ДАЛЕКОЕ ЛЕТО 1961.

(ищу алмазы)

 

Однако, до осени 1961 года прошел еще полевой сезон, насыщенный и интересный, едва не изменивший мои планы. Далекое лето 1961. Я уже сказал, что за время своего лечения потерял место в Таймырской экспедиции. Мне предложили должность главного геолога в Далбыхской съемочной партии Котуй-Муруктинской экспедиции. Эта экспедиция, как и Таймырская, базировалась в Хатанге, но полевые работы котуйчане проводили не на Таймырском полуострове, а к югу от Хатангского залива на северо-западе Сибирской платформы. В предстоящем сезоне они должны были заснять 4 стандартных двухсоттысячных листа на Маймеча-Котуйском водоразделе. Лист Далбыхской партии охватывал левобережье Котуя в пределах бассейна реки Крестях. У восточной границы планшета располагалась довольно крупная (километра два в поперечнике) щелочная интрузия Далбыха, сложенная нефелиновыми сиенитами и мельтейгитами, а также несколько малых штоков и даек того же триасового щелочного комплекса. В целом ситуация была достаточно проста. Свиты, как некогда на Арга-Сале, легко различались литологическими особенностями, опорные разрезы были незадолго до того детально описаны весьма авторитетными геологами Р. Ф. Соболевской, А. Л. Гроздиловым, В. Я. Кабаньковым, а магматические образования охарактеризованы такими специалистами, как Л. С. Егоров, Е. Л. Бутакова, Т. Л. Гольдбурт, К. М. Шихорина. Руководил экспедицией В. Ф. Мотычко – очень грамотный, опытный геолог и весьма педантичный начальник. Я усиленно изучал работы предшествующих исследователей и основательно знакомился с коллекциями щелочных пород, до того мне совершенно не знакомых, если не считать занятий в университете. Когда до выезда в поле осталось всего-то 2-3 недели, меня неожиданно вызвал М. И. Рабкин – заведующий отделом твердых полезных ископаемых, в который структурно входила наша экспедиция.

Михаил Израилевич сказал, что нашей партии дается дополнительное задание: провести поиски кимберлитовых тел в истоках реки Далбыха, на территории, непосредственно прилегавшей к нашему планшету, к его юго-западному углу. Дело в том, что из печати только что вышел очередной сборник трудов нашего института, в котором опубликована небольшая статья минералога М. И. Хотиной о находке в шлиховых пробах из аллювия Далбыхи зерен пиропа: красного граната, характерного для алмазсодержащих пород – кимберлитов. Она полагает, что источником этих зерен является неизвестная кимберлитовая трубка, находящаяся где-то в истоках Далбыхи. Мы обязаны проверить это предположение. От вашей территории до истоков Далбыхи рукой подать, так что кому же еще заняться этой проверкой? Надо выкроить несколько дней для контрольного маршрута. Скорее всего, ничего никуаких кимберлитов там нет, поскольку на Далбыхском водоразделе полно древних ледниковых отложений, которые в изобилии содержат минералы из метаморфических пород Анабарского щита, включая и высокопиропистые гранаты гранулитовой фации. Наверно их Марина Ильинична приняла за кимберлитовые пиропы. Вот вам и надо решить эту задачу. Опыт у Вас есть, Вы работали в экспедиции, специализировавшейся на поисках алмазов, дипломную работу писали по породам гранулитовой фации. Словом, петрограф Вы грамотный – Вам и карты в руки. Есть у Вас и еще один плюс – Вы никогда прежде не работали на Котуе, так что у Вас нет собственных представлений о геологии региона, а значит – нет и предубеждений. Найдете кимберлиты – прекрасно, не найдете – ничего страшного. В любом случае вопрос будет решен. Желаю удачи!

Первое, что я сделал после этих отеческих наставлений, – прочитал ту самую Маринину статью, из-за которой и загорелся весь сыр-бор. Помимо пиропа в нескольких шлихах она обнаружила и хромдиопсид, а этот минерал в метаморфических породах не встречается, но зато для кимберлитов очень характерен. Поразмыслив, я пошел к Марине. Она показала мне препараты, в которых был не только хромдиопсид, но и хромсодержащий пироп, отличающийся дихроичностью, то есть способностью менять окраску, в зависимости от условий освещенности: от лилово-красной до изумрудно-зеленой. Такой пироп встречается только в кимберлитах.

Просмотр публикаций и фондовых материалов тоже показал, что этот район никак нельзя относить к бесперспективным. Первые предположения об алмазоносности бассейна Хатанги и Котуя были высказаны еще в тридцатых годах ХХ века молодым минералогом В. С. Соболевым, ставшим впоследствии известным академиком. Основанием для его заключений послужила петрохимическая и петрографическая близость пород некоторых котуйских галек южноафриканским кимберлитам и родственным им породам – слюдяным лимбургитам, грикваитам. Постановке поисков помешала начавшаяся в 1941 году война, однако, публикации Соболева не остались незамеченными. Они нашли отражение даже в художественной литературе, послужив основой сюжета одного из ранних рассказов И.А.Ефремова «Алмазная труба», главный герой которого открывает первую в СССР кимберлитовую трубку в 1941 году, причем как раз в бассейне Котуя, в долине его притока Мойеро.

Сразу после окончания войны трест «Арктикразведка» взялся за эту проблему. Поскольку тогда ничего еще не знали о минералах-спутниках алмаза, а потому концепции «пироповой шлиховой съемки», предложенной разработанной А. А. Кухаренко не было еще и в зародыше, месторождения алмаза искали по ореолам рассеяния самого этого минерала: главным методом было опробование аллювия непосредственно на алмазы. Хотя такое опробование и называлось «мелкообъемным», трудоемкость его была очень велика. В каждой изучаемой точке промывалось несколько десятков кубов рыхлых отложений. В итоге этих поисков в трех точках в бассейнах Котуя и Маймечи были найдены единичные кристаллы алмаза. Дальнейшим исследованиям помешало открытие в Якутии сначала россыпных, а затем и коренных месторождений. Все средства и силы были брошены туда.

Такова была ситуация, сложившаяся перед нашим выездом. У меня не осталось сомнений в Марининой правоте. Я твердо поверил, что кимберлиты там есть, и их можно и нужно найти. Но как? Обычный маршрут вряд ли что даст. Площадь, с которой могли поступать пиропы в этот участок русла Далбыхи, превышала 200 км². Территория эта уже закартирована в двухсоттысячном масштабе, и никакой трубки найдено не было. Что должен сделать я, чтобы превзойти предшественников? У меня есть, конечно, один плюс – я знаю, что трубка там есть, а они этого не знали. И все же одного этого мало. Надо придумать что-то еще. Я остановился на детальном повторном шлиховании. Нужно начать с места наибольшего содержания пиропов в шлихе и тщательно отшлиховать все косы вверх по течению. Было найдено всего 12 зернышек пиропа, в пяти шлихах: в первом – одно, в 500 метрах выше – еще одно, потом два, еще два и, наконец, в пятом шлихе, самом верхнем по течению, – шесть(!) зерен. Вот от этой точки надо будет брать шлихи через каждые 50 метров, и даже чаще, обследуя не только все притоки Далбыхи, но и все пересыхающие ручейки, ложки и промоины. Дело осложнялось тем, что в нашей партии не было минералога, который мог бы сразу определить состав шлиха, а главное – точно диагностировать пиропы, надежно отбраковав метаморфогенные пиропоальмандины, в изобилии поступавшие с продуктами размыва анабарских гнейсов и сланцев. Содержание пиропоальмандинов в тех самых далбыхских шлихах измерялось не единичными зернами, а многими граммами, а потому выявить и отобрать редкие истинные пиропы в этом изобилии пиропистых гранатов мог только достаточно опытный специалист. Вообще-то все шлихи, отобранные нами в процессе съемки, планировалось отвезти в Ленинград и изучать их уже зимой, в специализированной лаборатории института, где ошибки исключались. Но для далбыхских шлихов это не годилось, поскольку трубку надо было найти непосредственно в процессе полевых работ, не откладывая решение проблемы еще на год! Везти ради этого минералога с собой и оборудовать для него пусть даже простейшую полевую лабораторию? Но деньги для этого пришлось бы выкраивать из средств, выделенных на организацию и проведение съемки, то есть – в ущерб основной нашей задаче. Положение было не просто тяжелое, но почти безвыходное!

После перебора многочисленных вариантов, которые все оказались неприемлемыми, я обратился за помощью к институтским алмазникам – руководству той самой Оленекской (Яралинской) экспедиции, в которой некогда начиналась моя съемочная работа. Я изложил суть дела и попросил выделить мне на лето толкового рабочего-шлиховика, с наметанным глазом, который знал бы пиропы и другие шлиховые спутники алмазов не хуже специалиста минералога. Ефим Яковлевич предложил мне взять на работу одного питерского «бича», постоянного грузчика кондитерской фабрики имени Самойловой («Самойловки»), уже упоминавшейся мною, Колю Чугунова, который уже сезонов 10 выезжал в поле с алмазниками, став за это время шлиховиком-виртуозом. Почему они так щедро отдают его мне? Ну, во-первых, действительно хотят помочь, а во-вторых, – есть у Коли один крупный недостаток: пьет он много, порой сверх всякой меры.

Нашел я Чугунова на той самой «Самойловке». Стал он на многие годы моим постоянным и верным экспедиционным спутником, даже другом, несмотря на разницу в возрасте и уровне образования. Называть его Колей по началу было просто невозможно: язык не поворачивался. Я был почти пацан (до 30 еще не дотянул), а он был зрелым мужиком, прошедшим воину от самого начала до победы, завершившим ее в Венгрии старшиной роты связи, а старшина, как известно, «главнее генерала»! Словом, это был Николай Михайлович, но он упорно требовал, чтобы я звал его Колей. Меня же он называл «Василичем», но обращался ко мне при этом на ты. После войны он пришел работать на ЛОМО, где стал вскоре оптиком-шлифовальщиком VII (высшего!) разряда, изготовлявшим призмы эллиптической кривизны для прецизионных спектрографов. Тяжелая травма вывела его из строя. Лишившись любимой (и весьма высоко оплачиваемой) работы, он стал «заливать горе», и в итоге спился. Кто-то из бичей сосватал его на лето рабочим в алмазную экспедицию. Тренированный глаз и на редкость чуткие руки мастера-оптика позволили ему быстро освоить мастерство промывальщика и стать лучшим шлиховиком в экспедиции. В короткий срок он постиг все экспедиционные премудрости, а позже многому научил меня. У него я научился сооружать печи-норы для выпечки хлеба, ловить громадных (в рост человека) тайменей на самодельную блесну из обычной ложки, ставить сети, коптить и вялить мясо и рыбу. Он научил меня подбирать истинно «партизанские» площадки для приема легких самолетов на колесах и многому другому. Он научил меня не суетиться без нужды. И по сию пору, когда что-то толкает меня на необдуманный поступок, во мне предупреждающе звучит Колин голос, повторяющий его любимую поговорку: «Не спеши слепая в баню – поспеешь, ошпаришься!». Но вернемся к «нашим алмазам».

В начале лета мы были в Хатанге, откуда на лыжной Аннушке забрались на свой участок на Котуе. Как только сошел снег мы начали съемку. Попутно я смотрел, как у Николая Михайловича получается со шлихами. Я убедился, что моет он классно, а минералы, свойственные этому региону, определяет в лотке безошибочно. Когда мы подошли к юго-западному углу планшета, откуда до истоков Далбыхи оставались считанные километры, я обстоятельно растолковал ему (к тому времени уже Коле) суть задачи. Проговорив целый вечер, мы остановились на простейшем варианте. Я, Коля и один рабочий отправляемся в долину Далбыхи с одноместной палаткой-памиркой, спальным мешком. Недельным запасом еды и ружьишком, чтобы Коля мог пополнять свой стол, и сам не стал бы добычей крупных хищников. Прихватили мы и небольшую рацию «Недра», прообраз нынешнего «Карата». Пришли, выбрали место, помогли Коле поставить палатку, и оставили его одного. Далее он должен был двигаться вверх по Далбыхе, промывая шлихи через каждые сто метров. Вечерами по рации он должен был отчитываться об итогах каждого дня.

Первые два вечера информация была предельно краткой: «Пусто!». На третий день в двух шлихах попало по одному знаку. Еще через день он сказал, что в каждом шлихе есть пиропы, знаков по 10, и не мешало бы мне самому посмотреть и посоветоваться. Я пришел. Это было на шестой день Колиного маршрута. Он гордо выложил десяток пакетиков из кальки, в каждом из которых было по дюжине крохотных красных зернышек. Пиропы ли? Пришлось поверить Коле. Других данных у меня все равно не было… И тут Коля сказал самое главное:

- Василич, а сегодня пиропы-то пропали!

- Как пропали?

- Да так. И последних шлихах густо пошли, уже без счета. И крупные – как гречневая крупа. И вдруг, как отрезало – нет больше, и все тут!

Это было здорово. Мы оба понимали, как это важно: Коля шел вверх по реке, до истока оставалось чуть больше двух километров, а пиропов больше нет. Значит, верхнюю часть водосбора можно исключить, ничего «пиропоносного» там не размывается. Нужно шлиховать склоны – трубка где-то рядом!

Я вернулся в наш лагерь и срочно связался по рации с руководством экспедиции в Хатанге. Тут же меня освободили от дальнейших съемочных маршрутов, сформировав отдельный поисковый отряд, в который вошли, кроме меня и Коли, молодой рабочий Слава Щеголев, ответственный за лагерный быт, и милая девушка-коллектор Нина Володкевич. Оба они были, кстати, детьми того самого сестрорецкого мастера-оружейника, Константина Петровича Щеголева, у которого мы с Наташей снимали когда-то комнату в начале нашей семейной жизни. Нина к тому времени уже вышла замуж, но решилась-таки, с согласия мужа, посмотреть, что же такое представляет собой экспедиционная жизнь, а Слава только что кончил техникум, и у него оставалось несколько месяцев до призыва в армию. Мы загрузили необходимым снаряжением дюжину оленей и отправились к Коле. У самого верхнего по течению лесочка (последнего перед водораздельной тундрой) мы поставили пару палаток, соорудили приличную антенну для рации, отпустили оленеводов с оленями в базовый лагерь партии, а сами остались искать свою трубку – ловить за хвост удачу!

К нашему приходу Коля уже успел установить, что левый склон долины чист, зато делювий правого склона напичкан пиропами. Коля прошел по этому склону серию закопушек вдоль линии, параллельной руслу Далбыхи примерно в 200 метрах от нее: 12 небольших ямок, выкопанных метрах в 200 друг от друга. В крайних из них пиропов почти не было, но в шлихах, отобранных с четвертой по десятую закопушки, их было очень много. Два дня я бегал как заяц по склону долины несколько выше Колиного профиля, обстукивая каждый камень. Увы, всюду только окремнелые кындынские доломиты да долериты трапповой формации. Коля тем временем прошел и отшлиховал второй профиль, в 200 метрах выше первого. Крайние шлихи этого профиля тоже были без пиропов, но главное – зона пиропоносных шлихов стала почти на 400 метров короче. Коля сказал: «Вот так я и пойду, профиль за профилем, пока не выйду на трубку!». А я сразу вспомнил рассказ Джека Лондона «Золотой каньон». Герой этого рассказа, старатель-одиночка, именно так искал золотоносную жилу. Сначала шел вверх по ручью, пока золото в шлихах не исчезло. Затем он вышел на склоны: один склон оказался пустым, а другой – с золотом. На склоне с золотом он прошел серии закопушек по одному профилю, второму, третьему. Каждый новый профиль становился короче, потому что закопушек с золотом в нем оказывалось все меньше. Как пишет Джек Лондон, если соединить конечные точки с золотом на этих профилях друг с другом, то с каждым новым профилем все отчетливее прорисовывается опрокинутая буква “V”. Там, где стороны этой буквы сходятся, как раз и должно находиться то, что “засорило” долину и склон золотом, там и должна быть золотоносная жила!

Коля этого рассказа не читал, как не читал он и учебников, где этот метод поисков тоже изложен, хотя и не столь поэтично. Он просто изобрел его сам. Я оглядел склон. Буква “V”, хоть и не четко, но уже наметилась первыми профилями. Мысленно продолжив боковые линии до их вероятного пересечения, я прикинул положение источника сноса. Оставив Колю на третьем профиле, я пошел вверх по склону. Второй километр, третий… До водораздельного плато осталось метров триста. Уклон стал совсем незаметным. Поверхность сплошь покрыта глыбовыми развалами кындынских доломитов. И вдруг у самой бровки склона глыбы доломита «расступились», и между ними показалась громадная «проплешина» размером в несколько футбольных полей, покрытая травой и ягелем. Среди травы четко выделялись плоские оголенные бугорки, диаметром около полутора метров каждый, сложенные чистой голубоватой глиной – типичные мерзлотные медальоны. За неделю до этого прошел сильный дождь, а потом установилась солнечная погода. Поверхность медальонов была гладкой, отмытой. На подсохшей синей корочке что- то блестело. Я опустился на колени. Прямо на глине лежали чистенькие, умытые дождем и обсушенные солнцем зернышки зеленого оливина, подобные осколкам бутылочного стекла, и тут же среди них сверкали кроваво-красные пиропы. Я слепил из этой глины комок величиной с футбольный мяч и пошел к Коле. Он мыл очередной шлих. Я протянул свой комок и сказал: «Кончишь – отмой это!». Из лотка пошла голубая муть, а когда вода стала чистой, на его дне заблестела груда черных, зеленых и красных зернышек. Коля внимательно рассмотрел их.

- Где взял, Василич?

- Наверху, километра три отсюда.

- Поздравляю. Типичный трубочный шлих. Такое можно взять только на самой трубке. Пошли, посмотрим!

И мы опять пошли наверх, на поляну. Отобрал он еще несколько комков глины в разных частях проплешины, а я, ползая на коленях, упорно искал на поверхности медальонов осколки не минералов, а горных пород, причем пород, отличающихся от надоевших доломитов и долеритов. В конце концов, я все же нашел три подозрительных камушка – каждый не больше грецкого ореха. Это были явные обломки какой-то брекчии: белые осколочки карбонатных пород сцементированы темной зеленоватой массой. Коля, промыв новые комки глины, убедился, что и эти шлихи сложены пиропом, оливином и ильменитом. Вечерний срок связи с Хатангой мы уже пропустили, надо было ждать утра и обдумывать, что же сказать.

Сидя у костра после вечернего чая, я все вертел в руках те три «орешка», которые нашел на глинистых медальонах. Меня очень заинтересовала зеленая «бородавка» на поверхности одного из них. Я поскоблил ее ножом, и не поверил своим глазам: в свете костра из под зеленой оболочки проглянуло прозрачное темно-вишневое зерно. Пироп? Ночей в этих широтах в августе почти еще нет. Чуть просветлели сумерки, мы все стали разглядывать этот камешек. Сомнений не было – в зеленом, видимо актинолитовом, чехле покоилось пироповое ядро. Я отогнал последние сомнения и набросал текст радиограммы: «Искомое найдено, уточняем размеры. Прошу прислать геофизиков с магнитометром, минералога, а также инструменты для проходки шурфов». Через пару часов радиограмма ушла в эфир, а мы с Колей опять отправились на трубку. Мы были настолько уверены, что Коля вырубил солидное бревнышко, сделал на нем затес и собственноручно написал простым карандашом, чтобы не смыл случайный дождь:

Трубка «Красноярская».