Континент и Океан
«Главный геополитический приз для Америки – Евразия», – без всяких дипломатических тонкостей пишет З. Бжезинский в «Великой шахматной доске» и подробно обосновывает эту главную мысль своего сочинения. Европа, по его оценке, «служит трамплином для дальнейшего продвижения США в глубь Евразии. Расширение Европы на Восток может закрепить демократическую победу 90-х годов».
И снова – настойчиво: «Прежде всего, Европа является важнейшим геополитическим плацдармом Америки на евразийском континенте».
Плацдармом для чего? Бжезинский, давший своей книге подзаголовок «Господство Америки и его геостратегические императивы» и посвятивший ее своим студентам – «чтобы помочь им формировать очертания мира завтрашнего дня», – вовсе не скрывает, что речь идет об оттеснении России с того места, которое она занимала в Евразии и, соответственно, о весьма чувствительном урезании ее пространства. В этом американский натиск на Восток прямо наследует тому, который вела Европа на протяжении едва ли не целого тысячелетия. И об этом Бжезинский тоже пишет вполне откровенно: «На политическом и экономическом уровне расширение соответствует тем по своему существу цивилизаторским целям Европы, именовавшейся Европой Петра*, которые определялись древним и общем наследием, оставленным Европе западной [48] ветвью христианства».
Хочется думать, что история гражданами России еще не забыта настолько, чтобы сразу же не припомнить, кто, от времен Карла Великого, вытеснившего славян с Лабы [49], и вплоть до Второй мировой войны был лидером и флагманом такого Drang nach Osten.
Да Бжезинский и сам называет имя, подчеркивая, что именно Германия является главным союзником США в созидании нового мирового порядка и их «субподрядчиком» в Европе. В награду ей обещается зона влияния, точно покрывающая ту, которая как раз и была предметом ее многовековых вожделений и«…может быть изображена в виде овала, на западе включающего в себя, конечно, Францию, а на востоке она охватывает освобожденные посткоммунистические государства Центральной и Восточной Европы республики Балтии, Украину и Беларусь, а также частично Россию».
На приложенной карте это «частично» охватывает русскую территорию почти до Волги. И здесь стоит напомнить, что кайзер Вильгельм II еще 8 ноября 1912 года говорил о необходимости конечного решения вопроса между немцами и славянами. «А в 1915 году, – пишет Никола Живкович, комментируя книгу Гельмута Вольфганга Канна «Немцы и русские», – 325 немецких профессоров подписали петицию своему правительству, в которой потребовали от него выдвинуть ультиматум: чтобы граница между Германией и Россией проходила по Волге!»
Продолжение и последовало под Сталинградом: как показали недавно открытые для изучения немецкие архивные документы*, еще при подготовке Первой мировой войны Германия в отношении России руководствовалась по существу такими же идеями и принципами, что и Третий рейх, который довел их до полного логического завершения. Так, главный тезис записки, озаглавленной «Новая земля на востоке», гласил: «Нынешняя война является решающей схваткой во имя становления культуры Европы». И далее еще интереснее и актуальнее: «Бездонная пропасть между азиатско-монгольской и европейской культурами разделяет германца и московита – здесь невозможно никакое взаимопонимание! Напротив, с нашими западными противниками налицо вероятность примирения в рамках единой культуры… Как только мы добьемся для себя свободы мореплавания, мы сможем упорядочить наши отношения с Англией; с Россией же примирения не будет никогда [50]. В этом вся разница».
Все предпосылки нового контура НАТО уже наличествуют здесь, включая даже и такой поразительный факт, что России уже тогда клеился ярлык «коммунистической угрозы» – под каковой понималась преобладавшая в ту пору в стране общинная форма крестьянской собственности на землю**. Так что даже и в своем яростном антикоммунизме «холодная война» соотносилась не только с СССР, но прежде всего с Россией как особой и абсолютно неприемлемой для Запада формой организации исторической жизни входящих в нее народов.
Пересмотр итогов Второй мировой войны, обрушение баланса сил, основы которого были заложены в Ялте и Потсдаме, вернули в свет рампы эти было отодвинутые в тень планы. А объединить усилия США и Германии в русле единого и главного стратегического замысла было тем легче, что на протяжении почти целого столетия в Штатах шла усиленная разработка построения глобальной американской империи именно в партнерстве с Германией.
Остановиться на истории доктрины такого партнерства тем более важно, что на протяжении последних семи лет в патриотической оппозиции, а затем и за ее пределами распространилась концепция будто бы извечного противостояния США и Германии, определяемых, соответственно, как Океан и Континент***. При этом автором ее называется немецкий геополитик Гаусгофер, одно время имевший заметное влияние на Гитлера.
А между тем авторство концепции глобального конфликта Океана и Континента принадлежит американскому адмиралу Мэхену. При этом, развивая ее, Мэхен подчеркивал, что оплотом континентальной мощи является Россия [51], Германия же включалась им в Океан. В соответствии с этим и формулировалась долгосрочная стратегия и выстраивались схемы долгосрочных союзов. Притом союзов прежде всего военных, определяемых исключительно национальными интересами.
А национальный интерес Америки диктовал такую вот стратегию: «Морские державы [52] должны создавать противовес этой мощи [53], располагая превосходящими силами флота и оказывая на Россию давление с флангов» [54].
Это был зародыш той идеи, которая легла в основу НАТО и всей системы блоков, создававшихся США после 1945 года.
Но в еще большей мере это можно сказать о Халфорде Маккиндере, англичанине, в 1940-х годах переселившемся в США, в векторе которых он и скорректировал свои идеи, первоначально разработанные им для Англии. Главное в его концепции, помимо понятия «Хартленд» [55], – это идея создания благоприятного для США «баланса сил путем превращения морской мощи держав, окружающих социалистические страны Евразийского континента, в земноводную – с тем, чтобы контролировать главные морские коммуникации мира и в тоже время иметь твердую опору на континенте» [56].
Иными словами, речь шла о создании, после Второй мировой войны, двух «поясов сдерживания», из которых первый – пояс «земноводных держав», то есть Германии, Франции, Англии и некоторых других стран, – охватывал бы Россию с Запада, а второй – США, Индия и Китай – позволял бы делать то же самое с Востока. Во второй пояс сдерживания Маккиндер включал малые страны Азии, Африки и Латинской Америки, зависимые от западных держав. И зная все это, можно иными глазами взглянуть на внешнюю политику СССР эпохи «холодной войны»: при всех ее издержках, она строилась на правильном понимании диалектической связи отступления на дальних рубежах с отступлением на ближних.
В сугубо американоцентристском ключе примерно в то же самое время развил соответствующие идеи профессор Йельского университета США Н. Спикмен. Трансформировав маккиндеровскую карту мира, со срединным положением Евразии, в так называемую геоцентрическую, где в центр мира встали США, а все остальные страны и континенты являлись по отношению к ним «окраинными землями», он без всяких околичностей заявил: «Кто владеет зоной окраинных земель, господствует над Евразией: кто господствует над Евразией, тот управляет судьбами мира».
Примечательно, что эти мысли Спикмена были развиты еще в годы войны [57]. Иными словами, еще тогда, когда немцы стояли на Волге и СССР кровью добывал победу, плоды которой теперь утрачены Российской Федерацией, еще тогда союзники, тянувшие с открытием второго фронта, были заняты тщательной разработкой планов послевоенного утверждения Америки в качестве всемирной империи, подобной империи Римской.
В 1944 году увидела свет книга Н. Макнейла «Американский мир», где это уподобление провозглашалось открыто: «Как Соединенные Штаты, так и весь мир нуждается в мире, основанном на американских принципах – Pax Americana [58]… Мы должны настаивать на американском мире. Мы должны принять только его и ничего больше». Россия же должна добровольно принять «руководство Запада», нравится ей это или нет.
И наконец, Р. Страусс-Хьюппе заявил: «В интересах США достичь такого мирового порядка, который располагал бы одним единственным центром силы, откуда бы распространялся балансирующий и стабилизирующий контроль и чтобы этот контроль находился в руках США». Характерно и само название книги Страусса-Хьюппе: «Геополитика. Борьба за пространство и власть».
Даже этого краткого обзора предыстории вопроса, думается, довольно, чтобы понять: истоки «холодной войны» вовсе не в пресловутом «экспансионизме» СССР – хотя, разумеется, СССР в послевоенный период вовсе не был, да и не должен был быть, ягненком, – но в его [59] нежелании подчиниться заранее предначертанным планам Pax Americana.
Да и сам Бжезинский вовсе не считал нужным скрывать истину, когда писал в предисловии к «Плану игры»: «В основу книги положен главный тезис: американо-советское состязание не какое-то временное отклонение, а исторически сложившееся и в будущем длительное противоборство. Это состязание носит глобальный характер». И далее: «Исходным пунктом в книге «План игры» является геополитическая борьба за господство в Евразии». И наконец, – самое главное, пожалуй, по Бжезинскому: американо-советское соперничество – «борьба не только двух стран. Это борьба двух империй» [60].
Надеюсь, еще не забылось – или, по крайней мере, не всеми забылось, что целенаправленное разрушение СССР в годы перестройки идеологически подкреплялось тезисом о необходимости «конца последней империи». Именно его развивал Сахаров в своем выступлении на знаменитом первом съезде Верховного Совета СССР в 1989 году. И, в свете всего изложенного выше, приходится предположить с его стороны либо полное незнание вопроса, либо сознательную ложь, сколь бы резкой ни показалась кому-то эта оценка.
Инструментом реализации идеи Pax Americana изначально был призван служить блок НАТО, который современные отечественные либералы-западники еще несколько лет назад почтительно именовали «феноменом культуры». А вот газета «Уолл-стрит джорнэл» еще 4 апреля 1949 года, на следующий день после подписания Североатлантического договора, оценила его как «триумф закона джунглей над международным сотрудничеством в мировом масштабе», который «сводит к нулю» принципы ООН.
«Сторонники Североатлантического договора, – писала газета, – будут возражать против сведения его к закону джунглей. Однако глубокий анализ показывает, что покров цивилизации, которым он окутан, тонок. Договор делает военную мощь решающим фактором в международных отношениях». Но – и это главное – «мы не сожалеем по поводу этих событий. Мы считаем, что закон джунглей, лежащий в основе Атлантического пакта, лучше отвечает действительности, чем идеально гуманный принцип ООН» [61].
Отсюда логично следует, что крах СССР как полюса сдерживания подобных амбиций и ликвидация, 1 июля 1991 года, Организации Варшавского договора [62] отнюдь не приблизили и не могли приблизить торжество «вечного мира», но лишь позволили «оппоненту» действовать, уже неприкрыто руководствуясь лишь «законом джунглей». И либо граничащей с психопатологией неадекватностью ряда российских политиков и политологов, либо глубоким непрофессионализмом, либо уж действительно прямым предательством можно объяснить длящиеся до сих пор их попытки протащить идею вступления России в НАТО. Между тем известно, что когда год спустя после смерти Сталина Москва обратилась с подобной просьбой, то получила отказ. А ровно через год в Альянс была принята Западная Германия – факт более чем красноречивый. В мае 1990 года к теме вновь вернулись – на сей раз по инициативе М. Горбачева, во время его встречи с Дж. Бейкером в Москве. «Бейкер заверял меня, поведал Горбачев, – что политика его администрации не направлена на то, чтобы оторвать Восточную Европу от Советского союза. Прежде, признал он, у нас была такая линия. Но сегодня мы заинтересованы в том, чтобы построить стабильную Европу и сделать это вместе в вами… Возражая Бейкеру, я уже всерьез, а не в виде намеков, как прежде, поставил вопрос о вхождении Советского союза в НАТО. Тогда бы эта организация сразу бы потеряла и по существу, и по форме свое прежнее предназначение орудия «холодной войны», и можно было бы сообща строить общеевропейскую безопасность в контексте ОБСЕ.
Бейкер всячески уходил от этого прямо поставленного вопроса…» [63].
Казалось бы, все было ясно, однако такая ясность ничуть не изменила общую линию поведения Горбачева; а регулярное выволакивание на свет политиками самого разного калибра темы вступления России в НАТО, несмотря на неоднократный решительный отказ, ставит ее в унизительное положение зависимой просительницы и позволяет не церемониться в выражениях. Так, в начале 1997 года «Вашингтон пост» поместила статью Генри Киссинджера, в которой тот открыто издевался над «идейками ни рыбкиных, ни мяскиных» о вступлении России в НАТО. Ибо, откровенно писал он, не видать России членства в НАТО как своих ушей: не для этого блок создавался.
Сегодня как раз и реализуется то, для чего он создавался: сколько возможно большее продвижение на восток и «обволакивание» былого мощного противника с флангов, благоприятные условия для чего были созданы не только распадом СССР, но и серией локальных войн, развернувшихся на постсоветском пространстве. Ясно также, что оттеснение ООН на второстепенную роль Cевероатлантическим альянсом, ставшее реальностью во время косовской агрессии НАТО, было изначально включено в замысел блока.
* * *
Распад СССР и ликвидация ОВД впервые в истории сделали реальной для США, Запада перспективу овладения вожделенным Хартлендом, и, мне думается, наивно было бы полагать, что сейчас стратеги Pax Americana почему-либо отступятся от цели, на достижение которой потратили столько времени, средств [64] и усилий, к которой шли жестко и планомерно. Однако в общественном мнении России – и, как я уже говорила, даже в среде профессиональных политологов – все еще живучи аберрации и иллюзии, связанные с переоценкой фактора объективности распада СССР. А между тем сейчас уже более чем достаточно материалов, позволяющих с основанием говорить о сценарности, прямой рукотворности тех главных событий последнего этапа «холодной войны», которые стали роковыми для исторической России. Бжезинский, как мы видели, датирует победоносное для Запада завершение «холодной войны» 1990 годом. Однако, на мой взгляд, ближе к истине Дж. Буш, зафиксировавший его годом раньше. Да и сам Бжезинский десять лет спустя почтил именно 1989 год статьей, озаглавленной так: «Соединенные Штаты превыше всего». Подзаголовок тоже не оставляет места для недомолвок: «Международные последствия 1989 года». Именно 1989 год, констатирует Бжезинский, сделал необратимым распад Советского Союза, который «возвестил о начале эры американской гегемонии» [65].
1989 год стал поистине рубежом; до него в мире еще существовала переживающая серьезный, но отнюдь не смертельный внутренний кризис сверхдержава, способная обеспечить неприкосновенность итогов Второй мировой войны и предотвратить наступление эпохи нового передела мира; после него на планете без малого два года агонизировал, как всем было ясно, смертельно больной гигант, которым уже можно было пренебрегать, что и показала война в Заливе 1991 года.
А потому, раньше, чем перейти к ней, открывающей эпоху после «холодной войны», – постсоветскую эпоху – следует панорамно [66] взглянуть на узловые события рубежного1989, вместившего в себя вывод советских войск из Афганистана, «бархатные» революции в Восточной Европе, встречу Буша и Горбачева на Мальте и агрессию США в Панаме.
Все они увязаны между собой в системную целостность и, знаменуя разгромное отступление России и на Океане, и на Континенте, закладывали основы нового баланса сил на планете. Как писала в марте 1999 года газета «U.S. News and World report», подводя неутешительный для России итог десятилетия: «Почти мгновенно бывшая гордая сверхдержава потеряла имя, флаг, объединяющую идеологию и половину территории».
И, разумеется, сразу же стало ясно, что клич «Vae Victis!» [67] для Pax Americana так же актуален, как и для Pax Romana. Никто и не собирался скрывать этого, а если СССР, а затем РФ так и не смогли освободиться из плена последней утопии, полагая, будто другая сторона вкладывает в слово «победа» сугубо олимпийский, спортивный смысл, то подобная неадекватность реакции противника лишь усиливала волю Pax Romana к господству – причем с применением всех средств.
Пацифистские иллюзии отечественных западников в отношении США столь безосновательны, что объяснить их можно лишь либо сознательной коллаборацией, либо полным невежеством, незнанием хрестоматийных известных заявлений и позиций, которых никто и не думал скрывать.
Напротив, откровенность, с какой в США не раз заявлялось о готовности использовать военную силу – и вовсе не во имя неких абстрактных «прав человека», а для реализации целей господства, – пожалуй, аналогии имеет только в милитаристской традиции Германии.
Так, Мэхен писал: «Военная сила – один из преобладающих политических элементов для оправдания политики… Конфликты на международной арене закаливают нации и способствуют их возмужанию» [68]. И дистрофические «права человека» здесь решительно ни при чем: по мнению Мэхена, кроме национально-эгоистического интереса нет ничего, что двигало бы развитием отношений между странами, и незачем маскировать это.
Мне возразят: это конец XIX – начало XX века, когда ницшеански окрашенный милитаризм входил в моду. Но вот что писал Киссинджер уже после Второй мировой войны, тогда, когда исчезновение СССР до конца столетия, хотя и желанное, трудно было вообразить: «Война должна быть используемым инструментом политики… Неспособность использовать силу может увековечить международные споры» [69].
Уже в 1950-х годах, как об этом стало известно лишь в 1990-е, ЦРУ создало в нейтральной Австрии более 80 секретных складов с вооружением, боеприпасами, взрывчатыми и химическими веществами. Некоторые из них не обнаружены до сих пор [70].
Однако с самого начала «холодной войны» в понятие такой силы включалось и ядерное оружие, вопрос о применении которого США и их союзники неоднократно переносили в сугубо практическую плоскость. Использование атомных бомб планировалось американцами еще во время войны в Корее. Кроме того, как стало известно из рассекреченных документов Пентагона, о чем первым сообщил американский научный журнал «Буллетин оф атомик сайентистс», с 1961 по 1963 годы американцы хранили на территории Кубы атомные бомбы. Ядерные удары был готов нанести Израиль в 1973 году. В 1982 году в англо-аргентинском конфликте из-за Фолклендских [71] островов корабли британских ВМС имели на борту готовое к применению ядерное оружие. А в 1994 году из публикации Джеймса Гэлбрейта [72] стало известно содержание «Записи заседания Национального совета безопасности 20 июля 1961 года» с грифом «Совершенно секретно, только для ваших глаз». Ее сделал полковник Говард Бэррис, военный помощник тогдашнего вице-президента Линдена Джонсона, для своего шефа. Речь на заседании шла о возможности нанесения упреждающего ядерного удара по СССР, а председательствовал на нем полгода назад вступивший в должность президент Джон Кеннеди. Последний не только не попытался противостоять этим планам военных, но, судя по записи, инициативу встретил благосклонно и даже готов был поторопить военных. Последние, несмотря на явное тогдашнее преимущество США над СССР в ядерных вооружениях [73], предлагали годичную или двухгодичную «оттяжку», с целью еще большего наращивания отрыва [74].
Вот что предшествовало «бессмысленной», согласно перестроечной идеологии, советской гонке за ядерным паритетом – достигнутым ценой немалых жертв и усилий всей страны и, начиная с Горбачева, пущенным под откос.
Немаловажен и факт председательствования Кеннеди, тогда буквально обожаемого советским общественным мнением. Между тем, любой американский президент остается связанным преемственностью крупных стратегических целей, в разряд которых никогда не входило долгосрочное дружественное партнерство с Россией. К сожалению, иллюзии такого партнерства до сих пор не изжиты у нас в стране и в известной мере возродились в эпоху Клинтона, который, однако, как сообщила газета «Вашингтон пост» в декабре 1997 года, в ноябре того же года подписал секретную директиву, в которой говорил о возможности нанесения ядерного удара по российским военным и гражданским объектам.
Дать объяснение такого решения Клинтон не счел необходимым. В том же 1997 году в документах по «стратегии национальной безопасности», подписанных Клинтоном, было заявлено, что США будут применять силу решительно и односторонне. В таком контексте высказанная несколько лет назад Мадлен Олбрайт надежда, что России «надоест тема НАТО» и что она «перестанет воспринимать мир в тонах «холодной войны»», несомненно, отзывается черным юмором, а «ястребиная» позиция Мадлен Олбрайт [75], которую некоторые [76] стремятся представить неким исключением, как видим, напротив лишь является последовательным развитием магистральной линии. И делать это тем легче, что необходимость маскировки исчезла вместе с могущественным соперником.
Летом 1996 года журнал «Foreign affairs» порекомендовал ежегодно тратить на вооружения 60–80 млрд долларов, чтобы «сохранить роль Америки как глобального гегемона». Тогда же один из ведущих экспертов вашингтонского Центра стратегических и международных исследований заявил, что за годы «холодной войны» вооруженные силы США слишком уж размагнитились, обленились, так как не могли идти на широкое применение оружия. Теперь же, по его мнению, США «следует нацелиться» на боевое использование силы. Трудно более ярко обрисовать сдерживавшую роль СССР, которую миру, возможно, еще лишь предстоит оценить в полной мере!
Не менее откровенно высказалась годом ранее и Рэнд Корпорейшн при разработке вариантов стратегии США: если раньше США приходилось исходить из того, что «военная мощь является мечом, который нужно держать в ножнах», то ныне подход надо менять. США более не могут позволять себе «роскошь» неприменения силы [77].
Наконец, свой голос присоединила и Франция. Влиятельная «Le Monde diplomatique» тогда же, в 1996 году, внесла окончательную ясность: путем продвижения НАТО на Восток «западные страны берутся защищать, при необходимости всеми военными средствами, нынешнее фактическое территориальное положение, являющееся результатом расчленения бывшего Советского Союза» [78].
Я привела лишь часть подобных заявлений; но и их довольно, чтобы понять: никто на Западе, а особенно в США, и не думает считать окончание «холодной войны» прелюдией к осуществлению мечты философов о «вечном мире». И тем более удивительной предстает позиция М.С. Горбачева, в последней его книге «Как это было» считающего возможным писать, вспоминая о своих уступках при объединении Германии:
«Надо было выбирать – идти на открытый конфликт с ними и, по сути, со всей Европой, жертвуя всем тем, что было завоевано ради мира на Земле [79] в ходе ликвидации холодной войны, или примириться с участием Германии в НАТО, что, откровенно говоря, имело больше психологическое значение [80], нежели военно-политическое. Реальной угрозы от включения всей Германии в НАТО в условиях необратимости холодной войны я не видел, да ее и не было уже на деле».
Грамматика сыграла здесь злую шутку с бывшим генсеком: ясно, что он имел в виду необратимость окончания «холодной войны». Но получилось то, что принято именовать симптоматической оговоркой, и она выдала то, что Горбачев пытался скрыть. А именно – необратимость поражения СССР в «холодной войне», что стало следствием выбранного генсеком-президентом способа закончить ее. Способа, преднамеренно-разрушительный характер которого предстает вполне очевидным при ретроспективном обзоре событий 1989 года.
* * *
Когда 15 февраля генерал Громов картинно прошел по мосту в Термезе, а следом за ним в стройном порядке, с развернутыми знаменами двинулись последние части ОКСВ, выводимые из Афганистана, многим, тогда еще согражданам еще единой великой страны, казалось, что открывается новая, более счастливая эпоха: настроения «последней утопии», утопии вечного мира, были в самом разгаре, а полагать главным – да что там, единственным! источником военной угрозы в мире [81] собственную страну СССР считалось хорошим тоном.
За спиной оставался фантастический мир, так поэтично описанный шотландцем Дж. Н. Дугласом в книге «За высокими Гималаями», с его окрашенными в волшебные цвета горами.
Оставались товарищи – павшие и пленные; оставались союзники, не одного из которых ожидала лютая участь.
Оставалась, наконец, неразгаданная тайна этой десятилетней войны, так и не названной войной. Любая попытка разобраться в ней, не объявляя все подряд бессмыслицей и преступлением, пресекалась на корню – и не цензурой, нет, хуже: общественным мнением, возбужденной пацифизированной толпой, которая, под вопли СМИ о «цинковых мальчиках», уже уверовала, что надежнейший путь к миру лежит через полное собственное разоружение физическое, а еще более того духовное.
Кто помнит сегодня кадры телехроники о приезде тогда одного из лидеров моджахедов, а позже потерявшего контроль над Афганистаном Бурхануддина Раббани в Москву, где женщины передают ему на руки детишек? Мне тогда эти сцены крепко врезались в память, пародийно напомнив сцены братания с немцами на русско-германском фронте в 1917 году. Все знают, сколько крови пролилось потом. И вот сегодня, вспоминая ту хронику, я думаю: а не сложил ли свою голову в бою с моджахедами кто-нибудь из тех ребятишек, которых наивные матери так легкомысленно демонстрировали как «знамя мира» – только сложил уже не в Афганистане, а в Чечне?
То, что мы ушли из Афганистана, вовсе не значило, что Афганистан ушел от нас – не так просто и легко устанавливается баланс сил в стратегически важных регионах. Когда началась вторая чеченская кампания, генерал Дустум, один из лидеров моджахедов эпохи советского военного присутствия, прямо заявил, что Россия не покончит с терроризмом в Чечне, пока не будет подавлен очаг в Афганистане. Но в Афганистане ли главный очаг? Точнее насколько автономным является сам моджахедизм, это новое специфическое явление конца XX века, очевидно переходящее в век XXI, с которым именно России, еще в форме СССР, довелось встретиться первой?
Сегодня надо быть слишком уж закоренелым догматиком-правозащитником сахаровского толка, дабы продолжать веровать в подобную автономность. Литература изобилует, многие тайны ЦРУ рассекречены, в том числе известно, что как раз в Лэнгли, в штаб-квартире разведуправления США именно 15 февраля 1989 года был устроен настоящий праздник; и здесь никто, разумеется, не считал, что с выводом советских войск заканчивается война. Ведь двумя днями раньше США, по-своему истолковав подписанные 14 апреля 1988 года женевские соглашения как «создание условий к выводу ОКСВ, а не как формулу урегулирования афганского конфликта», и взяв на вооружение концепцию «положительной симметрии», обосновали свое право продолжать оказание военной помощи афганской оппозиции при расширении вмешательства со стороны Пакистана. Что и было зафиксировано в специальной директиве по национальной безопасности от 13 февраля 1989 года [82].
Таков был один из первых внешнеполитических шагов правительства Буша, и вряд ли он мог остаться неизвестным советскому руководству. Тем более, что еще в 1988 году МИД Афганистана издал «Белую книгу», где были изложены многочисленные факты нарушений женевских соглашений со стороны Пакистана и США. Так, в течение только первого месяца после их подписания афганской оппозиции было поставлено беспрецедентно большое количество вооружений. А 15 мая 1988 года, в день вступления в силу женевских договоренностей, была проведена своего рода демонстрация: в одну только приграничную деревню Тери-Мангал, расположенную в 137 км от Пешавара, прибыло около 100 грузовиков с оружием. Как и прежде, на территории Пакистана функционировали тренировочные центры для обучения боевиков афганской оппозиции, и все это вполне соответствовало той линии поведения, которую Р. Рейган выбрал еще в апреле 1985 года.
В ответ на первые миротворческие инициативы Горбачева в афганском вопросе он подписал директиву по национальной безопасности № 166, где при реализации целей США предлагалось на афганском направлении действовать «любыми доступными средствами». Об этих средствах достаточно откровенно пишет Питер Швейцер в своей «Победе», анализируя основные блоки увенчавшейся успехом стратегии подрыва СССР. В их ряду он особо выделяет «значительную военную помощь движению сопротивления в Афганистане, а также поставки для моджахедов, дающие им возможность распространения войны на территорию Советского Союза» [83].
Еще в годы президентства Картера и при активном участии Бжезинского на границах советских республик Средней Азии и внутри них создавалась разветвленная исламско-националистическая сеть. Одновременно в США, Пакистане, Саудовской Аравии была издана серия книг, воспевавших подвиги мусульман в войнах против России, а 15 января 1981 года шеф ЦРУ С. Тернер, встретившись с Рейганом, Бушем и Кейси, информировал их о тщательно засекреченной программе создания, при поддержке Пакистана, разветвленной сети исламского сопротивления в Афганистане.
Именно в период президентства Дж. Картера была, в главных своих чертах. сформулирована концепция использования «исламского фактора» в борьбе против СССР [84], в основу которой легли идеи З. Бжезинского.
Уже 19 января 1980 года дамасская газета «Тишрин» опубликовала большую статью своего военного комментатора полковника Аль-Хейсама Али-Аюби, озаглавленную весьма выразительно «Возвращение в регион под знаменем ислама». В ней говорилось, что администрация Картера намерена прикрыть трещины, возникшие в поясе окружения СССР с юга. А поскольку на юге с ним граничат мусульманские страны, то, следовательно, США должны «противопоставить ислам Москве» и развернуть активность на этом направлении.
В начале 1979 года помощник президента Картера по национальной безопасности Бжезинский поручил разведслужбам подготовить соответствующее исследование. Опорной страной для США при реализации «исламского проекта» стал Пакистан, однако к нему, так или иначе, присоединились Китай, Саудовская Аравия, Египет, Иран и даже Израиль. И уже в 1980 году издающийся в Вашингтоне журнал «Нью рипаблик» опубликовал статью «Оружие для Афганистана», где говорилось: «Центральное разведывательное управление занято координированием смежной, обширной программы [85] обеспечения афганского движения сопротивления оружием для ведения современной партизанской войны» [86]. И далее: «Распоряжение о разработке операции было отдано лично президентом Картером, ее планирование осуществлялось под непосредственным наблюдением помощника президента США по национальной безопасности З. Бжезинского и директора ЦРУ С. Тернера». При этом с союзниками США по НАТО вообще не консультировались, контакты же с мусульманскими странами решено было проводить посредством ЦРУ через разведслужбы этих стран, а не по обычным дипломатическим каналам.
Летом и осенью 1985 года в Конгрессе США состоялись слушания под названием «Исламский фундаментализм и исламский радикализм», на которых была разработана стратегия использования фундаменталистских группировок для подрыва позиций СССР. Иными словами, были заложены основы моджахедизма. Теория начала быстро применяться на практике. По некоторым данным, если в начале 1980-х годов в Афганистане сражалось около 3500 арабов, то в середине 1980-х их было уже около 18 000 у одного только Хекматиара. При этом США закрывали глаза на торговлю героином, уже тогда превращавшуюся в экономическую основу моджахедизма. Но, конечно, главным источником финансовых поступлений для лидеров афганской оппозиции оставались США, Пакистан и Саудовская Аравия – о чем, как пишет в своей книге «Спрятанная война» Артем Боровик, знал едва ли не каждый духанщик в Кабуле [87]. Знал описанный Боровиком духанщик и другое: «что русские солдаты уходят на север, к себе домой. А потом они уйдут еще дальше на север, оставив свои мусульманские республики».
К сожалению, Боровик написал об этом только 10 лет спустя, в год же вывода 40-й армии из Афганистана из уст его звучали общеперестроечные штампы. А ведь уже в 1985 году Кейси посоветовал моджахедам начать попытки перенесения военных действий на территорию СССР, о чем тоже, конечно, должны были знать – и знали – не только афганские духанщики, но и советские спецслужбы, а стало быть, и советское руководство. Генерал Н. Овезов, заместитель председателя КГБ Туркмении, еще в 1982 году утверждал, что «саудовцы пользуются исламом как тлеющими углями мусульманского бунта против СССР» [88]. И потому никакого «алиби» у Горбачева нет: он прекрасно знал, что оставляет за спиной выводимой 40-й армии и осуществлению чьих планов он открывает путь.
План действий тогдашний руководитель ЦРУ Уильям Кейси обсуждал с саудовским принцем Фахдом, «мусульманином и другом Запада», по характеристике П. Швейцера. И когда он сказал Фахду, что необходимо перенести войну на территорию СССР, тот с энтузиазмом ответил: «Святой джихад – это не знающая границ революция. Так же, как и коммунизм».
Афганцы, сообщает Швейцер, при поддержке созданных ими агентурных групп уже проводили широкомасштабные операции по минированию, но Кейси хотелось большего – хорошо спланированной подрывной кампании в Средней Азии. И как раз в регионе оказалось испробованным то самое оружие межэтнических конфликтов, которое затем с таким успехом было использовано для разрушения СССР, а ныне задействовано уже и на территории РФ. Не случайно в тот же вечер, когда Кейси беседовал с Фахдом о джихаде, состоялась встреча директора ЦРУ с Мусой Туркестани – историком, родившимся в Средней Азии, но жившим в Саудовской Аравии. Туркестани сообщил Кейси о волнениях в Алма-Ате в марте 1980 года [89] и о том, что там есть подполье, профинансированное саудовцами.
Естественно, снова возникает вопрос, почему эта информация, которая не могла не быть известна руководству СССР и органам Госбезопасности, не была доведена до общественного мнения, а в особенности – почему сами события, первое дуновение грядущих бурь, были спущены на тормозах и так и не получили должного освещения. Разумеется, нельзя забывать о том, что в эту эпоху любая попытка властей заговорить о подрывных действиях ЦРУ встречалась в штыки либеральной диссиденствующей интеллигенцией, однако не вся интеллигенция была такова и уж, конечно, не все население огромной страны. Ясно также, что замалчивание этой стороны вопроса было еще опаснее: оно лишь открывало дорогу версии «спонтанных народных движений», что впоследствии говорилось и о Восточной Европе, и о «народных фронтах» в союзных республиках, хотя теперь-то достаточно хорошо известно, что за кулисами их действовали одновременно и западные спецслужбы, и советский КГБ, о целях которого можно лишь догадываться. Во всяком случае, сегодня можно с уверенностью говорить, что пласт антигосударственно настроенных людей здесь был достаточно плотен, как был он плотен и в высшем партийном руководстве, что и показал приход к власти горбачевской когорты.
Генерал Денисов, занимавшийся в Главпуре вопросами спецпропаганды, в одном из интервью заявил: «Наши службы располагали сведениями, что Гарвардский университет, Иллинойский и другие исследовательские центры США ведут активную разработку проблемы информационных войн. Докладывали об этом в ЦК КПСС, но реакция этого «мозгового центра», была, мягко говоря, иронической. Абсолютно не воспринимали информационную угрозу и аналитические службы разведки [90].
Видимо, и не только информационную: П. Швейцер цитирует заявление одного из достаточно высоких чинов КГБ о том, что «у нас никто не верил, будто «Солидарность» финансируется американцами», – заявление совершенно анекдотичное на фоне ставших теперь общеизвестными фактов и собственных заявлений Бжезинского об успешной реализации его доктрины одновременной поддержки «Солидарности» и афганских моджахедов. В очень откровенном интервью «Независимой газете» [91] он, сообщив, что «сосуществования» никогда и не было, рассказал далее: в 1960-е годы «я сформулировал идею мирного сотрудничества с коммунистическими странами и стратегию подрыва их изнутри». А в 1970-1980-е годы была отработана тактика глобального противостояния Запада и Востока по теме прав человека с целью «заставить коммунизм перейти к обороне при одновременной поддержке любых движений сопротивления коммунизму, например «Солидарности» в Польше или моджахедов в Афганистане. И вновь мне удалось воплотить это в жизнь, работая непосредственно в правительстве и в Белом доме».
Что до Горбачева, то уже в 1988 году, то есть до вывода ОКСВ из Афганистана, он перешагнул черту, отделяющую реформирование от разрушения государства – и, по-видимому, вполне сознательного. Как пишет в своих весьма откровенных воспоминаниях его многолетний помощник А.С. Черняев, после выступления Генсека в ООН в конце 1988 года, где «он как бы получил «диплом» от международного сообщества государств и народов… начался повальный, я бы сказал, разгром всей нашей 70-летней советской истории, пересмотр всего и вся… И сама Октябрьская революция превращалась постепенно в историческую ошибку… уже появился термин «тоталитаризм» при оценке советской истории…»
И далее – самое важное, быть может, в контексте ретроспективного рассмотрения событий рубежного 1989 года: «Кстати, перед Новым Годом по ТВ выступил Гавриил Попов. Сказал он примерно следующее: в 1989 году возникшие уже тенденции будут набирать силу. Объективная логика, а может быть, и замысел Горбачева, предположил он, состоит в том, чтобы дать 70-летнему режиму распасться и только тогда общество «из чувства самосохранения» начнет создаваться заново…
Что это было: «объективная ли логика» или «замысел»? И то, и другое. Помните? «Пойду далеко!» – говорил мне раз Горбачев. Но идти надо было значительно быстрее. После Нью-Йорка, когда была обеспечена «внешняя среда» – Hic Rhodus, hic salta, как говорили древние и как повторял за ними Маркc» [92].
Одним из этапов такого ускорения [93] и стал вывод советских войск из Афганистана в той форме, в какой он состоялся. Разумеется, Горбачеву было известно о продолжении американских военных поставок моджахедам [94], но позиция его оставалась непреклонной: «Любые наши действия должны быть подчинены поставленной цели – уходим, и афганцы пусть сами решают свои дела…» [95]. В ситуации нарастающего потока вооружений в Афганистан слова о самостоятельном решении афганцами своих дел звучали, по меньшей мере, цинично. Но Горбачев, видимо, уже связал себя обязательствами, к «гуманитарным озабоченностям» не имеющим никакого отношения. Более того, как рассказывает генерал Шершнев, самые жестокие советские бомбардировки пришлись именно на это время и именно по кишлакам, прилегавшим к путям отхода 40-й армии. Кто-то в Москве очень боялся, что действия моджахедов осложнят вывод, не позволят уложиться в согласованные сроки и открыть США совершенно новые возможности для разыгрывания «исламской карты». Справедливость требует признать, однако, что в ответ на откровенную подрывную деятельность, направляемую из Афганистана на территорию СССР, адекватного ответа не было еще и в догорбачевский период, и это, разумеется, не осталось незамеченным заинтересованной стороной.
По словам Мохаммада Юсефа, начальника афганского отдела пакистанских спецслужб [96], с 1983 по 1987 год советское руководство в целом вело ту же «оборонительную политику», которая была характерной и для поведения ОКСВ в Афганистане.
И как ОКСВ становился все более уязвимым для энергичных наступательных действий моджахедов и стоящих за их спинами иностранных спецслужб, так и приходится сделать горький вывод – СССР в целом не решался энергично ответить на действия американской стороны, для которой именно 1980-е годы стали годами открытого наступления на СССР – о чем свидетельствует и целый ряд принятых в это время специальных директив*. Важнейшими из них были NSDD-32 и NSDD-55, разработанные еще при Рейгане. Первая прямо объявляла о цели пересмотра итогов Второй мировой войны. «В результате мы сочли Ялтинскую конференцию недействительной», – вспоминает Эдвин Мид, бывший член Совета Национальной безопасности США.
Увы, со стороны СССР не последовало никакой реакции – как, впрочем, не последовало ее и на другую директиву NSDD-55, суть которой известный советолог Ричард Пайпс определяет следующим образом: «Директива четко формулировала, что нашей целью является уже не сосуществование с СССР, а изменение советской системы с помощью внешнего нажима».
Упорное продолжение советского курса на сосуществование в этих условиях начинало все больше походить на коллаборацию, в каковую он и превратился открыто с приходом к власти М.С. Горбачева.
С Горбачевым открывается финальный этап «холодной войны» [97]: вялая оборона сменяется открытым отступлением, которое, в свой черед, превращается в паническое бегство. И, разумеется, рассматриваемый в этом контексте вывод ОКСВ из Афганистана – к тому же и без создания надежного политического тыла в оставляемой стране – был шагом вовсе не к миру, а к перенесению «Афганистана», то есть разогревания военно-политической нестабильности на южной дуге, на территорию СССР, а затем России.
Падение дружественного режима Наджибуллы в 1992 году – падение, почти полностью спровоцированное предательским поведением руководства РФ, отказавшим правительству Наджиба в поставках авиационного керосина и дизельного топлива – окончательно открыло путь к превращению территории Афганистана в зону контролируемой нестабильности и центр моджахедизма как специфического симбиоза направляемой в русло экстремизма восходящей исламской пассионарности и глобальных интересов международной олигархии. Последняя, таким образом, получает мощный – и, надо прямо сказать, не совсем безопасный для самих западных стран [98] – инструмент для управления процессами, разворачивающимися в Хартленде, раз уж последний выпадает из ослабевших рук его трехсотлетней держательницы России.
Вот почему так понимаемый «Афганистан» вовсе и не думал расставаться с нами. Напротив, чем дальше, тем активнее он станет искать встреч с нами на нашей собственной земле. И, как видим, распад СССР, изменивший само понятие этой земли, вовсе не гарантировал население нынешней, урезанной России от подобных встреч.
А то давление, которое Запад сегодня оказывает на Россию по вопросу о Чечне, лишь воспроизводит в огрубленной, применительно к нынешней слабости России, форме его былое давление на СССР по вопросу об Афганистане. Такую аналогию нарочито педалируют и сами западные «протестанты» – например, парижские «новые философы», прямо проводящие параллель между Чечней и Афганистаном; и, разумеется, не только они. Выкрик лондонской «Гардиан» при начале второй чеченской кампании: «Господин Путин, отзовите своих собак!», – исчерпывающе красноречив.
* * *
Разумеется, аналогия не ограничивается только этим. Она глубже и существеннее и повторяет формат натиска 1980-х годов на СССР в главном: в применении приема клещей – одновременного сдавливания с запада и с юга. Так называемые революции 1989 года в Восточной Европе были столь же мало спонтанными, как и явление моджахедизма – хотя, как и последний, они, разумеется, имели свои серьезные причины в реальной ситуации. Однако как формы их, так и цели, а также разнообразное – от финансового [99] до информационного – обеспечение были плодом хорошо продуманной и организованной деятельности все того же закулисного режиссера.
Еще директива NSDD-32 рекомендовала «нейтрализацию» советского влияния в Восточной Европе и «применение тайных мер и прочих методов поддержки антисоветских организаций в данном регионе». Вот почему в программах ЦРУ равное место с поддержкой моджахедизма обрела поддержка польской «Солидарности» – «тайная финансовая, разведовательная и политическая». Теперь это ни для кого не является тайной, и сравнительно недавно в США вышла книга «Его святейшество Иоанн-Павел II», в которой подробно рассказывается, как щедро тратили США деньги на столь романтизированную советской интеллигенцией «Солидарность».
Только в 1981–1982 годы ей, по каналам ЦРУ, было передано 50 млн долларов. Была создана сеть поставок полиграфического оборудования и радиоаппаратуры для организации подпольных типографий и радиостанций. Позже поляки передали это наследство дудаевцам, в расположившийся в Кракове чеченский информационный центр [100]. И ведь не кто иной, как Лех Валенса, выступил с крайне резким заявлением на «круглом столе» по Чечне, созванном в августе 1996 года в Кракове по инициативе «Движения за восстановление Польши». Естественным продолжением этой генеральной линии предстает, конечно, и совещание чеченских ваххабитов с афганскими талибами, почти двадцать лет спустя проведенное накануне вторжения боевиков в Дагестан на территории Польши – заметим, теперь еще и члена НАТО. Разумеется, накал русофобии в Польше всегда был таков, что она неоднократно проявляла почти самоубийственную готовность быть закоперщицей в любых способных повредить России акциях. Но, разумеется, не до такой же степени, чтобы ослушаться своего нового и на сей раз обожаемого «старшего брата» – США.
И вот, однако же, иные сотрудники советских спецслужб считали возможным заявлять такое: «Мы, службы безопасности, на самом деле никогда не верили пропаганде, что Америка помогает «Солидарности»…» [101]. Если это так, то налицо либо повальная профнепригодность, либо… Видимо, правы как генерал Денисов, так и китайский исследователь советской литературы Чжан Цзе, который сделал весьма обоснованный вывод: верхушка КПСС «защитным импульсам отнюдь не симпатизировала, усматривая в них, видимо, рецидивы сталинизма. Она, в лучшем случае, держалась нейтралитета, если же вмешивалась, то была по обеим сторонам» [102].
Что же до упомянутого «круглого стола» в Кракове [103], то связь «восстановления Польши» с Кавказом [104] трудно усмотреть без учета как всей описанной выше истории отношения ЦРУ и «Солидарности», так и – особенно места, всегда отводившегося Польше всеми антироссийскими коалициями. Об этой ее роли помнил Пушкин, оставивший нам в наследие «Бородинскую годовщину». Об этом Сталин напомнил Черчиллю в Ялте; и, разумеется, это имел в виду и Валенса, на «круглом столе» выступивший с призывом к своим коллегам – лауреатам Нобелевской премии «остановить преступный геноцид», с пафосом добавив: «России нет места в семье цивилизованных народов» [105].
Однако, сколь бы ни была велика роль Польши в разрушении «Ялты и Потсдама», центральное место принадлежало, разумеется, Германии. Все понимали, что от того, когда и, главное, как произойдет ее объединение, решающим образом зависит коренной перелом в соотношении сил между Западом и Востоком такими, как понимались эти термины в эпоху близившейся к завершению, победоносному для Запада и разгромному для Востока, «холодной войны».
* * *
9 ноября 1999 года, принимая из рук канцлера ФРГ главную немецкую награду, Большой Крест, Горбачев вел себя так, словно бы «на дворе» все еще стоял год 1989 и делал хорошую мину при плохой игре, продолжая настаивать на том, что не совершил никаких роковых и позорных уступок. Той же позиции он придерживается и в своей книге «Как это было», однако выглядит она крайне неубедительной, чтобы не сказать – откровенно лживой.
Потому что не один ведь Горбачев был участником событий, и не он один делится воспоминаниями о них, и в этих, других, воспоминаниях король предстает голым…
Еще два года назад бывший посол США в Москве Джон Мэтлок признал, что Запад во время объединения Германии просто-напросто обманул Россию [106]. Однако в нашем обществе, в том числе и среди политологов, при том самых разных направлений, до сих пор живуча версия, согласно которой США вовсе не стремились к объединению Германии и приняли его лишь как спонтанный результат неких самостоятельно развернувшихся событий.
Так, Анатолий Солуцкий сообщает, что он еще в клубе В. Семаго, действовавшем под эгидой бывшего советского премьера Николая Рыжкова, предупреждал Джеймса Бейкера о германской угрозе для США [107].
Вл. Кара-Мурза в программе еще старого НТВ «После полуночи» даже счел возможным «поправить» президента Клинтона, сказавшего во время своего пребывания в Берлине, что весть о воссоединении Германии вызвала радость в Вашингтоне – мол, известно, какую тревогу возбудило это объединение в США, сулившее им «появление сильного геополитического противника». Откуда почерпнуты такие сведения, остается загадкой. Ведь еще в ноябре 1989 года канцлер Коль с похвалой отозвался о позиции посла США в Бонне, Вернона А. Уолтера, «большого друга немцев», по оценке канцлера*. Сам же Уолтер так прокомментировал события: «Семья снова собралась в одном доме. Поэтому я верю в объединение. Кто выступает против, тот будет сметен с политической сцены».
Это и еще многое другое можно узнать из вышедшей в начале 90-х годов книги Хорста Теплица «329 дней. Как ошкуривали грушу». Загадочный подзаголовок представляет собою парафраз слов Коля, произнесенных им 11 ноября 1989 года, после известия о согласии Горбачева на проведение «реформ» в ГДР: «Грушу ошкурили!»
«В этот момент, – пишет Теплиц, – мы знали, что Горбачев не будет вмешиваться и в ход событий внутри ГДР».
А вот запись от 22 ноября 1989 года, которую, ввиду ее важности, стоит воспроизвести целиком:
«Из Вашингтона поступила информация о вчерашних переговорах Геншера с Бушем и Бейкером. США поддерживают стремление немцев к самоопределению и единству. По их мнению, однако, этот процесс может ускориться. Буш намерен выудить у Горбачева в ходе предстоящих переговоров у берегов Мальты границы и возможности его действий и определить, насколько тот может и хочет продвигаться в германском вопросе. Горбачев якобы очень встревожен возможным объединением Германии. Бейкер подтвердил: объединение есть и остается приоритетным в американской политике [108]. Таким образом, США первыми и одназначно [109], и без оговорок высказались за объединение Германии».
Именно с этих позиций и строго следуя доктрине Мэхена о фундаментальном единстве интересов США и Германии в их глобальном противостоянии России, решали американцы важнейший вопрос о членстве объединенной Германии в НАТО. 31 мая 1990 года Буш во время официального визита Горбачева в Вашингтон заявил, касаясь этой проблемы: «У нас с вами тут фундаментальное расхождение». Его, однако, на диво быстро удалось преодолеть, о чем свидетельствует приводимая самим Горбачевым стенограмма исторических переговоров:
«Горбачев: Значит, так и сформулируем: Соединенные Штаты и Советский Союз за то, чтобы объединенная Германия, по достижении окончательного урегулирования, учитывающего итоги Второй мировой войны [110], сама решила, членом какого союза ей состоять.
Буш. Я бы предложил несколько иную редакцию: США однозначно выступают за членство объединенной Германии в НАТО, однако, если она сделает другой выбор, мы не будем его оспаривать, станем его уважать.
Горбачев. Согласен. Беру вашу формулировку».
Итак, важнейшая формулировка, которая все же увязывала новое устройство Европы с итогами Второй мировой войны и в значительной мере блокировала путь к объявлению СССР [111] «побежденной страной», была сдана без боя. Последствия оказались трагическими; что означало включение Германии в НАТО, прекрасно понимали на Западе, как понимали и то, что для советского упорства в этом вопросе, буде СССР пожелал бы упорствовать, были неотразимые основания. Так, бывший премьер-министр Великобритании Джеймс Каллаген 7 января 1990 года писал в «Times»: «На Потсдамской конференции Советский Союз стремился добиться того, что бы создать как можно более обширное пространство между собой и любыми силами вторжения на Западе. Воссоединенная Германия, которая выбрала бы членство в НАТО, нарушила бы существующее в настоящее время равновесие, поскольку потенциально передовая линия НАТО приблизилась бы непосредственно к польской границе».
Сегодня эта линия приблизилась уже к Белоруссии, однако и сегодня Горбачев комментирует вышеприведенный фрагмент с олимпийским спокойствием: «С этого момента можно считать, что германский вопрос, оставленный нам результатами Второй мировой войны, перестал существовать как проблема истории».
В действительности же никакой вопрос – в особенности такой, как имеющий тысячелетнюю историю Drang nach Osten, – не может исчезнуть, он может лишь приобрести новое звучание. Уступки Горбачева освободили Германию от того чувства вины, которое, как думалось, было накоплено послевоенным временем, а формировалось у иных еще раньше, как о том свидетельствует запись в дневнике одного из немецких офицеров от 4 августа 1943 года: «Во всяком случае, 22 июня 1941 года сделало Германию на десятилетия, если не на столетия, неоплатным должником России».
Теперь «ветер перемен»* уносил клочья этого так и не состоявшегося покаяния прочь, и в дверь стучались настроения иные. Гельмут Коль вспоминает, рассказывая о своей встрече с Горбачевым на Северном Кавказе в июле 1990 года, когда был окончательно решен вопрос о вступлении Германии в НАТО и выводе советских войск: «В тот момент я думал о том, что первые солдаты Красной армии перешли границы Германской империи в ноябре 1944 года. А в конце 1994 года, ровно через полвека, последние советские солдаты покинут Германию» [112].
Как видим, канцлер – на лирическом, так сказать, уровне – вовсе не стеснялся возводить преемственность вновь объединяющейся Германии к гитлеровскому рейху. А такие вещи, разумеется, никогда не остаются в области чисто лирической. Уже тогда стало ясно, что Россия утрачивает плоды самой великой Победы в своей истории, и объединение Германии – такое, каким оно произошло, сопровождаемое позорным, ускоренным выводом советских войск, – именно так и воспринималось повсюду в мире. Уже в августе 1994 года Россия не была приглашена на празднование 50-летия высадки союзников в Нормандии [113]*. В декабре 1992 года Россия, в угаре иллюзий партнерства, по сути, предала интересы граждан СССР – жертв нацизма, согласившись принять от Германии в качестве компенсации 1 млрд марок, которые были поделены между РФ и Украиной [114] и Белоруссией, которой, непонятно почему, было выделено всего 200 млн.
А в конце 1994 года, как то и мечталось канцлеру Колю, русские войска оставили Берлин в одиночестве, за неделю до почетных проводов войск западных союзников СССР по антигитлеровской коалиции.
Предложение России о совместных проводах было отвергнуто, дабы подчеркнуто отделить «западных освободителей» от «советских оккупантов». Газета «Дейли телеграф» назвала российский парад в Берлине [115] «второсортным прощанием с третьесортной армией». Победа 1945 года была поругана.
«Зеленый свет» такому развитию событий был окончательно зажжен во время встречи Буша и Горбачева у берегов Мальты – встречи, которую теперь, вслед за Алексеем Громыко, принято именовать «Мальтийским Мюнхеном».
Она состоялась в первых числах декабря 1989 года и сопровождалась буйством стихий: волна была так высока, что долго не позволяла сблизиться кораблям. Мне случилось тогда быть на Капри, и я прекрасно помню, что иные итальянцы усматривали в этом некое зловещее предзнаменование. Многое еще остается здесь тайной, однако и того, что известно теперь, достаточно, чтобы подтвердить правоту слов бывшего замминистра иностранных дел СССР А. Бессмертных: «Если бы не Мальта, то Советский Союз никогда не сдал бы так гладко свой контроль над Восточной Европой и Прибалтикой. По свидетельству С. Тэлботта, Буш «давил» на Горбачева по трем направлениям, настаивая:
[1] подобно голландскому мальчику, закрывавшему пальцем дырку в плотине, чтобы море не затопило его родину
[2] тогда в форме СССР
[3] а точнее именно на руинах ее исторического наследства
[4] «Правда», 28 мая 1998 года
[5] «Независимая газета», 6 мая 1998 года
[6] курсив мой – К.М.
[7] «Независимая газета», 26 февраля 1997 года
[8] и это исходило из уст сверхдержавы!
[9] высмеянном Бжезинским в «Великой шахматной доске»
[10] а я привела лишь малую толику подобных высказываний
[11] «Правда», 20 августа 1996 года
[12] курсив мой – К.М.
[13] за Парижем
[14] Чечня и Дагестан
[15] курсив мой – К.М. «Правда», 17 августа 1994 года
[16] «Советская Россия», 15 сентября 1994 года
[17] «Советская Россия», 31 октября 1995 года
[18] «Независимая газета», 27 ноября 1999 года
[19] затем, в основном его контуре, хотя и сильно ужесточенный, он был повторен «планом Розенберга»
[20] Всемирная история, т. VI, стр. 484–485
[21] например, Россией утрачены Крым и Приднестровье, на которые даже в бурные послереволюционные годы претендовали лишь самые крайние из украинских и румынских националистов
[22] самым активным агентом этого целого порою могло выступать, как известно из истории, и Польско-Литовское княжество
[23] или контр-цивилизация
[24] что невозможно без ее территориального расчленения
[25] так именовалась советская инициатива, предполагавшая договор СССР, ряда стран Восточной Европы и Бельгии на случай агрессии со стороны Германии
[26] этого несколько фальсифицированного героя эпохи высадки союзников в Нормандии, ибо авторы фильма умолчали, конечно, что от полного разгрома в Арденнах англо-американцев спасло лишь экстренное, притом слезно выпрошенное у Сталина русское наступление на востоке
[27] в тексте именно так!
[28] ТАСС. А.Д., 2 июня 1989 года
[29] там же
[30] а не мнимых вроде «крушения коммунизма»
[31] и резко одностороннее
[32] и не только США
[33] цит. по: Генри Киссинджер, «Дипломатия», М., «Ладомир», 1997 г., с.199
[34] Соч. цит., стр.733
[35] «Русский вестник», № 26, 5 ноября 1996 года
[36] но отнюдь не большевика
[37] американским политикам – К.М.
[38] Архив М.А. Алданова в США исследован российским литературоведом Андреем Чернышевым
[39] по инициативе Украинского американского конгресса
[40] при этом Средняя Азия обозначалась как Туркестан
[41] Предкавказье
[42] республики Поволжья и Урала
[43] глава «Чеченский узел»
[44] которую, в отличие от третьей, принято было считать наиболее патриотичной
[45] безуспешно, конечно
[46] «Независимая газета», 24 июля 1996 года
[47] то есть однополярного мира под эгидой США
[48] курсив мой – К.М.
[49] Эльбы
[50] курсив мой – К.М.
[51] разумеется, в ее историческом объеме
[52] Япония – на Востоке, Англия и Германия – на Западе, США – и на Востоке, и на Западе
[53] то есть континентальной мощи России – К.М.
[54] Mahan A. The Interest of America in See Power. Boston. 1887. P.71
[55] Срединная или Сердцевинная Евразия
[56] «Локальные войны. История и современность». – М., Воен. изд. МО, 1961, с. 30
[57] книги «Американская стратегия в мировой политике» и «География мира» вышли соответственно в 1942 и 1944 годы
[58] курсив мой – К.М.
[59] СССР
[60] курсив мой – К.М.
[61] курсив мой – К.М.
[62] ОВД
[63] «Независимая газета», 07 сентября 1999 года
[64] «триллионы долларов», по словам Д.Бейкера
[65] «Независимая газета», 24 ноября 1999 года
[66] и в контексте последующего десятилетия
[67] «Горе побежденным!»
[68] Mahan A. The Interest of America in See Power Boston, 1887, p. 174
[69] «Nuclear Weapons and Foreign Policy», N.Y., 1957, p. 4
[70] «Правда», 11 октября 1996 года
[71] Мальвинских
[72] сына знаменитого экономиста
[73] 185 американских МБР на боевом дежурстве против 4 советских, по оценкам Пентагона
[74] см. публикацию С. Меньшикова, «Правда», 12 марта 1998 года