Андрей Левицкий 7 страница

– Я здесь родился… Он закашлялся, почти сгибаясь пополам и держась за бок. – Давным-давно…

Женщина слушала его. Слушал дрон. Слушал «Ксенофоб».

Он рассказывал историю о доме, усадьбе расположенной между городом и морем. О прекрасном саде и трёх, позже – четырёх детях, которые выросли в одном доме и вместе играли у пруда с каменным кораблём. Упомянул он и о двух матерях-подругах, и о строгом отце, и о другом – томившемся в тюрьме, а потом казнённом…

Рассказал о том, как им запретили гулять без охраны, как была похищена винтовка, как напали на дом наёмные убийцы… об осколке кости Даркензы, который пронзил его грудь, едва не достигнув сердца… Он начал заметно сдавать, голос был еле слышен. Сма жестом подозвала официанта, толкавшего перед собой тележку с напитками, и протянула раненому бокал с водой. Он сделал глоток, закашлялся и потом только изредка подносил бокал к губам, смачивая их.

–… но началась война, и двое мальчиков – теперь уже мужчин, оказались в разных лагерях.

– Очень увлекательно, – поделился с дроном «Ксенофоб», – пожалуй, я кое-что проверю.

– Давно пора, – заметил дрон и снова обратился в слух.

Теперь речь шла об осаде, в которой принимал участие «Стабериндо», о том, как войска пошли на приступ, а мальчик, что играл в саду, стал мужчиной, который совершил страшный поступок – он рассказал им, что однажды получили от Элетиомела брат и сестра захваченной им девушки. Брат, в приступе отчаяния, хотел покончить с собой, бросив на произвол судьбы армию и сестру. Ливуэта не простила его, но последовала за ним на планету, почти сплошь покрытую айсбергами, но там потеряла его след. Откуда ей было знать, что жизнь брата совершенно изменилась после встречи с некоей дамой во время снежной бури.

Ливуэта прекратила поиски и отправилась в долгое путешествие, стараясь избавиться от своих воспоминаний…

– Шераданин! – Сма мягко накрыла его ладонь своей.

Он бросил взгляд в окно на проносившуюся мимо прерию, похожую на золотое море, и провёл рукой по тщательно выбритой голове, словно приглаживая длинные волосы.

 

Кураз перебывал всем: огнём и льдом, сушей и водой. Некогда этот перешеек представлял собой сплошные скалы и ледники, потом превратился в страну лесов, когда в результате катаклизмов внутри планеты материки изменили своё местоположение, и климат, соответственно, тоже изменился. Позже леса уступили место пустыне. А потом на перешеек упал астероид, два океана слились в один и пыль от взрыва закрыла солнце, спровоцировав настоящий ледниковый период, который привёл к гибели множество видов.

 

Дизиэт нашла в кармашке сиденья информационную брошюру о Куразе, прочитав две страницы, она на мгновение оторвала от неё взгляд и посмотрела на сидевшего рядом с ней мужчину. Тот заснул, и лицо его выглядело измученным и старым.

– Шераданин, что с тобой? – прошептала она, качая головой.

– Стремление умереть, – пробормотал дрон, – с экстравертными осложнениями.

Сма опять покачала головой и вернулась к чтению. Раненый метался во сне, и Скаффен постоянно проверял его состояние.

Дизиэт почему-то вспомнила дом под плотиной, откуда её забрал «Ксенофоб». Как это было давно… каким далёким казался теперь этот далёкий солнечный день! Похоже, она испытывает ностальгию, вот чего никак не ожидала от себя!

 

… Кураз за свою долгую историю побывал крепостью, тюрьмой, просто городом, мишенью. Теперь же почти всю территорию города занимала больница.

Поезд устремился в туннель, проделанный в скале, и спустя несколько минут сбавил ход, а затем остановился у платформы. Пройдя через вокзал, они встали на пешеходную дорожку, которая доставила их прямо в вестибюль больницы. Им пришлось некоторое время ждать среди растений в широких кадках, пока дрон, по-прежнему изображая чемоданчик у ног Сма, разбирался с ближайшим компьютером.

– Получилось, – тихо объявил он. – Подойди к регистратору и назови свою фамилию. Я заказал тебе пропуск.

– Идём, Закалве, – Сма помогла ему подняться с кушетки.

– Просто отведи меня к ней.

– Позволь мне, Шераданин, сначала поговорить с ней…

– Нет, пойдём, сейчас же!

Нужное им отделение располагалось на одном из верхних этажей. Свет лился через высокие окна, за которыми можно было разглядеть океан – линию дрожащего голубого марева под светлым небом. По просторному коридору им навстречу шла высокая женщина – седая, морщинистая, но с молодыми глазами – держа в руках поднос с высокими бортиками, заставленный всевозможными коробочками и бутылочками. Ливуэта Закалве бросила на них внимательный взгляд и остановилась.

Он стоял с закрытыми глазами, потом открыл их и быстро заморгал, приглядываясь к ней.

– Ливви? Ливви?

– Здравствуйте, госпожа Закалве, – поздоровалась Сма.

Женщина презрительно смотрела на Дизиэт, которая пыталась из последних сил удержать медленно оседающего на пол раненого, затем медленно покачала головой. Сма на какую-то долю секунды подумала, что она сейчас скажет: «Нет, я не Ливуэта».

– Зачем все это? – тихо проговорила Ливуэта Закалве.

Голос её остался молодым, подумал дрон, но его размышления прервал «Ксенофоб», сообщив поразительные сведения, раздобытые им в архивах. (В самом деле? – просигналил кораблю Скаффен. – Умер?)

– Зачем вы это делаете? – продолжала женщина. – Зачем вы нас мучаете?

– Ливви… – тихо простонал он.

– Прошу прощения, госпожа Закалве, – вмешалась Дизиэт, – но… он так хотел видеть вас.

– Ливви, пожалуйста, поговори со мной, позволь мне…

– Похоже, он болен, – ровным тоном заметила Ливуэта.

– Болен, – не вдаваясь в подробности, подтвердила Сма.

– Проводите его сюда. – Она отперла дверь, за которой оказалась небольшая палата, всю обстановку которой составляли койка, стол и стул. Поставив на стол поднос с лекарствами, госпожа Закалве скрестила руки на груди, тогда как раненый с помощью Дизиэт опустился на койку. Сма обратилась к Ливу эте.

– Я оставлю вас наедине. Мы побудем в коридоре.

– Нет, – покачала головой та, со странным безразличием глядя на сидящего на койке мужчину.

– Я хочу, чтобы они ушли… – Закашлявшись, он едва не свалился на пол. Сма пришла ему на помощь.

– Чего ты не можешь сказать при них? Разве они не знают…

– Ливви, пожалуйста, – перебил её он, – я хочу поговорить с тобой наедине.

– Нам не о чём разговаривать.

Дрон услышал чьи-то шаги, в дверь постучали. Ливуэта открыла её, и в палату вошла молоденькая медсестра. Обратившись к Ливуэте и назвав её старшей медсестрой, она сообщила, что пора готовить к осмотру одного из пациентов.

Ливуэта посмотрела на часы.

– Мне пора.

– Пожалуйста… – В его глазах стояли слёзы.

– Это бессмысленно, – покачала головой пожилая женщина. Она обратилась к Сма: – Не приводите больше его ко мне.

– Ливви! – Он рухнул на койку, скорчившись и дрожа. На шее и руках заметно пульсировали сосуды. Дрон ощутил изменения в вибрациях мозговых волн.

– Шераданин, всё в порядке. – Сма опустилась на колени перед койкой и обняла его за плечи. Скаффен-Амтиско определил, что конфигурации мозговых волн больного изменились.

Ливуэта внезапно стукнула кулаком по столу.

– Не называйте его так!

– Как именно? – Сма удивлённо смотрела на неё. «Всё-таки иногда она плохо соображает», подумал дрон.

– Не называйте его Шераданином.

– Почему!?

– Это не его имя.

– Разве? – Сма выглядела озадаченной. Дрон теперь постоянно следил за током крови, поступавшей в мозг – близились неприятности.

– Да, не его.

– Но… он же ваш брат, Шераданин Закалве?

– Нет. – Госпожа Закалве взяла одной рукой поднос с лекарствами, а другой открыла дверь. – Нет, не брат.

– Аневризма!^[3] – сообщил дрон и пронёсся, рассекая воздух, к койке. Применив эффектор, Скаф-фен провёл анестезию и искусственную вентиляцию лёгких; затем, извинившись перед дамами, использовал режущее поле, чтобы сделать трепанацию черепа. Когда часть черепа была снята, дрон прижёг кровеносные сосуды. Кровь уже поступила в полость мозга, сердце остановилось, и Скаффен также применил эффектор для поддержания его работы. Обе женщины заворожённо наблюдали за работой дрона, наконец Сма нарушила молчание.

– Что вы имеете в виду, говоря: «Он не мой брат»?

– То, что он не Шераданин Закалве. – Ливуэта не спускала глаз со Скаффена-Амтиско.

Она была… Она была… – Что!? Но тогда…

Вернись, немедленно вернись. Что мне было делать?

– Шераданин Закалве, мой брат, умер почти двести лет назад. Он покончил с собой после того, как ему прислали стул, сделанный из костей нашей сестры.

Скаффен-Амтиско пропустил через порванную ткань полую нить-поле, которая собрала красную жидкость в прозрачную колбу. Затем он ещё раз откачал кровь из мозга, чтобы снизить давление – по узкой трубочке она стекла в раковину и, забурлив, исчезла в водостоке под струёй воды из крана.

– Человек, которого вы знаете под именем Шераданина Закалве…

Весь смысл в победе. Встречать лицом к лицу – только так я всегда и поступал… Стабериндо, Закалве – эти имена причиняют боль, но как ещё я мог…

–… этот человек, который отнял имя у моего брата, точно так же, как отнял у него жизнь, точно так же, как отнял жизнь у моей сестры… Именно он командовал «Стабериндо». Это он, Элетиомел.

Ливуэта Закалве вышла, плотно закрыв за собой дверь.

Побледневшая Сма, проводив её взглядом, обернулась к койке. Скаффен-Амтиско продолжал возвращать неподвижное тело к жизни.

 

 

 

Тучи пыли, как обычно, следовали за ними, но молодой человек несколько раз высказал предположение, что дело к дождю. Его спутник, старик, не соглашался, в свою очередь утверждая, что тучи над горами обманчивы. Они продолжали ехать по этим ставшим пустынными землям, мимо почерневших полей, остовов хижин, разрушенных ферм, сожжённых деревень, все ещё дымящихся развалин предместья, пока не добрались до города. Грузовик с грохотом и лязгом нёсся по широким безлюдным улицам.

В качестве наилучшего места для взрыва бомбы они выбрали Королевский парк. Правда, и здесь не обошлось без споров. По мнению старика, офицеры и высшее командование займут дворец, разместив своих солдат в палатках на широких аллеях парка. Молодой человек заявил, что захватчики, как жители пустыни, предпочтут просторы парка, в крайнем случае – величественные павильоны – бесконечной веренице залов Дворца.

Заложив бомбу в Большом Павильоне и запустив её механизм, они продолжили спорить. Прежде всего о том, где лучше переждать события. Потом были высказаны соображения о дальнейших действиях, если армия противника вообще не обратит внимания на этот город и проследует дальше. А что если он догадается, что применённое оружие было единственным в своём роде, и продолжит наступление, каковое в таком случае будет ещё более беспощадным из-за желания отомстить? Спорили они и о том, станут ли захватчики бомбить город или же сначала отправят туда разведчиков. Юноша и старик даже заключили пари по поводу предполагаемых целей обстрела. Кое в чём их мнения совпадали: единственный ядерный заряд, который был у них на вооружении – и у всех остальных тоже – используется совершенно напрасно: даже если события будут развиваться так, как они предположили, бомба уничтожит лишь одну армию из четырёх. А любая из уцелевших совершенно беспрепятственно завершит вторжение. Значит, все их усилия напрасны. А сколько людей погибнет зря!

Они связались по рации со своим начальством и доложили о проделанной работе, используя единственное кодовое слово. Спустя некоторое время высшее командование одобрило их действия – тоже с помощью шифра. На самом деле генералы не верили, что бомба взорвётся. Старшего звали Келлис, и он выиграл одно из заключённых ими пари, потому что им было приказано расположиться в апартаментах Дворца. Там они нашли много оружия и вина, напились – и пошли бесконечные разговоры ни о чём, завиральные истории о собственной храбрости и победах над женщинами. Молодой человек иногда проводил рукой по наголо обритой голове, словно пропуская сквозь пальцы длинные густые волосы, которых теперь не было. Почему-то зашёл разговор о счастье – о том, что же это такое. Одним из них было высказано весьма неожиданное и странное мнение, но позже никто так и не мог вспомнить, кому в голову пришло задать этот вопрос, и кто придумал достойный ответ.

Они заснули, проснулись, опять много выпили, опять принялись за нескончаемые разговоры – а город, между тем, омыл прохладный дождь, прибив пыль к земле. Начался обстрел, и тогда им стало понятно, что они выбрали не самое удачное место для ожидания предстоящих событий. Они спешно покинули Дворец и на машине добрались до заброшенных земель. Там они в сумерках разбили лагерь и стали дожидаться взрыва – даже не стали ложиться спать – так им хотелось увидеть яркую вспышку на горизонте.

 

Бомба живёт, только пока падает (Песня Закалве)

 

Комната пуста.

Чёрная тоска.

Смотришь в окно – идут войска:

Возвращаются с боя, идут ли на бой –

По брешам в рядах легко догадаться.

Скольким из них пришлось там остаться,

Сколько уже не вернутся домой.

Ты можешь воскликнуть «Мягкотелый тупица!» –

И отвернуться, закрыться, забыться, напиться.

Рюмка в руке дрожит:

Столовая ложка лжи

На горькую каплю абсента

Залепит рот клейкой лентой.

Ты злишься, напившись, забившись

В нору, и оттуда глядишь в никуда.

Ты думаешь – когда освободишься?

Но на этот вопрос ты ответить боишься,

Ибо знаешь ответ: никогда.

Комната пуста,

Чёрная тоска.

Смотришь в окно – идут войска…

 

Шиаса Энджин. Полное Собрание Сочинений (Посмертное Издание) 18-й месяц, 355-го Великого Года (Шталлер, календарь Пророка) Том IX: «Ранние Произведения и Незаконченные Наброски».^[4]

 

 

 

Тропинка, ведущая на вершину холма, напоминала серпантин, благодаря чему инвалиды в креслах-каталках могли осилить подъем.

Чтобы добраться до самой верхней террасы, ему, как правило, требовалось шесть минут. Пот заливал глаза, когда он наконец оказался там, но предыдущий личный рекорд, к его радости, был побит. Он глубоко вдохнул холодный воздух, затем выдохнул небольшое облачко пара, затем расстегнул толстую стёганую куртку и покатил кресло к одной из грядок, расположенных на уступе. Сняв с колен корзинку, он осторожно поставил её на плоский камень и, достав из кармана садовые ножницы, окинул внимательным взглядом черенки, пытаясь прикинуть на глаз, какой из них лучше прижился. Он не успел выбрать, так как его отвлекло какое-то движение на склоне.

Он посмотрел через ограду на тёмно-зелёный лес, тянувшийся до горизонта, где белели на фоне пронзительно-голубого неба горные пики. Высокая фигура в чёрном вышла из леса и направилась по белой от инея дороге к воротам. Женщина в пальто и брюках – наверное, она ещё раньше прошла через территорию института и теперь возвращалась. Скорее всего, приглашённый врач. Он собрался помахать ей рукой, если она начнёт подниматься по лестнице к институту и бросит взгляд в его сторону – просто так, настроение у него сегодня хорошее… Но нет, она идёт прямо сюда, и поэтому можно рассмотреть её получше. Очень красивая: тёмные вьющиеся волосы, смуглое лицо, глаза загадочно поблёскивают из-под необычной шляпы – неужели из меха можно соорудить такое?

– Господин Эскурея. – Женщина, обращаясь к нему, протянула руку, и он, отложив в сторону ножницы, пожал её.

– Доброе утро, госпожа?..

Она не представилась, обвела взглядом долину, горы вдалеке, лес, реку, здания института ниже по склону, а потом спросила:

– Как поживаете, господин Эскурея? Всё в порядке?

Опустив глаза, он посмотрел на свои ноги, ампутированные выше колен.

– То, что от меня осталось, в порядке.

Он давно придумал эту фразу и всегда отвечал так: не хотелось напускать на себя неестественную бодрость, делая вид, что ничего страшного с ним не случилось.

Женщина упорно рассматривала его обтянутые брючинами культи – так непосредственно ведут себя только дети.

– Это сделал танк, не так ли?

– Да. – Он снова взял в руки ножницы и принялся колдовать над черенком. – Я хотел подставить ему подножку на его пути в Балзейт, но из этого ничего не вышло. Извините. – Он немного двинулся вперёд, и незнакомка посторонилась, чтобы можно было подъехать к следующему растению, затем, когда черенок был срезан, обошла кресло и встала на его пути.

– А мне рассказывали, что вы вытаскивали своего товарища из-под…

– Да, – перебил он, – про меня рассказывают и такое. Разве я мог тогда знать, во что обойдётся мне подобная отзывчивость?

– Но вам ведь дали орден?

Женщина опустилась на корточки и положила одну руку на колесо. Он посмотрел на эту руку, затем заглянул ей в лицо – красавица улыбалась. Распахнув куртку, показал, сколько орденских планок на его поношенном, но чистом кителе.

– Да, орден я получил. – Игнорируя её руку, он снова толкнул кресло вперёд.

Женщина выпрямилась, а затем снова присела на корточки рядом с ним.

– Впечатляющая коллекция для такого молодого человека, как вы. Но почему вас не повысили в чине? Говорят, что вы не проявляли должного уважения к начальству. Именно поэтому…

Он бросил ножницы в корзину и развернул кресло, чтобы оказаться лицом к ней.

– Да, сударыня, я говорил не то, что они хотели слышать. Да и кто я такой? Ни знатного происхождения, ни связей, а теперь благодаря лётчикам Гласинской Империи, у меня нет и семьи. – Он принялся срывать с кителя орденские планки. – Это барахло с радостью обменял бы на пару ботинок, которые смог бы носить… Извините, но мне нужно работать. Кстати, мой однополчанин подорвался на мине и остался вообще без ног и без правой руки. Не хотите взглянуть? Возможно, вы найдёте это зрелище забавным…

Он развернул кресло и покатился дальше, слыша за спиной шаги женщины. Неожиданно для него она схватилась за спинку кресла и остановила его. Руки Эскуреи напряглись, крутя колеса – незнакомка оказалась сильней. Он оставил бесполезную попытку двинуться вперёд; женщина снова села перед ним на корточки.

– Что вам от меня нужно, сударыня? – вздохнул он.

– Мне нужны вы, господин Эскурея. – Дизиэт Сма улыбнулась одной из своих потрясающих улыбок и кивком указала на обрубки ног. – Предлагаю вам выгодную сделку: мы вам сапоги (вместе с новыми ногами, разумеется), вы нам – ваши ордена. – Она пожала плечами. – Впрочем, ордена можете оставить себе… Итак, господин Эскурея? Хотите работу, достойную вас?

 

^[1] Перевод М. Лихачёвой.

 

^[2] Длиннополая арабская верхняя одежда, похожая на ночную рубашку.

 

^[3] Расширение аорты

 

^[4] Перевод М. Лихачёвой