Гая Дмитриевич Гай, «Железный» комдив
Wednesday, 20 June 2012 08:32
There are no translations available.
К 125-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ И 75-ЛЕТИЮ ГИБЕЛИ Г.Д. БЖИШКЯНА
3 июля 1935 года в Минске был арестован начальник кафедры военной истории Военно-воздушной академии РККА им. Н.Е. Жуковского Гайк Дмитриевич Бжишкян, более известный как Гая Дмитриевич Гай. На празднование 15-й годовщины освобождения Белоруссии от белополяков он, почетный гражданин Минска, прибыл с женой Наталией Клоковой. Это был первый случай, когда прилюдно брали красного командира пролетарского происхождения. Вернувшись в Москву, Наталия Яковлевна обратилась за помощью к старому революционеру Петру Кобозеву*, который был на «ты» с «кремлевским горцем». Сталин через помощника передал Кобозеву: «НКВД разберется». И НКВД разобрался. Его обвинили в измене родине, создании антисоветской «Группы Гая», покушении на Сталина. Так называемое дело Гая составило восемь томов.
ДЕРЗКИЙ ПОБЕГ
Из московской Бутырки, где Гая допрашивали по обвинению в «создании военно-фашистской организации в РККА», он писал наркому внутренних дел СССР Генриху Ягоде:
«Совершил весьма тяжелое, ужасное преступление перед партией – тов. Сталиным, будучи выпивши, в частном разговоре с беспартийным сказал, что «надо убрать Сталина, все равно его уберут»... Мне тяжело здесь повторить вновь характер и содержание разговора, подробности следствию известны. Это ужасное преступление я совершил не потому, что я контрреволюционер или оппозиционер, что я не разделяю генеральную линию партии или состоял в антипартийных организациях и вел подпольную борьбу с партией. Нет, не поэтому, это я Вам докладываю совершенно честно, это можно доказать всей суммой моей прошлой общественно-политической и военной работы... Это гнусное преступление я совершил под влиянием двух основных факторов: а) под влиянием личной неудовлетворенности своим общественным положением и занимаемой должностью и б) под влиянием антипартийных разговоров с некоторыми близкими мне большевиками (даже «старыми» большевиками), фамилии которых следствию известны. Фамилии некоторых антипартийно настроенных дам тов. Молчанову. Под влиянием указанных факторов и я стал катиться на путь двурушничества. Правда, говорил, писал, выступал (и очень часто) за тов. Сталина, но перебороть окончательно влияние товарищей, влияние шушукающей среды я не мог. И вот вырвалось все это по адресу вождя партии, по адресу тов. Сталина, в такой гнусной форме и словах».
Видимо, обнаружив в архиве письмо Гая Ягоде, британский литературовед, профессор русской литературы колледжа Королевы Марии Лондонского университета Д.Р. Рейфилд в своей книге «Сталин и его подручные» преподносит случившееся в таком свете: «В октябре 1935 г. курьезный случай старого армейского командира Гая Гай-Бжишкяна вывел Сталина из терпения. Гай в пьяном виде говорил собутыльнику: «Надо убрать Сталина». На него донесли…»
15 октября 1935 года Особое совещание при НКВД СССР приговорило Гая к пяти годам лагерей. Трудно сказать, какие мысли роились у него в голове перед отправкой в места не столь отдаленные, но гонителям своим он успел задать жару: 22 октября по пути из Москвы в ярославскую тюрьму «Коровники» Гай сбежал из пассажирского вагона. Экстренное торможение позволило остановить поезд только через 250-300 метров. За это время Гай успел скрыться в лесочке.
На поиски опасного беглеца руководство НКВД СССР бросило 900 курсантов Высшей пограничной школы. Облава удалась, но сам факт побега и шум, поднятый чекистами в ходе розыска, поставил точку в карьере наркома внутренних дел Ягоды, потерявшего сперва должность, а затем свободу и жизнь.
А чуть свет 23 октября 1935 года начальник секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР Г.А. Молчанов и заместитель начальника оперативного отдела ГУГБ З.И. Волович докладывали наркому Ягоде:
«Обстоятельства побега, по показаниям допрошенных нами комиссара оперативного отряда, красноармейцев Рязанова, Васильева и Середы, таковы:
В пути следования Гая Гай дважды просился в уборную. Первый раз, приблизительно через час после отъезда из Москвы, сопровождался Рязановым и красноармейцем Середой с соблюдением устава караульной службы. Второй раз Гай просился в уборную, не доезжая до станции Берендеево. После отхода поезда со станции Берендеево в 22 часа 35 минут был выведен в уборную Рязановым и Васильевым, на этот раз в нарушение караульной службы: никто из сопровождающих Гая не встал на подножку вагона для наблюдения за окном уборной, а оба наблюдали в вагоне…
По показаниям Васильева, Гай после оправки, стоя у умывальника, внезапно ударом плеча разбив два стекла и выбив часть оконной рамы, выбросился из окна туловищем вперед...
Поиски, предпринятые Рязановым и Васильевым на месте побега, ничего не дали, Гай обнаружен не был».
Молчанов и Волович заверили Ягоду, что все необходимые меры для поимки Гая приняты: все станции и поезда проверены, активизирована милиция и ее агентура, оставлена засада у квартиры Гая, а главное – оцеплен сплошным кольцом район побега и мобилизованы все силы для прочесывания местности. Получив более или менее полную информацию о ЧП, нарком Ягода 24 октября докладывает Сталину:
«Для широкого окружения места побега мною было выброшено 900 командиров Высшей пограничной школы во главе с т.т. Прокофьевым и Фриновским, кроме того, все сотрудники НКВД с задачей организовать членов ВКП(б), комсомольцев и колхозников и образовать широкое кольцо, обеспечивающее задержание Гая. Также были закрыты все шоссейные и проселочные дороги, подступы к Москве и установлен строжайший контроль по линии железной дороги и водным путям. К 13 часам 24 октября с. г. кольцо, образованное в радиусе 100 километров от места побега (из командиров Высшей пограничной школы, сотрудников НКВД, местных членов ВКП(б), комсомола и колхозников), сжималось в направлении к станции Берендеево. В это время производящие проверку на линии железной дороги сотрудник транспортного отдела ГУГБ Демидов, Фриновский и Волович услышали крики и заметили в километре от себя человека верхом на лошади, жестами зовущего их к себе. Т.т. Демидов, Фриновский и Волович быстро направились к нему. Зовущим оказался колхозник села Давыдово Толков П.Г., он сообщил подошедшим к нему товарищам, что он встретил вышедшего из леса человека, схожего с приметами разыскиваемого, заподозренный находится в настоящее время в трех километрах отсюда и охраняется учителем-директором Давыдовской школы Александровым Н.П., которого он, Толков, вызвал к себе на помощь, заметив подозрительного... Прибыв на место, опознали в нем Гая и немедленно по моему распоряжению препроводили в Москву».
В своей книге «НКВД изнутри: Записки чекиста» М.П. Шрейдер (в 1935 г. начальник Управления рабоче-крестьянской милиции НКВД Иваново-Промышленной области) пишет:
«После убийства С.М. Кирова в стране быстро нарастала атмосфера всеобщего недоверия и подозрительности ко всем, имевшим в прошлом хотя бы отдаленное отношение к троцкизму или к другим группировкам… Впервые мы столкнулись с этим явлением осенью 1935 года, когда в Иваново пришла сверхсрочная шифровка из Москвы, предлагавшая органам НКВД, милиции и пограничным войскам принять самые энергичные и активные меры к розыску «опасного преступника» Гая Дмитриевича Гая (Бжишкяна), бежавшего из окна вагона по пути следования, кажется, в Ярославскую тюрьму.
Это известие меня поразило. Бывший легендарный герой гражданской войны, которого я лично знал еще по Вильно в 1920 году, в последние годы – профессор военной академии им. Жуковского, как мог он стать на путь измены?..
Начальником штаба по розыскам был назначен Стырне В.А. (нач. отдела УГБ НКВД Украинской ССР. – М. и Г.М.), но он перепоручил это дело мне, и я в течение двух или трех суток принимал донесения о ведущихся розысках и сообщал о ходе дел в Москву. Начальником центрального штаба по поимке Гая в Москве был замнаркомвнудел Г.Е. Прокофьев, его замом – член коллегии НКВД Л.Г. Миронов. Оба они чуть ли не ежечасно звонили мне, требуя усилить розыски. Прокофьев несколько раз подчеркивал, что за розыском Гая наблюдает лично Сталин, которому штаб должен ежечасно предоставлять сводки, поэтому мне необходимо докладывать им каждые 45 минут...
Обнаружили Гая в стогу сена со сломанной ногой не наши работники, а проходившие мимо сельский учитель и колхозник. Один из них побежал сообщать и по дороге встретил группу сотрудников органов из Москвы, возглавляемую М.П. Фриновским (впоследствии первым заместителем Ежова). Как потом рассказывали очевидцы, Фриновский подошел к лежащему Гаю, протянул ему руку и сказал:
– Здорово, Гай!
– Всякой сволочи руки не подаю, – ответил Гай. – Берите и продолжайте свое черное дело».
Гай и не подозревал, что побегом своим дал Сталину повод избавиться от наркома Ягоды, уже отработавшего свое. После поимки Гая, 25 октября 1935 года, Сталин с курорта возмущенно пишет членам Политбюро Молотову и Кагановичу, а также Ягоде:
«Из обстоятельств побега Гая и его поимки видно, что чекистская часть НКВД не имеет настоящего руководства и переживает процесс разложения. Непонятно, на каком основании отправили Гая в изолятор в особом купе, а не в арестантском вагоне? Где это слыхано, чтобы приговоренного к концлагерю отправляли в особом купе, а не в арестантском вагоне? Что это за порядки?.. Еще более чудовищна обстановка поимки Гая. Оказывается, для того, чтобы поймать одного сопляка, НКВД мобилизовал 900 командиров пограничной школы, всех сотрудников НКВД, членов партии, комсомольцев, колхозников и создал кольцо, должно быть, из нескольких тысяч человек радиусом в 100 километров. Спрашивается, кому нужна Чека и для чего она вообще существует, если она вынуждена каждый раз и при всяком пустяковом случае прибегать к помощи комсомола, колхозников и вообще всего населения? Далее, понимает ли НКВД, какой неблагоприятный для правительства шум создают подобные мобилизации? Наконец, кто дал право НКВД на самочинную мобилизацию партийцев, комсомольцев и колхозников для своих ведомственных потребностей? Не пора ли запретить органам НКВД подобные, с позволения сказать, мобилизации? Важно заметить, что вся эта кутерьма была бы исключена, если бы Гай был отправлен в арестантском вагоне. Я думаю, что чекистская часть НКВД болеет серьезной болезнью. Пора заняться нам ее лечением».
* * *
Гайк Бжишкян любил при случае обронить, что все армяне – от прародителя Гайка, вот почему он Гая Гай.
А может, ему приходилось заслушаться пением птиц в лиственной рощице, именуемой у славян «гай»?..
Вряд ли теперь конкретно кто скажет, откуда пошло это Гай, и уж тем более Гая Дмитриевич Гай.
В ПРЕДЧУвСТВИИ ГИБЕЛИ
Из камеры Гай писал Ягоде покаянные письма, жаловался на судьбу: «Ничто мне не жаль, ни семью, ни малолетнюю дочь, ни инвалида престарелого отца, мне жаль до жгучей боли имя старого боевого командира Красной армии «Гая»… Тов. Ягода, мне очень больно об этом говорить… Умоляю еще раз партию простить меня и дать возможность своей кровью искупить вину». В конце странички была приписка: «В камере темно, да и слезы мешают писать...»
Вскоре Гай заболел и слег. Вопреки слухам о жестком характере Ягоды, тот велел кремлевским врачам обследовать его. Сталину сообщили, что «7-го ноября заключенный Гая Гай заболел крупозным воспалением правого легкого»
и… внезапно умер.
Гая Гай все еще жил надеждой, что Сталин помилует его, но узнав о расстреле Тухачевского и других военачальников, пал духом. В начале декабря 1937 года, на последнем свидании с Наталией Яковлевной, Гай не стал обнадеживать жену, только попросил поцеловать дочь и передать ей, что отец уйдет из жизни таким же чистым, каким и жил.
* * *
Уже в застенках НКВД Гаю было предъявлено новое обвинение – участие в антисоветской террористической и шпионско-диверсионной организации правых. Никаких компрометирующих материалов на Гая (как позднее выяснилось) не было. Суд располагал лишь показаниями осужденных по другим делам – помощника инспектора кавалерии РККА Б.К. Верховского и Е.Ф. Куликова. Их показания в суде не проверялись и доказательствами виновности Гая служить не могли. Тем более что Верховский ссылался лишь на свои предположения, а Куликов – на бывшего первого секретаря Московского областного и городского комитетов ВКП(б) Н.А. Угланова. Но по делу последнего Гай вообще не упоминается, а сам Гай категорически заявил, что Угланова не знает и в глаза не видел.
В «Списке лиц, подлежащих суду Военной коллегии Верховного суда Союза ССР», подписанном Сталиным, Молотовым и Ждановым 7 декабря 1937 года, «Гай (Бжишкян) Гая Дмитриевич» шел по списку «Москва-центр» из 272 человек за номером 48 по 1-й категории, то есть обреченным на ВМН – высшую меру наказания.
И хотя Гай и на предварительном следствии «по второму делу», и в судебном заседании категорически отрицал ничем не обоснованные обвинения, Военная коллегия Верховного суда (ВКВС) СССР приговорила его 11 декабря 1937 года к высшей мере. Расстрелян он был в тот же день на подмосковном полигоне «Коммунарка».
Легендарный полководец был реабилитирован посмертно и восстановлен в партии 21 января 1956 года.
«Сталин был не прав, послав Гая на эшафот», – много позже скажет маршал Советского Союза Семен Буденный, любимец вождя. Гай оказался едва ли не единственным, кто пытался постоять за себя, бежать, а не строчить без конца унизительные и бесполезные прошения.
Военный историк и писатель Гайк Айрапетян пишет о своей встрече с Семеном Буденным, когда в начале 60-х годов принес ему свою книгу «Железный Гай» и попросил написать «слово к читателю».
«Более десяти лет верой и правдой служил Отечеству на территории Армении. Александрополь, Игдырь, Сарыкамыш, Карс... Потом — война, от звонка до звонка сражался на Кавказском фронте. Служил, дружил с армянами и этим горжусь... Ну что, о Гае написано с любовью, с душой и, как мне кажется, с болью. Слово казака, подпишу! Хотя признаюсь, не очень-то мы ладили. В Алашкертской долине он у нас горную пушку свистнул, на Северном Кавказе ограбил склады одной из моих дивизий. На польском фронте промчался до Варшавы, а я застрял подо Львовом из-за упрямства Иосифа Сталина. Вот и назвал польский маршал Юзеф Пилсудский Гая лучшим военачальником Страны Советов. А когда стал завкафедрой в академии, полгода не принимал у меня зачета по военной истории. Руки мне не подавал, все урядником называл. Скажу, не таясь, он нагло ухаживал за моей первой женой, которую потом я зарубил. Но все равно уважал я его как отличного конника и мудрого полководца... Что же, вернем брата-конника из небытия! Тащите-ка факсимиле».
ПОД ФЛАГОМ ПАРТИИ «ГНЧАК»
Гая Гай, он же Гайк Бжишкян, сын народного учителя Дмитрия Бжишкяна, родился 6 (18) февраля 1887 года в городе Тавризе (Персия). Его отец – один из основателей и активный член армянской социал-демократической партии «Гнчак» («Колокол») в Персии. Партия, ставившая своей целью избавление от турецкого ига путем вооруженного восстания и объединение армянских земель в независимое национальное государство, создана была в Женеве группой студентов-армян спустя полгода после появления на свет Гайка.
Прилежный ученик, Гайк Бжишкян успешно окончил 4-классную городскую армянскую школу Арамян и уже в 15 лет вступил в Тавризскую организацию партии «Гнчак», ведя разъяснительную работу среди учащихся. На этом детство его и кончилось.
В конце 1903 года семья перебирается в Тифлис, где он поступает на учебу в армянскую учительскую семинарию Нерсисян. Там он организует социал-демократический кружок. В разгоревшейся борьбе между левым и правым крылом партии «Гнчак» примыкает к левому, большевистскому. Не пройдет и года, как его исключат из семинарии за подрывную революционную работу. Действия властей подталкивают юношу к мысли стать профессиональным революционером. Теперь он активно сотрудничает с армянскими социал-демократическими изданиями на Кавказе и в Персии – «Банвор» («Рабочий»), «Банвори дзайн» (Баку), «Дзаик» (Персия), «Гахапар» (Тифлис), «Гнчак», «Лрабер», выступая под псевдонимом «Банвор» и «Банвор Гайк».
В 1905 году принимает участие в покушении на армянофоба, наместника Кавказа князя Голицына. Гайку приходится бежать в Баку, где перед ним открываются широкие возможности вести пропаганду социалистических идей среди местного пролетариата – армян и персов.
В 1906 году большевистская фракция гнчакистов на Закавказской конференции выступает за слияние партии с большевиками, но остается в меньшинстве. Тогда Бжишкян, возглавив вместе с Касьяном, Соском, Агроновым и Мкичем Азаняном движение за смычку с большевиками, развертывает деятельную пропаганду среди рабочих, все еще доверявших меньшевикам-гнчакистам.
Вскоре царская охранка выслеживает Гайка Бжишкяна, и в конце 1906 года он оказывается в Баиловской тюрьме. Выйдя, устраивается масленщиком, а затем тартальщиком на нефтепромыслах Нобеля, организует рабочие кружки в районах Балаханы, Сабунчи и Биби-Эйбат. В 1908-1909 годах вместе с большевиком Степаном Шаумяном они создают союз нефтепромышленных служащих в Балаханах.
В 1910 году, спасаясь от преследований полиции, бежит в Тифлис, где, окончив бухгалтерские курсы, работает счетоводом. Участвуя в профдвижении, способствует рождению Тифлисского союза торгово-промышленных служащих. В конце 1911-го попадает в Метехский тюремный замок, откуда в начале 1912-го высылается в Астрахань под надзор полиции.
ВО ГЛАВЕ 6-Й ДОБРОВОЛЬЧЕСКОЙ
Гайк Бжишкян в Тифлис возвращается лишь года через два, там же оканчивает школу инструкторов и офицеров и в конце 1914-го добровольцем уходит на фронт – воевать в русской армии.
В январе 1915 года в составе войск Кавказского фронта формируются шесть армянских добровольческих дружин от 1000 до 1200 стрелков и всадников в каждой. Командуя кавалерийской ротой в 6-й дружине, Гайк Бжишкян участвует в боях за освобождение Эрзрума, Хлата и Муша от турок. Производится в штабс-капитаны.
* * *
Неизвестную страницу биографии Гайка Бжишкяна открывает для нас писатель Хачик Даштенц. Есть в его романе-эпопее «Зов пахарей», повествующем о героической борьбе армянских гайдуков-фидаинов с османскими властями, такой эпизод:
«Генерал Абасов шлет докладную главнокомандующему Кавказским фронтом: дескать, армянские добровольцы убили начальника полиции Багеша
и труп скинули в пропасть, надо-де приказать Первому Армянскому полку покинуть Багеш…
По абасовской записке наместник вызывает в Тифлис Андраника: видно, собирался судить его. Сдав командование, тот готовился отбыть в Тифлис.
Крутя уздечку в руках, мрачный, стоял он посреди снегов.
Ехать или не ехать? Пребывая в раздумьях, уловил, что кто-то идет к нему по скрипучему снегу. Им оказался ротный Гайк Бжишкян, тавризец. Все звали его Банвор Гайк...
Голова была перебинтована, рука на перевязи.
– В чем дело, Гайк?
– Простите, Мец (Большой. – М. и Г.М.) гайдук, я хочу выказать вам свое восхищение. Отряд ваш славно взял Багеш.
– Так-то оно так, но теперь нам предлагают оставить город.
– Боюсь, наместник вызвал вас, чтобы судить.
– Скорее всего так оно и есть
– Нас надули, Мец гайдук, самым наглым образом. Вся нация, весь народ наш обманут, – с горечью выдохнул молодой ротный.
Сказал, отдал честь и отошел».
* * *
Из публикаций Гайка Бжишкяна в тифлисской газете «Гахапар» («Карин», «В Эрзрум», «Письма из Эрзрума» и др.) общественность знала о положении в Западной Армении, разграблении и разорении армянских сел турками, о депортации и массовой резне армянского населения.
В те же дни другая тифлисская армянская газета – «Мшак» в статье «Один из героев армянского народа» рассказала: русский генерал, командир корпуса со своей свитой, прибывший награждать отличившихся в боях воинов 6-й армянской добровольческой дружины, был крайне удивлен, узнав, что офицер, явившийся на смотр с забинтованной головой и рукой на перевязи, и есть тот самый храбрый ротный, который после гибели командира, получив в бою три ранения, не дрогнул и повел дружину в атаку. Дружина одолела противника и освободила несколько армянских сел.
В порыве нахлынувших чувств генерал кинулся обнимать бесстрашного офицера, расцеловал его перед строем и прикрепил на грудь ему Георгиевский крест и Георгиевскую медаль.
Тем офицером был Гайк Бжишкян.
Та же газета «Мшак», отслеживая героические действия добровольческих отрядов, разместила на своих страницах подробный рассказ о том, как смертельно раненый командир
6-й дружины подпоручик Григор Авшарян просил ротного Гайка Бжишкяна принять от него в дар золотую Георгиевскую саблю, которой награжден был за доблесть.
Воодушевленный столь ярким проявлением доверия к нему, Бжишкян, приободрив бойцов, повел их на штурм курдов, пособников турок. Потеряв 82 человека убитыми, те оставили позиции и бежали из села. На другой день курды, получив подкрепление от регулярной турецкой армии в 4 тысячи солдат, 3 орудия и 4 пулемета, бросились атаковать армян. Но были отбиты и обращены в бегство, оставив при этом 2 села и 150 трупов.
На другое утро противник предпринял штыковую атаку, но был отброшен, теперь уже на 35 верст, оставив на поле боя 400 человек убитыми. Потери армян оказались не столь ощутимы: 9 убитых при 52 раненых.
Дух армянских воинов личным примером поднимал новый командир 6-й дружины Гайк Бжишкян.
* * *
Когда русское командование отозвало армянские дружины с фронта, Гайк Бжишкян стал передавать свой опыт и знания молодым офицерам в тифлисской школе инструкторов и офицеров.
В Тифлисе же Бжишкян случайно встретил писателя Александра Ширванзаде. Завязалась живая беседа. Говорили не только о героических делах 6-й дружины, но и о том, как она, в отличие от других добровольческих дружин, была крайне плохо одета и обута. К тому же солдаты частенько голодали.
Как выяснилось, вопросами обеспечения добровольческих дружин занималось Армянское Национальное бюро, созданное еще в 1912 году партией «Дашнакцутюн», используя для этого средства, предоставляемые армянскими богачами. А 6-я дружина сформирована была из армян, приехавших из Астрахани, Румынии, Америки, большая часть которых состояла в партии «Гнчак», как и оба ее командира – Григор Авшарян и Гайк Бжишкян.
Остается сожалеть, что недружественные отношения между национальными партиями, борющимися за свободу и независимость одного и того же народа, помешали им найти общий язык. Частично и это нанесло непоправимый ущерб общему делу в борьбе с турками и их курдскими пособниками.