Мыши и кот

ВЫБОРЫ

Советские выборы в общем и целом принадлежали к потем­кинскому миру. До 1937 г. делегаты на всесоюзные и республи­канские съезды Советов избирались каждые два года на основе непрямых выборов, часто голосованием, причем по существовав­шей избирательной системе не только были лишены права голоса кулаки и прочие «классовые враги», но также голоса городских рабочих имели значительный перевес над голосами крестьян⁵⁸. Разумеется, сельские советы избирались непосредственно сель­ским населением, но нерегулярно (за все десятилетие такие выбо­ры состоялись лишь три раза — в 1931, 1934 и 1939 гг.) и по за­ранее подготовленному списку кандидатов. Сельские выборы порой проводились с помпой: например, в 1934 г. в Рудненском районе для оживления избирательных собраний привлекли целый оркестр из местных музыкантов: гармониста, балалаечника, скри­пача и литаврщика. Однако вплоть до 1937 г. демократический фасад был настолько хрупок, что правительственное постановле­ние, отбирающее у сельсоветов полномочия по сбору налогов и передающее их району, поставило это решение в связь с новой (sic!) ролью сельсоветов «как выборных органов Советской влас­ти в деревне» по новой Конституции⁵⁹.

Демократический аспект республиканских и всесоюзных съез­дов Советов заключался преимущественно в избрании делегатами множества людей скромного общественного положения — крес­тьян, рабочих, женщин, представителей этнических меньшинств. Они входили в категорию знатных людей сталинской эпохи, кото­рых мы уже встречали на съездах стахановцев и других меро­приятиях. Группы колхозников-ударников, стахановцев и совет­ских депутатов в значительной степени совпадали друг с другом. Ряд делегатов Второго съезда колхозников-ударников уже были делегатами съезда Советов или членами ВЦИК и ЦИК СССР: на­пример, Диомид Сидоров, колхозный председатель-коммунист из Московской области, и Прасковья Фомина, беспартийная заве­дующая животноводческой фермой из Северного края, оба были членами ВЦИК; Тамара Шаповалова и Марфа Коняева, рядовые колхозницы из Воронежской и Киевской областей, беспартий­ные, — членами ЦИК СССР. Как простодушно рассказывала Шаповалова, ее в последнее время куда только не избрали: кроме ЦИК СССР, она была еще членом Воронежского облисполкома, райисполкома и правления своего колхоза — и все это, заявила она, без освобождения от полевых работ в колхозе^⁰.

Кандидатов для выборов в советы подбирали в соответствии с неофициально существовавшей системой квот, чтобы получить надлежащим образом сбалансированный список, как можно ви­деть из записки, под грифом «Совершенно секретно», партийного секретаря Западной области одному районному руководителю, со­ветующей подобрать в качестве кандидатов для предстоящих вы­боров в советы «рабочих и работниц (лучших из стахановцев на производстве) — 7, колхозников и колхозниц 4 чел., представи­телей интеллигенции (инженеры, агрономы, учителя, врачи) 1 чел.» и добиться, чтобы в списке было по меньшей мере 3 жен­щины и чтобы не больше половины кандидатов были коммуниста­ми и комсомольцами⁶¹.

Присутствие крестьян и представителей каких-нибудь экзоти­ческих племен, соответственно одетых, в качестве делегатов на съездах добавляло живые краски в обязательные газетные отчеты о заседаниях и производило глубокое впечатление на иностран­цев, как отмечала А.Л.Капустина, колхозница из Ленинградской области, ставшая в 1935 г. депутатом ЦИК СССР:

«Я была 7 ноября в нашей Ленинградской области на празд­нике. На трибуне встретилась с иностранными рабочими и через переводчиков беседовала с ними. Я рассказала им, что в нашей стране женщины широко вовлечены в управление государством, что я, простая в прошлом, забитая женщина, являюсь членом со­юзного правительства... Они так удивлялись, что записали мой адрес, посмотрели мой документ, увидели мой значок и, наконец убедившись, покачали головой. Да, товарищи, для них это чудо, ибо там этого быть не может»⁶².

Между прочим, эта тема легла в основу одной из великих лент 30-х гг. «Член правительства» (1939), рассказывающей о колхоз­нице, ставшей членом советского парламента^.

Новая Конституция все изменила — или казалось, что измени­ла. Еще в начале 1935 г. ЦК партии решил демократизировать из­бирательную систему, заменив непрямые выборы прямыми, введя тайное голосование и покончив с дискриминационным перевесом голосов городского населения над голосами сельского населе­ния⁶⁴. Затем появилась новая Конституция (проект ее был опуб­ликован 12 июня 1936 г.), в которой провозглашалось, что все граждане страны имеют равные права и могут избирать и быть из­бранными «независимо от расовой и национальной принадлежнос­ти, вероисповедания... социального происхождения, имуществен­ного положения и прошлой деятельности»⁶⁵. В начале 1937 г. было объявлено, что первые прямые выборы в Верховный Совет СССР состоятся в том же году.

Эти выборы будут демократическими, говорил Жданов Цент­ральному Комитету партии на февральско-мартовском пленуме 1937 г. Они не только будут проводиться на основе всеобщего, равного и прямого избирательного права, с предоставлением права голоса бывшим классовым врагам и единым принципом

представительства⁶⁶, но кроме того — чудеса, да и только! — за каждое место будут бороться несколько кандидатов, и не будет списков, подготовленных заранее партийными организациями. Такой переход не будет легким, предупреждал Жданов. Комму­нисты должны научиться соревноваться с беспартийными канди­датами и быть готовы к тому, что какие-то коммунистические кан­дидаты провалятся на выборах. Они должны отказаться от при­вычного образа мыслей, сложившегося у них за годы удобного за­кулисного подбора кандидатов, избрание которых на практике было пустой формальностью⁶⁷.

Разумеется, в изложенной Ждановым программе немедленной демократизации имелись некоторые ограничения. Во-первых, в 1937 г. должны были состояться выборы только в Верховный Совет, а не в местные советы⁶⁸. Таким образом, они не затрагива­ли жизненных интересов избирателей и местных советских чинов­ников, о чьих местах непосредственно речь пока не шла. Во-вто­рых, коммунистическая партия не собиралась отказываться от практики нажима в тех ситуациях, когда появлялась угроза ее диктатуре. Жданов подчеркнул, что если новые процедуры будут способствовать демагогическим атакам на местных советских ра­ботников — если, короче говоря, все выйдет из-под контроля, — то партия должна, не колеблясь, принять решительные меры⁶^.

Что стояло за новой политикой и насколько серьезно собира­лось партийное руководство проводить ее — вопросы, на которые пока нет окончательного ответа. Возможное объяснение таково, что в самом начале действительно существовало некое стремле­ние к демократизации, однако к тому моменту, когда Жданов вы­ступал на февральско-мартовском пленуме, оно уже почти исчез­ло, и программе следовали по инерции. Это был, следует напо­мнить, тот самый пленум, на котором Молотов, Сталин и Ежов выдвинули чудовищные обвинения во вредительстве и заговорщи­ческой деятельности против высокопоставленных коммунистов, дав тем самым сигнал к началу Большого Террора. При таком на­чале эксперимент по установлению советской демократии заранее был обречен на провал⁷⁰.

Не прошло много времени, как появились первые тревожные признаки. Наппример, в аккоджинском колхозе Симферополь­ской области чтение и обсуждение Положения о выборах, органи­зованное прямо в поле местным коммунистом Козловым, приняло совершенно не тот оборот, когда крестьяне решили устроить себе развлечение за счет Козлова. Все началось с того, что один член полевой бригады сказал: «Все, что вы нам здесь рассказываете, очень интересно, но желательно увидеть, как это выглядит на практике. Нельзя ли сейчас же провести пробные выборы?»

К этому предложению присоединились и другие колхозники, и Козлов наивно согласился провести шуточные выборы в сельсовет и его ревизионную комиссию. Затем были выдвинуты 9 кандида­тов на 5 мест в сельсовете и 5 — на 3 места в ревизионной комис-

сии. И началась потеха: колхозники принялись за «гнуснейшее издевательство» над местными активистами и должностными ли­цами, бывшими в числе кандидатов. «Якобы в "шутку" обливали грязью председателя колхоза т. Дитрих, в прошлом батрака и тракториста. Они "отвели" его из "списка для тайного голосова­ния"...»

Веселье продолжилось вечером в колхозном клубе, в присут­ствии колхозного парторга и представителя райкома. Шуточные выборы были проведены и, естественно, закончились поражением нынешнего руководства сельсовета. Представитель райкома решил замять дело, не предавая огласке. Но посоветовал коммунистам колхоза «больше не устраивать репетиции выборов»⁷¹.

Этот инцидент показывал скорее низкое мнение колхозников об активистах и коммунистах и их сардонический взгляд на по­темкинские аспекты советской жизни, чем какие-либо серьезные планы в отношении предстоящих выборов в Верховный Совет. Но некоторые из собранных НКВД примеров «антисоветских» прояв­лений свидетельствуют о более зловещих настроениях части сель­ских избирателей. В Воронежской области кое-кто из крестьян го­ворил: «Жаль, что расстреляли зиновьевцев. Мы бы при новых выборах голосовали за них». Некие «контрреволюционные груп­пы» в той же области призывали крестьян бойкотировать комму­нистических кандидатов и выбирать «своих людей». Один гово­рил: «Теперь выборы будут тайные, и мы будем голосовать за своих людей, а не за коммунистов. За коммунистов подавляющее большинство населения голосовать не будет, и власть переменит­ся». Другой, якобы когда-то поддерживавший Антонова, предво­дителя крестьянского восстания 1921 г. на Тамбовщине: «При перевыборах советов надо выбирать беспартийных и бывших ку­лаков. Эти люди умнее коммунистов и не желают чужого, а ком­мунисты только грабят народ» 72.

Согласно многим сообщениям, наиболее энергично ухватились за возможности, предоставляемые новой избирательной процеду­рой, верующие и священники, восстановленные в правах Консти­туцией 1936 г. Священники и пасторы поспешили предложить местным властям свои услуги в качестве агитаторов и пропаган­дистов новой Конституции и Положения о выборах, проводили с этой целью собрания в церквях и молитвенных домах и даже хо­дили по домам с пропагандой советских выборов⁷³. Вдобавок не­которые из них поняли, что могут баллотироваться и сами, канди­датами от своих прихожан.

Согласно инструкциям, изданным летом 1937 г., кандидаты на выборы могли выдвигаться партийными и комсомольскими орга-низациямии, профсоюзами, промышленными предприятиями, кол­хозами и разными другими организациями, в том числе «другими организациями, зарегистрированными в установленном законом порядке»⁷⁴. По-видимому, составители этих инструкций упустили из виду тот факт, что, поскольку советские законы требовали,

чтобы все религиозные организации регистрировались государст­вом, буквальное толкование постановления давало право выдви­нуть своего кандидата любому православному приходу страны. А вот от внимания верующих этот момент не ускользнул. Когда одна областная газета опубликовала стереотипную «разоблачи­тельную» статью о сыне священника, какой-то читатель написал протестующее письмо, где говорилось, что статья полностью про­тиворечит духу «новой, радостной для всех жизни», предопреде­ленной Конституцией, которая гарантировала, что «не только сын, но и сам священник имеет право труда даже в верховных ор­ганах власти»⁷⁵.

Скоро посыпались сообщения о том, что активность, проявлен­ная священниками и верующими в связи с выборами, вовсе не объясняется чисто альтруистическими мотивами. В одном районе старообрядцы попытались организовать свой съезд, чтобы соста­вить список кандидатов-старообрядцев в Верховный Совет. В дру­гом баптисты и православная секта федоровцев решили вместе вступить в предвыборную борьбу и устроить штаб-квартиру в будке путевого обходчика на железной дороге. Распространялись «иерусалимские письма» и памфлеты со списками православных кандидатов. Священники читали проповеди, в которых разъясня­ли, что по Положению о выборах религиозные организации имеют право выдвигать кандидатов; на Украине священникам разных об­ластей велели скоординировать свою предвыборную стратегию и совершить «предвыборные поездки». Проводились приходские со­брания по выдвижению кандидатов; в церквях устраивались опро­сы для выяснения настроений народа. Когда заезжий лектор по атеизму спросил крестьян в одной деревне, за кого они будут го­лосовать на выборах, половина стала выкрикивать: «за отца Ни­колая», тогда как другая половина пыталась их заглушить⁷⁶.

НКВД доносил Сталину в октябре, что православные активис­ты и сектанты призывают крестьян голосовать против коммунис­тов и пытаются снова открывать церкви и молитвенные дома без официального разрешения⁷⁷. В такой трактовке, как и в истори­ях, рассказываемых газетами, лидерство приписывалось «церков­никам», а крестьянам отводилась роль пассивно следующих за ними. Однако в действительности, возможно, часто бывало наобо­рот. В современной российской истории «церковники» если и ру­ководили политическим движением в низах, то очень редко. Зато есть масса прецедентов, когда крестьяне выражали свой протест государству под маской борьбы за веру⁷⁸.

Эта гипотеза получает подтверждение в поступившем в июне 1937 г. от одного сельского руководителя из Вельского района За­падной области сообщении о том, что «люди, 20 лет не ходившие в церковь, теперь ходят». Далее он продолжает, обнаруживая смятение, гнев и страх, владевшие в то время многими коммунис­тами:

«Попы отвечают, что их выбрала масса, что, мол, у нас есть заявление от массы об открытии церкви, что это заявление в каком-то синоде. Я же таких, как председатель сельсовета, заяв­лений не видел и не знаю, и сомневаюсь, чтобы они подавали. Дальше так, товарищи, нетерпимо. Необходимо нам в будущем, прорабатывая решение партии, выявлять вредителей и их су­дить»⁷^

Этому совету вскоре последовали. К середине лета советское руководство было уже по-настоящему встревожено «оживлением» религии и его возможными последствиями на выборах. Первой его реакцией было развязать террор против православных иерар­хов. НКВД объявил о раскрытии ряда контрреволюционных заго­воров, возглавлявшихся церковниками, обычно епископами и дру­гими прелатами православной церкви, посылавшими священников как своих агентов вести подрывную деятельность в деревнях. В довершение повсеместно прошла, хотя и с куда меньшей оглаской, облава на странствующих богомольцев, сектантов и прочих в рам­ках «кулацкой операции»⁸⁰. Наконец, снова началось закрытие церквей и преследование религиозной деятельности на местном уровне. В некоторых районах Западной области, как потом сооб­щалось, секретари райкомов создали особые отряды, единствен­ной задачей которых было закрывать церкви. В одном районе, где поспешно принятое решение привело к закрытию всех церквей, «в работу включили избирательные комиссии, которые в своих свод­ках о ходе избирательной кампании регулярно сообщали о... за­крытии церквей»⁸¹. (Впрочем, по прошествии нескольких месяцев подобные акции были осуждены как «перегибы» и кампания про­тив церкви прекращена.)

Самым сокрушительным ответным ударом партийного руко­водства явилось изменение правил выборов в Верховный Совет в разгар избирательной кампании. Основных изменений было два. Во-первых, православные приходы и прочие религиозные органи­зации безоговорочно исключались из числа организаций, имею­щих право выдвигать кандидатов. А.И.Стецкий, зав. отделом аги­тации и пропаганды ЦК и один из главных составителей новой Конституции, разъяснил, что на самом деле Конституция вовсе не давала религиозным организациям права выдвигать кандидатов на выборы в советы. Он обвинил церковь и различные секты в не­правомерном присвоении себе этого права и в том, что они «оду­рачивают» поддерживающий их простой народ. Спустя несколько месяцев — слишком поздно, чтобы это имело какое-то реальное значение, — работники агитпропа придумали лучший аргумент: выдвижение церковными группами кандидатов на выборы в сове­ты нарушает конституционный принцип отделения церкви от госу-дарства⁸^.

Во-вторых, партийное руководство внезапно полностью отка­залось от идеи выборов в Верховный Совет со многими кандида­тами. Этот удивительный переворот, очевидно, произошел на пле-

нуме ЦК, состоявшемся 11 — 12 октября⁸³. Решение не предава­лось гласности до декабря, почти до самых выборов, когда не имеющие соперников кандидаты в каждом избирательном округе получили эвфемистическое название представителей «блока ком­мунистов и беспартийных». Предположительно сразу после ок­тябрьского пленума местным партийным организациям были на­правлены секретные инструкции по поводу данного решения и его выполнения. Во всяком случае уже 21 октября газеты сообщили, что в трех московских избирательных округах прошли первые со­брания по выдвижению кандидатов, где бесспорную победу одер­жали соответственно Сталин, Молотов и 34-летняя работница-вы­движенка, на тот момент председатель Таганского райисполкома, Прасковья Пичугина⁸⁴.

Это значило, конечно, что выборы в Верховный Совет пойдут по прежнему потемкинскому пути, причем при значительном не­довольстве со стороны крестьян и тревоге со стороны коммунис­тов-организаторов. Тысячи городских рабочих были отправлены агитаторами в деревню, чтобы бороться с «контрреволюционной клеветой» насчет выборов⁸⁵.

«Клевета», тем не менее, продолжалась. В Воронежской об­ласти православные и баптисты агитировали против официальных кандидатов в Верховный Совет, в одном случае «даже на колхоз­ном собрании». Монахини отвлекали колхозников от избиратель­ной кампании, предрекая скорое наступление дня Страшного Суда. Священники ездили по деревням, советуя людям во время тайного голосования «вычеркивать в избирательных бюллетенях фамилии всех намеченных кандидатов, а вместо них вписывать другие фамилии»⁸⁶. В селе Старый Оскол кем-то был предложен в качестве кандидата «некто Горозанкин — родственник одного из соучастников злодейского убийства С.М.Кирова», что, несомнен­но, повергло местное руководство в панику, когда данная связь обнаружилась. В колхозе «Победа» неизвестные саботажники со­рвали плакаты, призывающие голосовать за «лучших людей» — расхожее выражение того времени, обозначавшее лояльных и пра­ведно мыслящих граждан, формально беспартийных⁸⁷.

Когда в конце года выборы наконец состоялись, «блок комму­нистов и беспартийных» одержал громкую победу, якобы завое­вав 90 млн из 91 млн поданных голосов. Таким образом, по край­ней мере в потемкинском мире доверие крестьян к государству ос­талось незыблемым. Что же касается доверия государства к крес­тьянам, символически выражаемого количеством мест, предостав­ленных крестьянам в Верховном Совете, то кремлинологический анализ дает смешанные результаты. Крестьяне «завоевали» 27% мест в Верховном Совете, избранном в конце 1937 г. Это совсем не так впечатляет, как их представительство на Чрезвычайном съезде Советов, созванном в конце 1936 г. для ратификации новой Конституции, где крестьянами были 40% делегатов. С дру­гой стороны, это намного лучше их представительства в прежнем

советском парламенте (ЦИК СССР), где было лишь 15% крес­тьянских депутатов⁸⁸.

Для меньшинства крестьян, избиравшихся депутатами советов, получавших стахановские награды и фотографировавшихся со Сталиным на всесоюзных съездах, потемкинская деревня, несо­мненно, имела реальное значение, ибо они являлись ее воплоще­нием в глазах внешнего мира. Конечно, их подлинные связи с другими крестьянами ослабевали, когда они становились знамени­тостями. Даже если они не покидали деревню физически, их на­стоящей социальной средой, как правило, становились районные и местные сельские чиновники. А многие из них через несколько лет уезжали из деревни на учебу и, если возвращались, работали агрономами либо директорами МТС (как Мария Демченко и Паша Ангелина).

Крестьянству же в целом потемкинская сторона жизни порой служила источником развлечения или даже воодушевления, но чаще вызывала презрительное равнодушие, досаду или гнев.

«Дорогие вожди, Вы видите очень слепо, — писал сибирский крестьянин Сталину и Калинину в 1937 г., — Вы только слышите на разных всякого рода съездах, совещаниях какое-то количество во всем довольных людей в лице делегатов, а также вся наша пресса втирает Вам очки о колхозной деревне. Фактически в кол­хозах наблюдается печальная картина, особенно если сравнить с годами нэпа...»⁸⁹

Другой колхозник, из Калининской области, заканчивал свое письмо в газету о положении в колхозе так:

«Вот, уважаемая "Крестьянская газета", какие у нас творятся безобразия, а родной наш учитель т. Сталин думает, у нас все в порядке, люди живут прямо в раю»⁹⁰.

Если некоторые колхозники и полагали, будто на Втором съезде колхозников-ударников должны были присутствовать ино­странные послы, чтобы своими глазами убедиться в том, что про­стые крестьяне заседают в Кремле, то многие другие весьма бес­церемонно высказывались по поводу самой необходимости этого съезда:

«Верховодцам коммунистам надо чем-либо заниматься, вот и выдумали новый устав, рисуют на бумаге зажиточную жизнь, а все это брехология»⁹¹.

«Мыши», о которых идет речь в названии главы, — это совет­ские крестьяне, чье поведение в подчиненном положении рассмат­ривается в данной книге. «Кот» — это хищник-начальник, другая часть уравнения власти и подчинения. Символы кота и мышей ис­пользовались в русских лубках конца XVII — начала XVIII века, там кот традиционно отождествлялся с Петром Великим. В нашем повествовании кот — это зачастую Сталин, олицетворение власти в народном сознании. Но было и множество более мелких котов. Для крестьян важнейшими из них являлись «маленькие Сталины» районного масштаба, олицетворявшие власть на местном уровне.

Настоящая глава рассматривает два аспекта взаимоотношений мышей и кота, связанные с этим образом. Тема первого разде­ла — слухи, в особенности касающиеся властей и политики. Слухи настолько же являются средством для выражения народно­го мнения, насколько и для распространения информации. С по­мощью слухов, ходивших в деревне в 1930-х гг., советские крес­тьяне пытались интерпретировать события в стране и даже за ру­бежом и, подобно кремлинологам, тщательно анализировали офи­циальные заявления правителей, стараясь вскрыть их истинный смысл и мотивы, стоящие за ними. Следует сказать, что этот кремлинологический подход показал глубокое недоверие крестьян ко всему, что «они» (начальство, партийные пропагандисты, газе­ты) говорят.

В более ранние исторические периоды слухи среди крестьян озвучивали миф о «добром царе», благим намерениям которого в отношении народа препятствуют злые царедворцы. Правда, по­добных слухов не слишком много было во времена Петра Велико­го, то же можно сказать и о сталинском времени. Слухи, ходив­шие в деревне в 1930-х гг., примечательны не только почти пол­ным отсутствием «наивного монархизма», но и выражаемой ими глубиной народной оппозиции Сталину.

Второй раздел главы посвящен показательным процессам над бывшими районными руководителями, прошедшим осенью 1937 г. во многих сельских районах. Эти процессы, часть более широкого феномена Большого Террора, на первый взгляд, имеют отноше­ние исключительно к противоборству в сфере власти, т.е. к миру котов. Однако ситуация была гораздо сложнее. Мыши-крестьяне оказывались вовлечены в районные показательные процессы на многих уровнях. Они были первыми жертвами жестокостей, вы­могательства и других правонарушений, вменяемых в вину долж­ностным лицам; они же служили главными свидетелями против обвиняемых в суде.

Районные показательные процессы несомненно задумывались как спектакль, обращенный к крестьянам «наивно-монархическо­го» толка. С их помощью крестьянам как бы говорили, что насто­ящая советская власть — не та, с которой они сталкивались в по­вседневной жизни, и тот факт, что Сталин, олицетворение власти, карал теперь местных руководителей за их грехи, был призван продемонстрировать это.

Однако крестьяне остались глухи к подобному обращению. В деревне неизвестны слухи о благих намерениях Сталина или его роли в спасении мышей от хищничества мелких котов. Напротив, мыши-крестьяне, по-видимому, утверждались в своем мнении, что кот есть кот, просто одни коты больше и опаснее других. Вывод, сделанный ими из кровавой гибели столь многих котов в 1937 г., судя по «народной молве»¹, состоял в том, что режим находится в кризисе и близок к падению, а война неминуема. Что касается самих районных процессов, то крестьяне, игнорируя заключенное в них обращение режима, превращали процессы в своего рода карнавал — время шумного веселья, когда мир «становится с ног на голову» и слабый может безнаказанно высмеивать сильного.