Тема «Зарубежные научные школы

Будем РАы видеть вас снова!

~☼~АЮБОВАН~☼~

 

День 01	DAMBULLA	KASSAPA LION
День 02	DAMBULLA	KASSAPA LION
День 03	KANDY	HILL TOP
День 04	KANDY	HILL TOP
День 05	NUWARAELIYA	THE ROCK
День 06	YALA	HOTEL CHANDRIKA
День 07	TANGALLA	MOONSTONE VILLA
День 08	TANGALLA	MOONSTONE VILLA
День 09	TANGALLA	MOONSTONE VILLA
День 10	MIRISSA	SILAN MO
День 11	MIRISSA	SILAN MO
День 12	MIRISSA	SILAN MO
День 13	MOUNT LAVINIA	BERJAYA HOTEL
День 14	MOUNT LAVINIA	BERJAYA HOTEL

 

в социально-экономической географии»

Цель настоящей лекции – представить географию не как своего рода удельное княжество, живущее по своим законам и мало зависящее от соседей, а как одну из областей огромной и прекрасной страны, именуемой Наукой, имеющую ярко выраженную региональную специфику, проявляющуюся, однако, в пределах законов и традиций, общих для всей этой страны.

Соответственно, развитие географии во всей её многогранности во многом отражает общие для науки закономерности, которые проявляются и в формировании научных школ. Научные школы мы будем понимать предельно широко, как научные направления, а не как группу учеников и последователей выдающегося учёного – создателя школы.

Развитие науки обычно трактуют либо с экстерналистских позиций, либо с интерналистских.

В первом случае предполагается, что потребности общества выступают «драйверами» научного прогресса, во втором, – что развитие науки подчиняется её собственной логике.

Несмотря на то, что первая точка зрения интуитивно представляется значительно более правильной, в реальности описать развитие науки на основе одной лишьэкстерналистской концепции никогда не удавалось.

Ещё в 60-е гг. ХХ в. каждый любознательный школьник знал, что человечество стоит на пороге овладения энергией термоядерного синтеза (см. прекрасный фильм М. Ромма «Девять дней одного года», 1962), неисчерпаемой и безопасной. За полвека этот порог, однако, так и не был преодолён и промышленное производство электроэнергии на основе термоядерного синтеза ожидается только к середине XXI в.

Не вполне соответствует фактам из области истории науки, давней и недавней, и интерналистская концепция. 60-е – 70-е гг. ХХ в. были периодом количественной и теоретической революций в географии, периодом «бури и натиска», когда бурное распространение математических методов и существенный прогресс в теоретизации нашей науки породили надежду создать теоретическую географию по образу и подобию теоретической физики.

Увы, становление географии как фундаментальной науки, вскрывающей глубинные черты мироздания, подобно физике, химии, биологии, очень сильно затянулось. 80-е гг. ознаменовались разочарованием в идеалах количественной и теоретической революций, а последующие десятилетия стали временем серьезного отката назад в теоретических представлениях.

Сейчас география в своих теоретических конструкциях примерно на том уровне, на котором была три десятилетия назад.

Соответственно, эволюцию науки следует рассматривать как результат сложного взаимодействия внутренней логики её развития и общественных потребностей при громадной роли субъективного фактора, проявляющегося и в том, и в другом.

В первом случае, – в виде прорывов, осуществляемых выдающимися учеными, во втором, – в форме политических и управленческих решений, оказывающих на развитие науки самое непосредственное влияние.

Именно в результате взаимодействия внешних и внутренних факторов формируются научные программы, т.е. формулируются те задачи, над которыми будут работать исследователи в предстоящие годы и десятилетия, а также критерии успеха, позволяющие оценить результаты, полученные каждым конкретным учёным. Подобными критериями руководствуются учёные, оценивая статьи или диссертации, доклады на семинарах или защитах дипломных работ.

Сами научные программы бывают двух типов: исследовательские и коллекторские.

В рамках первых - добываются новые результаты, в рамках вторых - они обобщаются.

Типичный пример реализации программ первого типа – полевые исследования на ледниках. Любой учебник может служить примером коллекторской программы. Программы обоих типов не могут существовать друг без друга: очевидно, что в любой науке надо обобщать полученные результаты, подобно тому, как собранные в ходе экспедиционных работ результаты полевых исследований подвергаются камеральной обработке и обобщению: составляются карты, пишутся отчеты, делаются прогнозы и т.п.

Но если и исследовательские, и коллекторские программы мы находим в любой науке, то сочетание их может быть совершенно различным. Физика – типичный пример науки с преобладанием исследовательских программ, экология – с преобладанием коллекторских.

Более того, в своё время философы науки, да и сами экологи, например, автор фундаментальной монографии «Экология» в двух томах Юджин Одум (1913-2002), полагали, что экология только обобщает данные, добытые другими науками. Можно, к примеру, считать, что первый экологический эксперимент поставил Роберт Бойль (1627-1691). Поместив мышь под стеклянный колпак и откачав из-под него воздух, он установил, что мышь без воздуха жить не может.

Не следует использовать преобладание исследовательских или коллекторских программ для подразделения наук на науки первого и второго сорта, хотя не лишенный некоторого высокомерия Эрнст Резерфорд (1871-1937), один из основоположников ядерной физики, и подразделял все науки на две категории: физику и коллекционирование марок.

Преобладание программ того или иного типа связано не с умственными способностями учёных, талантливых в первом случае и посредственных во втором, а с характером стоящих перед ними задач. Громадные успехи физики как науки связаны с тем, что физики отбирают для работы только те задачи, которые могут решить своими эффективными методами. Они работают с искусственно созданными объектами, с установками, специально разработанными для проведения данного эксперимента. Когда же им приходится работать с естественными объектами, например, при изучении атмосферных процессов, то успехи их куда скромнее, что каждый знает по точности прогнозов погоды.

Представители же наук с преобладанием коллекторских программ подобны врачам, вынужденным лечить абсолютно всех пациентов, совершенно безотносительно к тому, насколько они в силах им помочь. Сам по себе вопрос «Кто почтенней – биолог или врач?» следует считать некорректным.

Если на противоположных краях спектра наук расположены физика и экология, то где следует поместить географию? Интуитивно хочется расположить её поближе к экологии, но это будет правильно в отношении далеко не всех исследований, причем даже для XIX в.

При этом границы самой географии существенно изменялись во времени, как меняются границы страны. Если мы пишем историю народов России, то должны ли мы рассматривать те народы, которые не входили в неё в относительно недавнем прошлом, а также те, которые входили в прошлом, но не входят сейчас? Обычно вопрос в первом случае решается положительно, а во втором – отрицательно.

Вполне естественно подобным образом поступить и с географическими школами – относить к географии те школы, которые входят в современные границы нашей науки, безотносительно к тому, считали ли себя географами принадлежавшие к ним учёные. Так, классик почвоведения и фактически создатель этой науки Василий Васильевич Докучаев (1846-1903) считал, что почвоведение не имеет ничего общего с расползающейся во все стороны географией.

Мы говорили о том, что научная школа складывается благодаря научной программе, исследовательской или коллекторской. Однако выдвижение такой программы – необходимое, но недостаточное условие для формирования школы. Очень важны субъективные факторы – наличие учеников и последователей у создателя школы, которым он передает неявное знание, тот опыт исследовательской работы, который не почерпнуть из книг. Невозможно стать хирургом, только добросовестно проштудировав учебники хирургии, невозможно только по книгам и научиться работать в лаборатории или в экспедиции.

Великий немецкий географ Карл Риттер (1779-1859) сформулировал ещё в 20-е годы XIX в. блистательную исследовательскую программу, которая должна была дополнить абсолютно доминировавшую тогда коллекторскую программу, программу чисто описательной географии. Риттер с горечью констатировал, что география представляет собой нудный перечень всевозможных сведений о земной поверхности, в высшей степени трудный для запоминания. В этом она очень отстала от своих сестёр, - наук естественных, куда больше преуспевших в выявлении законов и закономерностей.

Риттер предложил сделать упор на морфологию, количественный анализ форм географических объектов, который позволит анализировать и другие их свойства, подобно тому, как форма биологических организмов может многое сказать и об их физиологии.

Увы, программа Риттера осуществлена лишь в незначительной мере даже почти через два столетия. Она не привела к формированию научной школы, поскольку требовала не последователей, а гигантов.

Попытки выдвижения исследовательской программы в географии предпринимались XIX в. и после Риттера, как в Германии, так и во Франции. В последней, Леон Лаланн (1811-1892), - инженер-путеец и организатор компании парижских омнибусов, -сформулировал интересные закономерности эволюции транспортных сетей, но это направление получило дальнейшие развитие только во второй половине ХХ в.

Лаланн с горечью писал в конце жизни, что геометры не интересуются его исследованиями потому, что принципы, на которых они основаны, слишком просты, а географы не интересуются потому, что они не геометры.

Географы того времени действительно занимались по преимуществу «коллекционированием марок», а общество не предъявляло запроса на исследование закономерностей эволюции транспортных сетей, поскольку считалось, что и так ясно, где надо строить дороги, учёные и инженеры должны ответить на вопрос «как?».

Мощными научными школами, сформировавшимися к концу XIX в., стали немецкая антропогеография Фридриха Ратцеля (1844-1904) и во многом близкая к ней французская школа географии человека Поля Видаль де ля Бля (а?)ша (1845-1918), причем для обеих школ были характерны преобладание коллекторских программ и ярко выраженный экстерналистский характер развития – они с очевидностью отвечали на общественные запросы, а их лидеры, либо их последователи, энергично стремились служить государству, в отличие от Риттера, ставившего перед собой чисто научные задачи.

Обе школы унаследовали от Риттера географический детерминизм, но глубоко переосмыслили его, причем особенно преуспела в этом французская школа географии человека.

Именно ей мы обязаны географическим поссибилизмом, пониманием того, что природно-географические условия оказывают огромное влияние на развитие обществ, но не предопределяют ни направление развития, ни его уровень.

(Если) Основоположник географического детерминизма Шарль-Луи де Монтескьё (1679-1755) стремился вывести из климата различия в характерах народов. Школа географии человека, имевшая тесные связи с историей, придавала огромное значение творчеству во взаимодействии человеческих обществ с окружающей средой, подчеркивала возможность разных ответов на одни и те же воздействия и, соответственно, возможность формирования совершенно различных культурных ландшафтов в сходных природных условиях.

Если французская школа географии человека сыграла выдающуюся роль в формировании и распространении географического поссибилизма как основы мировоззрения многих поколений исследователей, то немецкая антропогеография сформировала получившие дальнейшее развитие во многих близких и далёких странах представление о государстве как о своего рода биосоциальном организме.

Включение территории в социум и рассмотрение её как условия и результата исторического процесса нельзя считать достижением только немецкой антропогеографии, но именно немецкие географы добились на этом пути наиболее выдающихся результатов.

Эти результаты использовались и в политических целях. Например, для обоснования необходимости для Германии расширения «жизненного пространства». Именно Ратцеля почитают отцом геополитики, хотя сам он никогда не употреблял этого термина и писал только о политической географии, причем много и глубоко.

Научная программа, ставшая стержнем для этой школы, оказалась исключительно широкой и плодотворной.

Она не только стимулировала исследования природно-общественного взаимодействия в самых различных масштабах. Пронизывающий её естественнонаучный подход делал идеалом исследования выявление объективных закономерностей, побуждал исследователей к установлению причинно-следственных связей.

Великие мысли Ратцеля о взаимосвязи плотности населения и исторического прогресса народов намного опередили время. Они и сейчас вдохновляют географов и представителей смежных наук.

Пророческими следует считать и представления о том, что прогресс человечества приводит не к уменьшению его зависимости от природной среды, а лишь к изменению характера этой зависимости.

Развитие антропогеографии в России связано, прежде всего, с именами Леонида Даниловича Синицкого (1864-1933), Вениамина Петровича Семёнова-Тян-Шанского (1870-1942) и Александра Александровича Крубера (1871-1941).

Синицкий изложил на русском антропогеографию Ратцеля настолько ярко и глубоко, что, по мнению некоторых авторитетных географов, знакомство с трудом Синицкого может принести не меньше пользы, чем изучение оригинала. Семенов-Тян-Шанский-младший, развивая идеи Ратцеля, выявил типы устойчивой пространственной организации государств, чем фактически предвосхитил исследования пространственной самоорганизации географических явлений в последней четверти ХХ в.

Крубер выступил пионером «ойкологического» (экологического) подхода, много сделал для распространения наиболее глубоких идей антропогеографии в нашей стране.

Мы видим, что хотя в развитии антропогеографии и родственной ей школы географии человека явно преобладали коллекторские программы, и для французской школы это было особенно характерно, в русле этого направления формировались и мощные исследовательские программы. Однако они не были разработаны настолько, чтобы стать рутиной научной работы, их успешное применение было под силу лишь гигантам, а потому в деятельности подавляющего большинства географов явно преобладали коллекторские программы, и, несмотря на некоторые блестящие прорывы, география между двумя мировыми войнами оставалась по преимуществу «коллекционированием марок».

Между тем, уже в этот период, как на Западе, так и в нашей стране, зародились две мощные школы с ярко выраженными исследовательскими программами, причем на Западе эта школа возникла за пределами географии и была в неё включена лишь в середине ХХ в., а в СССР она возникла в сердцевине географической науки.

Начало ХХ в. стало в Гермнии временем интенсивного развития штандортных теорий, хотя сам термин «штандорт» - выбор точки наилучшего размещения для предприятия - был введен ещё в 1888 г. Вильгельмом Лаунхардтом (1832-1918). В 1909 г.

Альфред Вебер (1868-1958), - младший брат великого социолога, - выдвинул теорию размещения промышленного производства, обеспечивающую выбор точки с наименьшими издержками в заданных условиях, включающих размещение источников сырья, стоимость рабочей силы и транспорта, а также другие факторы.

Интересно отметить, что задачу оптимального размещения сельскохозяйственного производства решил на 83 года раньше, разумеется, на уровне своего времени, мекленбургский помещик Иоганн Генрих фон Тюнен (1783-1850). Именно ему мы обязаны представлениями о концентрической зональности и картоидным моделированием – созданием картографических изображений, представляющих не географическую реальность, а географическую теорию.

Тюнен, однако, считал себя не географом, а экономистом. Нет данных о каком-либо влиянии, оказанном на него его великим современником Риттером. Опередивший своё время Тюнен оказался таким же одиноким, как и, позднее, Лаланн. Как и Лаланн, он создал исследовательскую программу, но не создал школу.

В начале ХХ в. условия для развития теорий размещения были уже значительно более благоприятными, особенно в Германии. Здесь сформировалась мощная исследовательская программа, чему способствовали как внешние факторы – спрос хозяйственной практики на операциональные, т. е. поддающиеся счету, методы размещения производства, так и внутренние.

Экономическая наука прошла в XIX в. большой путь, и на плечах таких гигантов, как Лаунхардт, уже можно было строить штандортные теории.

Венцом их развития стало создание в 1940 г. теории экономического ландшафта Августом Лёшем (1906-1945).

Если Вебер решал задачу определения точки размещения производства, обеспечивающей минимальные издержки, то Лёш разработал методы определения размещения, обеспечивающего максимальную прибыль.

Если Вебер решал задачу размещения одного производства при заданных условиях, то Лёш создал теорию, описывающую одновременное размещение сразу многих производств, причем имеющих разную специализацию.

Экономический ландшафт Лёша сформирован переплетением многих рыночных зон, образованных правильными гексагональными решетками с ячейками разных размеров и разной ориентации.

Последнее обстоятельство приводит к тому, что в экономическом ландшафте спонтанно образуются секторы богатые и бедные городами, т.е. экономическое пространство даже теоретически не может быть однородным.

В драматических условиях протекало формирование научных школ в области социально- экономической географии в нашей стране. Мощная и прекрасная антропогеографическая школа не зачахла сама по себе, исчерпав запас идей и вдохновения. Она была задавлена в 30-е гг. ХХ в. по политическим соображениям, и те учёные, которые не были репрессированы, всё равно не смогли оставить научное потомство.

Столь же печальной была судьба и центрографической школы, сложившейся вокруг продуктивной исследовательской программы, выдвижение которой было обусловлено внутренней логикой развития науки.

Впервые определением центров тяжести территории и населения России занялся в последние годы жизни Дмитрий Иванович Менделеев (1834-1907) – не только великий химик, но также экономист и государственный деятель. Он решал чисто познавательные задачи: определить, сколь далеки друг от друга эти центры, есть ли тенденция к их сближению, или же они всё более удаляются друг от друга.

Интересные научные выводы вдохновили на дальнейшие исследования многих последователей, как в нашей стране, так и в США, а Евгений Евгеньевич Святловский (1871-1942), - статистик, историк военной экономики, - создал Центрографическую лабораторию в Ленинграде, решавшую важные народнохозяйственные задачи.

Однако в 1934 г. лаборатория была разгромлена чуть ли не как канал проникновения фашизма в СССР, а центрография на десятилетия оказалась под запретом.

Когда запреты отпали, сам центрографический метод уже безнадежно устарел как средство решения задач логистики.

Тем не менее, даже в тяжелейших условиях конца 20-х – 30-х годов ХХ в. такой масштабной личности как Николай Николаевич Баранский (1881-1963) удалось создать районную школу, безусловно ориентированную на удовлетворение потребностей экономического развития страны, имевшую как коллекторские, так и исследовательские программы.

Коллекторские программы реализовывались в создании комплексных географических характеристик экономических районов, предназначенных как для общеобразовательных целей, так и для решения задач их хозяйственного развития.

Исследовательскими программами эта мощная школа была обязана, прежде всего, Николаю Николаевичу Колосовскому (1891-1954), - создателю учения о территориально-производственных комплексах (ТПК) и теории энергопроизводственных циклов (ЭПЦ).

ТПК – взаимосвязанное размещение предприятий, позволяющее получать дополнительный эффект за счёт сближения поставщиков и потребителей.

ЭПЦ – устойчивая совокупность взаимосвязанных производственных процессов, включающая последовательные технологические стадии от добычи и переработки сырья до выпуска различных видов готовой продукции.

Специфика обеих исследовательских программ – в ярко выраженной конструктивной направленности.

Они были ориентированы не столько на изучение реальности, пусть и в прикладных целях, сколько на её преобразование.

Эти теории были важным инструментом народнохозяйственного планирования и, весьма характерно, что Колосовский много лет работал в Госплане СССР.

Известный географ из Института географии РАН Владимир Сергеевич Преображенский (1918-1998) справедливо относил районную школу времен расцвета не столько к экономической географии, сколько к инженерной.

Действительно, вопросы экономической эффективности в 30-е – 50-е гг., в условиях планового хозяйства, намного уступали по значимости вопросам технологической оптимизации.

Последние решались в некоторых случаях фантастически талантливо. Так, создание Урало-Кузнецкого комбината предполагало перемещение по суше (между Уралом и Кузбассом) таких масс грузов, которые ранее во всей мировой практике перемещались только морем. При этом проект оказался исключительно успешным. Однако крах плановой экономики отодвинул эти выдающиеся достижения в область истории науки, а застойные явления стали проявляться в районной школе ещё в последнее десятилетие существования СССР.

Исключительно важными событиями в развитии социально-экономической географии стали количественная и теоретическая революция 50-х – 60-х гг. ХХ в. Пожалуй, это самое сильное проявление интернализма в развитии географической науки.

После Второй мировой войны авторитет физики как общенаучного лидера возрос настолько, что физическое знание стало идеалом научного знания и для общественных наук, включая социально-экономическую географию. Стремление перестроить общественные науки, или хотя бы некоторые их разделы, по образу и подобию физики привели к возникновению «социальной физики», но не как науки, а как исследовательской программы.

В географии вокруг этой программы сложилась теоретическая география – дисциплина, изучающая формы пространственной организации географических явлений на наиболее абстрактном теоретическом уровне, уделяющая огромное внимание формализации и квантификации (количественному выражению), всемерно стремящаяся использовать дедуктивный метод, наряду с индуктивным.

Термин «теоретическая география» был введен в 1960 г. Уильямом (Вильямом) Бунге в одноимённой книге, название которой было с очевидностью навеяно теоретической физикой.

Ещё более очевидно, что исследовательская программа теоретической географии – возрождение в новых условиях программы Риттера, о существовании которой Бунге не подозревал.

Теоретическая география занималась не только адаптацией физических моделей к географической реальности. Она заимствовала из системного подхода, переживавшего тогда пору расцвета, представления о структурном изоморфизме – тождестве структуры без тождества элементов содержания и эмерджентности – наличии у целого свойств, отсутствующих у всех его частей. Эти представления стали концептуальной основой многих плодотворных географических моделей.

Теоретическая география вобрала в себя и подняла на щит штандортные теории, теорию Тюнена, теорию центральных мест Вальтера Кристаллера (1893-1969) и сделала их частью своей исследовательской программы, хотя собственно географом из всех творцов перечисленных теорий был только Кристаллер. Её исследовательская программа сформировалась в соответствии с внутренней логикой развития науки, но при этом очень много позаимствовала из других наук, близких и далёких.

Хотя теоретическая география ассоциируется преимущественно с социально-экономической географией, это в некотором роде историческая случайность, ибо её методология, методы исследований и даже конкретные теоретические конструкции находят применение и в природно-географических науках, чему яркий пример – книга А.Е. Шайдеггера «Теоретическая геоморфология» (русск. пер. 1964).

Теоретическая революция была временем наивысшего подъёма в развитии социально-экономической географии в ХХ в.

Достижения 50-х – 70-х гг. в области применения количественных методов исследований стали надежным фундаментом для их дальнейшего развития в странах Северной Америки и Западной Европы.

70-е гг. были периодом расцвета «теоретической и количественной географии» и в СССР, связанного, прежде всего, с именами Юлиана Глебовича Саушкина (1911-1982), Вениамина Максовича Гохмана (1918-1986), Юрия Владимировича Медведкова, однако многие достижения тех славных времен были позднее утрачены в нашей стране.

На Западе же полностью возобладал экстернализм, географы стали откликаться исключительно на запросы общества, мало уделяя внимания внутренней логике развития географии, которую энтузиасты 60-х стремились поднять до уровня подлинно фундаментальной науки.

При этом различные прикладные задачи решаются на весьма высоком профессиональном уровне и методы, необходимые для их решения, постоянно совершенствуются.