П. Бирюкова.

Ян Тэрвей в Голландии.

Отказы от военной службы.

 

В предыдущей статье своей об отказе от воинской повинности швейцарского адвоката Нэна я не вполне ясно выразил свою мысль о том предпочтении, которое я дал отказу, мотивированному общечеловеческими принципами, перед мотивами узко-сектантскими, основанными часто на полусознательном усвоении библейского текста. Эта неясность повела к тому, что некоторые читатели, мнением которых я дорожу, предположили, что я отрицаю или вообще придаю мало значения отказу на религиозном основании.

Спешу исправить эту неясность и заявить мое полное согласие с теми, кто придает первенствующее значение религиозному основанию. Если я говорил о важности общечеловеческих принципов, не носящих на себе религиозно-сектантского характера, то только потому, что в этих общечеловеческих принципах, выраженных с большою ясностью, твердостью и глубиною, я видел (быть может ошибочно) присутствие дорогого мне религиозного элемента, тогда как на некоторых сектантских основаниях антимилитаризма (особенно сектантов современных, западно-европейских, не очищенных огнем гонения) — я видел больше догматического доктринерства, чем истинно-религиозного чувства.

Пользуюсь случаем иллюстрировать примером свою мысль, рассказав читателям об отказе на религиозном основании христианского анархиста Тэрвея в Голландии, перед величием подвига которого я преклоняюсь безусловно.

Ян Тэрвей уже служил 4 месяца в военной службе, будучи еще очень молодым человеком 19 лет с еще не сложившимися убеждениями. Но когда его призвали на службу вторично, прошлой осенью, он уже почувствовал себя выросшим настолько, что военная форма не могло более держаться на его плечах.

1-го Декабря 1903-го года он отправился в казармы, принеся туда свою амуницию, и оставил ее там, заявив, что она ему более не нужна.

Через несколько дней, именно 9-го Декабря, он был арестован и посажен в тюрьму в Гаарлеме.

Накануне своего отказа он написал письмо одному из своих друзей:

«Дорогой друг! Я не буду больше служить, я не могу, ты это знаешь. Почему? Потому что я в душе моей чувствую, что быть солдатом — противно правде и любви. Для меня это подобно употреблению спиртных напитков. Будучи мальчиком, еще не отличая хорошо добро от зла, я баловался и пил вино и водку. Так и с военной службой. Не понимая вреда ее, я еще мог служить. Долг отказа еще не вошел в мое сознание, я еще больше думал о благе плотском, своем и моих друзей. Теперь я уже не могу пить даже умеренно, зная опасность отравления. И точно также я не могу больше служить, хотя и сознаю, что этим отказом я могу подвергнуть

 

 

 

опасности свою жизнь и нарушить спокойствие моих друзей. Я не могу отступить от моего решения, потому что во мне есть нечто большее, чем мое тело. Я сознаю в себе присутствие Бога и вижу его во всех вас, друзья мои, и знаю, что это божественное начало вечно и неуничтожаемо, как вечен и неуничтожаем Бог.

Будут ли от этого страдать мои близкие? — Зачем? Разве я буду страдать? Меня будут мучить, и мое тело, и мою душу. Но ведь для меня главное и наибольшее страдание — служить на военной службе. Почему же я теперь буду страдать? За самого себя я буду счастлив. Но за тех, кому недоступно испытываемое мною счастье, у кого нет веры в Бога, и упования на него, кто не знает Бога, у кого нет ясного представления о жизни — вот за тех людей я буду страдать. Я не стану оплакивать потерянной свободы. Я буду плакать потому, что я вижу яснее, чем другие то, что совершается перед нами. Я буду плакать о тех христианах, которые знают заповедь: «Люби ближнего, как самого себя», и думают применить другую заповедь: «Люби Бога больше всего на свете» — и которые в то же время прилепляются к деньгам, к имуществу, к своей плоти; о тех христианах, которые больше уповают на деньги, на военную силу, на законы человеческие, чем на закон любви, на закон братства людей перед Богом.

Когда я буду сидеть в тюрьме под праздник Рождества Христова, я, нарушитель церковной веры, раб, который сбросил с себя оковы их божественного авторитета, я буду в одно время с ними, с этими христианами по имени, петь радостную песнь: «На земле мир и в людях благоволение». Но я буду петь ее не так, как поют люди, приходящие в восторг при виде солдат, люди, изменившие заповедь: «Любите врагов ваших» — на заповедь: «Убивайте их», люди, оспаривающие друг у друга их имущество, люди готовые запереть человека за отказ исполнить обязанность солдата, ту обязанность, которую мы объявили противною разуму и совести...

Нет, я буду петь эту песнь за всех вас, и за тех, кто будет меня судить и запирать в тюрьму, за тех, кто быть может, разрушит жизнь мою, моей матери и моих друзей, за тех, кто будет равнодушно смотреть на это, за тех, кто сочтет меня сумасшедшим равно как и за тех, кто любит Бога в духе и истине, за тех, кто в заповеди: «Люби ближнего, как самого себя», видит больше смысла, чем: «издавай законы для твоих ближних и наказывай их за их нарушение»... За вас, враги мои и друзья, я пропою песнь: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение».

Я думал так: перенесу ли я мое горе? Как смогу я видеть снедаемых печалью моих близких, быть может их смерть? Да, смерть, только не для меня, потому что я знаю, что то, что в них, не умирает. Страдание? Ты заставишь страдать твоих близких! Да поймите же, что страдания, которым добровольно подчиняешься, которые суть результат исполнения воли Бога — эти страдания обращаются в радость. И эта радость приближает нас к Богу.

И вот я решил отказаться от военной службы. Один маленький человек сопротивляется закону, поддерживаемому военной силой и полицией. — Это нелепо, — говорят исполнители закона, — заприте его в тюрьму, если понадобится — на всю жизнь, авось это пройдет! — Но ведь подобным образом рассуждали и мучители Христа. И вы, их последователи, думаете как они. Но не забывайте того, что убить Христа было возможно; но нельзя было уничтожить духа Христа, духа Божия, который и в вас живет и перед которым вы бессильны.

Быть может, вы этому не верите, вы хотите испытать свою силу? — тогда ваши усилия разобьются о несокрушимую твердыню, воздвигнутую самим Богом.

Вы все, власти военные и гражданские, министры, короли, проповедники, со всем вашим могуществом, пушками, динамитом, палачами и тюрьмами — вы не можете заставить одного человека, в котором действует сила Божия, совершить поступок, который он считает дурным, например надеть военную форму. Не чувствуете-ли вы, что вся ваша гигантская сила — ничто перед разумом и совестью, перед силой Бога, живущего в человеке?

 

 

Итак, вы, министры, короли и императоры, вы, в которых столько могущества, вы капиталисты и проповедники — бросьте ваше ложное величие. Покажитесь в вашем истинном образе, в образе человека, служащего своему ближнему.

Мудрецы — не делайтесь глупыми. Сильные мира сего — не делайтесь слабыми! С вами борется теперь один человек — а таких скоро будет множество. И эти люди увидят вашу слабость, а свое могущество.

Чтобы вам сохранить себя в этом мире ложного величия, вам нужно убивать, уничтожать людей. Где же ваша сила?

Ваше величие призрачно, и стена, о которую разобьются все ваши усилия, — это сама действительность. И стена эта построена духом Божиим, духом Христа, чтобы показать вам тщету ваших усилий.

Я готов. — Я больше не могу быть рабом обстоятельств, которые делают из человека нечто худшее, чем животное. Я не могу любить людей больше моего Отца небесного.

Неужели, друзья мои, у вас больше нет веры в силу любви, силу духа? Неужели вы думаете, что путь, указанный нам Христом — любить Бога больше всего на свете, — не нужен потому, что люди сильны и без Бога? Вы говорите, что вы любите людей. Вы ошибаетесь; вы любите людские призраки. Или не знаете вы, что сущность человека вечна? Чего же тогда бояться? Зачем заботиться о своем теле и о телах других, когда дело идет об исполнении воли Бога? Зачем беспокоиться об имуществе и деньгах, зачем бояться голода и смерти? Для человека смерти нет.

Правду сказал Мультатули *), что назначение человека быть человеком, полагаясь на силу правды. Итак, вперед, почитатели Мультатули и ученики Христа! Покажите же, что вы не рабы обстоятельств и идете вслед за теми, кто опередил вас на пути к благу!

Лучше жить по правде и умереть только плотски, чем жить призраками и умереть совсем.

Кланяюсь всем знающим и не знающим меня и люблю вас всех.

Ян Тервей.»

 

Как отрадно писать эти строки, передавая читателям историю этой прекрасной души, в то время, когда на другом конце мира совершается такими же людьми, наделенными разумом и совестью, способными горячо любить своих ближних, — совершается чудовищное злодеяние, хладнокровное, рассчитанное, зверское убийство себе подобных, где все силы созданные для любви души человеческой устремлены на истребление друг друга, на распространение злобы, клеветы и всякого разврата.

На том конце мира многие сотни тысяч обезображенных зверским рабством людей употребляют все силы разума, науки и техники на упрочение своего мнимого могущества и на взаимное истребление. На этом конце мира один молодой человек сбрасывает с себя все орудия мнимого могущества, готовый даже бросить свое последнее одеяние, свое временное тело, чтобы утвердить единое могущество вечной силы любви.

Какой поразительный контраст и какая несомненная победа в настоящем и будущем, т. е. в вечном, силы Божьей над силой человеческой!

За этот отказ Яна Тэрвея приговорили в тюрьму на три месяца. Он уже отбыл свой срок, и был снова приведен в казарму, где ему опять предложили служить. Он снова отказался, его снова судили и приговорили к заключению в тюрьму на пять месяцев; это заключение он отбывает теперь.

В последнем приговоре суда была странная прибавка наказания. Ему объявили, что кроме заключения в тюрьме, он за свое предосудительное поведение на пять лет исключается из армии с запрещением поступать на военную службу. Таким образом он на пять лет избавлен от мучений; чтò будет дальше, сказать пока трудно.

Этот отказ вызвал интересное движение в Голландском обществе. Образовался комитет для ведения агитации в пользу Тэрвея с целью подействовать на правительство и добиться от него признания свободы совести в поступке Тэрвея и в подобных ему, чтобы случай отказа от военной службы по

———

•) Голландский философ анархист.

 

 

требованиям совести был предусмотрен законом и не влек за собою преследования. Комитет выпустил манифест, в котором он обращается ко всем сочувствующим Тэрвею, без различия партий политических или религиозных, с приглашением принять участие в этой агитации. Также выпущены были брошюры для бесплатной раздачи, трактующие об этом предмете. В одной из этих брошюр, озаглавленной «Обвиняю!» (в подражание обращения к правительству Эмиля Золя «J’accuse!») автор ее, Ван Мироп нападает на правительство и на всю правительственную партию, поддерживающую теперешнее министерство, называющее себя христианским. Он их обвиняет в трусости, измене своим принципам, в злоупотреблении властью, во лжи. Он напоминает им слова их правительственной программы, в которой они обещали «прежде всего уважать свободу совести, как неприкосновенную святыню, и не насиловать людей, опирающихся в своих поступках на требования их совести». И на основании этого он требует освобождения Яна Тэрвея. Другая брошюра Феликса Орта (редактора журнала «Vreda») выставляет Яна Тэрвея, как христианского мученика. Наконец, третья, профессора Риса, заключает в себе открытое письмо к первому министру Рьюперу, напоминающее ему его собственные убеждения, с которыми далеко не согласуются его поступки.

Во многих городах и местечках были устроены собрания, преимущественно среди рабочих, на которых выдающиеся ораторы произносили речи в пользу Тэрвея и его освобождения.

Чрезвычайно интересно проследить различные оттенки общественного мнения, выразившегося в журнальных статьях различных партий. Мнения эти очень характерны и разнообразны, но все показывают, что поступок Тэрвея не может быть обойден молчанием.

Католические журналы ничего не хотят знать о свободе совести и прямо осуждают этот поступок. Либеральный орган министерства «Нидерландер» распространяется в софизмах, желая совместить либеральное сочувствие с необходимостью преследования. Капиталистический орган «Хандельсблат» и социальдемократический «Фольк» подают друг другу руки для осуждения и выражения отвращения этому факту. Но более передовые социалистические и некоторые протестантские органы выражают сочувствие и прямо заявляют, что такие люди, как Тэрвей, не должны быть наказываемы.

И некоторые из этих журналов подробно разбирают вопрос о том, какое изменение для подобных случаев должно быть внесено в законодательство, чтобы подобные отказы по требованиям совести могли быть уважаемы без вреда для общегосударственного механизма. Предлагают особого рода торжественное заявление, нечто вроде присяги, для тех лиц, которые по требованиям совести не могут служить. Для лиц, не признающих присяги, предлагалось засвидетельствование честности и искренности отказывающегося тремя известными своей репутацией людьми и т. д., и все это в виду того, чтобы не могло быть сделано ни малейшего насилия над совестью.

Высказывался печатно и совершенно противоположный взгляд. Один протестантский пастырь в открытом письме заявил, что он считает поступок Тэрвея — чисто-христианским и потому Тэрвей должен спокойно и с достоинством переносить преследования даже до смерти от нехристиан — насильников, людей правительства. И он совершенно не понимает тех требований, которые обращены к правительству о снисхождении. Христианство и правительство вещи несовместимые, и думать о гармонии между ними совершенно нелепо.

На возражение одного из господствующих органов о том, что трудно предположить в 20-летнем юноше столь сильное убеждение в несовместимости военной службы с его совестью, чтобы на основании этого убеждения можно было дать ему привилегию освобождения, один из сочувствующих замечает: почему же вы допускаете возможным в двадцатилетнем юноше убеждение в преступности убийства, грабежа, поджога в частной жизни — и не допускаете того же по отношению к жизни государственной? И почему вы допускаете в таком человеке убеждение в законности любви к родным и не допускаете того же по отношению ко всему человечеству?

Весь этот публичный обмен мнений интересен тем, что указывает нам на значительную свободу общественного мне-

 

 

ния в Голландии и дает нам надежду, что эта передовая страна уже стоит по своему развитию накануне великой реформы — признания действительной свободы совести, реформы, которая несомненно окажет благотворное влияние на жизнь всего человечества.

Onex. 4-го Апреля, 1904 г.