Семинар № 3 – 21 сентября 2012г. 4 страница

Данная работа, базируясь на обширном эмпирическом материале, объясняет различия политических ролей высших землевладельческих классов и крестьянства в процессе трансформации обществ от аграрных к современным индустриальным; а также показывает исторические условия, в силу которых те или иные группы аграрного общества ста­новились значимыми социальными силами за спиной парламентских демократий, диктатур, фашистских или коммунистических режимов. Историческое сравнение трансформаций в аграрных обществах пред­ставляется Б.Муру наиболее перспективным, особенно с точки зрения развития революционных движений как фактора трансформации таких обществ. Основой таких революций, по мнению Б.Мура, выступает развитие общественных групп с самостоятельными экономическими базисами протестующих против прошлого и стремящихся к демократи­ческим версиям капитализма. Его интересует, в первую очередь, какую роль в этих процессах играют высшие землевладельческие классы и крестьянство; как революции и гражданские войны приводят к различ­ным комбинациям капитализма и западной демократии; пути, которыми высшие классы и крестьяне реагируют на вызовы коммерциализации агрохозяйства — именно они являются факторами, детерминирующими политические результаты развития обществ.

Выводы такого рода позволяют автору перейти к конструированию теории демократический оснований современных обществ, а также ре­волюционных процессов и поставить вопрос о возможностях социоло­гического и исторического изучения образов революционности и реак­ционности.

Рассмотрим логику, представленную Б.Муром в этой работе. Исследуя социальные процессы в Англии, он задается вопросом, яв­ляется ли процесс индустриализации Англии кульминацией в становле­нии относительно свободного общества. Англия в сравнении с Франци­ей была более мирным вариантом строительства демократии: социаль­ная борьба, сопровождавшая гражданскую войну в Англии 17 в. имела свои особенности, коренящиеся в более раннем периоде. Специализа­ция на производстве шерсти и изменение роли высших классов с 14 в. привели в мощному всплеску коммерциализации: «Королевский мир подтолкнул Англию в направлении капитализма и революции, делая капитализм демократическим»³⁹³. Ситуация в Англии была достаточно уникальной, в России, Китае или Испании она была принципиальной иной. Суть происходящего в Англии процесса раскрывается в коммер­циализации как города, так и сел в 16-17 вв. Значимую роль в этом про­цессе сыграло наличие специфического слоя йоменов, относительно независимых в сфере земельных отношений, которых Б.Мур называет аналогом кулаков 18 века³⁹⁴ и считает «героями английской истории». Крестьянство же, будучи консервативным по природе, защищало при­вычный уклад и традиции. Новый порядок проводили в жизнь люди, коммерциализирующие и город и село и преследовавшие собственные коммерческие цели под «зонтом патернализма и королевской власти, т.е. джентри»³⁹⁵, в то время как, в отличие от Франции, англичане не могли построить собственную эффективную административную и ле­гальную машинерию.³⁹⁶ Это порождало ряд социальных противоречий и вылилось в конфликт между индивидуальными интересами и интере­сами короны. Коммерчески ориентированные элементы в классе выс­ших землевладельцев, менее распространенные среди йоменов, стали инициаторами таких конфликтов: «Рост коммерции в городах 16 в. при­вел к росту коммерциализации аграрного рынка в сельской местности 17 в.»³⁹⁷, что подкреплялось наличием внутри аграрных классов групп, также заинтересованных в этом. Их успешная адаптация приближала их к йоменам или иными словами к джентри³⁹⁸. Кроме личной активности, эти люди обладали широкими связями как ресурсом продвижения — даже отчасти большим, чем у коммерческих классов в городах. Таким образом, борьбу между ними и аристократами можно назвать борьбой экономик³⁹⁹. Как и в случае с Францией, Россией и Китаем, мы видим некий новый слой, «расчищающий дорогу, выполняющий черную рабо­ту новым (капиталистическим) институтам»⁴⁰⁰.

Эффект изменений в землевладении в ходе гражданской войны был менее выражен, чем в ходе Французской революции: в данном случае нельзя прямо говорить о переходе собственности на землю от одного класса к другому. Отчасти после войны высшие классы села возродили жесткий контроль за политическим аппаратом, и таким образом капита­лизм был трансформирован аграрными территориями. То, что называет­ся законным и мирным методом, на деле является более насильственным чем сама Гражданская война, отмечает Б.Мур. Хотя, как он указывает, революционное насилие могло способствовать как мирным реформам в направлении установления относительно свободного режима, и быть прелюдией к дальнейшим мирным трансформациям, исследователь обращает внимание и на то, что «...не все исторически значимое насилие приобретает форму революций»⁴⁰¹, т.к. «сама гражданская война нивелировала короля как защиту крестьян от высших землевладельче­ских классов, ... Парламент стал не просто комитетом лендлордов, но и выразителем интересов городского коммерческого класса»⁴⁰². Мест­ные правительства, в контакт с которыми входили крестьяне, были в руках джентри и титулованной аристократии даже в большей мере, чем прежде. Политическое и экономическое доминирование класса круп­нейших землевладельцев в 18 в. было отчасти продолжением тренда, заложенного еще Гражданской Войной и отсутствием сильного бюро­кратического аппарата.⁴⁰³ Результатом войны стало в отличие от Фран­цузской революции усиление высших землевладельческих классов. Капиталисты села представляли собой два типа: крупные землевладель­цы и крупные фермеры⁴⁰⁴; последние обеспечивали оборотный капитал в сельхозпроизводстве и фактически играли очень важную роль в раз­витии товарного хозяйства. Эти процессы на фоне роста цен на продо­вольствие вели к разрушению крестьянских общин. На это оказывало влияние и укрепление парламентаризма в 18 — нач. 19 вв. «Проникно­вение коммерциализации в крестьянскую общину образовало устойчи­вую тенденцию к концентрации земель в немногочисленных руках»⁴⁰⁵. До 70% земель были выведены из крестьянской экономики прежде, чем село было вовлечено в парламентскую систему⁴⁰⁶. Лишенные земли ра­бочие и мелкие фермеры становились жертвами этих процессов. Осла­бевшие общины не могли защитить их права, а косность экономическо­го мышления не позволяла перестаивать хозяйственные практики.

19 век стал веком мирных трансформаций в русле парламентской де­мократии, и аграрные изменения имели определенное место в этих про­цессах. Но им предшествовали насильственные, часто революционные процессы⁴⁰⁷: «сильный коммерческий тон в стиле жизни высших зем­левладельческих классов, джентри и титулованной знати предполагает, что не было., сильной оппозиции для продвижения промышленности как таковой». Высшие классы действовали как политические выдви­женцы и охрана коммерциализации и капитализма. Б.Мура интересует почему, например, Англия смогла обеспечить мирные трансформации, а в России и Китае изменения привели к крестьянским революциям.

В 18 — нач. 19 вв. не было ничего, что предвещало бы развитие сильной демократии. Французская революция положила конец всем надеждам на реформы. Но и после нее наступала фаза реакционности 19 в. Что­бы понять закономерность ее наступления, необходимо анализировать динамику изменений высших землевладельческих классов. Они достиг­ли зенита своей экономической и политической мощи на рубеже веков, Английский капитализм не имел прусского примера юнкерства, чтобы сохранять дух национального единства, устранить внутренние барьеры торговли и установить единые правила для обеспечения процесса ин­дустриализации. Политический строй был рационализирован, и модер­низированное государство установилось задолго до этого. Капиталисты заботились как о расширении и распространении производства, так и о собственных интересах, т.к. репрессивный аппарат Англии был до­статочно слаб. Политические результаты этого проявлялись в реформах законодательства, деятельности парламентских движений (тори и виги, чартистское движение). Отличие английских слоев от юнкерства состо­ит в том, что английские джентри и знать полагались на политическую поддержку экономических позиций⁴⁰⁸. В то же время, во многих слу­чаях было затруднительно решить, к какой категории населения при­надлежит та или иная персона: это статистический факт, определяемый при изучении английской социальной структуры. Между тем около 40% членов парламента в середине 19 века были связны с бизнесом. Б.Мур отмечает тенденцию приспособления аристократии к требованиям ком­мерциализации; его интересует как слабое правительство отзывалось на агровызовы. Ответы на вызовы определялись двумя факторами: специ­фикой 19 века как такового и относительно независимым парламентом, способствовавшим коммерциализации общественной жизни.

Анализируя ситуацию во ФранцииБ.Мур отмечает, что француз­ское общество вошло в современный мир очень дифференцированным; его консолидация наступает до и после революции⁴⁰⁹. Социальные структуры и образования Франции существенно отличаются от англий­ских. Аристократия была удалена от крестьян, причины этого коренятся в древней истории Франции. Система землевладения в стране по сути была лишь модификацией модели 14 века, хотя большая часть старой знати утрачивала свое влияние в силу своей исключенности из процесса решения наиболее важных общественных задач. Буржуа «делали день­ги» в городах и начинали скупать земли окрест у пассивной знати, с наи­большим успехом развиваясь в 15-18 вв. Эти новые собственники ориентировались в управлении землями на извлечение выгоды и, выходя на рынок, взимали ренту с крестьян, отличаясь от английских буржуа в принципе. Существенную роль в социальных процессах играла и война, которая была постоянной темой общения аристократии и формировала лояльность знати к королю. Таким образом, версальская система разру­шала знать⁴¹⁰; кроме того, эти условия способствовали стагнации сель-хозпроизводства, что и привело к революции и исчезновению аристо­кратии в ходе реализации актов революционного насилия⁴¹¹ (Р.Фостер). Ответом знати на коммерциализацию агрокультуры в случае Фран­ции было следующее. В 17 нач. 18 вв. рынок не расширялся за пределы нескольких крупных городов, и там крестьяне были более активны, чем аристократия. По мере роста привлекательности коммерции знать реа­гировала на нее по-разному. Особо остра была реакция на возможности виноторговли с ее рисками и на торговлю зерном⁴¹². Но производство вина не вовлекало крестьян в процессы обмена: французские аристо­краты оставили крестьян на земле, используя при этом феодальные способы извлечения все большей выгоды, сами же участвовали в тор­говле. Б.Мур выделяет и противопоставляет аристократию «по духу» и «по статусу», и старую военную аристократию — отсюда множествен­ность политических характеристик французского нобилитета. Оста­валась единственная сила, способная их поддержать — монархия. Но она хотела сохранять знать как декорум своей власти. В связи с этими противоречиями в течение 18 в. возникает множество культурных и за­конодательных барьеров.

Б.Мур, ссылается работы Р.Фостера, где показаны различия обла­стей Франции по демографическим показателям, темпам роста населе­ния, локальным политическим ситуациям, технологическим условиям агропроизводства, а также относительно психологических установок крестьянства: Фостер говорит, что «крестьянин пользовался большим престижем, если его семья работала на лорда поколениями⁴¹³», при неравном получении ими прибыли по сравнению с землевладельцем. Это создавало пространство капитала. Такая система сохранения кре­стьян на земле лишь в качестве рабочей силы поддерживалась соци­альными и политическими институтами. В отличие от Англии, влия-ние коммерции, проникнув во французскую деревню, не разрушило ее феодального обрамления⁴¹⁴, и реальными силами, которые поддержива­ли создание новых отношений, таким образом, были буржуа и знать в городах, и монархия, охранявшая нобилитет⁴¹⁵. Классовые отношения под властью абсолютизма во Франции Б.Мур сопоставляет с отноше­ниями в Индии Акбара или Японии Токугавы.

(⁴¹² Существует точка зрения, основывающаяся на статистических данных, что депрессия в винопроизводстве и торговле привела к кризису в экономике и революции. (С.Лабрюсс).)

Но французская королевская администрация имела дело с иной аграрной бюрократией, нежели, например, Россия, Индия и Китай. В доиндустриальных обществах участие в экономической жизни предпо­лагало взаимодействие с бюрократией, которая обеспечивала эффектив­ность такого участия. Французская монархия пыталась решить эту про­блему путем продажи позиций бюрократии⁴¹⁶, что усилило возможности буржуазии в укреплении собственности. Между тем, рост французской монархии существенно ограничивался ростом политических возмож­ностей высших землевладельческих классов и буржуазии⁴¹⁷. Ключе­вым процессом, отражающим столкновение интересов, была торговля и возможности участия в ней. Все это привело к аристократическому наступлению и коллапсу абсолютизма со второй половины 18 в. и, как следствие, проникновению капиталистических и коммерческих практик в агрокультуру старых феодальных методов⁴¹⁸.

По сути, модель Мура здесь представляет сбой упрощенную версию марксизма, когда каждая экономическая субструктура детерминирует определенные политические суперструктуры. Крестьяне во время ре­волюции порождают определенный политический институт, и такого рода движения становятся более открытой формой капиталистических трансформаций в агрокультуре. Отчасти это было ответом на коммер­циализацию, как и в Англии, — здесь речь идет о промышленных об­ластях (специализировавшихся на текстиле). Хотя во Франции большую роль играло и правительство, и интеллектуальные дискуссии в салонах, но Франция также шла к «революционализации агрокультуры и элими­нированию крестьянства»⁴¹⁹, при том, что крестьяне оглядывались на старый социальный порядок, а роялистская бюрократия стремилась привлекать коммерциализированные социальные силы. В то же время, проникновение буржуазии в касту нобилей многое дает для понимании революции: менялся характер французской аристократии; если в Ан-глии аристократы не хотели вмешательства короля в крестьянские дела: «больший сегмент этих классов не нуждался и не хотел использовать политическое вооружение из арсенала феодализма и абсолютизма»⁴²⁰, то во Франции, напротив, земельные аристократы нуждались в таком протекционизме. Между тем, усиливалась буржуазия, начиная играть в этих отношениях роль не меньшую, чем знать и крестьяне. Коммер­ция и промышленность имели социальную базу, сильно зависевшую от старого порядка. В тоже время, низшая страта крестьян и промышлен­ных рабочих создала базу для революции. Б.Мур, однако, отмечает, что говорить о революции как о буржуазной или капиталистической было бы большой ошибкой⁴²¹: санкюлоты по определению антибуржуазны, также как богатые крестьяне: «Во Франции капитализм часто надевал феодальную маску, особенно в сельской местности»⁴²². В то же время французское общество было неспособно контролировать крайне раз­деленные социальные силы, о чем свидетельствуют восстания 17 века. Но это само по себе не является условием революции. В ходе револю­ции многие крестьяне стали собственниками, в отличие, например, от России, где они были бесправны. В основном речь идет об удовлетворе­нии двух главных требований бедных крестьянских слоев:

1. Они хотели земли, если ее не имели больше земли и если имели сколь-нибудь.

2. Они хотели сохранить общины, защищающие их специфические интересы⁴²³.

Для бедных слоев крестьян были важны коллективистские практики, в то время как для обеспеченных они были не столь важны. Во многом именно это связано с насилием в ходе революции как в городах, так и в деревнях. Высшие же крестьянские слои владели землей, не являясь ее реальными собственниками»,⁴²⁴ при этом разные слои чувствовали связь между проблемами друг друга, возникающими при владении зем­лей. Б.Мур рассматривает условия и возможности реализации как рево­люционного, так и контрреволюционного сценария, подробно выделяя фазы революционного процесса и наполняя их событийным контентом; и подчеркивает, что насильственные коллективные действия крестьян были связаны с борьбой за собственность. Он задается вопросом о при­чинах конца радикальной фазы народной революции, не принимая его марксистское объяснение. Особо внимательно он останавливается на событиях в Вандее с целью выяснить импульсы действий радикально настроенных крестьян, и говорит о Вандее как «о пикантной теме на сегодняшний день»⁴²⁵, ибо контрреволюция была ареной, куда не про­никала коммерциализация агрокультуры. Там господствовала стандарт­ная техника и относительно изолированная жизнь. В качестве причин он говорит о более легком гнете аристократии в этом районе Франции и о некоей изоляции Вандеи: в то время как коммерциализация проникала во Францию, Вандея оставалась монархической аграрной территорией. В отличие от остальной Франции крестьяне Вандеи не боролись с на­тиском ремесленников, чтобы сохранить свой заработок⁴²⁶ и фактически продолжали жить в условиях рустикальной экономики, т.е. в условиях более простых аграрных отношений.⁴²⁷ Также сыграла роль более жест­кая налоговая политика и силовая реорганизация локальных управлен­ческих структур в 1790 г., давление на кюре и гражданская конституция, существенно урезавшая права и авторитет духовенства.

Говоря же о социальных последствиях революционного террора, Б.Мур указывает, что он повлиял на все практики политического кол­лективного насилия на Западе и вошел в практики тоталитарных режи­мов 20 в. В терроре 93-94 гг. крестьяне стали важной силой, стоящей за феодальными практиками, особенно на ранних стадиях развития ситуа­ции⁴²⁸. При этом он выделяет специфические черты ситуации в разных частях страны — иногда она была полностью противоположна. Он за­дается вопросом: необходим ли террор и кровавая бойня для революции в принципе. Радикальная революция — интегральная часть революции отношений собственности и прав человека. В данном случае это про­сто негативный ответ на буржуазную революцию, реакция беднейших слоев крестьянства и иных на капиталистическое внедрение экономику. В отличие от мирной Англии, здесь социальные трансформации шли «мимо короны». В любом случае, эти процессы он предлагает рассма­тривать как «вхождение в современное общество через демократиче­скую дверь.»⁴²⁹

(⁴²⁷ Здесь Б.Мур во многом ссылается на работы Ч.Тилли и воспроизводит его тезисы.)

 

Революция нанесла рану в целом комплексу аристокра­тических привилегий, составлявших сущность старого режима и опре­делила исторические альтернативы развития французского общества и крестьянства в частности на протяжении 19 и даже 20 вв.⁴³⁰ В заключе­нии Б.Мур говорит о рекапитализации: в сер. 18 в. модернизация фран­цузского общества шла «через корону», но революция эту тенденцию разрушила. И это была не только буржуазная революция, потому что «буржуазия уже овладела командными высотами экономической власти до революции»; ее делали крестьяне и городской плебс — радикальные слои: «санкюлоты совершили буржуазную революцию, крестьяне обу­словили то, как далеко она зайдет»⁴³¹.

Американскую Гражданскую войну Б.Мур рассматривает как по­следнюю капиталистическую революцию, базировавшуюся на кон­фликте «плантаций и фабрик». Он говорит, что главное отличие Аме­рики от Англии и Франции при движении к современной демократии в том, что Америка «позже стартовала»⁴³². Она не сталкивалась с про­блемами аграрного общества с его бюрократическими и феодальными формами. Она не проходила монархических и аристократических войн и не имела столь массивного крестьянского класса, как Европа и Азия. Именно это обусловило отсутствие в американской истории револю­ции как таковой и Гражданская война стала наиболее кровавым кон­фликтом в ее истории: «Она стала точкой, разделяющей аграрную и индустриальную эпоху американской истории»⁴³³, что делает ее сопо­ставимой по социальным последствиям с Французской и Английской революциями.

Достаточно углубляясь в исторический анализ этих событий, Б.Мур указывает специфические факты, с помощью которых возможно про­ведение теоретических дискуссий: институциональные требования плантационной экономики базировались на использовании рабства, и во многом это определило характер развития капиталистической про­мышленной системы: «Общества рабства не имели тех же политиче­ских форм, на которых базируется свободный труд»⁴³⁴.

Б.Муру интересны причины, по которым в таких обществах осу­ществлялась борьба, т.к. в Америке не было универсальных причин для борьбы Севера и Юга, и можно было найти множество компро­миссных решений для сосуществования аграрного общества, основан­ного на рабстве, и растущего индустриального общества. Он сравни­вает Америку с Германией и ее условиями репрессий для наемного труда, классом юнкерства и пр., которые не имели рабов как таковых.

Именно германский опыт «показывает, что конфликт между Севером и Югом был во многом компромиссным» в плане политического раз­вития страны: северяне нуждались в «южных юнкерах» для продолже­ния движения по пути капиталистического развития.

Б.Мур выделяет 3 формы роста капитализма в Америке:

• Хлопковые плантации Юга, стимулирующие развитие экспортного

рынка.

• Земельные фермы Севера.

• Резкая индустриализация Северо-востока страны.⁴³⁵

При этом рабовладельцы составляли меньшинство населения (око­ло четверти населения или 4/5) ⁴³⁶, и были весьма неоднородны — от работающих на земле вместе с несколькими рабами до крупных планта­торов. Мелкие фермеры в этой ситуации выпадали из рыночных отно­шений. Когда рабство мигрировало с юга на запад, оно стало серьезной политической проблемой. Нарушился баланс между свободными шта­тами и рабством; на это накладывалась нестабильность рынка, цен на рабов, что «душило северную экономику»⁴³⁷. Б.Мур задается вопросом, можно ли считать плантаторов капиталистами, и отвечает утвердитель­но, т.к. «большая ферма была также сложна в управлении, как фабрика». И мы вновь имеем дело с проникновением коммерциализации в тради­ционную агрокультуру. Север производил широкий ассортимент това­ров и провоцировал интенсивный и широкий обмен, при этом отчасти впадая в зависимость от южного рынка сырья: интересы Севера и Юга были близки. Все, чего ожидал северный капитализм от государства — защита и легитимация частной собственности. Однако, это угрожало Югу и его институтам.⁴³⁸ Резкий индустриальный рост Севера наблю­дается с 1850 г.; северные капиталисты нуждались в дешевой рабочей силе. Еще до сер.19 в. южные плантаторы приглашали северных ферме­ров как противовес плутократии Севера, искались различные коалиции, но они так и не стали политической силой.⁴³⁹ Однако, существование свободных земель дало возможность колебаний отношений между ка­питалистами и свободными рабочими в начале развития капитализма в Америке, в то время как в Европе это вылилось в формирование ради­кальных насильственных движений⁴⁴⁰. Гражданская война по сути отсекла радикализм. Б.Мур указывает, что группировка социальных сил в Америке 1860-х объясняет весь характер этой войны. Фактически ситу­ация выдвигала три требования: требования капитала, требования тру­да и требования совмещения маркетинга и финального продукта⁴⁴¹. Две существующие хозяйственные системы справлялись с ними принципи­ально по-разному. Это, хотя и не провоцирует серьезного структурного конфликта, но предполагает, что и «компромисс был невозможен в этой ситуации»⁴⁴².

По географическим и экономическим причинам американская со­циальная структура развивалась на протяжении ] 9 в в нескольких на­правлениях: аграрное общество и индустриальный капитализм, Север и Юг, и семейные фермы на Западе. Запад и Север создали общество, чьи ценности вступили в конфликт с южными. Фокусная точка эти отноше­ний — рабство. Мораль в данной ситуации создавалась и поддержива­лась экономикой⁴⁴³, а осложнялась стремлением политических лидеров переходить к современным политическим ролям, не позволявшим иг­норировать эти противоречия. Определенную роль сыграли и интересы торговли, когда хлопок Юга уходил в Англию, хотя в нем нуждалась растущая промышленность Севера.

Таким образом, при общем росте силы, американское общество оста­валось слабым; возник революционный импульс, не получивший, однако, продолжения. Если Французская и Английская революции предполагали действия низших слоев, то американский вариант этого не предусматри­вал. Лидеры групп рассматривали эту войну как революционную борьбу между прогрессивным капитализмом и аграрным обществом, основан­ном на рабстве⁴⁴⁴, как возможность разрушить анахронический порядок Юга и заменить его прогрессом Севера. (Т.Стивене). Б.Мур рассуждает о возможности более радикальных версий реконструкции южной модели и, основываясь на эмпирическом материале газетных публикаций, приходит к выводу, что гипотетически она была возможна с приходом радикалов, выступавших за полное перераспределение земельных фондов. Это изме­нило бы, например, возможности участия арендаторов в рынке, торговле и пр., и обеспечило бы правами лишенных собственности неграми, кото­рые могли потенциально составить рабочий класс.

Хотя Гражданскую войну и нельзя назвать полноценной революци­ей, Б.Мур указывает, что ее результатом стали именно революционные изменения: наступил индустриальный капитализм и произошло пере­распределение человеческих свобод. Ее сопровождало множество зна­чимых политических изменений. Изменилось право, собственность по­лучила поддержку и защиту. Однако имеются и аргументы против того, чтоб считать ее революцией:

1. Нет реальной связи между ней и победой индустриального капи­тализма.

2. Эти процессы являлись результатом экономического роста и не Гражданская война привнесла их в социальную реальность.

3. Отношения Севера и Юга были комплиментарны и не противо­речивы⁴⁴⁵.

Однако, эти аргументы опровергаются с помощью сравнительного анализа с аналогичными процессами в Германии, Японии и пр.

Рассмотрев европейский и американский опыт, Б.Мур сопоставляет его с азиатскими моделями. Проблема сопоставления азиатских и евро­пейских процессов заключается в том, что многие интеллектуалы пола­гают, что есть единственная траектория мирового развития, ведущая к современному индустриальному обществу, итогом развития котрого яв­ляются капитализм и демократия. Б.Мур говорит о мультивариантности развития, отрицая линейность марксизма и универсальность критериев оценки такого развития. Прекрасными иллюстрациями его точки зрения являются модели Китая, Японии и Индии.

Анализируя Китайскуюмодель, Б.Мур рассматривает возможность развития коммунистической альтернативы в Китае исходя из тради­ционно бюрократического характера Китайской империи. Империя, бюрократия, собственность на землю — вот ключевые позиции его анализа: «Марксисты избрали некомфортабельные условия для своих практик»⁴⁴⁶, поскольку здесь сочетались и феодализм и бюрократия. Он изучает, какова главная характеристика общественной жизни с 1644 по 1911 гг., насколько простиралось влияние имперских традиций в Китае 20 в.; как земельная аристократия продолжала существовать за фасадом административной централизации, предполагая здесь некое обществен­ное соглашение.⁴⁴⁷

(⁴⁴⁷ Во многих позициях он солидарен с выводами К.Виттфогеля.)

Механизм, связывающий все эти элементы воедино, заключается в том, что множество продуктивных сельскохозяйственных земель, особенно на юге, принадлежали кланам; в силу этого Б.Мур рас­сматривает «фамилию как механизм»⁴⁴⁸, при этом ее официальный ранг оставался теоретически открытым: любой крестьянин, не имевший ин­теллектуальных претензий в отношении себя, мог думать о более высо­ких позициях для своего сына. В этом заключается разница не только, например, с Германией и Россией, но и Японией. Кроме того, правитель­ство не гарантировало права собственности — это было задачей импер­ской бюрократии. Но это был специфический политический и экономи­ческий случай для Китая, Индии и Японии. Землевладельцы зависели от бюрократии в сборе ренты, охране прав собственности, строитель­стве систем ирригации, что означало серьезную структурную слабость общества. К тому же, в отличие от европейских систем, китайская пред­усматривала высокий уровень коррупции как источника регулярного до­хода чиновников. Все это снижало эффективность контроля со стороны центра. Локальные чиновники реорганизовывали повседневную жизнь людей. В этом ситуация схожа с Японией, где наблюдались большое число свободных соискателей и промежуточных групп между офици­альными лицами и членами общин⁴⁴⁹ с особой позицией самураев и лиц низших служебных рангов.

Говоря о слое джентри и коммерциализации в Китае, Б.Мур отмеча­ет, что империя не создавалась как урбанизированное общество. Дело­вая активность являлась препятствием для школьно-бюрократической системы⁴⁵⁰, порождая культурный и ценностный конфликт. Внешние условия (войны и пр.) также способствовали тому, чтобы китайская про­мышленность начала развиваться собственным путем. Социальные и политические силы также были незападного типа, т.к. Китай, как и Рос­сия, вступил в новую эру с малочисленным и политически зависимым средним классом. Эта страта не развивала независимую идеологию, как в западных странах⁴⁵¹, но играла роль в экономической модернизации и образовывала новые политические группировки. Сложности индустри­ализации и развития агрокультуры Мур связывает с резким ростом го­родского населения и необходимостью рационализации продукции для рынка. Отсталые технологии, дешевая рабочая сила не стимулировали крупных землевладельцев к развитию, но система оставалась стабиль­ной только до тех пор, пока нужно было удерживать крестьян на работе. Таким образом, условия были таковы, что высшие классы не были в оппозиции к правительству, в то время как в Европе после эпохи феода­лизма аристократия отстаивала привилегии, иммунитет и пр. В России тоже был период, когда эффективное правительство исчезает, но Россия опиралась на фундаментальный тренд развития, в Китае же коллапс растянулся во времени. Правительство Китая встало перед дилеммой подавления внутренних бунтов и интервенции, но это было невозможно сделать, не затронув привилегии джентри⁴⁵²; в итоге ни правительство, ни джентри не проявили себя как активный исторический субъект.