НАШ ГРАНДИОЗНЫЙ ОТЧЕТ

В августе 1968 мы с Ингой вернулись из Болгарии. Шел последний год нашей "комплексной темы". Структура работ была достаточно обстоятельно расписана в проекте. В процессе исследований сколько-нибудь существенных дополнений не появилось. Сейчас, оглядываясь в прошлое, я поражаюсь той интенсивности, с которой мы «вкалывали». Собранные материалы, несмотря на их основательный объем, были весьма обстоятельно обработаны. В ящиках наших письменных столов лежали описания тысяч петрографических шлифов и составленные на их основе описания многих десятков (даже, пожалуй, сотен) горных пород. Прослежена их эволюция на фоне докембрийской истории Таймыра. Была составлена полумиллионная геологическая карта этого региона, серия более детальных карт-врезок, целый пакет стратиграфических колонок, обосновавших правильность выделения и корреляции картируемых подразделений. Геологическая карта сопровождалась первой для Таймыра картой фаций регионального метаморфизма, составленной Наташей. Остается только сожалеть, что это делалось в "докомпьютерную" эру, и все наши материалы были выполнены лишь в традиционных пяти отчетных экземплярах, не подлежащих тиражированию.

Были детально обработаны абсолютно все печатные и рукописные работы предшественников, вплоть до просмотра хранящихся в архивах соответствующих организаций полевых дневников (либо их копий), просмотра архивных коллекций, а в ряде случаев и изучения архивных петрографических шлифотек. Можно категорически утверждать (без ложной скромности), что это была полная сводка всех имевшихся на тот момент материалов по геологии таймырского докембрия, дополненная весьма обширным блоком собственных четырехлетних исследований.

Текстовая часть отчета состояла из четырех объемистых книг. Первая включала общие вводные главы, но основу ее составила стратиграфия, разработанная и написанная Анатолием Забиякой. Вторая книга, посвящалась метаморфизму и ультраметаморфизму. Автором "Метаморфического" раздела была Наташа (Н. И. Коробова), раздел об ультраметаморфизме мы с Наташей написали совместно. Основу третьей книги составила моя характеристика таймырских гранитов. Туда же вошел Ингин раздел об эволюции акцессорных минералов и глава о проявлениях вулканизма (Л. И. Крыленко). В последней книге рассматривались вопросы тектоники (этот раздел написали мы с Анатолием Игнатьевичем) и были охарактеризованы полезные ископаемые региона. Главными авторами последнего раздела были я, Толя и Наташа. Общий объем всех четырех книг превышал 1200 страниц. Отдельным альбомом шли данные первичных анализов.

В отчете было немало принципиально новых положений, выдержавших проверку временем. Прежде всего, это, конечно же, литологически обоснованная стратиграфия метаморфического комплекса, базирующаяся на выделении аспидной, флишевой и молассовой формаций. В характеристике регионального метаморфизма главным было обоснование его изохимичности, а также выявление существенного влияния природы исходных пород на состав, структуру и облик формирующихся метаморфитов. Соответственно, этот раздел отчета оказался одной из первых работ не только в России, но и в Мире, где в основу характеристики регионально-метаморфических образований была положена природа исходных пород. Мы разделяли метаморфические образования на метабазиты, метапелиты, метаграувакки, метаморфизованные аспидные сланцы, известковистые граувакки, и лишь затем в каждом таком блоке рассматривали продукты прогрессивно сменяющих друг друга субфаций и фаций регионального метаморфизма. Такой подход нагляднее раскрывает историю геологического развития метаморфических комплексов.

Лишь через несколько лет (в 1973 г.) такой принцип был реализован в великолепной монографии известного японского петролога Миясиро "Метаморфические породы и метаморфические пояса", опубликованный в 1976 г. издательством "Мир" в русском переводе. В этой книге продукты метаморфизма базитов, пелитов, граувакк, карбонатных пород рассматриваются в разных главах. Сейчас это уже никого не удивляет, но тогда, в 1968 г., такой подход был революционным. Именно он позволил сформулировать понятие об "изолитогенных рядах" – совокупности продуктов последовательно сменяющих друг друга ступеней преобразования литологически однотипных исходных пород. Термин "изолитогенный ряд" вошел в "Петрографический словарь" 1981 года издания. К сожалению, в этом словаре, как и в подавляющем большинстве наших справочных изданий, нет сведений об источниках рассматриваемых терминов: кто их предложил, в какой работе они впервые использованы. Но я-то точно знаю, что это наш термин, впервые сформулированный в этом отчете, а затем использованный в серии наших статей и в нашей с Наташей монографии о метаморфических породах и гранитоидах Таймыра, опубликованной в 1972 г. Скорее всего именно из этой монографии он и попал в петрографический словарь. У меня нет претензий к его составителям – там более 95% терминов дано без авторства. Так было принято. У нас в стране отношение к авторскому праву, к интеллектуальной собственности всегда было варварским, да и сейчас остается таким.

Понятие об изолитогенных рядах было распространено мною и на ультраметаморфогенные образования, включая реоморфические и палингенные гранитоиды. Таким образом, возможность систематизации гранитоидов на палеосубстратном принципе была обоснована мной за 6 лет до появления получившей всемирную известность статьи австралийских геологов Б. Чаппела и А. Уайта двух контрастных типов гранитов в Лак-Ланском поясе Юго-Восточной Австралии», которую принято считать первой работой, внедрившей палеосубстратное направление в петрологию этих пород.

Немало нового было и разделе "Тектоника", где впервые было доказано, что так называемый Мамонто-Шренковский гранитный массив представляет собой не интрузию, а тектоническую структуру. При этом в качестве альтернативы традиционным фиксистким воззрениям была предложена (помимо горстовой) шарьяжная модель. В главе "Полезные ископаемые" был описан протяженный пояс ильменитосодержащих сланцев, оценена его роль в формировании прибрежно-морских титановых россыпей и обстоятельно охарактеризованы некоторые из них. В разделе "золотоносность" Анатолий Игнатьевич дал подтвердившийся впоследствии прогноз на открытие коренных золоторудных месторождений.

Рецензировал отчет известный не только в Красноярске А. Д. Шелковников: кандидат наук, один из пионеров изучения вулкано-плутонических ассоциаций, ведущий специалист Красноярской геологосъемочной экспедиции. Его рецензия была почти восторженной. Наш отчет он охарактеризовал как не только исчерпывающее рассмотрение геологии Таймыра на самом современном уровне, но и "букет" потенциальных диссертационных работ: том "Стратиграфия и осадочные формации" Толи Забияки и Ингин раздел об акцессорных минералах он предлагал трансформировать в кандидатские диссертации, а раздел о гранитах счел добротной основой докторской. Отчет в целом он оценил отлично. Замечание у Арнольда Дпниловича было одно: по его мнению, мы методически неверно охарактеризовали метаморфизм и метаморфиты. Он полагал, что нужно было следовать принятым канонам: сгруппировать породы по фациям метаморфизма и описать именно фации, а уже внутри фаций рассмотреть, где это было возможно, продукты метаморфизма литологически обособленных исходных пород. Напрасно я пытался убедить его, что для геологических, а не петрологических исследований все построения начинать надо именно с выделения первичных толщ, и уж после этого прослеживать далее шаг за шагом их переходы из одной зоны метаморфизма в другую. Переубедить его не удалось, и лучший раздел работы он назвал худшим. Теперь-то я понимаю, что и объем доработки там требовался минимальный. Надо было дописать к этому блоку обособленные введение и заключение, и была бы абсолютно готовая кандидатская. Видимо, я и сам своевременно не понял, насколько хороша Наташина работа. Всегда трудно оценить близкого тебе человека. А в итоге она так и не попыталась защищаться, хотя вполне объективно могла бы сделать это намного раньше других, в первый же год после завершения отчета.

Отлично был оценен отчет и в Новосибирске, где я представлял его ученому совету головного института. Только что ставший директором СНИИГГиМСа В. С. Сурков (тогда еще не академик) настоятельно рекомендовал мне серьезно подумать о рекомендациях рецензента и засесть за докторскую. Я готов был с ним согласиться, но мне казалось, что один регион, даже такой великолепный, как Таймыр, недостаточен. Я хотел бы приложить принцип изолитогенных рядов к гранитам Енисейского кряжа. Соответствующая трехлетняя тема получила поддержку. Однако группа наша распалась. Анатолий Игнатьевич поступил после защиты отчета в очную аспирантуру ВСЕГЕИ к известнейшему специалисту по стратиграфии докембрия Л. И. Салопу, и уехал в Питер. Наташа не захотела изменять Таймыру и перешла в геофизическую группу Э. Н. Линда, изучавшую палеомагнетизм пород Норильского комплекса, Леонард Крыленко вернулся в Хакассию, Вилен завербовался на Полярную обсерваторию "Мыс Челюскина" вездеходчиком и увез с собой Веру. В новую енисейскую тему со мной пошла только Инга Забияка. К нам присоединился перешедший из геологосъемочной экспедиции Володя Даценко со своей женой Лилей. Володя ряд лет работал в партии, проводившей на Енисейском кряже двухсоттысячную съемку, а потому знал этот регион почти так же основательно, как я знал Таймыр. Для нас это было очень ценное подкрепление. Я многому у него научился, однако надеюсь, что и ему были полезны контакты со мной.

 

ЕНИСЕЕВСКО-ТАСЕЕВСКОЕ КОЛЬЦО

Я уже писал, что все обнажения на Енисейском кряже сосредоточены по рекам. Маршруты первого года мы спланировали с охватом его южной (Ангаро-Канской) части по всему периметру: Кан с юга, Енисей с запада, Ангара с севера. К восточной границе этого блока приурочена небольшая, но относительно протяженная река Усолка, которая неоднократно подсекает в своих обнажениях контакт между архейско-протерозойским мигматитовым комплексом и перекрывающим его венд-кембрийским основанием фанерозойского чехла Сибирской платформы. Транспортное обеспечение у нас было отличным: две дюралевых лодки с подвесными моторами "Вихрь" и деревянная лодка с мотором "Ветерок", игравшая роль "плавбазы ГСМ". Для маршрута по Усолке мы припасли две надувные трехсотки с разборной рамой, позволявшей быстро переоборудовать их в катамаран, на котором можно было установить все тот же "Ветерок". Кроме того, поскольку вдоль Енисея проходил по левому берегу приличный тракт, с нами следовал небольшой "автофургон" – бортовой УАЗик с фанерной будкой. Время от времени мы переправляли его на паромных переправах на правый берег Енисея, и по лесовозным дорогам проникали на какое-то расстояние вглубь кряжа.

Техники было много, но и отряд немалый. Геологов было трое – я, Инга и Володя Даценко. Маршрутным помощником Володи была его жена Лиля, которую он звал Лиленой, – восхитительно женственная и очень милая: не шибко большого роста, пухленькая чуть выше нормы, но, тем не менее, грациозная, с гибкой тонкой талией и удивительно красивой, я бы даже сказал – притягательной, грудью. К тому же у нее были дивные волосы, сияющие глаза и неизменная улыбка. Вова оберегал ее, как Цербер. Она видела, что производит впечатление на мужчин, ей это нравилось, но Володя никогда не позволял ей даже минутку поговорить с кем-нибудь один на один. Он либо тут же включался в беседу, либо кричал из своей палатки: "Лилена! Иди-ка сюда!". И Лиля тут же убегала, хотя чаще всего оказывалось, что всего-то нужно было достать какую-нибудь пикетажку, что Володя отлично мог сделать и сам, или еще что-либо подобное. Просто ему надо было немедленно изолировать свою ненаглядную от потенциальных ухажеров.

Была в группе и еще одна молодая женщина – наша лаборантка Нина Чижикова, исполнявшая в поле (и весьма неплохо) обязанности поварихи. Рабочих было двое: Толя Манулик и Сережа Сердюк. Толя был артистом Минусинского театра, игравшим там, в частности, роль молодого Ленина в одном из спектаклей. К нам он попал потому, что его не взяли в гастрольное турне, опасаясь прорезавшейся тяги к спиртному. Видимо, руководство театра поступило правильно. У нас в тайге напиться было труднее, чем в городе, но Толя порой все же умудрялся делать это. Тем не менее, большую часть времени он был трезв, и в таком состоянии это был отличный рабочий: внимательный, исполнительный, в меру инициативный и очень добрый – он всегда помогал нашим женщинам, особенно Нине в ее кухонных хлопотах. Толя неплохо владел топором, и даже если мы останавливались где-либо всего на одну ночь, он тут же сооружал из подручного материала стол для еды, столик для кухни, всякие скамеечки... Благодаря ему, палатки наши всегда стояли на аккуратных каркасах, туго натянутые. В сырых местах были положены дощечки или плашки, благо материал для благоустройства всегда был под рукой: на берег Енисея регулярно выбрасывало доски, щиты, бревна и прочие плавучие пиломатериалы. Было б желание! А у Манулика оно было – он любил комфорт и уют.

Сережа Сердюк был еще школьником. Ингин племянник, он с малолетства крутился среди геологов, но тот год стал для него судьбоносным. Он окончательно определился с выбором профессии. Через год он окончил школу, поступил в Красноярский Цветмет, окончил его, защитив отлично диплом по Таймыру, стал вскоре кандидатом наук. Сейчас Сергей Станиславович – заместителем директора Красноярского института геологии и минерального сырья, в который трансформировалась, в конце концов, наша бывшая комплексная лаборатория. Сережа рос вместе с ней, начав с должности маршрутного рабочего. Я считаю Сережу одним из самых любимых своих учеников, и у меня есть основания полагать, что я был и остаюсь для него любимым учителем.

Был в нашем отряде и еще один... ну, скажем, не сотрудник, а участник: моя любимая собака Дина. Я думаю, читатель давно уже понял, что я люблю собак. И вот год назад у меня появился щенок, которого я выкупил у ребятишек на улице. Щенок вырос исключительно умной и преданной собакой, по экстерьеру и поведению более всего походивший на эвенкийскую лайку, главное предназначение которой пасти оленей. Я первый раз ехал в поле со своей собакой, обладавшей уже определенным набором привычек. Резкая смена обстановки породила некоторые сбои в собачьем поведении, что чуть было не привело к жесткому "политическому кризису". Дина впервые оказалась в группе, где было так много чужих людей. Она прекрасно знала Сережу и Ингу, часто бывавших у нас дома. Они были свои, и их (как и меня) надо было охранять. Но кроме своих, тут были чужие, странным образом с нами перемешавшиеся, что, по мнению Динки, очень осложняло ситуацию. Когда на второй день Инга (своя!) решила позагорать на утреннем солнышке, Лилена (чужая!), проходя мимо, игриво шлепнула ее по попе. Этого Дина стерпеть не могла: она тут же взвилась в прыжке и грудью ударила Лилю в спину, сбив ее с ног. К вечеру Нина пришла ко мне в роли парламентера с ультиматумом: или я отправляю домой эту избалованную сучку ("дикую собаку Динку"), либо покидают отряд и возвращаются в город они – Володя, Лиля, Толя и Нина. Я думал не очень долго, и мой ответ был корректным и спокойным:

- Если вы, четверо взрослых человек, не можете подружиться с молодой собакой, значит ума у вас не больше, чем у нее. В таком случае, какая мне от вас польза? Уезжайте. Но я уверен, что вы не такие уж глупые. Я помогу Дине и вам найти взаимопонимание, и все будет хорошо!

Все так и получилось. Дня три люди и собака "притирались друг к другу" и притерлись. Нина вообще стала ее лучшей подругой, и Дина предпочитала ночевать в ее палатке, а не в моей. Манулик и Дина часто самозабвенно играли друг с другом. Сложности были только у Володи Даценко. Похоже, он попытался воспитать Дину физическими методами. Она такого ни простить, ни забыть не могла. Однако она уяснила, что работаем мы вместе, и к этому надо приспособиться, что она и делала. На территории лагеря она соблюдала все правила приличия, но и только. Если Володя заходил в ее отсутствие ко мне в палатку, и мы о чем-либо беседовали, Динка молча входила, проскальзывала вдоль стенки и ложилась у моих ног, не спуская с Володи недоверчиво-настороженных глаз. Если он в азарте беседы начинал жестикулировать, или хотя бы повышал голос, она тут же обнажала клыки и глухо рычала. Войти в палатку, если Дина была там, Володя просто не мог: она поднимала неистовый лай, и ее веселые глаза наливались не злобой даже, а яростью. Любые мои попытки утихомирить ее были бесполезны. Я думаю, ее можно было убить, но пока она была жива, вход при ней в мою палатку Владимиру Макаровичу был запрещен. Ни на кого другого этот запрет не распространялся.

Первую половину сезона мы отработали на Енисее. В паре часов езды от города на правом берегу начиналось нечто странное: три ряда высокой (метров пять) ограды из колючей проволоки. За ней идет электрифицированная железная дорога. Три ветки от нее исчезают в туннелях, уходя под землю. В распадках между гор прямо из земли поднимаются высокие трубы – типичные заводские, и из них идет дым. Кроме товарных составов по ветке иногда пробегает обычная пассажирская электричка: двухсекционная, из четырех вагонов. Как и товарные составы, она тоже исчезает под землей.

Теперь все знают, что к северу от Красноярска размещается "Атомград": Красноярск-26. Тогда же это был абсолютно секретный объект, но все жители Красноярска и окрестностей знали, что на огороженной территории в начале пятидесятых годов было организовано производство "начинки" для атомных бомб. В современной энциклопедии "Города России" (1998) написано, что там производился плутоний-239. Реакторы и цеха переработки размещались под землей. Мы называли это предприятие "девяткой" в соответствии с его первоначальным адресом п/я-9 ("почтовый ящик 9"). Ко времени той нашей экспедиции поселок уже получил статус города с адресом "Красноярск-26" и с населением более 90 тыс. человек. Ну, как можно было сохранять при такой ситуации какие-то секреты? Заводы под землей, усиленная охрана, режим строгой изоляции... И все же о производстве атомных бомб знали все, а вот о том, что там работает еще и мощное научно-производственное объединение, создающее спутники Земли, знали, пожалуй, лишь те, кому положено. До большинства красноярцев это дошло лишь во второй половине девяностых годов, когда секретность была снята. Я узнал о производстве спутников тоже из уже упомянутой энциклопедии "Города России". А насколько серьезно охранялось это предприятие, мы узнали на исходе первого дня пути на собственной шкуре. Забарахлил мотор нашей "Плавбазы ГСМ" – деревянной лодки, в которой лежало две бочки-двухсотки с бензином и сотка с автолом. Вел эту лодку наш самый молодой сотрудник – Сережа. Увидев на правом берегу хороший галечный пляж, мы решили причалить и устранить неисправность. Но не успели мы снять мотор с лодки, как откуда-то появились два солдата с автоматами и офицер. Я показал офицеру наши документы, тот подумал немного и изрек:

- На этом берегу находиться нельзя. Немедленно отчаливайте. Чинить мотор будете на той стороне. Если останетесь, мы вас арестуем. Ваше освобождение с соблюдением всех процедур займет больше недели. Я бы не советовал!

Я понял, что спорить бесполезно. Спасибо, что сразу не арестовали. Но это легко сказать "Чинить мотор будете на том берегу". Енисей в этом месте более полукилометра в ширину. Я взял Сережину лодку на буксир, и мы стали наискосок срезать течение. Все обошлось бы мирно, но была хорошая погода, вечер, и по реке каталось на дюральках с вихрями много молодых людей, из левобережного села Атаманово. Любопытные парни закладывали виражи прямо перед нами, а поднимаемые ими волны грозили захлестнуть перегруженную Сережину лодчонку. На мои сигналы эта шантрапа не реагировала. Тогда я достал карабин, на глазах у всех загнал в магазин обойму, передал румпель Инге, а сам встал во весь рост и сказал на традиционном для сельской Сибири языке, в котором мат составляет процентов 70, если не больше, что если они … то я их всех перестреляю немедленно к такой-сякой матери. Далее я добавил еще что-то о своем личном отношении к ним. Я не мог вспомнить, что за слова я говорил, но, видимо, нужные, поскольку всех любопытствующих как ветром сдуло! Мы доплыли до берега без помех. Кроме меня в моей лодке были Инга и Нина. Когда мы причалили, Нина восхищенно сказала:

- Ну, Лев Васильевич, я и не подозревала, что Вы хоть что-нибудь из таких слов знаете! А у вас такой словарный запас, и вы им так блестяще владеете, что даже странно, что мы прежде от вас ничего подобного никогда не слышали!

- Не было необходимости!

Я уже затрагивал проблему ненормативной лексики. Отношение к ней большинства людей моего поколения хорошо выражено в одном из анекдотов тех лет:

- В чем сходство и в чем различия между матом и диаматом (диалектическим материализмом)?

- Сходство в том, что мат и диамат это мощное оружие в руках пролетариата, а различие в том, что мат все знают и понимают, но делают вид, что не знают, а диамат никто не понимает, но все делают вид, что отлично в нем разбираются!

Вот мы и относились к мату, как к мощнейшему оружию, применять которое можно лишь в самом крайнем случае. Без необходимости сорить черным словом просто "для украшения речи" было недопустимо. Тут не требовались никакие запреты. Любой психически здоровый человек таких слов в обычной жизни не произносил. Конечно, мы их знали. Мы же не в вакууме жили. Большинство познавало эту премудрость еще в розовом детстве, в пионерских лагерях. Я тоже. В ранне-подростковом возрасте считалось шиком петь блатные песни, рассказывать похабные анекдоты, зачастую не понимая даже их сути, цинично говорить о девочках. Но это была своего рода возрастная болезнь. К пятому классу большинство от нее полностью излечивалось. Самые отсталые дозревали к седьмому, так что в старших классах школы, не говоря уже об институтах и университетах, мат не звучал.

Совершенно иной была ситуация в сибирских деревнях. Там мать могла абсолютно беззлобно, в присутствии кого угодно, использовать самые грубые слова и выражения в разговоре со своими детьми, и что уж совсем невероятно – дети использовали матерные выражения, обращаясь к своим родителям. Как-то нас подвезли до интересующего нас обнажения с группой доярок, выезжавших на "летний стан". Молодые симпатичные женщины стояли стайкой, ожидая машину. К ним подошла их подружка с небольшой нарядной девочкой, которой было годика два с половиной. Отъезжающие радостно встретили эту пару. Одна из доярок присела на корточки перед крохой, пощекотала ей подбородок и сказала нежнейшим голосом: «У-тю-тю, и что это за блядь к нам пришла?». Хоть стой, хоть падай. Уж не знаю, как было в дореволюционной Сибири, но в деревнях Орловщины или Смоленщины не только до революции, но даже в пятидесятые-шестидесятые годы мата не было.

Дальнейшая наша жизнь и работа протекали без осложнений. Погода нас радовала, а геология была достаточно интересной. К тому же у меня была вполне конкретная цель: я искал в ультраметаморфогенных гранитоидах признаки влияния на их состав и облик особенностей исходного субстрата, на что предшественники не обращали внимания. Это приводило к тому, что даже неоднократно описанные ранее обнажения открывались мне совершенно новыми гранями. Показательной в этом отношении была работа на Посольненском гранитном массиве. Еще в конце тридцатых годов Юрий Алексеевич убедительно показал, что это типично автохтонное образование, в формировании которого ведущую роль играли процессы замещения и плавления на месте. Резкие границы у массива отсутствуют, граниты постепенно переходят во вмещающие их гнейсы. Мне же удалось установить, что выделявшиеся ранее в составе массива биотитовые граниты продолжают прослои биотитовых гнейсов вмещающей метаморфической толщи, двуслюдяные граниты развиваются за счет высокоглиноземистых гнейсов, а биотит-амфиболовые – также за счет гнейсов соответствующего состава. Внутри Посольненского массива как бы просвечивала слоистость гнейсового комплекса. В составе одного массива участвовали гранитоиды трех изолитогенных рядов: апопелитового, апограуваккового и апобазитового. Модель, сформированая мною на Таймыре, вполне работала и на Енисейском кряже!

Очень интересной оказалась и находка там необычной разновидности гранитов, в которых роль темноцветного минерала играл магнетит, слагавший до 5-7% объема этой породы. Ранее их в составе массива не видел никто, а вот мне – очень повезло: за несколько лет до нашей экспедиции по склону долины Посольной прошел лесной пожар, уничтоживший подлесок и торфяной слой. Потом дожди смыли золу, и скальные породы, включая и магнетитовые граниты, обнажились, стали доступны наблюдению. Но самым интересным оказалось то, что и у этих гранитоидов обнаружился свой исходный субстрат в гнейсовой толще. Они сформировались за счет прослоев джеспилитоидов (гастингсит-магнетит-кварцевых кристаллических сланцев), образуя ранее не описанный аподжеспилитовый изолитогенный ряд.

Было и еще одно примечательное событие в том сезоне. Я впервые прочитал курс лекций по петрографии. Правда, слушатель у меня был всего один, но курс был полный, начиная от общих вопросов и кончая систематикой горных пород. Дело в том, что Инга поступила перед этим полем в заочную аспирантуру при Новосибирском академическом институте геологии и геофизики, где должна была, помимо всего прочего, сдавать кандидатский экзамен по петрографии. Она попросила меня помочь ей в подготовке, а лучше всего – прочитать цикл обзорных лекций. Конечно, читать лекции, не имея под рукой необходимой литературы, опираясь исключительно на свою память, весьма трудно. Я делал акцент на своем отношении к тем или иным проблемам, и мне было очень интересно систематизировать свои знания по этой дисциплине в целом, выявить пробелы. Регулярно, раза 2-3 в неделю, я усаживался у костра и начинал излагать очередную тему. Напротив меня сидела Инга с тетрадью на коленях. В такой форме общения были свои преимущества: она могла сразу же задать вопрос, если что-то было ей непонятно. Лекция переходила в беседу. Иногда к Инге присоединялись Володя Даценко, Лиля. В дождь мы уединялись в палатке, и лекция проходила под аккомпанемент падающих капель. Не знаю, то ли я читал лекции так хорошо, то ли Инга готовилась очень уж серьезно, но петрографию она сдала отлично. А когда я через пять лет стал преподавателем Красноярского Цветмета, этот опыт очень помог мне. Я и сейчас читаю не аудитории в целом, а каждому студенту в отдельности: слежу по глазам, понятно или нет то, что я излагаю. Тут же вношу необходимые коррективы в подачу материала. Этому я научился там, на Енисее, читая лекции Инге.

Енисейский этап сезона завершился в Галанино – большой пристани расположенной на левом берегу Енисея ниже Казачинского порога, где нас уже ждал наш грузовичок, на который мы перегрузили все свое имущество и собранные за этот месяц образцы. На машине уехала и женская часть отряда с Толей Мануликом. Мужской «костяк» (Володя, Сергей и я) отправился водным путем, чтобы отогнать на базу института все опустевшие лодки.

Возвращение прошло без приключений. Запомнилось два события – посещение туерного причала и села Усть-Кан, расположенного чуть ниже соответствующего притока Енисея. Слова "туер" нет даже в двухтомном российском энциклопедическом словаре. Так называют своеобразное буксирное судно, своего рода плавучую лебедку. На Енисее есть одно крайне трудно преодолимое препятствие – Казачинский порог. Река упирается в мощную и очень прочную толщу гранатовых гранулитов, играющую роль естественной плотины. Подпруженный Енисей разливается больше чем на два километра, а затем основная масса воды устремляется в узкую, чуть шире ста метров, промоину в скальном ложе, и лишь небольшая ее часть растекается мелководьем, огибая валунно-галечную косу. Это и есть знаменитый Казачинский порог – крупнейший на Енисее, но, не исключено, что крупнейший и во всей России. Фарватер настолько узок, что на входе в порог и выходе из него поставлены светофоры. Если фарватер свободен, горит зеленый огонь, если какой-либо корабль вошел в порог – включается красный. Скорость течения в основном сливе так велика, что подниматься, самостоятельно преодолевая его, могут только немногие мощные суда современной постройки. Большинство, однако, нуждается в помощи туера. Так что же это такое? На корпусе мощного грузового судна, с которого убрана большая часть надстроек, смонтирована громадная лебедка, на барабане которой намотан толстенный стальной трос длиной километров пять. Один конец этого троса закреплен наглухо в забетонированном креплении в скальном обрыве выше порога. Туер спускается вниз по течению, разматывая трос, и выходит в тихую нижнюю заводь. Там он берет на буксир несколько кораблей и начинает подъем. Обычного движителя (гребного винта либо колес) у туера нет. Вместо этого его машина вращает лебедку, выбирая трос и наматывая его на барабан. Скорость невелика, но работает эта система безотказно, развивая чудовищную тяговую силу: туер спокойно поднимает против течения за один проход 5-6 судов, включая громадные большегрузные баржи и суда класса река-море. Преодолев порог, туер отцепляет буксируемые суда. Они следуют дальше своим ходом, а туер, разматывая лебедку, спускается вновь к выходу из порога, где его ожидает очередной караван судов, следующих вверх по Енисею.

Туер был единственным. Назывался он “Ангара” и трудился на Казачинском пороге с восьмидесятых годов ХIХ века. Его не раз ремонтировали, заменяли трос, детали лебедки. Паровую машину заменили на дизельную установку. Однако основа оставалась прежней. И все же “Ангара” не дотянула до своего 100-летнего юбилея: в конце семидесятых годов ушедшего века ее заменил новый более мощный комфортабельный туер “Енисей”, на котором я побывал со временем: прекрасный салон, одноместные каюты для всего экипажа, система спутниковых антенн, позволяющая принимать десятки телепрограмм. И это, конечно же, отнюдь не лишнее. Служба на туере выматывает своим однообразием. Кто-то совершает рейсы по реке от Кызыла до Диксона, кто-то выходит и в море. Туер же всю навигацию трудится в одной точке. Весь его маршрут – три километра туда, три километра обратно. И так раз за разом 8 месяцев подряд, днем и ночью. Тут и с ума сойти не долго. Правда, за сто с лишним лет существования Казачинской туерной судоподъемной системы случаев сумасшествия членов экипажа, вроде бы, не зафиксировано. Ребята там служат физически и психически здоровые. Я спрашивал их, не тоскливо ли выполнять такую однообразную работу. Говорят, не тоскливо – помогает сознание исключительной важности выполняемого дела:

- У нас и корабль уникальный, и порог уникальный. Вы только представьте себе, что нас нет! Вот уж тогда, точно, можно с ума сойти. Енисей был бы разрезан. Пришлось бы судам идти до Галанина, потом перегружать все на сухопутный транспорт, везти в объезд порога до села Залив, грузить опять на суда и следовать дальше. Любой грузоотправитель разорился бы на таких затратах. А тут – совсем скромная доплата за туерную тягу, и все!

Конечно, дело это чрезвычайное – они "сшивают" два изолированных отрезка Енисея в единую транспортную ленту. А как же мы со своими моторками? Не цепляться же нам к туеру? В принципе, можно и цепляться. Никто бы и не отказал. Проехали бы, как муха на оглобле. Но мы предпочли другой вариант: поднялись своим ходом по мелководной части порога. Это кораблю 70 сантиметров глубины – непроходимая мель. А моторке это – в самый раз. Что же до скорости течения, то на мелководье она много меньше, и мощности лодочного мотора вполне хватает, чтобы осилить порог.

Осталось в памяти и посещение Усть-Кана. Это довольно крупная деревня, расположенная на правом берегу Кана при впадении его в Енисей. Володя предложил остановиться там, чтобы купить картошки: «Я знаю тут одну бабульку, у которой в яме всегда хранится до нового урожая отборная и очень вкусная картошка» Причалили, пошли в деревню, нашел он домик той бабульки. Мы подходим к забору, а хозяйка сидит на завалинке: «Заходьте, калитка не зачинена». Фраза была настолько привычной, что я не сразу понял, в чем тут дело: так говорят в деревне, где родились и прожили всю свою жизнь мои дедушка с бабушкой, папины родители. Я часто бывал в той деревне, и порой проводил там (в далеком детстве) все лето. Вот там говорят точно так: вместо "закрой" – "зачини", "открой" – "видчини". Но до дедовой деревни отсюда многие тысячи километров. Здесь – центр Сибири, а дедова деревня стоит на берегу Днепра ниже Смоленска, у самой границы с Белоруссией. А вот и опять слова из далекого детства: пустой рогожный куль для картошки надо взять, оказывается, "на даху", то есть – на чердаке. Да и картошка называется не картошкой и не бульбой, а картоплей. Пуговицы бабулька назвала гудзиками, проволоку – дротом... Когда мы закончили деловую часть визита, я спросил ее, давно ли она тут живет:

- Ой, давно, родимый, с девятьсот четвертого году. Мне тогда еще десяти годов не было. Как раз хату начали ставить. Первое лето-то мы в землянке жили!

- И откуда ж вы приехали?

- Та со Смоленщины все мы тутошние. Мои батька с маткой с Гусина, там и я родилась.

Господи, это ж надо! Гусино – это село в трех километрах от дедовой деревни. Это наша железнодорожная станция. Естественно, я рассказал ей тут же и о дедовой деревне (Березино), и о нынешнем Гусине, и о своем к ним отношении. Бабулька долго ахала, а потом рассказала, что ее «сродные братья» и сейчас живут «у Гусине». Ее родители были бедными малоземельными крестьянами. Когда в начале века Столыпин организовал переселение безземельных крестьян в Сибирь, группа западных ("поднепровских") смолян выбрала делегацию "ходоков", которые на средства "переселенческого комитета" съездили в предложенную им под переселение Енисейскую губернию, осмотрели ряд территорий, и остановили свой выбор на землях вблизи устья Кана. Вернувшись, они рассказали об особенностях выбранного места, о его достоинствах. Переселенческий комитет выделил им бесплатно вагоны-теплушки, в которых они приехали со своим скарбом и даже скотом (коровами, лошадьми) от Гусина до Красноярска, там перегрузились на баржу, доплыли до Кана, и стали строиться. Лес под вырубку им выделили бесплатно. Дали приличную ссуду на обзаведение. Лет через пять они забыли о своей прошлой нищете и стали зажиточными хозяевами. Пахотной земли, пастбищных и покосных лугов каждый мог получить столько, сколько в силах был освоить. А в лесу рядом грибы, ягоды, дичина всякая. В реке – рыба. Ну, как тут не жить! А вот язык (вернее, говор, диалект) они сохранили свой, Западно-Смоленский, почти Белорусский. Вот так нашел я нежданно-негаданно земляков в немыслимой дали от родных мест. Когда я вышел за деревенскую околицу и посмотрел на долину Кана, меня поразило, насколько же эта река напоминает окрестными пейзажами Днепр в его верхнем течении: поросшие тальником откосы береговых круч, ровные зеленые луговые террасы... И сама река – умеренно широкая, спокойная... Видимо, ходоки не зря сюда ездили: они выбрали то, что было очень похоже на родные места.

 

ТАСЕЕВСКИЙ МАРШРУТ

Во второй половине лета наш отряд разделился. Даценки (Володя и Лиля) остались изучать гранитные массивы южной части кряжа, а мы с Ингой, Ниной, Сережей и Динкой отправились на его восточную границу, которая проходит по текущей с юга на север Усолке. В её верхнем течении стоит большое типично сибирское село Тасеево. Ныне это районный центр, а в прошлом – волостной центр Канского уезда. Богатейшие пастбища и покосы, черноземные пашни, громадные подушные наделы сделали это село весьма зажиточным даже по сибирским меркам. Правда удаленность от путей сообщения (от Енисея и железной дороги) порождала трудности сбыта, что приводило к немыслимой дешевизне сельхозпродуктов вследствие их перепроизводства. Сливочным маслом тасеевские мужики и вправду смазывали некогда тележные оси вместо дегтя. Тем не менее, в историю революции и гражданской войны это богатое село вошло не как кулацкая Вандея, что было бы вполне естественно, а как центр "Красной Тасеевской республики".

В сущности, тасеевские мужики, как и большинство "справных крестьян" тех лет, хотели лишь мира и покоя. С них довольно было четырехлетней германской войны, и совсем ни к чему была война гражданская. Декреты о мире и земле они приняли с радостью, но вдруг появился какой-то Колчак, объявивший себя Верховным правителем России. Колчаковская армия свергла советскую власть в Красноярске. Часть красноярских социал-демократов и эсеров была расстреляна, часть арестована. Немногим удалось скрыться в глухих таежных деревнях. Войску нужны были солдаты, кавалерии – лошади, а всей Сибирской директории – продовольствие и фураж. Представители колчаковской власти отправились по всем селам, прибыли они и в Тасеево, но тасеевские мужики отказались отдавать своих рекрутов, коней и платить немалый натуральный налог. Колчаковских эмиссаров прогнали. Тасеевцы понадеялись на удаленность своего села. Оно было связано с внешним миром единственной дорогой – тасеевским трактом, выходившим к Красноярску. Тракт легко было преградить завалами, перекопать. Но все же сопротивление властям надо было как-то организовать, наладить какую-то самооборону, создать местное самоуправление. Мужики были способны лишь на стихийный разовый бунт. Ситуацией воспользовались те красноярские большевики, которым удалось укрыться в Тасеево. Они организовали самоуправление, провозгласив "Тасеевскую красную республику", наладили даже печатанье местных денег, обучали молодежь вечерами (в свободное от сельхозработ время) основам военного дела. Тасеевцы их поддержали, поскольку большевики, в отличие от колчаковцев, не отнимали коней и не брали рекрутов. Отряд самообороны собирался только по тревоге, когда приходило сообщение об очередном выступлении войск из Красноярска по тракту. Бойцы заблаговременно занимали скрытные позиции в удобном месте, преграждали тракт завалами. Преимущество было на их стороне, и потерь они почти не несли. Чего не скажешь о колчаковцах. По отношению к пленным тасеевцы были очень гуманны. Солдатам давали свободу и землю. Убегающих офицеров не преследовали. Сопротивлявшихся – убивали. В принципе мужикам было все равно, чей флаг развевается над селом: лишь бы местная власть не мешала "крестьянствовать".

Республика просуществовала около года. В конце концов, на ее ликвидацию был выделен целый полк, усиленный артиллерией. Мужики были разбиты. Но это была воистину Пиррова победа. Через несколько месяцев правительство Колчака пало. Те тасеевцы, что не погибли в боях и не были расстреляны, вернулись домой. Село вновь разбогатело. Да и как не богатеть, когда земли – не меряно, засух не бывает, а вокруг богатейшая тайга: дичина, кедровые орехи, строевой лес... Опять все стали кулаками. Однако подошел срок, и коллективизация выкосила больше тасеевских мужиков, чем колчаковская оккупация.

И все-таки даже в конце шестидесятых годов это село было одним из самых зажиточных в крае, а может и во всей России. В редком дворе было меньше двух коров. Добило его начатое еще при Хрущеве новое "обобществление" скота. Всех частных коров свели на совхозные фермы. Мужики стали работать по 8 часов. Тут же возникли проблемы с кормами (впервые за всю историю села), удои упали до смехотворных... Однако в 1969 году село еще держалось, и по старинке, если ты заходил во двор с просьбой дать попить, хозяйка выносила из погреба запотевшую крынку молока: пей досыта и бесплатно!

Мы приехали в Тасеево на машине, привезли две резиновые лодки, "Ветерок", пару канистр бензина и набор минимально необходимых заготовок для сооружения катамарана. Усолка в районе Тасеева была такой маленькой, что даже одиночная резиновая лодка порой еле втискивалась в фарватер. Однако, принимая приток за притоком, она ширилась, и уже на третий день мы объединили лодки в катамаран, навесили мотор, и далее следовали с комфортом. Моя собака предпочитала поначалу бежать по берегу, переплывая каждый раз к тому обнажению, у которого мы останавливались, но когда ширина реки превысила пятьдесят метров, ей эти плаванья надоели, и она сообразила, что лучше быть пассажиром, чем раз за разом кидаться в ледяную воду. Как только мы трогались, Дина устраивалась в носовой части катамарана, лениво созерцая проплывавшую мимо тайгу.

Запасы горючего (как, впрочем, и продовольствия) мы регулярно пополняли в леспромхозах, то и дело встречавшихся на нашем пути. Усолка впадает в относительно многоводную реку Тасеева, по которой ходили пассажирские «Омики» и крупные катера, буксировавшие плоты с деловой древесиной. У поселка Первомайского мы посетили заброшенный слюдяной рудник, в отвалах которого нашли крупные уплощенные зеленовато-желтые брусковидные кристаллы и правильные тройники прорастания не виданного мною прежде хризоберилла. Сам поселок поразил своей чистотой и ухоженностью, полным отсутствием традиционной уличной грязи. Позже я узнал, что это было характерно для всех сибирских поселков, построенных ссыльными немцами. Не умели они жить грязно и необустроенно, куда бы их ни забросила горькая судьбина: хоть в заполярную Игарку, хоть в засушливую Хакассию.

Тасеева текла на северо-запад. Следуя по ней, мы покинули зону контакта метаморфитов Енисейского кряжа с отложениями чехла Сибирской платформы. Уровень метаморфизма неуклонно нарастал: кристаллические сланцы эпидот-амфиболитовой фации сменились гнейсами, гнейсы – мигматитами. В средине июля мы дошли до впадения реки Тасеева в Ангару. Ангара в нижнем течении просто громадная. На плесах она разливается более километра. Хорошо, что нас сопровождала отличная погода. Самое главное – не было сильных ветров, а то на таком просторе разгулялись бы приличные волны.

Днем светило (и основательно грело) яркое солнце, небо было практически безоблачным. Вечером небесная синь переходила в золото, сменявшееся сиреневым багрянцем. После заката небо быстро темнело, но вскоре над лесом поднималась яркая полная Луна. 21 июля 1969 года наш приёмничек принес сообщение о том, что на эту самую Луну сел американский космический корабль, и Нейл Армстронг первым из землян ступил на поверхность другого небесного тела... Конечно, было досадно, что этот землянин не оказался русским. Мы привыкли уже к своим космическим успехам, мы даже пели, что "наш Вася первым будет даже на Луне!". Оказалось – не наш, и не Вася. Но все же была гордость за человечество в целом. Мы смотрели на этот сияющий диск и пытались представить себе, как там выходит из реального, а не фантастического "звездолета" некто в скафандре и произносит навсегда вошедшую в историю фразу: "Это маленький шажок отдельного человека, но громадный шаг в истории человечества!". Конечно, мы очень тревожились за первых "лунопроходцев" и облегченно вздохнули, когда они благополучно вернулись с поверхности Луны на свой корабль, а корабль этот вернул их на Землю!

Хотя все еще был июль, ангарские ночи были почему-то очень холодными: лужи затягивал ледок, а палатка покрывалась изнутри пышным длинноиглым инеем. Днем все возвращалось в норму. Отплывали мы по утрам в ватниках и теплых куртках, но уже через пару часов раздевались до маек. Из плаванья по Ангаре запомнилось ещё два момента. В самом конце июля мы приплыли в Нижнеангарск – небольшой только что заложенный поселок, жители которого были уверены, что вот-вот (ну лет через пять) станет он городом! В Нижнеангарске жили геологи и горняки, разведывавшие и готовившие к разработке крупнейшее по тем временам свинцовое месторождение в СССР. В нем было столько свинца, сколько во всех остальных месторождениях СССР, вместе взятых. Но, видно, очень уж ему не повезло с названием: его назвали "Горевским", по имени речушки Горевки, впадавшей тут в Ангару. Имя оказалось роковым: несмотря на огромные запасы высококачественных руд, месторождение, открытое почти пол века назад, дальше опытной эксплуатации, по существу, так и не дошло. Нет и города, – есть лишь поселок, без особых перспектив на ближайшее время.

Горевское месторождение было открыто в 1956 году геологом Ангарской экспедиции Юрием Глазыриным. Открытию способствовало, что при заполнении сооруженного в то время Братского водохранилища уровень воды в нижнем течении Ангары резко понизился. Отряд Ю.Глазырина возвращался в конце полевого сезона на базу экспедиции в село Мотыгино. Проходя знакомой и вполне судоходной протокой, Глазырин почувствовал, что моторка уткнулась в непреодолимую мель. День был на исходе, пришлось заночевать. Развели костерок, и "вешало" для чайника придавили маленьким, но очень тяжелым булыжником. Утром нашли проход в преграждавшей протоку гряде, но Юрий вспомнил о необычной тяжести камня, и разбил его своим молотком. Оказалось, что это сливной галенит – свинцовый блеск (PbS). Стали осматривать все вокруг, и увидели, что преграждавшая протоку гряда – сплошь галенитовая. При нормальном уровне Ангары все рудные выходы находились под водой, и только "техногенное" падение уровня приоткрыло их на время.

Последующие разведочные работы показали, что месторождение уникально по качеству руды и запасам. Первооткрывателю и руководителям разведки дали Ленинскую премию. Однако разведка подтвердила и то, что основные рудные тела расположены в русле многоводной реки. Опытная шахта, заложенная на берегу, тоже оказалась в зоне интенсивного притока грунтовых вод, подпитывавшихся той же Ангарой. Что только не предлагали – вплоть до того, что перекрыть Ангару и направить ее в Енисей по новому руслу. Может, так и сделали бы. Однако пока продумывались эти наработки, были открыты новые месторождения, в том числе и такой гигант, как Холоднинское месторождение на севере Бурятии, расположенное на сухом месте, да к тому же на трассе БАМа. Разработка Горевского месторождения обошлась бы много дороже! Но тогда, в 1969 году, Холоднинское месторождение еще только начали изучать, его масштабы не были оценены, да и БАМ еще строить не начали, так что Нижнеангцы были полны самых радужных надежд и далеко идущих планов.

Вторым запомнившимся местом было устье Ангары, так называемая Стрелка. Ангара у Стрелки раза в три шире Енисея, а вместе эти реки образуют при слиянии прямо-таки море, противоположный берег которого еле виден. Переплыть его на резиновой лодке можно лишь при штилевой погоде, ибо даже при слабом ветре волны на таком просторе разгуливаются более чем солидные. К тому же в устье Ангару преграждает вполне приличный Стрелковский порог. Нам повезло: погода в день переправы стояла отличная. К изумлению капитанов пассажирских теплоходов и солидных енисейских буксиров наше странное сооружение из двух оранжевых "пузырей" с несолидным мотором благополучно преодолело и Стрелковский порог, и Ангаро-Енисейский плес. На западном берегу Енисея нас ждал родной грузовичок. Сезон завершился – пора было ехать домой.

 

Следующим летом основное внимание мы уделили заангарской части Енисейского кряжа. Наибольший интерес для меня представляли автохтонные и параавтохтонные массивы посольненского комплекса, образовавшие гранитную серию, подобную таймырской, но лишенную ее крайних (наиболее "продвинутых") членов – аллохтонных гранитов, а также несколько более молодой татарско-аяхтинский комплекс, представленный параавтохтонными и отчетливо аллохтонными телами, вплоть до субвулканических образований. Таким образом, у этой гранитной серии (в отличие от посольненской) не хватало не конечных, а самых начальных членов. У меня сложилось впечатление, что посольненские и татарско-аяхтинские граниты не являются обособленными, а входят в состав единой серии ридовского типа, в который все автохтонные тела традиционно относят к посольненскому комплексу, аллохтонные и субвулканические – к татарско-аяхтинскому, а параавтохтонные "распределяют" между первым и вторым комплексами, в зависимости от того, насколько наглядно в них выражены признаки интрузивности.

Мы поднимались, по мере возможности, по правым притокам Енисея (Кие, Большому Питу, Вороговке, Горевке, Шилке), использовали лесовозные дороги и реликты старинных старательских трактов, что позволило нам основательно пополнить базу для изучения особенностей состава и структуры всех этих гранитоидов. Поражала ненаселенность правобережной части Енисейского кряжа. В шестидесятые-семидесятые годы весь этот регион держался только на лесной промышленности. Были крупные базовые поселки (Предивинск, Таежный, Пит-городок и другие), куда свозили "хлысты" с окрестных лесосек и проводили их первичную обработку, изготовляя брус, доски и прочий "пиловочник". Поселения на лесосеках были временными: палатки, либо легкие дощатые бараки. Все горно-добывающие предприятия, существовавшие долгие десятилетия в приенисейской зоне кряжа (золотые прииски, слюдяные рудники, пункты разработки редких и радиоактивных элементов), прекратили свою деятельность с момента ликвидации Енисейстроя (1953-55 гг.), представлявшего в этом регионе горно-геологическую службу МВД. Тайга за 15 лет основательно потеснила брошенные поселки и прочие следы цивилизации: молодые деревья росли не только на склонах карьеров и дорогах, но и в поселковых дворах. Горные предприятия остались только в восточной полосе кряжа – это комплекс золоторудных месторождений с центром в Северо-Енисейске и знаменитое Удерейское сурьмяное месторождение, щетки антимонита из которого расходились по всем музеям страны и даже за ее пределами.

Очень пострадала приенисейская зона и от начатой при Хрущеве и завершенной при Брежневе кампании ликвидации так называемых "неперспективных" деревень. Неперспективными объявлялись деревни, не способные обеспечивать нормальное состояние и развитие инфраструктуры. Вполне приличная деревня, насчитывавшая около сотни дворов, не в состоянии была "обеспечить наполняемость" школы-семилетки, а деревня в 50-60 дворов – даже начальной школы. Такие деревни подлежали ликвидации, их население вывозилось на "центральные усадьбы" соответствующих укрупненных колхозов и совхозов, при этом абсолютно добротные селения, с домами, срубленными на века из негниющей сибирской лиственницы, становились безлюдными. Мне запомнилась такая деревня Шилка, в приустьевой части одноименной речки. Аккуратная улица, красивые дома с резными наличниками, прекрасными надворными постройками – амбарами, сеновалами, хлевами... Как принято в Сибири, где лес никогда не был дефицитом, дворы были вымощены (выстланы) толстенными лиственничными плахами и укрыты сплошными тесовыми навесами, так что пройти из избы в хлев можно было, не замочив ни ног, ни головы, даже в самый сильный ливень. Огромные погреба-холодильники свидетельствовали о том, что жителям было что хранить. Прямо за деревней начинались пашни, где на заброшенных полях продолжали еще отчаянно бороться с сорняками самосевные пшеница, ячмень, овес, гречиха. Картофельные поля безнадежно заросли осотом. Чуть поодаль стояли громадные совхозные амбары под шиферной крышей, крытый ток. Тут же ржавели дюжина комбайнов и десятка два тракторов. В каждом дворе свой колодец с чистой водой. На окраине деревни стоял "здравпункт" со стационаром на десять коек, а в центре – школа, клуб и правление совхоза.

Жили люди (по нашим меркам) совсем неплохо, скорее даже – зажиточно. Во всяком случае – сытно. И, надо думать, что-то давали они и государству. Кому понадобилось ломать все это, превращать землю-кормилицу в пустыри, а уроженцев деревни отрывать от их родных мест и превратить в каких-то БОМЖей? И таких "обезлюженных" деревень в приенисейской тайге тех лет были десятки, если не сотни. Это сколько же выпало всякого на долю наших мужиков: раскулачивание, коллективизация, укрупнение колхозов и строительство "агрогородов", и, наконец, ликвидация богатейших, но, увы, "бесперспективных" (по чьему-то идиотскому мнению) деревень. Да отдали бы эти земли тем крестьянам, которые пожелали бы тогда, в личное пользование, разделили бы между ними ту технику, которую все равно побросали в тайге... Такие бы новые кулаки выросли, такие справные хозяева... Так нет же, – оторвали от земли, от корней... Старики поумирали, не выдержав очередного потрясения, мужики спились, а дети, отлученные от земли, утратили крестьянские навыки, а точнее – вовсе не приобрели их. В итоге – что имеем, то и имеем. Больно и горько было видеть это. Больно и сейчас вспоминать. Особенно на фоне всяких лицемерных рассуждений о возможности, либо невозможности частной собственности на землю. Вот она – богатейшая, но бесхозная земля, которую и покупать-то теперь едва ли кто станет!

В некоторых деревнях старики всё ж таки остались. Отказались переезжать. Большущая деревня Залив около Казачинского порога – больше сотни домов и десятка два жителей: одни старики и инвалиды. Две интересных, но, увы, умирающих деревни были в те годы и в верховьях Посольной: Казанка, основанная в начале ХХ века переселенцами поволжскими татарами, и Чистополка, построенная тогда же переселенцами чувашами. И в Казанке и в Чистополке жили в конце шестидесятых одни старики. Кормились они огородами, таежными дарами и медом: у всех были ульи, и у всех можно было купить мед по немыслимо дешевой цене. Странно, но заготовители от сельхозкооперации туда и не заглядывали, хотя дорога сохранялась в приличном состоянии. Нам, геологам, местные жители приносили мед в обмен на чай, соль... За 10 рублей с радостью отдавали полную трехлитровую банку. Для сравнения скажу, что литр молока тогда стоил в магазине копеек 50, килограмм сахара – рубль, килограмм сливочного масла – 2 рубля 50 копеек, а бутылка водки – 3 рубля.

 

ТАЙМЫРСКАЯ МОНОГРАФИЯ

В 1970 г. наша группа выступила на Ученых Советах отделения и института с обстоятельной информацией о ходе работ по изучению гранитоидов Енисейского кряжа. Это был своего рода промежуточный отчет. Мне удалось показать главное – модель "изолитогенных рядов", разработанная мною на таймырском материале, оказалась вполне приложимой и к гранитам этого региона. Я выделил и охарактеризовал здесь граниты апопелитового, апограуваккового и апобазитового рядов, а в составе Посольненского автохтонного массива были выявлены полосы "лепидомелан-магнетитовых гранито-гнейсов", переходивших по простиранию в пачки джеспелитоидов, что позволяло наметить здесь экзотический "аподжеспилитовый ряд". Библиографические поиски показали, что в конце пятидесятых годов Г. Н. Вертушковым были описаны аналогичные проявления гранитизации железистых кварцитов на Урале (Уфалейский массив), а Я. Н. Белевцевым – в породах криворожской серии Украинского щита, что подтверждало обоснованность выделения соответствующего ряда.

Информация была принята благожелательно, и В. С. Сурков вернулся к вопросу о подготовке докторской. Тогда существовала такая форма повышения квалификации, как перевод в творческий отпуск сроком до двух лет, для подготовки диссертации. Правда, чтобы получить его, нужно было показать, что материал собран, и более чем на половину обработан, а главное – есть основная концепция будущей диссертации.

Я понимал, что Таймырский материал у меня отличный, что он удачно дополняется данными по Енисейскому кряжу. Литературный поиск дал мне примеры аналогичных гранитоидных рядов в других подвижных поясах Мира, причем не только докембрийских. Структура работы была для меня ясна, как и ее основное содержание, однако было одно большое "НО". Концепция изолитогенных рядов, составлявшая главный предмет защиты, почти не была отражена в печати, а сам этот термин вообще фигурировал только в рукописном отчете. Поэтому я подал заявление лишь на годичный отпуск с целью подготовки монографии, а также серии статей и докладов. Без этого о защите и думать было нечего. Виктор Семенович согласился, тем более что планируемая монография и должна была стать основой докторской. Вот она лежит передо мной: "Генетические гранитоидные ряды докембрия Таймыра: метаморфизм, ультраметаморфизм, гранитообразование". Издана в 1972 году, причем подписана к печати (я только сейчас обратил на это внимание!) 5 июня 1972 года – не просто в мой день рождения, а в день моего сорокалетия!.. Господи, как же давно это было!

Что ж, эта монография представляла весомую заявку на достаточно оригинальную петрогенетическую концепцию. Она раскрывала все главные положения будущей диссертации. Воспользовавшись очередным региональным (Сибирским) совещанием по гранитоидному магматизму, я подарил по экземпляру этой книги всем ведущим петрографам Сибири, а также геологам, уделявшим в своих исследованиях особое внимание гранитоидам, их тектонической позиции и проблемам их происхождения. Многие из них были членами докторского совета, в котором я хотел защищаться. Часть книг я разослал своим коллегам почтой. Я знал, что проблемам литологии докембрия, и в частности – реконструкции первичной природы метаморфических пород, много внимания уделял в своих исследованиях на Кольском полуострове и севере Карелии академик А. В. Сидоренко, возглавлявший длительное время Кольский филиал АН СССР. К тому времени он оставил этот пост, и уже лет пять был Министром геологии СССР. Круг его обязанностей резко возрос, и времени на науку оставалось совсем мало, но все же я послал ему свою книгу. В сопроводительном письме, я особо отметил, что его исследования в области палеолитологии докембрия служили мне поддержкой при проведении аналогичных работ на Таймыре. Особенности геологического строения Таймыра позволили мне пойти дальше – попытаться распространить принципы палеолитологических реконструкций на ультраметаморфические комплексы. Все это изложено в монографии, которую я с глубоким уважением посылаю ему, как первопроходцу в изучении литологии докембрия.

Выполнив этот акт вежливости, я и думать забыл о своем письме, понимая, что министру такой громадной страны с лихвой хватает иных забот и проблем. Однако, Александр Васильевич, ставший волею судьбы министром (и, видит Бог, очень толковым!), не забывал о своей науке, о своих исследованиях, и каким-то непостижимым образом находил силы и время для поддержания активного участия в научной жизни. Он регулярно (раз в два месяца) проводил заседания совета по литологии докембрия, где он не только председательствовал, но и самым непринужденным образом общался со всеми участниками, что позволяло ему быть в курсе всех новейших достижений в этой области. Он вполне серьезно руководил лабораторией литологии древних осадочных и вулканических комплексов в ГИНе – Геологическом институте Академии наук, появляясь там не реже двух раз в месяц. Наконец, Александр Васильевич отнюдь не формально участвовал в работе всех крупных совещаний всесоюзного и международного уровней – петрографических, литологических, металлогенических. Как он находил для этого силы и время – не знаю, и до сих пор не понимаю, но находил!

Все это я узнал, однако, позже, тогда же я был изумлен, когда в адрес нашего института пришел на мое имя конверт с надпечаткой "Министерство геологии СССР". В конверте на личном бланке А. В.Сидоренко было написанное от руки небольшое, но очень важное для меня письмо:

Уважаемый т. Махлаев Л. В.

Благодарю за Вашу книгу "Генетические гранитоидные ряды докембрия Таймыра". Материал очень интересный, особенно меня интересуют вопросы связи метаморфизма с первичным исходным составом пород. Если у Вас есть что-либо на эту тему для публикации в Докладах АН СССР или Сов. Геологии, присылайте. В Вашем письме ... поднято много интересных тем.

Желаю Вам успехов в работе.

9/I-73. А. Сидоренко

Этому письму предшествовали, однако, и другие важные для меня события. В Москве на Всесоюзном тектоническом совещании я встретился с академиком Ю. А. Косыгиным, которого хорошо знал по Новосибирску. Он весьма тепло отозвался о моей книге, сказав, что необходимо без проволочек писать на ее основе докторскую диссертацию: «Считайте, что мой голос Вы уже имеете. Думаю, что Вас поддержат и мои ближайшие коллеги К. В. Боголепов, А. К. Башарин, С. А. Соловьев».

В конце 1972 года на совещании по специфике докембрийского магматизма в Ленинграде я познакомился с украинским геологом, сотрудником Института геохимии и физики минералов Украинской академии наук И. Б. Щербаковым. Я знал, что он совершенно независимо от меня выявил и описал ряд аналогичных признаков наследования ультраметаморфическими гранитами Украины особенностей состава исходных пород. Во многих аспектах результаты наших исследований полностью соответствовали друг другу. В своей монографии я писал, что биотиты гранитоидов апобазитового изолитогенного ряда содержат меньше 16% Al₂O₃, тогда как биотиты в гранитах апопелитового ряда содержат более 17,5% глинозема. Такие же значения приводились в статье И. Б. Щербакова "Об унаследованном характере состава биотитов гранитоидов и его петрогенетическом значении", опубликованной в Геологическом журнале АН УССР за год до выхода в свет моей монографии. В доказательство того, что я не "списал" это у Игоря Борисовича, я мог сказать лишь, что в монографию мои данные перекочевали из нашего отчета, защищенного аж в 1968 году. Сначала моя книга огорчила Игоря Борисовича: «Вот, думал, что нащупал интереснейшие закономерности. Готовлю монографию, она вот-вот выйдет, а оказывается это уже сделано другим!». Я сказал ему, что не горевать надо, а радоваться. Ну не могли два человека додуматься (независимо друг от друга!) до одной и той же глупости. Глупость слишком многогранна. Так что, если мы получили в итоге одно и то же, то, скорее всего, оба мы правы! Совпадение результатов независимых исследований – это хороший критерий их истинности! Я рад, что у меня появился единомышленник в Киеве, и я убежден, что, подумав, он разделит мою радость. Главное в том, что мы увидели и поняли это явление раньше других петрографов!

Таким образом, первая реакция на монографию укрепила меня в намерении защищаться. У монографии было, правда, два автора – я и Н. И. Коробова. Наташа написала хоть и небольшой, но очень важный для понимания ситуации раздел о региональном метаморфизме объемом 35 страниц, однако основной объем книги (120 страниц) составили мои главы. Тем не менее, двойное авторство не позволяло представлять к защите саму монографию, нужно было писать на ее основе новую, сугубо личную работу, за что я и взялся. Название определилось без особых проблем: "Докембрийская гранитная серия Таймыра и изолитогенные ряды в ее составе". Через год после выхода монографии работа была готова, прошла необходимую предварительную апробацию, и на конец мая 1974 года была назначена ее защита в родном уже для меня Новосибирском диссертационном совете.

 

 

Я ПОНИМАЮ, ЧТО Я НЕ ФЕРСМАН,

НО И ВЫ, СОГЛАСИТЕСЬ, НЕ СЕРГЕЙ МИРОНОВИЧ

(В.И.Долгих и организация сектора Таймыра)