ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

3.4.2

Итак, состоялся в пятницу[159] на обедне коварный совет злодеев преступных. И был у князя Яким, слуга, которому он доверял. Узнав от кого-то, что брата его велел князь казнить, возбудился он по дьявольскому наущению и примчался с криками к друзьям своим. И стал говорить: «Сегодня его казнил, а завтра — нас, так промыслим о князе этом!» И задумали убийство в ночь, как Иуда

на Господа.

Как настала ночь, они, прибежав и схвативши оружие, пошли на князя, как дикие звери, но, пока шли они к спальне его, пронзил их и страх, и трепет. И бежали с крыльца, спустясь в погреба, напились вина. Сатана возбуждал их в погребе и, служа им незримо, помогал укрепиться в том, что они обещали ему. И так, упившись вином, взошли они на крыльцо. Главарем же убийц был Петр, зять Кучки[160] , Анбал, яс[161] родом, ключник, да Яким, да Кучковичи — всего числом двадцать зловредных убийц, вошедших в греховный заговор в тот день у Петра, у Кучкова зятя, когда настала субботняя ночь на память святых апостолов Петра и Павла.

Когда, схватив оружие, как звери свирепые, приблизились они к спальне, где блаженный князь Андрей возлежал, позвал один, став у дверей: «Господин мой! Господин мой...» И князь отозвался: «Кто здесь?» — тот же сказал: «Прокопий...», но в сомненье князь произнес: «О, малый, не Прокопий...» Те же, подскочив к дверям и поняв, что князь здесь, начали бить в двери и силой выломили их. Блаженный же вскочил, хотел схватить меч, но не было тут меча, ибо в тот день взял его Анбал-ключник, а был его меч мечом святого Бориса . И ворвались двое убийц, и набросились на него, и князь швырнул одного под себя, а другие, решив, что повержен князь, впотьмах поразили своего; но после, разглядев князя, схватились с ним сильно, ибо был он силен. И рубили его мечами и саблями, и раны копьем ему нанесли, и воскликнул он: «О, горе вам, бесчестные, зачем уподобились вы Горясеру[162]? Какое вам зло я нанес? Если кровь мою прольете на земле, пусть Бог отомстит вам за мой хлеб!» Бесчестные же эти, решив, что убили его окончательно, взяв раненого своего, понесли его вон и, вздра­гивая, ушли. Князь же, внезапно выйдя за ними, начал рыгать и стонать от внутренней боли, пробираясь к крыльцу. Те же, услышав голос, воротились снова к нему. И пока стояли они так, сказал один: «Стоя там, я видел в окно князя, как шел он с крыльца вниз». И воскликнули все: «Ищите его!» — и бросились все взгля­нуть, нет ли князя там, где, убив его, бросили. И сказали: «Теперь мы погибли! Скорее ищите его!» И так, запалив свечи, отыскали его по кровавому следу.

Князь же, увидев, что идут к нему, воздев руки к небу, обратился к Богу, говоря: «Если, Боже, в этом сужден мне конец — принимаю его. Хоть и много я согрешил, Господи, заповедей твоих не соблюдая, знаю, что милостив ты, когда видишь плачущего, и навстречу спешишь, направляя заблудшего». И пока он так говорил и молился о грехах своих Богу, сидя за лестничным столбом, заговорщики долго искали его — и увидели сидящим подобно не­порочному агнцу. И тут проклятые подскочили и прикончили его. Петр же отсек ему правую руку. А князь, на небо взглянув, сказал: «Господи, в руки тебе предаю душу мою» — и умер. Убит был с субботы в ночь, на рассвете, под утро уже воскресенья — день памяти двенадцати апостолов[163].

Проклятые же, возвращаясь оттуда, убили Прокопия, любимца его, оттуда прошли в палаты и забрали золото, и дорогие камни, и жемчуг, и всякие украшения,— все, что дорого было князю. И погрузив на лучших его лошадей, до света еще отослали себе по домам. А сами, схватив заветное княжье оружие, стали собирать воинов, говоря: «Ждать ли, пока пойдет .на нас из Владимира дружина?» — и собрали отряд, и послали к Владимиру весть: «Не замышляете ли чего против нас? Хотим мы с вами уладить: ведь не только одни мы задумали так, и средь вас есть наши сообщники». И ответили владимирцы: «Кто ваш сообщник — тот пусть будет с вами, а нам без нужды» — и разошлись, и ринулись грабить: страшно глядеть!

Прибежал на княжий двор Кузьма-киевлянин: «Уже нету князя: убит!» И стал расспрашивать Кузьма: «Где убит господин?» — и ответили ему: «Вон лежит, выволочен в сад! Но не смей его брать, все решили бросить его собакам... Если же кто приступит к нему — тот враг нам, убьем и его!» И начал оплакивать князя Кузьма: «Господин мой! Как ты не распознал мерзких и бесчестных врагов своих, идущих тебя убить? И как это ты не сумел победить их, некогда побеждавший полки неверных болгар[164]?» — и так оплаки­вал он князя. И подошел ключник Анбал, родом яс, управитель всего княжьего дома, надо всеми власть ему дал князь. И сказал, взглянув на него, Кузьма: «Анбал, вражий сын! Дай хоть ковер или что-нибудь, чтобы постлать или чем накрыть господина на­шего». И ответил Анбал: «Ступай прочь! Мы хотим бросить его собакам». И сказал Кузьма: «Ах, еретик! уже и собакам бросить! Да помнишь ли ты, в каком платье пришел ты сюда? Теперь стоишь ты в бархате, а князь лежит наг, но прошу тебя честью: сбрось мне что-нибудь!» И сбросил тот ковер и плащ. И, обернув ими тело, понес Кузьма в церковь и сказал: «Отоприте мне цер­ковь!» — и ответили: «Брось его тут, в притворе, что тебе за печаль!» — ибо все уже были пьяны. И подумал Кузьма: «Уже, господин, и холопы твои знать тебя не хотят; бывало, купец приходил из Царьграда, иль из иной стороны, из Русской земли[165] , и католик, и христианин, и язычник любой, и ты говорил: «Введите в церковь его и в палаты, пусть видят истинное христианство!» — и принимали крещенье и болгары, и евреи, и любые язычники, увидев славу Божью и украшенье церковное! И те теперь больше оплачут тебя, а эти и в церковь не дают положить».

И так положил его в притворе, накрыв плащом, и лежало тут тело два дня и две ночи. И пришли клирошане боголюбские, взявши, внесли тело в церковь и вложили в каменный гроб, отпев над ним погребальные песни.

Жители же Боголюбова разграбили княжеский дом и строителей, которые сошлись на строительство зданий,— золото, и серебро, и одежды, и ткани, и добро, которому нет числа. И много случилось бед в его области: дома посадских и управителей пограбили, а самих их, и слуг, и стражей убили, дома их пограбили, не ведая сказанного: «Где закон — тут и обид много». Грабители приходили грабить и из деревень. Грабежи начались и в самом Владимире, пока не стал ходить Микула с образом святой Богородицы в ризах по городу — тогда пресеклись грабежи. Пишет апостол Павел: «Вся­кая душа властям повинуется», ибо власти Богом поставлены; природой земной царь подобен любому человеку, но властию сана он выше — как Бог. Сказал великий Иоанн Златоуст[166] : «Если кто противится власти — противится закону Божьему. Князь не на­прасно носит меч — он ведь Божий слуга».

На шестой день, в пятницу, сказали владимирцы игумену Феодулу и Луке, начальнику хора в храме святой Богородицы: «При­готовьте носилки, да поедем — возьмем князя и господина своего Андрея». И сделал так Феодул, с клирошанами и с владимирцами поехали за князем в Боголюбово и, взяв тело его, привезли во Владимир с честью и с плачем великим.

 

 

4. ДРУЖИНА И КНЯЗЬ[167]

Дохристианское право, которое под именем «Закона русского» фигурирует в договорах Олега и Игоря еще в X в., хорошо отразило нравы той среды, в которой возникло и сложилось. Эта среда дружинно-купеческая. Если кто кого убил, мстят родственники («ближние убиенного» договоров с греками): брат, сын, отец, пле­мянник; а нет мстителя — убивший платит по таксе (40 гривен). А затем драка. Если в кровь или до синяков, или даже без этих знаков (только докажи свидетелем),— тоже месть; только если избитый мстить не в состоянии, виновник платит тоже по таксе (3 гривны). На сцене предусмотрен даже медик — «а лечцю мзда».

Чем только не дерутся! В «Правде» целая кинокартина с натуры: дерутся батогом, жердью, кулаком, чашей и рогом (очевидно, «в пиру»), мечом плашмя, рукоятью или всем мечом, только не вынимая его, без членовредительства; или, обнажив меч, рубят руки, ноги и калечат до «хромоты»; летят пальцы, дело доходит до усов, до бороды; бывает, вспыхнет кто, схватится за меч, даже обнажит его, но опомнится и «нет нет», или в пылу спора «ринет» один другого, т.е. дернет на себя или оттолкнет,— за все это платится по таксе, если обиженному или обидевшемуся не удалось тут же ответить тем же. Бывает, что и воруют: коней, оружие, одежду. У кого обнаружат, хватаются за свое и кричат: «Это мое»,— а тот, оказывается, не украл, а купил. Закон тут предлагает процедуру «свода» (по следам покупок, перепродаж и перекупок), иначе — опять драка.

Это все владельцы холопов. Те, бывало, тоже задирают, даже бьют «свободных». И это считается не менее оскорбительным для чести дружинника, чем удар, например, мечом плашмя. Это единый кодекс чести независимо от расслоения дружины, служебного или имущественного. Холоп сильного человека — все-таки холоп.

Все это записано было в Киеве про «русина», южанина из полян, втягивавшегося в быт княжеско-дружинной верхушки. Рос­черком пера при Ярославе[168] в 1016 г. к этому праву приобщены были и новгородские «Словении» и «изгой», человек неясного, может быть и племенного, происхождения, укоренившийся в «словенской» столице. Можно думать, что и раньше они входили в заметной пропорции в состав той воюющей и торгующей «руси», которая олицетворяла за границей, в Византии, страну северных варваров.

Когда понадобилось в праве коротко назвать человека, принад­лежащего к дружинному окружению князя, его назвали «огнища­нином», т. е. человеком, принадлежащим к княжому «огнищу», очагу, дому, двору. Огнищанин у княжой клети[169] — одно из многих бытовых положений, открытых для дружинника. Это же бытовое положение отмечено в 40-гривенной вире[170] за княжого отрока, или конюха, или повара. Это — «молодшая дружина», в противополож­ность старшей, боярам, «княжим мужам», к которым относится 80-гривенная вира в XII в. Конечно, в жизни не ограничивалось дело и этим двучленным делением. Два примера. В «Повести временных лет» записано киевское предание об основании г. Переяславля на Трубеже. Печенеги, двигавшиеся на Киев, были встречены Владимиром Святославичем на этой реке, причем ни та, ни другая стороны не решались переходить в наступление. Князь печенежский предложил решить дело единоборством. Поиски охотников в русском стане были безуспешны, и когда наутро печенеги выставили борца, у русских его не оказалось. И вот на повторный вызов к Владимиру пришел «един стар муж» и предложил в борцы меньшого сына, кожемяку. Этот Иванушка русачок-сапож­ник (Ян-Усмошвец[171] ) — «середний телом», и тем не менее в схватке этот русский «удави печенезина в руку до смерти и удари им о землю». Печенеги в страхе побежали, и русские гнали их по пятам, избивая, «и прогнаша я». В честь этого отрока (Переяслава) и назван был заложенный теперь на Трубеже город Переяславлем, и Владимир «великим мужем створи того и отца его». Значит, из городского ремесленника благодаря случаю наш отрок превратился в княжого дружинника.

Другой пример, ему противоположный, рассказанный в «Печерском Патерике»[172]. Варяжский «князь» Африкан побывал на Руси и бился за Ярослава Мудрого с Мстиславом. Его сын Шимон был изгнан из своей области (в Скандинавии) дядей и пришел на службу тоже к Ярославу . Тот принял и держал Шимона «в чести» и дал его сыну своему Всеволоду, Мономахову отцу, «да будет старей у него», и Шимон «прия велику власть от Всеволода». А затем «научен» был Феодосией Печерским, «оставив латинскую буесть и истинне веровав в господа нашего Иисуса Христа», т. е. перешел в православие «со всем домом своим, яко до 3000 душ». Сын его звался уже по-русски Георгием, служил Мономаху в таком приближении, что тот дал «ему на руце» (поручил воспитание) сына своего Юрия (Долгорукого), сделал его «кормильцем», и между Юрием и Георгием установились отношения названного сыновства. Возмужав и сидя на киевском столе, Юрий «передал» Георгию, «тысяцкому своему», «яко отцу», землю Суздальскую. Этот Георгий, надо думать, унаследовал от отца не только поло­жение при князе, но и «весь дом», двор, дружину Шимона.

Для такого Георгия приглашение к дружинному столу в княжой терем имело чисто ритуальное значение; оно сохраняло реально бытовой смысл для неоперившихся Переяславов и им подобных «неимовитых» отроков, живших в княжом дворе-огнище на холо­стую ногу и на полном княжом иждивении. Между этими двумя крайними типами — Георгием и Переяславом — стояло несомненно несколько средних и переходных, располагавшихся чем дальше, тем четче в некую вассальную иерархию с тенденцией к наслед­ственности в быту. «Церковный устав»[173] Ярослава в статьях о женах и дочерях из господствующего класса делит их на три группы: больших бояр, меньших бояр и нарочитых, или добрых людей, не входящих в дружину.

Вот эпизод из жизни «большого» боярина. Варлаам[174] , сын «пер­вого у князя [Изяслава] в болярех» Иоанна, задумал идти в Печерский монастырь. Варлаам еще не боярин, хотя уже и не «отрок», потому что женат. Но живет он в одном дворе с,отцом под его полной властью и носит боярскую одежду. Поэтому Антоний и предостерег приехавшего: как бы отец твой, «пришед с многою властию», не увел тебя отсюда, а мы не сможем тебе помочь. Уход Варлаама из дома отца едва не повел к княжеской расправе с монастырем: Изяслав разгневался и грозил «раскопать пещеру» и послать игумена и монахов «на заточение», да отстояла княгиня. Но это не остановило боярина-отца. Иоанн, как и ожидалось, «ражжегся гневом, сына своего ради». Он прямо вломился в пещеру и собственными руками выволок оттуда своего сына, содрал с него иноческую мантию и швырнул ее в ров, содрал и «шлем спасениа»[175] с его головы и, закинув его, одел сына вновь в светлую вельмо­жескую одежду. Тот скинул ее, его опять одели, он опять скинул, и так много раз, пока отец не связал ему руки и в таком виде отвел его через весь город домой.

Таковы — большой боярин «со многою властию» и не вышедший еще из-под отцовской власти взрослый сын боярский. Умри отец, он станет во главе его «дома» и с тою же «властью».

А вот и боярин поменьше. Имени его мы не знаем. Он женат, а в городке Василеве, в 50 поприщах[176] от стольного города, успел с женой прижить сына (будущего Феодосия Печерского). Затем он переселяется по повелению князя в Курск, совсем на периферию и по-тогдашнему дыру. Родители не могли добиться, чтобы мальчик (Феодосии) ходил в «светлой одежде» и играл со сверстниками; однако желание его учиться исполнили и отдали его учителю.

Умер отец, его заступила мать. Мальчик пошел работать с рабами на село; мать запрещала, убеждая, что «тако ходя, укоризну себе и роду своему приносиши», и гнала его играть со сверстниками. Тот не слушался. Мать своеручно била его, «бе бо телом крепка и сильна, якоже муж»; кто не знал, что это она, слыша ее голос, был убежден, что это мужчина. Сын ушел со странниками, обе­щавшими «допровадити его до святых мест». На третий день по­исков, узнав, куда делся сын, мать погналась по его следам с младшим сыном и, догнав, в ярости схватила за волосы, швырнула на землю и била его ногами. В дом приведен он был связанный, точно злодей. Гнев так душил ее, что, едва вошедши в дом, она принялась колотить сына, пока не впала в изнеможение, и заперла его связанного. Два дня он не ел ни крошинки; на третий его накормили, но, «одержима» еще гневом, мать заковала ему ноги в «железа тяжка» «на много дний». А когда «умилосердилась», умоляла его не бегать от нее: оказывается, она «любяще его паче инех». Феодосии принялся за печение просфор. Однолетки «отроки» высмеивали его, а мать не могла выносить, что сын ее пребывает в такой «укоризне», и опять просила его не «приносить укоризну на род свой». Конечно, и следующая его попытка — устроиться с этим делом у пресвитера в соседнем городе — была пресечена тем же способом.

Вся описанная драма проходила на глазах у «властелина града того» (посадника), и тот «повеле» отроку «пребывать у его церкви», умилившись его «смирению». А отрок, воспрянув, заказал себе у кузнеца «железо счепито»[177] для препоясания, до того узкое, что оно вгрызалось в тело. И вот как-то в праздничный день Феодосии был вызван к властелину «предстати и слуговати» на трапезе собравшимся там «всем града того вельможам» — это было обычное «отроческое» служение, прохождение дружинного стажа, при бо­ярском (или княжом) дворе. При переодевании сына в «одежду чисту» мать и обнаружила по кровяным следам помянутую на­тельную железную кольчугу. Поднялся опять гнев, рубашка была в ярости сорвана с сына, железа полетели в сторону, и сам он был опять и опять бит, после чего все же состоялось его служение за трапезой. А затем стоило матери, увлекаемой хозяйственными заботами, отойти «на село» и там «пребыти ей дни многы», как сын воспользовался этим и устремился с караваном купцов «на возех с бремены тяжкы» в Киев, где и очутился в недосягаемости на расстоянии трехнедельного пути от материнского дома.

Так оборвалась обычная карьера отрока из «меньших бояр», и такова была «жена» той же категории.

В XI—XII вв. мы присутствуем при эволюции старого дружин­ного строя, каким знали его предания этого времени. Более ранние Переяслав, Святослав, Игорь, Свенельд, даже Владимир Святос­лавич — это идеализированные призраки, поучительные примеры для летописателей времени Ярослава, Ярославичей и их потомков. Перед этими русскими летописателями, идеологами господствую­щего класса, стояли факты и задачи, подымавшие их политическую мысль выше элементарных инстинктов, вымогавшие новые понятия и требовавшие более сложных приемов для решения этих задач. Из них оборона, строительство и расширение «Русской земли» были основными, а княжеская власть и все прочие наличные элементы политической организации общества должны были быть приспособлены к их разрешению.

С момента принятия христианства Русь становилась под божие «заступничество», княжая власть получала новую опору в проповеди ее божественного происхождения, а христианская семейная мораль давала новое средство для поддержания общественного мира. Но эта же мораль служила и оправданию феодального раздробления Руси. Крепость дружинного союза, построенного на личной связи с князем, при многочисленности князей,— один из устоев системы феодальной раздробленности страны.

Однако значит ли это, что князь должен идти на поводу у своей дружины?

Предания дохристианского прошлого и понадобились тут для поучения. Почему погиб Игорь? Да потому, что беспечно относился к интересам своей дружины, довел дело до ропота в ее среде, " потом поддался ее неразумным советам — пбшел вторично по дра лянскую дань . Святослав тоже оказался в плену у общественно! мнения своей дружины и не внял советам матери, не приня христианства, боясь насмешек своих дружинников. Зато христиан[178]: Ольгу, которой посвящена в летописи не одна страница, рассказчи вывел вне дружинного окружения и дал читателю любоваться с житейской сметливостью, дипломатическими выдумками, даже мстительной изобретательностью, как и организационной деятель­ностью,— точно она была тут сама себе голова и не имела совет­ников. Для времени Владимира Святославича тема о советниках, и именно злых советниках, разработана у летописца даже в лицах.

Только о Мстиславе Владимировиче[179] летописец отметил, что он «ни питья, ни еденья браняше», т. е. не ограничивал дружину ни в питье, ни в пище. Это здесь еще не гостеприимство. Это — кормление, не обходившееся без властного регулирования князем потребления продуктов за общей дружинной трапезой из общей дружинной добычи. Для всех же последующих князей в летописных некрологах «не щадить именья» означало раздавать дружинникам «сребро и злато». Отпала исконная натурально-хозяйственная черта дружинного быта.

Летописные рассказы о княжеских усобицах XI—XII вв. молчат о предательствах, изменах или перебежках от одного князя к другому: нарушение феодальной верности не вошло еще в полити­ческий быт. Дружина терпит вместе с князем, рискует вместе с ним, выигрывает и продвигается вместе. А живет она с ним уже не «на едином хлебе», а в своих домах, владеет своими селами, куда и ездит «на свое орудие», по своим хозяйственным делам, как и сами князья. Но обычно в стольном городе бояре каждый день у князя во дворе, съезжаясь туда с раннего утра: «...зарям сущим и вельможам едущим противу [к] князю». Святят церковь, переносят мощи — князь сзывает дружину, черноризцев[180], горожан добрых и творит пир: едят, пьют по три дня, бывает, подряд, в добром веселии, «хвалят» бога и «святых мучеников» и разъезжа­ются «весели» «восвояси».

Нечего и говорить, что известное число младшей дружины, отроков, жительствует во дворе, в гриднице, всегда под боком и под руками у князя.

Мономах взывает к максимальной активности самого князя в жизни своего «дома». Все надо самому «видеть», не глядя и не полагаясь ни на «тивуна, ни на отрока», чтобы не ставить свой «дом» и свой «обед» на посмешище «приходящим к вам». Та же "Дительность в походе. «На войну вышед» тоже «не зрите (не полагайтесь) на воеводы» и «не ленитеся». Старый Святослав[181] тут Уже недостижимый идеал. Сами расставляйте сторожевые посты и Ночную охрану вокруг себя, если приляжете ненадолго («а рано "станете»), да и то не снимая оружия. Рядом же и совет «блюстися» на походе «пьянства и блуда». Здесь, как в зеркале, бытовая обстановка феодальной войны, а не степного дальнего похода, хотя и не в своих «землях». Но и «куда же входяще путем по своим землям» «не дайте пакости деяти отроком ни своим, ни чюжим, ни в селах, ни в житех, да не кляти вас начнут». Это попытка провести мысль об общей дисциплине для «своих» и для «боярских» отроков. А за нею скрывается картина паники в селах и потравы посевов — в порядке грабежа или озорства, на постоях или «в зажитьях» (фуражировках), с насилиями и с убийствами.

5. ПЕРВЫЕ МОНАСТЫРИ НА РУСИ[182]

Киево-Печерский монастырь — единственный, о котором лишь и сохранилось столько рассказов в «Печерском Патерике». Это, конечно, великан среди лилипутов. По нему лишь очень относи­тельно можно судить о быте других. Но и в нем должна была неизбежно отразиться жизнь окружающего мирского общества и отразиться даже в наиболее устойчивых ее чертах: что устояло при отречении человека как раз от мирской жизни, то-то, значит, в ней и крепко. Правда, «Патерик» рассказывает о чудесах божиих и подвигах своих иноков с тем, чтобы поучать и поднять читателя выше его обыденного, среднего уровня. Но мимоходом, невзначай, и бытописует, даже рисует характеры.

Феодосии, приняв игуменство при Изяславе Ярославиче, сумел собрать в монастыреч до 100 человек братии и положил в основу жизни этого товарищества строгий византийский («Студийский») устав[183], отрицавший какую-либо собственность монахов и требо­вавший от них полного равенства в распределении благ и работ. В результате, умирая, Феодосии оставил своему преемнику «бла­женное стадо» таких чернецов, которые «яко светила в Руси си­яют» — одни «крепким постом», другие «бденьем», иные «кланень-ем коленным», «пощеньем через день и через два дни», «ядением хлеба с водою» или только вареных или сырых овощей. «Меньший» покорялись «старейшим», последние учили и утешали первых. Епи­тимья[184], падавшая на. одного, раскладывалась «за великую любовь» (для облегчения) на трех или четырех братьев. Кто уходил из монастыря вовсе, за тем посылали и убеждали вернуться. Прививать многочисленной братии навыки монастырского коллективизма при­ходилось, конечно, личным примером. Например, общая трапеза требовала организации обслуживания кухни водой и дровами в больших количествах, и здесь Феодосии первым брался за ведро и топор, чтобы вызвать свободных монахов на то же. Но еще и при Феодосии трудности тут возникали и от сложного социального состава и от окружения монастыря.

Феодосии сам стал в близкие отношения к князю и к верхам киевского общества, а это отражалось и на быте всего монастыря. Феодосии занял активно протестующую позицию в отношении к «неправедному» изгнанию из Киева Изяслава[185] Святославом и не давал последнему покоя письмами и через людей . Бояре Святослава ездили его уговаривать и пробовали грозить ему «заточением»: но его не «опечалует» «детей отлучение и сел», у него нет ни того, ни другого. Однако сам монастырь был крепко связан с дружинной средой, неудержимо обрастал селами и пользовался натуральными даяниями богатых людей. В том видели даже перст божий, когда в трудную минуту к воротам монастыря подъезжало 3, а то и 5 возов всяческого продовольствия и вина, то от боярина, а то и с княжеской дворцовой кладовой.

А вот приспела и смерть Феодосию. Он повелевает «собрати братию всю» для наставления, и вся сцена кладется автором на сложную хозяйственную паутину. Вызываются и те, «еже и в селех или на иную кую потребу отшли», и собравшиеся оказываются в трех разрядах: это «служители», «приставники» и «слуги», которым и «наказывает» Феодосии «пребывати коемуждо в порученной ему службе с всякым прилежанием». Немудрено, что Феодосии мог устроить близ монастыря «двор» и «ту повеле пребывати нищим, слепым и хромым и от монастыря подаваше им еже на потребу, и от того всего сущаго монастырского десятую часть даваше им». Возможно, что это монастырское хозяйство на первых порах давало перебои. В рассказах о них вырисовывается социальная физиономия братии, садившейся за общую трапезу. Как-то келарь[186] доложил, что сегодня ему нечего «предложити братии на ядь». Феодосии успокоил: погоди, может, еще бог пошлет; а если нет, сваришь пшеницу с медом. На монастырском языке это значило: нечего есть! А настоящая «ядь» — это то, что в тот же день вложил бог «в разум» киевскому боярину Иоанну прислать на трех возах: хлебы, сыр, рыбу, пшено, мед. Сам Феодосии питался сухим хлебом, водой и вареной зеленью без масла, но для братии о том и не помышлял.

У Феодосия было как будто даже дисциплинарное правило для келаря: что есть в печи, то на стол мечи, чтобы поддержать веру, что завтрашний день сам о себе позаботится[187] . В день святого Дмитрия[188] Феодосии собрался с частью братии в Дмитриев мона­стырь, а тут как раз привезли «от некоих» Феодосию хлебы «зело чисты». Феодосии приказал подать их оставшейся дома братии, а келарь припрятал их до следующего дня, чтобы предложить их, когда соберутся все иноки. Феодосии покарал это самоуправство келаря епитимьей и пояснил, что дело здесь не только в ослушании, но и в правилах о завтрашнем дне. В первую неделю великого поста постились строго. Но Феодосии не натягивал струн выше меры, и в пятницу этой недели у него было заведено предлагать братии хлебы «чисты зело», и, кроме того, хлебы «с медом и с маком».

Аналогичный эпизод еще при Феодосии с деревянным маслом[189] , причем слабость проявил тут уже сам игумен. В Успеньев день «строитель церковный» схватился, что нечем наполнить «кандила» Для освещения храма, и спросил разрешения у Феодосия наскоро «от земных семян избити масла». Но не успел налить его в кандилы, как в сосуде заметил дохлую мышь. Сосуд был им самим предва­рительно тщательно закрыт, и он ума не мог приложить, «откуда влезе гад той и утопе». Феодосии и разъяснил, что это от «невер-ствия», что бог, значит, подаст деревянного масла, и приказал вылить растительное вон. А к вечеру действительно «некто от богатых» привез громадную корчагу, полную деревянного масла.

Такой же эпизод и с медом. Как-то заехал запросто к Феодосию князь Изяслав со свитой, остался после беседы на вечерню, а дальше полил такой дождь, что пришлось приехавших оставить на ужин. В «брашне»[190] затруднения на этот раз не встретилось, но меду в кладовой не оказалось ни капли: и бочка-то перевернута. Только на этот раз Феодосии проучил келаря иным способом: ступай в кладовую и найдешь мед в «сосуде том». Келарь клялся, что сам же его и перевернул; а, придя вторично, нашел его полным-таки медом. Должно быть, это был сюрприз, подстроенный Феодосием из привезенного князем же, чтобы покончить с «не-верствием» келаря. Но характерно заключение: меду оказалось столько, что по отбытии гостей и братии «на многы дни довольным им тем быти». Мед держали в монастыре, значит, не только для знатных посетителей.

Общее мнение, если взять рядового печерского инока, твердо стояло на мысли, что всему есть своя мера и всякому иноку положено свое — по званию и состоянию, и осуждало отступление от этой мерки.

Один купец из Торопца[191] родом роздал свое «имение» и постригся у Антония в чернецы. Этот Исакий принялся за себя жестоко: надел власяницу и свежую козлиную кожу шерстью на власяницу[192] так что на нем и усохла «кожа сыра», плотно прильнув чер> власяницу к телу. Семь лет пробыл Исакий в таком виде в пепщ длиной в 4 локтя, и «не вылазя», ни «на ребрех не легав, * -.» сидя». Кормили его в «оконце» через день одной просфорой. П. стучали как-то, а ответа не последовало. Нашли без чувств, л потом два года Феодосии отхаживал его, оглохшего, без языка[193] и без движения, пока все это мало-помалу вернулось к нему. 3 сознании Исакия в пещере победили его бесы. Теперь он решил побеждать дьявола, «ходя в монастыре» и соблюдая «воздержан жестоко». И вот поведение его было тотчас же оценено как «ур< ство»: он «начал помогать поварам, варя на братию»! Да на заутреь.о ходил раньше всех, стоял там «крепко и неподвижно», хоть и в мороз, обмораживая ноги, пока не отпоют заутреню. Тут-то он шел в поварню, заготовлял дрова, воду, разжигал огонь, а «повар от братии» приходили на готовое. Они же и издевались над нима. И все дальнейшие физические испытания, которым он подвергал себя, зачислены и самим рассказчиком «Патерика» на счет «уродства».

А затем Исакий-купец и сам решил, что бесы побеждены, и дальше продолжал спокойно жить в посте и воздержании, уже не хватаясь за не подобающие его званию дела.

Исакий, видимо, строил свою жизнь со всей самостностыо своей натуры, не оглядываясь на окружающих. Федор был мягче. Федор был богат, роздал все нищим, постригся и долго жил в пещере. Прошли годы, ослабло тело, Федор предавался грустным мыслям о прожитом времени и о потерянном богатстве и жаловался друзьям, пока не обрел опору в Василии[194]. Федор с помощью Василия справился с искушением.

Только после всех пережитых испытаний старец этот прибег к труду как к средству праздностью не «подать места лености» и тем обрести «бестрашие». Он занялся у себя в пещере перемолом зерна на жерновах для братии. В глазах рассказчика это был для такого, как Федор, настоящий подвиг: Федор преодолел стыд, «не стыдящеся о таковей работе». Эта работа в монастырском хозяйстве была уделом «рабов». Суть для рассказчика была в том, что за этим делом Федор «моляще бога, дабы отнял от него память сребролюбия», и в результате господь «свободил его от такового недуга». Это не было «юродством».

Как видим, феодальное общество довольно четко отобразилось в повествованиях о внутренней жизни Печерского монастыря. Мо­настырь обслуживал в первую очередь его господствующий класс, предлагая отдельным его представителям разнообразные пути лич­ного «спасения», щадя «стыд» и силы приходящих, приспосабливаясь к людям и к обстановке.

 

К текстам «Призвание варягов и начало русской государст­венности» (стр. 25)

1. Как Вы поняли, исходя из приведенных здесь текстов, почему начальный период образования Русского государства известен в исторической науке как «норманнская проблема»? Определите этапы ее изучения в течение XVIII— XX вв. Каковы узловые вопросы этого спора, как они решаются сейчас?

2. В чем видит Н. М. Карамзин особенности возникновения Русского государства (стр. 26)? Каким идеологическим целям служил в XIX в. летописный рассказ о призвании варягов (стр. 25)?

3. Н. М. Карамзин говорит о цивилизующей роли норманнов в становлении русского общества и государства, другие историки утверждают обратное.

Используя данные раздела I, выскажите свое мнение об уровне развития восточнославянских племен в IX в.

4. Означает ли варяжское происхождение первых князей, что государственность была привнесена на Русь иноземцами? О каком уровне развития общества восточных славян свидетельствует тот факт, что новгородцы приглашают княжить варягов?

5. Напряженность споров вокруг «норманнской теории» и сложность поиска истины во многом вызваны разнородностью источников (археологические, топонимические, лингвистические, пр.) и неоднозначностью их толкования. Попробуйте провести исследовательскую работу такого рода:

а) Современный английский археолог Д. Вильсон приводит парадоксальный факт: норманнских древностей на территории России (при раскопках за­хоронений) находят значительно больше, чем в Англии, хотя там сканди­ навская колонизация очевидна, а на Руси — нет. Для «крайнего норманиста»
это однозначное доказательство степени проникновения варягов и силы их влияния на Русь. Какие иные объяснения этого факта Вы можете предло­ жить? Как Вы построите свое рассуждение? Какие еще источники знания, из каких областей наук Вам потребовалось бы привлечь?

б) По новейшим данным археологии и топонимики, основная масса сканди­ навских поселений в Англии и других странах была хуторского (сельского) типа. Какая из спорящих сторон — норманисты или антинорманисты — с большей охотой использует этот факт для усиления своих позиций?

6. Кто из современных историков — Б. А. Рыбаков (см. стр. 28) или Е. А. Мель­никова и В. Я. Петрухин (см. стр. 31),— на Ваш взгляд, наиболее убедительно объясняет происхождение названия Русь"!

7. Подведите итог анализа данных текстов и выскажите свою точку зрения на «норманнскую проблему».

К текстам «Крещение Руси» (стр. 38)

1. Объясните, почему многие историки считают, что рассказ о религиозных посольствах и о выборе князем Владимиром новой веры для Руси был вставлен в «Повесть временных лет» (см. стр. 38—41) в более позднее время и имеет характер легенды? Какую цель мог преследовать составитель летописи, внося
эту правку?

2. Судя по тексту «Повести временных лет», князь Владимир крестился гораздо позже того времени, когда принял такое решение. Чем это можно объяснить?

3. Какие цели преследовал князь Владимир, вводя христианство на Руси? Почему Русь приняла христианство от Византии?

4. Известно, что первоначально, до принятия христианства, Владимир пытался реформировать язычество Киевской Руси. Привлекая к анализу отрывок из статьи П. Н. Милюкова «Религия славян» (стр. 14), ответьте, чем объяснить такую попытку и почему она не удалась.

5. Как Вы думаете, почему князь Владимир столь резко порывает с прежней верой (вплоть до уничтожения идолов)?

6. Автор «Повести временных лег» (см. стр. 38) и Е. Е. Голубинский (см. стр. 41) по-разному объясняют как само Крещение Руси, так и его причины. В чем заключаются эти различия и чем они вызваны?

Как было воспринято введение христианства населением Руси?

8. Какие изменения принесла в жизнь Руси новая религия? Для ответа вос­пользуйтесь содержанием всех трех фрагментов.

9. Попробуйте объяснить приведенную Д. С. Лихачевым (см. стр. 45—46) мысль А. С. Пушкина: «История новейшая есть история христианства».

К текстам «Князья Древней Руси» (стр. 49)

1. В чем видит автор «Сказания о Борисе и Глебе» (стр. 49—53) святость Бориса и Глеба?

2. Можно ли составить на основании «Сказания...» достоверное представление о личности Бориса и Глеба? О каких особенностях данного исторического источника это говорит?

3. Прозвище выявляет одну из сторон деятельности или черт личности истори­ческого деятеля. Прочитав отрывок из «Истории...» С. М. Соловьева (стр. 53—54), подумайте, чем объясняется прозвище Ярослава Мудрого? Обратите вни­мание на прозвища других русских князей.

4. Как Вы оцените «эпоху Ярослава Мудрого» (см. отрывок на стр. 53—54)? Какое значение имело это время в истории Руси? Какие действия Вы считаете главной заслугой Ярослава Мудрого?

5. О какой политической обстановке на Руси свидетельствует «Поучение Вла­димира Мономаха» (стр. 54)? Используйте дополнительные сведения из от­ рывка из книги Б. А. Романова «Люди и нравы Древней Руси» (стр. 78).

6. Проследите по карте направление походов Владимира Мономаха (см. отрывок из «Поучения...»). Каковы причины и итоги этих походов?

7. Какие стороны жизни выделяет Мономах в своем «Поучении...»? Почему они привлекают его особое внимание?

8. Каким предстает в «Поучении...» идеал воина?

9. Какой у Вас сложился образ Владимира Мономаха — как личности и как политического деятеля — после прочтения отрывка из «Поучения...»? В рас­суждениях отметьте принципы, которые он исповедует, его реальные поступки. Согласуются ли они? В чем значение такого правителя для Руси рубежа XI—XII вв.?

К текстам «Андрей Боголюбский» (стр. 59)

1. Почему центр русской государственности в XII—XIII вв. переходит из Южной (Киевской) Руси на Северо-Восток? Считаете ли Вы этот процесс законо­мерным? Как этому процессу способствовала деятельность Андрея Боголюбского?

2. Каковы цели, которые ставил перед собой князь Андрей, и каковы идеи, которыми он руководствовался? Чьи действия — Андрея Боголюбского или его врагов —- кажутся Вам более соответствующими смыслу и задачам того времени? Иначе говоря, имела ли политика Андрея Боголюбского объективные корни или дело лишь в его непомерном властолюбии?

3.Насколько легендарен сюжет с иконой «Богоматери Владимирской»? В чем, по Вашему мнению, заключается цель создания такой легенды?

4.Какой образ Андрея Боголюбского встает из противоречивых сведений и мнений (ср. оба фрагмента)? Попробуйте обобщить все данные и придать образу князя некое единство.

5.Согласны ли Вы с оценкой результатов правления Андрея Боголюбского, данной Н. И. Костомаровым (стр. 59)?

6.Какова авторская позиция составителя «Повести...» (стр. 66)? Находят ли подтверждение факты и оценки, сообщенные Н. И. Костомаровым, в тексте «Повести...»?

7.Как согласуются утверждение летописца о «мирской симпатии» к Андрею Боголюбскому всей земли и обстоятельства смерти князя? Какие социальные силы стояли за убийцами князя Андрея?

8.Сопоставьте два древнерусских документа: «Сказание о Борисе и Глебе» (стр. 49) и «Повесть об убиении Андрея Боголюбского» (стр. 66). В чем Вы видите их сходство, в чем — различия? Объясните свои выводы.

К тексту «Дружина и князь» (стр. 78)

1. Найдите в текстах 2.1 (стр. 38); 3.1 (стр. 49); 3.4.2 (стр. 66) факты о составе дружины, функции ее членов, роли в государстве, взаимоотношениях князя и дружины. Соотнесите их с рассуждениями Б. А. Романова.

2.Проследите эволюцию дружины в течение X—XIIвв.

К тексту «Первые монастыри на Руси» (стр. 85).

1. Сопоставьте этот текст с текстом 4 (стр. 78) и сделайте выводы о месте церкви, монашества в русском государстве, отношении к ним верхов общества.

2.Как отражались в монастырском быте общественные отношения, существо­вавшие на Руси в то время?

Ко всем текстам раздела II

1. Сопоставьте два идеала личности: дружинно-рыцарский и христианский. Как сочетаются они в сознании древнерусского человека?

2.В этом разделе помещены образцы различных произведений древнерусской письменности. Проанализируйте их с литературной точки зрения и поста­райтесь выделить жанры и художественные особенности древнерусской ли­тературы.

Историческое сочинение. А. К. Толстой писал: «Когда я вспомню о красоте нашей истории до проклятых монголов, мне хочется броситься на землю и кататься от отчаяния» (цит. по: БунинИ. Окаянные дни. М., 1990. С. 77). Напишите сочинение на эту тему, взяв эпиграфом к нему слова А. К. Толстого. Ваше мнение, разумеется, может быть отличным от мнения писателя.