Отношение Запада к Индонезии было неблагоразумным и бли­зоруким.

Год

Год

• 2 июля: после крупномасштабных валютных спекуляций нацио-­
нальная валюта Таиланда (бат) стала плавающей и упада на 20%.

• 24 июля: резко упал курс индонезийской рупии, малайзийского
ринггита, тайского бата и филиппинского песо.

• 5 августа: МВФ и азиатские государства предоставили кредит в раз­
мере 17,2 млрд. долларов для спасения тайской экономики.

« 14 августа: рупия резко пошла вниз после отмены государственного контроля.

• 20 сентября: ринггит упал до самого низкого уровня за последние
26 лет.

• 19-23 октября: индекс «Ханг Сенг» фондовой биржи Гонконга сни-­
зился почти на четверть, установив рекорд падения за все время
своего существования.

• 31 октября: МВФ объявил о предоставлении помощи Индонезии
в размере 40 млрд. долларов.

• 24 ноября: обанкротилась японская компания Yamaichi Securities
Со. — первое банкротство крупного бизнеса в стране после
1945 года.

• 3 декабря: МВФ согласовал условия выделения Южной Корее фи­
нансовой помощи в размере 57 млрд. долларов — самый крупный
пакет за всю историю его существования.

• 15 января: Индонезия приняла программу реформ, предложенную
МВФ.

• 14-15 мая: волна крупномасштабных беспорядков прокатилась по
центру Джакарты, оставив после себя более 1000 убитых.

• 21 мая: президент Индонезии Сухарто подал в отставку.

• 12 июня: Япония объявила о первом за последние 23 года спаде в
экономике

* Источники: Washington Times, 22 December 1998; Agence France Presse, 28 June 1998:The Economist, 15 November 1997 and 7 March 1998.

 

• 12 июля: премьер-министр Японии Рютаро Хашимото уходит в от­
ставку; Малайзия объявила о спаде в экономике.

• 1 сентября: премьер-министр Малайзии установил жесткий валют­-
ный контроль.

• 24 сентября: индекс «Никкей» Токийской фондовой биржи достиг
самого низкого за 12 лет значения.

• 23 октября: японское правительство начало осуществлять 505-мил­-
лиардную программу спасения экономики и обанкротившихся
банков.

• 10 ноября: МВФ и Всемирный банк объявили, что опасность гло­
бального финансового кризиса уменьшилась и появились призна­-
ки оздоровления в Таиланде и Южной Корее. Азиатские фондовые
рынки начали проявлять признаки оживления.

Эксперты еще долго будут спорить о причинах азиатского эконо­мического кризиса. Позже, когда мы доберемся до управления гло­бальной экономикой, я приведу свои соображения насчет того, какие уроки можно извлечь из него, а какие — нет*. Здесь я отмечу лишь три момента. Первый очевиден и не требует никаких доказательств. В экономике, как и любой другой области, то, что демонстрирует рост, должно (как минимум время от времени) испытывать падения. Эко­номическое развитие никогда не бывает непрерывным, а такой эко­номический взлет, который мы наблюдали в Азиатско-Тихоокеанском регионе после окончания Второй мировой войны, по определению предполагает крутые повороты. Пришедшее на смену спаду устойчи­вое оживление лишь подтверждает вывод. То, что пережило падение, вновь идет вверх.

Второй момент заключается в том, что экономика всех стран Вос­точной Азии, за исключением Сингапура, Гонконга и Тайваня, страда­ла (и в определенной мере продолжает страдать) от системной пробле­мы, суть которой состоит в широком проникновении кумовства в от­ношения между правительствами, бизнесом и банками; неадекватном финансовом регулировании и широком распространении явления, ко­торое, каким бы недипломатичным это ни было, иначе как коррумпи­рованностью назвать нельзя.

* См. стр. 494-497.

Третий же момент — кратковременная острая проблема на финан­совых рынках. Конкретные ее проявления имели свои особенности в каждой стране. Тем не менее кризис, который, как инфекционная бо­лезнь, перекидывался с одной валюты на другую, привел к региональ­ному краху, и был момент, когда казалось, что он способен вызвать и глобальный.

Экономический тайфун обрушился сначала на Таиланд. Тайцы до­бились колоссальных успехов в экономике в 80-е и начале 90-х годов. Непосредственная причина их проблем заключалась в сочетании дефи­цита текущего платежного баланса и привязки национальной валюты к американскому доллару. Что-то должно было случиться, и 2 июля 1997 года тайский бат, после того как его курс стал плавающим, упал на 20% по отношению к доллару.

Циклон затем прошелся по Филиппинам, Малайзии и Индонезии, где также значительный дефицит текущего платежного баланса соче­тался с фиксированными курсами национальных валют относительно доллара. С их валютами случилось то же самое, что и с батом.

Индонезия, Таиланд и Филиппины обратились к МВФ. На Филип­пинах процесс преодоления последствий прошел довольно гладко. В Индонезии, однако, экономические неурядицы не прекратились. К концу января 1998 года индонезийская рупия потеряла 80% своей стоимости по отношению к доллару. Малайзия, верная экономическо­му национализму д-ра Махатира, не обращая внимания на рекоменда­ции его заместителя г-на Анвара Ибрагима, попыталась сопротивляться логике глобальной экономики и ввела жесткий валютный контроль. Несмотря на это, к концу 1997 года уровень производства в стране упал на 7% (после 8%-ного годового прироста в течение последних 10 лет); фондовый рынок Малайзии потерял 45% стоимости, а курс националь­ной валюты, ринггита, относительно американского доллара понизился на 40%.

Последней жертвой стала валюта Южной Кореи — вона. В действи­тельности ситуация в Корее существенно отличалась от той, что была У других «тигров». В Корее, как и в Японии, и даже в еще большей сте­пени, сложился ярко выраженный корпоративный капитализм, осно­ванный на системе могущественных промышленных конгломератов, известных как «чеболи». Корпоратизм в любой его форме — даже в таком обществе, как корейское, где усердный труд, предприимчивость ^и взаимная поддержка ценятся весьма высоко, — ограничивает гиб-

 

 

торитаризмом и тоталитаризмом*. Не считая Китая, Бирмы и в опре­деленной мере Вьетнама, население Азии не сталкивалось с тоталитар­ными режимами до экономического кризиса 1997-1998 годов. Конеч­но, правительство Таиланда, состоявшее в основном из военных, квазиавторитарное правительство Ким Янг Сама в Южной Корее и правительство президента Сухарто в Индонезии, которые пали в ре­зультате экономического краха, нельзя было назвать в полном смысле демократическими. Вместе с тем ни одно из них не было замешано в злодеяниях такого масштаба, как в Китае. Китай и другие репрессив­ные социалистические государства региона вполне успешно выдержа­ли кризис: тюрьмы тоже предоставляют своего рода защиту тем, кто в них находится. Малайзия же, которая прежде считалась по крайней мере частично свободной, не только не приблизилась к политическому ли­берализму, но еще больше отдалилась от него. Вряд ли на таком фоне можно говорить о новой волне демократии, прокатившейся по Юго-Восточной Азии.

Ее нельзя было даже ожидать. Как я уже отмечала, свободу и демо­кратию нельзя назвать чем-то чуждым для Азии — достаточно лишь взглянуть на энтузиазм, с которым китайцы из Гонконга приветство­вали преобразования 1992-1997 годов, чтобы понять это. Но я не верю, что в какой-либо стране, не обладающей соответствующими условия­ми и опытом, будь она азиатской или неазиатской, возможно ввести демократию одним махом, не рискуя натолкнуться на проблемы. Это особенно справедливо для стран с богатой историей насилия. Именно такой страной и является Индонезия.

Индонезия: рукотворный беспорядок

До экономического кризиса 1997 года Индонезию вполне можно было поставить рядом с Сингапуром, ее крошечным соседом, как пример ру­котворного чуда. Его главным архитектором был, несомненно, экс-пре­зидент Сухарто, хотя это и может звучать политически некорректно с позиции сегодняшнего дня. Именно Сухарто в 1967 году во главе ар­мии и при широкой поддержке населения положил конец хаосу, к ко­торому привела антикапиталистическая и антизападная политика тог-

* Фундаментальное различие между авторитарными и тоталитарными режимами превосходно освещено в оригинальной статье Джин Киркпатрик «Dictatorship and Double Standards», Commentary, November 1979.

 

 

дашнего президента Сукарно. Политика Сухарто, ориентированная на привлечение в страну западных инвестиций и поддержку модерниза­ции и частной инициативы, превратила страну в «тигра», темп эконо­мического роста которого составлял 7% в год в течение десятилетия с 1985 по 1995 год. Г-ну Сухарто удалось удивительным образом изме­нить общий уровень жизни в лучшую сторону и сократить долю насе­ления, жившего за чертой бедности, с 60 до 11%*.

Конечно, страна прошла через кровопролитие и репрессии. Но она стояла на грани коммунистической революции, а коммунистическая революция, неважно, побеждает она или нет, как правило, влечет за собой потоки крови. Не следует сбрасывать со счетов также и обстоя­тельства присоединения к Индонезии Восточного Тимора, бывшей португальской колонии, в 1975 году: там шла жестокая гражданская война и к власти вот-вот должна была прийти клика, поддерживае­мая коммунистами.

Я не считаю нужным оправдывать все действия правительства Су­харто. На мой взгляд, президент Сухарто поступил бы мудро, если бы ушел в отставку несколькими годами ранее. Однако в том, как Запад, который поддерживал его, когда он был нужен, затем стал повторять как попугай лозунги защитников прав человека, забыв заслуги его пра­вительства перед страной и перед нами, есть что-то отвратительное.

Я неоднократно разговаривала с президентом Сухарто до и после мо­его ухода с поста премьер-министра. Последний раз это было в 1992 году, когда он показывал мне животноводческую ферму в Тапосе. Страстно интересуясь сельским хозяйством, как и большинство индо­незийцев, он пытался привнести в сельскую жизнь достижения науки и техники, с тем чтобы сдержать отток населения в города. Я вполне могу поверить, что г-н Сухарто с семьей использовали свое положение в корыстных целях, что не является чем-то необычным среди автокра­тов. Однако я в равной степени убеждена, что он хотел лучшей доли для Индонезии, и по объективным показателям его правление следует признать успешным.

Размышления на тему режима Сухарто имеют в настоящий момент определенное практическое значение. Несмотря на то что угроза ком­мунистической подрывной деятельности в Юго-Восточной Азии рас­сеялась, другая угроза, с которой приходилось иметь дело Сухарто, не

* The World Bank and Indonesia, The World Bank Group, 2000.

 

 

исчезла — это угроза распада индонезийского государства. В стремле­нии его сместить МВФ воспользовался поразившим Индонезию в 1997 году экономическим кризисом и продиктовал такие условия, ко­торые Сухарто не мог принять, оставаясь на своем посту. Операция МВФ по спасению страны превратилась, таким образом, из финансо­вой в политическую. Фонд, в частности, настаивал на колоссальном повышении цен на горючее и продукты питания как раз в тот момент, когда жизненный уровень простых индонезийцев резко упал в резуль­тате девальвации национальной валюты.

Подобные изменения, некоторые из которых сами по себе, несом­ненно, были желательными, в сложившейся ситуации приобрели ко­лоссальную разрушительную силу и привели к дестабилизации не толь­ко правительства, но страны в целом. В связи с этим мне на ум прихо­дит такое наблюдение Киркпатрик:

...Мысль... о том, что правительства можно демократизировать в любой момент, в любом месте и при любых условиях...

[В традиционных автократиях] материя власти расползается очень бы­стро, когда подрывается или исчезает сила или статус человека, стоящего на вершине. Чем дольше автократ находится у власти, чем больше его личное влияние, тем в большей зависимости от него оказываются ин­ституты государства. Без него организованная жизнь общества рушит­ся, подобно арке, из которой удалили замковый камень*.

Именно это и произошло в Индонезии, несмотря на все усилия Б. Ю. Хабиби, помощника и преемника президента Сухарто. Хаос про­должал углубляться при Абдуррахмане Вахиде вплоть до его смещения. Остается только наблюдать за тем, как новый президент Мегавати Сукарнопутри будет пытаться справиться с ним.

Я не верю в то, что вмешательство Запада может предотвратить раз­вал государств, где население хочет этого и сущёствуют необходимые предпосылки. Но Запад не должен и содействовать такому политичес­кому распаду, создавая условия для крушения центральной власти, осо­бенно когда этим подвергает риску западные интересы.

Индонезия — большая страна с населением более 200 миллионов че­ловек, говорящих на 250 языках и проживающих на шести тысячах ос­тровов, которые разбросаны на расстоянии, равном трети окружности

* Kirkpatrick, «Dictatirship and Double Standarsd».

Земли. На протяжении всего ее независимого существования главной заботой властей было обеспечение национального единства. Этой цели служат, например, пять принципов национальной идеологии Pancasillaвключенных в конституцию и определяющих основную философию Индонезии — философию религиозной терпимости и взаимного ува­жения. Необходимость подобной концепции ясно продемонстрирова­ло избиение христиан на Молуккских островах и выходцев с острова Мадура — на Калимантане после ухода президента Сухарто со сцены.

Остается только ждать и смотреть, выживет ли Индонезия в ее ны­нешней форме. Предоставление независимости Восточному Тимору было совершенно правильным, хотя будущее покажет, стоило ли жи­телям этой бедной маленькой страны бороться против Джакарты. Ясно одно: у национальных меньшинств, а может быть даже и у основного населения, в других частях Индонезии теперь появился соблазн после­довать их примеру. Мусульманская провинция Ачех, дающая 40% сжи­женного природного газа, одной из важнейших статей экспорта Индо­незии, требует автономии и может попробовать отделиться. Подобные, хотя и не такие сильные, настроения наблюдаются в Папуа, Риау и на Восточном Калимантане — регионах, богатых полезными ископаемы­ми. Сильное недовольство небольшой, но богатой и влиятельной ки­тайской общины в Джакарте, которое уже приводило к кровопролитию, также угрожает основам индонезийского государства*.

В интересах Запада сохранить Индонезию в том виде, в котором она существует сейчас, и снова превратить ее в спокойную и процветающую державу. Мы не должны забывать, что две пятых мировых морских пе­ревозок осуществляются именно через этот обширный архипелаг. Не следует упускать из виду и то, что Индонезия, самое крупное мусульман­ское государство, играет очень большую роль в чрезвычайно деликатном и важном деле — выстраивании глобальных взаимоотношений между Западом и исламскими государствами. Превращение Индонезии в про­цветающее демократическое мусульманское государство будет служить хорошим примером для остального исламского мира.

Итак, подведем итог.

* Известно, что этнические китайцы, которые составляют не более 3% индонезий­ского населения, контролируют 70% экономики страны.

 

 

• Мы не должны идти на устранение не удовлетворяющих нас ре-
жимов, подобных режиму Сухарто, не продумав возможных по­
следствий.

• По мере своих возможностей мы должны помочь Индонезии вы­
жить и добиться процветания.

ЧАСТЬ III. ЯПОНИЯ

Японский феномен

Ярчайшим образом, по крайней мере с точки зрения Запада, «азиатские ценности» проявляются в удивительном феномене современной Японии. По своему экономическому развитию, как я уже отмечала, Япония на­ходится на втором месте в мире. По общепринятым меркам она более чем в четыре раза превосходит экономику Китая. Благодаря тому, что на протяжении 20 лет сальдо текущего платежного баланса неизменно ос­тавалось активным, Япония превратилась в крупнейшего мирового кре­дитора, зарубежные активы которого оцениваются в 1,2 трлн. долларов. Этого не следует забывать, особенно на фоне потока выступлений на тему внутренних проблем страны и ее слабости. История современной Япо­нии остается образцом поразительного успеха.

Во время моего пребывания на посту премьер-министра я очень ча­сто встречалась с японскими лидерами. Их личные качества разнятся намного больше, чем можно предположить, глядя на карикатуры. Пре­мьер-министр Ясухиро Накасоне (1982-1987), к примеру, был очень об­щительным и имел западные манеры, что, несомненно, помогло ему установить теплые отношения с Рональдом Рейганом. Премьер-ми­нистр Побору Такешита (1987-1989), напротив, представлял собой на­много более «типичную» фигуру партийного босса, которого, несмот­ря на колоссальный успех в его собственной среде, невозможно было представить на вершине политической системы западной страны. И, наконец, премьер-министр Тошики Кайфу (1989-1991), который внес свежую струю в японскую политику, выглядел так, словно он сел меж­ду двумя стульями.

К сожалению, 80-е годы были не лучшими для получения более глу­боких представлений о реальной Японии. Причина заключалась в том, что любой диалог между Западом и Японией в те дни неизменно пере­ходил на проблему их торгового профицита. Теперь-то мы понимаем,

что это были переломные годы для мировой экономики. Поддайся пре­зидент Рейган антияпонскому протекционистскому давлению в тот момент, и Запад не только серьезно испортил бы отношения со своим главным партнером на Дальнем Востоке, но и остановил бы продви­жение к снижению глобальных тарифов, составляющих основу наше­го процветания. Тем не менее факт остается фактом, подавляющее боль­шинство моих переговоров с японскими премьер-министрами закан­чивались просьбой снять ограничения на британский импорт и вежливым разъяснением того, что японская система распределения/на­логообложения/ценностей — совершенно «другая».

По правде говоря, в этом была изрядная доля истины. Япония и в самом деле другая. «Отличия» не ограничиваются структурой рознич­ной торговли и потребления; они являются отражением самого япон­ского феномена. Лишь после ухода с поста премьер-министра я смогла уделить его изучению больше времени.

Любой действующий политик, имеющий дело с Японией, так или иначе сталкивается еще с одной проблемой: традиционно лучшие пред­ставители японского народа обходят политику стороной и предпочи­тают заниматься бизнесом или работать на государственной службе. За последние несколько лет я была в Японии семь раз. Хотя у меня и со­хранились некоторые политические связи, лишь знакомство с деловым миром и другими слоями японского общества позволило получить более глубокое представление о стране.

Конечно, это нельзя назвать откровением, но тем не менее это дей­ствительно так: Япония представляет собой единственную в своем роде смесь западного с азиатским. По некоторым аспектам отношение Япо­нии к Западу в течение столетий было очень похожим на отношение Китая. И та, и другая страна долгое время сознательно отгораживали свое общество от Запада. Обе страны были вынуждены под давлением предельно унизительных обстоятельств принять западную модель ком­мерции, западное присутствие и влияние: в случае Японии — в резуль­тате непрошеного появления американского коммодора Мэтью Перри со своей эскадрой в Нагасаки в 1853 году. Именно в этот момент про­явилось принципиальное различие между китайским и японским мен­талитетом. В то время как Китай практически единодушно поднялся на яростную, но бесполезную борьбу с Западом, Япония приняла его.

Падение сёгуната Токугава и восстановление власти японского им­ператора— «реставрация Мейджи» 1868 года— стали началом созда-

 

 

ния современной Японии. Столица была перенесена в Токио. Армия и военно-морской флот претерпели реорганизацию. Было введено все­общее образование: к началу XX столетия уровень грамотности при­близился к 100%. Были созданы действенные стимулы для индустриа­лизации. В целом программа была ориентирована на разумное исполь­зование западной науки и опыта в целях усиления Японии. К чему это привело, хорошо известно — не просто к модернизации, а к экспанси­онизму, войне и, в конечном итоге, к катастрофе. Важный вывод, ко­торый следует из этого, состоит в том, что японцы на протяжении всей своей современной истории, а не только в последнее время, обладали уникальной способностью находить открытия, сделанные другими на­родами, и использовать их в собственных целях.

В этой тенденции, конечно, можно увидеть и отсутствие оригиналь­ности. Некоторые так и делают. Я же усматриваю в такой способности разновидность гениальности. Существуют важные причины, объясня­ющие нежелание большинства обществ следовать примеру японцев в заимствовании и использовании идей других народов. Подобный путь требует изрядной доли смирения: мало какой древней цивилизации приятно сознавать, что, несмотря на достижения ее культуры, отсут­ствие техники не позволяет ей занять подобающее место в современ­ном мире. С другой стороны, он требует не меньшей уверенности в себе: ведь путь открытости и адаптации к миру неизменно связан с риском потери своих собственных корней и самобытности. Японцы, однако, хотя и горели желанием познакомиться с иностранцами как можно бли­же и узнать от них как можно больше, не только сохранили непоколе­бимое сознание своего «отличия», но не собираются терять его и в даль­нейшем. Может быть, это и не несет им всемирной популярности, зато уж точно делает их экономику удивительно эффективной.

Можно строить домыслы на тему того, как Японии удалось найти квадратуру этого круга — круга, который лежит в центре всех сегод­няшних дебатов по поводу влияния глобализации на культуру. Возмож­но, здесь сыграла свою роль японская религия, а именно синтоизм, ко­торый придает большое значение духам предков, а следовательно — на­следию прошлого. Возможно, что-то есть и в полумистическом отношении к японским пейзажам, которые воспеваются в националь­ной поэзии. И то, и другое наделяет японцев сильным чувством «мес­та». Я также подозреваю, что глубокое чувство самобытности японцев вытекает из того исторического факта, что, по крайней мере до конца

Второй мировой войны, Япония никогда не переживала оккупации. Она впитывала внешние воздействия — литературное из Китая, религиоз­ное из Кореи, — а затем придавала им иную форму, оставаясь такой защищенной и изолированной, какой бывают лишь островные расы. Результатом являются этническая однородность и национальное свое­образие, которые бросаются в глаза любому приезжему. Это, в свою очередь, дало Японии непоколебимый фундамент для строительства новых структур, заимствованных из западных моделей.

Современную Японию невозможно понять без упоминания Второй мировой войны. Большинство японцев неохотно обсуждают ее собы­тия по вполне понятным причинам. Японские вооруженные силы при­несли ужасные страдания тем, кто им противостоял. Многие китайцы и корейцы никогда не простят Японии того, что она творила в их стра­нах. Визиты японских лидеров в зарубежные, особенно азиатские, стра­ны до сих пор сопровождаются спорами о том, что может считаться достаточным извинением за действия тех лет, а что нет.

Вместе с тем непростительно не попытаться понять, что чувствуют японцы. Не все, что Япония делала в Азиатском регионе, было нежела­тельным для уроженцев Азии. Кроме того, сама Японии также тяжело пострадала в результате войны: она потеряла 1,7 миллиона военнослу­жащих и 380 тысяч мирных жителей. Япония — единственная страна, которая ощутила на себе силу ядерного оружия. Помимо прочего, кол­лективная вина, переходящая от поколения к поколению, — очень опас­ная идея, которую можно распространить на всех за редким исключе­нием.

Пожалуй именно конец, а не начало или середина войны в водах Ти­хого океана имеет наибольшее значение для понимания сегодняшней Японии. 14 августа 1945 года, впервые за все время существования го­сударства, народ Японии услышал по радио, как император объявляет капитуляцию. В конце его выступления прозвучали такие слова:

Пусть наша нация живет как единая семья из поколения в поколение с вечной верой в бессмертие ее священной земли и памятью о тяжком бремени ее ответственности, пусть будет нескончаем путь, открытый перед ней. Объедините ваши усилия и посвятите их строительству бу­дущего. Храните чистоту моральных устоев и благородство духа, рабо­тайте с решимостью во славу империи и идите в ногу с мировым про­грессом.

 

 

На мой взгляд, примерно это с тех пор и делали японцы — посвя­тили «объединенные усилия строительству будущего» и «шли в ногу с мировым прогрессом».

Новая японская конституция поставила вне закона войну и, теоре­тически, армию. Впрочем, травма, полученная страной, была настоль­ко сильной, что и без этого подавляющее большинство японцев не хо­чет вновь становиться на путь военных приготовлений. Вместо этого они с молчаливого коллективного согласия, настолько твердого, что ему не требуется озвучивания, решили идти альтернативным путем — до­биваться экономического величия. Экономическое возрождение, вне всякого сомнения, было жизненно важным в любом случае, поскольку страна лежала в руинах. Это было к тому же и вопросом чести. Япон­цы, которые решили превратить свою страну в экономическую сверх­державу, работали не на себя и свои семьи, как это обычно происходит на Западе, а непосредственно на Японию — или на «Японию Инкорпо-рейтед». Думаю, это поможет объяснить некоторые различия между японским и западным капитализмом.

Японский капитализм

Капитализм по-японски определенно работал на Японию. Темпы ее экономического роста в 50-е, 60-е и 70-е годы как минимум в два раза превышали темпы роста основных конкурентов. После вывода из Япо­нии оккупационных войск союзников в 1952 году ее ВВП лишь немного превышал одну треть британского. К концу 70-х годов он уже был ра­вен суммарному ВВП Великобритании и Франции и превышал поло­вину американского. С 1950 по 1990 год реальные доходы в Японии росли на 7,7% в год по сравнению с 1,7% в США (с 1230 долларов в це­нах 1990 года до 23 970 долларов)*.

Этот успех, по крайней мере первоначально, был достигнут на ос­нове развития производства. На глазах всего одного поколения доля Японии в мировом промышленном производстве возросла с 2-3 до 10%. К 70-м годам Япония производила стали столько же, сколько Аме­рика. Она была мировым лидером в производстве электроники и за­хватила почти четверть мирового автомобильного рынка. Японцы не сдали своих позиций и с появлением новых конкурентов с дешевой

* Kennedy, The Rise and Fall of the Great Powers, p. 539; The Economics, 6 March 1993.

рабочей силой: они перешли на производство более высокотехнологич­ной продукции, такой как роботы и компьютеры, и стали вкладывать средства в новые заводы за пределами Японии.

К тому моменту, как я стала премьер-министром Великобритании, непрерывный экономический рост Японии был общепризнанным яв­лением, и в этом виделось дурное предзнаменование для нас. Профес­сор Эзра Фогель, например, написал книгу «Япония как номер один: уроки для Америки», содержание которой очевидно из названия*. Семь лет спустя он все еще продолжал утверждать, что «существует масса причин, по которым Япония еще больше укрепит свое лидерство как ведущая мировая экономическая держава», и рассуждал на тему, ис­пользует ли Япония «свое экономическое превосходство, чтобы стать военной сверхдержавой»**. Справедливости ради следует отметить, что профессор пришел к отрицательному заключению.

Жаркий спор, во многом обусловленный чисто западными поли­тическими выкладками, разгорелся вокруг вопроса, почему японцы добились столь удивительного успеха. Является ли он результатом того, что они достигли совершенства в своей особой промышленной политике? В ходе таких дискуссий Министерство торговли и промыш­ленности Японии иногда наделялось почти сверхчеловеческими спо­собностями. В его своевременном вмешательстве и правильном вы­боре стратегических целей виделась движущая сила японского джаг-гернаута.

При более тщательном рассмотрении, однако, становится ясно, что это не так. Несомненно, в Министерстве торговли и промышленности есть чрезвычайно способные люди. Более того, по мнению правитель­ства, вмешательство в экономику наносит намного меньше вреда в Японии, чем, например, в Великобритании, где наши профсоюзы вмиг превратили бы его в катастрофическое. Но даже в Японии система име­ет свои недостатки.

Во-первых, вмешательство правительства нередко направлено на ог­раничение конкуренции, что, как всегда, ведет к снижению эффектив­ности. Одно из последних исследований различных секторов японской промышленности, призванное выяснить, почему одни преуспевают, а

* Ezra F. Vogel, Japan as Number One: Lessons for America (Cambridge, Massachusetts: Harvard University Press, 1979).

** Ezra F. Vogel «East Asia: Pax Nipponica?», Foreign Affairs, spring 1986.

 

 

другие нет, позволило сделать вывод о том, что «главной причиной бан­кротств в Японии является политика ограничения конкуренции, про­водимая правительством, которую следует прекратить»*.

Во-вторых, традиционно японское инвестирование средств, ориенти­рованное на определенные правительством долгосрочные стратегичес­кие цели, а не на прибыль и дивиденды акционеров, в конечном итоге неизменно ведет к проблемам. Иногда, особенно в период становления промышленности, такой подход бывает оправданным. Он может, как в Японии, привести к более масштабным вложениям в исследования и кон­структорские разработки, способные принести прибыль. Но если при­быль перестает играть роль движущей силы, компании начинают стре­миться не к удовлетворению клиента, а к удовлетворению правительства и банков, а те могут неправильно это истолковать и обычно именно так и делают.

Отсюда вытекает третий недостаток японской модели, без меры рас­хваливаемой ее западными поклонниками. Японские компании в зна­чительно большей мере, чем западные, зависят от дешевого финанси­рования со стороны государственных и частных банков. Иными сло­вами, выпуск акций как основной инструмент привлечения финансовых ресурсов теряет для них значение, а индивидуальные ак­ционеры лишаются возможности вмешиваться в их дела.

Такая взаимозависимость банков и промышленных компаний обусловлена традицией, сложившейся еще в довоенные времена, когда финансово-промышленные конгломераты, известные как «дзайбацу», контролировали львиную долю экономики. Частичное разрушение этих конгломератов после войны не изменило лежащий в их основе менталитет, которому лучше всего подходит определение «корпоратистский».

Корпоратизм влечет за собой определенные последствия. В данном случае — это отсутствие конкуренции в сочетании с дешевыми день­гами и ограниченными возможностями для их прибыльного вложения, что ведет к колоссальному раздуванию цен на землю. Переоцененные активы, в свою очередь, толкают банки на расширенное финансирова­ние инфляционных проектов. В конце 80-х — начале 90-х годов мыль­ный пузырь лопнул.

* Michael E. Porter and Hirotaka Takeuchi, «Fixing What Really Ails Japan», Foreign Affairs, May/June 1999.

Несмотря на серьезность этих доводов, не стоит недооценивать ре­альную и непреходящую мощь японской промышленной системы. Ис­следование компании McKinsey & Company, посвященное проблемам японской экономики, показывает, что ни преувеличение, йи умаление того, что произошло, не отражает реальности. Оно свидетельствует о том, что лидирующие в глобальном масштабе отрасли промышленно­сти Японии — автомобилестроение, станкостроение и электроника — продолжают оставаться высокоэффективными и преуспевающими. Од­нако в остальных секторах экономики, в частности розничной торгов­ле, здравоохранении, строительстве и пищевой промышленности, про­изводительность в настоящее время находится, как, впрочем, находи­лась и прежде, на низком уровне. Причина неэффективности — ограничение конкуренции. В случае устранения этого препятствия (что и предлагается сделать) и производительность, и доходы должны вы­расти*.

Возможность возобновления роста и прогресса существует потому, что основы феноменального прогресса Японии по-прежнему сохраня­ются. О некоторых из них уже говорилось, поскольку они скорее ази­атские, а не чисто японские. Вместе с тем японцы, как всегда, исполь­зуют их на свой лад.

Рабочая сила в Японии, по крайней мере в преуспевающих секторах, в целом очень хорошо образованна. Корни этого явления лежат в япон­ском обществе и ожиданиях, которые японская семья связывает со сво­ими детьми. На мой взгляд, это также и проявление национального духа, появившегося после войны.

Но даже и тем рабочим, у которых есть хорошее образование и про­фессиональная подготовка, необходима мотивация. В этом, как и во многом другом, японцы добились удивительных успехов. Уже давно твердят, что корпоративный дух, столь заботливо культивируемый японскими компаниями, базируется на практике пожизненного найма. Если это так, Япония должна столкнуться с проблемами, поскольку ни одна экономическая система не может позволить себе такой гарантии в век, когда для успеха требуются гибкость и приспособляемость. Как бы то ны было, пожизненный найм — в значительной степени продукт трудового законодательства, введенного с подачи западных левых пос-

* «Why the Japanese Economy is not Growing Micro Barriers to Productivy Growth», McKinsey Global Institute 2000.

 

ле войны: он вовсе не обязательно является неотъемлемой частью прак­тики, принятой в японской промышленности*.

Некоторые стороны этой практики совершенно определенно раздра­жают представителей Запада, в этом, я уверена, многие со мной согла­сятся. Большинство из нас смущают такие вещи, как гимн компании и фирменные нагрудные значки. Откровенные коллективные обсужде­ния общих проблем производят впечатление искусственных. И уж точ­но не в британских обычаях посвящать свое свободное время коллек­тивным мероприятиям, устраиваемым компанией. Дело и развлечение, государственное и частное, коллективное и индивидуальное, — мы, на Западе, привыкли жить, четко разделяя эти вещи.

В остальных же отношениях японская практика управления впол­не применима и у нас. Японским менеджерам британские, да и в целом западные, рабочие могли в первый момент показаться несносными, од­нако со временем японский подход стал давать очень хороший эф­фект — и не только в компаниях, принадлежащих японцам, но и в тех, с которыми они соприкасались. Подход, предполагающий достижение общего согласия и понимания целей компании, несомненно, имеет смысл с точки зрения психологии. Он — превосходное средство от хо­рошо всем известного непродуктивного противостояния «двух сторой», которое получило такое распространение в британской промышленно­сти к 70-м годам, что его стали даже называть «британской болезнью». Излечением от этого недуга Великобритания в немалой степени обя­зана урокам, преподнесенным японцами**.

В одном аспекте, я уверена, будущее Японии выглядит более опти­мистично, чем кажется многим японцам. Это помощь старому со сто­роны нового, которое вот-вот появится на свет. В прошлом ценности и структуры японского общества, получившие глубокое отражение в системе японского образования, не поощряли проявления индивидуа­лизма. Однако эпохальные прорывы, прежде всего в науке, совершают

* Это подметил Акио Морита, основатель компании Зопу, который должен хоро­шо знать такие вещи (Akio Morita with Edwin M. Rheingold and Mitsuko Shimonura, Made in Japan: Akio Morita and Sony, London: HarperCollins, 1994, рр. 139, 145). См. также стр. 163-165.

** Последним свидетельством благоприятного воздействия японской промышлен­ной практики на Великобританию является, по данным Центра исследований мирового рынка, признание автомобильных заводов компании №55ап в Сандер­ленде и компании Тоуо1а в Бернастоне наиболее эффективными европейскими предприятиями 2000 года (Financial Times, 28 June 2001).

в основном люди, чья личность и образ мышления воспринимаются со­временниками не иначе как эксцентричные. Япония же традиционно не оставляла места для эксцентричности. Молодое поколение японцев, которое в наше время учится и работает в Америке и других странах Запада, неизбежно будет отличаться более космополитическим и ин­дивидуалистическим мировоззрением, когда возвратится в Японию. Конечно, с одной стороны, это может поставить под сомнение тради­ционный уклад жизни, но с другой — привнести элемент инициати­вы, которой часто не хватает японской экономике. Как только Япония овладеет этим жизненно важным в век информационной революции инструментом, она сможет вновь изумить мир.

• Нам следует избегать чрезмерных упрощений: Японию никогда
нельзя было считать преуспевающей во всем, как нельзя припи­-
сывать ей и полный провал в паше время.

• Экономические достижения Японии обусловлены в большей
мере капитализмом, без каких-либо определений («японский»,
«азиатский» и т. д.), и в меньшей — правительством.

• Запад уже перенял японские приемы менеджмента, которые хо­-
рошо себя зарекомендовали, этот процесс, следовательно, дол­
жен продолжаться.

• Основы японского могущества не исчезли и, несомненно, обес­-
печат новый подъем экономики страны.

• Как только новое мышление молодого поколения японцев изме­-
нит старые представления, Япония вновь может поразить нас
экономическими достижениями.

Акио Морита

За долгие годы мне посчастливилось встречаться со многими выдаю­щимися представителями японской индустрии. Некоторые из них име­ют блестящее образование и очень хорошо разбираются в международ­ных делах. Но всякий раз меня поражало, как много среди них таких, кто с полным правом считается первоклассным специалистом, напри­мер инженером. Хотя я прекрасно понимаю, что человек, стоящий на вершине иерархии, не может владеть тонкостями каждой профессии и знать в деталях функциональные обязанности каждого работника орга­низации (любой лидер в определенной мере должен быть универсалом),

 

я неизменно с подозрением смотрю на главу крупной корпорации, ко­торый не разбирается детально в ее продукции. Подобный недостаток крайне редко встречается в Японии. Именно это, по моему убеждению, в значительной мере составляет основу превосходной репутации, ко­торой пользуются ведущие японские компании.

Одним из выдающихся японских бизнесменов нашего времени, без сомнения, является покойный ныне Акио Морита, соучредитель ком­пании 5опу. Он стал объектом моего поклонения еще в те времена, когда я занимала пост премьер-министра, наши встречи продолжались и поз­же. Я была очень рада возможности присутствовать в Токио на цере­монии присвоения ему титула почетного рыцаря Британской империи в октябре 1992 года.

Акио Морита являлся во многих отношениях космополитом: водил дружбу с западными политиками и магнатами, любил оперу и гольф, имел склонность к языкам и слыл остроумным рассказчиком. Со сто­роны вполне могло показаться, что он утратил японскую самобытность. Однако было бы заблуждением думать так — точно так же, как и пола­гать, что японская нация, стремясь освоить западный образ жизни, сда­ется на милость Западу. Акио Морита был яркой индивидуальностью, прямым и намного более откровенным человеком, чем подавляющее большинство его соотечественников. Он чувствовал это, работал над этим и даже стремился создать образец поведения для японского кор­поративного сообщества, чьим слабым местом, что многие японцы сознают в глубине души, является конформизм. С другой стороны, он развивал и проявлял эти качества в чисто японском контексте. Акио Морита был страстным патриотом и очень гордился своей националь­ной культурой и достижениями.

История 5опу, компании по производству электронной аппаратуры, которую он вместе со своим близким другом и соратником — техни­ческим гением Масару Ибука — основал на послевоенных руинах То­кио, в миниатюре — аналог истории возрождения Японии из пепла после поражения. Кроме того, она ясно показывает нам, какие качества необходимы для успеха.

Акио Морита всегда отчетливо представлял, каких рубежей должна достичь 5опу. По его собственному признанию, иногда он допускал ошибки, что неизбежно, когда создаешь новую продукцию и пытаешься осуществить прорыв на западные рынки. Он никогда не терял веры в свою способность видеть перспективу. В соответствии с его философи-

ей, прежде всего нужно было создать продукцию и довести «ее до совер­шенства; затем вывести ее на тщательно выбранные целевые рынки; и все это время необходимо работать над формированием в компании духа энтузиазма и сотрудничества. Успех Sony в производстве телеви­зоров, видеоплейеров, акустических систем и видеокамер — результат применения этой бизнес-философии. Однако, по словам Морита, луч­ше всего эффективность такого подхода демонстрирует Walkman, пор­тативный стереоплейер компании Sony, пользующийся невероятным успехом.

Когда я вижу подростков, слушающих любимую музыку и не надо­едающих взрослым, я мысленно представляю процесс создания этого удивительно простого изделия. Акио Морита пишет в воспоминани­ях, как однажды Ибука пришел к нему в офис и стал жаловаться, что слушать музыку, не мешая окружающим, он может только в том слу­чае, если таскает за собой переносной магнитофон с большими науш­никами. Не предпринимая каких-либо маркетинговых исследований и не обращая внимания на скептицизм инженеров, Морита распорядил­ся удалить из небольшого кассетного магнитофона компании блок за­писи с динамиками и установить вместо них стереоусилитель. Он про­диктовал технические характеристики и даже установил цену — дос­таточно низкую для того, чтобы аппарат был доступен молодым людям. Результат известен.

Акио Морита был также, как я заметила, интернационалистом. Он выступал в роли посла японского бизнеса, а иногда — несговорчивого сторонника перемен в Японии. К большому прискорбию, в 1993 году у него случился инсульт, от которого он не смог оправиться, и шесть лет спустя г-н Морита умер.

Япония сегодня борется с кризисом доверия к ее системе и будуще­му, совершенно забыв проницательные идеи Акио Морита. Неважно, какие решения будут найдены, ей отчаянно не хватает таких, как он.

Выход из штилевой полосы?

В последние годы японская экономика для многих японцев перестала быть предметом гордости и превратилась в источник смущения, гра­ничащего с отчаянием. По целому ряду причин, которые я уже назы­вала, такое восприятие, по всей видимости, не что иное, как преувели­чение: основы японской экономической мощи никуда не исчезли. Вме-

 

сте с тем нетрудно понять, в чем источник тревоги. С того момента, как в 1990-1991 годах лопнул экономический мыльный пузырь, Япония пе­реживает самый глубокий и длительный спад за весь современный пе­риод своей истории. Снижение деловой активности в США, резко уси­ленное кризисом доверия под влиянием событий 11 сентября, стало еще одним дурным сигналом. Безработица, масштабы которой, по суще­ству, неопределенны, — другая проблема, еще более болезненная в силу своей непривычности. Рост уровня жизни прекратился, и после деся­тилетий непрерывного сближения с Америкой разрыв увеличился. К тому же проблема безнадежных долгов в финансовом секторе оста­ется в значительной мере нерешенной.

В действительности в причинах кризиса нет ничего загадочного, хотя, конечно, можно спорить об относительном значении различных факторов: неразумная банковская практика, ничем не подкрепленный ажиотаж вокруг земельной собственности, отсутствие конкуренции и гибкости*. Однако, как известно из практики многих поколений мореп­лавателей, войти в штилевую полосу намного легче, чем выйти из нее.

Проблема оживления экономики Японии, несомненно, осложняет­ся более масштабным азиатским крахом 1997-1998 годов. Но ее соб­ственные проблемы возникли раньше и, в свою очередь, сами тормо­зят восстановление деловой активности в Азии. Решение экономичес­ких проблем Японии должно идти двумя путями.

Прежде всего, необходимо энергично проводить все необходимые структурные преобразования. Будучи премьер-министром, я неодно­кратно пыталась убедить японцев в том, что открытие их рынка пой­дет на пользу им в той же мере, что и нам. Но в те времена такое пред­ложение воспринималось с вежливым скептицизмом. Не так давно Япо­ния, хотя и не слишком охотно, но все же пошла на реформы, напоминающие те, которые Великобритания осуществила в 80-х годах.

В 1998 году она провела финансовую реформу, эдакий эквивалент британского «большого взрыва» 1986 года, направленную на либерали­зацию жестко регулируемых финансовых рынков. Реформа предусмат­ривала отмену ограничений в отношении операций с иностранной ва­лютой, а также в отношении участия иностранцев в собственности

* Манипулирование валютными курсами с подачи Запада также внесло свой вклад. Луврское соглашение 1987 г., предусматривавшее массированную эмиссию япон­ских иен и покупку американских долларов, способствовало возникновению мыльного пузыря 89-90 гг., который позднее лопнул.

японских банков. Дерегулирование японского рынка в значительной мере повысило доверие инвесторов — фондовый рынок Токио прак­тически удвоил свою стоимость с октября 1998-го по март 2000 года. Серьезная реструктуризация осуществляется в японской промышлен­ности, даже в таком ее защищенном секторе, как строительство, где под давлением рыночных факторов закрывается множество неэффектив­ных компаний.

Подобные структурные преобразования не приносят немедленного результата, но со временем они способны трансформировать всю эко­номическую систему, как это случилось в Великобритании. Если эти ре­формы будут доведены до конца и возымеют в Японии свое действие, можно ожидать более чем одномоментного повышения эффективно­сти. Перспективы прогресса заметно улучшились с назначением в ап­реле 2001 года Дзюнъитиро Коидзуми на пост премьер-министра Япо­нии. Обнадеживающе звучит заявление г-на Коидзуми о необходимо­сти сконцентрировать усилия на далеко идущей реформе системы государственных ассигнований. В случае реализации столь радикаль­ного подхода могучая японская экономика вполне может получить но­вый толчок для движения вперед.

Второй аспект изменения экономической политики — внутренний спрос — более сложен. Широко известное замечание писателя XX века Бернарда Мандевиля о том, что «частные пороки [порождают] общее благо» (на современный лад — «алчность стимулирует рост»), японцы перевернули с ног на голову*. Япония — одно из тех редких мест, где пристрастие к сбережениям настолько сильно, что делает тщетными любые попытки повысить внутренний спрос. Вряд ли кто усомнится в том, что в целом бережливость — хорошая черта. Она позволяет лю­дям и их семьям не превратиться в обузу для соседей или государства. Более того, сбережения — это основа для инвестиций, а следователь­но, для будущих прибылей и прогресса. В Японии, однако, индивиду­альные сбережения осуществляются в ущерб расходованию, именно поэтому поддерживать общий уровень спроса приходится правитель­ству за счет бюджетных средств.

Впрочем, стимулировать спрос лучше с помощью денежно-кредит­ного регулирования, а не фискальных инструментов. С этой целью мы

* Bernard Mandeville, The Fable of the Bees and Other Writing (Indianapolis: Hackett Publishing, 1997).

 

в 1981 году, когда Великобритания переживала глубокий спад, решили сократить дефицит государственного бюджета и понизить процентные ставки, что в то время вызвало оживленную полемику. Наперекор тра­диционным кейнсианским взглядам, такой подход привел к возрожде­нию и устойчивому экономическому росту.

Проблема Японии в том, что ее процентные ставки и без того очень низки, они буквально приближаются к нулю. Поэтому власти прибег­ли к тому, что мы называем «операциями на открытом рынке», т. е. стали печатать иены и покупать облигации японского правительства. Они рассчитывают на то, что в конце концов эмиссия иен остановит дефляцию и приведет к оживлению экономики. Большое значение, ко­нечно, имеют технические детали, но все же они не оказывают прин­ципиального влияния на стратегию в целом — стремление повысить предложение денег.

Я значительно более скептически отношусь к предпринятым мерам финансовой поддержки, особенно пакетам госассигнований. Хотя они и в самом деле помогают восстановить рост, я вовсе не уверена, что это сделает его стабильным, скорее наоборот.

В результате предоставления пакетов государственных ассигнований бюджетный дефицит Японии превысил 8% национального дохода (ВВП). Общий государственный долг, который в 1990 году составлял 70% от ВВП, к концу 1999 года вырос до 130%, а к 2004 году, по про­гнозам МВФ, достигнет 150%. При этом следует иметь в виду, что дан­ные цифры не учитывают влияния Программы финансовых инвести­ций и займов, которая направляет средства японского почтово-сберега-тельного банка и государственных пенсионных фондов в строительство и другие проекты. Не учитывают они и необеспеченных пенсионных обязательств, возникающих в результате старения населения. Включите два этих элемента в расчет, и суммарный долг более чем в два с полови­ной раза превысит ВВП Японии*.

В политике, в том числе и экономической политике, следует исхо­дить из того, что поведение людей в целом рационально. Конечно, они не всегда ведут себя так. Иррациональный оптимизм и случаи паники вовсе не редкость. Однако, если в целом люди ведут себя не так, как мы хотим или ожидаем, лицам, определяющим политику, нужно задумать­ся над этим, а не жаловаться.

* The Economist, 22 January 2000.

Японцы, отдавая предпочтение накопительству, а не р'асходам, дей­ствуют совершенно рационально. Причина в том, что именно этого требует их финансовое положение. Население Японии стареет быстрее, чем население любой другой страны. Один из экспертов выразил это с поразительной ясностью: «Двадцать лет назад японское общество было самым молодым среди развитых стран. К 2005 году оно станет самым старым»*. К 2015 году возраст каждого четвертого японца будет не меньше 65 лет. Им просто необходимо копить, чтобы обеспечить свое будущее — будущее, в котором число людей трудоспособного возрас­та, способных обеспечивать их, значительно сократится.

Вторая причина, однако, в том, что многие японцы по вполне по­нятным причинам беспокоятся за сохранность своих сбережений. В прошлом доступность крупных сумм с низкой доходностью приве­ла к взрывному росту японской промышленности. Но во многих слу­чаях эти деньги приходилось «инвестировать» в никчемные проекты, пользу от которых получала только строительная промышленность Японии, имеющая сильное политическое влияние.

Третья причина — в той огромной финансовой накачке, которая вела к росту государственного долга. Несомненно, если темп экономи­ческого роста достаточно высок, долговое бремя снижается. А если нет?.. Повышение налогов в этом случае неизбежно, и, как следствие, неиз­бежна потребность в еще большем объеме сбережений для уплаты этих налогов.

В поисках рецептов лечения экономических недугов Японии необ­ходимо учитывать особенности японской психологии и того общества, которое порождает их. Те самые глубоко консервативные инстинкты, которые дезавуируют потуги тех, кто делает политику, — вот что по­зволит Японии вынести испытания, но только в том случае, если по­следние будут восприниматься как плата за национальный прогресс. Японская семья необычайно крепка. Рабочая этика имеет глубокие кор­ни. А есть еще чувство ответственности за престарелых членов семьи, не в пример нашему, на Западе. Японское общество — это общество, уме­ющее справляться с проблемами, что оно уже не раз демонстрировало.

Изложенные здесь соображения подсказывают мне, совершенно по­стороннему человеку, осмелившемуся давать советы, что у серьезной

* Peter G. Peterson, Gray Dawn: The Coming Age Wave will Transform America – and the World (New York: Random House, 1999), р. 72.

 

реформы системы государственных ассигнований, сопровождающей­ся достаточно либеральной денежно-кредитной политикой, гораздо больше шансов на успех, чем у лихорадочного государственного заим­ствования. Это особенно справедливо в свете того, что до последнего времени приоритет отдавался вложению капитала, а не снижению на­логов. Несмотря на то что налоговые поступления в Японии относи­тельно невелики, маржинальные ставки налогов слишком высоки*. Любые (ограниченные) финансовые преобразования должны сопро­вождаться снижением этих ставок.

Японским лидерам, кроме того, необходимо убедить население в том, что и они, и основные финансовые институты перестали транжи­рить сбережения японцев. Это требует абсолютной честности и напол­нения обещаний повысить прозрачность реальным содержанием. Та­кой шаг, в свою очередь, вполне может потребовать изменения поли­тической культуры. Япония по праву гордится своей демократией. Однако подлинная демократия предполагает открытое обсуждение проблем, рассмотрение альтернативных вариантов и, прежде всего, го­товность вести за собой. Я не принадлежу к тем, кто считает, что по­добное невозможно в Японии, как не принадлежал к их числу Акио Морита.

• Реструктуризация финансовой системы и промышленности
Японии должна продолжаться, если страна намерена двигаться
вперед.

• Запад оказал Японии медвежью услугу, заставив ее наращивать
финансовую поддержку: основным результатом этого стал рост
государственного долга.

• В числе доступных финансовых мер лучше всего сконцентриро-­
вать усилия на снижении налогов, с тем чтобы создать стимулы
для всех, а не на финансировании строительных проектов, кото­-
рые могут оказаться ненужными.

• Людям, определяющим политику Японии, только тогда удастся
увеличить спрос, когда они убедят простых японцев в том, что
их сбережениям и будущему ничто не угрожает.

* Alan Reynolds, «Toward Meaningful Tax Reform in Japan», Cato Institute Center for Trade Policy Studies, 1998.

Япония как мировая держава

Экономические трудности Японии слегка приглушили полемику отно­сительно стратегической роли страны, которая не прекращается вот уже несколько лет, несмотря на то что положения послевоенной конститу­ции не допускают ничего подобного. Японская конституция не просто отвергает войну и «угрозу или реальное применение силы в качестве средства решения международных споров», она также устанавливает, что для достижения этой цели страна «никогда не будет создавать су­хопутные, морские и воздушные вооруженные силы, равно как и любой иной военный потенциал». Государство, которое не способно продемон­стрировать силу, не может играть в обеспечении безопасности иной роли, кроме как поля боя или стартовой площадки. Совершенно очевидно, что подобная ситуация не может устраивать суверенную Японию и, не в меньшей мере, Соединенные Штаты, на которых лежит обязанность защищать японскую территорию и воды. Понятно, что с течением вре­мени эти положения конституции стали трактоваться по-иному, а в недалеком будущем вообще могут быть пересмотрены официально. Такого взгляда придерживается большинство членов японского парла­мента, а также и новый премьер-министр г-н Коидзуми.

На сегодняшний день Япония реально является крупной военной державой. У нее второй в мире по размеру военный бюджет. Она рас­полагает 1160 танками, 15 подводными лодками, 62 военными кораб­лями различных классов и более чем двумя сотнями истребителей. Японские вооруженные силы оснащены по последнему слову техники, однако выполняют строго оборонительные функции и не имеют бое­вого опыта. В случае кризиса решение стратегических, наступательных и других задач берет на себя союзник Японии — Соединенные Штаты, для чего они постоянно держат на территории Японии более 40 тысяч военнослужащих.

Подобный подход вполне оправдывает себя. По хорошо известным историческим причинам контроль со стороны соседей Японии имеет большое значение, поскольку позволяет не допустить появления лю­бых признаков милитаризма. Это, конечно, не удерживает коммунис­тический Китай от обвинений, обусловленных главным образом жела­нием увеличить размеры японской финансовой помощи. Япония, од­нако, прекрасно сознает, что ей необходимо выполнять свои обязательства и по отношению к другим странам Азии.

 

С другой стороны, очень важно, чтобы Япония продолжала обнов­лять и укреплять свои вооруженные силы. На то есть три причины.

Во-первых, в Восточной Азии только Япония способна составить противовес Китаю. Китай — честолюбивая держава, чьи устремления вполне могут дестабилизировать регион. Китай неизменно поднимает антияпонскую шумиху, когда Япония встает на его пути, но он не мо­жет не считаться с ее интересами и знает, что их будут защищать. Это, а именно поддержание баланса сил в Азии, и есть главная причина не­обходимости укрепления мощи Японии*.

Во-вторых, постоянное наращивание военной мощи Японии укреп­ляет жизненно важные отношения с Соединенными Штатами. Амери­ка, конечно, должна оставаться лидером в Азиатско-Тихоокеанском ре­гионе, однако это вовсе не исключает партнерства. Для Америки и Япо­нии очень важно — и психологически, и практически, — чтобы ситуация развивалась именно так.

Во времена «холодной войны» Япония была ключевым партнером Америки в Азиатско-Тихоокеанском регионе. После прекращения про­тивостояния обе стороны произвели переоценку ситуации. Для Соеди­ненных Штатов торговые проблемы стали доминирующим аспектом в отношениях с Японией. Некоторые влиятельные политики в Японии начали говорить о том, что в международных взаимоотношениях вни­мание нужно перенести с Америки на другие страны Азии. Эти тенден­ции оказались взаимно усиливающимися. Война в Персидском заливе только умножила трудности. Многие представители Запада критико­вали Японию за отказ принять более активное участие в конфликте, ко­торый из-за полной зависимости Японии от импорта нефти угрожал ее интересам в еще большей степени, чем интересам США. Японцы же, которые взяли на себя существенную долю стоимости операции (9 млрд. долларов), совершенно справедливо обижались на то, что их финансовая поддержка прошла почти незамеченной.

Лишь появление новых внешних угроз восстановило в Японии и Со­единенных Штатах чувство общности интересов. Одну из угроз пред­ставлял Китай. Много лет Япония являлась его главным инвестором. Она всегда проявляла интерес к развитию Пекина. Однако милитари­зация Китая вызывала все больше и больше беспокойства. После ядер­ных испытаний, осуществленных Пекином в 1995 году, Япония сокра-

* Информацию о китайских вооруженных силах можно найти на стр. 206-212.

тила программу помощи Китаю. В 1996 году китайские баллистичес­кие ракеты, запущенные для устрашения Тайваня, упали недалеко от японских судоходных путей. В том же году обострились разногласия вокруг островов Сенкаку в Восточно-Китайском море. Как только Япо­ния в ответ на эту угрозу сблизилась с Америкой, антияпонская рито­рика Китая стала еще яростней, что подтвердило опасения японцев.

Другим, еще менее предсказуемым, источником опасности являлась Северная Корея. В 1992 году было доказано, что северные корейцы по­хищали японских граждан с целью обучения и превращения в шпио­нов. В 1993 году было проведено испытание северокорейской ракеты Кос1оп§-1 с радиусом действия 1000 км, всполошившее не только Япо­нию. В 1994 году кризис, связанный с секретной программой Северной Кореи по созданию ядерного оружия, показал, насколько уязвимо по­ложение Японии. Ощущение уязвимости лишь усиливалось в течение следующих нескольких лет: в августе 1998 года Северная Корея запус­тила новую и более совершенную ракету Таеро<1оп§, которая пролете­ла над северной частью Японии*.

Под давлением этих факторов Токио и Вашингтон предприняли шаги по укреплению союза. Японцы — в какой-то мере в результате их собственных экономических трудностей — больше, по всей види­мости, не увлекаются призрачной идеей создания восточно-азиатской «сферы влияния» с Японией в центре. Американцы, со своей сторо­ны (не без некоторой помощи), наконец признали, что никогда не стоит приносить безопасность в жертву торговым интересам. В апреле 1996 года президент Клинтон и премьер-министр Рютаро Хашимото публично подтвердили свое твердое намерение поддерживать японо-американское взаимодействие в области безопасности. За этим заяв­лением последовал пересмотр принципов двустороннего сотрудниче­ства в сфере обороны. Неосмотрительное решение президента Клин­тона посетить в 1998 году Китай, а не Японию, разговоры об американо-китайском «стратегическом партнерстве» и наставления японцам по поводу их экономической политики, озвученные в Пеки­не, отбросили американо-японские отношения назад. Япония все же оказалась достаточно зрелой, чтобы не обращать внимания на столь пренебрежительное отношение к себе, и сотрудничество двух стран продолжилось.

* См. стр. 243-244.

 

Это сотрудничество тем не менее требует развития. Обе стороны нуждаются в этом. Для Америки Япония имеет жизненно важное зна­чение как главный союзник в Азии. Японии также необходимо смирить­ся с тем, что она не может устраниться от конфронтации между Вашинг­тоном и Пекином. Японцы, естественно, хотели бы поддерживать хо­рошие в разумных пределах отношения со своим непредсказуемым соседом. Однако для обеспечения безопасности Японии необходима защита от угроз, которую ей может дать лишь сотрудничество с Соеди­ненными Штатами. Именно поэтому я считаю, что американо-японс­кая программа создания эффективной территориальной системы ПРО должна энергично проводиться в жизнь и привести к скорейшему раз­мещению такой системы. Я также убеждена, что, являясь ближайшим союзником Америки в регионе, Япония окажет услугу потенциальным агрессорам, если откажется поддержать решение Америки создать гло­бальную систему ПРО.

В-третьих, необходимость оснащения Японии самыми современны­ми видами обычного вооружения в сочетании с противоракетным щи­том обусловлена тем, что она ни при каких условиях не может превра­титься в ядерную державу. Японцы сами не хотят, чтобы их государ­ство стало ядерной державой. Не хотят этого и их соседи. Вместе с тем великая держава с далеко идущими интересами, если она хочет защи­тить их, должна быть сильной в других отношениях, чтобы компенси­ровать отсутствие абсолютного средства устрашения.

Япония не станет глобальной военной державой в обычном смыс­ле. Живая память прошлого не допустит этого. Однако в других отно­шениях Япония несомненно играет глобальную роль. Как только бу­дут преодолены нынешние проблемы, она тут же вернется в ряды стол­пов международной экономической системы. Ей также нужна возможность более активно участвовать в решении миротворческих задач, даже за пределами Азии. С этой целью может быть скорректи­рована японская конституция.

Поддерживаемое Великобританией и Соединенными Штатами наме­рение Японии добиться статуса постоянного члена Совета Безопасности ООН, на мой взгляд, является ошибкой. Членство в Совете Безопаснос­ти не следует рассматривать как некое свидетельство международного уважения: если бы это было так, нынешний китайский режим вряд ли мог удостоиться его. Историческим и стратегическим основанием, на котором нынешняя «пятерка» получила постоянное представительство

в нем и право налагать вето на решения ООН, является обладание ядер­ным оружием и способность отстаивать свои интересы с его помощью. Совет Безопасности — это орган, который спускает многословный ин­тернационализм Генеральной Ассамблеи на грешную землю; включение неядерных государств в число постоянных членов Совета Безопасности привнесет новый и потенциально опасный элемент неопределенности в политику великих держав. Обладание ядерным оружием является не­обходимым, но не достаточным условием получения членства в Совете Безопасности: при определенных обстоятельствах я, например, вполне могла бы рассмотреть заявку Индии, но ни при каких условиях не стала бы рассматривать заявку любого из «государств-изгоев»*. Тот, кто под­держивает стремление Японии к получению статуса члена Совета Безо­пасности, исходит из ложной предпосылки, что иерархия современного мира выстраивается в соответствии с заслугами, а не с силой. Они глу­боко заблуждаются.

• Мы должны приветствовать постоянное укрепление военной
мощи Японии.