ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Гг.
VIII ОТДЕЛ НАРКОМЮСТА СОВНАРКОМА РСФСР
ДЕКРЕТ ОБ ОТДЕЛЕНИИ ЦЕРКВИ ОТ ГОСУДАРСТВА И ШКОЛЫ ОТ ЦЕРКВИ.
После победы Октябрьской революции в течение октября — декабря 1917 г. Совнарком принял ряд декретов, обращений и постановлений («О земле», «Декларация прав народов России», «Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока», «О расторжении брака» и т. д.), касавшихся национально-государственного, социально-экономического и культурного строительства. В них одновременно разрешались и некоторые из вопросов деятельности религиозных организаций. Предполагалось более подробно рассмотреть государственно-церковные проблемы в специальном декрете. С целью подготовки его проекта в декабре 1917 г. создается особая комиссия. «Новые начала», вводимые в государственную и общественную жизнь страны, уже меняли положение верующих различных конфессий, религий и религиозных обществ: одни теряли былое экономическое могущество, первенствующее положение и привилегии, другие приобретали «свободы и права». Но все они с пристальным вниманием следили за действиями советского правительства, ожидая его дальнейших шагов, затрагивавших сферу их интересов. Во многом характер формирующихся новых государственно-церковных отношений зависел от того, как сложатся отношения между советским государством и бывшей государственной церковью — Российской православной. Приступая к обсуждению законопроекта «О правовом положении Российской православной церкви», члены Собора исходили из предположения, что «нынешние власти» не продержатся более одного-двух месяцев. А потому предлагали сохранить «первенствующее положение» православной церкви среди других религиозных объединений; объявить церковный календарь государственным, а церковные праздники выходными днями; установить порядок, при котором «глава государства», министры просвещения и исповедания должны быть в обязательном порядке православного исповедания; ввести во всех учебных заведениях преподавание закона божьего; отчислять ежегодно на нужды православной церкви средства из государственного бюджета. Иными словами, ориентир был на сохранение «союзнических отношений» православной церкви с государством и ее «особого» положения в обществе, на расширение, прежде всего для нее, «свободы действий». 31 декабря эсеровская газета «Дело народа» сообщает о намерении правительства в ближайшее время рассмотреть проект декрета об отделении церкви от государства, и здесь же излагается его содержание: религия объявляется «частным делом гражданина», признается право каждого исповедовать или не исповедовать религию, запрещается какое-либо ограничение «свободы совести», не допускаются церковные обряды и преподавание «религиозных предметов» в государственных учреждениях и учебных заведениях, «церковные и религиозные общества» лишались прав владения собственностью и прав юридического лица, а имущество их поступает в собственность государства», как имущество приходов, так и церковные здания передавались в ведение «волостных, земских и городских самоуправлений», отменялись и религиозные клятвы и присяги, а «духовные лица» отстранялись от записей актов гражданского состояния. Полностью или в изложении проект декрета опубликовала и церковная пресса. Таким образом, верующие и неверующие, религиозные организации получили представление о направленности государственной «церковной политики» и возможность высказать свое мнение о ней. Известие о патриаршей анафеме «врагов церкви и государства» сообщается верующим через посланников Собора. Они зачитывали его в храмах, толковали смысл аллегорий, призывали к сплочению «воедино» ради поддержки патриарха и защиты церкви. К вечеру о послании Тихона стало известно в Петрограде. Ближе к ночи созывается заседание Совнаркома. На нем нарком юстиции И. 3. Штёйнберг (левый эсер) и заведующий отделом Наркомюста М. Рейснер представили проект декрета «О свободе совести, церковных и религиозных обществах». С учетом ряда ленинских поправок и дополнений декрет принимается, а наутро, 21 января, текст его публикуется в газетах «Правда» и «Известия». Принятый декрет подтверждал верность принципиальным положениям «церковной политики» Советского государства, проводимой с Октября 1917 г., и вместе с тем он становился «инструментом», с помощью которого общество «очищалось» от сохранявшихся еще феодально-буржуазных ограничений свободы совести, когда, по словам В. И. Ленина, «церковь была в крепостной зависимости от государства, а русские граждане были в крепостной зависимости у государственной церкви, когда существовали и применялись средневековые, инквизиторские законы, преследование за веру или за неверие, насиловавшие совесть человека .». Декрет отменял всякую дискриминацию граждан в связи с их отношением к религии, провозглашал светскость государства и школы; устранял ранее существовавшее деление религиозных организаций на «господствующие», «терпимые» и «гонимые» — все они становились равноправными «частными обществами», которые образуются на добровольных началах и содержатся за счет верующих; создавал правовые, организационные и материальные условия, когда каждый гражданин мог свободно определить свое отношение к религии и поступать сообразно своим убеждениям. Можно сказать, что в январе 1918 г. Россия встала вровень с наиболее передовыми буржуазными государствами того времени, которые в своих конституционных актах закрепляли принцип свободы совести. Но не только. Она сделала еще один и очень принципиальный шаг вперед, гарантируя не только право на веру, но и право не иметь религиозных убеждений, быть атеистом. Конкретно-историческая обстановка определяла необходимость введения некоторых временных' ограничений в деятельности религиозных объединений. Это в первую очередь относится к вопросу о церковной собственности и предоставлении религиозным обществам прав юридического лица. Однако последующие события в стране отодвинули надолго процесс демократизации норм и положений декрета, «снятия» его жестко ограничительного характера. В постановлении Собора декрет был расценен как «злостное покушение на весь строй жизни православной церкви и акт открытого против нее гонения». Под страхом отлучения от церкви запрещалось верующим какое-либо участие в проведении этого декрета в жизнь. В воззвании же к «православному народу» верующие призывались объединяться вокруг храмов, «составлять» союзы для защиты «заветных святынь», и если придется, то и «кровь свою пролить и удостоиться венца мученического, чем допустить веру православную врагам на поругание». В годы гражданской войны и интервенции «религиозный вопрос» для государства отодвинулся на третьестепенное место, и если оно и обращалось к каким-либо его аспектам, то к тем из них, которые имели чисто практическое (военное или политическое) значение. К примеру, так было, когда решался вопрос о замене воинской службы в связи с религиозными убеждениями граждан или при освобождении от воинской и трудовой повинности служителей культа. С завершением этого периода активизируется и ранее прерванный процесс введения декрета об отделении церкви от государства в полном его объеме. Политическая стабилизация в обществе, настроения верующей его части, в большинстве своем высказавшейся за советскую власть, определили эволюцию политических взглядов руководителей различных религиозных центров: от открытого и активного неприятия к курсу аполитичности и нейтральности. Так, патриарх Тихон в обращениях к В. И. Ленину и М. И. Калинину (август 1920 г.) признает, что декрет и Конституция РСФСР провозглашают и обеспечивают полную свободу совести. Не вызывает у него возражений и сам принцип отделения церкви от государства, на котором отныне должны строиться отношения этих сторон. Не возражает он и против существования отдела, ведавшего «церковными проблемами», хотя и оставляет за собой право критиковать деятельность последнего. Об определенных изменениях в «религиозном вопросе» свидетельствовали и итоги проведенного НКВД в 1920—1921 гг. анкетирования губисполкомов. Они по казали, что, с одной стороны, население в целом поддерживает «церковную политику» Совнаркома; в отчете Карельской трудовой коммуны об этом, к примеру так говорилось: «Случаев отрицательного отношения населения к проведению декрета не было, ибо и самый декрет вводится постепенно». А с другой — необходимо последовательное обновление и развитие юридических норм, касающихся прав, обязанностей, характера деятельности религиозных обществ. Выясняется и еще одно обстоятельство, заключающееся в том, что на местах «церковная политика» сосредоточивалась в руках административных органов. А потому НКВД предлагал «сосредоточить все дело по отделению церкви от государства» в рамках этого наркомата. Однако решение об этом не состоялось и VIII отдел оставался «ведущим» в реализации «церковной политики», хотя нельзя не отметить и того, что он, все более отделяясь от разрешения практических вопросов деятельности религиозных обществ и местных органов власти, превращался в своеобразный экспертно-консультативный орган в отношении государственных ведомств и учреждений, имевших то или иное касательство к деятельности религиозных организаций. Так же как нельзя было не замечать, что и НКВД и ВЧКТПУ сохраняли собственное видение содержания и способов проведения «церковной политики» и всяческим образом защищали свою «самостоятельность». Трудности перехода к новой экономической политике, когда требовалось совместить резкий поворот политического курса с умонастроениями в партии, с массовой психологией рабочих и беднейшего крестьянства, сказались и на выработке нового курса в «церковной политике». Трудно было отказаться сразу от ставших привычными военно-административных мер ее проведения, так же как и трудно было отказаться от видения в религиозно-церковных организациях «политических Противников». В ноябре 1920 г. некоторые «сектантские» объединения обращались в Совнарком с просьбами об изменении декрета об отделении церкви от государства, в частности — предоставлении религиозным обществам прав юридического лица, разрешении ведения благотворительной и иной социальной деятельности, приобретении в собственность зданий и другого имущества. Все эти предложения были признаны преждевременными. Груз военно-коммунистического прошлого, психологии политической борьбы с церковью, сказался и при проведении кампании по вскрытию «святых мощей» и особенно трагически при изъятии церковных ценностей в 1922 г.
В конце 1922 г. Малый Совнарком, ссылаясь на параллелизм в работе НКВД и «ликвидационного» (V) отдела Наркомюста, ставит вопрос об упразднении последнего. И тогда лишь обращение П. А. Красикова к В. И. Ленину предотвратило это решение. И все же логика в предложении Малого Совнаркома была. По существу, лучшие годы V отдела миновали, ибо основная возложенная на него задача отделения церкви от государства и школы от церкви была выполнена. Обстановка требовала поиска новых подходов к развитию государственно-церковных отношений, и реализовывать эту задачу требовалось не усилиями какого-либо одного ведомства, а высшего государственного органа. Именно об этом в ноябре 1922 г. говорил на заседании коллегии Наркомюста Н. Крыленко (зам. наркома юстиции), когда обсуждалась судьба отдела. Обратимся к его словам: «Полагал бы 5-й отдел в составе НКЮ упразднить, предложить ВЦИК организовать у себя особую комиссию по церковным делам в качестве руководящего органа советской церковной политики, придав ли в качестве технического аппарата нынешний аппарат 5-го отдела с непременным включением в состав комиссии т. Красикова в качестве постоянного представителя НКЮ». Реализовано это предложение тогда не было. Согласно Положению о Наркомюсте V отдел сохранялся, на него возлагалось общее руководство и наблюдение за проведением в жизнь отделения церкви от государства. Однако тогда же, в 1923 г., на местах упраздняются губернские отделы юстиции и действовавшие при них подотделы и комиссии по введению в жизнь декрета об отделении церкви от государства, а функции, им принадлежавшие, переходят в ведение местных органов НКВД. Тем самым V отдел терял возможность влиять на практическое проведение «церковной политики» на местах. В августе 1924 г. V отдел Наркомюста упраздняется, а его функции передаются Секретариату ВЦИКа. Так завершилась деятельность «ликвидационного» отдела, который, несмотря на многие свои недостатки, внес существенный вклад в дело проведения «церковной политики» Советского государства.
Постоянная комиссия по вопросам культов при Президиуме ВЦИК(1929-1934гг.)
8 апреля 1929 г. Президиум ВЦИК принимает постановление «О религиозных объединениях» , которое, хотя и подвергалось в дальнейшем уточнению, редактированию, дополнению, но в целом сохранялось как действующее вплоть до 1990 г. Оно законодательно закрепило ставшее к этому времени господствующим мнение о том, что религиозные общества не вправе заниматься какой-либо иной деятельностью, кроме как удовлетворением религиозных потребностей верующих, и преимущественно в рамках молитвенного здания, что следует «вытеснить» религиозные объединения из всех сфер общества, где до этого они имели право действовать, и запретить им какой-либо вообще «выход» в общество. По сути, религиозные общества превращались в «резервации» для исповедующих те или иные религиозные убеждения граждан. Одновременно деятельность их обставлялась множеством ограничительных и жестко регламентирующих условий. Справедливости ради надо отметить, что Постановление несло в себе и позитивное содержание, отвергая некоторые ошибочные предложения, заложенные в проект союзного законодательства о культах, определяя условия образования и функционирования религиозных обществ, совершения обрядов и треб и т. п. Но, к сожалению, очень скоро выяснилось, что многие из этих позитивных статей в условиях развертывающегося процесса «изгнания религии» из общества не реализовывались на практике. Одновременно Президиум ВЦИК на заседании 8 апреля 1929 г. для рассмотрения вопросов, связанных с деятельностью религиозных объединений, образовал Постоянную комиссию по вопросам культов под председательством П. Г. Смидовича и в составе представителей таких ведомств, как НКВД, Наркомюст, Наркомпрос, ВЦСПС и уполномоченного ОГПУ при СНК РСФСР. На деятельности этой комиссии мы еще подробно остановимся, а сейчас посмотрим, как установки письма Л. Кагановича сказались на государственной политике в «религиозном вопросе». На состоявшемся в мае 1929 г. XIV Всероссийском съезде Советов наряду с задачами социально-экономического и культурного развития страны много внимания было уделено «религиозному вопросу». В докладах председателя Совнаркома РСФСР А. И. Рыкова о пятилетнем плане развития РСФСР и Наркома по просвещению А. В. Луначарского о задачах культурного, строительства этой теме уделялось особенно много места. Оба они исходили из посылки, что в обострившейся классовой борьбе «религия и церковь» оказываются на стороне антисоциалистических сил. А. И. Рыков говорил, характеризуя обстановку в обществе: «Остатки капиталистических классов — кулаки в деревне, нэпманы в городе и представители старой идеологии, идеологии религиозного дурмана и частной собственности среди интеллигенции — оказывают и будут оказывать всяческое сопротивление делу организации нового общества. Отсюда то обострение классовой борьбы, которое мы переживаем в настоящее время. Любое затруднение, встречающееся на нашем пути, классовый враг, конечно, использует для борьбы с диктатурой пролетариата и для того, чтобы создать щель и разлад в союзе рабочего класса с крестьянством». Еще более резко говорил о месте и роли религии и церкви А. В. Луначарский. По его мнению, культурное строительство должно сопровождаться борьбой «с двумя главными нашими культурными врагами, со всевозможными церквами и религиями, в каких бы то ни было формах». И далее: «Это — враг социалистического строительства, и он борется с нами на культурной почве. Школа и все культурные учреждения — батареи, которые обращены против религии со всеми ее ужасами, пакостями, со всем позором узкого национализма, особенно сказывающемся в антисемитизме». Луначарский видел «опасность» не столько со стороны русского православия, сколько со стороны «реформированной религии»— сектантства, а потому требовал, чтобы «все наши культурные учреждения, от школы до театра, от академии наук до изб-читален, должны рассматриваться нами как работающие на фронте отражения религиозной опасности и вместе с тем как средство излечения масс от этой дурной болезни». Но конечно, в выступлениях А. И. Рыкова и А. В. Луначарского была не только дань «конъюнктуре» идеологических установок. Они предупреждали от поспешности в «антирелигиозной работе», от увлечения принудительными административными мерами, настаивали на необходимости безусловного соблюдения недавно принятого закона о культах. Первая, обязательная, часть их выступлений нашла горячую поддержку, ибо соответствовала настроениям делегатов, и они со своей стороны призывали: усилить борьбу за закрытие церквей, изымать культовые здания под социально-культурные нужды, бороться с престольными праздниками, «поповским» и «религиозным дурманом», сокращать тиражи религиозной литературы, поддерживать коллективные обращения «активистов» о закрытии церквей, не позволять ремонтировать культовые здания, не поддерживать просьбы верующих об оставлении в их пользовании зданий, снимать колокола. Однако вторая часть — защита прав и интересов верующих и религиозных организаций — вызвала со стороны некоторых участников съезда резкое неприятие. К примеру, представитель Владимирской области Никитин заявил: «На съезде был совершен еще один шаг от демократии к законодательному закреплению административного диктата в отношении религиозных организаций. Съезд изменил статью 4 Конституции РСФСР. Вместо признания за гражданами «свободы религиозной и антирелигиозной пропаганды» отныне статья 4 гарантировала лишь «свободу религиозных исповеданий и антирелигиозной пропаганды». В стенограммах съезда не содержится какого-либо развернутого объяснения причин, побудивших к этому изменению. Лишь указывалось, что поправка «вносится в целях ограничения распространения религиозных предрассудков путем пропаганды, используемой весьма часто в контрреволюционных целях». Стоит еще раз подчеркнуть, что данный тезис был намеренно неверен. Слов нет, отдельные факты нарушений законов со стороны верующих и духовенства были, но сами документальные материалы тех лет, сохранившиеся в архивных фондах НКВД, не дают оснований говорить о наличии со стороны религиозных организаций какого-либо организованного и целенаправленного политического противодействия советской власти. Не было организации, ставящей задачу ее свержения. Наоборот, практически религиозные организации всех конфессий делали неоднократные заявления о политической лояльности. Под «контрреволюционные деяния» были умышленно отнесены требования верующих обеспечить им условия отправления религиозных потребностей. В июне 1929 г состоялся II съезд Союза воинствующих безбожников, определивший антирелигиозную борьбу как один из важнейших участков классовой борьбы, одну из важнейших сторон социалистического наступления как в городе, так и в деревне. Лозунгом антирелигиозного движения стал призыв: «Борьба с религией — есть борьба за социализм». О содержательной стороне его можно судить, в частности, по выступлению Н. И. Бухарина на этом съезде: «Борьба с религией стоит в порядке дня, она актуальна. Она актуальна и с точки зрения всего реконструктивного периода в целом. Но она является актуальной и с точки той особой, специфической оригинальной полосы, в которой мы живем, когда заострение классовой борьбы обрисовалось по всему фронту и когда наши противники используют формы религиозного лозунга, религиозного пароля, религиозной человеческой организации, начиная с церкви и кончая различными видами сектантских организаций, для борьбы с социалистической серединкой нашего хозяйства, для ожесточенного сопротивления повседневному продвижению социалистических форм нашего хозяйства, для использования в реакционных целях наших трудностей, наших прорех, наших болезней.[1]
Особенность переживаемой полосы заключается, между прочим, и в том, что всякий оттенок нашего классового противника хочет закрепиться в ряде организаций религиозного типа. Антирелигиозный фронт кричаще ясно виден, как фронт классовой борьбы». Летом 1929 г. ситуация резко изменилась. Наиболее нетерпеливые советские работники, активисты «антирелигиозного движения» осуществляли на местах массовое закрытие церквей, игнорируя настроения и пожелания верующих, с издевательством над их чувствами и надругательствами над предметами культа. И все это подавалось как «проявление революционной активности», как исполнение желания масс «покончить со всем, что напоминает о религии». А право и желание неверующего большинства рассматривалось как достаточное основание для проведения подобного курса. Ведь нельзя же в самом деле, утверждали «активисты», принимать во внимание настроение меньшинства, да еще, как правило, представляющего из себя «чуждый элемент», «врагов», лиц, не желающих идти в колхоз. Взрыв «антирелигиозной активности» серьезно отразился на социально-политической ситуации в стране, особенно в деревне: недовольство и протест со стороны верующей части населения, а в ряде районов — вооруженные столкновения, перераставшие в локальные восстания. Стремясь выправить ситуацию, ЦК ВКП(б) в июне — июле направляет в партийные органы на места специальный циркуляр «О тактичном подходе в деле закрытия церквей» ;(подписан В. М. Молотовым). И хотя в нем ЦК «категорически» предложил всем партийным органам «повести решительную борьбу с извращениями в практике закрытия церквей и других молитвенных домов», содержащиеся в нем правильные призывы, указания и предложения существенно на улучшение обстановки в «религиозном вопросе» не повлияли. На местах предпочитали быть подвергнутыми критике за поспешное, с нарушением закона проведенное закрытие молитвенных зданий, чем быть уличенными в отступлении от «идеологических установок» партии на «противоборство» с религией. Ведь это автоматически зачисляло «сомневающихся» и «колеблющихся» в разряд лиц, отвергающих «генеральную линию» партии, грозило им зачислением в разряд «внутренних врагов» партии, проявляющих «оппортунизм» и «примиренчество» в борьбе с «религиозной идеологией» — «важнейшим препятствием на пути социалистического переустройства и преодоления буржуазного и мелкобуржуазного влияния на трудящиеся массы». Да и как было «устоять» местным партийным работникам, если председатель Антирелигиозной комиссии ЦК ВКП(б) Е. М. Ярославский отстаивал и проводил в жизнь «антирелигиозную политику», главным содержанием которой было суживание круга деятельности религиозных организаций всех течений, сведение ее исключительно к отправлению религиозной обрядности, максимальное сокращение количества духовных учебных заведений и учащихся в них, монастырей и числа монашествующих в них, сокращение тиража религиозных изданий, а также количества религиозных съездов и т. д. и т. п. Такие направленность и содержание «церковной политики» партии и государства отстаивал Е. М. Ярославский и в своих обращениях в Политбюро ЦК, и получал одобрение. В этих условиях немногие отваживались спорить с «главным антирелигиозником» Но такие люди были. К примеру, П. Г Смидович, который в письме Е. М. Ярославскому в связи с обсуждением итогов II съезда Союза воинствующих безбожников следующим образом выразил свое видение характера «антирелигиозной деятельности»: «Приписать правому оппортунизму терпимость к религии и религиозным пережиткам — значит вызвать целый ряд недоразумений. Нетерпимостью к религии определить курс партии — это дать возможность прийти к заключению, что курс партии меняется, что начинается период открытого гонения на «религиозные убеждения»[1]
Этот курс «нетерпимости» будет проводить многомиллионная массовая организация Союза Воинствующих Безбожников, которая должна «превратить антирелигиозную работу в широкое массовое движение». А между тем именно в антирелигиозной работе, прежде всего важно качество, а между тем именно качество работы Союза Воинствующих Безбожников подкузьмляет нашу политику. Выше описанные перспективы грозят такому понижению качества, что политика в этом деле полетит окончательно к черту, не говоря уже о тактике. Циркуляр ЦК «О тактичном подходе от 5.06.29 г.», который безбожниками и теперь, до осуществления вышеуказанных перспектив, в жизнь редко проводится. И теперь уже движение Воинствующих Безбожников часто выливается в формы стихийные и не считается с рамками революционной законности». Очень скоро опасения и предвидения П. Г. Смидовича оправдались. Трудности, выявившиеся осенью в ходе кампании по хлебозаготовкам и по мере развертывания коллективизации, были отнесены на счет «кулацких элементов» и «служителей культа». Организуя и проводя кампании массового закрытия и сноса культовых зданий, прибегая к мерам административного ограничения деятельности религиозных организаций и духовенства, местные партийные и советские органы стремились заручиться «поддержкой» центра. В адрес ВЦИК и его Комиссии они направляют многочисленные обращения, в которых требуют изменения Закона 1929 г., упрощения порядка закрытия культовых зданий и снятия с регистрации религиозных обществ, предоставления обл(край)исполкомам права окончательного решения этих вопросов, особенно и прежде всего в районах «массовой коллективизации». Об аргументации и настроении тех лет мы можем судить по письму административного отдела Дальневосточного краевого исполнительного комитета в НКВД (12.10.29 г.): «Несомненно, что между верующими и неверующими в период обсуждения вопроса о здании церкви происходит борьба и, подчас, довольно значительная. Чаще всего на общих собраниях она заканчивается победой неверующих и дело направляется дальше. Вот тут и особенно важно, чтобы дела разрешались возможно скорее и тем создавалось и упрочивалось то положение в глазах трудящихся, что Советская власть идет немедленно навстречу во всех их культурных начинаниях. Отсюда видно, что затяжка в разрешении дел создает как раз обратное положение и дает возможность церковникам демонстрировать перед населением свою якобы силу и значение в глазах органов власти. Насколько это выгодно, очевидно само собою .». В своих обращениях в высшие инстанции местные органы власти, кроме упрощения порядка закрытия церквей, требовали и введения таких мер, как ограничение разъездов служителей культа, запрещение подворного обхода для сбора денег и религиозных съездов и собраний вне молитвенных зданий, закрытие «церковных библиотек» и изъятие лишней литературы в макулатуру, ограничение деятельности епархиальных (и им подобных) управлений и постепенное их закрытие. Подчеркнем, что как эти, так и другие подобные предложения по ограничению деятельности религиозных организаций вносились в центральные органы зачастую со ссылкой на измененную ст. 4 Конституции РСФСР. По их мнению, если гарантированная ранее конституцией «свобода религиозной пропаганды» включала в себя признание за ними подобного рода деятельности, то «свобода исповеданий» ее уже не допускала. К примеру, административный отдел НКВД Крымской АССР, ставя вопрос о запрещении религиозных съездов, прямо писал, что «статья 4 Конституции имеет в виду уничтожение религии», а «свободу исповеданий» нужно рассматривать лишь как «терпимость» к культовой деятельности, ограниченной церковным зданием. НКВД поддерживал подобные настроения, и в своих инструкциях местным органам НКВД и советским работникам указывал на необходимость активизации работы на «религиозном фронте». В циркуляре председателям исполкомов Советов всех ступеней (16.11.1929г.) отмечалось:
«При намечающейся активизации религиозных объединений, зачастую сращивающихся с контрреволюционными элементами и использующими в этих целях свое влияние на известные прослойки трудящихся, надзору за деятельностью этих объединений должно быть уделено серьезное внимание. Между тем в адморганах это дело находится часто в руках технических сотрудников, недостаточно ориентирующихся в тех важнейших политических задачах, которые преследуются этой работой. В результате адморганы допускают положение, при котором религиозные объединения в своей деятельности выходят за пределы, установленные для них законом, предъявляя тенденцию участвовать в общественной жизни, иногда прикрывая нарушение закона «желанием содействовать мероприятиям советской власти». Каждая ошибка, допущенная адморганами в этом вопросе, широко используется церквами для усиления своего влияния на массы и подрыва авторитета советской власти».[3] Так заканчивался 1929 год, похоронивший идею демократизации и усовершенствования законодательства о культах. Начавшийся 1930 год характеризовался продолжением «натиска» на религию и церковь. На местах партийные и советские работники, стремясь ускорить процесс «изживания религии», прибегали повсеместно к незаконным административным мерам: закрывали церкви, изымали культовое и иное имущество, арестовывали служителей культа и не допускали их на «свою» территорию, снимали колокола и изымали у верующих иконы из домов, запугивая введением специального налоги на них. Комиссия не могла долго «игнорировать» требования местных партийных и советских органов, которым даже закон 1929 г, показался недостаточно жестким. Под давлением сложившихся обстоятельств она на заседании 6 февраля 1930 г. принимает решение: «Признать, что в связи с развертыванием кампании по закрытию молитвенных зданий закон об отделении церкви от государства от 8 апреля 1929 г. подлежит пересмотру в сторону упрощения процесса закрытия и увеличения радиуса прихода». Тогда же право окончательного решения вопроса о закрытии культовых зданий было передано краевым и областным Советам, что, конечно, развязывало «местную инициативу» и вместе с тем в значительной степени ограничивало возможности Комиссии по контролю за соблюдением законов, превращало ее в «регистратора» и «свидетеля» процесса «изживания религиозности». Еще одним откликом на «злобу дня» стало постановление ЦИКа и СНК СССР «О борьбе с контрреволюционными элементами в руководящих органах религиозных объединений» (11.02.30 г.), принятое, как утверждалось в документе, в «целях борьбы с попытками враждебных элементов использовать религиозные объединения для ведения контрреволюционной работы» Правительствам союзных республик было предложено при регистрации органов церковного управления исключать из них «кулаков, лишенцев и иных враждебных советской власти лиц» и отказывать в регистрации тем религиозным объединениям, где не соблюдено данное условие. К весне 1930 г. ситуация в «религиозном вопросе» была критической. Уже нельзя было «не замечать», что коллективизации повсеместно сопутствовало «раскулачивание» служителей культа, неправомерное закрытие церквей и молитвенных домов. На духовенство и наиболее активных верующих обрушились судебные и внесудебные расправы. Это вызвало в ряде районов страны волну недовольства и возмущения и верующих и неверующих. Как отмечалось в информациях работников НКВД с мест, нередко они носили «характер массовых выступлений», в которых принимали участие «середняки, бедняки, женщины, демобилизованные красноармейцы и даже представители сельских властей». О нарастании в обществе настроений в поддержку и защиту попираемых религии и церкви НКВД сообщал в высшие государственно-партийные инстанции:
«Поступившие от административных управлений краев и областей сведения о подъеме антирелигиозного настроения, связанные с сообщением о чрезвычайно быстром темпе коллективизации сельского хозяйства, прекратились одновременно с прекращением преувеличенных сведений о все ускоряющемся темпе устремления широких середняцких масс в колхозы, под очевидным влиянием начавшейся ликвидации перегибов. Если осенью 1929 г, и прошлой зимой сводки пестрели донесениями об огромном количестве постановлений общих собраний граждан о ликвидации религиозных обществ, закрытии зданий культа, запрещении колокольного звона, то с февраля—марта текущего года мы имеем совершенно обратное положение- донесения из ряда мест говорят об отливе середняков из колхозов, сопровождающемся серьезным движением за открытие церквей, возвращение снятых колоколов, освобождение высланных служителей культа. Если до этого в административные отделы поступило большое количество ходатайств об оформлении закрытия церквей, то теперь усилилось поступление заявлений с просьбой об открытии церквей, о разрешении религиозных шествий и т. п.».[2] Из всего этого становится понятным, почему в известном постановлении ЦК ВКП(б) «О борьбе с искривлениями партийной линии в колхозном движении» (14.03.30 г.) содержится требование «решительно прекратить практику закрытия церквей в административном порядке». Не остался в стороне и ВЦИК, направивший в адрес местных органов власти секретный циркуляр с осуждением административных перегибов. Сколь ни широко была распространена практика административного давления на религиозные организации, все же нельзя не видеть, что и тогда, в чрезвычайно сложных обстоятельствах, в партии и государственном аппарате были силы, выступавшие против деформации ленинского учения о социализме, делались попытки привлечь внимание руководства партий и страны к неблагополучной обстановке в государственно-церковных отношениях, к ошибкам антирелигиозного движения. И роль Комиссии здесь была очень заметна, После того как в 1930 г. были упразднены союзные, республиканские (в том числе и автономные) Наркоматы внутренних дел, Комиссия оставалась единственным государственным органом, на который возлагалась «обязанность общего руководства и наблюдения за правильным проведением в жизнь политики партии и правительства в области применения законов о культах на всей территории РСФСР». Аналогичные Комиссии образовывались при Президиумах ЦИКов АССР, краевых и областных -исполкомов, горсоветов, а при необходимости — районных исполкомов. Как правило, их возглавлял один из членов Президиума, а в состав входили представители прокуратуры, органов просвещения и отделов народного образования, других заинтересованных ведомств и организаций. В практической деятельности центральная и местные комиссии по вопросам культов руководствовались инструкцией «О порядке проведения в жизнь законодательства о культах», в которой были определены их права и обязанности. В частности, им предоставлялось право давать разъяснения советским и иным органам по «религиозным вопросам», рассматривать жалобы верующих и вести общий учет религиозных объединений и одновременно требовать от них предоставления статистических, финансово-хозяйственных и иных необходимых сведений, отменять постановления местных и центральных органов власти и заслушивать их на Комиссии по вопросам культов. Ведомства и организации республики к тому же обязывались предварительно согласовывать с Комиссиями все планируемые мероприятия, так или иначе связанные с деятельностью религиозных объединений, а постановления и требования Комиссий были обязательны для них. Но, как мы уже показали выше, реализовывать свои права и обязанности Комиссии приходилось в очень сложных обстоятельствах, сталкиваясь с противодействием и в центре и на местах, да и просто с игнорированием со стороны партийно-советского аппарата. И все же Комиссия боролась. Можно в подтверждение этого охарактеризовать некоторые из направлений ее деятельности.
Соприкасаясь с реальной религиозной обстановкой в стране, анализируя информацию с мест о практике проведения в жизнь положений и норм постановления «О религиозных объединениях», Комиссия оперативно информировала центр о выявляемых нарушениях, вносила предложения по урегулированию конфликтных ситуаций. Так было, когда в районах «сплошной коллективизации» в отношении служителей культа применялись такие противозаконные меры, как «раскулачивание», выселение с места жительства, посылка на лесозаготовки и другие трудовые повинности, чрезмерное налогообложение. Комиссия настояла на принятии специального циркуляра в адрес местных советских органов, в котором осуждалась подобная практика и предписывалось не принимать «вопреки законам никаких мер, специально направленных против служителей культа, и чтобы не допускалось действий, связанных с оскорблением чувств верующих». И действительно, на какое-то время процесс закрытия церквей и молитвенных зданий несколько приостановился. Комиссия отменяла несправедливые решения. Только в Московской области к июню 1930 г. верующим было возвращено 545 культовых зданий, так было и в ряде городов: Вятке, Чите, Ленинграде, Ярославле, Нижнем Новгороде, Казани, Свердловске и т. д. Нередко Комиссия обязывала местные власти привлекать к уголовной или административной ответственности должностных лиц, нарушивших закон. Комиссия, как никакой другой орган, могла оперативно оценить, какие из принимаемых законов, инструкций и циркуляров, регулирующих сферу деятельности религиозных организаций и духовенства, требуют срочной корректировки или даже отмены. И об этом она вносила свои предложения в центральные органы. Специальным циркуляром Наркомфина, устранял волюнтаризм и «местное творчество», в действовавший ранее порядок налогообложения были внесены изменения: определен точный перечень обязательных платежей и их размеры; возвращались религиозным обществам ранее излишне начисленные суммы платежей; не допускалось до особого решения исполкома местного Совета опечатывание молитвенных домов и наложение штрафов и ареста на имущество членов религиозного общества за неуплату налогов в срок. Комиссия была органом, куда стекались многочисленные жалобы и обращения верующих и духовенства в связи с нарушениями законодательства о культах Собранные все вместе, они свидетельствовали о том, что речь идет не о частных фактах нарушения законов, в установившейся практике беззакония в отношении верующих и религиозных организаций. Многие из жалоб Комиссия направляла для проверки и реагирования в центральные партийные и советские инстанции, в правоохранительные органы. По многим она вела многолетнюю переписку с местными властями, пресекая или предотвращая их незаконные действия. Немало из них П. Г. Смидович, многие годы работавший бок о бок с М. И. Калининым - председателем ВЦИКа, передавал ему их, что называется, напрямую, ища поддержки и соучастия в разрешении. Отличительная черта письменных обращений П. Г. Смидовича - правдивость информации, отсутствие какого-либо стремления «смазать» ситуацию, приукрасить реальность. В мае 1930 г. П. Г. Смидович принимал председателя Центрального духовного управления мусульман в Уфе муфтия Р. Фахретдинова, который представил доклад о ситуации, сложившейся в мусульманском культе. В нем сообщается о закрытии мечетей, о наложении непосильного налога, штрафах и арестах за их неуплату, о «раскулачивании» служителей культа, их высылке на принудительные работы, арестах, конфискации личного имущества, об изъятии у верующих Корана и других религиозных книг, запрещении молитвенных собраний и т. д. И хотя властных полномочий для положительного разрешения подобных обращений у «всесоюзного старосты» к тому времени явно не хватало, а авторитет «партийных установок» был несравненно выше законов государства, все же М. И. Калинин как в этом, так и в других эпизодах вступался за верующих. Вполне соглашаясь со П. Г. Смидовичем о необходимости «опираться» на партийные органы, М. И. Калинин сам обращается «по инстанциям», с просьбой в «партийном порядке» рассмотреть ситуацию в «религиозном вопросе». Комиссия информировала директивные органы о манипуляциях со статистикой, получивших широкое хождение в краях и областях республики в целях сокрытия фактов администрирования. Убедившись, что доставшаяся от НКВД в 1930 г. религиозная статистика не отражает реального положения, она стремилась провести полный учет всех действовавших религиозных объединений, потребовав от республиканских (автономных), краевых и областных комиссий предоставления отчетов. Однако Комиссия столкнулась с рядом трудностей. Местные органы под всяческими предлогами не давали такой отчетности, или представленная ими статистика вызывала серьезные сомнения в ее достоверности, чаще всего в ней не указывались те культовые здания, которые были закрыты административным путем, в обход существующего порядка. Информируя о создавшейся ситуации ЦК ВКП(б) (декабрь 1933 г.), Комиссия привела следующий пример. В 1931 г. в Ленинградской области было учтено 2343 общества, а в 1932 г. их оставалось уже 1988, т. е. уменьшение составило 355 единиц, тогда как за этот период ВЦКом было утверждено закрытие лишь 32 церквей. Таким образом, только за год в области, по существу, беззаконно закрыли 323 молитвенных здания. К сожалению, такое соотношение «законной» и «незаконной» практики характерно было и для многих других регионов РСФСР. Пыталась Комиссия и непосредственно воздействовать на республиканские (автономные), краевые и областные Советы и их комиссии по культам. В этих целях ввела практику заслушивания на своих заседаниях наиболее «отличившихся». В декабре 1932 г., к примеру, отчитывался Горьковский крайисполком, который за 1930—1932 гг. закрыл 305 молитвенных зданий, из которых, по рассмотрению жалоб верующих, ВЦИК постановил вернуть как незаконно закрытые — 119. И все же, как ни стремилась Комиссия выправить ситуацию в религиозной сфере, ей этого не удавалось. Начиная с 1933 г. ее правозащитные усилия все чаще становятся лишь эпизодами, которые тут же «перекрывались» все новыми и новыми отступлениями (зачастую вынужденными) перед теми силами в государственно-партийном аппарате, что ориентировались в решении «религиозного вопроса» на административный диктат. К примеру, в феврале 1933 г. Комиссия по настоянию представителя ГПУ приняла постановление «О состоянии религиозных организаций». В нем утверждалось, что перед лицом «консолидирующегося контрреволюционного актива в рамках религиозных организаций» необходимо «удвоить бдительность», «провести решительную линию по сокращению возможности влияния служителей культа в массах трудящихся». Подобные призывы «переводились» органами власти на местах в действия по сокращению числа религиозных обществ и групп, монастырей, духовных учебных заведений, по ограничению деятельности служителей культа. Одновременно все они в большей степени оправдывали насаждавшиеся в обществе подозрительность и враждебность в отношении духовенства. В этихусловиях деятельность местных Комиссий все более свертывается, они превращаются в бюрократическую инстанцию, лишь «проштамповывающую» решения местных властей по закрытию культовых зданий, придавая видимость законности этим решениям. Единственно возможным выходом из создавшегося положения было, по мнению П. Г. Смидовича, создание общесоюзного органа, ответственного за «церковную политику», принятие общесоюзного акта по регулированию деятельности религиозных организаций. В январе 1934 г. в записке в Президиум ЦИК СССР он отмечает ненормальность сложившегося положения, когда в республиках не было единства в решении одних и тех же вопросов, связанных с законодательством о религиозных культах, как не было и единой системы органов, отвечающих за проведение этого направления советской работы. И предлагает «расширить деятельность постоянной культовой комиссии при Президиуме ВЦИК, развернув ее в орган союзного значения при Президиуме ЦИК Союза ССР».
Постоянная комиссия по вопросам культов при Президиуме ВЦИК (1934-1938гг)
В апреле 1934 г. на объединенном заседании секретариатов ЦИК СССР и ВЦИК принимается решение об образовании при Президиуме ЦИК СССР Постоянной комиссии по культовым вопросам, и уже в мае под председательством П. Г. Смидовича она приступила к своей деятельности. В состав союзной Комиссии вошли представители союзных республик, Верховного Суда и Прокуратуры СССР, НКВД, ВЦСПС, ЦК ВКП(б), Института философии Комакадемии, Центрального совета Союза воинствующих безбожников. В круг дел Комиссии включалось: разработка проектов постановлений по вопросам, связанным с деятельностью религиозных организаций, рассмотрение жалоб и заявлений верующих и религиозных организаций, учет религиозных обществ, групп и духовенства, разъяснения и толкование норм законодательства о культах, координация и контроль за деятельностью республиканских и иных комиссий по культовым вопросам и т. д. Аналогичным образом формировались и определялись права и обязанности комиссий по культовым вопросам при Президиумах союзных ЦИКов. Уже на первом своем заседании Комиссия определила в качестве основных задачи: 1) признать необходимым введение единой практики и единых методов в работе культовых комиссий союзных республик, учтя при этом опыт работы Постоянной культовой комиссии при Президиуме ВЦИК; 2) разработать единый для всего СССР закон о религиозных объединениях . Непросто складывались отношения Комиссии с ЦИКами союзных республик и их комиссиями. Стремясь выработать общую точку зрения на «церковную политику» и скоординировать совместные усилия, центральная Комиссия во второй половине 1934 г. заслушивает на своих заседаниях отчеты представителей Украины, Белоруссии, Узбекистана, Армении, Грузии. Достигается договоренность совместно участвовать в работе над проектами союзного закона о культах, регулярно обмениваться информацией о религиозной ситуации, принимаемых правовых актов по регулированию деятельности религиозных организаций и духовенства. Были выработаны порядок и условия рассмотрения материалов о закрытии культовых зданий и коллективных жалоб верующих. Право окончательного решения по этим вопросам закреплялось за Президиумом ЦИК Союза ССР, а материалы на его рассмотрение поручалось вносить Центральной комиссии. Последняя и действовала соответствующим образом, немало дел возвращая в республиканские ЦИКи, указывая на противозаконность принятых ими решений и требуя их пересмотра. В феврале 1936 г. П. А. Красиков в письме в ЦИК Белоруссии пишет: «При ознакомлении с поступившими к нам делами мы столкнулись с фактами закрытия молитвенных зданий без учета того, что остается большое количество верующих, не освободившихся от религиозных пережитков, которые жалуются нам . В г. Витебске из 10 церквей закрыта последняя к ближе 50 км действующих церквей нет. Молитвенные здания облагаются финплатежами не по циркуляру НКФ СССР № 68, а кому как вздумается. Также произвольно облагаются и служители культа». Такого же характера письмо направлено и в ЦИК Украины. В нем обращается внимание на такие факты: «В г. Рыбницы Молдавской АССР закрывается последняя синагога .в г. Тирасполе закрыты все 4 церкви и закрывают последнюю 7-ю синагогу. У нас создается мнение, что местные работники увлекаются этим делом и недоучитывают того вреда, который влекут за собой всякие перегибы. Они предпочитают массово разъяснительной работе методы административного нажима на религиозные организации и служителей культа и таким образом пытаются «покончить с религией». Очень скоро правозащитные усилия Комиссии «торпедируются» республиками. Ссылаясь на отсутствие общесоюзного закона о культах, они добиваются признания за ними права окончательного разрешения вопросов о закрытии культовых зданий. На долю Комиссии остается лишь «право» соответствующего оформления принятых решений, т. е. проведения их через Президиум ЦИК СССР. Возникновение такой ситуации объясняется не только стремлением республик к расширению своей самостоятельности. Но и в значительной степени той безучастностью, с которой относился Президиум ЦИК СССР к своей Комиссии. Она почти полностью была лишена условий для нормального функционирования: не хватало помещений, штат состоял всего из трех человек; из-за отсутствия средств члены Комиссии годами не могли выехать в командировки в республики; Положение о Комиссии, определяющее ее юридический статус, права и обязанности, так и не было утверждено; Секретариат ЦИК отказывал в организационной и материально-технической поддержке. Следует иметь в виду, что на Комиссию одновременно возлагалась задача проведения «церковной политики» и в Российской Федерации, т. е. она выступала преемницей Комиссии ВЦИК. И в этой части своей деятельности Комиссии больше удавалось сделать. Отчеты ряда край (обл)исполкомов (Воронежская, Западная, Куйбышевская области, Татарская АССР) были заслушаны на заседаниях Комиссии. Вскрылось множество фактов отступлений от законов, рассмотрены десятки жалоб верующих, ряд работников был привлечен к административной ответственности, намечены пути исправления «административного крена». В 1936 г. в связи с подготовкой новой Конституции СССР в центре общественного интереса оказались и вопросы жизнедеятельности религиозных организаций, их права и обязанности, взаимоотношения государства и церкви, дальнейшее развитие норм законодательства о культах, оценка политического курса духовенства. В адрес Конституционной комиссии с мест поступают предложения запретить все религиозные обряды и всяческое обучение детей религии, не предоставлять служителям культа всей полноты гражданских прав, запретить деятельность различных «сектантских течений», ужесточить закон о религиозных культах. Позиция Комиссии и ее председателя П. А. Красикова была выражена в специальной докладной записке «Состояние религиозных организаций в СССР. Отношение их к проекту новой конституции. Работа Комиссии культов ЦИК СССР и практика проведения законодательства о религиозных культах», поданной в Е ЦК ВКП(б). Ее лейтмотив — необходимо в срочном порядке принять самые серьезные меры к исправлению катастрофического положения, сложившегося, в «религиозном вопросе», устранить в действиях местных органов власти методы административного давления на верующих и духовенство, выработать союзный закон и обеспечить единообразное применение его на всей территории СССР. Отстаивая свою точку зрения, Комиссия ищет союзников. В октябре 1936 г. П. А. Красиков обращается к прокурору СССР А. Я. Вышинскому с представлением, в котором сообщается о повсеместном самоуправстве местных властей в отношении духовенства и верующих. Приводятся ставшие к тому времени распространенными факты администрирования: религиозные общества ликвидируются, а культовые здания закрываются без соответствующих решений ВЦИК или ЦИК СССР; в самовольном порядке, например для хранения зерна, изымаются здания у верующих; под различными надуманными предлогами отказывают в регистрации, духовенства и религиозных обществ; объявляют здания «аварийными» и запрещают в них проводить богослужения и т. д. и т. п. Как правило, в своих ответах прокуратура давала понять Комиссии, что ее информация носит излишне обобщенный характер, поскольку проверки в большей части фактов нарушений закона не выявляют. В отношении же подтвержденных нарушений сообщалось, что к их конкретным виновникам принимаются меры административного воздействия. Иными словами, серьезной помощи со стороны органа, должного контролировать и обеспечивать исполнение закона, Комиссии ждать не приходилось.[6]
В одиночку Комиссия старалась сдерживать административное давление. Об этом говорит характер решений, принятых по рассмотрении дел о закрытии культовых зданий. Чтобы представить себе, как мотивировала Комиссия свои решения, сошлемся на протокол ее заседания от 10 февраля 1937 г. Рассмотрено было 74 дела о закрытии церквей. В 22 случаях предложения местных органов власти были не поддержаны. И вот почему: закрывается последняя церковь в районе, не ясна перспектива использования культового здания, налицо незаконные действия местных властей, на дальнем расстоянии находится ближайшая действующая церковь. К приведенным выше фактам можно добавить, что многие и многие поступающие с мест документы о закрытии молитвенных зданий возвращались на доследование, на места с проверкой обоснованности решении выезжали работники Комиссии, в ряде случаев документы местных органов власти с жалобами верующих на необоснованные их действия направлялись на проверку в правоохранительные органы, партийные и советские инстанции. Но сдержать волну беззакония Комиссия, конечно, не могла. Сами ее попытки призвать к закону воспринимались в партийно-советской среде как отказ от наступления на антирелигиозном фронте. В конце 1936 г. комиссия смогла реально подступиться к работе над проектом союзного закона о культах. По инициативе П. А. Красикова этот вопрос рассматривался на специальном совещании с участием представителей Академии наук СССР, Центрального совета Союза воинствующих безбожников, ЦИК СССР, некоторых министерств и ведомств. В резолюции, принятой на нем, отмечалось: «Состояние работы местных Советов в части правильного проведения в жизнь законодательства о религиозных культах в большинстве республик, краев и областей является неудовлетворительным. Наблюдаются многочисленные факты голого администрирования при закрытии молитвенных зданий без проведения соответствующей массовой работы». Участники совещания признали, что выработка и принятие союзного договора о культах становится задачей первоочередной. К началу 1937 г. проект союзного закона был разработан и разослан в ЦИКи союзных республик. Одновременно П. А. Красиков во исполнение ст. 124 Конституции СССР предложил им устранить наиболее грубые нарушения закона. И в частности, возвратить верующим культовые здания, изъятые у них в административном порядке. А таковых насчитывалось в Киргизии — 76 (при 243 действующих молитвенных домах), Узбекистане — 882 (при 663), Грузии — 83 (при 281), Азербайджане— 137 (при 69), Армении — 45 (при 40), Белоруссии — 238 (при 239). Но обстановка в религиозной сфере окончательно вышла из-под контроля. Характеризуя положение на местах, П. А. Красиков информировал ЦК ВКП(б): «В ходу административные приемы, застращивания, репрессии. Отдельные работники всех верующих считают контрреволюционерами, а, следовательно, и не желают считаться с их просьбами, хотя и вполне законными. Некоторые ответственные районные работники . считают, что сектантские религиозные объединения по советским законам должны преследоваться в уголовном порядке». К этому следует добавить, что в союзную Комиссию с мест поступает недобросовестная информация, всячески волокитятся ответы на ее запросы, документы оформляются столь небрежно, что на их основании нельзя принимать какие-либо решения, нередко поступают и просто ложные сведения. Однако местные комиссии постоянно «торопят» союзную Комиссию, выражают недовольство ее «медлительностью». И вместе с тем становится невозможным проведение единой линии в «церковном вопросе», ибо идет откровенная погоня за цифрами о закрытии культовых зданий.
В середине 1937 г. в настроениях партийного и советского актива получило широкое хождение и поддержку мнение о необходимости полной «ликвидации» законодательства о культах и, в частности, постановления ВЦИК и СНК РСФСР «О религиозных объединениях от 1929 г. Можно упомянуть, что с таким предложением к Сталину обращался Г. М. Маленков. В обосновании такого предложения выдвигалось «обвинение» в адрес этого законодательного акта, который якобы создал «организационную основу для оформления наиболее активной части церковников и сектантов в широко разветвленную враждебную советской власти легальную организацию в 600 тыс. человек по всему СССР». А потому в качестве первостепенных задач выдвигались требования «покончить в том виде, как они сложились, с, органами управления церковников, с церковной иерархией». Идеи эти находили поддержку и на страницах антирелигиозной литературы. Выступая против «ликвидаторских» настроений, П. А. Красиков от имени Комиссии настойчиво стучится в различные партийные и советские органы с письмами, докладами, записками. В них он указывает на недопустимость распространения ярлыка «ярые враги советской власти» на всех верующих, являющихся членами религиозных обществ и поддерживающих действующие молитвенные дома, на недопустимость административно-силовых мер в вопросах регулирования деятельности религиозных обществ, что сделает невозможным их «легальное» существование, и будет способствовать «уходу в подполье», и принесет один лишь вред, дестабилизирует обстановку в обществе. Соглашаясь с тем, что в церковной среде присутствуют факты «антисоветской деятельности», П. А. Красиков, однако, видел главную причину обострения религиозной ситуации не в этом, а в том, что на местах распространены «левачество, перегибы, неправильное применение закона, вредительское форсирование «ликвидации религии». Он предупреждает о росте недовольства среди верующих, возрастающем потоке жалоб и обращений в Комиссию, о нарастании волны беззаконий и нарушений местными властями законодательства о культах, о пагубности позиции «пассивного наблюдателя», занятой органами власти в отношении верующих и религиозных организаций. Главный вывод П. А. Красикова: нужна единая государственная политика в «церковном вопросе», нужно не «уничтожение» законодательства о культах, а его совершенствование и обеспечение строгого его соблюдения во всей стране. На это был сориентирован и внесенный Комиссией в ЦИК и СНК СССР проект союзного законодательства «Об отправлении религиозных культов и о молитвенных зданиях». В его 18 статьях определились порядок образования и условия функционирования групп верующих. Одновременно Комиссия предлагала вопрос о «религиозных обществах», т. е. об объединениях, жестко не связанных с получением культового здания и имеющих более широкие возможности для своей деятельности, увязать с законом об обществах всякого рода, который тогда подготавливался. Внести в него специальные статьи, касающиеся деятельности религиозных обществ, или, как Комиссия предлагала их официально именовать, «религиозных общин» В архивах Комиссии есть проект закона, который, очевидно, и выражал точку зрения на условия деятельности таких «религиозных общин». Он состоял из 24 статей и носил название «О религиозных объединениях».[4] Оба законопроекта несли на себе груз запретительства, сохраняли дискриминационные меры в отношении деятельности «групп» и «общин» верующих. В частности, им не предоставлялось прав юридического лица, запрещалось иметь какую-либо собственность и заниматься «внекультовой» деятельностью, не разрешалось «публичное» отправление культа, «хождение по домам» и «производство колокольного звона», В законопроектах предусматривалась возможность «ликвидации» молитвенного здания по требованию большинства населения данной местности. Однако ставить в вину это разработчикам мы не можем, поскольку, сохраняя ограничения и запрещения, П. А. Красиков получал единственную возможность отстоять «легальные условия» дли существования религиозных общин перед административным молохом, стремящимся вообще покончить с религией и религиозными организациями. Да к тому же члены Комиссии были «детьми своего времени», и их представления о должном уже несли в себе элементы деформации, вызванные почти двадцатилетним периодом эрозии ленинских принципов отношения к религии и церкви. А потому в целом предложения Комиссии не шли дальше устранения наиболее грубых приемов регулирования деятельности религиозных объединений и подновления других, они не несли в себе (да и не могли нести) возможности качественного обновления законодательства о культах. В августе 1937 г. окончательный текст направлен в директивные органы. Однако ответа не последовало. Весной 1938 г. П. А. Красиков вновь обращается в ЦИК и Верховный Совет СССР с просьбой рассмотреть вопрос о законодательстве о культах, а затем—в апреле—и в ЦК ВКП(б) к секретарю ЦК А. А. Андрееву. Однако и на этот раз — молчание. И более того, Комиссия по культовым вопросам при Президиуме ЦИК СССР упраздняется, ей не нашлось места в новом формируемом тогда высшем органе власти — Верховном Совете СССР.
В конце хотелось бы отметить, что в этой работе я изучил отношения церкви и государства в 20-40 гг. XX века. Их взаимоотношения, степень влияния государства на церковь и церкви на государство. Какую политику вело государство в отношении церкви, и какую деятельность выполняла церковь в связи этим. Как менялось отношение к церкви в разные годы, и с чем это связано. Как это сказывалось на русском обществе. Какие последствия имела выбранная политика власти по отношению к церкви. Изучив это, я сделал вывод, что Советское правительство приложило максимум усилий, чтоб убрать с пути своего сильнейшего соперника за власть.
Многие десятилетия во взглядах на отношения государства и религиозных организаций в советский период нашей истории, в оценке позиций и поступков каждой из сторон мы удовлетворялись однажды найденной «правдой». Хотя и найдена она была в далекие 20— 30—50-е годы.
Подведя итог всему сказанному, я хотел бы сказать, что перед современными историками по существу стоит важнейшая задача воссоздания максимально объективной истории государственно-церковных отношений Советского времени.