последующей депортацией из Китая. Перед ки­тайскими властями он провинился тем, что обличал применяемую в карательных целях практику «перевоспитания» принудительным тру­дом, известную как «лаогай». Он рассказал о собственном опыте и ре­зультатах изучения этой бесчеловечной практики, которая получила довольно широкое распространение в современном Китае.

Конечно, перед китайцами очень остро стоит проблема преступно­сти — реальной, серьезной преступности, которая знакома нам, на За-

* Henry Rowen, «The Short March: China’s Road to Democracy», The National Interest, autumn 1996.

паде, очень хорошо. Однако захлестнувшая Китай криминальная волна намного страшнее, поскольку связана с приходом неожиданного про­цветания в общество, которое уже до этого в значительной мере опи­ралось на связи, закулисные игры и взяточничество. Тем не менее это совершенно не оправдывает жестокости пенитенциарной системы, против которой выступали г-н У и его соратники.

Через несколько дней после знакомства с Харри У я улетала в Пе­кин, где должна была выступить на конференции, организованной га­зетой International Herald Tribune при поддержке китайских властей. Как раз в тот момент китайцы продемонстрировали свою мститель­ность: в ответ на освобождение г-на У в результате давления со сто­роны США они приговорили диссидентов и защитников демократии Вэй Цзиншена и Ван Даня соответственно к 14 и 11 годам тюремно­го заключения*.

В такой ситуации у публично выступающего оратора есть две воз­можности. Первая — пойти по пути наименьшего сопротивления. Для оправдания подобного выбора имеется целый набор мотивов, перечис­лю некоторые из них в порядке убывания убедительности: «то, что они делают, меня/нас не касается», «было бы неприличным обижать хозя­ев», «лучше я получу гонорар и тихонечко исчезну». Вторая — устро­ить международный скандал (Китай — грандиозная сцена для сканда­лов). Этот путь не то чтобы разрушителен, он может просто привести к обратному результату. Я выбрала среднюю линию.

В своей речи я похвалила происходящие в стране реформы, отме­тив те сферы, где прогресс должен быть более заметным: законность, банковская система, приватизация, доступ в Интернет и защита прав собственности. Затем я перешла к более опасной теме и стала доказы­вать, что экономические преобразования «должны со временем изме­нить саму систему управления Китаем». Поначалу мне хотелось пря­мо упомянуть лаогай, но я удержалась, иначе китайцы просто демон­стративно покинули бы зал. Вместо этого я сказала:

* Вэй Цзиншен (родился в 1950 г.) по решению китайских властей находился в тюрьме с 1979 по 1993 г. и с 1995 по 1997 г. Вэй был освобожден из заключения по состоянию здоровья после китайско-американского саммита 1997 г. и в насто­ящее время живет в изгнании в США. Ван Дань (родился в 1969 г.) руководил де­монстрациями на площади Тяньаньмынь в 1989 г. Провел несколько лет в тюрь­ме, был досрочно освобожден в 1993 г. Получил семь лет тюремного заключения в 1996 г. по обвинению в заговоре, направленном на свержение китайского пра­вительства. Освобожден в 1998 г. по состоянию здоровья, живет в США.

 

 

Не хочу рисовать картину в розовых тонах. В Китае имеется целый ряд аспектов, которые очень беспокоят тех из нас, кому посчастливилось жить в демократических странах, где главенствует закон. Должна ска­зать, что суровые приговоры, вынесенные недавно г-ну Вэю и г-ну Вану, вызывают тревогу во всем мире.

Китайцы никогда не стесняются в выражениях во время своих пуб­личных выступлений, однако полагают, что все остальные должны себя сдерживать. После моего заявления никто не ушел, но У Цзе, ответ­ственный работник Министерства экономики, который выступал пос­ле меня, заметил: «У Великобритании немало собственных проблем, в следующий раз, возможно, нам удастся поговорить и на эту тему».

Что говорить, справедливое замечание. У нас тоже есть недостатки. Но мы не бросаем людей в тюрьмы только потому, что они требуют права голоса.

Мы должны открыто говорить о жестокостях, творимых в Китае в наши дни, точно так же, как говорили о жестокостях, имевших место в Советском Союзе. Нам необходимо строить отношения с Китаем на той же основе, что и с Советами, и ни в коем случае не лебезить перед ним. В прошлом императоры династий Мин и Цин не любили пред­ставителей Запада за их отказ поклоняться, в наше время за это же их не любят китайские коммунисты. Но если мы не скажем правды, кто сделает это за нас? Вот уже два года Великобритания и другие страны Европейского союза отказываются поддержать резолюцию США в Комиссии ООН по правам человека, осуждающую действия Китая. Такая позиция не просто бесчестна, она еще и нелепа. Аплодисменты со стороны китайских властей в знак одобрения подобных действий скоро стихнут, да они нам и не нужны: в конце концов, практически во всех областях китайцы нуждаются в Западе намного больше, чем мы нуждаемся в Китае.

Всегда суровое отношение Китая к тем, в ком режим видит врагов или в ком не нуждается, в последнее время стало еще жестче. Усили­лось преследование диссидентов: к концу 1999 года почти все руково­дители Китайской демократической партии, бросившей вызов моно­полии Коммунистической партии Китая, были осуждены на длитель­ные сроки.

Существуют еще три группы населения, чьи права отрицаются се­годняшним руководством Китая. Первая — это китайские женщины

и их малолетние дети. Есть серьезные сомнения в том, что политика Китая в отношении прироста численности населения хорошо проду­мана. С одной стороны, перенаселение в некоторых сельских райо­нах — действительно реальная проблема. С другой стороны, имеются признаки того, что Китай может получить свой вариант демографи­ческого кризиса, который уже поразил многие западные страны и Япо­нию, где население быстро стареет, а число людей трудоспособного возраста, способных его обеспечивать, сокращается*. Что действитель­но вызывает омерзение, так это жестокость, с которой в различных регионах Китая осуществляется политика «один ребенок в семье», включая принудительные аборты и убийство новорожденных**.

Вторая группа, которая больше других страдает от коммунистичес­кого правления, — это некитайские национальные меньшинства. Ки­тай, в отличие от бывшего Советского Союза и нынешней Российской Федерации, удивительно однороден по национальному составу. Подав­ляющую часть населения (93%) составляют этнические китайцы (хань), однако национальные меньшинства, на которые приходится всего 7% населения, занимают 60% территории Китая, что ведет к на­рушению стратегического равновесия.

Сказанное особенно справедливо в отношении Тибета. Претензии китайцев на Тибет сомнительны с исторической точки зрения. В кон­це XVII — начале XVIII века Тибет попал под протекторат Китая. Но в XIX веке влияние Пекина ослабло и стало чисто символическим. В период между крушением Империи в 1912 году и вторжением ки­тайских коммунистов в 1950-1951 годах Тибет был независимым го­сударством.

Вместе с тем ни при одном из последних правительств Китая не было и речи о предоставлении Тибету независимости. Нынешние ки­тайские руководители не хотят говорить с духовным и светским ли­дером Тибета Далай-ламой даже о предоставлении автономии. Дело здесь не в том, что китайцы уверовали в историческую принадлеж­ность Тибета их государству. Не менее весом тот факт, что Тибет — основное место размещения ядерного и ракетного арсенала. Китай­цы, по всей видимости, твердо вознамерились осуществить так на-

* Nicholas Eberstadt, «China’s Population Prospects: Problems Ahead», Problems of Post-Communism, January/February 2000.

* US Department of State, 1999 Country Report on Human Rights Practices; Sunday Times, 27 August 2000.

 

зываемую программу «модернизации», которая предусматривает уси­ление роли этнических китайцев и вытеснение тибетцев, и, таким образом, окончательно сломить непрекращающееся сопротивление. Надеюсь, им этого не добиться. С момента вторжения коммунистов пятьдесят лет назад было уничтожено 2700 тибетских монастырей. Ничто не может оправдать систематического уничтожения нации и ее культуры. К сожалению, фундаментальные интересы безопаснос­ти Запада не распространяются на Тибет. Это ограничивает наши возможности, о чем, конечно, никогда не говорится в открытую на международных форумах.

В третью группу подвергаемых дискриминации, а при случае и уголовному преследованию со стороны китайских властей, входят те, кто исповедует «запрещенные» религии. Свобода вероисповеда­ния официально была объявлена еще в 1978 году, поскольку основ­ные китайские традиционные религии и философские системы — буддизм, даосизм и конфуцианство — не представляли реальной угрозы для власти коммунистов. Этого, однако, нельзя сказать об исламе и христианстве, представители которых имеют опасную привычку ставить заповеди Господни превыше партийных, и иногда и личных интересов.

Но даже последних администрация готова терпеть до тех пор, пока те не угрожают ее абсолютной власти. Исключение, впрочем, делается для мусульман Синцзянь-Уйгурского автономного района, граничаще­го с Казахстаном и Киргизией, которых преследуют и подвергают аре­сту за их революционный сепаратизм*.

Китайское правительство неизменно проводит враждебную поли­тику в отношении тех христиан, которые не желают обрывать свои связи с организациями, неподконтрольными Пекину. Когда в Китае коммунисты пришли к власти, они развернули, как до этого сделал Советский Союз, разнузданные репрессии против христиан. Однако позднее они прибегли к хорошо отточенному коммунистическому приему: стали создавать «фасадные» организации, находящиеся под полным партийным контролем, но создающие видимость свободной деятельности. Подобные организации составляют основу так назы­ваемой «патриотической церкви», все места отправления культа ко-

* Китайцы, несомненно, попытаются представить эти репрессии как один из эле­ментов войны с терроризмом. Мы не должны поддаваться на эту хитрость.

торой подлежат регистрации. Многим христианам приходится ми­риться с этим, чтобы не допустить закрытия хотя бы части церквей. Вместе с тем протестанты и католики, которые отказываются сотруд­ничать, подвергаются спорадическим, но жестоким гонениям.

Для католиков главная трудность заключается в примирении верно­сти Риму с членством в Китайской католической патриотической ассо­циации, так как эта подконтрольная государству организация открыто отвергает власть Папы, в том числе и его право назначать епископов. Целый ряд священнослужителей, несколько епископов и множество прихожан в данный момент находятся в изоляции за организацию и по­сещение несанкционированных месс.

Не так давно религиозная паранойя китайских властей ярко прояви­лась в преследовании религиозного движения «Фалунь Гун». Вслед за запретом движения в июле 1999 года аресту подверглись тысячи его по­следователей.

Как и в случае с Тибетом, наши возможности по предотвращению этих серьезных нарушений не так уж велики. Но нам не следует замал­чивать проблему. Мы не можем позволить, чтобы жертвы репрессий оказались забытыми.

В марте 2000 года в Стамформде, штат Коннектикут, в возрасте 98 лет скончался кардинал Кун-Пинь Мэй. Когда в 1955 году комму­нисты первый раз арестовали его в Шанхае, они хотели, чтобы он на переполненном стадионе публично признался в своих преступлениях. К ужасу властей, вместо этого он прокричал: «Славься Христос, Гос­подь наш! Да здравствует Папа!» — что вызвало аплодисменты толпы. Кардинал провел в заключении более 30 лет, причем большую часть времени он находился в одиночной камере. Лишь в 1988 году ему по состоянию здоровья разрешили уехать в Соединенные Штаты, где он основал фонд помощи пострадавшим за веру в Китае.

Неужели коммунисты и в самом деле полагают, что они могут одо­леть людей таким образом?

Подобные проявления китайского режима вовсе не случайность. Они внутренне присущи ему, поскольку это черты коммунизма. Вот почему до тех пор, пока руководящей роли Коммунистической партии Китая не будет достойного противовеса, я не перестану называть Ки­тай коммунистическим.

При оценке характера и мотивации китайских лидеров мы должны всегда помнить следующее:

 

• Они достигли своего нынешнего положения в результате безраз-­
дельной власти коммунистической партии, от которой никто из
них никогда не откажется добровольно.

• Несмотря на значительное повышение уровня жизни и смягче­-
ние системы по сравнению с прошлым, Китай ни в коей мере не
может считаться свободной страной.

• Китайские лидеры пойдут на улучшение положения с соблю­-
дением прав человека только в том случае, если мы заставим их
сделать это. Нам, следовательно, нельзя замалчивать эту про­-
блему.

Перспективы реформ

Как долго может сохраняться эта безрадостная ситуация? Если верить некоторым экспертам, не очень долго. В основе подобного оптимизма лежит взаимозависимость между экономическим прогрессом и демо­кратией. По мере того как страна становится богаче, население прояв­ляет все больше интереса к своим политическим правам. Если судить по примеру Тайваня и Южной Кореи, где авторитарные режимы усту­пили дорогу демократии при достижении определенного уровня до­хода на душу населения, то Китай должен стать демократическим при­мерно к 2015 году*.

С другой стороны, если оценить потенциальное напряжение и воз­можные стрессы в Китае, а также силы, которые противостоят преоб­разованиям, возникают сомнения. Китайские руководители наверня­ка постараются не допустить перерастания экономических преобразо­ваний в политические свободы. Им прекрасно известно, что ни один из них не сможет удержаться на своем месте в условиях открытой кон­куренции между различными политическими партиями и кандидата­ми. Они знают, что произошло в Советском Союзе, когда там началась политическая реформа, и, безусловно, не желают, чтобы Китай пошел по тому же пути.

Я не берусь предсказывать дату конца коммунизма в Китае. Исто­рические предпосылки, культура, влияние отдельных лиц, наличие ли­деров, да и просто просчеты играют в подобных прогнозах не мень­шую роль, чем экономические факторы. Более того, в Китае, в отли­чие от Тайваня и Южной Кореи, мы имеем дело не с авторитарным,

* Rowen, «The Short March».

а с тоталитарным режимом, хотя сегодня его власть уже и не является тотальной. Коммунисты, даже загнанные в угол, всегда имеют боль­ше шансов удержать власть по сравнению с авторитарным режимом: в коммунистических государствах нет ни подлинного законодатель­ства, ни гражданского общества, что сводит к минимуму возможность появления демократической оппозиции.

И все-таки я верю, что рано или поздно Китай станет если не демо­кратией западного типа, то, по крайней мере, страной, предоставляю­щей населению все основные свободы. Повышение уровня жизни — лишь одно из оснований для моего умеренного оптимизма. Есть и дру­гие основания, и некоторые из них даже более существенны.

До сих пор значительная часть благ, приносимых свободным пред­принимательством, оседала в карманах партийных аппаратчиков, что усиливало, а не ослабляло их власть. Эти люди совершенно не заинте­ресованы в создании подлинно свободного рынка, поскольку эксплуа­тация государственной власти в собственных экономических интересах является залогом их процветания. Они решительно не хотят ослабления главенства коммунистической партии в результате политического плю­рализма.

Такое положение, однако, не может сохраняться вечно. С течением времени и с материализацией серьезных сдвигов эти люди будут вы­нуждены отступать под напором реального среднего класса, т. е. тако­го, который марксисты называют «буржуазным», с иными ценностя­ми и целями, чем у класса квазикапиталистов, вышедших из недр ап­парата Коммунистической партии. Как в прошлом отсутствие сильного среднего класса приводило к установлению диктатуры то в одной стра­не, то в другой, так в наше время расцвет среднего класса может про­ложить дорогу к свободе.

Такому среднему классу всегда необходимо право собственности, надежно защищенное с помощью справедливого и эффективного за­конодательства. Именно поэтому при прогнозировании сроков корен­ных преобразований меня больше интересует прогресс в этой сфере, а не развитие демократии на местном уровне. Как только появляется до­статочное количество людей, имеющих сбережения, акции, дома, биз­нес и земельные участки, сразу возникает эффективный инструмент воздействия на государство. И хотя он, на первый взгляд, защищает лишь наиболее обеспеченных граждан, на деле он служит интересам всего народа. Это не только отражается на уровне доходов, которые

 

 

растут с повышением благосостояния, но и, что важнее, затрагивает институты государства. Подлинная законность не может восторжество­вать в государстве, где коммунистическая партия назначает судей и, таким образом, имеет возможность манипулировать судебными реше­ниями. Китай изменится коренным образом только тогда, когда пра­вить будет закон, а не партия.

Вступление Китая в ВТО послужит стимулом для движения в этом направлении. Право коммунистической партии контролировать эко­номическое развитие Китая и, следовательно, получать выгоду от его успехов будет поставлено под вопрос, если произойдут перемены, на­меченные ВТО. Увеличение возможностей для китайского экспорта приведет к развитию частного бизнеса. После снижения тарифов и снятия ограничений на инвестиции неэффективные государственные предприятия напрямую столкнутся с иностранными конкурентами. Предоставление иностранным банкам полного доступа на внутрен­ний рынок должно положить конец нынешней системе распределе­ния кредитов по политическим, а не рыночным соображениям. Ог­ромное значение для политической сферы будет иметь снятие огра­ничений на участие иностранных инвесторов в капитале провайдеров интернет-услуг и связанное с этим развитие телекоммуникационных сетей. В таких условиях правительство просто не сможет держать под контролем взрывное вторжение информации в дома миллионов ки­тайцев*.

Подведем итоги.

• Рано или поздно коммунизм неизбежно потерпит крах в Китае,
точно так же, как это произошло в других странах.

• Тогда мы сможем переоценить наше отношение к Китаю как к ве­-
ликой державе.

• Однако пока этого не случилось (на это, по всей видимости, по­-
требуется время), нам нельзя терять бдительность.

Китайская угроза

Глядя на исторический багаж Китая, который так богат тревожными фактами, и учитывая, что он все еще остается коммунистическим, можно

* Mark A. Groombridge, «China’s Long March to a Market Economy», Cato Institute: Center for Trade Policy Analysis, No. 10, 24 April 2000.

сделать лишь один вывод: Китай, по сути, враждебен Западу. Подтвер­ждение этому лежит на поверхности. Нападение тысячной толпы демон­странтов на американское посольство в Пекине после случайной бом­бардировки китайского посольства в Белграде в мае 1999 года было не только хорошо срежиссировано, но и имело политическую окраску*.

Яд антизападной пропаганды сочится постоянно, поэтому органи­зовать выступление в нужный момент не так уж и сложно. Более того, самым ярым антизападным институтом Китая является структура, представляющая собой наиболее вероятный источник серьезных про­блем — Народная освободительная армия. Одно из последних иссле­дований установок китайского военного руководства содержит следу­ющий вывод: «Их национализм безудержен и граничит с ксенофоби­ей. Многие старшие офицеры с глубоким подозрением относятся к Соединенным Штатам и, особенно, к Японии»**.

Угроза со стороны Китая вполне реальна. Следует, однако, хорошо понимать ее истинную природу. Угроза, которая исходит от Китая в настоящее время и, вероятнее всего, будет исходить в будущем, имеет иной характер, нежели та, что исходила от Советского Союза во вре­мена «холодной войны». Отчасти это обусловлено тем, что Китай не является военной сверхдержавой и, по причинам, которые я изложу позже, вряд ли станет таковой. Кроме того, у Китая нет достаточно при­влекательной международной доктрины, которая позволяла бы расши­рять его влияние и подрывать наше. Времена безмозглых студентов, размахивающих маленькими красными книжечками и скандирующих банальные высказывания Мао, давно прошли. Сегодняшний Китай экспортирует телевизоры, а не идеи. Секреты же от нас он получает в результате продажности некоторых представителей Запада, а вовсе не из-за их ложного идеализма.

Несмотря на то что членство в Совете Безопасности ООН позволя­ет Китаю доставлять нам бесчисленные неприятности, его сегодняш­няя дипломатия — в значительной мере оборонительная. Китай вы­ступает против — иногда обоснованно, иногда нет — любых попыток

* Во время налета на Белград 7 мая 1999 г. в ходе проведения косовской операции самолет НАТО сбросил высокоточные бомбы на китайское посольство. В резуль­тате погибло несколько человек. Причиной инцидента была ошибочная разве­дывательная информация.

** David Shambaugh, «China’s Military Views the World», International Security, 24/3, winter 1999/2000.

 

 

вмешательства во внутренние дела государств, полагая, что они могут послужить прецедентом для вмешательства в его собственные дела. Его базовый подход заключается в сохранении существующего положения вещей.

Все это ограничивает международную угрозу, исходящую от Китая, но ни в коей мере не устраняет ее. Поскольку в настоящее время именно Запад энергично проводит идею международных вмешательств, упор­ство Китая вполне может стать источником дополнительной напря­женности, как это было во время операции в Косово.

Существует еще одна причина, по которой Китай остается одним из основных источников международной нестабильности, — распростра­нение оружия массового уничтожения и ракетных технологий. В этом вопросе следует проводить различие между Россией и Китаем. Русские поставляют современные вооружения опасным режимам главным об­разом потому, что Россия переживает экономический кризис и отчаян­но нуждается в деньгах. Для Китая же распространение вооружений — элемент политики. По замечанию одного из экспертов, «китайцы вир­туозно используют тайное распространение ядерного оружия и ракет в качестве инструмента национальной политики безопасности»*.

Распространение оружия для Китая — это способ давления на Аме­рику, способ продемонстрировать свои возможности по созданию про­блем, не доводя дело до серьезного конфликта. В то же самое время Ки­тай старается казаться честным посредником, предлагая услуги по ула­живанию кризиса между двумя ядерными державами — Индией и Пакистаном, а также по сдерживанию Северной Кореи. По его замыс­лу, эта игра должна помочь Китаю занять господствующее положение в Азии. С одной стороны, он распространяет вооружения, а с другой — предлагает обуздать процесс распространения, за что Запад, наверное, должен благодарить его.

Как бы там ни было, решающим фактором любого противостояния является, в конечном счете, наличие или отсутствие собственной во­енной мощи. Чтобы разобраться в этом вопросе, рассмотрим три важ­ных и взаимодополняющих момента.

Во-первых, Китай не жалеет сил на наращивание своей военной мощи. С 1989 года он ежегодно увеличивает военные расходы, причем

* Mohan Malik, «China Plays «the Proliferation Card»», Jane’s Intelligence Review, 1 July 2000.

официальные данные сильно занижены*. В Китае осуществляется кар­динальная реструктуризация вооруженных сил, которая должна превра­тить многочисленную «народную армию» в меньшую по численности (хотя не такую уж и маленькую — около двух миллионов человек), но более профессиональную и лучше обученную. Упор делается на пере­оснащение и использование современных технологий. Большая часть техники поступает из России. В сфере технологий достижения китай­ца — в значительной мере результат выведывания западных военных секретов.

Хотя эксперты все еще спорят о масштабах нанесенного таким об­разом ущерба, положение вещей, раскрытое в докладе Кокса Палате представителей в 1999 году, не может не тревожить. В докладе утверж­дается, что Китай выкрал информацию о «семи типах американских термоядерных боеголовок, включая и те, которые в настоящее время установлены на баллистических ракетах, находящихся на вооруже­нии»**. Помимо этого Китай получает информацию в результате не­достаточно строгого контроля коммерческих контрактов и невероят­ной — потенциально самоубийственной — открытости, с которой мы на Западе публикуем отчеты о научных открытиях и технических достижениях. Какое применение найдут китайцы этой информации, которую они, несомненно, продолжают получать, можно только дога­дываться. В любом случае не стоит отказывать им в изобретательнос­ти и решимости.

Второй момент, который я хочу отметить, существенно смягчает остроту первого. Несмотря на то что Китай действительно всеми си­лами пытается укрепить свою военную мощь, его отставание очень значительно. Американская военная технология развивается настоль­ко быстро, что китайцам надо буквально бежать вдогонку для сохра­нения дистанции. Значительная часть китайского арсенала устарела и вышла из употребления. У России, главного поставщика, не хвата­ет ресурсов для разработки вооружений следующего поколения, ко­торые необходимы Китаю. Военный бюджет Китая на 1999 год состав­ляет менее двадцатой части американского и менее одной трети япон-

* По оценкам Международного института стратегических исследований, реальный военный бюджет Китая в три раза превышает официальные цифры.

** Report by United States House of Representatives Select Committee on US National Security and Military/Commercial Concerns with the People’s Republic of China, chaird by Representative Christopher Cox.

 

 

ского*. Если взять средства абсолютного сдерживания — межконтинен­тальные баллистические ракеты, способные нести ядерные боеголов­ки, — то в распоряжении Китая имеется порядка 18 МБР, способных достичь США, каждая из которых несет по одной боеголовке. Амери­ка же располагает почти 6000 боеголовок, способных достичь Китая**. Это означает лишь одно: если американские лидеры окажутся настоль­ко недальновидными, что оставят США без защиты перед ракетной атакой, отказавшись от создания системы противоракетной обороны, Китай получит возможность шантажировать Запад, хотя и не сможет победить его. Сознание этого должно заставить китайцев действовать более осторожно. Таким образом, в обозримом будущем Китай не смо­жет противостоять Америке как глобальная сверхдержава.

Итак, статус сверхдержавы, сравнимой с Америкой, — не более чем фантазия Пекина, китайцы же не из тех, кто стремится к достижению фантастических целей в международных отношениях. На деле они пре­следуют гораздо более осуществимую цель — стремятся занять место господствующей региональной державы; в этом и заключается третий момент, который Запад должен четко понимать.