КРИТЕРИИ ДЕМАРКАЦИИ

Существует древняя философская проблема, обсуждение которой восходит еще к первым античным философам: как отличить подлинное надежное знание от изменчивого мнения или то, что я могу знать, от того, во что я вынужден верить? В философии науки XX в. эта пробле­ма предстала в виде проблемы демаркации: как провести разграничи­тельную линию между наукой и другими формами духовной деятельно­сти — философией, религией, искусством и т. п.? Отличается ли наука от философии и мифа, а если отличается, то — чем? Именно эта про­блема весьма сильно занимала логических позитивистов, и они затратили большие усилия на ее решение. Однако им не удалось решить ее так, как им бы хотелось. Логические позитивисты пытались провести четкую логическую границу между наукой и не-наукой, но как в ходе них попыток и выяснилось, что эта граница весьма условна и истори­чески изменчива. — По-видимому, как раз в этом состоит самый цен­ный результат обсуждения проблемы демаркации.

Опираясь на понимание научного знания как описания чувственного иного и руководствуясь аналогией с экстенсиональной логикой, в которой истинность молекулярных предложений устанавливается обращением к значениям истинности атомарных предложений, логиче­ские позитивисты в качестве критерия демаркации избрали верифицируемость: предложение научно только в том случае, если оно верифи­цируемо, т. е. если его истинность может быть установлена наблюдени­ем, еслиже предложение неверифицируемо, то оно ненаучно. Протокольные предложения не нуждаются в верификации, так как представ­ляют чистый чувственный опыт и служат базой для верификации всех других предложений. Остальные предложения языка науки должны быть верифицированы для того, чтобы доказать свою научность. Про­цесс верификации выявляет чувственное содержание научных предло­жений, и если некоторое предложение нельзя верифицировать, то это означает, что оно не обладает чувственным содержанием и его следует изгнать из науки. Предложения философии нельзя верифицировать, по­этому она сразу же отсекается от науки.

Логические позитивисты пошли еще дальше и объявили верифицируемость не только критерием демаркации, но и критерием осмыс­ленности: только верифицируемые предложения имеют смысл, невери­фицируемые предложения бессмысленны.

Отождествление осмысленности с верифицируемостью, по-видимо­му, было подсказано экстенсиональной логикой. Попытки устранить парадоксы, обнаруженные в теории множеств, и разработка теории типов Б. Расселом привели к тому, что старая дихотомия истины и лжи была заменена трихотомией истинности, ложности и бессмысленности. Предложение может быть не только истинным или ложным, но и просто бессмысленным. Причем его бессмысленность может быть обусловлена не просто нарушением правил обычной грамматики,, а нарушением логических правил построения предложений, которое может быть выявлено только с помощью логического анализа. Витгенштейн отождествил смысл предложения с тем положением дел, ко­торое оно описывает26. То, что некоторое предложение имеет смысл, т. е. говорит о каком-то реальном положении дел, выясняется в результате сведения этого предложения к атомарным предложениям, которые не­посредственно сопоставляются с фактами. Те же предложения, которые не являются функциями истинности атомарных предложений и, таким образом, не говорят о фактах, Витгенштейн объявляет бессмысленными.

Правда, при этом оказываются бессмысленными также и логиче­ские тавтологии, т. к. они не описывают никакого положения дел. "Тавтология не имеет условий истинности, потому что она безусловно истинна. — писал Витгенштейн. — Тавтология и противоречие не име­ют смысла"27. Однако, хотя тавтологии и не имеют смысла, они все— таки не совсем бессмысленны. "Не тавтология и противоречие не яв­ляются бессмысленными, они являются частью символизма, подобно тому как 'Q' есть часть символизма арифметики"28.

26 "Вместо: Это предложение имеет такой-то и такой-то смысл', можно просто говорить: 'Это предложение изображает такое-то и такое-то положение дел" . — Витгенштейн Л. Логико-философский трактат, 4.031.

27 Витгенштейн Л. Логико-философский трактат, 4.461.

28 Там же, 4.4611.

 

Следует сказать, что для эмпиризма математика и логика всегда были камнем преткновения при его попытках опытного обоснования научного знания. В самом деле, в области астрономии, механики, био­логии не так уж трудно показать, что законы этих наук основываются на опытных данных. Но как быть с математическими и логическими законами? Ведь они явно не являются истинами, полученными посред­ством опыта! И здесь Витгенштейн находит блестящее решение: да, это не опытные истины, но это — инструмент обработки, преобразования опытных истин, поэтому математика и логика образуют необходимую часть науки.

Логические позитивисты заменили атомарные предложения Витгенштейна протокольными предложениями, но сохранили его тезис о сводимости всех предложений науки к протокольным предложениям и о бессмысленности тех предложений, для которых такое сведение ока­зывается невозможным. Предложения философии неверифицируемы, следовательно, они бессмысленны. Так философия была не только от­делена от науки, но и полностью дискредитирована.

Сейчас нетрудно заметить, что, утверждая бессмысленность фило­софии, логические позитивисты допускали определенную некоррект­ность. Верификационный критерий осмысленности утверждает, что не­верифицируемые предложения эмпирически непроверяемы, следовательно, не имеют эмпирического значения. Но отсюда еще не следует, что такие предложения лишены всякого значения. Логические же позитивисты отождествили значение с эмпирическим значением и тогда оказалось, что предложения философии не просто лишены эмпирическoro значения, но лишены значения в лингвистическом смысле, т. е. попросту бессмысленны. Однако это отождествление не было высказа­но ими в явной форме, и отсутствие эмпирического значения без всякого обоснования выдавалась ими за бессмысленность в обычном, лингвистическом смысле29.

Например, Карнап, обсуждая причины появления в языке бессмысленных предложений, утверждал, что предложения философии бессмысленны так же, как бессмысленны предложения, нарушающие пра­вила грамматики или логики, типа "Цезарь есть и" или "Цезарь есть простое число"30. Таким образом, философия оказалась бессмысленой с точки зрения чрезвычайно узкой теории значения — теории, приписывающей значение только тем терминами и предложениям, кото-

 

29. О различии эмпирического и лингвистического значений см.: Патнэм X. Как нельзя говорить о значении // Структура и развитие науки. М., 1978.

30. Carnap R. Uberwindung der Metaphysik durch logische Analyse der Sprache // Erkenntis, Bd. 2, 1931.

 

рые относятся к чувственно воспринимаемым вещам 31. Но логические позитивисты выдали это за бессмысленность в обычном смысле и ис­пользовали в качестве основания для поношения философии.

Чрезвычайная узость верификационного критерия демаркации и значения не могла не вызвать протеста. Этот критерий не только унич­тожал философию, но отсекал и наиболее плодотворную часть самой науки. Нее научные термины и предложения, относящиеся к идеализи­рованным или просто к чувственно невоспринимаемым объектам, с точки зрения этого критерия оказывались бессмысленными. Оставшая­ся часть лишалась своих законов. Большая часть научных законов име­ет форму общих предложений, например, "Все тела при нагревании расширяются" или "Ни одно материальное тело не может двигаться со скоростью, превышающей скорость света". Для верификации подоб­ных предложений требуется бесконечно много частных предложений вида "Тело а при нагревании расширяется", "Тело Ь при нагревании расширяется" и т. д. Но мы не в состоянии сформулировать и прове­рить бесконечного количества протокольных предложений. Следова­тельно, законы науки неверифицируемы и должны быть объявлены бессмысленными. На это обратил внимание уже К. Поппер в своем письме к издателю журнала "Erkenntnis" 33. Однако что же будет пред­ставлять собой наука, если лишить ее законов?

Абсурдные следствия, вытекающие из первоначального понима­ния верифицируемости как полной проверяемости, заставили логиче­ских позитивистов ослабить свой критерий демаркации и заменить его критерием частичной верифицируемости, или эмпирической подтверж­даемость: лишь то предложение научно, истинность которого можно хотя бы частично подтвердить эмпирически. Общие предложения те­перь включаются в число научных, т. к. некоторые частные следствия общего предложения могут быть проверены, и их истинность служит частичным подтверждением общего предложения. Подтверждаемость по-прежнему связывается с осмысленностью: лишь эмпирические тер­мины и предложения вполне осмысленны; остальные термины и пред­ложения науки получают смысл лишь постольку, поскольку они могут быть частично подтверждены.

31 Верификационная теория значения напоминает ту феноменалистскую концепцию, которую использовал Дж. Беркли в своей критике понятия мате­рии, силы и других понятий классической механики.

31 Popper К. Ein Kriterium des empirischen Characters theoretischer Systeme // Erkenntnis, Bd. 3, 1932/1933.

33 Правда, некоторые из них не пошли по этому пути. М. Шлик, например, следуя Витгенштейну, продолжал настаивать на том, что законы науки явля­ются правилами вывода, т. е. псевдопредложениями.

 

В работе "Проверяемость и значение" 34 Карнап строит иерархию языков, выражающую постепенное ослабление демаркационного кри­терия логических позитивистов. Язык L1 содержит только предикаты наблюдения и только экстенсиональные молекулярные предложения. Первоначально логические позитивисты считали, что лишь такой язык приемлем в качестве научного языка и все, что не может быть в нем вы­ражено, следует считать ненаучным и бессмысленным. Язык L2 дополни­тельно включает в себя общие и экзистенциальные предложения, кото­рые могут быть лишь частично подтверждены. И, наконец, сам Карнап уже склонен принять язык Z-з, содержащий не только термины наблюде­ния, но и диспозиционные предикаты (о них см. ниже). Предложения с та­кими предикатами — подобно общим предложениям — также не могут быть верифицированы, а могут быть лишь частично подтверждены.

Таковы первые шаги логических позитивистов на пути ослабления своего узкого верификационного критерия демаркации. Однако в этот период Карнап все еще настаивает на экстенсиональности научного язы­ка и верит в то, что каждый научный термин может быть сведен к пре­дикатам наблюдения. Научные предложения должны выражаться в язы­ке Li, все, что нельзя выразить в этом языке, ненаучно и лишено смысла.

В дальнейшем Карнап еще больше ослабляет демаркационный критерий. Он отказывается от требования экстенсиональности для все­го языка науки и сохраняет это требование лишь для языка наблюде­ния. Он также уже не требует, чтобы каждый научный термин был сво­дим к терминам наблюдения. Достаточно, если хотя бы некоторые тер­мины будут связаны с терминами наблюдения. Модель языка науки те­перь включает в себя три элемента: язык наблюдения, термины и пред­ложения которого обладают значением благодаря их связи с чувствен­ными впечатлениями; теоретический язык, термины и предложения которого сами по себе лишены значения и который уподобляется неинтерпретированному исчислению; правила соответствия, связывающие теоретический язык с эмпирическим. Термины теоретического языка входят в теоретические постулаты, которые обеспечивают между ними определенную связь. Когда некоторые из этих терминов мы с помощью правил соответствия связываем с терминами наблюдения, то благодаря теоретическим постулатам все теоретические термины получают эмпирическую интерпретацию и осмысленность. Таким образом, если для некоторого термина мы можем подобрать цепочку предложений, уста­навливающих его связь с другими терминами, и если хотя бы один термин из этой цепочки предложений можно связать с терминами наблю­дения посредством подходящих правил соответствия, то наш термин можно считать научным и осмысленным.

34 Carnap R. Testability and Meaning // Philosophy of Science, V. 4, 1937.

 

По-видимому, этот демаркационный критерий уже настолько рас­плывчат, что едва ли он может выполнять свое предназначение. В кон­це концов, для многих философских терминов можно подобрать соот­ветствующую цепочку предложений, которая сделает их научными. Различие между наукой и философией становится совершенно неопре­деленным. Что же остается? — Лишь позитивистское предубеждение против философии, да привычка поносить ее и от нее открещиваться.