Отступая от текста

Побег

Предисловие

ОДИН В ОКЕАНЕ

Cлава Курилов

Как он работает

Свежий воздух с улицы попадает в канал между рамой и створкой в местах замены фрагментов типовых уплотнителей на специальные (А).


По мере прохождения вверх по каналу, воздух подогревается за счет теплообмена с окном, что не приводит к обледенению устройства в холодное время года.

Затем через систему клапанов, установленную в верхней части рамы (Б), примыкающей к створке окна, воздух попадает в помещение.

 

Регулирование прохождения потока воздуха через систему осуществляется с помощью подвижных воздушных заслонок. По мере усиления ветра, заслонки прикрываются, сокращая поступление воздуха в помещение, либо закрываются полностью, прекращая поступление воздуха, тем самым исключая возможность возникновения сквозняков. За счет разной калибровки срабатывание каждой из заслонок происходит при определенном воздушном потоке, обеспечивая плавное регулирование притока воздуха.

Как он устанавливается.

Шаг №1. Заменить фрагменты типового рамного уплотнителя специальными уплотнителями на расстоянии 50 мм от нижнего внутреннего угла рамы.

Шаг №2. На верхней части створки выбрать место установки клапана. В месте установки клапана удалить штатный уплотнитель длиной 350 мм. В месте крепления саморезов установить крепёжные дюбели. Удалить защитную плёнку с уплотнителя на клапане. Закрепить клапан саморезами.

 

По профессии — океанограф, по натуре — романтик, по призванию — гражданин Вселенной, Слава Курилов был в Советском Союзе объявлен невыездным, но смириться с этим не пожелал. В декабре 1974 года он бежал с туристского лайнера «Советский Союз» вблизи Филиппин. Без еды и питья, без морского снаряжения, оснащенный лишь маской, ластами и трубкой, он проплыл до филиппинского берега около ста километров, проведя в океане почти трое суток. О его пути к свободе эта книга, написанная им самим и увидевшая свет после его смерти.

© Курилов, наследники, 2004

 

Аксёнов В. Предисловие   Побег   Генделева-Курилова. Отступая от текста   Поиск пути Море Бог Йога Послесловие   Генделева-Курилова. Отступая от текста   Рассказы Город детства Служу Советскому Союзу! Аркадия Ночь и море   Игнатова Е. Очарованный странник   Генделева-Курилова. Из интервью   Географические карты, фотографии


 

Елена Генделева-Курилова выражает сердечную признательность Анатолию Викторовичу Майеру, Татьяне Кунец, Александру Борисовичу Королеву, Алику Амушукели за помощь и поддержку при составлении книги

 

Когда иной раз в споре начинают говорить о том, что русские перед большевиками вечно праздновали труса, я вспоминаю погибшего несколько лет назад океанографа и писателя Славу Курилова. Уж он-то безусловно принадлежал к малому племени смельчаков, дерзавшему против подлой власти. Прыжок в бескрайний океан с кормы огромного советского парохода, трехдневный заплыв в воде, кишащей просоветскими акулами, в сторону неведомых Филиппин; кто еще мог такое сотворить, если не русский интеллектуал, спортсмен и йог Слава Курилов?

 

В конце 80-х я состоял членом совета при американском Фонде имени Роберта Кеннеди, который ежегодно награждал разноплеменных борцов за права человека. Несколько раз я выставлял различных российских правозащитников, однако ни один из моих кандидатов не подошел по каким-то неведомым параметрам политической корректности. Однажды пришла в голову идея выставить на соискание этой премии двух российских мужчин, проявивших в этой борьбе не только нравственное, но и исключительное (если не фантастическое) физическое мужество. Речь шла о воспетом Хвостенко скульпторе Олеге Соханевиче, переплывшем на надувном матрасе Черное море, и о Славе Курилове, который трое суток плыл в Тихом океане, чтобы почувствовать под собой не-советскую почву, и позднее написал удивительную книгу о гигантской массе воды и об одиноком человеческом существе, обратившем свое бегство в победу.

Увы, ни тот, ни другой не были удостоены. Премию в тот год получила Винни Мандела. На заключительном приеме любопытно было наблюдать криминальную даму в обществе американских либералов.

 

Слава Курилов был человеком не премиального, но уникального племени. Всю жизнь такие люди проводят в поисках опасностей, ну а опасности сами жадно выискивают этот народ. Уже добравшись в прямом и переносном смыслах до твердой почвы и получив канадский паспорт, он отправился в отпуск, но не в Майами и не на Гавайи, а в Богом забытый Белиз (Британский Гондурас). В детстве, небось, этот Слава, как и подобает «русскому мальчику», был филателистом; отсюда и тяга к Британскому Гондурасу.

Даже такое невинное дело с рук ему просто так не сошло. Какая-то банда местных мафиози вычислила в нем богача-янки, похитила и потребовала выкуп. Пришлось Курилову каким-то несусветным образом самому выбираться из белизовского «зиндана». Так уж все устроено для тех, кто «ищет бури», то есть для современных байронитов.

 

В каком-то смысле он воплощал в себе одновременно и гумилевского читателя, и его же героя, бросающего вызов судьбе. Так и погиб он в этом образе, насколько мне известно, во время спасательной операции на озере Кинерет, по водам коего ходил Иисус. Остается только жалеть, что не привелось встретиться и поговорить о делах пролетающих лет и о «преданьях старины глубокой».

Русской интеллигенции не след забывать своих героев: их не так много. Тот, кто прочтет эту книгу, никогда не забудет страниц, в которых Слава Курилов, покрывшийся за три дня и три ночи одинокого плавания светящимися микроорганизмами, скользит в тихоокеанской ночи, каждым своим движением поднимая ворохи огня; вот он, образ вечного мятежника!

В. Аксенов

 

 

Очень трудно в наше время высказывать свое мнение. На нею тут же начинают нападать и топтать ногами. Я знаю заранее, что очень многие с ним не согласятся. Мне приходиться защищать его, прикрывать обеими руками вместо того, чтобы показать со всех сторон. Для меня же чужое оригинальное мнение то же, что живое растение.

Пишу так, как хочу. Для себя. Десять человек всегда это прочтут.

 

…Я посмотрел на часы: времени оставалось совсем немного. Было так хорошо сидеть среди друзей и ни о чем не думать.

— Пора, — велел я себе. — Лайнер у северной оконечности острова. У тебя есть полчаса.

Я встал из-за стола.

— Куда же ты! Посиди с нами!

Мне не хотелось придумывать какую-нибудь ложь в такой важный для себя момент.

— Я не скоро вернусь, — сказал я тихо, но внятно и пошел к выходу, не дожидаясь дальнейших расспросов.

Через полчаса, когда лайнер будет проходить возле острова Сиаргао, я шагну через борт, через границу государства.

Я поднялся на верхний мостик и стал всматриваться в горизонт на западе. Никаких огней. Нет луны. Нет звезд. И у меня нет компаса.

— Не все ли равно теперь! — подумал я. — Жребий брошен.

Я вернулся в каюту сделать последние приготовления. Надел короткую майку, узкие шорты, чтобы не мешала ни одна складка, несколько пар носков, необходимых на острых рифах, на шею повязал платок, на случай, если придется перевязать рану. Мысль о спасательном жилете я отбросил сразу — он бы сильно замедлял плавание, да я и не решился бы пронести его на корму. У меня был амулет. Я сделал его сам еще в Ленинграде по способу, взятому из «Книги царя Соломона», переведенной неизвестно кем и попавшей ко мне из самиздата. Он должен был хранить меня от акул и других опасностей, но его действие ограничивалось только одними сутками.

Письмо или записку я не мог оставить: ее могли прочесть до того, как я появлюсь на корме.

Я присел на койку. С этой минуты я, слабый человек, бросаю вызов государству. В моей жизни никогда не было момента, равного этому по важности.

Я попросил у Бога удачи — и сделал свой первый шаг в неизвестность.

 

Помню улицу в маленьком провинциальном городе, дом и комнату, где я обычно сидел за столом и неохотно делал уроки. За окном, через улицу, я всегда видел высокий серый забор. Иногда на нем сидела кошка — ей так же, как и мне, хотелось видеть, что там, за забором. Мне приходилось смотреть на него каждый раз, когда я поднимал голову от книг. Я ненавидел этот серый забор, потому что он стоял между мной и тем загадочным внешним миром. Иногда мне удавалось смыть его усилием воли. Я мысленно представлял себе большие океанские волны, и они, накатываясь, постепенно сносили его начисто. Передо мной открывались неведомые дали — тихие лагуны тропических островов с пальмами на берегу, одинокий парусник вдали у горизонта и необъятный простор океана. Но когда я уставал мечтать и приходил в себя, я видел перед собой снова неумолимый серый забор…

В тот день, когда мне уже в который раз отказали в визе для работы на океанографических судах дальнего плавания, мое терпение закончилось. Обычно мне отказывали без указания причин. На этот раз в моем личном деле была приписка-приговор: «Товарищу Курилову — посещение капиталистических государств считаем нецелесообразным». Меня как будто ужалили. Все во мне взвилось на дыбы. Это уже конечно безнадежно! Пожизненное заключение без малейшей надежды на свободу!

Вот тогда-то у меня пропал всякий страх. Очень странно, но на какое-то время я стал свободным. Никакие патриотические обязательства меня больше не связывали. Я почувствовал себя пленником в этой стране, а ведь только святой может любить свою тюрьму. Невозможно смириться с тем, что, родившись на этой чудесной голубой планете, ты пожизненно заперт в коммунистическом государстве ради каких-то глупых идей.

Выход был один — бежать. Куда угодно, но только бежать прочь.

Какое это удивительное состояние, когда нет больше страха. Хотелось выйти на площадь и расхохотаться перед всем миром. Я был готов на самые безумные действия.

И вот однажды, в один грустный, пасмурный день, я прочел в газете объявление, что через месяц большой пассажирский лайнер идет к экватору с туристами на борту. Никаких виз не требовалось: в течение двадцати дней лайнер будет находиться в открытом океане без заходов в иностранные порты. Круиз назывался «Из зимы в лето», место сбора туристов — Владивосток.

Шел ноябрь 1974 года.

У меня было несколько дней на размышление.

Во мне проснулась бешеная радость. Я побываю в тропиках! Мне предлагают билет на другую планету. Я сразу понял, что его нужно брать только в одну сторону. Ни о каком возвращении не может быть и речи. Мне нельзя показывать тропики. Я чувствовал себя диким зверем, которого собрались в последний раз повести на цепи в его родные джунгли и затем уже навсегда засадить в клетку. Я понимал это всем своим существом и чувствовал, что нужно отказаться от путешествия. Я не смогу вернуться, я не смогу больше быть рабом на галере.

У Стефана Цвейга есть рассказ «Неповторимое мгновенье»: в жизни каждого человека существуют мгновенья, которым он должен подчиниться. Если же он упустит это свое мгновенье, его ждет долгая бесцветная жизнь, прежде чем он будет награжден новым. Мне тут же вспомнился тот рассказ, и в моей душе начался бесконечный диалог с дьяволом-искусителем.

— Твои мечты могут осуществиться, — шептал мне дьявол. — Решайся, это твой единственный шанс. Разве ты не мечтал побывать в тропиках! Разве ты не восхищался дерзкими побегами из тюрем! Разве не завидовал искателям приключений, не хотел оказаться на их месте — на волосок от гибели, на тонущем судне, в открытом океане! Беги и испытай все сам! Ты будешь смотреть в лицо смерти и узнаешь сокровенные тайны жизни. Ты постигнешь таинство действия — разве этим все не окупится! Я покажу тебе красоту настоящего, красоту мгновенья без прошлого и будущего. Ты узнаешь вдохновение побега, ты познаешь красоту мира, ты увидишь океанский прибой, почувствуешь дыхание пассатов и запахи джунглей. Нет? Хочешь отсидеться в тихом углу у телевизора? Но я не дам тебе сидеть спокойно, я заставлю тебя мечтать снова и снова. Подумай, ты никогда не простишь себе этого отказа. Решайся! Только отчаянным все удается.

Я все еще колебался.

— Ах, какие там грозы, какие тайфуны! — вкрадчиво шепнул он.

— Тайфуны, — вздохнул я. Он знал, чем меня пронять. Я понял, что переспорить его мне не по силам.

 

Я не предполагал, что само принятие решения — уже действие. Раньше меня мучило желание увидеть то, что за горизонтом, в южных морях, на тропических островах. Теперь же все это отодвинулось куда-то далеко и передо мной возникло то, что я оставляю здесь и, возможно, навсегда. У меня столько близких людей, и я должен расстаться с ними на всю жизнь. Как было бы хорошо, если бы можно было просто погулять на воле, отвести душу и вернуться домой. А мне ведь предстояло отправиться в путь, как на другую планету, в один конец. Как это ни заманчиво, но все же очень, очень страшно.

 

Я шел прощаться с друзьями. У меня был билет на пароход, но я не мог сказать им об этом. Я знал, что могу не вернуться, и мне хотелось еще раз увидеть их. Я не мог говорить в тот вечер и только молча смотрел на них. Мне казалось, что, прощаясь, я приговариваю всех моих близких друзей к смерти. Мы посидели в последний раз втроем за бутылкой водки. Тогда им было трудно предположить, что через пару недель к ним придет известие о том, что я пропал без вести у берегов Филиппин.

 

Накануне моего вылета во Владивосток, в последний вечер перед началом путешествия, я случайно забрел на незнакомую улицу одной из ленинградских окраин. Было темно, накрапывал дождь. Оглядевшись, я заметил поблизости церковь и зашел в нее. Шло какое-то праздничное богослужение.

Раньше я был совершенно равнодушен к церковному пению, оно казалось мне уж очень однообразным и заунывным. Но теперь впервые в жизни меня захватила его красота. Вместе с хором я улетел куда-то очень высоко. Я уже не слышал мелодии и, казалось, парил в ином мире, где царит особая атмосфера любви, тишины и покоя.

Когда я вернулся обратно, я с удивлением обнаружил себя в толпе старух-прихожанок, снова стал слышать пение и видеть все, что происходило в церкви.

Я возвратился домой в необычном состоянии, во мне продолжали звучать голоса церковного хора.

Я рано лег спать и скоро заснул.

…Передо мной стояли четверо людей в длинных белых одеждах. Лица того, кто стоял напротив меня, я не видел. Головы остальных окружали светящиеся нимбы. Такие нимбы я видел раньше только на иконах и считал, что это символические знаки, отличающие святых от простых смертных. А сейчас сияющие венцы окружали головы троих людей, стоящих левее. Прежде всего, это изумительно красивое зрелище. Лучи живого света исходили не от головы, а чуть-чуть поодаль и внезапно обрывались примерно в пятнадцати-двадцати сантиметрах. Помню, я обратил внимание, что с точки зрения физики это совершенно необъяснимо — лучи света не могут так резко обрываться. Я никогда не предполагал, что бело-голубоватый свет может иметь такое множество оттенков: он казался совершенно живым, мягким и в то же время напоминал переливчатое сияние драгоценного камня. Трое этих людей иногда как будто обращались друг к другу, поворачиваясь и свободно меняя позы, и я мог видеть их нимбы под разными углами зрения. Я наблюдал всю картину с огромным любопытством и был настолько поглощен этим необыкновенным зрелищем, что совершенно забыл о том, первом человеке. Но в этот момент я почувствовал пристальный взгляд и сразу понял, что он исходит от него, стоящего прямо передо мной.

Там, где должно было быть лицо, появился ослепительный, как солнце, золотой свет. В первый момент я ничего не видел, я был совершенно ослеплен, но все же не мог оторвать взгляда. Сначала я увидел глаза. Я никогда не забуду этот взор огромной пронизывающей силы, способный прочесть самые потаенные мысли. Я чувствовал себя перед ним, как на ладони. Постепенно я смог разглядеть все лицо, будто сотканное из золотых лучей. Ясно я видел только глаза и ощущал взгляд всем своим существом. Это было мое последнее впечатление. Потом я оказался на каком-то другом уровне, где не было ни добра, ни зла — была только любовь.

На следующее утро я был полностью под впечатлением этого сна. До отлета самолета оставалось всего несколько часов.

Я ясно понимал, что скоро со мной случится что-то необычайно важное. И еще я понимал, что то, что случится — каким бы оно ни было, жив я буду или мертв, — будет хорошо для меня. В меня вошла сила и напутствующая любовь его взгляда.

 

Отход лайнера был назначен на восьмое декабря.

Наш самолет делал посадки в Иркутске, Красноярске и Хабаровске. Холодный пронизывающий ветер при сорокаградусном морозе. Все вокруг кажется безжизненным и унылым, как на заброшенной планете. Люди закутаны с ног до головы, лиц нельзя различить, походка какая-то неестественная, все стараются повернуться спиной к ветру, сжаться в комок и часто подпрыгивают. Можно ужаснуться одной мысли — жить здесь годами! Похоже, люди здесь не живут, а выживают после какой-то катастрофы, когда эта планета подверглась оледенению, потеряв всю свою былую красоту, и теперь только случайные космические корабли изредка пролетают мимо.

Я вспомнил, как жил целый год на острове на Байкале. Мороз, холод, ветер, провода гудят, я сижу у печки, с кошкой… и мечтаю о тропиках, о солнце, об океане. Там я готовился к этому своему путешествию — упражнения, купание в ледяной воде, обтирание снегом, йога…

Где-то совсем близко и дальше, на севере — концентрационные лагеря. Туда меня привезут, если поймают.

 

Владивосток, где туристы должны были собраться, оказался разбросанным на совершенно голых холмах и был завален снегом. Дорога от аэропорта к центру была расчищена на небывалую ширину: ожидался приезд американского президента Никсона. Когда-то здесь была непроходимая дремучая тайга. Казалось, что при советской власти все деревья вымерли. Единственное, что оставалось по-прежнему прекрасным, был синий океан с обрывистыми берегами и одинокими скалами в воде. Там, у причала, видимый издалека, стоял наш лайнер. Мы прибыли с небольшим опозданием, более тысячи туристов из разных городов страны уже находились на судне.

Лайнер «Советский Союз» был построен в тридцатых годах в Германии и назывался тогда «Адольф Гитлер». Говорили, что это была личная яхта фюрера. Во время войны он был потоплен, а после поднят со дна советскими специалистами. В начале семидесятых годов он все еще был самым крупным грузопассажирским судном в стране. Его использовали на дальневосточных линиях, подальше от глаз его законных владельцев — лайнер не заходил в порты свободного мира, где на него могли наложить арест.

Меньше всего лайнер был приспособлен для побега — как хорошая, добротная тюрьма. Линия борта шла от палубы не по прямой вниз, как у всех судов, а закруглялась «бочонком» — если кто и вывалится за борт, то упадет не в воду, а на округлость борта. Все иллюминаторы поворачивались на диаметральной оси, разделявшей круглое отверстие на две части. Я надеялся незаметно отправиться за борт через один из них, но это полукруглое отверстие годилось разве что для годовалого ребенка! Чуть ниже ватерлинии по обе стороны судна от носа и до кормы были приварены подводные металлические крылья шириной полтора метра. Для прыжка с борта нужно было бы разбежаться по палубе и нырнуть ласточкой, чтобы войти в воду как можно дальше от корпуса и этих крыльев. Такой прыжок трудно выполнить с верхних палуб, где есть разбег, — высота их превышала двадцать метров, и на ходу это мог сделать разве только Тарзан.

После тщательного осмотра кормы лайнера глазами будущего беглеца я понял, что прыгать можно только в двух местах: между лопастью гигантского винта и концами подводных крыльев, там, где струя воды отбрасывается от корпуса. На корме главной палубы, возможно, не будет туристов — у самого борта стояли баки с мусором. Расстояние до воды отсюда было метров четырнадцать. Мне приходилось много раз прыгать в море со скал десятиметровой высоты или с надстроек небольших судов. Но с такой большой высоты… на скорости…

Стоя на набережной у кормы лайнера, я измерил взглядом высоту. И на минуту задумался.

— Высоко, — тихо заметил дьявол-искуситель. — Ты конечно побоишься.

Он знал, как сыграть на моем упрямстве.

— Кто знает, — ответил я и… принял решение прыгать.

 

Перед началом плавания нам была известна только общая схема маршрута: лайнер выйдет из порта Владивостока, пересечет Японское море и сделает короткую остановку в Цусимском проливе, где будет возложен венок на месте разгрома русской эскадры в 1905 году. Затем лайнер отправится на юг, в Тихий океан, и приблизится к экватору. По традиции, тем, кто впервые пересекает экватор, предстоит церемония морского крещения в присутствии самого морского бога Нептуна.

Весь маршрут от Цусимского пролива до экватора держался в секрете, но было ясно, что «Советский Союз» не будет заходить ни в один иностранный порт. Туристам радостно сообщили, что в продолжение всего пути можно будет загорать под тропическим солнцем, купаться в бассейнах и любоваться красочной панорамой океана. На лайнер были приглашены лекторы — знакомить пассажиров с политическим устройством и экономическим положением близлежащих стран, а также океанолог из университета, чтобы развлечь туристов сведениями о географии Тихого океана. То есть советским людям была предоставлена возможность мысленно посетить города и страны, которые проплывут мимо, где-то близко, за чертой горизонта — невидимые и недостижимые.

 

Когда наша ленинградская группа в тринадцать человек (уже тогда кое-кто суеверно перешептывался по поводу этого числа) поднялась на борт лайнера, нас встретил шумный спор за места в каютах. Выяснилось, что одноместных кают нет совсем, каюты первого класса рассчитаны на двух человек, второго — на четверых, а третьего — на пятерых и более. Всех туристов заранее расписали по местам, как на военном судне. Каюты были неодинаковые, и люди быстро обнаружили, что за такую же плату их соседи имеют лучшую. Кроме того, многие хотели селиться с друзьями, а не с незнакомыми попутчиками. Проблема казалась неразрешимой, спор шел уже третий день, страсти разгорались, и руководители круиза приняли поистине соломоново решение — всем недовольным предложили возвращаться домой безо всякой компенсации. Нашей группе повезло, мы прибыли позже всех и не успели обнаружить это неудобство и огорчиться.

Оставалось несколько часов до отхода лайнера. Мы собрались в нашей каюте, чтобы отпраздновать отплытие судна и начало отпуска.

Я вглядываюсь в лица. Веселые, празднично одетые люди. Никто не подозревает, что в этом рейсе что-то случится. У нас разные судьбы. Они оказались здесь, чтобы весело провести отпуск, а у меня, быть может, считанные дни перед побегом в неизвестность.

По радио раздалась команда капитана: «Приготовиться к отходу судна! Всем стоять по своим местам!»

Эти слова прозвучали для меня, как приговор. В этот момент я почувствовал, что пора прощаться с Родиной. Чтобы вполне осознать, что это такое, нужно покинуть ее навсегда. Даже при расставании с человеком в душе мгновенно исчезают все огорчении и неприятности, причиненные им, и остаются только счастливые воспоминания. Родина — это прежде всего душа. Она разлилась повсюду и смотрела на меня тысячью глаз. Наступила какая-то магическая тишина, мир стал одушевленным. Я боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть ее. Казалось, все вокруг участвует в церемонии прощания. Молча, сосредоточенно стоят соседние корабли, портовые краны склонили шеи-стрелы. Тихо, тихо набегает волна на стенку набережной. Облака в небе неподвижно застыли. Чайки неслышно парят в полете, и их крик не нарушает эту тишину. Актеры-матросы застыли на местах в позах, полных значения.

— Боцмана на бак! Поднять левый якорь!

Все моряки на свете воспринимают грохот якорной цепи иначе, чем жители суши. Этот звук всегда связан с последними моментами перед отправлением в дальний путь или с приходом судна в родной порт. Грохот якорной цепи во время отплытия звучит, как неумолимый сигнал разлуки. Пока только этот звук еще как-то связывает тебя с родной землей. Как только он прекратится, ты окажешься по ту сторону невидимой черты, и все, что ты еще продолжаешь видеть, становится уже как бы нереальным.

Звучат команды, швартовые концы, как змеи, вползают на палубу. Между набережной и бортом лайнера появляется полоска воды. Три долгих гудка сотрясают воздух. Город отодвигается назад, заволакивается туманом, и вот уже кромка родной земли исчезает вдали, и небо окончательно сливается с океаном…

Руководители круиза «Из зимы в лето» пытались взять под контроль все свободное время туристов. Для этого сформировали группы по двадцать пять — тридцать человек, не считаясь с желаниями людей, назначили комиссаров и всем выдали цветные галстуки как отличительные знаки. Каждая группа должна была сидеть за своим столом в ресторане, ходить вместе на лекции и в кино и участвовать в каких-то полудетских, полуидиотских играх под руководством затейников. Однажды кто-то из затейников предложил устроить соревнование по задержке дыхания. Желающие по очереди погружались в большую бочку с водой, а затейник засекал время на хронометре. Чемпион по задержке дыхания подозрительно долго не показывался. Когда его вытащили, он был без сознания, и его едва удалось спасти с помощью искусственного дыхания.

Поначалу нас будили по утрам и пытались сгонять на лекции. Но скоро организаторам лекций стало ясно, что для успешного выполнения этого «задания партии» туристов нужно связывать и тащить в лекционный зал силой, а перед началом лекции запирать дверь зала на ключ. Обычно мы в шутку бросали монету: если упадет на орла, мы купим вина в буфете и пойдем пить, если на решку, то все равно купим вина и пойдем пить, а если на ребро, то пойдем на лекцию.

Первыми взбунтовались девушки. Нужно отдать должное их решительности — дисциплинировать их было совсем не просто, не то что мужчин, воспитанных с пионерского возраста в послушании. Как-то вдруг оказалось, что в нескольких группах собрались только женщины, и они решительно потребовали «разбавить» их группы достаточным количеством мужчин. Женщины других групп не хотели отдавать своих мужчин — их и так было мало. Перегруппировки продолжались несколько дней, но недовольных все равно было много. Тогда организаторы круиза пошли на некоторые уступки и предложили сохранять группы хотя бы за обедом.

Как вы думаете, что может случиться, если несколько сотен здоровых цветущих парней поселить в близком соседстве с еще большим числом молодых красивых женщин? И всего лишь на двадцать дней!

Стоило спуститься вниз по трапу в жилые палубы, как можно было услышать несмолкаемый гул голосов, ощутить распыленный в воздухе запах спиртного и духов. За дверью каждой каюты — музыка, песни, пляски, хохот и визг женщин, несмолкаемый шум споров, пьяные выкрики, любовные стоны, непрерывные тосты, звон посуды. Иногда дверь с шумом распахивалась и из нее вываливалась компания раскрасневшихся мужчин и полуодетых хохочущих девушек. Туристы предавались веселью, начиная с обеда и до утра — каждый драгоценный день отпуска. Самые смелые из них скоро «потеряли» галстуки, подчеркнув свою полную независимость. На завтрак выходило сравнительно мало людей — многие еще крепко спали, на обед собирались почти все, во время ужина можно было видеть, как быстро прибегали посланцы разгулявшихся компаний, хватали несколько бутербродов со стола и снова исчезали в каютах. Похоже было, что многие гуляки так и не найдут времени выйти на палубу — взглянуть на океан и подышать свежим морским воздухом.

В конце концов руководители круиза махнули на все рукой и предоставили туристов самим себе.

Как только темнело, начинались танцы. Музыку и песни передавали по громкоговорителям с утра и до полуночи.

Я с трудом привыкал к роли пассажира и чувствовал себя примерно так же, как скаковая лошадь, если бы ее несли на носилках.

 

Передо мной, задумавшим «нечистое дело», стояла очень трудная задача — нужно было каким-то образом определить местоположение судна. У меня были только мелкомасштабная карта Тихого океана, карта звездного неба и бинокль. Я собирался определять путь судна по счислению и по видимым контурам земли. Чтобы не привлекать внимания, я не решался часто бывать в штурманской рубке и много часов простаивал с биноклем на верхнем мостике, пытаясь увидеть землю на горизонте. Мне обязательно нужно было узнать, как пролегает маршрут — всегда в открытом океане или хотя бы иногда недалеко от берегов.

К моей величайшей радости, на третий день плавания наш загадочный маршрут был рассекречен.

В одном из залов лайнера мы увидели карту западной части Тихого океана с линией пути судна к экватору и обратно, и даже с помеченными датами! Я принял эту карту как знамение небес — она помогла мне сэкономить массу времени и усилий по определению курса судна.

Лайнер должен был пересечь Восточно-Китайское море в виду острова Тайвань, проследовать вдоль восточных берегов Филиппинских островов, направиться в Целебесское море и достичь конечной цели — экватора между островами Борнео и Целебес. В дневное время курс проходил сравнительно близко от берегов, ночью — дальше.

Само собой разумеется, это была приблизительная схема маршрута, и на нее нельзя было полностью полагаться. С другой стороны, можно было ожидать, что ради сокращения маршрута капитан будет вынужден приблизиться к берегу в районе маленького острова Сиаргао и, может быть, у южной оконечности острова Минданао. После тщательного анализа маршрута я совершенно ясно понял, что покинуть лайнер можно будет только в этих двух точках.

 

Тропик Рака мы пересекли в виду острова Тайвань. Из-за облаков показалось солнце, но было еще довольно прохладно. Все водное пространство до самого берега острова было усеяно японскими джонками. Туристы высыпали наверх и заполнили все палубы. Остров находился все же довольно далеко — горы отсюда казались голубыми, и даже в бинокль трудно было разглядеть какие-нибудь детали.

Может быть, все же попытаться здесь? Нет, мое время еще не пришло.

Строго говоря, круиз на лайнере не был моим первым заграничным рейсом. Двенадцать лет назад, студентом-океанографом, я принимал участие в рейсе учебного судна «Батайск» из Мурманска в Одессу вокруг Европы. Но, как и сейчас, наше судно не заходило ни в один иностранный порт. Причина была все та же — опасались возможного побега.

На «Батайске» нас было триста человек — студентов-океанографов и курсантов мореходных училищ. Нам, студентам, как раз и не доверяли больше всего, опасаясь всяческих неприятностей.

В проливе Босфор судно все же вынуждено было сделать короткую остановку, чтобы взять на борт местного лоцмана, который провел бы «Батайск» через узкий пролив.

Утром все студенты и курсанты высыпали на палубу, чтобы хоть издали посмотреть на минареты Стамбула. Помощник капитана тут же всполошился и принялся отгонять всех от бортов. (Он, кстати, единственный на судне не имел никакого отношения к морю и ничего не смыслил в морском деле. Рассказывали, что на своей прежней работе — комиссаром в мореходном училище — он долго не мог привыкнуть к слову «входите» и, вызывая курсантов для беседы, продолжал по привычке говорить «введите».)

Я сидел над штурманским мостиком и мог видеть все, что происходило на палубе. Когда любопытных отогнали от левого борта, они тут же перебежали на правый. Помощник капитана понесся следом, чтобы прогнать их и оттуда. Вниз уходить они, понятно, не хотели. Я видел, как толпа не менее чем в триста человек несколько раз перебегала от борта к борту.

«Батайск» стал медленно крениться с борта на борт, как при хорошей морской качке. Турецкий лоцман в недоумении и тревоге обратился к капитану за разъяснениями.

По обоим берегам узкого Босфора к этому времени уже собралась толпа местных жителей, с изумлением следивших за тем, как на зеркально-спокойной глади пролива советское судно резко раскачивается, как при крепком шторме, и вдобавок над его бортами то появляются, то куда-то пропадают одновременно несколько сот физиономий.

Дело кончилось тем, что разъяренный капитан приказал немедленно убрать помощника капитана с палубы и запереть его в каюте, что с удовольствием тут же выполнили два дюжих курсанта.

А мы все же смогли рассмотреть Стамбул — с обоих бортов судна.

 

На лайнере заметно возросло оживление, то ли потому, что внезапно пришло лето, то ли потому, что люди лучше узнали друг друга. В жилых палубах гул еще больше усилился — дни и ночи превратились в один бесконечный праздник.

Руководители рейса совсем отчаялись в своей попытке провести так хорошо задуманные и запланированные культурные мероприятия. Единственное, что еще оставалось руководству, — это молить Бога, чтобы туристы хотя бы не повываливались за борт. Теперь вся армия затейников дежурила днем и ночью на палубах, оттаскивая подвыпивших туристов подальше от борта. Но это было уже после события, вошедшего в историю круиза под названием «Пожарная тревога».

Случайно или нет, но так уж получилось: капитан нажал кнопку, и на лайнере прозвучал сигнал учебной пожарной тревоги.

Время было выбрано явно неудачное. Туристы уже успели проснуться и опохмелиться, причем очень хорошо опохмелиться, когда вдруг услышали резкие трели непонятного сигнала. Первая естественная реакция советских людей была обычной — не обращать никакого внимания и продолжать пить. Капитан правильно предвидел поведение своих пассажиров: по всем помещениям лайнера были спешно разосланы затейники с приказом вытряхивать всех из кают и посылать наверх со спасательными нагрудниками. Но затейники тоже были не дураки — они прекрасно знали, что их никто не станет слушать, и потому применили свой тактический прием: «забыли» сказать, что тревога всего-навсего учебная, и с криком «Пожар!» стали громко стучаться в двери каждой каюты.

Заторы начались уже в коридорах. Некоторые туристы «выходили» из кают на четвереньках и тут же попадали под ноги бегущей толпе. Создавались самые фантастические сплетения мужских и женских тел. Спасательные пояса запутывали людей еще больше. Уже по тому, как немыслимо они надеты, было ясно, что операция по распутыванию займет немало времени. Хорошо выпившие туристы страдали больше других — им оттаптывали руки и уши. Опасные ситуации возникали на крутых корабельных трапах. Иногда пьяные валились назад, навзничь, с самой верхней ступеньки и срезали целые гроздья девушек, а те, падая, визжали так, что ни о каких командах экипажа не могло быть и речи — и не услышать, и не понять. На верхних палубах собралась толпа спасающихся от огня. Они озирались по сторонам с выражением одновременно испуганным и вопросительным, по привычке не доверяя официальной информации. Среди них тут и там виднелись целые букеты помятых физиономий с помутившимся взором, всклокоченными волосами и безмятежной улыбкой на устах, видимо, унесенных толпой прямо от застолья. Время от времени кто-то из них пробовал затянуть песню, другие подтягивали нестройным хором, не обращая ни малейшего внимания на происходящее. На толпу они действовали успокоительно. Кое-где появились санитары с носилками — подбирать раненых. Кто-то успел размотать пожарные шланги по палубам и пустить воду. Шланги наполнились водой и стали метаться из стороны в сторону, сбивая бедных туристов с ног. Какие-то пьяные шутники захватили один шланг и с восторгом поливали мощной струей воды всех без разбора. Мне стало казаться, что я попал на палубу гибнущего «Титаника». Капитан, должно быть, уже пожалел, что растревожил этот безобидный муравейник. Он тут же дал команду «отбой», но ее никто не услышал. Потребовалось еще несколько часов, чтобы успокоить туристов и вернуть их обратно в каюты. Я хорошо понимал, что поступаю не по-христиански, но не мог отказать себе в удовольствии понаблюдать еще одно представление — попытку тех, кто только что с таким трудом выбрался наверх, сойти вниз по крутым трапам. Благодаря спасательным поясам, им все же удалось избежать ушибов и переломов.

Три дня на всех палубах и в каютах стоял нескончаемый хохот — вспоминали пожарную тревогу. Это событие послужило началом нового времяисчисления на лайнере, где ночи и дни перепутались в сознании счастливых туристов. Отныне все местные происшествия делились на два периода: до пожарной тревоги и после.

 

У острова Лусон капитан неожиданно изменил курс, и мы подошли к берегу так близко, что увидели пальмы на расстоянии каких-нибудь пяти-шести миль. К борту невозможно было протиснуться, казалось, все туристы и обслуживающий персонал высыпали наверх, чтобы увидеть берега чужой земли. Это был почти необитаемый восточный берег острова Лусон, где-то между семнадцатью и восемнадцатью градусами северной широты.

— Ты в тропиках! — шепнул мне дьявол. — Твои мечты сбылись.

Я плохо спал в эту ночь и перед рассветом вышел на палубу. Теплое дыхание пассата ощущалось, как ласка, мощные кучевые облака плыли по небу, а кругом, насколько хватало взгляда, — фосфоресцирующий океан. Я так мечтал о тропиках! Так вот какие они! Я не мог поверить, что вижу все это своими глазами.

В полдень мы снова приблизились к берегу. Небольшие коралловые острова манили бухтами и белоснежной короной бурунов. Пальмы столпились у самой воды и призывно махали издали зелеными ветвями. Несколько из них, особенно бесстрашных, вышли на крошечный островок, сцепились листьями и раскачивались вместе под напором ветра. Крупные волны склоняли свои головы-гребни к самому их подножью. Через час или два мы снова стали удаляться в океан, а берег остался в памяти как сон, как мираж. В дальнейшем, до самого острова Сиаргао, мы видели берега только далеко на горизонте.

 

Понеслись бесконечно счастливые дни. Я метался от борта к борту с горящими от бессонницы глазами и не мог наглядеться на эти живые декорации из волшебной сказки. Океан выбирал для меня самые нарядные волны, громадные белоснежные облака спускались совсем низко, солнце показывалось из-за туч, прежде чем погрузиться в океан, и раскрашивало все небо самыми невероятными красками, а ночью я как тень бродил по палубе, встречая восход незнакомых южных созвездий. И все это под аккомпанемент моих самых любимых мелодий, которые целыми днями неслись из громкоговорителей.

 

Лайнер полным ходом шел на юг, к экватору.

Я вдруг с ужасом представил себе, что скоро, очень скоро он неумолимо повернет назад. Отсюда, из тропиков — в Союз? Нет! Ни за что! Никакая сила не могла вернуть меня обратно.

Всего один прыжок отделял меня от этой влекущей красоты и свободы. Но нечего было и думать, чтобы среди бела дня оставить судно на виду у сотен глаз — мгновенно будет спущена шлюпка. Ночь — время беглецов! Ночью совершаются побеги из тюрем.

Оставалось дождаться подходящей ночи.

 

Собираясь в круиз, я не взял с собой компаса из предосторожности. Мне казалось, что он мне, пожалуй, и не нужен — ведь лайнер можно будет оставить только вблизи от берега, и я всегда смогу определить направление по солнцу или по звездам. Я хорошо знал все созвездия северного полушария, но южные мог найти только по карте. Во время безоблачных ночей я ходил по верхней палубе с картой в руках и старался отыскать и запомнить положение непривычных для меня южных созвездий. Моим новым друзьям казался немного странным мой чрезмерный интерес к астрономии, но это сходило за небольшое и простительное помешательство, которое так часто встречается у людей, тем более что я проводил достаточно времени в ежедневных пирушках. Я был в отличной физической форме, и несколько дней пьянки не могли меня ослабить.

В одну из звездных ночей, когда я стоял на палубе с картой в руках и пристально вглядывался в ночное небо, ко мне подошла девушка. Обычно гуляющие пары обходили меня с усмешкой.

— Что-нибудь особенно интересное там, в небе? — спросила она с улыбкой.

— Да вот ищу мою счастливую звезду и никак не могу найти, — уклончиво ответил я.

— Мне тоже когда-то казалось, что мое счастье где-то среди звезд, — улыбнулась она. — Я астроном, так что мы с вами в некотором роде коллеги.

Она оказалась настоящей находкой для меня. Благодаря ей я довольно сносно стал разбираться во всех видимых звездах этих широт и даже знал, под каким примерно углом можно ожидать то или иное созвездие.

 

В районе острова Самар лайнер сделал остановку на несколько часов. Остров не был виден, но я по карте знал, что он сравнительно близко. Был ясный солнечный день. Все палубы заполнились загорающими туристами. На корме собрались любители рыбной ловли — ловить акул. Я присоединился к загоравшим: хотя мне и хотелось взглянуть на пойманных акул, но, кто знает, думал я, — лучше пока держаться от них подальше.

Тропическое солнце оказалось небезопасным для бедных советских туристов. Вскоре судовой госпиталь заполнился пациентами с сильными солнечными ожогами. Особенно пострадали пьяные — они засыпали под ярким солнцем и тут же обгорали.

 

Для многих туристов борт лайнера был чем-то вроде края пропасти. Они подходили к нему, вытянув шею, и, крепко ухватившись за поручни, заглядывали вниз со страхом и любопытством. Мне же хотелось стоять у борта подолгу. Я доверял океану и чувствовал, как океан любит меня. Нас прочно связывали какие-то тайные нити-струны, я ощущал, как они натягивались всякий раз, когда я удалялся от него. Сейчас океан был рядом, и я был счастлив. Стоя у борта, я как будто слышал его зов из глубины и готов был пойти на этот зов не задумываясь. Акулы и другие морские хищники пугали меня не больше, чем медведи и волки в лесу. Не мог же я не плавать в океане только потому, что там водятся акулы, и не ходить в лес из-за страха встретиться с медведем. Кроме того, акулы представлялись мне как бы малыми частицами одного общего сознания Океана, не способными на враждебные действия без его воли.

 

Лайнер приближался к десятому градусу северной широты, острову Сиаргао, той самой намеченной мной точке, где я мог бы незаметно оставить судно ночью вблизи берега. Это должно было произойти завтра, 13 декабря. Тринадцатое число не самая удачная дата для рискованных авантюр, но выбора у меня не было.

Я попросил девушку-астронома пойти со мной в штурманскую рубку (известно, что с девушкой всегда больше шансов проникнуть в любое запретное место). В рубке были только дежурный помощник капитана и матрос на руле. Пока девушка разговаривала с помощником, я подошел к навигационной карте. Лайнер находился еще далеко к северу от Сиаргао, но линия курса была проложена примерно в десяти морских милях от берега. Я с радостью заметил, что остров гористый и, значит, будет виден издалека. Длина его была всего девятнадцать морских миль — это значит, что мы будем идти параллельно береговой линии в течение часа. В 20 часов по корабельному времени лайнер будет где-то на уровне середины острова. Мне бы очень пригодились сведения о береговой линии, течениях, приливах и навигационных огнях, но я не решился спросить лоцию у помощника — мне казалось, что это будет выглядеть как нечто большее, чем простое любопытство.

За кормой, далеко внизу, в лучах прожекторов виднелась струя воды, отбрасываемая винтом лайнера. Я заметил то, чего не видел раньше: пятно света начинается чуть поодаль кормы, так что падение любого предмета за борт произойдет в тени, а не в поле яркого света, как я думал.

Я представил себя в этом потоке воды, рекой уносящемся вдаль, в темноту ночи.

Завтра примерно в этот же час я собирался быть за бортом.

Как мне хотелось теперь отсрочить побег хотя бы ненадолго! Было бы так прекрасно, ни о чем не думая, поддаться веселому безумию, охватившему корабль, укачиваться в колыбели волн, ничего не хотеть, ни о чем не думать, день и ночь видеть за бортом океан и дышать влажным воздухом тропиков.

Может, оставить судно позже?

— Где же еще? — строго возразил дьявол-искуситель.

— У южной оконечности острова Минданао…

— Там наверняка сильные течения, ты даже не сможешь приблизиться к берегу, тебя пронесет мимо. И берег там очень высокий, с отвесными скалами.

— А что если в Макассарском проливе, прямо на экваторе, между островами Борнео и Целебес, — там мы будем в дрейфе два дня? Как раз под шумок праздника Нептуна? У меня будет целых две ночи впереди! — не сдавался я.

— Этот пролив очень широк, с сильными течениями, а расстояние до ближайшего берега будет не меньше сорока морских миль. Капитан — уж будь уверен — постарается держаться подальше от берегов.

— Может быть, я смогу оставить лайнер на обратном пути? — взмолился я.

— На обратном пути лайнер будет проходить все ближайшие к берегу пункты только в дневное время.

Да, последняя возможность — завтра ночью. Завтра ночью или… никогда.

 

Климат на лайнере менялся с каждым днем. Люди оттаивали и становились все непосредственнее и счастливее. Теперь всеобщее веселье начиналось с утра и продолжалось далеко за полночь. Это были уже не обычные скучающие туристы, каких можно встретить во всех уголках земного шара, — это были люди, жадно хватающие каждое мгновение проходящей жизни, каждый глоток свободы. В жилых палубах гул голосов не прекращался ни днем, ни ночью.

Одна пара невольно привлекала к себе внимание: они стояли посередине коридора, мешая пройти веселой компании, не замечая никого и ничего вокруг. Он смотрел на нее так, словно впервые увидел перед собой женщину. В проходе уже скопилась толпа, но никто не решался пройти между ними; все, затаив дыхание, следили за свиданием местных Ромео и Джульетты.

Несколько раз я встречал высокого юношу с благородной осанкой, королевской походкой и насмешливым взглядом, на плечах его было что-то вроде легкой накидки. Он выделялся в толпе и ни с кем не разговаривал. Я не мог не любоваться его манерой держаться. «Как ему удалось сохранить столько достоинства в этой рабской стране?» — подумал я. Однажды мы столкнулись в дверях, я уступил дорогу и не вполне шутливо произнес: «Ваше величество…» Он внимательно взглянул на меня, улыбнулся и слегка поклонился в ответ.

На шлюпочной палубе собирались небрежно одетые длинноволосые юноши и девушки. Они оживленно спорили о литературе, искусстве и философии, доносились имена запретных философов и художников, но тут же замолкали, как только подходил чужой, видимо, опасаясь стукачей. Стукачи, кстати сказать, заметно выделялись на фоне возбужденной и подвыпившей толпы: они были на работе — трезвые, озабоченные и растерянные.

Жизнь на лайнере превратилась в непрекращающийся карнавал. Стали попадаться тихие, странные личности, они разговаривали сами с собой и улыбались потусторонней улыбкой. На верхних палубах возникали существа с опухшими физиономиями и заросшими щетиной щеками. Они дико смотрели на океан, трясли головой, протирали глаза, будто только что выбрались на поляну из самой чащи леса, и на минуту трезвели. Но полоса тумана тут же застилала им глаза снова — и они бесследно исчезали в глубинах нижних палуб. Повсюду порхали стайки девушек с томными, бархатными глазами, они невинно посматривали на проходивших парней, косились на целующиеся пары и глубоко вздыхали. Из укромных уголков лайнера иногда раздавались раскаты патологического смеха самых разнообразных оттенков — от тихого, счастливого, до громкого, сумасшедшего. Пьяные вели себя непринужденно — вытрезвителей на лайнере не было — и дурачились, как могли: проникновенно разговаривали и обнимались с неодушевленными предметами, на все лады изображали крики птиц и животных, а иногда разбегались по палубе, махая руками, пытаясь взлететь в воздух, и валились под ноги танцующих. Многие из обитателей лайнера были не столько пьяными, сколько сумасшедшими от небывалой для советского человека степени свободы. В веселье все чаще чувствовался надрыв. Люди старались забыться любой ценой: каждый знал, что очень скоро эта призрачная жизнь, доставшаяся им всего лишь на двадцать дней, кончится, и все до единого вернутся «туда». В танцах принимали участие столько людей, сколько могли вместить палубы. Танцы часто превращались в дикие пляски, наподобие африканских — так они лучше выражали душевное состояние. Для непосвященного человека лайнер легко мог сойти за веселый сумасшедший дом. Мне казалось, что единственным нормальным и трезвым человеком на корабле оставался я, решивший по собственной воле завтра ночью прыгнуть за борт!

 

Двенадцатого декабря, ложась спать, я не мог не думать о том, что это моя последняя ночь на корабле и, кто знает, может быть, не только на корабле. Уснул я не сразу и видел не то сон, не то видение.

Я видел военный лагерь в степи. Лето. Ночь. Запахи трав смешиваются с дымом костров, лошадиного пота и навоза. Движение пеших и конных отрядов, отблеск света на мечах, приглушенные голоса. Иногда люди всматриваются куда-то в темноту, задумчиво, но без страха. В воздухе угроза и торжественное молчание. Все ожидание направлено на завтрашнее утро. Время, обычно бесконечно растянутое и в прошлое, и в дальнее будущее, сфокусировано точно на завтрашнем дне. Я не могу вспомнить, кто мы и откуда пришли. Есть только эта темнота, скрывающая огромное и угрожающее скопление сил, направленных в нашу сторону.

Завтра на рассвете произойдет то неизбежное, о чем думают все. То, что нельзя отодвинуть, от чего нельзя уйти.

 

Этот день, тринадцатое декабря, был одним из самых незабываемых дней в моей жизни. Я уже не имел контроля над ситуацией, решение было принято, и я тут же почувствовал его психологический эффект. Я не мог думать о будущем — у меня не было будущего. В назначенный час я беру свое плавательное снаряжение и иду на корму лайнера, потом прыжок в темноту и… полная неизвестность. Я не мог думать о прошлом — оно исчезло, отпало само собой. Все мое внимание сосредоточилось на настоящем. Я живу в этом отрезке настоящего, и он, как шагреневая кожа, неумолимо сокращается.

Я не вышел на завтрак. На обеде я присутствовал, но ничего не ел — желудок должен быть совершенно пуст перед длительным заплывом, я знал это по опыту. Утром я проделал очистительные упражнения йоги — выпил два литра воды и пропустил ее через кишечник, минуя мочевой пузырь, а также несколько других, довольно сложных промывок вместе с дыхательными упражнениями. Обычно я никогда не ел перед водолазными погружениями — даже с небольшим количеством пищи в желудке становилось трудно дышать.

С того самого момента, ранним утром тринадцатого декабря, когда я осознал себя по ту сторону некой невидимой черты, я почувствовал, как у меня «проснулась Душа». Сознание перешло в сердце, я уже не видел и не слышал — я чувствовал. Это огромная разница — слышать звук или чувствовать его. Я чувствовал океан, облака, людей, музыку. В сердце была невыносимо приятная боль, которая усиливалась от любимой мелодии или просто улыбки. Я не мог ни о чем думать. Мне казалось, что я вижу мир в первый раз. Я замечал каждый свой шаг, каждое мимолетное чувство, подробности обстановки корабля, природы, поведения людей. Я легко мог читать их мысли и чувства. Мне казалось, что не заметить мое новое состояние невозможно, но взгляды окружающих были так поверхностны, так быстро перебегали с одного предмета на другой, что им было не до меня и даже не до себя. Мой взгляд ни разу не встретился ни с чьим столь же проницательным взглядом. Я вдруг стал понимать японских камикадзе, римских гладиаторов, контрабандистов, вообще всех тех, кто ждет поединка или часа побега. Я готовился, если можно так выразиться, к церемонии самопознания, к некоему мистическому посвящению в тайны жизни и смерти.

После обеда меня пригласили к себе в каюту наши ленинградские девушки. Пили коньяк. Они заговорили о чем-то своем, женском. Иногда тема разговора ускользала от моего сознания, было приятно наблюдать их лица, улыбки, просто быть среди них. Я люблю наблюдать за женщинами. Они всегда кажутся мне очень красивыми, даже самые некрасивые. Женщины — самые удивительные и волнующие создания в этом мире. Я никогда не устаю любоваться ими: как они ходят, как полулежат или как поправляют прическу обеими руками. Я с удовольствием изучаю язык их неуловимых движений — он различный у всех женщин, каждую смену позы, каждый поворот головы. Истинное наслаждение наблюдать за женщиной, когда она влюблена. Ее лицо становится лучистым и сияет, все линии тела как-то сглаживаются и «звучат» по-новому.

— Ты какой-то странный сегодня, Слава, — внезапно заметила одна из девушек. Все другие тут же повернулись ко мне. Я улыбнулся и произнес свой любимый тост: «За милых женщин!» Девушки засмеялись, и мы дружно сдвинули бокалы.

 

Закат солнца прошел пышно и торжественно, как это может быть только на Филиппинах. Спустилась непроглядно темная ночь. Лайнер приближался к северной оконечности острова Сиаргао. Я вышел на палубу. Дул сильный южный ветер, океан тяжело дышал огромными валами. С запада приближались черные грозовые тучи, временами сверкала молния.

Я поднялся на самый верхний мостик, но даже в бинокль не мог ничего разглядеть. Там, где должен был показаться остров, не было ни одного огня. Я спустился вниз, на крыло штурманского мостика, и спросил вахтенного матроса о береговых огнях. Он, видимо, нашел мой вопрос праздным, посмотрел на юго-запад и ответил, что никаких огней на острове нет. Я и без него это видел.

А что, если капитан изменил курс, и мы находимся дальше от берега, чем я предполагал?

Было уже около семи часов вечера. Я взглянул в последний раз туда, где должен был быть остров. Непроницаемый мрак. Все небо покрыто тучами. Молнии сверкали в разных сторонах горизонта почти непрерывно

«Шторм идет!» — возликовал я в душе. В штормовую погоду капитан не станет рисковать людьми и не решиться послать шлюпку на поиски. У меня будет целая ночь!

 

Я зашел в ресторан к концу ужина — просто показаться. Палуба заметно раскачивалась под ногами. Раскачивались люстры у потолка, колыхались тяжелые занавеси, свободные стулья слегка отъезжали и придвигались снова, как будто к столам присаживались невидимые гости.

Я вдруг ясно представил себе, что поверхность океана покрыта волнами в семь-восемь метров высотой. Я рассчитывал на прыжок с высоты пятнадцать метров — от фальшборта главной палубы до ватерлинии — это было ненамного выше той скалы в Черном море, откуда я нырял ночью вслепую. Но расстояние до воды может быть теперь либо на семь метров больше — и тогда меня может завалить вперед, либо меньше — так что меня ударит спиной.

С точки зрения здравого смысла мои шансы добраться до берега живым выглядели так: если во время прыжка я не разобьюсь от удара о воду, если меня не сожрут акулы, если я не утону, захлебнувшись или от усталости, если меня не разобьет о рифы, если хватит сил и дыхания выбраться на берег и если к этому времени я все еще буду жив — то только тогда я, может быть, смогу поблагодарить судьбу за небывалое чудо спасения.

 

Это был самый опасный участок пути. Мне предстояло пройти около ста метров от носовой каюты, в которой я жил, до выхода на палубу и затем еще столько же — под открытым небом до кормы. В руках у меня была сумка с ластами, маской и трубкой. Поверх плавательного снаряжения я небрежно бросил полотенце. Я хорошо изучил все переходы и повороты на своем пути на случай погони. Мне было известно немало случаев, когда самые продуманные планы побегов были раскрыты и их участники кончали жизнь в концлагере. Если мое намерение обнаружится, тогда мне бы только выбраться наверх, на палубы, а там я уже прыгну с борта, с мачты, с чего угодно!

Я медленно шел по коридору.

Мне казалось, что я иду по канату над пропастью.

Те, кто прошел такой путь, знают, что он существует внутри другого психологического измерения. В нем человек меняется так, будто он прожил несколько лет. Если ты скован страхом, ты ничего не заметишь, если внутренне свободен, то никогда этого не забудешь. У тебя остается жгучая тоска по этому иному измерению, а тот мир, из которого ты только что шагнул в неизвестность, сразу становится нереальным и похожим на обычный сон. Именно тогда я сделал для себя открытие: внимание — вот тайна жизни! Острое внимание вовне и внутри. Обычно мы живем в каком-то полусонном состоянии и только во время мгновенных вспышек внимания способны по-настоящему видеть и чувствовать. Мне казалось, что все вокруг — стены, трубы, брошенный кем-то пылесос — знало, куда и зачем я иду, и безмолвно желало мне удачи.

Я вышел на палубу.

— Молодой человек! — услышал я голос за спиной.

Измерив глазами ближайшее расстояние до борта, я обернулся. Ко мне подошел незнакомый мужчина.

— Как пройти в радиорубку?

Я коротко объяснил, наблюдая за его движениями. Он выслушал меня и ушел. Я перевел дыхание.

На освещенной части палубы, через которую нужно было пройти, уже начались танцы. Из репродуктора слышалась моя любимая «Голубка» — «Когда из родной Гаванны уплыл я вдаль…»

Я шел среди танцующих пар. Страха я не испытывал, я превратился в мальчишку, убегающего от опеки взрослых вон в тот манящий лес с дикими зверями. Мне наговорили о нем столько ужасов, что я уже просто не мог дальше жить, не побывав там.

Со своей родной землей Россией я простился раньше, во Владивостокской бухте. Сейчас я бежал из Советского Союза.

Я спустился по трапу на корму главной палубы. Там стояла раскладушка, и на ней сидели трое матросов. Подойдя к фальшборту, я постоял несколько мгновений. Нельзя было прыгать прямо у них на глазах. Мне представилось, как они немедленно дадут знать по телефону (он висел у них над головой) на капитанский мостик, последует сигнал «Человек за бортом» и меня тут же начнут искать прожекторами.

Я опять поднялся на шлюпочную палубу и стал обдумывать создавшееся положение. Времени уже совсем не оставалось — через полчаса, согласно моим расчетам, лайнер минует остров.

Прыгать во что бы то ни стало, даже на глазах у всей команды!

Я снова спустился вниз. Два матроса куда-то исчезли, а третий стелил постель на раскладушке, повернувшись ко мне спиной.

Я облокотился одной рукой о фальшборт, перебросил тело за борт и сильно оттолкнулся. Заметить мой прыжок было трудно — так быстро я оказался за бортом.

Полет над водой показался мне бесконечным.

Пока я летел, я пересек некий психологический барьер и оказался по другую его сторону совсем другим человеком.

Траекторию полета я рассчитал хорошо. Оказавшись за бортом, я резким движением развернул тело ногами к корме, а спиной к поверхности воды. Некоторое время я летел в этом горизонтальном положении, пока не почувствовал, что сила инерции стала ослабевать и я падаю почти вертикально, спиной вниз. В этот момент я стал плавно поворачивать тело так, чтобы войти в воду ногами под небольшим углом. Я пролетел эти пятнадцать метров в полной темноте и удачно вошел в воду ногами под острым углом, не выронив сумки с плавательными принадлежностями, чего очень боялся. Меня сильно скрутило струей воды, но в последний момент я успел крепко прижать сумку к животу.

Всплыв на поверхность, я повернул голову и… замер от страха. Возле меня, на расстоянии вытянутой руки — громадный корпус лайнера и его гигантский вращающийся винт! Я почти физически чувствую движение его лопастей — они безжалостно рассекают воду прямо рядом со мной. Какая-то неумолимая сила подтягивает меня ближе и ближе. Я делаю отчаянные усилия, пытаясь отплыть в сторону — и увязаю в плотной массе стоячей воды, намертво сцепленной с винтом. Мне кажется, что лайнер внезапно остановился — а ведь всего лишь несколько мгновений назад он шел со скоростью восемнадцать узлов! Через мое тело проходят устрашающие вибрации адского шума, грохот и гудение корпуса, они медленно и неумолимо пытаются столкнуть меня в черную пропасть. Я чувствую, как вползаю в этот звук… Винт вращается над моей головой, я отчетливо различаю его ритм в этом чудовищном грохоте. Винт кажется мне одушевленным — у него злорадно улыбающееся лицо, меня крепко держат его невидимые руки.

Внезапно что-то швыряет меня в сторону, и я стремительно лечу в разверзшуюся пропасть.

Я попал в сильную струю воды справа от винта, и меня отбросило в сторону.

Затаив дыхание, я старался оставаться под поверхностью воды до тех пор, пока большое световое пятно кормовых прожекторов пройдет мимо. Какое-то время было совсем темно, потом я попал в полосу яркого света. Мне казалось, что меня заметили и поймали в луч прожектора. Но вскоре наступила полная темнота. Я выбросил ненужное уже полотенце, надел маску с трубкой и сделал несколько глубоких вдохов. Вода была довольно теплой, при такой температуре можно плыть очень долго. Я надел ласты и перчатки с перепонками между пальцами. Сумка стала больше не нужна. Мои часы со светящимся циферблатом показывали 20 часов 15 минут по корабельному времени, я выбросил их позже, когда заметил, что они остановились.

Лайнер стремительно удалялся.

Я чувствовал огромное облегчение — ведь только что я ушел живым и невредимым от страшного вращающегося винта. Человек не может одновременно воспринимать несколько опасностей, они неразличимы в момент страха и только потом набрасываются на него по очереди.

И тут на меня обрушилась тишина. Ощущение было внезапным и поразило меня. Это было, как будто я оказался по другую сторону реальности. Я все еще не до конца понимал, что произошло. Темные океанские волны, колючие брызги, светящиеся гребни вокруг казались мне чем-то вроде галлюцинации или сна — достаточно открыть глаза, и все исчезнет, и я снова окажусь на корабле, с друзьями, среди шума, яркого света и веселья. Усилием воли я старался вернуть себя в прежний мир, но ничего не менялось, вокруг меня по-прежнему был штормовой океан. Эта новая действительность никак не поддавалась восприятию. Но время шло, меня захлестывали гребни волн, и нужно было тщательно следить за тем, чтобы не сбить дыхание.

И я, наконец, полностью осознал, что совершенно один в океане. Помощи ждать неоткуда. И у меня почти нет шансов добраться до берега живым.

В этот момент мой разум ехидно заметил: «Зато ты теперь окончательно свободен! Разве не этого ты так страстно желал?!»

Вокруг не было ничего, кроме черных нависших облаков. И ни одного огня! Тогда, набрав воздуха в легкие, я стал грести так, чтобы было можно высунуться из воды по пояс. Я видел только вершины огромных волн и ночное небо. Лайнер исчез. Это меня так озадачило, что я не знал, что и думать. Снова и снова я поворачивался во все стороны, ища глазами огни. Если я увижу бортовые огни, рассуждал я, значит, лайнер разворачивается и меня начнут искать, если кормовые — мой побег не заметили, по крайней мере, пока. Наконец, когда я оказался на вершине самой высокой волны, я увидел быстро удаляющиеся от меня огни палуб и громадный черный силуэт кормы. Я облегченно вздохнул. Даже если сейчас последует команда «Человек за бортом», лайнер успеет по инерции уйти на далекое расстояние. Я боялся возвращения лайнера больше всех других опасностей. Оно означало для меня нечто еще страшнее смерти. Я снова оглядел горизонт с вершины одной из высоких волн. Там, на западе, где должен быть остров, не видно было никаких огней. В течение получаса я все еще со страхом ожидал увидеть бортовые огни возвращающегося судна, но тревога была напрасной. Меня как будто никто не заметил.

Первое время я плыл, ориентируясь по изредка видимым огням уходящего лайнера.