Максим Максимович Ковалевский

Некоторые отраслевые социологии, концепции «среднего уровня» могут быть построены на адаптивной парадигме. Современная адаптивная парадигма включает несколько принципов, на основе которых могут быть сформированы концептуальные подходы к социальной реальности и систематизированы интерпретации социальных фактов.

Методы

Эмиль Дюркгейм (1858-1917)[6] – мировая величина в социологии – признавал надындивидуальность социологии и надындивидуальный характер взаимосвязей и зависимостей в обществе. К ним он относил «способы мышления, деятельности и чувствования, находящиеся вне индивида и наделенные принудительной силой, вследствие которой они ему навязываются. Поэтому их нельзя смешивать ни с органическими явлениями, так как они состоят из представлений и действий, ни с явлениями психическими, существующими лишь в индивидуальном сознании и через его посредство» (Указ. соч., с. 31).

Организация поддерживает принудительную власть социального факта над индивидами и упорядочивает разнообразие фактов, их переходность, соотношение с неструктурированными, свободными течениями общественной жизни. Дюркгейм подчеркивает «родство жизни и структуры, органа и функции» (с. 39). «Социальным фактом является всякий способ действий, устоявшийся или нет, способный оказывать на индивида внешнее принуждение; или иначе: распространенный на всем протяжении данного общества, имеющий в то же время свое собственное существование, независимое от его индивидуальных проявлений», – так Дюркгейм определяет ключевое понятие социологии – социальный факт (Указ. соч., с. 39).

Дюркгейм установил правила социологического метода:

· Социальные факты наблюдать как вещи, не подменяя реальность анализом понятий; объективность факта не в идеях, предпонятиях, с ним связанных, а в их фиксированности при «кодификации» жизни; прежде чем заменять реальность идеей, понятием, концепцией, надо сгруппировать факты по общим признакам и включить в эту группу все явления, определяемые данным фактом. «Признак, вследствие которого факты относятся к той или иной группе, может быть указан всем, признан всеми, и утверждения одного наблюдателя могут быть проверены другими», – писал Дюркгейм (Указ. соч., с. 39);

· Правило нормализации: следует различать нормальное и патологическое (исключительное, болезненное, уродливое) в обществе. Нормализуется то, что позволяет адаптироваться к условиям существования и соответствует природе данного явления. Однако общие условия коллективного существования могут измениться. Потребность в новых формах уже заявляет о себе, но распространенное явление еще держится силой привычки.

Нормальное явление определяется по тому, насколько оно укоренилось в прошлом, что его породило и в каких масштабах оно распространилось. Автор утверждает: «1) Социальный факт нормален для определенного социального типа, рассматриваемого в определенной фазе его развития, когда он имеет место в большинстве принадлежащих этому виду обществ….2) Можно проверить результаты применения предшествующего метода, показать, что распространенность явления зависит от общих условий коллективной жизни рассматриваемого социального типа….3) Эта проверка необходима, когда факт относится к социальному виду, еще не завершившему процесса своего полного развития» (Указ. соч., с. 84-85).

· Построение социальных типов. Задача исследователя – заменить «бесчисленное множество индивидов ограниченным числом типов» (с. 98). Дюркгейм предлагает выбирать для классификации наиболее существенные признаки, чтобы подступиться к поиску характерных свойств социальных типов. На этом пути самое главное – найти исходные явления, обладающие наипростейшей организацией. По мнению Дюркгейма, орда является простым обществом. «Это социальный агрегат, не заключающий в себе и никогда не заключавший никакого другого более элементарного агрегата, но непосредственно разлагающийся на индивидов» (Указ. соч., с. 101).

Орда как социальный сегмент меняет имя, объединенные орды становятся кланом, в котором позже появляется семейное разделение. Это простые полисегментарные общества. Усложнение его за счет присоединения дает общество «просто соединенного полисегментарного типа». К таким обществам Дюркгейм относил конфедерации ирокезских, кабильских племен. Особое внимание он уделял способу соединения составных элементов общества, процессам интеграции, слияния сегментов.

Введение вторичных морфологических признаков позволяет выявить степень влияния первоначальной (исходной) организации общества на последующие слившиеся сегменты. Административная и политическая жизнь полисегментированного общества мало зависит от исходной организации. Видовое разнообразие существует в социальном организме, в этом разнообразии закрепляются те или иные комбинации соединения сегментов.

· Объяснение социальных фактов – по Дюркгейму – не сводится к описанию роли, назначения этого факта. «Установление видов – это, прежде всего, средство группировки фактов с целью облегчить их интерпретацию» (Указ. соч., с. 107). Правило Дюркгейма: «В процессе объяснения социального явления нужно отдельно исследовать порождающую его реальную причину и выполняемую функцию» (с. 112). Он против индивидуализации в процессах объяснения. «Объяснения социальной жизни нужно искать в природе самого общества. Действительно, поскольку оно бесконечно превосходит индивида как во времени, так и в пространстве, оно в состоянии навязывать ему образы действий и мыслей, освященные его авторитетом. Это давление, являющееся отличительным признаком социальных фактов, есть давление всех на каждого» (Указ. соч., с. 118). Автор утверждает: «Определяющую причину данного социального факта следует искать среди предшествующих социальных фактов, а не в состоянии индивидуального сознания…. Функцию социального факта следует всегда искать в его отношении к какой-нибудь социальной цели» (с. 126).

· Правила доказательств. Сравнительный метод опирается на принцип причинности. «Одному и тому же следствию всегда соответствует одна и та же причина», – утверждает Дюркгейм. Он не видит особой доказательной силы в «методе остатков» (следов отдаленного прошлого, что казалось важным, например, М. М. Ковалевскому). Дюркгейм не акцентирует внимания на методах тождества (совпадения) и различия в доказательных процессах. «Шансов пропустить какое-нибудь явление больше, нежели заметить их все», – замечает автор.

Предпочтительнее для него метод сопутствующих изменений.«Преимущество этого метода заключается в том, что с его помощью причинная связь постигается не извне, как в предыдущих методах, а изнутри….Когда два явления регулярно изменяются параллельно друг другу, следует признавать между ними это отношение даже тогда, когда в некоторых случаях одно из этих явлений появилось без другого….Совпадение изменений может зависеть не от того, что одно явление есть причина другого, а от того, что оба они – следствия одной и той же причины, или от того, что между ними существует третье, промежуточное, но незамеченное явление, которое есть следствие первого и причина второго. Результаты, к которым приводит этот метод, должны быть, следовательно, подвергнуты интерпретации» (Указ. соч., с. 144-145).

Исследователь делает вывод не на основе случайных совпадений в «примерах», а выстраивая «регулярно устанавливаемые и достаточно длинные ряды изменений, которые примыкали бы друг к другу возможно полнее» и отражали «процесс развития этого явления при данных обстоятельствах» (с. 148). Это могут быть «морфологические» сравнения в рамках одного народа, сравнение институтов в различных странах. «Чтобы объяснить социальный институт, принадлежащий к определенному виду, надо сравнивать различные формы, принимаемые им, не только у народов этого вида, но и во всех предшествующих видах» (Указ. соч., с. 150). Необходимое требование – обеспечивать сопоставимость сравнения, исключить, например, искажающий фактор различий: «Достаточно рассматривать сравниваемые общества в один и тот же период их развития» (Указ. соч., с. 152).

Таким образом, Эмиль Дюркгейм обосновал основной метод социологии, предостерег от увлечения субъективным, показал технологию установления и преобразования социального факта на принципах научности, причинности, объективности. Признавая важность заимствований из других, уже сложившихся наук, Дюркгейм подчеркивает необходимость стремиться к независимости социологии, которая «имеет право на существование тогда, когда предметом ее служит категория фактов, не изучаемых другими науками» (Указ. соч., с. 157).

На мой взгляд, работа Э. Дюркгейма «Метод социологии» представляла ценность для его современников, в том числе и в России. Эта работа остается классическим образцом и сегодня. Автор заложил теоретико-методологические основы для вхождения социологии в круг других наук.

Он структурировал и процедурно оформил нормативное и поисковое в методе, отличающем социологическое познание от общефилософского, историко-культурного или экономического познания. «Метод социологии» утверждает некоторые принципы и ориентиры профессиональной компетентности социологов.

В отечественной социологии длительное время господствующим был сравнительно-исторический метод исследования, позволяющий проводить страноведческий и событийный анализ, сопоставлять эволюционные сдвиги в развитии различных обществ и сообществ. В конце XIX века отечественные социологи освоили статистические методы, опросные методы, владели методом наблюдения, использовали методы картографирования, изучения биографий, ряд психологических методов.

В истории социологии основная научная полемика велась, как мы отмечали ранее, между сторонниками «объективного» и «субъективного» методов. В современных условиях идет столкновение между приверженцами «количественных» и «качественных» методов.

Актуализация так называемых качественных методов и качественной социологии вызывает в последнее десятилетие противоположные ответные реакции в научном сообществе. Одни специалисты безоговорочно поддаются обаянию нового подхода (ренессанса субъективности в социологии). Другие исследователи начинают энергично сопротивляться, доказывая ненаучность, волюнтаристичность «качественных» построений и сделанных на их основе выводов.

Полагаю, что наилучший способ избежать однозначности оценок и крайностей в отношении к методу – это опереться на исследовательскую практику и мнение специалистов. Обратимся к работе Е. М. Ковалева и И. Е. Штейнберга «Качественные методы в полевых социологических исследованиях» (М.: Логос, 1999. 380 с.).

Необходимо отметить методическую ценность данной монографии. Организация исследования: «длинные» полевые процедуры, разбор и предупреждение ошибок, анализ коммуникативных ситуаций и содержания «случаев» жизни, анализ и интерпретация материалов, полученных качественными методами, например, с помощью «фокус-групп», глубинного интервью, бесед, групповыми дискуссиями, мозговыми штурмами, биографическим и сценарным методами, наблюдением, – все отражает шаг за шагом специфику нового подхода, трудные случаи профессиональной работы социологов.

Качественные методы предполагают интерактивную стратегию полевых исследований, в результате «вживания исследователя в сообщество» появляются новые свидетельства и новые, более тонкие толкования смыслов. Такое поддержание традиций антропологических исследований дает многомерный срез отношений, но требует значительных ресурсов, соблюдения меры в отношениях с участниками взаимодействия, дистанцирования от местного населения[7].

Итак, качественные методы могут применяться и в крупномасштабных проектах, наряду с традиционными «количественными» методами (анкетным опросом, формализованным интервью, прямым наблюдением, изучением документов, контент-анализом и т. д.).

Замечу, что актуализация качественных методов в 1990-е гг., в основном, вызвана свертыванием сложившейся в советское время системы отраслевых и региональных социологических структур, появлением новых возможностей в реализации международных проектов (под методологическим патронажем и организационным контролем зарубежных инвесторов и их менеджеров). Следует учесть также, что изменилась направленность деятельности крупных исследовательских центров, появились новые невузовские образовательные структуры и формы обучения (школы, центры курсовой переподготовки, кадровые центры, ведущие целевые профильные исследования).

Справедливости ради, надо напомнить, что элементы «качественных методов» давно были отработаны в советской социологии. Изменения контекста и появление новых нюансов, ведущих к более глубокому пониманию, учитывались при сборе данных путем бесед, свободных интервью, включенного наблюдения и т. д. За пределами анкетных опросов или наблюдений и опросных взаимодействий во время, например, подворных обходов населения появлялась дополнительная информация, значительно расширяющая видение объекта и инфраструктуры его жизненного мира. Академические работы также настраивали социологов на организацию коммуникативного взаимодействия.

Безусловно, специализированное осмысление методологии и методики «качественных» исследований – необходимый этап обогащения методологических основ социологии и методик прикладных исследований. Основной акцент делается не на анонимную усредненность результата, а на микроанализ социального контекста и механизмов, устанавливающих адекватную реакцию при взаимодействии, на понимание значений, смыслов, важных для партнеров в данном коммуникативном акте. Качественные методы обретают права в социологии, наряду с количественными методами. Достоинства качественных методов: получение дополнительной информации непосредственно от участников социальных взаимодействий, оперативное диагностирование и социальное консультирование «на местах», более глубокая проработка микропроцессов и локальных состояний в социальной микросреде и т. д.

В то же время чрезмерное увлечение «качественной социологией» уводит научное сообщество от наращивания фундаментального социологического знания, реализации масштабных социальных проектов, требующих широкого макровзгляда на жизнь.

 

Лекция 2. Научные парадигмы

Парадигма – «совокупность философских, общетеоретических и метатеоретических оснований науки»[8]. Есть несколько определений парадигмы, но обычно все авторы ссылаются на работу Куна «Структура научных революций». Парадигма, по Куну, – «признанные всеми научные достижения, которые в течение определенного времени дают модель постановки проблем и их решений научному сообществу» (Кун Т. Структура научных революций. – М., 1975. – С. 11). Научное развитие – по Куну – состоит из четырех стадий: нормальное состояние, аномальное состояние, кризисы и революции. Считается, что с помощью парадигмы можно обосновать самостоятельный статус науки, провести ее границы. Парадигма – результат конвенциального взаимодействия ученых, ее признания научным сообществом в качестве предметной основной области науки.

Г. В. Осипов считает, что историческая логика развития социологии и парадигмальное развитие совпали: социология, «минуя стадию парадигматического статуса, прошла путь развития от допарадигматического к многовариантному статусу»[9].

«Совокупность основных положений и принципов, лежащих в основе той или иной теории, обладающих специфическим категориальным аппаратом и признающихся группой ученых, называется парадигмой….Ни одна из парадигм не дает всеобъемлющий анализ общества, хотя и вносит свой конкретный частичный вклад в его рассмотрение», – пишет С. А. Кравченко, один из авторов коллективного учебного пособия по социологии[10]. Он делит парадигмы на две группы: структурные и интерпретативные.

Структурные парадигмы рассматривают общество как систему на макроуровне (структурный функционализм, марксизм). Сторонников этих парадигм интересуют элементы, составляющие систему, их функции, способы интеграции и взаимодействия в границах целостности. К данной группе относятся, к примеру, конфликтные парадигмы.

Интерпретативные парадигмы обеспечивают описание и объяснение человеческого поведения, в основном, на микроуровне. К таким парадигмам относятся феноменологические парадигмы, описывающие способы осмысления человеком явлений жизни и понимания актов сознания. Известны парадигмы социального действия, символического интеракционизма, этнометодологические парадигмы.

В публикациях подчеркивается подвижность границ между парадигмами и «попытки ликвидировать разрыв между макро– и микросоциологическими парадигмами» (Кравченко С. А. Указ. соч., с. 28). Примером может служить интегральная социология Питирима Александровича Сорокина. Он предлагал изучать «общество, его явления, взаимоотношения индивида и групп людей с обществом с позиций анализа сосуществования множества социокультурных систем, находящихся в сложном движении – по горизонтали, вертикали и в виде флуктуации (колебания)… Методологическая основа его парадигмы включает в себя в качестве внутренних компонентов интуитивный, эмпирический и рационалистический методы» (Кравченко С. А. Указ. соч., с. 28).

Такой же подход стремятся осуществить и современные функционалисты Ю. Хабермас, Н. Луман, Дж. Александер. Неофункционализм сосредоточивает внимание на коммуникативных действиях, их рациональности, представлениях различных субъектов о реальности и результатах их взаимодействия[11].

В определении парадигм существенными и инвариантными остаются три признака: а) это основополагающие формулировки идей, взглядов, концептуальных разработок и принципов; б) это признанные частью научного сообщества исходные формулировки и принципы; в) они продуктивны для развития науки.

Некоторые законы, выведенные социологами, вполне могут претендовать на роль парадигм. Например, систематизированное представление о социологической науке начинается с абстрактно изложенного «закона трёх стадий» Огюста Конта. Он положил начало изучению историко-эволюционного пути развития человечества. Конт конкретизировал этот закон рядом частных законов. Известно, что к общим законам Конт относил закон организации, закон конкуренции, законы роста и развития, социальной жизнью по Конту управляет закон инерции (мышления и самой жизни, если нет сопротивления), гармонии, сбалансированности акций и реакций во взаимодействиях[12].

Среди законов-парадигм можно выделить закон общественного бытия и общественного сознания и стадиального формационного развития, обоснованный Карлом Марксом, а также закон социальной солидарности, который Эмиль Дюркгейм охарактеризовал в связи с описанием разделения труда в обществе.

К метатеоретическим устоям социологии XIX в. Ю. Н. Давыдов отнес парадигму научности, которая была задана естествознанием. По ней в XIX в. сверяли подлинность социологического научного знания[13]. Возникновение контовской стадийности развития общества и формационного подхода К. Маркса имели один из общих источников – идеи таких предшественников, как Тюрго, Кондорсе, Сен-Симон и другие. Маркс выводит закон «отрицания отрицания», Конт – закон трех стадий, но суть этого краеугольного камня воззрений в том, что он находится на дороге прогресса[14].

Позитивисты, как известно, уподобляли социальную реальность с природной реальностью и соблюдали три неукоснительных требования: эволюционный подход, доступность объекта наблюдению, точность в счете и описании (измерение).

Конт сформулировал три социологических закона человеческой эволюции, умственного развития человечества[15]:

I. Закон трех состояний (телеологическое, метафизическое и научное, т. е. положительное), соответственно периодам фетишизма, политеизма и монотеизма (т. е. духовного единства);

II. Закон социальной иерархии (на идеалистических основаниях дается классификация познаваемых явлений и наук, самих людей для обеспечения порядка);

III. Дополнительный закон практической деятельности – об исторических формах деятельности человека (завоевательной, оборонительной и промышленной).

Идея поступательного движения человечества к более высоким рубежам развития была интересной, захватывающей. Крупные отечественные социологи обсуждали эту идею, связывали прогресс с общечеловеческими достижениями, неким совершенным общественным устройством. Оппоненты «формулы прогресса» ставили вопрос о социальной цене перехода от менее совершенной к более высокой и совершенной стадии развития, о судьбе локальной социальности (в малых сообществах, общинах). Они предупреждали об отрицательных последствиях всеобщего разделения труда. Но преобладающим настроением «прогрессистов» был оптимизм.

Расхождение между марксистской и либеральной, позитивистской социологией в этом вопросе было в диалектической гибкости марксистов и в их признании конфликтных способов достижения прогресса. Классические позитивисты признавали эволюционизм.

Третьей метатеоретической установкой классической социологии XIX в. Ю. Н. Давыдов считает социологический реализм, утверждающий «безусловный приоритет социума по отношению к составляющим его индивидам» (Указ. соч., с. 12). Именно это исходное положение укрепляло так называемую биологическую социологию, влияние «органицистов», отождествляющих общество с биологическим организмом. Дань социологическому реализму отдали на Западе Г. Спенсер, представители биосоциологии А. Шеффле, А. Фулье, Р. Вормс, Э. Дюркгейм, в России – П. фон Лилиенфельд (1829-1903).

Социологический реализм, как отмечает Ю. Н. Давыдов, приводил к обожествлению науки будущего (сциентизму), абсолютизации идеи прогресса и к редукционизму – объяснению «сложных и более развитых явлений путем их сведения к менее сложным и неразвитым с помощью аналогии с продвинутыми, естественными науками» (Указ. соч., с. 17).

Стремление к формулировке общих, универсальных законов, «единообразно действующих на всех ступенях эволюции, независимо от их иерархии», становится, как замечает Ю. Давыдов, «патологическим симптомом», скрывающим начавшийся кризис классической социологии[16].

К началу XXI века парадигма системности дала трещину[17]. Во-первых, глобализация стала очевидной тенденцией развития, и актуализировался вопрос о мировой социальной системе. Во-вторых, заявила о себе антиглобалистская тенденция в осмыслении социальной реальности. Появился интерес к коммунитарным формам самоорганизации жизни, т. е. к самовоспроизводству жизни локальных сообществ. В-третьих, появился интерес к новой повседневности, взаимодействию индивида, личности с непосредственным социальным окружением, ближайшей социальной средой.

Жизненный мир отдельного человека и конструируемая человеком социальная реальность потребовали обращения к социологическому номинализму, парадигме понимающей социологии.

Но одновременно обострилась проблема интеграции индивидуализированного человека в общество через малые группы, перемещения его в целостное образование – общество. Коммунитаристские механизмы, например, свободно создаваемые ассоциации, поддерживающие местное развитие (хозяйственное, политическое, духовное) и гражданские инициативы, вполне прижились в европейском сообществе и обыденной американской жизни.

Специалист по социальным системам Никлас Луман (1927 г. р., Германия) признает, что сегодня наблюдаются кризисные явления в освещении общества как системы[18]. «Невероятное увеличение разнообразия в рамках глобальных систем и возрастание возможностей, освобожденных функциональной дифференциацией и технологическим развитием, ведет к реакции на семантическом уровне общественных самоописаний», – пишет Н. Луман (Указ. соч., с. 97).

Он ставит вопрос: глобальная социальная система или система обществ (национально-государственных образований). Свобода и равенство, самореализация и солидарность разбиваются о функциональную дифференциацию.

Луман считает, что схема современного общества строится не с помощью стратификационного (иерархического) различения, а на основе «включения-выключения» функциональной дифференциации. Практически все голодающие массы, беженцы, политически гонимые и разбросанные по стране люди, пережившие военное вторжение, могут преодолеть «двойную закрытость», «двойное обрамление» отдельных обществ (их внешние и внутренние границы).

Правила диктует функционально действующая система. В ней различаются правила, центр и периферия, главные и неглавные функции. «Многим людям приходится жить без свидетельств о рождении и удостоверения личности, без школьного образования и постоянной работы, без доступа к адвокатам и без способности вызвать полицию. Одно исключение служит поводом для других исключений. На этом уровне, и только на этом, общество тесно интегрировано в отрицательном смысле. И современные ценности, такие как равенство и свобода, служат в качестве прикрытия для сохранения иллюзии невиновности», – справедливо замечает Н. Луман (Указ. соч., с. 99).

Приверженец системного описания, Н. Луман признает, что у глобального общества нет «вершины» и «центра», в нем соединены «вход» и «выход». Это порождает повышенный риск, невозможность самоконтроля и приспособления к внешней среде.

«Наихудший из возможных сценариев в том, что общество следующего столетия примет метакод включения / исключения. А это значит, что некоторые люди будут личностями, а другие – только индивидами, что некоторые будут включены в функциональные системы, а другие исключены из них, оставаясь существами, которые пытаются дожить до завтра; что некоторые будут освобождены как личности, а некоторые – как физические тела, что забота и пренебрежение окажутся по разные стороны границы, что тесная связь исключения и свободная связь включения различат рок и удачу, что завершатся две формы интеграции: негативная интеграция исключения и позитивная интеграция включения» (Луман Н. Указ. соч., с. 107).

Социология должна заниматься самоописанием общества, входя в социальную систему и занимаясь самосовершенствованием. Коммуникации социологии с обществом строятся на когнитивной рациональности. Задача – обеспечивать самоописание общества, живя общественной жизнью, наблюдая его изнутри, и в то же время оставаться наукой (Луман Н. Указ. соч., с. 108-109).

До 1960-х г. XX века зарубежная социология развивалась под влиянием необихевиоризма, функционализма и структурализма. Только в 1960–80-е годы было ослаблено влияние функционализма, и начался этап соединения системной парадигмы с историческим взглядом на общество. В контексте интереса к микросоциологии и психосоциологии актуализировались проблемы рационального выбора – конструктивного объяснения и обоснования действий человека, отдельных поведенческих актов.

В 1990-е годы в современной отечественной социологии появились более широкие трактовки парадигм. «Под парадигмой обычно понимается система исходных принципов, которая служит основой для постановки и решения научных проблем. Представляется целесообразным расширить это понятие, включив в него системы исходных принципов и посылок, явно или имплицитно присутствующих в основе различных типов практической деятельности (В. Н. Турченко, 1994). Это касается, например, возрожденной виталистской парадигмы в социальной работе (Л. Г. Гуслякова, 2002), в социальной политике (см. Социальная политика: парадигмы и приоритеты. – М., 2000).

Новая парадигма современной социологии – качественный анализ тех значений, смыслов, которые придаются состояниям или действиям объекта. Значения, смыслы и их понимание могут зависеть от уровня профессионализма и ценностных установок интерпретатора, от обзора видения субъектом исследовательского поля (контекста жизни). Это означает отказ от универсальных подходов и поисков, отказ от попыток строгой верификации (проверки) материала и от канонических правил организации исследования.

Свободная интерпретация стимулирует творческое самовыражение исследователей и социологическое воображение, а также акцентирует внимание на жизненном мире отдельной личности, индивидуализированных формах проявления социального.

А. В. Леднева характеризует альтернативные концепции социальных наук и условия их появления[19] по нескольким универсальным критериям:

Ø допущения и посылки для концепций;

Ø интерпретации объекта исследования;

Ø методы;

Ø уровень социологического анализа.

Смену предметных и познавательных парадигм она видит в том, что за последние 25 лет расшаталось единство логического статуса социологии и естественных наук, характерного для позитивизма и всех «объективистов». Функционализм, натурализм и объективизм обеспечивали собой «ортодоксальный консенсус» в социологии. Общество (объект познания), факты доминировали над субъектом познания.

Социологи – «субъективисты» направляли свою критику против «объективизма» (структурной социологии). Актуализировалась критика с феноменологических, герменевтических позиций в русле символического интеракционизма, коммуникативного взаимодействия.

«Критика классических подходов и пересмотр функций социологии с субъективистских позиций способствует формированию иных оснований для социальных теорий», – утверждает А. В. Леднева. Ссылаясь на Энтони Гидденса, к «иным основаниям» она относит:

Ø отказ от ортодоксальной посылки, «что социальное поведение рассматривается как результат сил, которые человек не контролирует и не понимает»; действия имеют рефлексивный и активный характер;

Ø внешний мир существует объективно, но наши мысли и суждения о нем зависят от языка, специфического концептуального аппарата для восприятия мира; аргументы, знания организуются с помощью языка;

Ø придание объектам, событиям смысла, значений, т. е. их интерпретация, зависит от «культурного кода, определяющего восприятие» (Указ. соч., с. 9-10).

Анализируя методологию Хабермаса, Дэвид Хелд обращает внимание на стремление ученого раскрыть методологическую парадигму и конституирующий интерес, те позиции, с которых познается социальная реальность. Так, герменевтика интерпретирует реальность с позиций интерсубъективности. Поведение нельзя понять без учета мотивов, убеждений, целей действующего субъекта, ориентированного на взаимопонимание. Жизненные практики, жизненный опыт познаются исследователем через проникновение в язык объекта. Обыденный язык подвергается лингвистическому анализу и интерпретируется.

«Если возникает явное рассогласование между предложенной интерпретацией и ее объектом, то оно будет пониматься как разрыв между предлагаемыми и действительно происшедшими действиями. Интерпретация не работает в ситуациях разрушенных ожиданий. В заданном социальном контексте разрушение ожиданий принимает форму нарушения определенной взаимности или консенсуса. Такой консенсус является существенным фактором взаимодействия и интеграции общества» (Леднева А. В. Указ. соч., с. 92-93).

Некоторые исследователи рассматривают развитие неклассической социологии на основе человекоцентристской парадигмы (Субетто А. И., Григорьев С. И., Барнаул). Эта парадигма выводится на основе перевода социальной эволюции от стихийного развития к управляемой социоприродной эволюции на базе общественного интеллекта[20].

Логика традиционного социально-исторического развития человечества указывала только тот порядок, который устанавливался в рамках социума. А. И. Субетто предлагает соотносить и связывать эту логику с биосферными процессами, учитывать негативный характер «эколого-катастрофического окаймления человечества» (Указ. соч., с. 183). Главным в таких условиях становится управление качеством жизни. Качество самого человека, его творческих возможностей меняется под воздействием образовательной революции. Парадигма социогенетического воспроизводства общественного интеллекта, способного творчески управлять настоящим и будущим развитием, отражает потребности новой цивилизации, по мнению А. И. Субетто.

К числу основных адаптивных принципов я отношу следующие:

Ø адаптивность к новым жизненным реалиям, как условие получения, «добывания» знаний;

Ø адекватность интерпретаций смыслов, значений;

Ø единство «приспособления и приспосабливания» к условиям сосуществования в обществе;

Ø соблюдение адаптивной меры во взаимодействии субъектов;

Ø социокультурную совместимость участников информационного обмена;

Ø применение адаптивных социальных технологий в освоении нововведений;

Ø конвергентные способы преемственности и организационного сближения (структур, школ, вузовских и кафедральных коллективов);

Ø толерантность;

Ø плюрализм.

С помощью адаптивной парадигмы могут обслуживаться нужды не только метасоциологии, но и прикладной социологии. Эта парадигма помогает анализировать науковедческие проблемы разных уровней социологического знания.

Адекватной исследовательской реакцией на новые ожидания социальной и политической практики является поиск парадигмы на основе адаптологии – синтеза научных знаний, систематизированных междисциплинарных концепций, интерпретаций и методологических конструкций. Это необходимо для того, чтобы обеспечить описание и объяснение инновационных процессов, приспособительных механизмов, используемых человеком в изменяющемся мире, форм и способов инновационного вторжения человека в природную и социальную среду и т. д.

Необходимо отметить генетическую связь адаптивной парадигмы с классической социологией. Ее познавательные истоки в социобиологических, эволюционистских теориях, некоторых воззрениях органической школы. Однако пик разработки проблем социальной адаптации пришелся на 1960–70-е годы, когда пришлось осмысливать многие глобальные изменения и проблемы социального развития, искать ответы на вызовы поляризованного «мира двух систем» и т. д.

Через 30-40 лет после бума исследований по проблемам адаптации вновь произошли настолько масштабные и глубинные изменения в мире, что практической задачей стало научное осмысление новых форм социально-политического взаимодействия, новой для нас идеологии социального партнёрства, отношений «больших» и «малых» обществ и т. д.

Адаптивная парадигма актуальна для развития социологии в переходном обществе. Она является «стержневой» в концептуальном осмыслении узловых проблем общественной жизни. Это касается глобальных проблем модернизации, социальных изменений и решений, выживания человечества и человека, самореализации человека как биосоциального существа, взаимодействия личности и групп и т. д.

Адаптивные механизмы участвуют в процессах социализации, формируют устойчивые объединения людей. Дезадаптация нередко лежит в основе социальных напряжений и конфликтов, приводит общество к аномическому состоянию. Адаптация помогает в определенных условиях развивать стратегии социального партнерства, преодолевать острые проявления социальной дискриминации. Она становится механизмом оздоровления отношений между людьми.

В рамках данной парадигмы осмысливается специфический характер адаптивной деятельности. Она является инструментально-вспомогательной по характеру, сопровождает основную деятельность человека на протяжении всей его жизни, становится атрибутом любого социального взаимодействия и приобретает черты универсальности.

Социология, изучая в своей предметной области общественную жизнь, в скрытой форме всегда включает в поле зрения и адаптивную деятельность человека, адаптивные механизмы, адаптивные барьеры. Например, освоение реальных нововведений требует от населения особых усилий, поэтому управленческие и политические структуры должны учитывать разнородность общества и постепенность привыкания к новому. Уплотнение деятельности профессионалов не должно означать, что и населению будет навязан не щадящий режим освоения нового или у населения выбьют из-под ног традиционную опору на пути к новому.

Адаптивная парадигма не дает тотального объяснения многообразию явлений, принципов, состояний, структур. Но она обеспечивает понимание повседневных социальных взаимодействий и коммуникативных «вторжений», показывает взаимосвязь биологических и социальных основ жизни. Эта парадигма позволяет раскрыть динамику отношений, охарактеризовать социализирующие и стабилизационные механизмы общественной жизни. Адаптивная интерпретация социальной реальности, на мой взгляд, является продуктивной и перспективной.

Ученые различных исследовательских направлений и научных школ используют парадигмы, опираются на них при отборе наиважнейшего материала, выборе методов, разработке понятий, концептуальных подходов. Люди, придерживающиеся различных научных парадигм, обычно убедительны не друг для друга, а в развертывании логики своего подхода с опорой на данную парадигму. Тот, кто считает социологию наукой о структурах, едва ли согласится признать предметом социологии процессы взаимодействия социально организованных субъектов в обществе. Громкие имена в социологии, так или иначе, связаны со становлением новых парадигм. Само существование лидеров в науке и их школ говорит о продуктивности плюралистических (множественных) парадигм[21].

«Парадигмы не возникают в готовом виде, они постепенно формируются, эволюционизируют, складываются в систему представлений с тем, чтобы со временем смениться другими парадигмами. Поэтому без изучения тех стадий формирования и развития научных представлений, когда они еще или уже не являются парадигмами, картина истории социологии будет неполной»[22].

Кризисы в социологии связаны не только с потерей предметной области, неспособностью познавать изменившуюся социальную реальность привычными методами, но и с утратой объяснительных исходных положений и принципов. Методологическое разнообразие или парадигмальное «перепроизводство» являются оборотной стороной одной медали: это однообразие или отсутствие исходного, опорного положения для объяснения.

Исследователи выделяют четыре кризиса в развитии социологии:

Ø 1-й кризис – на почве антипозитивистских течений, противоречия между натурализмом и историзмом, несостоятельности эволюционистских подходов в конце XIX века (разразился в Германии);

Ø 2-й кризис – антипарсоновский, нападки на структурный функционализм и «абстрактные схемы» Толкотта Парсонса (США, конец 1960-х – начало 1970-х гг.); отечественная социология откликнулась на этот кризис «запоздалым эхом», поскольку работы Парсонса, его сторонников и противников получили широкое распространение в научной среде лишь в 1980-90-е годы;

Ø 3-й кризис связан с мультипарадигмальной и альтернативной социологией;

Ø 4-й кризис – современный, постмодерновый поход против «советского позитивизма», т. е. формационно-цивилизационного подхода (актуализировались качественные исследования, появилась деятельностно-активистская парадигма и т. д.).

Итак, парадигма – это исходный образец научной деятельности, благодаря которому может сформироваться исследовательская традиция в контексте социальной реальности.«Новое поколение исследователей вводится в уже существующую сетку упорядоченных теорий и фактов по своей теме, и потенциальные участники этой сетки должны подчиниться этому порядку», – пишет Томас Бранте о «дисциплинирующей матрице» Куна[23].

Индивидуальное освоение парадигм происходит с помощью механизмов социализации. Парадигма существует в рамках науки, и доступ к ней обеспечивается образованием, самообразованием, просвещением. Ее не присваивают и не изобретают. В отношении нее проявляют предрасположенность.

Исследователь, укрепляя традицию, старается в границах парадигмы обеспечить отточенность, филигранность фрагментов. Он выстраивает отдельные фрагменты в общий рисунок, чтобы парадигма сохраняла целостность. По Куну – сначала формируется образец, затем, на его основе, – общие теории и методологии. «Поскольку парадигма обозначает традицию, она должна обладать известной протяженностью во времени и пространстве, и она должна являться коллективной «собственностью», – отмечает Т. Бранте (Указ. соч., с. 429).

Конкурирующие традиции в полипарадигматичных науках об обществе поддерживаются школами, группами приверженцев. Точкой отсчета исследовательской традиции служит образец.

Это «конкретное произведение, содержащее специфический образ мыслей и метод работы….Образец содержит специфический способ определения рассматриваемой темы, определение области исследования, а также важнейших проблем по теме….Господствующий образец перерабатывается и перетолковывается, и область исследования постепенно меняется через ее выражение в парадигме» (Бранте Т. Указ. соч., с. 432).

Парадигма, объект познания и методология складываются в познавательную научную систему, внутри которой развиваются теории, концепции, т. е. систематизированное знание, описывающее или объясняющее объект познания. Бранте предлагает рассматривать в единстве составные элементы «дисциплинирующей матрицы»[24]:

1) парадигму (образец-основу);

2) доминирующие интерпретации, построенные по данному образцу (представление об исследуемой сфере, объекте познания);

3) методологию (методы, применяемые для получения знаний об «отдельных элементах этой сферы»);

4) «теории, то есть объяснительные системы и модели, которые сочетаемы с 1, 2, 3»;

5) «структуру исследовательского сообщества и прочие социальные факторы, которые влияют на содержание общественной теории».

Автор поднимает актуальный и сегодня вопрос о несоизмеримости различных парадигм, исследовательских традиций. «Это понятие обозначает такое положение дел, когда две величины нельзя измерить той же меркой.… В теории науки это означает ситуацию, когда две теории, которые, как представляется, рассматривают одни и те же проблемы, нельзя сравнивать друг с другом при помощи какого-либо объективного и нейтрального критерия рациональности», – разъясняет Т. Бранте (Теоретические традиции социологии… С. 439).

Несоизмеримость социологических теорий обнаруживается при нескольких ситуациях: в сравнимых «перспективах» различны критерии; б) объект наделен различными признаками и находится в разных классах; в) имеется разная соотнесенность проблем (Указ. соч., с. 440).

Социология не является монолитной, однопарадигматической наукой. Наличие широкого и организованного научного сообщества, наличие общих проблем и общей информационной базы и источников познания еще не говорит о монолитности и предрасположенности к какой-либо одной парадигме. Навязывать такой исход безудержной критикой оппонентов, конфликтным «выдавливанием» противников не имеет смысла.

«В общественнонаучных журналах, – пишет Бранте, – встречаются не только изложения результатов исследований, но часто также мнения об ошибочности предпосылок и прочих недостатках иных традиций.

Энергия, которая затрачивается на критику других традиций – признак стремления к гегемонии в данной области исследований, а всеобщая нехватка взаимопонимания – признак несоизмеримости» (Указ. соч., с. 442).

Эти строки опубликованы 10 лет назад. Ситуация мало изменилась. Нетерпимость, раздраженность, претензии на единственно научный характер собственных парадигм, попытки организационно и экономически «уплотнить» ученых в их малом пространстве, вынудить встать под предложенный «зонтик» – все это наблюдается в отношениях ученых разных уровней. Нередко заведомых оппонентов избегают, не приглашают на совместный поиск решения социальных проблем, их не информируют о предстоящих конференциях, где бы можно было изложить позиции, наработанные положения по общим или сходным проблемам науки.

Наш вывод: социологические исследования сегодня не могут руководствоваться одной какой-либо парадигмой. Попытка унификации критериев, принципов, теорий, подходов сегодня была бы отголоском того, что пережила советская социология, отказавшаяся ради марксистско-ленинской парадигмы от богатства других исследовательских традиций.

Социально-политические условия, расклад сил внутри научного сообщества, ресурсное обеспечение профессиональной деятельности влияют на степень познавательной и теоретической конфликтности в науке и стиль отношений между маститыми и начинающими, столичными и периферийными учеными, «штабными» учеными, напрямую обслуживающими властвующих лиц, и отдаленными от власти исследователями, официально поощряемыми исследовательскими структурами и школами и теми подразделениями социологов, которые осуждаются официальной властью или о которых специально умалчивают, оставляя их в тени.

Признанный авторитет российской социологии Г. В. Осипов, рассматривая развитие социологии в аспекте ее реформирования для XXI века, отмечает, что социология двадцатого столетия прошла «путь развития от допарадигмального к многовариантному парадигматическому статусу». Российская социология миновала статус парадигматического дуализма и «сложный исторический период быстрого становления и упадка многочисленных школ и направлений» (Осипов Г. В. Российская социология в XXI веке // Социс. – 2004. – № 3. – С. 3-14). Он характеризует четыре основные социологических парадигмы, связанные с именами К. Маркса, М. Вебера (Германия), Э. Дюркгейма (Франция), Б. Скиннера (США). С творчеством Маркса связана парадигма «социально-исторического детерминизма» (социальная реальность как единство структурных, т. е. формационных, элементов и личностных, как субъектов социальных отношений).

Парадигму «социальных дефиниций» Осипов относит к заслугам Макса Вебера. «Социальная реальность в этой парадигме выступает как совокупность дефиниций (значений, символов и т. д.), в форме которых действующие личности оценивают свое окружение; и эта реальность, сконструированная из различных символов и значений и т. д., в свою очередь, детерминирует их социальное действие» (Указ. соч., с. 8). Стратегическим элементом данной социологической парадигмы автор видит способ установления социальных фактов. Объект изучения – интерсубъективность, обеспечивающая понимание социальной реальности и приводящая к результату – действию.

Парадигма, вытекающая из творчества Э. Дюркгейма, – это парадигма «социальных фактов». Главные социальные факты сгруппированы как институты и структуры. Она отождествляет социальные структуры и социальные институты с понятием реальных вещей.

В американской социологии сформировалась парадигма «социального поведения». Единственной социальной реальностью бихевиористы считали человеческое поведение (нужное, желаемое, запрещенное, допускаемое – с соответствующим стимулированием в виде поощрений и наказаний).

«Основным парадигмам социологической науки соответствуют и определенные виды социологических теорий, – пишет Г. В. Осипов. – Парадигма «социальных фактов» интерпретируется с позиций теорий – структурно-функциональной, системной и конфликтной. Парадигма «социальных дефиниций» включает теории социального действия, символического интеракционизма, феноменологической социологии, этнометодологии. Парадигма «социального поведения» трактует социальную реальность с позиций теории социального бихевиоризма (бихевиористской социологии) и теории социального обмена (exchange theory)» (Указ. соч., с. 8-9).

Сегодня высказываются предостережения, нужно ли абсолютизировать ту или иную исследовательскую парадигму, желая преодолеть кризис в социологии. Социологическое сообщество имело возможность в последние годы осмыслить универсумную, виталистскую парадигмы, деятельностно-активистскую и другие парадигмы.

Замечу, однако, что открытая и конструктивная критика, сопровождающаяся демонстрацией преимуществ той или иной парадигмы, исследовательской традиции, в целом способствует выходу из кризиса науки, ведет к взаимопониманию, упрочению позиций полипарадигмальной социологии[25]. Полипарадигмальный подход позволяет ученым и практическим социологам в нужный момент соотнести предметную область исследования, цели и задачи с адекватной теоретической опорой.

 

 

Персоналии:

Максим Ковалевский родился 27 августа 1851 года в дворянской семье, в «доме с колоннами». Род Доленго-Ковалевских имел кровнородственные корни в Польше. Предок ученого Симеон Ковалевский переселился в Россию в 1650 г. Симеон получил от русского царя жалованную грамоту. Имел обширные поместья в Харьковской губернии. Единственным сыном Симеона был Василий, который в казацком войске дослужился до полкового обозного. В роду Ковалевских находят есаулов, трех протоиереев, асессоров, коллежских регистраторов – из невысоких гражданских чинов.

Дед ученого – Максим Иванович Ковалевский – был помещиком средней руки. Отец Ковалевского – тоже Максим Максимович – еще в пеленках получил чин. Дед сумел дать своему сыну Максиму (отцу ученого) гимназическое образование и определил ему содержание в кирасирском полку с 15 лет. Максим Максимович – старший участвовал боевым офицером в войне с турками (1810), потом с полком «избороздил Западную Европу[26], пока, наконец, в марте 1814 г. не въехал верхом на коне в Париж, за что удостоился высочайшего благоволения»[27].

Известно, что Максим Ковалевский всю жизнь гордился заслугами своего отца. Незадолго до своей смерти, в 1912 году, Ковалевский написал воспоминания о семье и Отечественной войне 1812 г. Он вспоминал события «от Киева до Бородина»[28].

Уйдя в отставку, Ковалевский-отец сумел стать просвещенным сельским хозяином, поднял свое имение. А. Н. Фатеев пишет об отце Ковалевского: «Своей бережливостью, доходящей до скупости, – общая черта рода Ковалевских – он удвоил наследственное состояние, что так пригодилось для полной независимости сына в его научной работе»[29].

Женился Ковалевский-отец поздно, в 55 лет. Избранницей его стала Екатерина Игнатьевна Познанская, 28 лет. Жених был моложав, красив и статен. Новобрачная была из старинного дворянского рода, но родители промотали состояние, сделали ее бесприданницей, что сказалось на личной судьбе и привело к позднему замужеству. Она была не только хороша собой, но и образованна. Денежные затруднения семьи и ушедшие юные годы вынудили Екатерину Игнатьевну на брак по расчету, который принес ей богатство, прочное положение в харьковском свете, дал опору со стороны «умного, высоко ценившего ее человека», как пишет А. Н. Фатеев (Указ. соч., с. 19).

Творческая натура Марии Игнатьевны помогала ей в воспитании сына. Из родственников Ковалевского-младшего нужно назвать сестру матери – Марию Игнатьевну[30], ставшую женой профессора Рындовского, а также родственницу со стороны отца Александру Гавриловну Харину. В харьковском доме Хариной бывали самые известные, интересные люди города Харькова. Например, дом посещал знаменитый прокурор А. Ф. Кони.

Дядя будущего ученого – Евграф Петрович Ковалевский – тогда был министр народного просвещения, член Государственного совета. Он приглашал юного Максима к себе в имение Ярошовка, близ Двуречного Кута – отцовского имения под Харьковом. В доме строгого дяди он впервые увидел «Дух законов» Монтескье, именно дядя подарил ему свой экземпляр сочинений Руссо.

После смерти отца он стал готовиться в гимназию и в 1865 г. поступил сразу в пятый класс. Мальчик рано удивлял окружающих не только умственными способностями, но и свободомыслием, независимостью нрава. Учился он вместе с двоюродным братом Г. Г. Мизко. Жил у тети – Марии Игнатьевны Рындовской. Гимназию окончил с золотой медалью. В гимназический период дружил с В. В. Гуровым, с которым в 1868 г. поступил в Харьковский университет.

Юридический факультет был избран Ковалевским не случайно. Как признавался сам Ковалевский, «истории в это время легче было научиться на юридическом факультете, где тон преподавания задавал незабвенный Дмитрий Иванович Каченовский»[31]. Ковалевский ценил талант, красноречие, эрудицию, искренность учителя. Этому профессору он был обязан интересом к истории государственных учреждений, международному праву. «Под руководством Д. И. Каченовского он начал изучение истории английских местных учреждений и продолжил его в Берлине, Париже и Лондоне», – пишет в воспоминаниях его племянник Е. П. Ковалевский[32].

В 1873 г. М. Ковалевский окончил Харьковский университет кандидатом права. Он представил работу «О конституционных опытах Австрии и чешской национальной оппозиции». Этот материал позже он поместит как статью в журнале «Вестник Европы». По инициативе Д. И. Каченовского он был оставлен в университете на кафедре государственного права «для приготовления к профессорскому званию по государственному праву». Смерть Каченовского изменила замыслы молодого Ковалевского. Он уехал для продолжения образования и самообразования в Берлин, а позже – в Париж, где начал заниматься историей административной юстиции, работал в архивах, включая департаментские, и библиотеках, посещал лекции профессоров.

«После двухгодового пребывания в Париже пробыл год в Лондоне, …занимаясь работою в библиотеке Британского музея и в Центральном архиве. Летом ездил по Швейцарии, где и собрал материал для первой своей печатной работы»[33].

Студентом Ковалевский изучал труды Огюста Конта, Прудона. В Берлине слушал лекции знаменитого специалиста по истории государственных и общественных учреждений Англии Гнейста, курсы Бруннера и Адольфа Вагнера. В Париже он слушает лекции на юридическом факультете в College de France, в Высшей свободной школе политических наук и учится работать над источниками в знаменитой Школе хартий в Париже под руководством профессора Бутарика.

Григорий Николаевич Вырубов[34], издававший в Париже «Журнал положительной философии», дал Ковалевскому рекомендательное письмо в Лондон к Джону Льюису, через которого Ковалевский завел обширный круг знакомств. Через семью Льюиса он познакомился в Лондоне с Гербертом Спенсером, старшиной закрытого литературного клуба. Заметим, что заграничные путешествия, встречи и исследовательская работа Ковалевского были облегчены тем, что он знал четыре европейских языка. Кроме того, он знал латинский, старонормандский и другие языки.

Ковалевский признавался, что основной задел дальнейшей научной работы он сделал в возрасте от 23 до 30 лет.

В Англии Ковалевский сблизился с Мэном, автором книг «Древнейшая история учреждений» и «Деревенские общины»[35]. Из соотечественников Ковалевский встретил Ивана Ивановича Янжула и его жену Екатерину Николаевну и подружился с ними на всю жизнь. За границей он встретил также Владимира Сергеевича Соловьева[36], сына знаменитого историка Сергея Михайловича Соловьева. В. Соловьев возвращался с Ближнего Востока в Россию через Торонто, Ниццу, Париж. Но встретились они в Лондоне.

В заграничных поездках он встретился с Александром Ивановичем Чупровым, ставшим его другом и соратником[37].

Итак, первые поездки и заграничные годы Ковалевского были периодом «собирания сил» и материалов для дальнейшей научной работы. Это было налаживание дружеских и деловых связей.

Среди первых произведений, опубликованных до начала работы Ковалевского в Московском университете, были такие:

q Очерк истории распадения общинного распадения в кантоне Ваадт. – Лондон, 1876. – 36 с. – [Работа сделана по материалам летней поездки по Швейцарии];

q Опыты по истории юрисдикции налогов во Франции с XIV века до смерти Людовика XIV. Т. 1: Юрисдикция налогов в провинциях, удержавших сословное представительство. Вып. 1: Происхождение юрисдикции налогов во Франции. – Юрисдикция налогов в Лангедоке. – М., 1876. – 186 с.+X+XXV+VII с.;

q Полиция рабочих в Англии в XIV веке и Мировые судьи как судебные разбиратели споров между предпринимателями и рабочими. – Лондон, 1876. – 36 с.;

q История полицейской администрации и полицейского суда в английских графствах с древнейших времен до смерти Эдуарда III-го. К вопросу о возникновении местного самоуправления в Англии. – Прага, 1877. – 219 с.

Ковалевский сам набросал и счел важными следующие вехи своей биографии:

1. Детство и юность. Семья и школа. Университет. Первые странствия.

2. Прага и Вена. Берлин.

3. Париж и Лондон.

4. Московский университет в 70-х годах прошлого века.

5. Поездки на Кавказ.

6. Преподавание в Стокгольме, Оксфорде и Париже. Научные работы в Болье и летние странствия по архивам и библиотекам.

7. Поездки в Америку.

8. Опять на родине. Земские съезды. Редактирование газеты «Страна». Государственная дума 1-го призыва.

9. Пять лет, проведенные в Государственном совете.

10. Война 1914 и 1915 гг. Ее действительные причины. К психологии германского народа во время войны[38].

В 1877 г. Ковалевский сдает магистерский экзамен и получает приглашение преподавать государственное право европейских держав на юридическом факультете Московского университета. Через год, в 1878 г. он публично защитил магистерскую диссертацию по монографии «История полицейской администрации…» и представил приложение к ней: «Собрание неизданных актов и документов, служащих к характеристике английской полицейской администрации в XII, XIII и XIV веках, предшествуемое монографией «О полиции рабочих в Англии в XIV веке»».

Итак, Ковалевский приготовился к новому, московскому периоду жизни и научной биографии: он заявил о себе как юрист-исследователь, историк средневековья с широким социологическим интересом к происхождению общественных форм, к современной социальной и политической практике. Ковалевский к этому периоду уже сложился как основатель генетической школы в российской социологии. Исторические и юридические исследования, полученное образование этому способствовали.

Заграничные поездки и последующее длительное проживание за границей Ковалевский использовал для интенсивной работы и ознакомления с общественной жизнью стран. Среди знакомств, которые завязались во время заграничного пребывания Ковалевского, нужно отметить знакомство с Марксом и Энгельсом и их окружением.

В одной из первых крупных советских работ о Ковалевском – монографии Б. Г. Сафронова «М. М. Ковалевский как социолог» (М., 1960) промелькнуло утверждение, что ученый идейно и политически «метался», пытался соединить марксизм с позитивизмом. Этим объяснялись его многолетние связи с первыми марксистами, самими Марксом и Энгельсом.

На мой взгляд, Ковалевский до конца дней своих оставался демократом-либералом и неортодоксальным позитивистом. Как ученый и гражданин, он жил реальной жизнью, хотя и купался в «генетическом» материале вековой истории. Он был пытлив и не отказывал себе в личном знакомстве с самыми разными по взглядам людьми, глубоко вникал в специфику научных и общественных течений. Маркс и Энгельс были тогда для молодого Ковалевского интереснейшими фигурами и в науке, и в общественной практике. Их знакомство продолжалось, личных встреч было несколько. Переписка подчеркивает доверительный характер отношений, несмотря на различия в возрасте и направленности интересов.

Московский период жизни М. Ковалевского длился 10 лет: с 1877 по 1887 годы. Московский университет гордился таким ученым[39]. Слава о нем как о европейски признанном ученом и блестящем лекторе уже поднялась[40]. Красивый голос, особая манера вести себя в аудитории, глубокое содержание лекций; его «объективность» перемежалась, для оживления аудитории, остроумными замечаниями, даже анекдотами – вот что вспоминается тем, кто бывал на его лекциях. Желающих послушать его лекции было так много, что конституционное право иностранных держав он читал в актовом зале. Для таких лекций ему приходилось собирать и перерабатывать много научного материала.

В начале 1879 г. в Москве выходит его книга «Общинное землевладение. Причины, ход и последствия его разложения. Ч.1: Общинное землевладение в колониях и влияние поземельной политики на его разложение». 1880 г. стал для Ковалевского знаменательным: он защищает докторскую диссертацию, отдельным изданием выходит его работа «Общественный строй Англии в конце средних веков» (М., 1880. – 396 с.). Далее он упорно работает над важным трудом «Историко-сравнительный метод в юриспруденции и приемы изучения истории права». Этот материал он помещает в журнале «Книжное обозрение», который основал в Москве вместе с новым другом Всеволодом Федоровичем Миллером (1848-1913), этнографом, языковедом, археологом, будущим (1911) академиком Петербургской академии наук.

Чуть позже Ковалевский издаст свой «Сравнительно-исторический метод…» отдельно. Сразу же после защиты докторской диссертации он отправился в заграничную командировку: работал в Италии (в 27 архивах и библиотеках городов Флоренция, Рим), в Испании (работает в архивах и рукописном отделении Исторической Академии в Мадриде) и в Соединенных Штатах Америки.

Итогом этих заграничных исследований являются такие важные работы, как «Экономический строй Европы до возникновения капиталистического хозяйства» (Т. 1. – М., 1898. – 730 с.; Т. 2. – М., 1900. – 998 с.; Т.3. – М, 1903), а также ряд статей в журналах.

Ковалевский в московский период вновь близко сошелся со своим товарищем по университету, профессором Московского университета (в 1874-1884 гг.) С. А. Муромцевым[41]. Он был редактором журнала «Юридический вестник», в котором Ковалевский опубликовал несколько статей в 1884 г. (кн. 5), 1885 г. (кн. 6-7, т. XVIII, т. XIX), 1886 г. (т. XXI, № 2, кн. VI-VII), 1887 г. (кн. I и II, кн. V), 1888 г. (кн. 2), 1889 г. (кн. VI, кн. VIII), 1892 г. (кн. XI). Можно утверждать, что все эти годы Ковалевский был постоянным автором «Юридического вестника».

В летние месяцы Ковалевский предпринял три поездки на Кавказ с целью изучения обычного права горцев, их уклада жизни, влияния обычаев на древние законы. В этих этнографических экспедициях вместе с Ковалевским участвовали (по своей программе) профессор В. Ф. Миллер (первая экспедиция), затем – профессор И. И. Иванюков[42], а также профессор Ю. С. Гамбаров.

Ученых привлекали самые дикие, первозданные уголки Кавказа. Они посещали осетинские и татарские села на северном склоне Кавказского хребта, побывали в горной Сванетии, Хевсуретии, Тушетии, Пшавии. При бездорожье они добирались до перевалов по руслу горных рек. «Часто М. М. рисковал своей жизнью, т. к. ему приходилось пробираться по узким горным тропинкам над пропастями верхом на небольшой лошади, что при его грузной фигуре было очень опасно. Его спутники рассказывали, что он удивительно умело беседовал с туземцами и очаровывал их своим обращением» (Е. К. Черты из жизни Максима Максимовича по семейным и личным воспоминаниям // М. М. Ковалевский. Ученый, государственный и общественный деятель и гражданин: сборник. – СПб., 1916.– С. 21).

Материалы экспедиций Ковалевский обобщил в двухтомном сочинении «Закон и обычай на Кавказе» (М., 1890). Эта работа была опубликована под названием «Современный обычай и древний закон. Т. I-II: Обычное право осетин в историко-сравнительном освещении» (М., 1886)[43]. В переводе на французский язык она появилась в Париже в 1893 г. у книгоиздателя Лароза.

Кавказские материалы были использованы Ковалевским для нескольких публикаций в упомянутом «Юридическом вестнике»:

«Некоторые архаические черты семейного и наследственного права» (1885);

«Пшавы» (1888);

«Родовое устройство Дагестана» (1888);

«Сельская община в Закавказье» (1889).

Статья «В Сванетии» появилась в «Вестнике Европы» за 1896 г., кн. 8 и 9.

Итак, Москва для Ковалевского стала родным городом, в котором он плодотворно работал, обобщал результаты исследований, читал лекции. Он активно работал и в Московском юридическом обществе, где был и С. А. Муромцев, в Обществе любителей естествознания, антропологии и этнографии. Это общение расширило круг его знакомств и личных привязанностей.

Будучи гостеприимным хозяином и общительным человеком, Ковалевский у себя на московской квартире устраивал научные четверги. Собирались люди разных взглядов. Ковалевский задавал темы и тон обсуждений. Касались, в основном, научных, общественных и литературных проблем. Бывали на этих четвергах и племянники ученого – Е. Ковалевский и Е. Марков. Среди гостей были Ю. С. Гамбаров, И. И. Янжул, С. А. Муромцев, А. И. Чупров, Н. К. Михайловский, Н. В. Шелгунов, В. А. Гольцев, П. Д. Боборыкин, С. А. Юрьев и др. Как писал об этом племянник Евграф, «постоянными посетителями у него были профессора университета и других высших учебных заведени