Смоленский архив

12 - 1682

Wheatcroft S.G. Statistical Sources for the Study of Soviet Social History in the Prewar Period // A Researcher's Guide...

Среди статистических публикаций, посвященных конкретно сельско­му хозяйству, «Сельское хозяйство СССР. Ежегодник 1935» (М., 1936) и «Сельское хозяйство СССР. Статистический справочник» (М., 1939) сосредоточены почти исключительно на экономических и технологичес­ких аспектах, а «Колхозы во второй сталинской пятилетке. Статистичес­кий справочник» (М., 1939) почти полностью носит потемкинский харак­тер. Более полезный сборник колхозной статистики: Производительность и использование труда в колхозах во второй пятилетке / Под ред. И.В.Саутина. М.— Л., 1939 — имеет тот недостаток, что не дает сведе­ний о критериях выборки данных при обследовании 430 колхозов в 10 областях Советского Союза, откуда и взяты приведенные в нем цифры. Ярким примером той же проблемы является проведенное в 1938 г. обсле­дование колхозной молодежи, результаты которого опубликованы в книге: Социальный облик колхозной молодежи по материалам социоло­гических обследований 1938 и 1969 гг. М., 1976. Обследование проводи­лось среди небольшой группы молодых колхозников, отобранных по принципу, о котором можно только догадываться, по-видимому, из тех, чей уровень зажиточности и культуры был выше среднего.

Недавно корпус опубликованных статистических данных пополнился очень важными материалами переписи 1937 г., долго скрывавшимися из-за содержащейся в них неудобной информации о потерях среди населе­ния. Хотя цифры и не сведены окончательно в таблицы, они дают куда больше, чем скудные (и, вероятно, дутые) данные переписи 1939 г., на которые раньше часто опирались ученые. Материалы переписи 1937 г. опубликованы теперь в: Всесоюзная перепись населения 1937 г. Краткие итоги. М., 1991, а также, с обстоятельным комментарием, в: Поля­ков Ю.А., Жиромская В.Б"., Киселев И.Н. Полвека молчания (Всесоюз­ная перепись населения 1937 г.) // Социологические исследования. 1990. № 6, 7.

В будущем, если бывшие советские архивы останутся открытыми для западных ученых, социальные историки, возможно, предпочтут работать с архивными, а не опубликованными источниками. Но у меня, когда я начала собирать материал для этой книги, такого выбора не было, поэто­му я решила попытаться преодолеть потемкинский барьер путем чтения как можно большего количества газет. Хотя и из центральной прессы можно извлечь многое, в особенности из «Правды», «Известий», сель­скохозяйственной газеты «Социалистическое земледелие» и «Крестьян­ской газеты», лучшие газетные источники 30-х гг. представлены прессой областной. Чаще всего в этой книге я цитировала следующие областные газеты: «Горьковская коммуна» (Горький), «Коммуна» (Воронеж), «Коммунист» (Саратов), «Красная Татария» (Казань), «Красное знамя» (Томск), «Красный Крым» (Симферополь), «Курская правда» (Курск), «Молот» (Ростов-на-Дону), «Рабочий край» (Иваново), «Рабочий путь» (Смоленск), «Северный рабочий» (Ярославль), «Советская Сибирь» (Новосибирск), «Социалистический Донбасс» (Сталино), «Тамбовская правда» (Тамбов), «Тихоокеанская звезда» (Хабаровск), «Уральский ра­бочий» (Свердловск) и «Звезда» (Днепропетровск). Следует особо отме­тить ленинградскую газету «Крестьянская правда», специализировав­шуюся на проблемах села и являвшуюся подарком судьбы для исследо­вателя крестьянства почти до 1938 г., после чего ее качество снизилось.

Крупнейшая проблема, с которой сталкивается историк крестьянства 30-х гг., заключается в том, что почти все источники, как опубликован­ные, так и архивные, совершенно игнорируют самих крестьян и жизнь села. Даже зная, что государство в первую очередь заботило получение продукции, поражаешься такой односторонней сосредоточенности на про­изводстве и поставках. О колхозном скоте сведений больше, чем о кол­хозных дворах: человеческий фактор совершенно отсутствует. Проблему усугубляет тот факт, что мало выходило мемуаров о жизни села в 30-е гг. В сталинскую эпоху мемуарный жанр был чем-то подозрительным, однако даже в последние годы, когда появилось много воспоминаний об этом пе­риоде, среди них нет почти ничего о деревне. Это лишний раз показыва­ет, насколько мало контактов с деревней имело российское образованное общество в то время.

Среди немногочисленных имеющихся воспоминаний лучшие — это «Страницы пережитого» И.Твардовского (Юность. 1988. № 3), написан­ные крестьянином (братом поэта А.Твардовского), чья семья была раску­лачена и выслана, и «Путешествие в Спас-на-Песках» Е.Герасимова (Новый мир. 1967. № 12), рассказ журналиста о борющемся с труднос­тями колхозе/селе, над которым его газета в 30-е гг. «взяла шефство». «The History of a Soviet Collective Farm» (New York, 1955) Ф.Белова — это воспоминания послевоенного эмигранта, бывшего некогда председате­лем колхоза на Украине. Значительные эпизоды, связанные с деревней, есть также в следующих произведениях мемуарного характера: Grigorenko P.G. Memoirs. New York, 1982; Tuominen A. The Bells of the Kremlin. Hannover; London, 1983; Soviet Youth. Twelve Komsomol Histo­ries / Ed. by N. K.Novak-Deker. Miinchen: Institut fur Erforschung der UdSSR, 1959. Ser. 1. № 51; Kravchenko V. I Chose Freedom. New York, 1946. М.Хиндус (Red Bread. London, 1931) описал свое посещение род­ной деревни на Украине во время коллективизации. Есть также несколь­ко книг с воспоминаниями знатных кохозников сталинской эпохи, в том числе Ф.Дубковецкого (На путях к коммунизму. Записки зачинателя колхозного движения на Украине. М., 1951).

Некоторые из советских художественных произведений о селе пред­ставляют собой либо замаскированные мемуары, либо замаскированные реальные истории, рассказанные очевидцами. Таковы, например, роман М.Алексеева «Драчуны» (М., 1982), содержащий поразительные свиде­тельства о голоде 1932—1933 гг. в родной деревне автора на Средней Волге; его же повесть «Хлеб — имя существительное» (написана в 1961 — 1963 гг.; опубликована в сб.: Алексеев М. Вишневый омут. Карю-ха. Хлеб — имя существительное. [М., 1981]), прослеживающая судьбы деревенских жителей, описанных в «Драчунах», вплоть до Второй миро­вой войны; роман Б.Можаева о коллективизации «Мужики и бабы» (М., 1988), а также: Скромный Н. Перелом // Север. 1986. № 10-12 (о вы­сылке кулаков); Антонов С. Овраг // Дружба народов. 1988. № 1—2.

Использование художественных произведений, в том числе беллетри-зованных мемуаров и беллетризованных биографий, как исторических источников представляет вполне понятные трудности. Однако следует от­метить, что в начале 60-х гт. и во второй половине 80-х гт. это был в Советском Союзе излюбленный жанр для воссоздания истории сталин­ской эпохи. Советские читатели, чтобы узнать правду о прошлом, обра­щались к художественной литературе, и авторы произведений в этом жанре стремились избежать упреков в каких-либо исторических неточ­ностях. К примеру, первая журнальная публикация можаевских «Мужи-

12* 363

ков и баб» (Дон. 1987. № 3. С. 96—106) включала послесловие со ссыл­ками на архивные источники! (Что, впрочем, не помешало научному ис­торическому журналу критиковать Можаева как плохого историка. См. замечания В.П.Данилова: Вопросы истории. 1988. № 3. С. 22.)

Советские архивы, в том числе и закрытые материалы, только начи­нали открываться для западных ученых, когда я проводила свои иссле­дования и писала эту книгу. Некоторые архивы, например Центральный партийный архив, стали для меня доступны лишь после того, как я за­вершила первый вариант рукописи. Поэтому я не буду пытаться дать ис­черпывающий анализ содержимого бывших советских архивов. Однако несколько общих замечаний следует сделать, прежде чем охарактеризо­вать основные архивные источники, использованные в этой книге.

Обширный массив материалов, хранившихся в советских архивах, состоит из отчетов государственных и партийных бюрократических ин­станций. Тип и характер информации, передаваемой по бюрократической цепочке, всегда отражают климат, в котором работает бюрократический аппарат. В сталинскую эпоху климат был весьма суровый, и посланцам, приносящим дурные вести, в самом деле грозил расстрел. По этой при­чине советские бюрократические документы подвергались самоцензуре, столь же жесткой, как и официальная цензура публикуемых материалов. К 1937 — 1938 гг. даже дела ЦК и Политбюро проходили сильнейшую самоцензуру. Чем более деспотическим становился сталинский режим, тем труднее было высшему руководству получать достоверную информа­цию по обычным бюрократическим каналам.

Эта ситуация заставила руководство искать или создавать другие ис­точники информации. Первым из альтернативных источников являются регулярные секретные донесения органов внутренних дел (ГПУ, ОГПУ, НКВД) и специальные рапорты особых следователей, поступавшие поми­мо милицейских и чекистских каналов. Подобные расследования назна­чались в результате вопиющих промахов при осуществлении заданной политики («перегибов»), жалоб и доносов населения и разного рода скандалов. Для социального историка это великолепные источники, но они имеют свою внутреннюю тенденцию: данные каналы существовали специально для передачи дурных новостей. Особый следователь, при­шедший к выводу, что вся проблема в расследуемом им случае состоит всего лишь в неумелости и неопытности руководства, мог быть заподо­зрен в соучастии или укрывательстве; о работнике НКВД, взявшем за правило сообщать хорошие новости из деревни (об укреплении морально­го облика села, улучшении руководства, росте колхозного самосозна­ния), могли сказать, что он ведет неправильную линию в работе. Делом работников органов внутренних дел и особых следователей было откапы­вать грязь.

Второй альтернативный канал информации представляли собой про­шения, жалобы и доносы, посылавшиеся в инстанции отдельными граж­данами. В сталинскую эпоху это активно поощрялось, и крестьяне, так же как и городские жители, писали их в огромных количествах, обраща­ясь во всевозможные инстанции — партийные комитеты, прокуратуру, газеты, правительственные учреждения, НКВД, а также лично полити­ческим лидерам, особенно Сталину и Калинину. Множество таких писем сохранилось в архивах учреждений, куда они были посланы (один такой архивный фонд будет подробно рассмотрен ниже). Эти пока практически не востребованные источники много дадут социальным историкам в буду­щем.

Ниже перечислены основные архивы и архивные фонды, которые я использовала в этой книге. Поскольку в сносках материалы из бывших советских архивов описаны лишь по номерам фондов, описей, дел, лис­тов, я привожу здесь некоторые сведения о содержании и происхождении источника. За исключением Смоленского архива, который находится в США и материалы которого можно получить на микрофильмах Нацио­нального архива Соединенных Штатов, а также уральского архива ГАСО, находящегося в Екатеринбурге (бывшем Свердловске), все про­чие перечисленные архивы хранятся в Москве.

Часть архива Западного обкома партии, трофей времен Второй миро­вой войны, захваченный сначала немцами, потом американцами. Подроб­нее о его истории и содержании см.: Getty J.Arch. Guide to Smolensk Ar­chive // A Researcher's Guide... Кроме партийных материалов в архиве на­ходятся материалы, поступавшие в обком из других учреждений, напри­мер, донесения НКВД и крестьянские письма с жалобами, пересланные газетами. Среди документов, оказавшихся особенно полезными для моих исследований, — материалы о «перегибах» при проведении коллективи­зации в 1930 г., донесения НКВД и отчеты инструкторов обкома, посы­лавшихся в села расследовать жалобы. Следует отметить, что Западная область — не идеальный пример для историка российского крестьянства в целом: для нее характерны малоплодородные почвы, мелкие колхозы, самый большой процент хуторов в России, высокий уровень отходничест­ва и сравнительно незначительные масштабы сельскохозяйственного про­изводства.