Восток – Запад как первичная типология культур

Одной из задач этнологической науки длительное время был поиск методологического подхода к изучению культурных комплексов и выделению их вариативных типов. Учёные разработали, казалось бы, довольно стройную таксономию (классификацию) мировых культур, положив в основу такие критерии, как пространственный фактор (география расселения), человеческий тип (раса, или фенотип), образ жизни (производящие системы) или язык (языковые семьи). В конце XIX в. немецкие учёные (Л. Фробениус, Ф. Гребнер и другие), затем американские антропологи (К. Уисслер, А. Крёбер) были среди основных авторов подобных классификаций, которые делили разнообразие культур на Земле на так называемые "культурные круги" или районы. В отечественной этнографии эта научная традиция нашла своё отражение в разработке категории "хозяйственно-культурных типов", или "историко-культурных областей" (В. Г. Богораз, С. П. Толстов, М. Г. Левин, Н. Н. Чебоксаров).

Запад и Восток – условная смысловая конструкция, применяемая для первичной типологии мировой культуры. Запад и Восток – парная категория, выражающая дихотомию поляризованного целого всемирной культуры, поэтому она одновременно характеризует и амбивалентное единство культуры человечества, и разделенность на принципиально отличные друг от друга, а во многом и противоположные модели культурной идентичности.

Западная и восточная культуры являют собой столь различные миры, что не возможно не вспомнить известную шутку: На вопрос «Чем отличается японский язык и культура от других языков и культур?» самым правильным ответом признается «Всем». Единственная черта, безусловно объединяющая Западную и Восточную культуры, - это то, что они являются культурами. Так, например, современные японские ученые обратили внимание на разницу в способе мышления японцев и европейцев. Они назвали свой способ передачи информации «коммуникацией минимального сообщения», а европейцев – «коммуникацией максимального сообщения». Суть первого похожа на дзенский способ общения «вне слов», ибо словами невозможно передать суть: «Истина вне слов». Поэтому слов должно быть как можно меньше, но они должны так воздействовать на сознание, чтобы вызывать взрыв информации в уме воспринимающего, он должен интуитивно схватывать целое, смысл недосказанного.

Даже в современных условиях многие культурологи приходят к выводу о невозможности последовательного проведения идеи единой культуры. Это выражается в теориях полицентризма, о которых подробно говорилось выше. Полицентризм надо понимать как идею множественности семантически различных культур. Категоричнее всех об этом писал О. Шпенглер: «Существуют многочисленные абсолютно самобытные культуры, подобно тому, как существуют различные виды растений с их собственными цветами и плодами, с их собственным определенным циклом роста и гибели». К этому же относится тезис об исконной противоположности Запада и Востока. Практически это означает, что все культуры могут быть отнесены к Западному типу или преимущественно к Восточному типу.

Действительно, слова «Запад» и «Восток» означают два весьма различных способа контакта с миром.

В чем же состоит принципиальное различие Западной и Восточной культур, корни которого еще в первых цивилизациях обоих регионов? Отчетливые различия Запада и Востока выявились к Ш веку до н. э. Начало же было положено почти одновременно: с шестого века до н. э. формируются две основные модели, две программы. Одна на западе тогдашней Ойкумены – в Афинах, другая – на востоке, в Китае. Первую создал Сократ и софисты, вторую – чиновник и Учитель Кун-цзы.

Путь Афин – всемерное «раскрепощение» человека и новой культуры, автономность, самодостаточность личности, ответственность лишь перед собственным разумом, «левополушарность» (логика, рационализм, анализ и т. д.). Таковы основные принципы, которые утверждали своей деятельностью Сократ и софисты.

По-другому шел переход к новому мышлению в Китае. Если эллины двигались в перспективе к цивилизации (которую характеризуют универсальность, комфорт, технократизм) и к «постбиологическому» человеку, то Конфуций видел в этом грозную опасность. Дар новой цивилизации – сознательность поступков, моральную ответственность личности – он ценил не меньше эллинов. Но этот дар он обратил не на критическую переоценку традиции, как Сократ, а на ее сознательное поддержание, укрепление, консервацию. Конфуций думал о том, как в условиях новой цивилизации, с ее неустоявшимся и поначалу несколько хаотичным положением, сохранить гармонию традиционной, «природной» культуры. И это ему удалось. Через иерархичность, внутренний возврат к природе при внешнем городском облике, через почитание старших и патриархальность Конфуций сумел новизну городской культуры совместить с притягательной для Востока традиционностью и природностью. И в этом до сих пор кроется качественное отличие Востока и Запада друг от друга и от общего изначально пути: эллины двигались вперед по прямой, видя перспективы, и это было для них и самой культурой, и прогрессом, и цивилизацией. Китай же шел по кругу, от человека «биологического» вперед и вверх, к новой культуре и обратно – к традиции, к истокам и ранее не познанной притягательности постоянства. Причем такое движение также представляет собой ничто иное, как прогресс. Но разное его понимание и следование ему определили неодинаковость на высоком, развитом и элитарном уровне двух культур.

Характерной чертой культуры Запада (в том ее виде, какой сложился за последние 300 лет и теперь распространяется по всему миру в ускоряющемся темпе) – является вера во «всесилие науки». Даже признавая очевидный кризис науки, западная цивилизация все считает ее ускоренное развитие панацеей от всех бед. На Востоке же долгое время считалось, что развитие науки несет человеку не столько счастье, сколько всевозможные беды. Надеясь на всесилие науки, человек утрачивает способность к спокойной жизни, дар примирения с судьбой. Западная культура с ее сциентизмом рождает в людях дух активности, энергии, в то время как Восточная культура воспитывает человека в духе рассудительности, помогает обрести «покой и ясность сердца», «успокоение души». Традиционному Востоку чужда идея прогресса, умы китайцев и индийцев обращены к прошлому. Их культуры традиционны. Они в гораздо большей степени, чем любые европейцы, тянутся к новому, но их в меньшей мере прельщает такой феномен западной культуры, как мода. Европейская культура, соблазняя людей материальными благами, прививает им неограниченные желания.

В такой парадигме Восток и Запад являются несовместимыми культурными ориентациями. Так главным аргументом в пользу тотального различения восточной и западной культур выступает способ восприятия мира и его осмысления. Для Востока преобладающим является правополушарный образ мысли, а для Запада – левополушарный. Иначе говоря, Восток апеллирует к чувствам, «внутреннему зрению» стремится ухватить связи между предметом и явлениями во всем их многообразии, создает синтетическую картину мира. Запад же, соответственно, апеллирует к опыту (желательно личному) и разуму – ratio, выделяет из окружающего мира наиболее важные для себя события и факты, логически увязывает их между собой и разлагает на составляющие, то есть анализирует Единое. Левополушарность Запада противостоит провополушарности Востока в том, как воспринимаются голоса насекомых: на Востоке – это пение, музыка, на Западе – только шум.

Так китайский исследователь Чэнь-Ду-Сю, например, различия между Западной и Восточной цивилизациями сводил к трем пунктам:

1) если на Западе основой жизни наций является война, то на Востоке – мир (покой);

2) основой западных наций является индивидуализм, основой восточных – семья;

3) движущей силой на Западе является право и материальная выгода, на Востоке – чувство и показное бескорыстие.

Отсюда все различия этих двух культурных систем. Более детальный подход к проблеме наблюдается у Ли-да-Чжао. В статье «Особенности основ цивилизаций Востока и Запада» он набросал целый перечень тех черт, которые определяют специфику этих культур:

 

ВОСТОК ЗАПАД
естественность искусственность
покой движение
мир война
пассивность активность
склонность к зависимости самостоятельность
медлительность стремительность
стагнация прогресс
интуиция разум
искусство наука
дух материя
душа плоть
обращенность к небу обращенность к земле
гармония с природой противоборство с природой
покорность природе покорение природы
жестокость гибкость
пессимизм оптимизм
земледелие промышленность и торговля
кисть перо

Такое различие в подходе к жизни, природе и обществу Ли-да-Чжао объяснял климатическими условиями: поскольку на Востоке много солнца, климат жаркий, то жители азиатских стран любят прохладу, в то время как в Европе солнце скупое, природа скудная и люди тянутся к теплу, что сказывается на их психологии и характере, идеологии, культуре, религии, политике. Восточные религии, например, зовут человека покинуть мирскую суету, проповедуют уход от жизни, христианство же, напротив, требует активного вторжения в жизнь. В политической сфере восточные нации связывают надежды на лучшее с деятельностью героев, сильных личностей, что ведет к укреплению деспотизма. На Западе же люди полагаются на силу общества, нации, что способствует установлению демократии.

Это очень старое и очень распространенное явление в культуре: объяснение национальных отличий природными условиями. Американцы связывают дух своей нации с видом обширных открытых пространств. Такие же бесконечные просторы характерны и для России, что будто бы делает характер разносторонним и способным к преодолению жизненных тягот. Грузины объясняют неровности своего характера ярким солнцем и красотой гор. Японцы считают, что их национальная психология связана с тем, что это – островная страна с муссонным климатом, частой возможностью тайфунов и землетрясений. Есть много теорий культуры, описывающих психический склад народа как субъективированное восприятие климата. Интересно, что люди искусства часто объясняют и психосклад личности особенностями той местности, где человек родился.

К концу XIX в. объем накопленных знаний о различиях культур потребовал упорядочивания, что происходило во многом в рамках дихотомных сопоставлений. В соответствии с этим подходом Запад и Восток выделялись как два в общем плане принципиально различных типа общественного устроения и это различие прослеживалось именно на общетипологическом уровне, на котором уравнивались различия конкретных обществ этнического или национального уровня. Сводя воедино те характеристики Запада и Востока, которые выделялись в разные периоды и разными авторами, можно вывести следующую схему:

1. Социально-экономические характеристики

Запад — развитый, урбанизированный, индустриальный; Восток — отсталый, сельский, аграрный. На Западе — производство как базис (капитал); на Востоке — распределение как базис.

2. Тип и структура социальности

Запад — рыночные и правовые отношения, выделение личности, пользующейся правами и свободами. Восток — межличностные (коммунальные, коммунитарные, общинные, аскриптивные) отношения, нормативный контроль через религиозные принципы и государство. Для классического Запада характерна классовая дифференциация, для Востока — родоплеменные, сословные, клановые, этнические.

3. Политические характеристики

Запад — гражданский, демократический.Восток — патриархальный, авторитарный, деспотический.

4. Культурные характеристики

Запад – материализм, секуляризованный реализм; Восток – прагматизм, объективизм, плюрализм.

Источники такой схемы вряд ли обозримы. В культурных аспектах эта схема была детально разработана еще немецким философом Г. Кейзерлингом в его «Дневнике путешествий философа» (1920) на основе впечатлений от Персии.

Такому универсалистскому подходу постоянно противостоял романтический, а позднее революционный подход, для которого Восток представал либо как отрадное высвобождение от оков европейского рационализма и техницизма, либо как пробуждающийся «очаг революционного преобразования мира».

Как уже было сказано, различия между Востоком и Западом обнаруживаются уже в самом характере их развития. Восточная цивилизация поднималась по ступенькам веков плавно и медленно, постепенно приспосабливаясь к новым явлениям жизни и (главное!) бережно сохраняя установившиеся традиции. Западная цивилизация, напротив, двигалась вперед азартно и стремительно, активно преобразуя действительность, решительно отбрасывая все отжившее и ненужное и покоряя все новые и новые вершины прогресса. Более полную картину особенностей этих двух цивилизации даст их сравнительная характеристика:

ВОСТОЧНАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ ЗАПАДНАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ
1. Следование вековым традициям, упор на адаптацию к складывающимся условиям жизни. 1. Стремление к постоянному обновлению, преобразованию жизни, к социально-экономическому прогрессу.
2. Дух созерцательности, пассивного наблюдения и бездеятельности. 2. Дух активных действий, инициативы и предприимчивости.
3. Дух коллективизма и единства народа, сплоченного общей собственностью, общиной, религией, сильной централизованной властью государства, коллективистскими традициями и нормами поведения, восприятие отдельного человека как винтика огромной «машины» общества. 3. Дух здорового индивидуализма, самоценности отдельного человека, его свободы, самостоятельности и внутренней ответственности за свою судьбу, дух состязательности между людьми на основе равенства их возможностей.
4. Отсутствие полноценной частной собственности, т.е. неразделенность собственности (кто у власти, тот и при собственности). 4. Узаконенность и гарантированность частной собственности, разделение власти и собственности.
5. Господство государства над обществом, административный произвол (властвует не закон, а конкретное должностное лицо, «начальник») 5. Государство не повелитель, а лишь инструмент в руках граждан, чьи права и свободы защищает закон.

 

Итак, если различия между Востоком и Западом сводимы к различию между прогрессом и традиционной неизменностью, то уже из этого ясно, что они взаимно дополняют друг друга, как две великие оси мирового развития, два крыла человеческой цивилизации.

Великий японский поэт XVII века Мацуо Басе говорил: «Без неизменного не было бы основы, без изменчивого нет обновления. Если бы не было перемен, не было бы развития, если бы не было постоянства – ничего не было бы, только в диалектической связи того и другого творится история».

Восток и Запад – это как правая и левая рука. Все имеет восточную и западную стороны. Нет Востока без Запада и нет Запада без Востока – одно помогает осознать себя другому. Дополняя друг друга, Восток и Запад самопознаются друг в друге. Например, Пифагор (а с него началась вся европейская математика) научился у египтян священному слову, геометрическим теоремам и учению о числах. Лев Толстой особенно ценил в восточных учениях уравновешенность. «Внутреннее равновесие, - говорил он, - есть тот корень, из которого вытекают все добрые человеческие деяния…»

Мы уже указывали на то, что "Восток" и "Запад" в гуманитарных науках не являются географическими понятиями. По сути речь идет о путях культурного развития и о том, кто является лидером на этом пути. Дело в том, что XX век так и не избавил идеологию в целом от противостояния европоцентризма и востокоцентризма. Более того, на сегодняшний день уже можно говорить об афроцентризме и американоцентризме. Палитра стала более разнообразной. Современные европоцентристы, опираясь на исследования антропологов, этнологов, социологов, усложняют систему аргументации в пользу превосходства европейской культуры над культурами других регионов. Зачастую эта аргументация приобретает оттенок расизма. Чего стоит, к примеру, утверждение, что африканцы, у которых до европейцев не было геометрии, не способны сами по себе провести прямой линии, а китайцы, у которых не было теоретической науки, изначально не способны к логическому мышлению.

Но на другой чаше весов находятся столь же бескомпромиссные взгляды. К ним, в первую очередь, следует отнести учение негритюда, в котором идет речь о превосходстве африканцев и достоинствах африканской культуры. Сенегальский философ и поэт Л. С. Сенгор изложил это учение в работах "Дух цивилизации и законы африканской культуры"(1956), "Негритюд и германизм" (1965), "Негро-африканская эстетика" (1964). Специфику африканской культуры Сенгор связывает с психологией африканца, который, в отличие от европейца, органически слит с природой, а потому лучше чувствует форму и цвет, звук и ритм, запах и прикосновение. Он пользуется интуицией, а не рассудком, опирается на чувства, а не на здравый смысл. Из этого делается вывод об особой пластичности, ритмичности и музыкальности африканцев. Более того, африканцы, по убеждению Сенгора, более духовны, чем европейцы, не склонны к индивидуализму и испытывают самые глубокие религиозные чувства.

Естественно, что европейцы при этом представлены в совершенно негативном свете. Европеец рассудочен и агрессивен, чрезмерно практичен и относится к миру только как к средству достижения эгоистических целей. Все эти различия выводятся сторонниками негритюда из психологических и физиологических особенностей черной и белой расы. И вполне понятно, что из афроцентризма должны следовать призывы к экспансии африканской культуры в мировых масштабах. Нужно избавиться от предрассудков, навязанных колонизаторами, провозглашают последователи Сенгора, и занять предназначенное нам место лидеров мировой культуры.

Что касается американоцентризма, то он имеет несколько версий. В первой из них потомки индейцев, покоренных в свое время конкистадорами, настаивают на уникальности уничтоженной доколумбовой цивилизации. В 1992 году, когда отмечалось 500-летие экспедиции Колумба, мексиканский философ Л. Сеа заявил, что она обернулась не открытием, а "сокрытием" Индоамерики. Избавление от европоцентристских догм, утверждают экстремистски настроенные индейцы Америки, должно привести к возрождению доколумбовой цивилизации, способной превзойти все остальные.

При ближайшем рассмотрении становится ясно, что в культурах Азии, Африки, Индоамерики сегодня находят одни и те же преимущества. Это слияние с природой, преобладание чувств над разумом, органичное отсутствие агрессивности и индивидуализма. Таким образом, представление о Востоке размывается. "Восток" становится символом особого пути развития, в котором видят альтернативу цивилизованному "Западу". Стоит напомнить, что о тех же достоинствах говорили "славянофилы" и "почвенники", имея в виду самобытный путь России.

Понятно, что в основе европоцентризма, афроцентризма и американоцентризма лежит уже известный нам культурологический монизм, когда свою культуру противопоставляют все остальным в качестве подлинной и настоящей. Причем если защитники "Запада" в этом споре указывают на его сегодняшние достижения, то их противники чаще всего апеллируют к далекому прошлому, когда европейцам еще было не под силу осуществлять глобальную экспансию. И идеализация прошлого в этом случае симптоматична. Ведь "Востока" в чистом виде уже не существует. И реалистически мыслящий человек должен исходить не из самостоятельного развития Востока и Запада, а из результата их взаимодействия. По большому счету в начале XXI века уже бессмысленно говорить о Востоке и Западе в качестве замкнутых миров - антиподов.

 

Литература:

Малявин В. Восток, Запад и Россия. Избранные статьи. М., 2005.

Кемеров В. Е., Коновалова Н. П. Восток и Запад: Судьба диалога. Исследования, хрестоматия, комментарии. Екатеринбург, 1999.

Робакидзе Григол. Ощущение бытия на Востоке и на Западе // Дружба народов. 2001. № 9.

Жюльен Франсуа. Путь к цели: в обход или напрямик. Стратегия смысла в Китае и Греции. М., 2001.

Юнг К. Различие восточного и западного мышления // Философские науки. 1988. № 10.


Онтологические противоречия русской ментальности

Характеристика русской культуры - достаточно сложная задача, так как, во-первых, она занимает срединное положение в отношении геополитического фактора (который учитывают представители так называемого «географического» или «климатического» детерминизма); во-вторых, изучение российской цивилизации только начинается (оно вообще возможно в отношении уже ставшей национально-культурной целостности, а в России самоидентичность и национальное самосознание формируются достаточно поздно в сравнении с европейскими культурами); в-третьих, русская культура изначально суперполиэтнична по своему составу (в её формировании приняли участие славянский, балтский, финно-угорский с заметным участием германского, тюркского, северокавказского этнических субстратов). Как писал В. Г. Белинский: «На востоке Европы, на рубеже двух частей мира, провидение поселило народ, резко отличающийся от своих западных соседей. Его колыбелью был светлый юг; меч азиатца-русса дал ему имя; издыхающая Византия завещала ему благодатное слово спасения; оковы татарина связали крепкими узами его разъединенные части, рука ханов спаяла их его же кровью».

Русская культура стала выделяться в особый тип в рамках христианской цивилизации в IX-XI веках в ходе образования государства у восточных славян и приобщения их к православию. С самого начала русская культура складывается на основе таких культурных признаков, как:

1. Самодержавная форма государственной власти («вотчинное государство»);

2. Коллективная ментальность;

3. Подчинение общества государству;

4. Незначительный объём экономической свободы.

Одним из наиболее значительных факторов в становлении русской культуры явилось православие как религиозно-нравственный ориентир духовной культуры. Древнерусское государство представляло собой конфедерацию самостоятельных государств. Православие задавало общий для Руси нормативно-ценностный порядок, единой символической формой выражения которого был древнерусский язык. Оно «захватило» все слои общества, но не всего человека. Результат этого - весьма поверхностный (формально-обрядовый) уровень христианизации «безмолвствующего большинства», его невежественность в религиозных вопросах и наивное социально-утилитарное толкование основ вероучения. Поэтому можно говорить об особом типе русского массового православия – формальном, тесно «сплавленном» с языческой мистикой и практикой, что позволяло Н. А. Бердяеву назвать его «православием без христианства».

Необходимо учитывать, что славянское язычество оставило заметный след в истории русского духа. Оно существовало тысячелетия до нашей эры, в древнейший период человеческой истории, и не исчезло бесследно с наступлением эпохи христианства. После крещения Руси язычество еще не только долгое время сосуществовало с утверждающимся христианством, но и все более проникало в него. Различные исконные идеи и представления в той или иной форме перешли в укрепляющееся христианство и образовали новый синкретический культовый комплекс, часто называемый двоеверием. В связи с этим приходится различать и выделять языческие прообразы под христианской терминологией. Вопрос о влиянии язычества через двоеверие на разные пласты русской культуры требует особого рассмотрения и является необходимым для понимания отечественной культуры в целом и особенностей различных направлений и течений в частности.

Вопрос об окончании периода двоеверия остается открытым. Представляется, что термин двоеверие по отношению к последним трем столетиям русской истории вряд ли можно считать удачным. Речь скорее должна идти о постоянном сосуществовании народного и церковного православия. Последнее, благодаря учебным заведениям, богословским сочинениям и личным контактам, несомненно, оказывает значительно большее влияние на философскую мысль, нежели народное христианство. Точнее было бы сказать, что церковное православие в большей мере влияет интеллектуально, тогда как любой носитель культуры пропитывается народными верованиями благодаря эмоционально-чувственному воздействию языка, фольклора, сказок и быличек.

Основное отличие еретических учений средних веков о мире и человеке (павликианства, богомильства и других остатков гностицизма) есть дуализм, т.е. мысль об участии темной силы в создании видимого мира и телесной природы человека. Этот онтологический дуализм свойствен славянскому язычеству, и тем легче ложится на эту почву народное, еретическое христианство. Миссионер XII века Гельмгольд в «Славянских хрониках» свидетельствовал, что: «Есть у славян удивительное заблуждение… познание, что счастье зависит от доброго бога, несчастье от злого. Поэтому также они злого на своем языке называют Дьявол или Чернобог, то есть Черный бог». Церковно-библейское учение о Боге и мире постоянно борется с этой установкой.

В этих двух картинах мирового устройства по-разному соотносится воля Бога и воля человека, одни и те же социальные и этические установки получают совершенно разное обоснование. Особенность религиозного дуализма состоит еще и в том, что он порождает своеобразный диалектизм, который выражается в неоднозначности и относительности большинства представлений и понятий и взаимоотношении между ними. Это хорошо выражено в относительности понятий добра и зла, отсутствии четкого деления на положительное и отрицательное. Онтологический дуализм здесь «снимает» дуализм этический.

Народная «нетвердость» в добре и зле постоянно поражала проповедников и ревнителей церковного благочестия, когда народное сознание оказывалось весьма толерантным к обману, пьянству, воровству и тунеядству и совершенно нетерпимым к тому, что строилось на монистической идее рациональной необходимости. Другое взаимосвязанное следствие такого мировоззрения – это отсутствие потребности в теодицее, т.е. в развитом богословском оправдании Бога за зло мира, поскольку зло мира естественным образом входит в мировой порядок. Таковы и языческие представления о доле-участи, прирожденной и не имеющей отношения к социальной справедливости, а только к космическому непостижимому для человека ходу вещей. В средние века они дополняются христианской идеей Божьего суда, воплощающего высшую правду и высшую справедливость.

Осуществление второй из двух основных заповедей – любви к ближнему – в качестве практического милосердия В. Розанов вслед за В. Ключевским считал особой чертой характера русской исторической культуры. «Идея личной милостыни полагалась в основание практического нравоучения, потребность в этом подвиге поддерживалась всеми тогдашними средствами духовно-нравственной педагогики. Любить ближнего – это прежде всего накормить голодного, напоить жаждущего, посетить заключенного в темнице. Человеколюбие на деле значило нищелюбие. Благотворительность была не столько вспомогательным средством общественного благоустройства, сколько необходимым условием личного нравственного здоровья: она больше нужна была самому нищелюбцу, чем нищему» (Розанов В. В. Черта характера Древней Руси // Розанов В. В. Религия. Философия. Культура. М.: Республика, 1992. С. 62). Розанов делает довольно любопытный вывод, что «в древнерусском обществе необходим был сирый и убогий, чтобы воспитать умение и навык любить человека». Нам он представляется скорее христианско-публицистическим, чем научно обоснованным. Ведь нищие – это далеко не всегда разорившиеся вследствие неурожайных лет крестьяне. Но это и странствующие проповедники, образ которых народ запечатлел в фольклоре («калики перехожие»), разного рода паломники и подвижники (артельная «нищая братия») и те, кто вывел из евангельской заповеди нестяжательства идею добровольного нищенства и скитаний. Но все же, наложенная Богом нищенская сума, также как и юродство, полагались знаком избрания.

Тяжелые горестные события в жизни русский народ связывает с тем же, согласно поговорке «кого Бог любит – того и испытует». Но любовь Бога в аспекте судьбы может носить и совсем другой характер. «Удача, опять удача, тысяча удач – да дайте же сколько-нибудь и уму», - говорил Суворов обиженно, но люди справедливо не давали ничего уму и все – удаче: удача – бог истории, бог совершенных, исполненных дел, в противоположность бездарному уроду – неудаче, этому бесу, преследующему всех ограниченных «умников» (Там же). Но так бывает только в том случае, если воля человека совпадает или полностью растворяется в воле Бога.

Церковь, которая не только сама себя считала репрезентантом подлинного православия, но и действительно им являлась, редко заботилась о духовном просвещении народа. С ересями (проявлением народного религиозного творчества) она боролась в основном запретами и преследованиями, как это было и в Западной Европе. Но там, в отличие от России развивалось построенное на греческой логике богословие. Почему религиозная энергия русского народа, породившая бесчисленные монастыри, большое количество святых и праведников, в то же время не пробуждала к творчеству религиозный логос, не развивала богословской мысли? Духовенство, выполнявшее роль интеллигенции в Московском царстве, взяло на себя миссию охранения доброй нравственности и государственности, а не христианского просвещения.

Это объясняется прежде всего отрывом культуры от ее античного источника, как в языковом, так и в философском отношении. Если для народов Запада латинский язык был церковно и культурно общим, непосредственно связывая их с античностью, которая по мере усвоения древней культуры ощущалась на Западе как «своя», то на Руси греческая ученость ощущалась как чужая. Греческий язык, язык живого церковного предания и святоотеческих писаний, не стал языком богослужения. Таким образом, и философию, и логику России не довелось почерпнуть из эллинских и римских источников, Слово не стало плотью. Для появления догматического богословия, для описания и объяснения веры необходима была не только гораздо более интенсивная культурная связь с византийской и греческой ученостью, но и собственно философия как теория самостоятельного рассуждения, логика.

В русском средневековом сознании экуменические ценности христианства не получили словесного выражения, но нашли для себя воплощение в иконописи. Русские иконы XIII – XV веков настолько насыщены богословскими интуициями, глубинными прозрениями религиозного сознания, что князь Е. Трубецкой охарактеризовал их как «умозрение в красках». «Если проследить развитие иконописного искусства на Руси, литературу о нем, споры и страстное стояние за религиозную «правду» в иконах (против внешнего «реализма»), наконец, трепетное охранение именно этого дивного художества в русском расколе, - все это проникновение религиозно-эстетического умозрения в самую толщу русского народа, - то это одно достаточно говорит, что религиозное сознание русских людей в древней Руси вовсе не жило вне Логоса», - утверждает В. В. Зеньковский. И действительно, эстетизм – очень важная черта всего стиля и типа «русской веры», т.е. древнерусское мышление более образно, чем понятийно.

В основе познавательно-духовной парадигмы в любом случае лежит адекватная гносеологическая форма, и она – образ, а не логическое понятие. Образ, связывая разнородное, выявляет целостность, нерасчлененность мира. Но он – показывает, а не доказывает, т.е. существует, а не рассуждает. В этой культурной модели неизбежен акцент на синтезе, а не анализе, на континуальности, а не дискретности. Здесь дается в интуиции преодоление архаической языческой дискретности мира, который нужно было всякий раз воспроизводить заново в ритуале. Таким образом в прежде языческое сознание внедряется христианское представление о вечности. При таком образном мышлении, повернутом в этос, поведение становится важнее понимания. Православие делает ставку не столько на ортодоксию, сколько на ортопраксию, а Россия в результате выбирает путь святости, а не путь культуры. Но в отличие от осмысляюще-разумных функций вселенского Слова, связанных с дифференциацией, с рефлексией, целостное переживание мира, интуитивное любование им, не различает идею и сам предмет. Поэтому такая культура будет тяготеть к концептам, описывающим первичность, которая уже не может быть возведена к иным принципам, представленным скорее в образах, чем в абстрактных понятиях, а построенная на них философия – к мифологии.

Таким образом, на протяжении эпохи Средних веков происходит медленное вытеснение мифологического сознания религиозным. Соответственно этому представления о правящей миром силе меняют свой характер. Судьба как сила, связанная с природным миром, вместе с ее конкретными воплощениями в виде существ перекочевывает в народную сказку и легенду. Однако вытесненные элементы (запрещенные и отринутые) никогда не исчезают из культуры окончательно. Например, в связи с семантикой судьбы как смерти еще и сегодня бытуют в народе рассказы о белой женщине. Белая баба – вестница судьбы, со свечкой в руках она появляется перед путниками и предсказывает будущее. В некоторых рассказах белая баба не преследует человека и даже не заговаривает с ним, а молча стоит поперек пути и льет горькие слезы. Белый цвет ее одеяния в исконном своем значении – цвет снега, символизирующего смерть живой природы, цвет самой смерти. Не случайно, что смерть предстает именно как женщина: женщина вообще казалась ближе к природе, более интимно связанной с ней. В данном случае Дева Судьбы оттеснена на периферию культурного сознания и играет роль только предсказательницы.

Со всякого рода гаданиями, предсказаниями, попытками заглянуть в будущее и узнать судьбу мы сталкиваемся и сегодня в контексте как сельской, так и городской жизни, хотя они по-прежнему осуждаются церковным православием. Магические обряды расцениваются его учением как «попытки избежать Божьего суда». Судя по всему, понятие божественного Провидения было чуждо сознанию людей аграрного общества, воспринимавшему мир в конкретных образах, далеких от абстракций. При переходе к Новому времени особенно в аристократических и духовных кругах она становится достоянием историософской и богословской мысли.

Народно-православный русский способ богопознания, преувеличивая роль Божественной воли, придает также преувеличенное значение и воле человеческой. Иными словами Русь в своем понимании христианства ставит акцент не на интеллекте, и соответственно культуре, а на душе, и соответственно святости. Акцент на воле человека также разнообразно проявляется в русской культуре, и особенно ярко в раскольнических учениях о том, что «надлежит человеку самовластну быть».

Слово «воля» – возможно наиболее оригинальное выражение глубочайших подсознательных стихий религиозной души русского народа. Именно в воле ощущает он принцип равный другим вселенским силам. Но в отличие от католического понимания воли как целенаправленной активности, способной терпеливо видоизменять существующие вещи, здесь воля понимается как отсутствие ограничений (и в виде препятствий, и в виде привязанностей). В ХХ веке об этом различии много писали, совершенно справедливо соотнося первое понимание с практикой земледельца, а второе – с бытом кочевника.

Мировоззренческий контекст протестантизма задается как оппозиция каузальности и телеологичности. Протестантизм предполагает рационалистический взгляд на мир как на объект познания, о котором a priori известно, что его элементы связаны между собой причинно-следственными отношениями (каузальность); с другой стороны, это включает также и отношение к миру как к объекту своей целенаправленной деятельности (телеологичность).

Мировоззренческий контекст православия задается иной оппозицией: «пассивность – активность». Православие характеризуется установкой на предопределенность, переходящую в фатализм, на предвидение, на беспричинный произвол, на покорность. Распространение в русском языке сравнительно с другими европейскими большего количества неопределенно-личных и безличных структур, по мнению ряда ученых, свидетельствует о том, что русский язык выражает неподвластность человеку некоторых сторон жизни. Такого рода семантику высказывания называют семантикой фатальности. В виде компенсации, смягчения произвола выступает культивирование таких качеств, как смирение, терпение и милосердие.

Другим медиатором между Промыслом и произволом становится вера в чудо. Чудо и знамение предстают в средневековом менталитете как знаки потустороннего мира в мире посюстороннем, указующие на божественную сущность земных явлений. Знамения, как правило, представляли собой предвестия трагических событий. Например, в «Повести временных лет» под 1028 годом говорится о знамении в виде змея на небе, видимом по всей земле; под 1063 годом – о реке Волхов в Новгороде, текшей вспять в течение пяти дней; под 1065 годом – о восходящей на западе вечером огромной звезде с кровавыми лучами. Центральные персонажи Священного Предания, житий и поучений – мученики. В средневековой христианской культуре страдательное начало всячески подчеркивалось. Трагизм средневековых сказаний трогательно-мученический, а не героический. Это не трагедия очищения, как в античной классике, а трагедия утешения, где логика такая: утешься, ибо бывают страдания горше, а муки тяжелее у людей, еще меньше, чем ты, заслуживающих этого. Такова воля Бога.

Господствующие верования и социальные отношения создают основу для складывания определенного типа человека, который, существуя, конечно, лишь в качестве теоретической идеализации, тем не менее помогает людям разных культур осознать свои отличия и свою оригинальность. Так, по воспоминаниям И. Одоевцевой, русский писатель и Нобелевский лауреат И. Бунин утверждал: «Безбожнику французу только кажется, что он безбожник, душа у него глубоко религиозная и к тому же католическая, расчетливая, меркантильная, веселая, чувственная. А наши русские православные души лиричны, аскетичны, мрачны и сумасбродны. Напрасно считают французов легкомысленными. Мы гораздо легкомысленнее их, только русское легкомыслие принимает мрачные, а не веселые формы».

Срединность по отношению к западному и восточному типам культур – пожалуй, одна из ведущих характеристик русской культуры, поскольку «западные» и «восточные» черты в русской ментальности не строго противоречат друг другу, а скорее соединяются и взаимодополняются. Так, например, христианские ценности Русью заимствуются как ценностная система культуры Запада, но в «восточном» варианте наследуются от Византии, и русская церковь с XV века находилась в зависимости от константинопольского патриарха. Также и в типах социально-политической структуры: Русь «примеряла» на себя и восточную и западную модели, и центры Древней Руси довольно отчётливо можно отнести к одной из них: так Москва и Киев – условно восточная модель, а Новгород – западная. Так что не случайно обыденный язык фиксирует нашу этнокультурную и позднее национально-культурную специфичность в сочетании «русский паровой котёл», в котором есть всё, но это «всё» очень и очень противоречиво. В особенно отчётливой форме эта противоречивость подчёркивалась Н. А. Бердяевым: «Противоречивость и сложность русской души, может быть связанна с тем, что в России сталкиваются и приходят во взаимодействие два потока мировой истории – Восток и Запад… И всегда в русской душе боролись два начала, восточное и западное». В своей работе «Истоки и смысл русского коммунизма» Н. А. Бердяев пишет: «Русский народ можно с одинаковым основанием характеризовать как народ государственно-деспотический и анархически-свободолюбивый, как народ, склонный к национализму и национальному самомнению, и народ универсального духа, более всех способный к всечеловечности, жестокий и необычайно человечный, склонный причинять страдания и до болезненности сострадательный. Эта противоречивость создана всей русской историей и вечным конфликтом инстинкта государственного могущества с инстинктом свободолюбия и правдолюбия народа». Помимо «западно-восточного» противоречия, русской культуре свойственны особенности, многими исследователями русского менталитета связываемые с нашим климатом и природой в целом. «Пейзаж русской души соответствует пейзажу русской земли, та же безграничность, бесформенность, устремлённость в бесконечность, широта. На Западе тесно, всё ограничено, всё оформлено и распределено по категориям, всё благоприятствует образованию и развитию цивилизации - и строение земли и строение души. Можно было бы сказать, что русский народ пал жертвою необъятности своей земли, своей природной стихийности. Ему нелегко давалось оформление, дар формы у русских людей невелик» (Н. А. Бердяев. Истоки русского коммунизма).

Если попытаться сформулировать, какие именно черты русской ментальности можно охарактеризовать как явно западные, а какие - как восточные, то можно представить их следующим образом:

Западные черты:

· христианские ценности;

· городской характер культуры, определяющий всё общество;

· военно-демократический генезис государственной власти;

· отсутствие синдрома поголовного рабства в отношениях типа «индивид-государство».

Восточные черты:

· отсутствие частной собственности в европейском смысле;

· господство принципа, при котором власть рождает собственность;

· автономность общин по отношению к государству;

· эволюционный характер развития.

Что же касается так называемых «путей» русской культуры, то её культурная история имеет совершенно уникальную специфику. Наша история и не такая «вечно длящаяся», направленная скорее на стагнацию, всякое поддержание устойчивости, равновесия и по возможности неизменности, как на Востоке, обращенном в вечность, и, в то же время, не такая постепенно прогрессивная, как на Западе, идущем по пути качественного и экстенсивного развития. Мы будто играем, тасуя в своей истории восточный и западный типы структурирования исторического времени. Русская культура то впадает в некоторую спячку, в которой даже «пропускает» важнейшие моменты европейской истории духа (так мы не пережили Античности, давшей европейской и восточной культурам такую мощную культурную новацию, (которую К. Ясперс назвал «осью» мировой истории) как переход от мифологического типа мышления к рациональному освоению мира, к появлению философии - мы начали формировать свою этнокультурную «самость» сразу в Средневековье; Ренессансный тип личности так и не сложился в русской культуре, так как через Возрождение мы тоже «перешагнули», ступив сразу в хорошее и сильное Просвещение), то концентрируется и неведомо откуда черпая силы, включается в какой-нибудь «взрыв», неважно, внешняя ли это война, внутренняя революция или что-то вроде «перестройки» или других реформ. В этом заключается ещё одна специфическая черта русского менталитета – полярность. Поэтому жизнь в обыденном языке – это зебра, поэтому «или пан – или пропал», «кто не с нами, тот против нас», «из грязи – в князи»… То есть русский человек не терпит промежуточных состояний, любит «ходить по лезвию ножа и резать в кровь свою босую душу». Поэтому он прекрасно себя чувствует и адаптируется в кризисных, рубежных, переломных ситуациях на коллективном и даже государственном уровне. Это сказывается на наших способах ведения войн и способности противостоять внешнему врагу. Так и на индивидуальном уровне никто, наверное, как русский человек не умеет так смиряться с жизненными обстоятельствами, с судьбой (или даже судьбиной), а если судьба сама не преподносит никаких вывертов и испытаний, то русский человек ей «помогает», провоцирует. Не случайно во всём мире игру со смертью, когда человек сам «дёргает её за усы», называют «русская рулетка». Это один из гетеростереотипов русского человека во многих инонациональных культурах.

Можно также отметить акцентированную бинарность как характерную черту русской культуры, где совершенно уникальным и парадоксальным образом «уживаются» такие оппозиции, как «коллективизм – личностность»; «активность – пассивность»; «заимствование – самобытность»; «развитие – стабильность»; «деконструкция – конструкция»; «уникализм - универсализм».

Результаты современных этнопсихологических исследований фиксируют столкновение в сознании русских людей противоречивых установок и стереотипов поведения. Так выделяют пять основных поведенческих ориентаций:

· на коллективизм (гостеприимство, взаимопомощь, щедрость, доверчивость и т.д.);

· на духовные ценности (справедливость, совестливость, мудрость, талантливость и т.д.);

· на власть (чинопочитание, сотворение кумиров, управляемость и т.д.);

· на лучшее будущее (надежда на «авось», безответственность, беспечность, непрактичность, неуверенность в себе и т.д.);

· на быстрое решение жизненных проблем (привычка к авралу, удальство; героизм, высокая трудоспособность и т.д.).

Одной из центральных черт русского менталитета является идеал повиновения и покаяния в христианстве (а не физический труд в качестве обязательной предпосылки «умного деланья», аналогичной западной христианской заповеди «молись и трудись», которая, по мнению М. Вебера, была одной из существенных предпосылок становления капитализма в Западной Европе после Реформации). Отсюда у русских столь обострённое чувство вины и совесть как способность личности осуществлять нравственный самоконтроль. Оно с особенным мазохистским вкусом смакуется русской литературой и также является одним из распространённых стереотипов.

Свойственны русской культуре особенный этноцентризм и мессианство, которые являются важной частью российского образа мышления. Это чутко улавливает и выражает язык, иронизируя и гиперболизируя эти свойства нашей ментальности («Россия – родина слонов»; или в одном из современных рекламных роликов: «Это было давным-давно, когда все были ещё евреи, и только римляне были русскими»). Мы также в значительной мере склонны к традиционализму, что оправдывает попытки отнесения русской культуры к Востоку. Это всеохватывающий традиционализм мышления - осознаваемая членами общества сила, которая состоит не в личности и её самоценности, как в культуре Запада, а в толпе, в массе. Отсюда наше стремление к коллективным формам – соборность в православии, «эй, навались, мужики», «всем миром, всем народом», «Вставай, страна, огромная», это авралы, коллективное творчество в любых сферах культурной жизни. Традиционализм выражается в «чинности и урядстве», в обыденной и личной жизни русского человека, в наличии жёстких канонов в литературе и искусстве, а также в особом отношении к времени – в обращённости к прошлому или очень далёкому будущему (А. П. Чехов: «Русский человек любит вспоминать, но не жить»). Одной из сторон нашего традиционализма является монументализм – склонность к грандиозным формам самовыражения и самоутверждения.

Несмотря на свою открытость любым межкультурным контактам и заимствованиям русская культура в значительной мере интровертивна. Открытая для внешних воздействий, она к ним не восприимчива в силу выработанного веками культурного иммунитета и «подозрительного» отношения к другим, чуждым культурам. Это хорошо иллюстрируется нашим особым способом проводить реформы. Например, петровская «вестернизация» по целям и форме стала глубочайшей «антивестернизацией» по сути, а «революционер» и западник Пётр I оказался охранителем и традиционалистом. Причина – интровертивный характер русской культуры.

Можно отметить в ряду наиболее сущностных черт русской ментальности наличие двух привычек: утрата охоты к размышлениям (это тот самый «русский авось» «да небось». Мы даже в качестве защитной формы изобрели поговорку «Семь раз отмерь – один раз отрежь», но на деле никогда ей не следуем: сначала режем - «была-не была», «авось как-нибудь» - а потом страдаем, жертвуем, винимся, каемся и как-то пытаемся устранить последствия, а если они вообще неустранимы, то пеняем на судьбу и смиряемся) и потеря понимания действительности.

Но, пожалуй, одна из самых центральных черт русской культуры, которая стоит на первом месте и в автостереотипах и в гетеростереотипах, – иррационализм мышления, выражающийся в непознаваемости и непредсказуемости русской души, «загадочной» не только для внешнего наблюдателя или исследователя, но и для самой себя.

 

Литература:

Бердяев Н. А. О власти пространств над русской душой // Декоративное искусство в СССР. 1990. № 10.

Гиренок Ф. Пато-логия русского ума (Картография дословности). М., 1998.

Жидков В. С. Десять веков российской ментальности: картина мира и власть. СПб., 2001.

Лосский Н. О. Характер русского народа. Кн. 1 -2. М., 1990.

Степанов Ю. Константы: Словарь русской культуры. 3-е издание. М.: Академический проект, 2004.