Работа как разновидность невроза
Более ста лет тому назад английский писатель Оскар Уайльд сказал: «Работа – последнее прибежище тех, кто больше ничего не умеет». А полвека спустя американский писатель Дон Херолд заметил: «Работа – это разновидность невроза». Сегодня можно подвести черту: «Работа – это игра на выживание». И те, кто доходит в этой игре до финала, серьезно рискуют.
Бывает так, что индивидуальность человека претерпевает сильные изменения именно из‑за его работы. Как правило, они происходят оттого, что человек яростно добивается компенсации: замещает нелюбимые и непрестижные стороны себя перечнем побед и набором грамот в рамочках. Или, наоборот, пытается сделать их престижными: они достойны восхищения просто потому, что они мои. Мое заикание – музыкально, а хромота – элегантна. Подобный подход называется гиперкомпенсацией. Впрочем, среди трудоголиков встречаются и истероидные натуры. У них, как и у всех людей, имеются слабости, а у слабостей – критики. Чтобы вывести себя «из‑под обстрела», необходимо компенсировать свои «утраты и недостачи». В качестве первого рубежа обороны трудоголик создает идеальный образ себя: успешного бизнесмена, предмета всеобщего восхищения, обожания, внимания, зависти и т. п. Словно ребенок, вообразивший себя супергероем, он верит, что усилием воли научится летать, убивать взглядом, спасать мир трижды в неделю, а на досуге – покорять лиц противоположного пола небывалой красотой своего чеканного профиля.
Воодушевленный сверхзадачей, потенциальный трудоголик намеревается одним махом решить все свои проблемы – и целиком уходит в работу. Ему кажется, что после успеха в бизнесе к нему придут не только известность и признание, но и безусловная любовь окружающих. Кстати, согласно теории выдающегося психолога Э. Фромма, безусловную любовь испытывает лишь мать к младенцу: чем бы тот ни пачкал ползунки, мама не в претензии. Но посторонние вряд ли способны испытывать столь всеобъемлющее чувство – даже к своему кумиру. Очередная пеленка, покрытая, выражаясь метафорически, продуктом жизнедеятельности, убивает любовь напрочь. Если постоянно подбрасывать окружающим такие вот «зловонные подношения», их приязненное чувство не выдержит испытаний. И никакие подвиги, регалии, доходы не вернут его к жизни. Хотя все то же массовое сознание упорно пытается убедить личность в обратном.
Образ трудоголика – агрессивного, жесткого, лишенного сентиментальности, да и вообще способности сопереживать – сегодня выступает как воплощение архетипа героя. Именно такие люди, если верить современной идеологии, правят миром. Вероятно, так оно и есть. Но что касается всеобщей любви, которой они якобы пользуются, то это очередной миф. Подобным личностям приходится выдерживать чудовищную негативную нагрузку – зависть, соперничество, интриги, сплетни… Ее выдерживают немногие. Для большинства компенсация, направленная на получение общего одобрения, оборачивается саморазрушением.
Трудоголик упорно копит свои достижения, как будто от них действительно зависят его взаимоотношения с миром. Как ни странно, подарков судьбы трудоголику не хватает даже на то, чтобы заплатить по срочным счетам: наладить отношения с близкими, побыть самим собой, капитально отдохнуть от трудов праведных, да просто осознать, чего ему хочется. С каждой из покоренных вершин открывается новая ослепительная перспектива, и трудоголика хватает лишь на то, чтобы бросить виноватый взгляд в сторону ближних: мол, потерпите, родные. Вот взойду на тот Эверест – и тогда… А когда «тогда»?
Через некоторое время уже и на взгляды не остается ни сил, ни времени. Подобно храброму гному Гимли во время легендарной пешей погони за орками, трудоголик пыхтит: «Главное – не сбить дыхание… не сбить дыхание» – и мужественно перебирает ногами[98]. Увы. Никогда ему не догнать ускользающую цель, никогда не настичь свою добычу, никогда не получить главного приза. Потому что главный приз – он всегда впереди. Какой бы красивой ни казалась эта вечная погоня в изложении масс‑медиа, существование белки в колесе непривлекательно. В действительности оно невыносимо. Потому что люди – не белки. Для развития личности требуется не призрачно‑беличья, а реально‑человеческая цель. А бессмысленное кружение в суете – пустая трата внутренних резервов. Но разве нас об этом предупреждают?
Рассуждения на тему «Трудоголик – хорошо, алкоголик – плохо» представляют дело так, словно маниакальная тяга бывает разная – хорошая и плохая… Нет. Мания – это всегда очень скверно.
И пускай общество нуждается в людях, работающих на износ. Пускай круглосуточная трудовая вахта дает лучшие результаты, чем восьмичасовой рабочий день. Пускай потогонная система создает первоначальный капитал, необходимый для появления и развития отечественного бизнеса. Но человек должен оставаться человеком. Мы рождаемся не только для осуществления социальных функций. Надо уметь отстаивать личные интересы. И в частности, право на слабости и промахи.
К тому же невнятные границы между человеком, который искренне любит свою работу, и трудоголиком, осатаневшим от бесконечной погони за удачей, мешают и нормальной оценке возможности работника. Современный рынок недостоверной информации постоянно смешивает эти категории. Оно и неудивительно: главный ущерб, наносимый трудоголиком, – его собственные потери. Если бы трудоголик действовал на материальную обеспеченность своих знакомых столь же прискорбно, как, скажем, наркоман или игроман, его бы мигом вычислили. Да и трудно не заметить существо, опустошающее твои карманы при дружеской встрече и ворующее серебряные ложки во время официальных визитов.
Но моральный урон, в отличие от материального, трудно поддается выявлению методом простого подсчета купюр и ложек. Трудоголик, обделяющий и своих близких, и себя самого такими важными вещами, как общение, внимание и душевная теплота, тем не менее регулярно оплачивает счета, дарит презенты и говорит комплименты – иными словами, добросовестно отрабатывает стандартную программу милого, щедрого, вежливого… манекена. Со стороны кажется, что процесс общения протекает идеально. Но, к сожалению, участники процесса считают иначе. Бывает, истинное положение дел обнаруживается буквально накануне полного краха отношений: люди расстаются – вроде бы ни с того, ни с сего. И только успевают заметить: отчуждение возникло уже давно и вот, так уж получилось… И никаких страшных разоблачений типа «Он/она игрок, алкоголик, сексоголик и интимофоб» и мемуаров на тему «Моя жизнь с семейным монстром».
Коллегам, как правило, еще труднее распознать, кто перед ними. Но если понаблюдать за объектом не только на рабочем месте, но и в домашней обстановке, можно отличить трудоголика от трудолюбивого специалиста по… синдрому отмены. По крайней мере по одному из симптомов абстиненции: всякой зависимой личности свойственны резкие перепады настроения. Вот на работе вы видите симпатичного человека – оживленного, энергичного, вдохновенного и радостного – в общем, наркомана, получившего дозу. А вот он же вне работы – вялый, подавленный, замкнутый или беспокойный, раздражительный, злобный – типичный абстинент. Сослуживцы искренне считают трудоголика бойким, деловитым малым, а близкие изнемогают под давлением негатива, исходящего от их психологически деформированного родственника. В результате у коллег возникает представление, что трудоголики, в общем, люди полезные и даже приятные, если с ними, разумеется, тесно не общаться.
return false">ссылка скрытаНачальники всех уровней воображают, что повысят производительность труда, сменив хорошего специалиста, обладателя эмоционально устойчивой личности, на трудоголика, азартного игрока в бизнес.
Трудоголик, по их мнению, станет работать как купленный раб. Достаточно лишь время от времени помахивать перед его носом очередной «конфеткой» – прибавкой, повышением, ответственным заданием. Но эта практика бесперспективна. Ведь трудоголик неадекватен. Как и всякий игрок. Своими действиями он может улучшить систему, а может и развалить ее, будто карточный домик.
Начальству тяжело признать, что их любимый распрекрасный специалист, по сути дела, – больной человек. И, прикрываясь деловыми интересами, общество выдает несмешные шутки типа «Сегодня престижно быть трудоголиком». А люди доверчивые немедленно берут это высказывание на вооружение и втягиваются в психологические игры под названием «Я не виноват» и «Посмотри, как я старался». Вернее, в симбиоз этих игр. Например, человек, работая на износ, понемногу теряет здоровье, но даже не пытается избежать болезни. В глубине души он уверен, что вправе рассчитывать на любовь и уважение окружающих за один свой трудовой энтузиазм. Ну, а если он вдобавок заработает язву желудка или радикулит! То‑то все умилятся! Ребенок в сознании игрока злорадствует, понимая: вот оно, идеальное психологическое оружие. Никто не решится критиковать вдребезги больного и притом тяжко трудящегося меня! А кто не спрятался – я не виноват! В этой мизансцене у вас, дорогие мои, роль одна на всех – роль восхищенной публики. Наблюдайте, затаив дыхание, как я показываю класс в моноспектакле «Вечная слава бизнесменам‑язвенникам, не покинувшим торги до закрытия биржи». Естественно, вы обязаны простить мне все ошибки, все резкости, все глупости и все пакости – уж такой я героический и болезный.
А между тем описанная картина, возникшая в подсознании страдальца, мягко говоря, подретуширована. Родственникам и знакомым быстро надоест поза преклонения перед героем, и они понемногу вернутся к той позе, которая не надоедает никогда, – к позе судачащих за глаза. Даже любящие супруги понемногу станут сетовать по поводу столь бесцеремонной манипуляции. Вообще‑то новая тачка или норковая шубка – куда более честная форма психологического прессинга, «выжимающего» любовь из сердец: дорогой подарок в случае чего можно и вернуть, а как игнорировать опасную болезнь, заработанную во имя семейного благосостояния? Поневоле почувствуешь себя в ловушке – а там и до обиды недалеко. В общем, недолго музыка играла, недолго фраер танцевал. И незачем обвинять человечество в жестокости и неблагодарности, если уж опустился до грубой манипуляции.
Деформации индивидуальности лучше исправлять, а не усугублять в надежде на психологический и социальный выигрыш. Моральных дивидендов зависимость не приносит, человеческую личность не развивает, близким людям жизнь не облегчает.
Поэтому трудоголизм следует лечить. Но, разумеется, без применения заочных мер и рекомендаций. Впрочем, и ставить диагноз «трудоголизм» заочно – всем, кто имеет привычку задерживаться на пару часов после работы – тоже непредусмотрительно.
В качестве «профилактики» многие люди выбирают… хобби. Верят в то, что увлечение чем‑то «вне офиса» спасает от трудоголизма самим фактом своего существования. Но, к сожалению, хобби нередко становится для трудоголика еще одной работой. Или наполнением жизненного пространства, не охваченного бизнесом. Ведь у любого хобби есть шанс перерасти в профессию. Для специалиста в соответствующей области дайвинг, филателия, занятия йогой или каким‑нибудь тай‑чи – занятие серьезное, напряженное, небезопасное. Для них это не форма отдыха, а бизнес, поле битвы за социальный статус.
Профессиональный подход к увлечению – просто подарок для трудоголика, которого понуждают отдыхать, хотя он бы предпочел еще поработать. Но обеспокоенные родственники настаивают, и однажды трудоголик уступает. И начинает заниматься, вероятнее всего, спортом. Почему–то считается, что спорт – наилучший способ отвлечься от работы и поправить здоровье. Возможно, возможно. Хотя для многих трудоголиков и спорт, и прочие варианты досужих увлечений оказываются просто уловками, помогающими прятаться от психологической проблемы. И примериваясь к девятой лунке, и выбираясь из‑под снежной лавины, и спускаясь с небес на параплане, они стараются достичь самого высокого уровня, обогнать соперника, добиться приза, диплома, звания и продвижения в следующую категорию. А уж если объектом хобби становится коллекционирование… Представляете, какое здесь раздолье для трудоголика с его пристрастием к конкурентным гонкам? Ведь коллекционирование во многом сродни спорту: мастерство и соревновательность повышают уровень, уровень подтверждается регалиями, регалии создают репутацию, репутация приносит успех и социальное одобрение. Все это трудоголику хорошо знакомо, и он с легким сердцем приступает к новой нехилой задаче. Все как всегда. А надо, чтобы стало иначе.
Излечение психологически зависимой личности всегда начинается с переучивания и изменения разного рода паттернов – и паттернов восприятия, и паттернов поведения. Длительное отвыкание от стратегий и установок, усвоенных в процессе формирования зависимости, не слишком‑то похоже на детоксикацию организма. Хотя бы потому, что организм, в сущности, знает, как должна работать здоровая система. Избавившись от токсинов, мешающих нормальному процессу, организм постепенно стабилизируется, пользуясь генетической информацией. А на что ориентироваться сознанию? Оно годами развивалось в направлении, определенном одним‑единственным желанием. И теперь все его навыки и представления зажаты в рамках, поставленных психологической зависимостью.
Если эти рамки отменить, разве они разрушатся от заявления: ну все, мол, свободен? Они сохранятся и в облике, и в структуре множества конструкций, выросших в мозгу человека за время «жизни в рамках». Такой мозг, словно лицо Гуинплена, изуродованного компрачикосами[99]: его деформация – не макияж и не гуммоз[100], а внутреннее устройство. Поэтому нечего надеяться, что после хорошего промывания больной мозг сразу станет здоровым. Даже после «детоксикации» личность должна много работать, чтобы создать новое видение мира и проложить новые тропы к удовлетворению и покою, а старые, соответственно, перегородить стеной без единой лазейки.
Это открытие – признаем, вовсе не радостное – нередко становится причиной срыва. Трудоголики (как, впрочем, и игроманы) неохотно идут на сотрудничество с теми, кто пытается им помочь. Они не желают признавать, что больны. Им кажется, что в их жизни все правильно. Хорошо или плохо – другой вопрос. Но ведь это мой мир, доктор? Неужели я не вправе распорядиться собственной судьбой? К тому же я просто люблю свою работу, я всегда мечтал заниматься мерчандайзингом, даже когда не знал, что это такое…
Здравомыслящий доктор, по идее, непременно скажет: вы не работу свою любите, вы жизни боитесь. Поэтому стараетесь делать то, что привыкли. Мерчандайзинг так мерчандайзинг – лишь бы занятие было знакомое. Дадут вам новый участок деятельности – вы и его освоите, благо вам не привыкать. Вы с живыми людьми попробуйте: наладьте связи, только не деловые, а личные; найдите подходы, только не манипулируйте человеком, а попытайтесь его понять; испытайте радость, только не очередной боевой‑трудовой экстаз, а обычное удовольствие от хорошо проведенного уикенда. Начинайте понемногу разбирать ваше «лицо Гуинплена»: избавьтесь от привычки соревноваться со всеми подряд за все подряд, от маниакального перфекционизма[101], научитесь идти на компромисс и принимать живых людей такими, какие они есть. Глядишь и поймете: нельзя наладить полноценное существование по остаточному принципу. Жизнь вне офиса тоже требует затрат – в том числе и моральных.
Трудоголик должен понять непростую истину: досуг требует такого же тщательного планирования и структурирования, как и карьера.
Пускать на самотек свой единственный и неповторимый отдых, общаться с первым, кто рядом окажется, подбирать хобби в соответствии с пристрастиями начальства или по меркантильным соображениям (в том смысле, что собирать спичечные коробки – намного дешевле, чем коллекционировать старинное серебро или заниматься виндсерфингом) – неверное решение. Отдых согласно «табели о рангах», без учета собственных потребностей не принесет ничего, кроме новых негативных ощущений. И главное – делая выбор, нужно учитывать хотя бы основные пристрастия, заложенные в вашем психотипе. Например, что экстраверты и интроверты расслабляются диаметрально противоположным образом: интроверту не стоит зажигать в престижных клубах, а экставерту прятаться в горном шале. Но лучше досконально знать, чего вам действительно хочется.
Ситуация усугубляется и тем, что в психологии называется социокультурным фактором. В России этот фактор выражается в том, что наш национальный менталитет не готов отдать должное индивидуальным потребностям человека. Мы привыкли экономить на собственной личности: потерпишь, перетопчешься, подождешь, перезимуешь… И так – десятилетие за десятилетием. Все время находятся какие‑то священные долги и высокие миссии, которые всякий гражданин обязан как гражданин, бла‑бла‑бла… И в результате получается, как говорил в мультфильме «Трое из Простоквашино» дотошный почтальон Печкин: «Не надо меня из ружья щелкать! Я, можно сказать, только жить начинаю: на пенсию перехожу!» – и вот, на седьмом десятке наш человек наконец‑то… узнает, что исполнять мечты уже поздно.
Есть и другой вариант – и того хуже. Это, выражаясь философски, аберрация[102] мечты. Истинные потребности конкретной личности подменяются стандартными вожделениями его круга общения, его социальной группы, его духовного вождя и т. п. А это не просто замена одной потребности на другую – это серьезная утрата. Фактически потеря мечты есть потеря себя.
«А все хорошее и есть мечта»
Не далее как в начале этой главы уже рассказывалось о губительных последствиях неумеренного фантазирования – всякая там псевдология, мифомания… А из названия данного раздела что следует? Что мечтать‑таки не вредно? Да, мечтать не вредно, а вот фантазировать небезопасно. Разницу между «мечтать» и «фантазировать» вы сейчас сами увидите.
Мечты и фантазии на первый взгляд кажутся одной и той же материей: плоды грез, которые в небе летают, землю не видят и далее по тексту песни в исполнении Валерия Меладзе. Хотя мечта есть прогнозирование возможного, а вот фантазия – не что иное, как замещение реального невозможным. Когда человек мечтает, он в некотором смысле старается отыскать пути, ведущие к исполнению мечты. Скорее всего мечта изменится по мере развития самой личности. И все‑таки навыки, полученные в ходе поисков заветной фата‑морганы, могут быть чрезвычайно полезными.
Года три назад нам пожаловалась одна наша знакомая, Алла. Убираясь в комнате дочери, она наткнулась на ее дневник. Надо сказать, что тетрадка в прочном дерматиновом переплете не была выужена из анналов шкафа‑купе из‑под груды отвергнутых джинсов и морально устаревших футболок, а спокойно лежала на письменном столе в открытом виде. Очевидно, легкомысленная Машка сорвалась на тусовку и забыла убрать дневник в ящик. Таким образом вещдок, полный тайных излияний юной души, был обнаружен родительницей. Как она справедливо решила, это были не совсем чужие тайны. То есть это были родственные тайны – а именно дочкины. Думаем, мамы всего мира поймут нашу знакомую: дочь‑подросток – лучшее средство от деликатности и ненавязчивости.
Раскрытая страница пестрела разноцветными надписями. «Орландо!!!!», «Орландо, ты мой!», «Орландо, я тебя люблю!». Далее – вариации на ту же тему. Алла покраснела, будто ее застукали врасплох на месте преступления, и машинально перевернула страницу, чтобы убрать этот стыд с глаз долой. К ее ужасу, на другой странице было все то же самое. Вообще, содержание дневника было до отвращения однородным и посвящалось Леголасу всех времен и народов, актеру Орландо Блуму. Помимо надписей тетрадка изобиловала картинками, виньетками и вырезками из журналов «Орландо – Леголас», «Орландо – педераст», «Орландо – пират Карибского моря», «Орландо в обнимку с Кирстен Данст», вокруг шеи которой была нарисована петля, а рядом жирным красным маркером выведено «Сука!». Алла стояла соляным столбом перед дневником дочери и вспоминала, как в последнее время Машка ленилась учиться, забросила чтение и до дыр засматривала одни и те же фильмы. И что теперь, скажите, делать бедной матери? Психологи, между прочим, пишут: если подросток крепко‑накрепко увязнет в обожании актера или певца какого, вся личная жизнь может наперекосяк пойти. А вдруг и моя Машка однолюбом окажется? И всю жизнь проведет, сгорая от страсти по какому‑то Блюму! И откуда это у нее? В нашей семье фанатов отродясь не было. Да и Машка не дурой одномерной росла: театры, музеи, путешествия, культивирование здорового юношеского снобизма. И вдруг ее так заплющило, словно она «девушка фабричная».
– А еще недавно, – добавила Алла, – Машка попросила ей найти преподавателя по английскому. Якобы хочет язык выучить. Но я‑то знаю, что это все из‑за него!
– Из‑за Блума? – удивились мы.
Оказалось, что несколько страниц дневника были исписаны обещаниями непременно приехать к объекту вожделения и дать ему возможность насладиться Машкиным обществом.
Спустя несколько месяцев мы снова встретились с Аллой. Оказалось, что Машка усиленно занимается английским и собирается поступать в Московский Лингвистический Университет. В своем любовном безумии девушка оказалась страшной реалисткой. Рассуждала она приблизительно так: вот приедет она к любимому‑неповторимому, и как они, скажите, будут разговаривать? Блум точно из‑за нее русский учить не будет, он вообще, бедняжка, дислексией страдает. Значит, учить английский придется ей. Несправедливо, но ничего не поделаешь. А во‑вторых, вот приедет Машка к Блуму, вот познакомятся, и что она ему скажет? Я девочка Машка, мамина‑папина дочка, английский выучила, если что, могу в официантки пойти. Как‑то не круто. Круто – когда студентка престижного вуза. Ну, там перспектива и все такое… В сочетании с Машкиными ногами и немереным обаянием должно сработать. Во всяком случае, так Машка будет чувствовать себя намного увереннее. И Машка честно пахала, приближая миг достижения заветной цели. Сейчас Машка студентка того самого Московского Лингвистического Университета, а мама Алла беспокоится о ее отношениях с мальчиком со второго курса. Вадимом, кажется, зовут.
Теперь представим, что случилось бы с этой Джульеттой, начни она не мечтать, а фантазировать. Вероятно, вообразила бы целую череду романтических свиданий с актером О. Блумом или прямо уж с эльфом Леголасом – а чего мелочиться‑то? Через некоторое время фантазии бы поблекли, Блума‑Леголаса сменил бы неотвратимо взрослеющий Г. Поттер, он же Д. Редклифф. Или простой и понятный сокурсник, что более продуктивно: о жизни самого богатого и популярного подростка Великобритании ничего достоверно узнать нельзя, а из жизни Петра Двукопытникова, ботана из параллельной группы, узнать можно все. Какой простор для фантазий!
Но в обоих случаях от субъекта грез – то есть от влюбленной особы – требуются не способности к языкам, а нечто гораздо более опасное. Умение открывать двери в иные миры, как сказал бы специалист в этом вопросе, фантаст Макс Фрай. Если в этом мире романтическое приключение с эльфийским принцем недоступно, можно повторить попытку в другом мире – в виртуальном. А окружающую действительность заклеймить презрением как бесперспективную. Или вообще испугаться холодного равнодушия со стороны вселенной, не желающей менять своих законов ради влюбленных подростков, мечтающих о неземной страсти. Страх вызовет желание спрятаться в свой кокон, закуклиться и ждать волшебного превращения гусеницы в бабочку.
Сами видите, насколько важно вовремя остановиться между «обнаружить и развить» и «испугаться и замкнуться». Игра разума начинается как поиск и эксперимент, а заканчивается как прятки и бегство.
Следовательно, необходимо не идти до конца, что бы тебе ни говорили безбашенные романтически настроенные храбрецы. Им, между прочим, ничего не грозит. В силу наличия чудного природного «средства контрацепции», а именно безбашенности. Это качество, вероятнее всего, сопутствует толстокожести и бесчувственности. Следовательно, и раздражители требуются мощные, чтобы насквозь пронимали. И вот, пожалуйста – носорог дает мимозе советы насчет того, как ей вернее ощутить полноту жизни!
Кстати, чувствительная, яркая и темпераментная натура особенно рискует перейти роковой Рубикон. И даже не заметить. Просто чуть больше страшилок в ряду воображаемых ситуаций, чуть дальше виртуальный мир от реального, чуть выше уровень дезориентации – и все. Скоро между этим миром и тем ляжет пропасть, а не какой‑то там плевый Рубикон, в котором воды‑то – аккурат лошадке напиться. Таскаться через эту психологическую пропасть туда‑обратно уже не получится. Вот почему людям эмоционально неустойчивым, дезориентированным, наделенным, помимо прочего, богатым воображением стоит держаться подальше от дверей в другие миры.
В качестве примера приведем, с некоторыми предварительными пояснениями, цитату из романтического произведения, созданного И.В. Киреевским на одном дыхании в предновогоднем настроении 30 декабря 1830 года. Это монолог удачливого, воинственного, богатого и прославленного правителя, которого хитроумный колдун заставил все бросить и проиграть решающую битву, возмечтав о несбыточном. И вот, потеряв трон, власть и все свои сокровища, бывший правитель и воитель сетует: «Когда дорожил я властию, богатством и славою, умел я быть сильным и богатым. Я лишился сих благ только тогда, когда перестал желать их, и недостойными попечения моего почитаю я то, чему завидуют люди. Суета все блага земли! суета все, что обольщает желания человека, и чем пленительнее, чем менее истинно, тем более суета! Обман все прекрасное, и чем прекраснее, тем обманчивее; ибо лучшее, что есть в мире, это – мечта»[103].
В общем, получается, что в действительности ничего прекрасного не существует, а все, чего стоит хотеть – сплошной обман и непонятки. Если пожелаешь «недостойного», может, и будешь этого «недостойного» иметь вдосталь, до отрыжки и изжоги. Но помни, смертный: счастье твое, вплоть до побочных эффектов, есть не что иное, как суета сует, все суета! Значит, чем ты счастливее, тем ты суетнее, ничтожнее, ординарнее. Ибо глубокие натуры счастья не достигают, поелику им слишком многого хочется. Их мечты, согласно Киреевскому, «чем прекраснее, тем обманчивее». То есть в абсолюте все выдающиеся люди прямо в детстве должны захотеть прогуляться к краю Вселенной и заглянуть в ничто, в зазеркалье, в инобытие или еще в какую‑нибудь разверзшуюся бездну. Если же пресловутая бездна поддастся и позволит в себя пялиться кому ни попадя, ее надо с презрением оставить для туристов и искать для себя новых, невиданных рубежей… И так по кругу до бесконечности.
Надо признать, что вся эта брусчатка из желаний и грез, которой дорога жизни вымощена, имеет для личности далеко не последнее значение. Но почему тогда записные фантазеры вместо дороги стараются создать завал, нагромождая целые горы бессмысленно наваленной «брусчатки»? Пытаются переосмыслить и воссоздать произведение политически грамотного скульптора «Булыжник – развлечение идиота»[104]? Или стараются компенсировать общее чувство рутинности, которое, надо признать, периодически охватывает даже весьма успешных людей? Не говоря уже про неуспешных. Для них погружение в фантазии – уже не бегство от реальности, а, наоборот, возвращение к жизни. Своеобразная инверсия, когда отдых и деятельность меняются местами. А что из этого выходит?
Сказочник рубежа XIX–XX веков Н.Д. Телешов чрезвычайно емко описал упоительные ощущения, производимые фантазией – то есть мечтой без примеси действия: «Мечтания для него были сладким отдыхом, они наполняли его душу радостью, бодрили его и волновали кровь. Нередко он фантазировал: случись, например, нашествие врагов на родину, он явился бы перед войском, повел бы его на неприятеля, победил бы его непременно, потом попался бы в плен, где его стали бы мучить, а он убежал бы однажды. Или, случись гонение на веру, – он постоял бы и здесь. Или, случись какой‑нибудь суд или следствие, – сколько удовольствия было бы для Терентия Васильевича! Как попало бы от него обвинителю и председателю! Лежа на сене, он весь отдавался любимым мечтаниям, но так как он до сего дня не был замешан ни в каком деле, то приходилось поневоле выдумывать какую‑нибудь небывалую историю, воображать себя перед грозным исправником, перед судьями и прокурорами и от души ругаться с ними, забрасывая их текстами из писания. Мечтая, он представлял себя вездесущим героем, таким героем, которого можно убить и замучить, но переспорить которого – невозможно»[105].
Кстати, герои обеих сказок извлекли из своих снов диаметрально противоположную информацию: герой Киреевского так и помер в нищете и безвестности, любуясь заветным зазеркальем; зато герой Телешова, увидев очередной фантастический сон про Страшный суд, обнаружил, что ему совершенно нечего предъявить в качестве позитива – он не только не герой, но еще и бесчувственный эгоист! Благодаря этому неприятному открытию персонаж решил исправиться и изменить свою жизнь и личность к лучшему. Вот что значит конструктивный подход!
Для некоторых людей фантазирование является полноценной заменой самореализации. Но есть люди, которым сфера фантазий с ее непреодолимым притяжением и мнимым всемогуществом не мешает жить земной жизнью. Пусть даже им время от времени кажется: «самосочиняться» куда легче, чем самосовершенствоваться. В момент, когда человек поддается страху, возникает опасность раствориться в чувстве беспомощности: ну что я могу поделать с этой грубой, жесткой, несуразной действительностью? Значит, черт с ней, с жизнью, когда есть виртуальность! Для писателя «сновидческий» подход, может, и есть «дорога в облака», но, тем не менее, дорога эта вполне реальна. И многие прошли по ней с большой пользой для мирового искусства. Между тем отношения с «летающей мечтой» у деятелей иного профиля, не имеющих отношения к искусству, складываются иначе. Им все‑таки приходится повышать квалификацию на осязаемом материале, а не на призрачных видениях. Да и творческая натура, замечтавшись насчет грядущего заоблачного житья‑бытья, легко переходит из категории деятелей в категорию сновидцев и «самосочинителей». А проще говоря, записных вралей.
Итак, вот мы и обнаружили корень проблемы, он же решающий фактор успеха: мечтай, но не фантазируй! Ура! К счастью (или к сожалению), мы не верим в панацею. Так же, как не верим в благотворный совет, данный заочно всем поголовно и всем помогающий отныне и во веки веков, аминь. А все потому, что ни одна проблема не обходится настолько примитивной «корневой системой»: ей всегда мало одного корня. Даже в природе любые, в том числе и стержневые системы обильно ветвятся, пуская отростки во все стороны. Так же ведут себя и психологические схемы: модели поведения, мышления, восприятия «отпочковываются» от основной идеи, как от центрального стержня – и пронизывают все сознание личности. Поэтому выдернуть одним махом ложное убеждение и жить дальше как ни в чем не бывало – это даже не фантастика, друзья мои. Это утопия. Провести замену всех разрушительных паттернов на конструктивные – все равно, что перебрать «Оку» и сделать из нее гоночный болид. Нехилая работенка?
Словом, не стоит браться за невыполнимые задачи. Лучше уж научиться тому, чему реально научиться: в частности, защите от саморазрушения. Дабы таланты и амбиции не сделали из вашей жизни то, что искусствоведы называют прогрессирующей руиной, их надо уметь направить и ограничить. Например, передоза мечты, как и любая передоза – гибельная вещь. Она заставляет выпасть из действительности в виртуальность и похоронить свои планы и надежды в груде фантазий и грез. Зато мечты, направленные на развитие личности – бесценный стимул. Они помогают выявить реальные потребности человека. Но, отправляясь за этой бесценной информацией, вы наверняка споткнетесь об очередной «корень проблемы»: человек начинает фантазировать именно потому, что еще не научился мечтать.
Вначале эта мысль кажется парадоксальной, если не сказать глупой: что значит «не научился мечтать»? Мечтать умеют все – даже умственно отсталые! Да, безусловно. Разница лишь в качестве мечты. Представьте себе, что мечты – это своего рода приборная панель вашего сознания. Вы держите курс по показаниям приборов. То есть в конечном итоге прибудете именно туда, куда вам укажут мечты. Конечно, хотелось бы иметь максимально достоверные и максимально подробные показания, ведь от них зависит слишком многое, практически все… Чего доброго, ложные мечтания заведут вас на край небес, а оттуда швырнут на край земли – и настанет ваш личный конец света. Исправные, но примитивные приборы заставят изворачиваться, действовать по наитию, доверять интуиции и прочим не слишком надежным материям. Понимаете теперь, каково значение мечты в человеческой судьбе?
Ну, а теперь вообразите себе другую картину, гораздо более умилительную: вот мечтает маленький ребенок, не достигший пятилетнего возраста. З. Фрейд считал, что желания, сформированные на протяжении этой «пятилетки», становятся для личности подсознательным ориентиром на всю оставшуюся жизнь. Удовлетворение или отсутствие удовлетворения базовых потребностей заставляет взрослого индивида совершать те или иные поступки – и часто такие, каких он и сам от себя не ожидал. Но чего может хотеть двух‑, трех‑, четырехлетний малыш? Разумеется, речь не идет о конкретных «симптомах успеха», принятых в обществе, – о всяких там красных феррари, Нобелевских премиях или запредельных рейтингах. В детском сознании все гораздо проще: счастье складывается из ощущений безопасности, родительской любви, удовлетворенного любопытства и удовлетворенного аппетита. О чем‑то в этом роде мечтают все дети. Вот только способы достижения счастья «по младенческим образцам» по мере взросления малышни начинают отличаться друг от друга.
Если человек не поработает над своими мечтами сознательно, он будет искать все тех же невинных детских радостей, хотя средства достижения желаемого будут уже вполне взрослыми и отнюдь не невинными.
Скорее всего, средства, которыми он воспользуется, будут… случайными. Действуя спонтанно, без предварительного осмысления целей и задач, индивид, как правило, хватается за первое, что под руку подвернется. Хорошо, если под руку подвернется конструктивная идея, ориентированная на оптимальный выбор – и в личном, и в профессиональном плане. А если нет? Ведь тут как повезет! Выдали приборы ошибку – и готово: «пилот» уже обламывает свое неповторимое «Я» согласно стандарту успешной, перспективной, благополучной… посредственности; или пытается возлюбить начальство как отца и мать свою в едином лице; или путает личное с общественным так, что только щепки летят; или вообще приходит к выводу, что самый короткий путь к счастью – это искусственный сон, желательно непрерывный.
Первые удовлетворения, первые удачи, первые приятные ощущения формируют основу для дальнейшего научения. Личность привыкает к тому, что счастье есть последовательность определенных действий и событий. Стараясь повторить тот самый первый прилив эйфории, человек снова и снова совершает заветные действия и провоцирует знакомые ситуации. Цепочка закрепляется, маршрут уточняется, пилот превращается в автопилот – то есть, соответственно, перестает реагировать на приближение опасности и просто выполняет заданную программу.
Но однажды сознание наконец‑то проснется и примет участие в безумном полете. Вероятнее всего, это будет ужасное пробуждение. Вопросы вроде «Куда это меня занесло?» и «Что я здесь делаю?» не получат ответа и не изменят положение дел, поскольку неверная установка, укоренившись в мозгу, проросла в подсознание всеми своими корнями и закрепилась намертво. Ее уже нельзя выкорчевать целиком, без остатка: часть ее «корневой системы» непременно застрянет в подсознании. Логические объяснения типа «так же нельзя» и «это неправильно» никакого результата не дадут. Человеческая психика – не компьютер, отмена последних действий и возвращение в точку исходной ошибки здесь не предусмотрены. Трудно бывает смириться с тем, что полное исправление ситуации невозможно – так же, как и возврат к себе прежнему. И значит, приходится не «начинать все заново», а пересаживать то, что выросло, на новую почву и с трепетом ждать: приживется, не приживется? Вот в какую переделку можно попасть, пренебрегая совершенствованием техники мечты.
Мечтать качественно, «по‑взрослому» мы начинаем по мере накопления опыта. Можно даже сказать, что в первую «пятилетку» своего земного существования человек еще не мечтает, а только хочет. Потом он учится фантазировать, как бы нащупывая особенно привлекательные направления для того, чтобы с возрастом составить маршрут вполне самостоятельной, детализированной, адекватной мечты. Вот она‑то и должна служить в качестве стимула и ориентира, а вовсе не младенческое хотение и не подростковое фантазирование. В идеале, конечно. Поскольку множество людей так никогда и не выйдет из пубертатного периода, что бы они себе там ни воображали. Их желания, их стремления, их амбиции навсегда останутся в рамках инфантильного, незрелого сознания. Их жизнь будет крутиться волчком, насаженная на этот стержень, производя больше шума, чем пользы.