В пределах коммуникативной лингвистики?

В.А. Салимовский

Есть ли у жанроведения границы

 

Определение М.М. Бахтиным речевого жанра как относительно устойчивого типа высказывания (целостной единицы речевого общения, границы которой заданы сменой говорящих), очевидно, предполагает, что объектом жанроведения следует считать высказывание (текст) в его типологических характеристиках. Это положение, в общем верное, нуждается, однако, в уточнении, поскольку жанры речи неотъемлемы от типов речевого взаимодействия в конкретных его условиях. “Всякое высказывание, — писал М.М. Бахтин (1929), выражая свое кредо в области теории жанров речи, — как бы оно ни было значительно и законченно само по себе, является лишь моментом непрерывного речевого общения (жизненного, литературного, познавательного, политического). Но это непрерывное речевое общение, в свою очередь, является лишь моментом непрерывного всестороннего становления данного социального коллектива” [Бахтин 1993в: 105]. Из этой мысли, принципиальной для бахтинской философии языка, вытекает, что объект жанроведения не имеет строгих очертаний, что он не ограничен высказыванием (текстом) как таковым, но выходит в область собственно коммуникации, социального речевого взаимодействия говорящих.

Неудивительно поэтому, что теория жанров речи разрабатывается в недрах целого ряда направлений современной коммуникативно-функциональной лингвистики и шире — гуманитарного знания: в лингвистической антропологии, социолингвистике, лингвопрагматике, когнитологии, в лингвистике текста, стилистике, риторике, поэтике, в культурологии, этнографии и др. [Paltridge 1997: 9-46].

Формируясь как особое направление исследований, жанроведение сталкивается с общими для лингвистических дисциплин коммуникативного цикла трудностями определения своего специфического предмета, своей проблематики. Это прежде всего трудности выявления комплекса системообразующих идей данного научного направления, которые могли бы лечь в основу дисциплинарной парадигмы и тем самым наметить особую исследовательскую программу, интегрирующую сосуществующие в этой области частные подходы.

В поисках этих идей многие отечественные и зарубежные филологи обращаются к наследию М.М. Бахтина. Но работа эта только начата, поэтому анализ базовых понятий жанроведческой концепции ученого в контексте его научно-философской доктрины представляется весьма актуальным.

Изучая характер бахтинского мировосприятия, В.Е. Хализев отмечает, что на протяжении всего своего творческого пути Бахтин сохранял духовную причастность той нравственной философии, которая выражена в его исследованиях первой половины 1920-х годов (“К философии поступка”, “Автор и герой в эстетической деятельности”), хотя в дальнейшем и вынужден был воплощать скорее частные, чем доминантные аспекты своего мировоззрения. “Ситуация Бахтина (как и многих его соотечественников-современников) — это горестный уход в молчание о важнейшем и глубинном” [Хализев 1991: 11].

Стержневая идея указанных бахтинских работ — ответственная причастность человека к окружающему бытию. Философ ищет способ преодоления “неслиянности культуры и жизни” и находит его в индивидуально-ответственном поступке. Эта категория призвана снять противоречие направленности акта человеческой деятельности, с одной стороны, в объективное единство культурной области, с другой — в неповторимую единственность переживаемой жизни. “Участное” мышление и поведение личности осуществляется в конкретных жизненных условиях, с ее “единственного места” [Бахтин 1994а: 12, 49 и др.]. Поступок обладает эмоционально-волевым тоном, который “обтекает все смысловое содержание мысли в поступке и относит его к единственному бытию-событию” [там же: 36]. Личностная утверждающая активность всегда преднаходит что-то уже оцененное и упорядоченное предшествующими этическими поступками — практически-житейскими, социальными, политическими и др. [Бахтин 1994б: 277]. Разновидностям ответственного поступка — этике художественной, политической и религиозной деятельности — М.М. Бахтин, как известно, предполагал посвятить обширный труд [Бахтин 1994а: 52].

Уже беглый обзор некоторых ключевых положений нравственной философии Бахтина приводит к выводу, что позднее ученый исходил из них в своей генологической теории, но развивал их теперь преимущественно с конкретнонаучных позиций — литературоведческих и лингвистических.

Отзвук этих представлений ощутим в определении Бахтиным высказывания как активной позиции говорящего в той или иной предметно-смысловой сфере [1979: 263], в экспликации понятия ‘целостности’ высказывания. Так, в работах первой половины 1920-х годов ученый писал о цельности поступка, усматривая ее во взаимопроникновении между объективным смысловым содержанием мысли и индивидуально-историческим актом деятельности, совершаемым единственным человеком в определенное время и в определенных условиях (в контексте “неповторимого момента событийности”). Значительно позднее в работе “Проблема речевых жанров” (1952-1953 гг.) Бахтин, исследуя цельность высказывания и отмечая, что она определяется прежде всего речевым замыслом говорящего, писал: “Этот замысел — субъективный момент высказывания — сочетается в неразрывное единство с объективной предметно-смысловой стороной его, ограничивая эту последнюю, связывая ее с конкретной (единичной) ситуацией речевого общения, со всеми индивидуальными обстоятельствами его, с персональными участниками его, с предшествующими их выступлениями — высказываниями” (разрядка моя — В.С.) [Бахтин 1979: 256]. Лингвистически истолковываются в этой статье и представления об активной установке сознания, эмоционально-волевом тоне: они воплощены в оригинальной концепции жанровой экспрессии [Бахтин 1979: 263-270].

Содержащаяся в ранних работах Бахтина мысль о “преднаходимости” творческому акту чего-то уже оцененного, по отношению к чему он теперь должен занять свою ценностную позицию, потенциально заключала в себе идею взаимодействия смысловых позиций, раскрывающую важнейший аспект диалогичности. Вот как эта мысль развивается в статье “Проблема речевых жанров”: “Предмет речи говорящего, каков бы ни был этот предмет, не впервые становится предметом речи в данном высказывании, и данный говорящий не первый говорит о нем. Предмет, так сказать, уже оговорен, оспорен, освещен и оценен по-разному, на нем скрещиваются, сходятся и расходятся разные точки зрения, мировоззрения, направления. Говорящий — это не библейский Адам, имеющий дело только с девственными, еще не названными предметами, впервые дающий им имена. <…> Мировоззрение, направление, точка зрения, мнение всегда имеют словесное выражение. Все это — чужая речь (в личной или безличной форме). <…> Высказывание обращено не только к своему предмету, но и к чужим речам о нем” [Бахтин 1979: 274].

Глубинный интерес Бахтина к этике искусства, науки, других областей духовной культуры, проявившийся в его исследованиях первой половины 1920-х годов, несколько лет спустя обнаружил себя в объединении вопросов теории жанров речи с проблематикой “наук об идеологиях” (т. е. о разновидностях духовного творчества) [Бахтин 1993а: 84-91; 1993б: 8-9 и др.; 1993в], а в дальнейшем, уже без обращения к социологическому методу, — в акцентировании мысли о детерминированности речевых жанров условиями и целями различных сфер человеческой деятельности [Бахтин 1979: 237 и др.].

Как видим, в работах Бахтина гносеологические (объективно-смысловые, субъективно-ценностные) и диалоговые аспекты изучения мышления и речи образуют неразделимое единство. Это взаимосвязанные стороны конкретнонаучного воплощения исходных мировоззренческих позиций философа и ученого, его установки на обоснование “ценностей общения и единения как неких доминант человеческого бытия” [Хализев 1991: 12].

Наиболее значимые для лингвистической теории проблемы диалогичности, законов преломления бытия в тексте, специфики этих законов в различных областях духовной культуры, принципов типологии высказываний и др. образуют в наследии Бахтина единый комплекс. В ходе их исследования был выработан широкий круг взаимосвязанных представлений, пограничных для лингвистики, психологии, социологии, эстетики.

Это дает основания утверждать, что идеи Бахтина обладают значительным потенциалом для синтеза различных подходов в жанроведении и шире — в коммуникативной лингвистике. Очень разные, казалось бы, по своим задачам концепции, будучи соотнесенными с широким кругом идей внутренне цельного бахтинского наследия, предстают как вполне совместимые и дополняющие друг друга.

Рассмотрим с этой точки зрения исследования двух основных направлений, сложившихся к настоящему времени в отечественной лингвистической генологии. Одно из них опирается на представления, сближающие жанроведческие работы Бахтина с теорией речевых актов. Другое — внутренне дифференцированное — основывается на тех мыслях ученого, которые созвучны современным социолингвистическим подходам к изучению текстовой деятельности. Проведенное разделение, конечно, не лишено элемента условности, поскольку во многих исследованиях развиваются положения не одного, а нескольких течений современной лингвистики (и смежных отраслей знания), однако преобладающая связь с теми или иными научными традициями обычно прослеживается вполне отчетливо.

Импульс к разработке первого из названных направлений дала статья А. Вежбицкой “Речевые жанры” [(1983) 1997], где теория “семантических примитивов” применена к типологизации универсуума речи. Центральной в этой работе является поставленная Бахтиным проблема единой методологии описания речевых жанров с учетом их крайней разнородности. Исходными же теоретическими положениями служат ключевые представления теории речевых актов (имеющие, впрочем, некоторые соответствия в работах Бахтина [Вежбицка 1997: 109; Федосюк 1997: 105-108]) об иллокутивной силе как основном элементе речевого акта, о коммуникативной (иллокутивной) цели — наиболее важном компоненте иллокуции, о лексической выделенности конкретным языком специфической для него системы актов речи.

В литературе отмечалось, что предложенная А. Вежбицкой модель речевого жанра в виде интегрированного пучка элементарных иллокутивных компонентов весьма абстрактна, что она, сближаясь с дефиницией семантики слова, обозначающего жанр, элиминирует из научного аппарата синтактику последнего [Дементьев, Седов 1998: 28; Мишланов 1999: 18-19]. Чем же объясняются эти особенности жанровой модели А. Вежбицкой?

В проблеме форм использования языка [Бахтин 1979: 237; Витгенштейн 1994: 90-91] указанный автор выделяет и акцентирует таксономический аспект. При таком подходе речевой жанр (его иллокутивная сторона), рассмотренный как элемент классификационной системы, естественно, должен быть представлен в виде пучка признаков, присущих высказываниям (текстам) одного жанра в отличие от высказываний других жанров. Из этого видно, что своеобразие данной жанровой модели определяется целью исследования — установкой на выявление структурных отношений между иллокутивными актами (речевыми жанрами). Вместе с тем эта модель может быть истолкована и как описание начального этапа процесса текстопорождения [Мишланов 1999: 19].

Таким образом, в работах А. Вежбицкой (см. также: [Вежбицка 1986]) обосновывается один из возможных подходов к фундаментальной проблеме систематизации способов использования языка. Естественно, что эта концепция жанров речи не может претендовать на универсализм, ее достоинства определяются прежде всего вкладом в разработку указанной проблемы.

При изучении речевых жанров иллокутивный аспект является ведущим или одним из основных в работах Н.Д. Арутюновой [1992], Е.А. Земской [1988], М.Ю. Федосюка [1996, 1997], Т.В. Шмелевой [1990, 1997а], О.С. Иссерс [1999: 72-78] и др.

Концепция Т.В. Шмелевой развивает бахтинские идеи, связанные с пониманием жанра речи как особой модели высказывания [Шмелева 1997а: 90]. Исходными в этой концепции являются также представления теории речевых актов об определяющей роли иллокутивной цели в типологизации единиц речевого общения, о наличии в самом языке естественной номенклатуры жанров в виде глаголов и имен речи [1990: 23, 24-25].

Параметры предложенной Т.В. Шмелевой жанровой модели — коммуникативная цель, концепция автора, концепция адресата, образ коммуникативного прошлого, образ коммуникативного будущего, тип событийного содержания, формальная организация, — с одной стороны, могут рассматриваться как результат изучения вопроса об измерениях иллокутивных актов [ср.: Серль 1986], а с другой (что, на наш взгляд, очень важно), включаются в более общую проблематику экстралингвистических основ текстовой деятельности.

Характеризуя подход Т.В. Шмелевой к изучению жанров речи, нельзя не отметить, что генологическая теория трактуется этим автором как один из разделов общей теории речевой коммуникации — речеведения. В составе этой формирующейся науки [Кожина 1966; 1998] данному разделу отводится особая роль: он должен “завершать здание речеведения, поскольку жанр несет в себе, как в капле воды, всю ситуацию речи, включая образ автора и образ адресата, память сферы, зависимость от фактуры текста, в котором он бывает воплощен, — вплоть до отбора языковых средств” [Шмелева 1996: 11]. При этом, как подчеркивает Т.В. Шмелева [1997б: 309], вопросы теории речевых жанров сплетены в неразрывное единство с другими проблемами анализа речевой коммуникации, что говорит об отсутствии четкой демаркационной черты между генологией и другими речеведческими дисциплинами.

Обратимся теперь к анализу тех исследований в жанроведении, которые в той или иной мере носят социологический характер. Важную опору эти исследования находят в работах круга Бахтина второй половины 1920-х гг. Особый акцент при этом делается на представлениях ученого о “речевых жизненных жанрах”, о “житейской идеологии”, сложившихся “идеологических системах”, о включенности речевой коммуникации в различные виды социальной деятельности.

В исследованиях В.В. Дементьева и К.Ф. Седова подчеркивается мысль о первичности социального поведения в речевом общении. Жанр речи определяется авторами как “вербальное оформление типичной ситуации социального взаимодействия людей” [Седов 1998: 11; Дементьев, Седов 1998: 6]. Ситуация же социального взаимодействия рассматривается в контексте национально-речевой, социальной, духовной культуры [Ср.: Гольдин, Сиротинина 1993]. Основной объект анализа — повседневное общение. Отсюда повышенный интерес указанных авторов к “житейской идеологии” — по М.М. Бахтину, стихии многообразных речевых выступлений.

Развивая социально-психологический аспект теории жанров речи, К.Ф. Седов характеризует роль жанровых фреймов в дискурсивном мышлении языковой личности. Исследователь показывает, что эти фреймы одновременно отражают “представления о социальных формах взаимодействия людей и речевых нормах коммуникативного оформления этого взаимодействия” [Седов 1999: 115]. Становление социолингвистической компетенции человека идет прежде всего в направлении постижения жанровых форм общения [там же].

В.В. Дементьевым [2000] в русле социопрагматического подхода разрабатывается проблема использования жанров речи в непрямой коммуникации. Автор раскрывает роль жанров как средств стандартизации общения и снятия ряда степеней его “непрямоты”, вводит понятие косвенных речевых жанров, представление об имплицитной жанровой информации [там же: 153-221]. Исследование непрямого общения, требующего дополнительных интерпретативных усилий со стороны адресата, открывает новые грани в представлениях об “активной роли другого” (М.М. Бахтин), в лингвопрагматическом осмыслениии темы, композиции и стиля высказывания.

Особый аспект жанровой теории Бахтина, как известно, составляют его мысли о высказывании как арене столкновения живых социальных интересов, об объективации в высказывании “чуткой, отзывчивой, нервной и подвижной” жизненной идеологии, о ее взаимодействии с идеологией господствующей [Бахтин 1993а: 87; 1993в: 27-28]. В русле этих идей осуществляются исследования Е.А. Земской [1996], Л.А. Капанадзе [1997], Н.А. Купиной [1995, 1996], Л.М. Майдановой и др. [1997], А.П. Романенко и З.С. Санджи-Гаряевой [1993], К.Ф. Седова [1993], С.Ю. Данилова [2001], Л.В. Ениной [1999], И.В. Шалиной [1998] и др. Идеология в ее текстовом воплощении описывается как сложно организованная система вербализованных ценностных смыслов и предписаний (идеологем) [Купина 1995]. Анализ дискурса направлен на раскрытие ментальных основ общественного сознания, выявление сталкивающихся в тексте мировоззренческих позиций, определение идеологического содержания речевого поведения коммуникантов; прослеживается объективация в жанрах речи идеологических схем и мировоззренческих стандартов [Капанадзе 1997; Данилов 2001].

Как известно, “жизненная идеология” рассматривалась Бахтиным в единстве со “сложившимися идеологическими системами”, т. е. формами общественного сознания (искусством, наукой, правом, религией и др.). Последние “выкристаллизовываются из жизненной идеологии и в свою очередь оказывают на нее сильное обратное влияние” [Бахтин 1993в: 100]. Исследование “стилетекстов” и речевых жанров, “обслуживающих” различные формы сознания, традиционно является областью функциональной стилистики. Специфика речевых произведений различных сфер общения изучается стилистикой на основе привлечения сведений о качественном своеобразии различных областей духовной социокультурной деятельности [Кожина 1991; Крылова 2000; Матвеева 1990; 1994; Солганик 2000 и др.]. Подробнее об этом см. обзор: [Салимовский 1999].

Подводя итог анализу новейших жанроведческих работ, нужно отметить, что в научном наследии Бахтина они выделяют и развивают те стороны, которые соответствуют их специфическим задачам. Сошлемся в этом плане также на осмысление генологической проблематики с позиций когнитологии [Баранов 1997], герменевтики [Богин 1997], а в рамках социолингвистического (в широком смысле) подхода — с точки зрения концепции ролевого поведения [Долинин 1978; 1998]. Как уже отмечалось, при столь значительной дифференциации исследований встает вопрос о возможностях их синтеза, актуальный для различных направлений современной коммуникативной лингвистики [Synteza 1991; Hoffmannová 1997]. Ведь новые концепции “важно не столько противопоставить, сколько интегрировать” [Шмелева 1990: 22].

Представляется, что в этом отношении жанроведение находится в “привилегированном” положении, так как располагает фундаментальной теорией Бахтина, при соотнесении с идеями которой обнаруживается связь между весьма разными, на первый взгляд, подходами (см., например, развитие отдельных сторон учения о жизненной идеологии и формах общественного сознания в работах М.Н. Кожиной, Н.А. Купиной, К.Ф. Седова и др.).

По справедливому замечанию В.В. Дементьева и К.Ф. Седова [1998: 5], нужно не только идти вперед, отталкиваясь от Бахтина, но и возвращаться к нему. Необходим, следовательно, метатеоретический анализ: выявление системообразующих идей наследия ученого, производных от них понятий, скрытых связей. (Философами и литературоведами эта работа проводится значительно интенсивнее, чем лингвистами.)

Думается, что жанроведческая теория Бахтина в большей мере, чем другие генологические концепции, обладает теми качествами, которые необходимы для дисциплинарной парадигмы. (Осознаём дискуссионность суждения и неизбежность борьбы научных теорий.) Это и подтверждается все возрастающим к ней интересом. Действительно, главный объект данной теории — устойчивый тип высказывания (текста) — представлен как проблемный узел исключительной важности [Бахтин 1979: 240]. Этот объект органично включен в философско-культурологическую доктрину Бахтина, созвучную ведущим направлениям современной гуманитарной мысли. Немаловажно и то, что общелингвистические и философские идеи Бахтина лишь в наиболее общих чертах определяют характер той исследовательской программы, которая могла бы быть развернута на их основе, и потому оставляют возможность творческого осмысления наследия ученого при решении самого широкого круга генологических вопросов.

Понимание М.М. Бахтиным речевого жанра как ключевой категории социологии языка, наук о духовном творчестве, диалогической концепции культуры, естественно, предполагает развитие теории жанров речи в различных направлениях и пересечение ее с другими лингвистическими и шире — гуманитарными науками. Но центробежные тенденции, по-видимому, не представляют опасности для единства складывающейся дисциплины, для выработки ею своего специфического предмета, если сохраняется установка на воплощение в исследованиях ключевых представлений бахтинской генологической теории, несмотря на многообразие ее интерпретаций.