Социального взаимодействия

Речевые жанры как средство формализации

В.В. Дементьев

Коммуникативная генристика:

 

В статье рассматривается аспект речевых жанров (далее — РЖ), представляющий особую значимость для общей теории речевых жанров (далее — ТРЖ): отношения речевых жанров и языка. Хотя речевые жанры исследуются преимущественно лингвистами, именно лингвистический аспект РЖ, как представляется, осмыслен еще недостаточно.

Вспомним одно из наиболее часто цитируемых положений М.М. Бахтина: “Мы говорим только определенными речевыми жанрами, то есть все наши высказывания обладают определенными и относительно устойчивыми типическими формами построения целого. Мы обладаем богатым репертуаром устных (и письменных) речевых жанров. <…> Даже в самой свободной и непринужденной беседе мы отливаем нашу речь по определенным жанровым формам, иногда штампованным и шаблонным, иногда более гибким, пластичным и творческим (творческими жанрами располагает и бытовое общение). Эти речевые жанры даны нам почти так же, как нам дан родной язык” [Бахтин 1996: 181].

Наименее ясным здесь представляется место: “речевые жанры даны нам почти так же, как нам дан родной язык” — что значит “почти так же”?

Возможны следующие толкования данного “почти”:

1. М.М. Бахтин намеревался так прояснить понятие РЖ для лингвистов — ранее данное понятие осмыслялось практически исключительно в литературоведении. Для этой цели было бы совершенно естественно сопоставить малоизученное явление с явлением очень широко исследованным. Действительно, язык дан нам в речи как объективно существующие обязательные для соблюдения правила и формы, и такие же объективно существующие формы речи представляют собой речевые жанры. Слово “почти”, возможно, означает, что жанры всё же менее императивны и независимы от человека. Следует отметить, однако, что лингвистика не имеет вполне четкого представления о том, как, в каком виде язык “хранится в голове” — в данном вопросе нет полной ясности в современной психолингвистике; тем более не могло быть полной ясности в лингвистике начала 50-х гг., когда М.М. Бахтин писал статью “Проблема речевых жанров”.

2. Возможно, речь идет о том, что сами РЖ по своей сущности близки языковым единицам, отношениям значений и значимостей и способам их выражения (например, системе частей речи или членов предложения), правила РЖ подобны языковым нормам? Однако не существует никаких подтверждений тому, что М.М. Бахтин допускал такое толкование своей концепции РЖ, поскольку к этой теме он больше не обращался.

3. Возможно и третье толкование: РЖ и язык не тождественны, но имеют общую коммуникативную природу и сопоставимы как разные типы организации коммуникации. И РЖ, и язык представляют собой “инструменты”, при помощи которых человек осуществляет свою ориентацию в окружающем мире, а точнее: такую важную часть взаимодействия с миром, как общение с другими людьми. Выражаясь в синергетической терминологии, можно сказать, что РЖ и язык выступают как два разных коммуникативных аттрактора, то есть типа упорядочения дискурса[6].

Нам кажется наиболее верным третье толкование. По-видимому, именно так понимал жанры в их отношении к языку сам М.М. Бахтин — продолжим цитату из его статьи “Проблема речевых жанров”: “Формы языка и типические формы высказываний, то есть речевые жанры, приходят в наш опыт и в наше сознание вместе и в тесной связи друг с другом. <…> Речевые жанры организуют (разрядка моя — В.Д.) нашу речь почти так же, как ее организуют грамматические формы (синтаксические)” [Бахтин 1996: 181]. Здесь вновь появляется лишенное лингвистической определенности “почти”, однако исследователем уже намечено главное направление сопоставления речевых жанров и языка — как в плане их сходства, так и в плане их различия.

При сопоставлении языка и РЖ как разных типов аттракторов на первый план выступает противопоставление двух типов коммуникации — упорядоченной, нормированной, формализованной, с одной стороны, и неупорядоченной, ненормированной, неформализованной, с другой стороны. Следует отметить, что в лингвистических и смежных социолингвистических, психолингвистических, этнолингвистических, риторических исследованиях данная оппозиция активно используется для объяснения особенностей разных типов коммуникации, хотя понимается эта оппозиция по-разному, например: “конвенциональная коммуникация ~ неконвенциональная”; “книжная ~ разговорная”; “риторическая ~ нериторическая”; “тексты ~ не-тексты” и т. д. Выделение двух названных типов коммуникации можно понимать как распространение на коммуникацию известной лингвистической дихотомии Э. Бенвениста “семиотические коммуникативные системы” ~ “семантические коммуникативные системы” [Бенвенист 1974: 80-88].

Выделяя два типа коммуникации на основе лингвистической дихотомии Э. Бенвениста, считаем, что прямая, или упорядоченная, коммуникация, осуществляемая средствами коммуникативных систем семиотического типа, имеет место тогда, когда в содержательной структуре высказывания смысл = значению, то есть план содержания высказывания, выражаемый значениями компонентов высказывания (слов, граммем и т. п.), зафиксированных в словаре, совпадает с итоговым коммуникативным смыслом. В основе такой коммуникации лежит система единиц и правил их организации, поддающихся исчислению (то есть замкнутая система, “код”). Можно сказать, что прямая коммуникация представляет собой функционирование “языка-системы” в соссюровско-редукционистском понимании. Подобное понимание коммуникации восходит к александрийским грамматикам, позже оно проявилось в грамматике Пор-Рояль. Следует отметить, что крайне трудно найти пример реальной чисто семиотически прямой коммуникации, в котором не продуцировались бы смыслы, не содержащиеся непосредственно в тексте реплик и все смыслы которого объяснялись бы при помощи одной кодовой модели. Это только явно содержательно ущербные коммуникативные ситуации типа Сейчас три часа дня. — Да, сейчас три часа дня, я слышу, где роль коммуниканта сводится к роли “ретранслятора”. Таким образом, прямая коммуникация организуется аттракторами и не включает участков неаттракторового характера.

Главным аттрактором, организующим прямую коммуникацию, выступает язык. Но кроме языкового существует большое число различных способов упорядочения коммуникации, преодоления энтропии в ней: различные жанровые и риторические правила и предписания ведения как вербальной, так и невербальной коммуникации. Думается, не случайно описание языкового содержания осуществляется на основе фреймов и близких к ним структур.

Непрямая коммуникация охватывает целый ряд речевых явлений: большинство ситуаций невербальной коммуникации; имплицитные высказывания; эвфемизмы; тропы; иронические высказывания и мн. др. и характеризуется двумя важнейшими моментами. Во-первых, для нее характерна осложненная по крайней мере на один шаг интерпретативная деятельность адресата речи, необходимая при коммуникативном использовании неконвенциональных единиц. Креативность непрямой коммуникации проявляется, с одной стороны, в возможности свободной (интерпретативной) деятельности, с другой стороны, в том, что деятельность индивида ограничивается рамками определенных речевых / коммуникативных жанров. Во-вторых, восприятие непрямых высказываний основано на определенных контекстно-ситуативных условиях и общности апперцепционной базы адресанта и адресата. Прямая же коммуникация является ситуативно независимой, поскольку она строится средствами формализованных систем, знаками высокой информационной плотности [Дементьев 2000].

Мы полагаем, что при сопоставлении языка с другими типами аттракторов особенности языка объясняются при помощи понятия формализации (степени формализации). Формализация знаковой системы, по А. Соломонику [1995: 82], проявляется в следующих признаках: (1) эксплицированность, или заданность заранее, правил грамматики и метаязыка; (2) повышение строгости исполнения внутрисистемной логики; (3) знак такой системы становится всё более автономным по отношению к своему обозначаемому и всё более зависимым от системы в целом. Точность, информационная плотность и однозначность у такого знака значительно выше, чем у слова — знака естественного языка. Следующей ступенью формализации содержания после естественного человеческого языка является формализованная кодовая система (например, математический код). Очевидно, что к несемиотическому началу в языке относится всё то, что не позволяет значениям, выражаемым единицами естественного языка, приблизиться по прямоте к значениям, выражаемым символами формализованных кодов — асимметрия, человеческий фактор, проявляющийся в организации и функционировании языковых единиц разных уровней, градуируемые единицы, образующие поля, и т. д.

Есть основания полагать, что понимание РЖ и языка как разных типов коммуникативных аттракторов, различающихся степенью своей жесткости, наиболее соответствует духу концепции М.М. Бахтина, хотя он не пользовался подобной терминологией. Вновь обратимся к статье “Проблема речевых жанров”: “Жанровые формы, в которые мы отливаем нашу речь, конечно, существенно отличаются от форм языка в смысле их устойчивости и принудительности (нормативности) для говорящего. Они в общем гораздо гибче, пластичнее и свободнее форм языка. И в этом отношении разнообразие речевых жанров очень велико” [Бахтин 1996: 181][7].

Итак, адекватное понимание отношения РЖ и языка должно исходить из их общей коммуникативной природы: РЖ и язык представляют собой две разные стадии общего процесса формализации коммуникации.

Характерно, что данная идея — в явном или неявном виде — активно развивается последователями М.М. Бахтина. Это хорошо видно при рассмотрении основных направлений теории речевых жанров, и прежде всего — при сопоставлении двух наиболее развитых на данный момент ее направлений: лингвистического изучения РЖ, или генристики, и прагматического изучения РЖ, или жанроведения[8].

ТРЖ очень активно развивается в последние годы. Исследуются различные аспекты речевых жанров, число их множится: текстовые особенности РЖ [Борисова 2001; Матвеева 1996; Сибирякова 1997]; стилистические аспекты РЖ [Кожина 1999а; 1999б; Орлова 1997; Салимовский 2000; 2001]; психолингвистические аспекты РЖ [Седов 1999; Холквист 1997]; культурологические аспекты РЖ [Вежбицка 1997; 1999; Данилов 2001; Карасик 1996; 1998; 2000]; речевые жанры и риторические жанры [Сиротинина 1999; Анисимова 2000; Ярмаркина 2001]; РЖ и педагогика [Горбач, Минеева 2000]; РЖ и история [Балашова 1997; Васильева 2001; Зотеева 2001; Парсамов 1999]. В современной теории РЖ намечаются тенденции к обобщению, создаются концепции, расширяющие понятие жанра, применяющие его не только к вербальной и невербальной коммуникации, не только к общему “языковому существованию” личности, но и к национальной и общечеловеческой культуре в целом. Так, закономерности жанровой организации речи рассматриваются в связи с общими законами коммуникативной и некоммуникативной деятельности [Холквист 1997; Захарова 2001; Салимовский 2000]. Здесь следует вспомнить, что теоретическая основа для обобщения отношений языка, речи и культуры была предложена Л.Н. Мурзиным [1994], хотя он и не пользовался терминологией ТРЖ.

Исследователи активно изучают самые разнообразные жанры. Увлечение идеями ТРЖ приводит к тому, что в терминологии ТРЖ начинают объяснять всё новые, неожиданные явления. Так, К.Ф. Седов считает речевым жанром болтовню [1999], В.В. Дементьев — ссору [1999], С. Дённингхаус — притворство [1999], Е.Н. Галичкина — NetMail (компьютерная сетевая почта, используемая для обмена личными сообщениями) [1998], И.Г. Дьячкова — порицание [2000], О.В. Коротеева — дефинирование (способ установления или уточнения связи языкового выражения с тем, что оно обозначает как знак языка) [1998], Ж.В. Милованова — фатику и эвристику [1998]. Дело доходит до того, что через жанры пытаются объяснить практически ВСЁ в жизни и деятельности человека.

В таких исследованиях жанр часто понимается по-разному. Даже в пределах одного тематического сборника “Жанры речи” оказались представлены существенно различающиеся концепции жанра. На это справедливо указывает В.Е. Гольдин в предисловии ко второму выпуску сборника: “Понятие жанр речи «втиснуто», если можно так выразиться, между понятиями речевого акта, текстового типа, тональности общения и некоторыми другими” [Гольдин 1999: 5]. При этом далеко не всегда специально объясняют свое понимание жанра и терминологию даже те исследователи, кто несомненно имеет законченную концепцию жанра (например, [Арутюнова 1992]). В целом точное и последовательное использование терминологии в современных исследованиях РЖ встречается не так уж часто. На наш взгляд, наиболее удачно это делают авторы коллективных монографий “Речь москвичей” [Китайгородская, Розанова 1999] и “Хорошая речь” [Седов 2001].

 

Лингвистическое изучение РЖ (генристика)

 

Лингвистическое изучение РЖ, или генристика, исходит из интенций говорящего, при этом опирается на разработанную методологию и терминологию теории речевых актов. Отметим, что многие исследователи считают теорию речевых актов западным аналогом отечественной теории речевых жанров [Вежбицка 1997: 108; Кожина 1999а; Федосюк 1997: 105-108; Шмелева 1997: 92; Dönninghaus 2001: 74-77], поэтому нами и избран для обозначения данного направления нерусский термин генристика.

Специфику данного аспекта можно выявить, если продолжить отмечаемую М.М. Бахтиным аналогию между РЖ и языком и представить развитие теории речевых жанров в семиотической парадигме “семантика — синтактика — прагматика”. “Лингвоцентрическая” традиция достаточно убедительно может быть охарактеризована либо как по преимуществу “семантика”, либо как “синтактика”.

Синтактика речевого жанра изучена в наибольшей степени. Именно “композиция РЖ” (согласно М.М. Бахтину, — определенные типы построения целого, типы его завершения, типы отношения говорящего к другим участникам речевого общения [Бахтин 1996: 179]) традиционно считалась важнейшим аспектом высказывания. Как известно, композицию РЖ М.М. Бахтин понимал как монологическую, хотя и пронизанную диалогическими обертонами [там же: 196-197]. Уже последователи М.М. Бахтина, развивая его идею “вечного диалога”, стали рассматривать РЖ как тип текстов, прежде всего диалогических, структурным элементом которых выступает речевой акт (первичный РЖ). В синтактике речевого жанра активно используются достижения лингвистики текста, в которой РЖ обычно понимается как системно-структурный феномен, представляющий собой сложную совокупность многих речевых актов, выбранных и соединенных по соображениям некой особой целесообразности и относящихся к действительности не непосредственно, а через РЖ в целом. Данное направление рассматривает в основном “горизонтальные” и “вертикальные” модели организации дискурса (см. обзор в: [Дементьев, Седов 1998: 8-22]), что способствует более глубокому осмыслению синтактики РЖ.

Семантика речевого жанра представляет собой относительно хорошо разработанное направление изучения речевых жанров. Концепции, объединяемые нами в условную группу “семантического изучения речевых жанров”, имеют целью анализ семантики речевых жанров, при этом все они имеют целью (хотя бы промежуточной) анализ лексики. Расходятся они в основном в том, сколько существует жанров, какие типические речевые формы следует, а какие не следует считать речевыми жанрами (см. обзор в: [Дементьев, Седов 1998: 23-29]). Так, А. Вежбицка моделирует каждый жанр при помощи последовательности простых предложений, выражающих мотивы, интенции и другие ментальные акты говорящего, опираясь на собственную теорию семантических примитивов [Вежбицка 1997]. К “семантике РЖ” следует отнести компонентный анализ (перенесенный из морфонологии, с одной стороны, в семантику, с другой стороны, в прагматику, лингвистику текста и жанроведение). В работах [Шмелева 1997; Федосюк 1997] в качестве модели описания и систематизации речевых жанров предлагается “анкета речевого жанра”, включающая семь пунктов: “коммуникативная цель жанра”; “концепция автора”; “концепция адресата”; “событийное содержание”; “фактор коммуникативного прошлого”; “фактор коммуникативного будущего” и, наконец, “языковое воплощение”. Данная “анкета”, имеющая первым пунктом “коммуникативную цель”, в значительной степени пересекается с иллокутивным, или иллокутивно-перформативным, критерием, а значит, прагматикой РЖ. Так, на данном основании Т.В. Шмелева выделяет четыре класса РЖ: информативные, императивные (содействуют осуществлению событий реальной действительности: просьбы, советы и т. д.), этикетные, или перформативные (формируют события социальной действительности: приветствия, поздравления и т. д.), оценочные [Шмелева 1997: 91-92]. На данную “анкету” успешно опираются, например, И.А. Кириллова [1999], М.А. Кормилицына и Г.Р. Шамьенова [1999]; см. также статью Т.В. Тарасенко в настоящем сборнике.

Иллокутивный критерий является одним из наиболее разработанных критериев типологии речевых жанров (как и типологий речевых актов). Так, в пятичленной типологии Н.Д. Арутюновой выделяются: д-1 информативный диалог, д-2 прескриптивный диалог, д-3 обмен мнениями с целью принятия решения или выяснения истины (спор, дискуссия), д-4 диалог, имеющий целью установление или регулирование межличностных отношений, д-5 праздноречевые жанры [Арутюнова 1992: 53-55]. Классификацию РЖ на подобных основаниях предлагают Г. Браун и Г. Юле и О. Розеншток-Хюсси [Brown, Yule 1983; Розеншток-Хюсси 1995]. Однако выявить все многообразие отношений взаимозависимости и динамических переходов, существующих между отдельными жанрами, с помощью одного критерия довольно трудно.

Здесь следует отметить следующее.

Данное направление представляет собой лингвистическую интерпретацию концепта речевого жанра М.М. Бахтина, но это не значит, что рассматривается сущностная близость языка и РЖ — просто для изучения РЖ используется та же методика, какая используется при изучении языковых единиц, причем преимущественно это системно-структурная методика.

РЖ — диалогические явления — понимаются как модели инвариантно-вариантного типа и изучаются через призму синтагматических и парадигматических отношений системы. Рассматривается фактически один логико-интенциональный аспект РЖ, когда “репертуар речевых жанров” приравнивается к исчислимому набору типических интенций говорящего. Остальные содержательные составляющие жанрово организованного общения считаются гораздо менее существенными или вообще несущественными. Это редукционистский подход, издержки которого (применительно к изучению языка) отчетливо проявились и начали преодолеваться в постструктурализме последней трети ХХ в.

Таким образом, для данного направления в целом характерно весьма серьезное упрощение и обеднение концепта речевого жанра. Например, “тема РЖ” в лингвоцентрических исследованиях понимается обычно как просто предмет речи, тогда как у М.М. Бахтина это — предмет речи, в результате отбора, построения и организации ставший таким, что по отношению к нему возможна ответная позиция, или, говоря современным языком, тема прагматична. “Стиль РЖ” также прагматичен: стиль, как и тема, выражает определенную (экспрессивную) позицию говорящего и определяет ответную позицию, а “композиция РЖ” обеспечивает связь с действительностью и “темы”, и “стиля”. Издержки лингвистической генристики, опирающейся на положения теории речевых актов, можно понимать как недостаточную прагматичность. Как ни парадоксально, этот недостаток в какой-то степени присущ и современной теории речевых актов: излишнее увлечение моделями привело ее к схематизации, атомизму, потере диалога и собственно текста, в результате прагмалингвистика перестала быть тем, чем была изначально — принципиально “наиболее человеческой” личностно-ориентированной внешнелингвистической дисциплиной.

Некоторые принципы и методы лингвистического изучения РЖ подвергаются переоценке, и сегодня найдется не так уж много сторонников данного направления.

Наиболее значительным альтернативным направлением ТРЖ, имеющим собственную концепцию РЖ, стало прагматическое направление.

 

Прагматическое изучение РЖ (жанроведение)

Второе направление, которое можно обозначить как прагматическое изучение РЖ, исходит из диалогической природы РЖ и опирается уже не на одну статью М.М. Бахтина, а на его целостную диалогическую, культурологическую философию. Здесь подчеркивается оригинальный российский характер данного направления, поэтому мы обозначаем его при помощи русского термина жанроведение. Данное направление во многом сложилось из преодоления недостатков лингвистического изучения РЖ, прежде всего — монологизации идеи РЖ, неизбежной при абсолютизации интенций говорящего. (Ср. полемическую направленность кандидатских диссертаций [Данилов 2001; Ярмаркина 2001] по отношению к “анкете речевого жанра” Т.В. Шмелевой.) Важно, что прагматика здесь не приравнивается к теории речевых актов — прагматика понимается скорее в традиционном значении как та часть семиотики, которая характеризуется “отношением знака к говорящему” (Ч. Пирс, Ч. Моррис) и где язык рассматривается не только в связи с “человеком говорящим”, но непременно в диалогическом контексте коммуникативной ситуации, а также — более широко — в контексте национально-речевой, социальной, духовной культуры.

Прагматический подход в таком широком, социологическом смысле определяет и понимание жанра: речевой жанр понимается как “вербальное оформление типичной ситуации социального взаимодействия людей” [Седов 1998: 11; Дементьев, Седов 1998: 6].

Следует отметить, что теория речевых жанров развивалась в общем русле лингвистики ХХ века: от лингвистических (по преимуществу системоцентрических) описаний структуры жанров (последовательности языковых единиц в композиции жанра), от лексикологического описания семантики имен речевых жанров в языке ® к изучению жанров как важнейшего фактора диалогического общения людей (см.: [Борисова 2001; Кожина 1999б; Макаров 1998]).

Предшествующие этапы развития ТРЖ исходили из главной роли адресанта речи (отсюда — преимущественное внимание жанроведов к целям и интенциям, для чего совершенно логично было использование методологии и терминологии теории речевых актов, в результате в лингвистике произошло их чрезмерное сближение).

К сожалению, фактор адресата не всегда учитывается с должной полнотой при анализе речевых жанров, хотя в них смыслообразующая роль адресата, казалось бы, гораздо более очевидна, чем в единицах более низких уровней (ср. такой параметр известной “анкеты речевого жанра” Т.В. Шмелевой, как “образ адресата” [Шмелева 1997: 94]). В целом для модели Т.В. Шмелевой (как и для модели А. Вежбицкой [Вежбицка 1997]) характерен “крен” в сторону говорящего, за что ее справедливо критикует М.Ю. Федосюк: по его мнению, параметры анкеты РЖ “представляют собой не некие объективные <…> характеристики высказывания, его места в процессе общения, а также участников этого общения, а зафиксированную в данном высказывании оценку всех упомянутых параметров говорящим” [Федосюк 1997: 107]. К сожалению, этого же недостатка не избежал сам М.Ю. Федосюк, утверждающий, что не являются речевыми жанрами похвальба и лесть, представляющие собой неблаговидные интенции, в совершении которых не может признаться говорящий [там же: 112], а также комплимент [там же: 113]. Однако и похвальба, и комплимент, и лесть воспринимаются как существующие жанры (типические ситуации общения) — с точки зрения слушающего, на что указывает О.Б. Сиротинина: “речевой жанр сложился <…> в реальном восприятии бытового общения, прежде всего с точки зрения получателя речи” [Сиротинина 1999: 27]. К недостаткам “анкеты речевого жанра” можно отнести также то, что в ней не учитываются (1) первичные и вторичные РЖ, (2) речевые и риторические жанры, (3) жанры в связи с уровнями абстракции текстовой деятельности (жанры и субжанры / тактики, жанры и гипержанры), (4) жанры в связи со степенью жесткости (стандартизации, формализации) порождаемых коммуникативных смыслов, делением их на требующие большей или меньшей интерпретативной активности слушателя, прямые и косвенные РЖ.

Современное развитие ТРЖ стремится преодолеть эти ограничения в понимании РЖ (см. об этом: [Кожина 1999б; Сиротинина 1999]). В прагматической концепции речевого жанра уделяется большое внимание всем аспектам взаимодействия адресата и адресанта, всем передаваемым и принимаемым коммуникативным смыслам (а не только тем, которые сознательно намеревался передать адресант). Прагматическое жанроведение делает востребованным интерпретативный аппарат, разработанный интеракционной моделью коммуникации [Макаров 1998], а усилившееся внимание к фактору адресата в понимании общения сближает современное прагматическое жанроведение с теорией непрямой коммуникации [Дементьев 2000].

Как известно, главное отличие РЖ в понимании М.М. Бахтина от традиционного понятия “жанр” (например, в литературоведении) состоит в том, что у М.М. Бахтина это не просто тип однородовых (или одновидовых) произведений литературы, а реплика, целое высказывание в диалоге (даже когда имеется в виду роман, повесть и т. д.). Он рассматривает РЖ в аспекте речевого общения — как факт социального взаимодействия людей, как соотношение и взаимодействие смысловых позиций. Именно диалогичность является определяющим признаком речевого жанра у М.М. Бахтина как единицы речевого общения и деятельности людей. Отсюда проистекают все другие признаки РЖ (целеполагание, завершенность, связь с определенной сферой общения и т. д.). (Ср.: [Кожина 1999б: 18]).

Проблема смысла-целого, складывающегося (правильнее было бы сказать “рождающегося”) из смыслов отдельных реплик участников диалога, как известно, остается одной из “больных” проблем лингвистики. В системоцентрической лингвистике ХХ века диалогические смыслы (как и речь вообще), естественно, не рассматривались. Зато эта проблема давно занимала литературоведов (особенно после выхода литературоведческих работ М.М. Бахтина о диалоге в романах Достоевского).

Итак, для прагматического жанроведения характерно признание равной степени важности фактора адресанта и фактора адресата. Главные различия лингвистического и прагматического изучения РЖ можно обозначить как: 1) ориентация на монолог ~ ориентация на диалог; 2) ориентация на логику, грамматику ® психологию ~ ориентация на взаимодействие, помещенное в социально-культурные условия конкретной ситуации ® социологию.

Прагматическое жанроведение в своем полемическом пафосе, направленном против издержек лингвистической генристики, часто воспринимается как направление, не имеющее с ней ничего общего. В этом случае речевые жанры рассматриваются как явления, принципиально противопоставленные явлениям языковым. Уже из определения РЖ К.Ф. Седова “вербальное оформление типичной ситуации социального взаимодействия людей” [Седов 1998: 11] видно, что языковым средствам отводится подчиненная, служебная роль. Не случайно исследуются преимущественно не собственно речевые жанры, а жанры ситуативные, поведенческие и подоб. И в этом, на наш взгляд, главный недостаток прагматического жанроведения.