Антирелигиозная кампания

« 67

Раскулачивание

Массовую экспроприацию кулаков формально проводили спе­циальные комиссии при сельсоветах, возглавляемые «работника­ми райисполкомов» (в том числе, по-видимому, представителями ОПТУ) и включавшие представителей сельсоветов, местных парт­организаций, а также деревенской бедноты и батраков²¹.

Когда Сталин на встрече с аграрниками-марксистами в декаб­ре 1929 г. провозгласил политику «ликвидации кулачества как класса», составить списки на раскулачивание оказалось нетрудно (по крайней мере в принципе). Такие списки уже имелись в мест­ных избирательных участках, поскольку кулаки находились среди лишенных права голоса на выборах в Советы. Но в рискованном положении были и многие лица, не попавшие в список лишен­цев, — например, зажиточные середняки, экономически близкие к кулакам, или известные деревенские смутьяны (особенно те, кто выступал против коллективизации). «Кулачество и АСЭ настро­ены панически, — ежечасно ожидают своего выселения», — гово­рится в одном зимнем рапорте, сохранившемся в Смоленском ар­хиве²².

Яркую картину положения пока еще не раскулаченных потен­циальных жертв рисует письмо крестьянина Новгородской облас­ти родственнице, работающей на текстильной фабрике в Москве:

«Настя, дорогая Настя, у нас очень много неприятностей и дела очень плохи, имущество наше все описали, но голосу меня не лишили, и не знаю, выгонят меня из своего дома или нет... А брата Колю лишили голосу, и на 28 марта ночью приехали бри­гадники и отправили из своего дому со всей семьей неизвестно куда. Имущество и весь скот арестован, и не знаю, куда его денут. Наверно, беднота заберет этот скот. Беднота замучила весь народ, на кого захотят, на того и налепят, и им вся вера. Прошу тебя, Настенька, нельзя ли так куда сходить к начальникам

вашим и узнать право, если такое гонение народу. У нас в одну ночь 60 семей убрали, и неизвестно куда, так что и я беспокоюсь, и если меня выгонят, то придется мне с моим семейством умирать с голоду...

Дай мне, пожалуйста, поскорее ответ, мне самому к Вам при­ехать походатайствовать или сама разузнаешь. Я давно приехал бы, так мне не дают разрешения поехать куда-либо. У нас на­сильно принуждают в колхоз, но народ не желает, были записав­шиеся, но опять выписались...»²³

Комиссия Политбюро, возглавляемая В.М.Молотовым, в сере­дине января наметила основные руководящие установки по раску­лачиванию, включая распоряжение отправить около 60000 кула­ков в «концентрационные лагери» и сослать 150000 кулацких семей на Север, в Сибирь, на Урал и в Казахстан. С этого момен­та за дело взялось ОГПУ, мобилизовав для выполнения гигант­ской задачи весь свой аппарат, призвав отставных чекистов из ре­зерва и добавив своим войскам «1000 штыков и сабель». Дирек­тива ОГПУ требовала раскулачить 3—5% всех крестьянских хо­зяйств²⁴.

На Средней Волге крайком 20 января принял план: немедлен­но арестовать 3000 человек и организовать массовую высылку до 10000 кулацких семей за период 5—15 февраля. (Вероятно, тако­ва была стандартная процедура, потому что власти в Москве и Иваново поступали так же, хотя намечаемые ими цифры были не­сколько ниже.) 29 января, когда крайком собрал секретарей рай­комов, чтобы дать им инструкции, собрание приняло повышенные обязательства: арестовать 5000 кулаков и выслать до 15000 семей²⁵. В целом ряде мест планы были перевыполнены, в част­ности, Центрально-Черноземная область достигла невероятной цифры — там подверглись раскулачиванию 15% всех крестьян­ских хозяйств²⁶.

По сообщениям очевидцев, в Западной области многие район­ные руководители считали, что чем больше хозяйств они раскула­чат, тем лучше, и постоянно вносили в списки новые имена. Порой эти имена выбирались произвольно, вследствие личных счетов или чрезмерного внимания к социальному происхождению. Так, в списках на раскулачивание оказалось, без всяких к тому оснований (как выяснилось впоследствии), множество сельских учителей. С Урала сообщали, что активисты одного заводского поселка раскулачили старика, который при царской власти был деревенским жандармом, хотя у того не было «ни земли, ни ло­шади, ни коровы». Другие попадали в число жертв, потому что их отцы когда-то до революции или при Временном правительстве занимали какой-либо пост в местных органах власти²⁷.

Любой, кто проживал в одном доме с кулаком, даже в качест­ве жильца или работника, подлежал раскулачиванию или, по меньшей мере, подвергался конфискации имущества, неизбежно сопровождавшей этот процесс. В Свердловском районе, например,

дочь батрака Клавдия Ушакова работала днем на сельской фабри­ке, а по вечерам — у кулака Белякова за жилье. Когда Белякова раскулачили, заодно конфисковали и все имущество Ушаковой²⁸.

Иногда встречались такие жертвы, которых скорее выбрала бы в этом качестве деревня, нежели коммунистическая партия. В эту категорию попадали многие непопулярные сельские активисты (учителя, бывшие красноармейцы), как можно видеть из их удов­летворенных впоследствии жалоб на незаконное раскулачивание. В одном селе в список кулаков внесли местного вора — в точнос­ти так же, как в дореформенную эпоху деревня сдала бы его в рекруты²⁹.

Первым шагом к раскулачиванию была опись имущества кула­ков. Проводилась она с целью помешать кулакам распродать иму­щество, пока власти не соберутся конфисковать его, но, конечно, зачастую в результате вся семья или некоторые из ее членов тай­ком скрывались ночью из деревни. Описи сеяли панику и отчая­ние. Вот один пример:

«В деревне Маслово Ржевского района комиссией произведена опись у 62-летней старухи-вдовы за то, что муж ее торговал еще в дореволюционное время и умер 25 лет тому назад. Эта старуха живет бедно. Дети работают на поденных работах, активные. В результате эта гражданка пришла в сельсовет, с плачем говоря: "Лучше застрелите меня на родине, куда я пойду, мне 62 года"»30.

Нередко опись и конфискация происходили одновременно — а иногда имущество конфисковали без всякой описи. Обычно бри­гаду по раскулачиванию составляли несколько работников район­ного или сельского совета, которым иногда помогали местные бед­няки и комсомольские активисты. Порой участие в раскулачива­нии принимали рабочие из близлежащих городов; в Западной об­ласти, а возможно, и в других местах, к делу привлекали и воен­ных из местных гарнизонов, однако районное руководство быстро отказалось от подобной практики. Даже без военных раскулачи­вающие, в особенности комсомольцы, любили изображать участ­ников боевой операции и ходили по деревне, размахивая винтов­ками, «грозя людям, стреляя собак»³¹.

Бывали случаи изнасилований и другие акты немотивирован­ного насилия. В Башкирии одна волостная партийная ячейка ре­шила следовать «линии Троцкого» (sic!) и ликвидировать мест­ных кулаков в течение пяти дней, «...для чего была организована ударная группа, именовавшаяся "красными фашистами"... Эти "красные фашисты" на самом деле превращались в уголовников, допускали бесчинства, пьянство, присваивали вещи раскулачен­ных и т.д.»32.

Предположительно раскулачивающие должны были конфиско­вывать кулацкие средства производства и передавать их в качест­ве основного капитала новым коллективным хозяйствам. На прак­тике, однако, они частенько хватали все, что попадалось под руку, и оставляли у себя добрую часть отобранного. (Впоследст-

вии, когда некоторые жалобы на неправильное раскулачивание были удовлетворены и экспроприация жаловавшихся объявлена незаконной, один коммунистический руководитель признавался: «Мы имеем целый ряд случаев... когда имущество неправильно раскулаченных полностью не возвращается только потому, что на­ходится в личном пользовании тех, кто раскулачивал»33.)

Иногда раскулачивающие даже не скрывали, что видят в кон­фискации санкционированное ограбление. Под Вязьмой «при де­лежке имущества, изъятого у кулаков Бухаринского района, одно­му гражданину достались кровать и диван; он лег на диване и го­ворил — "Поспал поп, теперь поспим мы"». При конфискации от­бирали одежду, порой снимая ее прямо с крестьян, и потом ее но­сили раскулачивающие. Когда, к примеру, рабочие из Иваново раскулачивали одного мельника, одна работница сняла с его доче­ри теплую юбку со словами: «Довольно тебе ходить в ней, надо и мне походить». В деревне вблизи Козельска лица, проводившие раскулачивание, ходили в овчинных тулупах, конфискованных у двух кулаков. Если раскулачивающим случалось найти еду и на­питки, они зачастую поглощали их тут же, на месте. В Вельском районе члены бригады по раскулачиванию у одного зажиточного крестьянина «забрали яйца и сварили яичницу». Другая сельская бригада, «раскулачивая» священника, нашла у него большое ко­личество меда: «...тут же его съели; ели все. Вообще при раску­лачивании в Станищевском сельсовете была установка: "пей, ешь — это наше"»³⁴.

Разумеется, подобное поведение не оставалось незамеченным. Обо всех приведенных выше случаях кто-то сообщил в высшие инстанции, и они пополнили собой перечень «перегибов», о кото­рых говорилось в мартовской статье Сталина «Головокружение от успехов», призывавшей остановить вакханалию коллективизации. Этим «кем-то» мог быть какой-нибудь сосед, решивший написать на местных руководителей донос вроде приведенного ниже (при­сланного из Пермской области):

«При раскулачивании гр. з. Ашапа Тимшина Ивана Андрееви­ча [те, кто] производили раскулачивание, съели тут же мед, папи­росы положили в карман, а тоже и серебряные часы в опись не были внесены и положены в карман милиционером Игошевым. Каким-то образом кулацкие часы с золотым ободком попали сек­ретарю Ординского райкома партии тов. Останину...»³⁵

О присвоении имущества раскулаченных писали очень много, а вот сообщения о том, что раскулачивающие за взятки вычерки­вали некоторые имена из списков на раскулачивание, встречаются сравнительно редко³⁶. Тем не менее, представляется весьма веро­ятным, что некоторые председатели сельсоветов (имевшие доступ к подобным спискам) предупреждали старых друзей, чтобы те ус­пели вовремя скрыться из района.

Раскулаченные семьи, наряду с экспроприацией, подлежали высылке (первая и вторая категории — за пределы области, тре-

тья категория — за пределы района). Иногда решение о высылке принималось с соблюдением всех необходимых формальностей, см., например, резолюцию, принятую сельсоветом в Ленинград­ской области:

«Выселить из пределов Новосельского района, как незаконно­го эксплуататора земли, как кулацкое хозяйство, которое нажито в дореволюционное время кабальными сделками (заклад билетов на воспитанников, торговля, кабальный наем рабочей силы), как служившего во время прихода белых старостой сельского о-ва, как индивидуальное хозяйство, имеющее нетрудовой доход, как вообще социально опасный элемент, кулака Егорова В.И., а также членов его семьи: жену Екатерину Васильевну и сыно­вей — Семена, Василия и Ивана»37.

Однако зачастую в определении дальнейшей судьбы раскула­ченных царила сплошная импровизация, а какие-либо принципы и правила придумывались уже задним числом. Раскулачивание почти всегда означало немедленное выселение раскулаченных из дома. Но что должно последовать за выселением, было уже не так ясно. Иногда раскулачивающим казалось достаточным забрать у кулака движимое имущество, ободрать со стен обои и выгнать его на улицу. Такое решение в самом скором времени создавало про­блемы для всей деревни: «Эти раскулаченные ходят и бродят по улицам, огородам и нервируют крестьянскую массу». В одном районе Татарской АССР раскулаченные, оставшиеся тут же, по соседству, терроризировали сельчан, которые вынуждены были «ложиться спать одевшись и с вилами в руках» из страха перед ночными налетами. В ответ местные власти начали настаивать на высылке кулаков, даже если те принадлежали всего лишь к тре­тьей категории. Некоторые такие кулаки сами в отчаянии просили хоть как-то решить их судьбу:

«14 фев. с.г. к пом. прокурора по Карачевскому району и в наш оперпункт приходило до 20 кулаков с вопросами "куда идти, дайте квартиру, арестуйте, избавьте от детей"»^8

Одним из способов решения проблемы был арест кулаков. На­ряду с милиционерами и работниками ОГПУ аресты проводили районные чиновники, работники сельсоветов, председатели колхо­зов и вообще все члены бригад по раскулачиванию. Арестованных отправляли, часто без всяких сопроводительных документов, не только в местную тюрьму или отделение милиции, но даже в рай­советы. Прокуратура лихорадочно пыталась придать этому хаосу сколько-нибудь законную форму, добиваясь, чтобы на каждого арестованного было хотя бы заведено дело: «Имели место случаи, когда прокурора буквально "ловят" в 11 — 12 час. ночи на заседа­ния для дачи заключения по делам, которые в ту же ночь подле­жат отправке»39.

По некоторым сообщениям, крестьяне равнодушно относились к судьбе кулаков или даже горячо приветствовали раскулачива­ние. Бедняки в одних случаях являлись инициаторами раскулачи-

вания, в других — принимали в нем активное участие. Были села, где не только выносили постановления, призывающие к рас­кулачиванию, но и требовали смертной казни для кулаков. Один очевидец утверждал, что не заметил среди крестьян Западной об­ласти никаких признаков жалости к кулакам, лишь временами проявлялось некоторое сочувствие к их детям⁴⁰.

Однако гораздо больше было рассказов о сочувствии кулакам. В нескольких случаях целые села ходатайствовали об освобожде­нии своих кулаков. По донесениям ОГПУ, в одном селе большин­ство крестьян проголосовали против изгнания местных кулаков, «т.к. они не чувствуют обиды с их стороны». В другом селе бед­нота «вынесла постановление "восстановить в правах ликвидиро­ванных кулаков"». Один колхоз в Московской области отказался принять имущество раскулаченных, мотивируя это тем, «что чу­жого и не нажитого своим трудом ему не нужно». «Кто эти кула­ки? — писал один крестьянин в начале 1930 г. в местную газе­ту. — ...те, которые пользовались чужим трудом, теперь таковых нет у нас в деревнях... В деревнях теперь раскулачивают... тех тружеников, которые никогда чужой труд не эксплоатировали, а все время живя не батраком, а отходя в отхожий промысел... и непосильным своим трудом улучшали свое собственное хозяйст­во»⁴¹.

Порой сельчане оказывали активное противодействие высылке кулаков. В Викуловском районе на Урале, когда вывозили кула­ков, собралась целая толпа, кричавшая: «Выселять кулаков не дадим, долой коммунистов, бей их, собак!» Освободив кулаков, собравшиеся вознамерились отомстить за их арест председателю сельсовета, но тот вовремя скрылся⁴².

Еще чаще случалось, что крестьяне плакали, когда увозили кулаков. «В Брянском округе, при прохождении через ст. Болва эшелона с 200 выселяемыми кулаками, в том числе и попами, пос­ледние пели похоронно-религиозную песню — "Волною морской", чем вызвали у собравшихся на станции зрителей жалость, часть которых плакала...» На деревенских посиделках в Мануйлово мо­лодые кулаки играли на аккордеоне такие жалобные песни, что «заставили плакать и всю молодежь». В другом селе бедняки уст­роили кулакам, уезжающим в ссылку, настоящие проводы. Слу­чаи пышных общественных проводов с непременной водкой, похо­жих на проводы рекрутов в прежние времена, отмечались и на Урале⁴³.

Многие крестьяне, очевидно, смотрели на раскулачивание как на часть общего наступления на село. «Арестами и высылкой ку­лаков коммунисты стараются запугать остальных, чтобы никто не мешал строить колхозы и чтобы все крестьяне шли в колхозы». Часто можно было слышать мнение, что, как только разделаются с кулаками, наступит очередь середняков или всей крестьянской общины⁴⁴.

 

 

Антирелигиозная кампания кое-где затронула деревню еще до нового года, особенно вблизи городов. Появился ряд сообщений о закрытии церквей или передаче их «под временные зернохранили­ща» после уборочной страды 1929 г. В одном заводском поселке Владимирской области в конце года местные «парни» организова­ли антирождественское карнавальное шествие, затем собрались на крыльце церкви, где шла служба, и стали швырять в дверь камни⁴⁵.

Однако по-настоящему широко кампания развернулась в янва­ре 1930 г., одновременно с раскулачиванием и коллективизацией. Остается неясным, кто дал распоряжение о ее проведении, если такое распоряжение вообще было; по всей видимости, происхо­дившее в основном являлось результатом местной инициативы. Как выразился один очевидец, «наша Калуга была объявлена районом сплошной коллективизации, и тут же началось сплошное закрытие церквей»⁴⁶.

Закрывая церкви, так же как и заставляя крестьян записы­ваться в колхозы, коммунисты, как правило, настаивали на со­блюдении демократических форм. Им было важно, чтобы местное население приняло резолюцию с требованием закрыть церковь. Однако добиться такой резолюции честными методами было еще труднее, чем заставить крестьян проголосовать за коллективиза­цию, так что нередко приходилось прибегать к недозволенным приемам. В одном уральском селе, например, коллективизаторы безуспешно пытались получить согласие схода на закрытие цер­кви. Тогда они сменили тактику:

«Ретивые организаторы пошли по домам спрашивать каждого в отдельности и под угрозой налогов за Церковь заставили подпи­сываться каждого, в то же время церковного старосту выселили и лишили всего имущества. Местные хулиганы выбили в Церкви 17 окон, когда церковники пришли жаловаться в сельсовет, им ответили "у вас есть бог, вы ему и жалуйтесь, пусть он вас и ох­раняет, а мы же взыщем с вас за изломанные окна". На другой день... хулиганы вновь выбили несколько окон. А из попов сдела­ли мучеников. У местного попа отобрали крест, а религиозных женщин вызывали в сельсовет, стращали налогами...»⁴⁷

Со священниками, а также с раввинами, пасторами, муллами и прочими служителями культа, повсеместно обращались как с кулаками; в первые месяцы 1930 г. многие из них были арестова­ны, «раскулачены» и высланы. Один активист из Союза воин­ствующих безбожников жаловался на бригады коллективизаторов, не желающие советоваться с его организацией: «У нас совершенно самовольно производят аресты и высылки, а потом посылают нас — пойдите, успокойте нашу массу, взволнованную нашими действиями». Некоторые священники подвергались нападению местных хулиганов, как, например, на Урале, где «...к местному

попу в 12 часов ночи ворвались 3 хулигана под видом борьбы с религией, произвели в квартире погром, избили священника и его 48

В результате всего за несколько недель, в самый разгар кам­пании по раскулачиванию и коллективизации, в сельской местнос­ти было закрыто значительное количество — едва ли не большин­ство — действующих церквей. Так, например, в Спас-Деменском районе Западной области, насчитывающем около 50000 чел. насе­ления, имелось 11 церквей; в указанный период закрылись все кроме двух, а несколько месяцев спустя сообщалось, что и в двух оставшихся невозможно проводить службы, так как священники уехали, а церковное имущество конфисковано^.

Союз безбожников имел мало отношения к развертыванию антирелигиозной кампании. Хотя его лидеры, с одной стороны, радовались, видя столь неожиданное массовое движение, с другой стороны, оно вызывало у них тревогу. Уже в конце января они выражали озабоченность по поводу неподготовленности кампании и отсутствия политического такта, проявившихся при закрытии церквей и снятии колоколов, неблагоприятного влияния таких действий на темпы коллективизации и, конечно, по поводу того, что вся кампания проходит без какого бы то ни было руководства со стороны Союза. Ярославский заявил на собрании Союза без­божников в марте: «Перед нами налицо громадное антирелигиоз­ное движение, идущее снизу. Нам нужно прямо сказать, что мы организационно этого движения не охватываем... например, за­крытие церквей, снятие колоколов — все это произошло без вся­кого участия Союза Воинствующих Безбожников»⁵⁰.

Большинство очевидцев называли инициаторами подобных действий комсомольских активистов. Обычно в сообщениях не го­ворится достаточно отчетливо, были ли эти молодые люди мест­ными или приехавшими из города, однако наверняка среди них находились городские комсомольцы, посланные своими ячейками на село помогать проводить коллективизацию. Карнавальное ис­ступление, с каким они кидались в атаку на церковь, рвение, с каким святотатствовали и богохульствовали, и негодование, вызы­ваемое всем этим у сельских жителей старшего возраста, состав­ляют один из наиболее драматических моментов коллективизации. '

В селе Новоуспенское Западной области комсомолец Василий Смирнов, его брат Сергей и их дружки, находившиеся в различ­ной степени опьянения, превратили закрытие местной церкви в импровизированное театральное представление. Под предлогом описи церковного имущества они забрали ключи у церковного сторожа. «Прибыв в церковь, Смирновы и Боков зажгли свечи, нарядились в поповские облачения и в церкви открыли танцы. При выходе на улицу бродили по деревне в поповском облачении с разожженным кадилом в руках под звон колоколов, при этом Смирнов заявлял: "Пусть нас считают за хулиганов, а если попы в течение 300 лет так делают и ходят и им ничего не бывает, а

потому мы совершенно правильно поступали"». Затем вся компа­ния спустилась в церковный подвал и, обнаружив там склеп мест­ной помещичьей семьи, Жидковых, взломала его. «Увидев, что покойники забальзамированы, подняли жену б. помещика из гроба и поставили стоять, причем последней палкой проткнули живот...»⁵¹ Покончив с Жидковыми, братья Смирновы устроили в церкви танцы для деревенской молодежи. Из других сел Запад­ной области, где закрывались церкви, поступали похожие сообще­ния. В одном из них говорится, что молодежь проголосовала за то, чтобы закрыть церковь и устроить в ее здании танцы, но среди людей старшего возраста «несколько женщин по поводу та­кого события плакали». В одной деревне Курской области секре­тарь райисполкома, закрыв церковь, изъял оттуда все ценности, а затем «нарядили лошадей в венцы и ризы и так с колхозниками подъехали к РИКу, где и состоялось собрание»⁵².

Публичное уничтожение икон, церковной утвари и прочих изъятых из церкви ценностей было излюбленным занятием комсо­мольских бригад. Иконы часто бросали в костер на площади, как в Горловке. Описывался один случай, когда комсомольцы прине­сли иконы на местный базар и разыграли пародию на казнь, стре­ляя по иконам и затем вешая на них таблички с надписью: «Мы, ударная бригада, расстреляли такого-то угодника за то-то и то-то». В другом месте расстрельная команда официально пригово­рила святых, изображенных на конфискованных иконах, к смерти «за сопротивление колхозному строительству» — и затем привела приговор в исполнение, расстреляв иконы⁵³.

Многие коллективизаторы придерживались взгляда, что крес­тьяне, вступившие в колхоз, не должны держать в домах иконы или ходить в церковь. Новым колхозникам часто приказывали принести и сдать иконы. Иногда последние сжигались на площа­ди, иногда с них снимали серебряные оклады «на нужды инду­стриализации»⁵⁴. В одной деревне пионер предложил на собра­нии, чтобы все жители деревни, включая местного священника, сдали свои иконы. В результате были собраны и сожжены на пло­щади в базарный день 8 возов икон. Это вызвало в деревне вели­чайшее возмущение. Когда на следующем собрании один крестья­нин «выразил мысль, что мы за бога», раздался «гром аплоди­сментов»⁵⁵.

В итоге все подобные действия привели к тому, что демонстра­тивная поддержка, оказываемая крестьянами церкви и своим свя­щенникам, достигла беспрецедентного размаха и в сопротивлении крестьян коллективизации появилась значительная символическая составляющая. Женщины в сопровождении священника часто хо­дили по деревне за коллективизаторами с плачем, причитаниями и пением отрывков из литургии. В Спас-Деменском районе, про­тестуя против закрытия церквей, «группа женщин до 300 чел. уст­роили шествие с пением "христос воскрес"»⁵⁶.

Увидев парад комсомольцев в облачениях только что раскула­ченного священника, крестьяне, записавшиеся было в колхоз, не­редко пытались взять свои подписи обратно. В одной карельской деревне, где в колхоз вступили все крестьяне, все они тут же вышли из него, когда учитель-комсомолец произнес речь с призы­вом закрыть церковь: «Собрались бабы, докладчик еле избежал самосуда». В другой деревне во время организации колхоза арес­товали священника, и весь процесс был сорван: «Собираются бабы, поднимают крик. Разгоняют собрание, а бабы заявляют: "До тех пор не уймемся, пока попов не дадите". И пришлось от­пустить попа» 57.

В одном селе Западной области все 200 хозяйств вышли из колхоза, после того как местные активисты сняли в церкви иконы и «тут же изрубили топором, в целях отделения металлических частей для утильсырья». На Средней Волге возмущение, вызван­ное антирелигиозной кампанией, повело к «открытым антисовет­ским выступлениям» во многих местах. В Сибири, где за первый квартал 1930 г. были сняты 90% колоколов и закрыты 250 цер­квей, на религиозной почве разразилась «жестокая классовая борьба», по словам члена местного отделения Союза воинству­ющих безбожников. Сами безбожники пугались дела своих рук. Тот же корреспондент сообщал, что в закрытых церквях «само­возгораются свечи, ночью слышится пение молитв и даже комму­нисты боятся проходить мимо этих церквей»⁵⁸.