Западное Чжоу: государство и общество

Период правления первых чжоуских правителей — Чжоу-гуна, Чэн-вана, его сына Кан-вана и внука Чжао-вана — сравнительно небольшой (1025—948 гг. до н.э.). Но то были самые славные для Западного Чжоу три четверти века. Именно на это время пришелся процесс институционализации чжоуской власти, центральными моментами которой стали создание концепции небесного мандата, возведение второй столицы, использование опыта шанцев в разных местах и прежде всего в новой столице, укрепление администрации центра, эффективно действовавшей в районе между столицами, в зоне центра и, наконец, возникновение системы уделов. Это были годы укрепления власти центра и попытки создания той самой империи, которая позже воспринималась потомками как некогда существовавшая, — достаточно напомнить о схемах позднечжоуского трактата Чжоули, где дано детальное описание администрации такого рода империи.

Однако реально создать ее так и не удалось. В то время как на поверхности, .отраженной во множестве надписей на бронзе и иных текстах раннего Чжоу, действительно, многое выглядело как доказательство реального существования крепкой власти центра с его налаженными бюрократическими ведомствами, эффективным аппаратом администрации, твердо фиксированными взаимодействиями между столицами и периферией (именно это вошло в позднейшую традицию и дало основание для иллюзии о существовании раннечжоуской империи), наделе в стране преобладали процессы иного рода, т. е. дезинтеграционные импульсы, связанные с естественной динамикой эволюции удельной системы. Вначале эти процессы были малозаметны — в противовес усилиям, направлявшимся на создание прочной власти центра во главе с сакральной фигурой вана, сына Неба, усилиям, которые олицетворялись титанической личностью Чжоу-гуна и стремлением его преемников следовать взятому им курсу. «Цзо-чжуань», комментарий к летописи «Чуньцю», один из наиболее ценных для историка чжоуских текстов, характеризовал Кан-вана как правителя, «щедро одарявшего своих родственников уделами» и «давшего народу отдых» после бурных событий, пришедшихся на долю Чжоу-гуна и Чэн-вана, которые способствовали «успокоению государства». Эта характеристика в деталях может быть оспорена, ибо уделов больше раздавали У-ван и Чжоу-гун, чем Кан-ван, но динамика подмечена точно: первые бурные десятилетия чжоуской истории после завоевания Шан сменились при Кан-ване (1004—967 гг. до н.э.) сравнительно спокойным течением событий. Вместо бесплодных усилий по укреплению власти центра Кан-ван предпочел завершить процесс создания удельной системы, которая, как о том уже говорилось, объективно вела к децентрализации. И, спокойно восприняв новую реальность чжоуского мира, он стал больше заботиться о том, чтобы на северной и южной периферии этого мира можно было давать активный отпор варварским племенам, способствуя тем самым расширению территории Чжоу.

Естественно, что расширявшаяся за счет этого территория не усиливала позиции вана. Напротив, вновь завоеванная периферии, да и уделы, располагавшиеся на давно освоенных чжоусцами окраинах, фактически оказались под властью тех удельных правителей, которые доминировали в том или ином районе. Чжао-ван (966—948 гг. до н.э.) стал первым чжоуским правителем, который с огорчением начал пожинать плоды этой вынужденной политики. При нем, как о том упоминается у Сыма Цяня, «в .правлении государством проявились слабости и изъяны». Видимо, имелось в виду то, что, хотя Чжао-ван, как и его отец, совершил немало успешных походов, способствовавших расширению владений Чжоу, из последнего такого похода на юг он не вернулся, погубив шесть чжоуских армий при не вполне выясненных обстоятельствах. Разумеется, можно говорить просто о военном поражении, но факт остается фактом: могущество пер-П1.1Х чжоуских ванов при Чжоу-ване очевидно близилось к концу. Последним из ранних чжоуских ванов, чье имя осталось в памяти потомков, был Му-ван (947—928 гг. до н.э.). Он много воевал на северных и западных границах, любил лошадей и, согласно легендам, обладал страстью к дальним путешествиям (например, на Запад к знаменитой богине Сиванму). Во второй половине X и первой половине IX в. до н.э. в чжоуском Китае сложилась децентрализованная политическая структура феодального типа, в рамках которой наряду с государством папа уже существовало несколько достаточно больших и немало :ее мелких полуавтономных государственных образований. Каждое из этих образований, выросши на базе некогда пожалованного и затем укрепившего свои позиции удела, претендовало на политическую самостоятельность. Сакральный сюзеренитет вана князья чжухоу еще признавали, легитимность его власти не оспаривалась, но практически каждый из его вассалов действовал мостоятельно, исходя из собственных интересов.

Внутренняя структура вновь возникших царств и княжеств обычно копировала чжоуский центр. Из надписей на бронзе явствует, что во многих уделах существовали высшие чиновники цин-ши и тай-ши, а также должностные лица категории сы (сы-ту, сы-ма, сы-кун). Как и в самом Чжоу, должности не обязательно, но очень часто были наследственными, причем тесная связь между должностью, титулом, родством и владением территорией практически была нормой. Все меньше на арене политической жизни появлялось удачливых аутсайдеров и все большую роль играли родственные кланы внутри княжеств. Шла успешная институционализация власти, создавалось устойчивое административно-политическое равновесие теперь уже на уровне царств и княжеств, т. е. практически независимых в скором будущем государств.

Чжоуский центр вынужден был считаться с этим. И хотя более поздние историографы достаточно потрудились над тем, чтобы пригладить неприглядную политическую ситуацию, на практике ваны уже почти не имели реальной власти за пределами столичных зон. Из более поздних схем, хорошо известных в Китае, может сложиться впечатление, что дело обстояло иначе, что существовала строгая иерархия титулов — гунн, хоу, бо, цзы, нанъ (в европейской синологии их обычно отождествляют с герцогом, маркизом, графом, виконтом, бароном), что сын Неба дважды в год совершал поездки в уделы, а все вассалы с примерно той же регулярностью появлялись в его столице с соответствующими подношениями, создавая таким образом иллюзию порядка и строгой иерархической нормы. На деле все было не так. Поездки случались от случая к случаю и чаще вызывались необходимостью, а не требованиями какой-то общепризнанной нормы. Подношения бывали, причем обоюдные. Что же касается титулов, то здесь какая-либо стройная система отсутствовала, а сами титулы, в текстах с легкостью взаимозаменялись (Шао-гун, например, мог именоваться Шао-бо). Нередко в документах они вовсе опускались, как это было в случае с Юем, владельцем бронзового сосуда с надписью «Да Юй дин», который унаследовал удел от Нань-гуна и явно имел право на высокий аристократический титул. Но это не говорит о том, что титулы ничего не значили, просто титулатура не всегда бывала приведена в соответствие с иными, более важными в то время характеристиками чжоуской знати — родством, должностью, владением, реальной властью. К тому же титулы в чжоуском Китае никак не вписывались в нормы обычной иерархической лестницы, по логике которой носителей низших титулов должно было бы быть больше, чем обладателей высших; в чжоуском же Китае, насколько можно судить по текстам, в среде титулованной аристократии явственно преобладали носители высших титулов.

Копируя чжоуский центр, удельная знать искала внутреннюю стабильность и административную эффективность в жесткой клановой структуре с ее строгой внутренней иерархией, тесно связанной той с линией и старшинством родства внутри правящего клана. Такого рода кланы, получившие наименование цзун-цзу или цзун-фа (иногда гун-цзу), служили одновременно и для счета родства, и для обозначения кланово-корпоративных воинских наименований, княжеских дружин, обычно комплектовавшихся из родственников правителя, как то стало нормой в Китае еще в конце Шан. Эта кланово-корпоративная структура удельной знати в рамках разраставшегося удела накладывалась на аморфно-сегментарную клановую структуру сельской общины подданных я. При этом клановая структура верхов как бы подчиняла клановую структуру общинных низов, превращая ее в свой фундамент и давая ей свое клановое имя.

Впрочем, по мере разрастания удела за счет междоусобиц и аннексий в нем появлялось обычно несколько кланов цзун-цзу, имевших различное происхождение и свою территорию. Влиятельные представители боковых линий в рамках разраставшегося удела нередко создавали новые кланы, как правило, сочетавшиеся с заметной должностью их главы при дворе правителя. Естественно, что это рождало соперничество внутри разросшегося удельного государства, являлось причиной внутренних войн, заговоров и т.п. Правда, во второй половине Западного Чжоу, о которой идет речь, междоусобицы еще только намечались. Удельные княжества были пока внутренне цельными и сильными, порой настолько, что могли бросать вызов самому вану.

Впервые подобного рода столкновение произошло в середине IX в. до н.э., в годы правления Ли-вана. Источники повествуют о ||ц-ване как о правителе жестком и своенравном. Судя по всему, -и хотел усилить власть Чжоу и действовал соответственно, решительно подавляя тех, кто смел выступать против него. По словам Сыма Цяня, Ли-ван стал присваивать себе чужие богатства (видимо, аннексировал владения, чьи правители давали для этого повод). Удельные князья были обеспокоены этим, открыто роптали, вызывая гнев вана, наконец, вслух высказывали свое негодование. В конце концов усилиями удельных князей Ли-ван был свергнут, и 14 лет (842—828) до совершеннолетия его сына Сюань-вана страной управляли князья-регенты (этот период назван гунхэ «совместное правление» — термин, сохранившийся до наших дней).

Сюань-ван (827—782 гг. до н.э.) унаследовал от отца крутой прав и, будучи явно недоволен развитием событий, стремился противостоять им. Он попытался провести ряд реформ, включая отказ от практики обработки больших полей и введение всеобщего земельного налога, десятины чэ. Видимо, именно с этим нововведением была связана и его попытка провести перепись населения. Сын и преемник Сюань-вана Ю-ван сумел процарствовать до своего бесславного конца и гибели государства всего десять лет. После этого старший сын и законный наследник Ю-вана Пин-ван — видимо, с большинством его подданных-чжоусцев — с помощью нескольких вассалов-чжухоу был перевезен на восток, во вторую столицу Лои, и именно на этом заканчивается Западное Чжоу (1027—771 гг. до н.э.).

Как выглядело западночжоуское общество и что было характерным для процесса его трансформации, протекавшего на фоне уже описанных политических событий и сводившегося в основном к децентрализации власти в Чжоу и укреплению разраставшихся уделов? Следует начать с того, что реформы, которые пытались провести Ли-ван и Сюань-ван, касались прежде всего чжоуских территорий, расположенных близ Цзунчжоу и заселенных общинными поселениями чжоусцев. Именно здесь традиционно существовали крупные формы землевладения, о чем свидетельствуют некоторые песни Шицзина и более поздние тексты, как, например, чжоуские главы древнекитайского источника Го юй. Из этих данных явствует, что в чжоуских землях существовали — как то было и в Шан — большие совместно обрабатывавшиеся поля, наиболее значительные из которых возделывались с участием самого вана и его приближенных. Из песни «Ци юэ» (седьмой месяц), описывающей, скорей всего, чжоуское общество до завоевания Шан или вскоре после этого, вытекает, что вся производственная деятельность крестьян находилась под строгим контролем чиновников правителя, прежде всего надсмотрщиков тянъ-цзю-ней, которые были, возможно, и старейшинами своих общин, и ответственными за работу крестьян на большом общем поле правителя. Источники свидетельствуют о том, что чжоуские поля отчетливо делились на два клина — поля сы, каждое из которых крестьянская семья обрабатывала для себя, и поля гун, которые все семьи обрабатывали вместе для правителя. В песне «Да тянь» есть даже поэтическая строка:

Пусть дождь сначала оросит поле гун,
А затем уж и наши поля сы.

Как видим, поле гун, т. е. большое общее поле, поле правителя, — на первом месте. Вся же фраза перекликается с теорией конфуцианца Мэн-цзы, жившего в III в. до н.э. Согласно этой теории, в древности в Китае существовала система цзин-тянь, которой сводилась к тому, что в квадрате из девяти равных полей (три по вертикали и три по горизонтали) центральное поле общим (гун) и обрабатывалось совместно восемью крестьянами, владевшими остальными полями квадрата. Теория Мэнцзы символически отобразила формы землепользования и механизм редистрибуции урожая в далеком прошлом. И как таковая ни едва ли может быть оспорена, ибо примерно так и выглядели землепользование и редистрибуция в Шан и на чжоуских землях в Западном Чжоу: за право обрабатывать свой земли и кормиться них семейные группы общин платили обязанностью обрабатывать большие поля правителя, урожай с которых предназначался и для ритуальных нужд, и для повседневных потребностей аппарата администрации со всеми его вспомогательными службами.

Можно предположить, что постепенное разрастание территории Чжоу создавало ситуацию, когда количество самих чжоусских новых поселений и обрабатываемых земель категории сы росло быстрее, чем могло создаваться новых больших полей, не говоря уже о том, что для содержания больших полей нужны были немалые дополнительные средства, а это в эпоху упадка ими вана и его администрации становилось обузой для казны. Видимо, именно этим и были вызваны реформы Сюань-вана: отказавшись от участия в обработке ритуального большого поля (т.е. показав свое отношение к системе больших полей как к пережитку прошлого), взамен он ввел налог в виде десятины-чэ, для чего им и была проведена перепись податного населения. Неясно, чем завершились эти реформы, — вскоре после них Западное Чжоу как государство исчезло, а его территория стала новой нового полуварварского царства Цинь, развивавшегося но своим нормам. Однако факт остается фактом: и при Сюань-ване и после него, как о том свидетельствуют песни Шицзина, продолжали существовать большие поля, урожай с которых шел пну в качестве ренты-налога. Так продолжалось по меньшей мере до перемещения столицы чжоуского вана на восток, в район Лои, в 771 г. до н.э.

Что касается района второй чжоуской столицы, Лои, то он с самого начала Чжоу во многом отличался от древних чжоуских земель со столицей в Цзунчжоу. Эти отличия сводились прежде всео к тому, что в Лои основную массу жителей составляли, как о том можно судить по данным источников, покоренные и перемещенные шанцы и их потомки. Этнически пестрое население района второй столицы не было сковано жесткими традициями глубокой древности. Поэтому именно здесь, скорей всего, идея о необходимости взимания поземельного налога с крестьянских общин уже в Западном Чжоу (во всяком случае после реформ Сюань-вана) должна была получить достаточно благоприятные возможности для реализации. Можно предположить, что городское население Лои, его строители, ремесленники, торговцы и воины, по меньшей мере частично содержались за счет налога с крестьянских общин, хотя значительная доля средств для их содержания поступала, видимо, из внутренних резервов (обработка приусадебных участков горожанами и воинами).

Если говорить о системе налогообложения в уделах, то данных на этот счет практически нет или почти нет, как, впрочем, и сведений о существовании в уделах больших полей. Упоминание в «Шицзине» о том, что именно на полях удела Шэнь, созданного Сюань-ваном, была введена практика взимания десятины-чэ, позволяет предположить, что земельный налог являлся нормой в уделах и что с нововведением Сюань-вана в уделе Шэнь в западночжоуском Китае на последнем этапе его существования складывалась единая общая система взимания налогов. Это важно особо подчеркнуть, ибо процесс шел таким образом, что все чжоуские и нечжоуские районы, включая уделы, в то время уже вполне очевидно обрели сходство и, более того, постепенно сливались в единую цивилизационную общность, имевшую свои специфические характеристики.

Для всего западночжоуского общества бассейна Хуанхэ, или, точнее, той его части, которая позже стала именоваться термином «Чжунго» (срединные государства) и куда не включались полуварварские окраинные царства вроде Западного Цинь или южного Чу, эта цивилизационная общность к концу Западного Чжоу стала нормой, как единым и нормативным был язык, на котором говорили жители Чжунго — в отличие, например, от южного Чу. Всюду уже прочно господствовали мощные и разветвленные клановые структуры (цзун-цзу, цзя), нередко включавшие в себя и крестьянские общины. Мощные и сплоченные клановые или удельно-клановые корпорации членились на мелкие нуклеарные семьи и в среде знати, и у общинных крестьян.

Переход к повсеместному применению налога-чэ еще больше способствовал индивидуализации семьи как низовой автономной хозяйственной ячейки в рамках крестьянской общины. Скорей всего, нечто похожее было и в городах с их торгово-ремесленным и военным населением, обилием чиновников и обслуживающего персонала. Семейные ячейки в городах, видимо, имели определенную хозяйственную автономию, но не слишком большую: труд и продукт городских жителей шел не на рынок, которого еще не было, а в казну, откуда специалистам, как следует полагать, выдавали продукты питания и различные необходимые вещи. Процесс приватизации и связанный с ним процесс возникновения рынка и товарно-денежных связей еще были — если они вообще были — в зачаточном состоянии, как то вы-и каст из материалов источников.

Подобного рода система редистрибуции была характерной для всех ранних государственных образований, какими являлись и западночжоуские. Однако в Китае эта система работала не так на Ближнем Востоке, где в древности преобладали храмовые хозяйства, выполнявшие функции государственной казны, склада и аппарата администрации одновременно. В чжоуском, да и в шанском Китае таких храмовых хозяйств не было, как не существовало и олицетворявших могущество божеств храмов. Избыточный продукт общинной деревни вне зависимости от форм его получения проходил, видимо, через ведомство сы-ту (свои сы-ту были не только в столице вана, но и в уделах), а неземледельческий в городах — через ведомства сы-куна, сы-ма и других высших сановников. Что же касается божеств и вообще религии в Чжоу, то об этом стоит еще раз сказать особо.

Как и шанцы, чжоусцы поклонялись своим предкам, точнее, предкам своих правителей. В конце Западного Чжоу они уже не именовались термином «ди», на смену которому пришло слово Шанди (у шанцев — совокупность их высших предков, шан-ди, в начале Чжоу — Божественная сила, имевшая отношение к предкам и ассоциировавшаяся с Небом), фактически обозначавшее псе то же Небо, единственное высшее божество, которое придавалось чжоусцами. Небу от имени правителя-вана, сына Неба (тянь-цзы), торжественно приносились жертвы, но не человеческие. Аналогичные жертвы приносились на алтаре Земли, шэ, который был как у каждого владетельного аристократа, в каждом княжестве, так и в любой деревне. А всеобщее поклонение умершим правителям постепенно замещалось поклонением предкам в рамках каждого клана.

Согласно более поздним данным конфуцианского канона Ли-цзи, уже в те времена, о которых идет речь, правитель-ван имел в своем храме предков семь алтарей мяо для приношения жертв умершим предшественникам. Простолюдинам же вообще не полагалось иметь храмов в честь предков — на их алтарях, как правило, стояли дощечки с именами близких им по времени покойников. Степень родства и близость к верхам имели отношение и к срокам траура по умершим.

В целом же чжоуские религиозные верования и представления в отличие от шанских как бы разделились: высшее государственное значение приобрел культ Неба, отправлявшийся лично ваном и только им в полном его объеме; определенную роль стали играть культы земли-территории (шэ) на различных уровнях, вплоть до деревенского; что же касается центрального у шанцев культа правящих предков, то он трансформировался в Чжоу в сложную иерархическую систему культов предков социальных групп различных категорий. Никаких иных божеств и храмов в их честь чжоуская религиозная система не знала, хотя на низшем своем уровне была знакома (что характерно для всех народов на сходной ступени развития) с анимистическим поклонением явлениям природы, с пережитками тотемизма, магией, знахарством и т.п.

Легко заметить, что рационализм ритуалов, заметный уже в шанское время, в чжоуском Китае продолжал развиваться. Духам предков и духам природы приносили жертвы, дабы они не вредили. Примерно так же строились и взаимоотношения чжоусцев с духами земли-территории шэ: не принесешь жертву — не будет урожая; не отстоишь город с алтарем шэ от разрушения врагом — потеряешь свою землю. Даже взаимоотношения знати с уходящими на Небо духами их умерших предков и с самим великим Небом имели, как было и в Шан, явно прагматический смысл: небесные силы призваны были заботиться о благе живущих, а живущие напоминали им о себе в положенные сроки специальными жертвоприношениями.

Следует обратить внимание на то, что с начала Чжоу практика шанских гаданий на костях и панцирях черепах (на очищенной поверхности писался текст, выдалбливались и затем прижигались лунки, а по трещинам после прижигания гадатели судили о реакции ди, к которым обращался правитель) сошла на нет, а на смену ей пришло гадание на стеблях тысячелистника. Впоследствии, уже в Восточном Чжоу, эта практика гадания была хорошо разработана, обрела облик сочетаний двух черт (цельной и прерванной) и в форме триграмм (три такие черты должны присутствовать в любом сочетании — всего восемь сочетаний) и гексаграмм (шесть черт — шестьдесят четыре сочетания) легла в основу гаданий по формулам книги Ицзин. Со временем эта книга обросла различными по характеру и все отчетливей обретавшими философский смысл комментариями. Как известно, впоследствии Ицзин был включен в конфуцианское Пятикнижие (Уц-зин), и это превращение книги гаданий в честь конфуцианского канона убедительно свидетельствовало о том, что текст Ицзина был не столько мистическим справочником, сколько весьма рациональным осмыслением различных, легко изменяющихся жизненных ситуаций.

Этическая идея, заложенная в начале Чжоу в концепцию небесного мандата, и отчетливо фиксируемый рационализм в сфере верований и культов способствовали оттеснению мифологического мышления и суеверий, включая мистику, на периферию чжоуской культуры и выдвижению на передний план ритуала и церемониала. Это в свою очередь вполне коррелировалось с особенностями эволюции чжоуской политической структуры и, в частности, с формированием в верхних правящих слоях общества мощной и влиятельной аристократии. Чжоуская удельная знать, незнакомая с религиозными догмами, могущественными Гн и мми и связанной с ними мифологией, считала едва ли не главным и сфере верований и культов строгий ритуал и торжественный церемониал, а во взаимоотношениях между людьми — детально разработанный этикет. Собственно, именно хорошее знание ритуала и церемониального этикета прежде всего отличало знатные верхи от неграмотных и необразованных низов. И хотя формально мудрые и способные из низов всегда приветствовались и включались в правящую элиту (выявление таковых входили даже в должностные обязанности администраторов разных шов), на деле это значило лишь одно: неважно, откуда ты родом, важно, чтобы ты выглядел своим среди аристократических верхов, т. е. был образованным и грамотным, знал ритуалы и церемониал. Тот, кто принадлежал к верхам, должен был быть — или стать — аристократом, т. е. обладателем должности, причастим м к влиятельному клану и, главное, строго соблюдающим нормы этикета, центральным пунктом которого уже в конце Западного Чжоу стали ритуал и церемониал. А в начале Восточного Чжоу и особенно в период Чуньцю (722—464 гг. до н.э) все эти черты и признаки приобрели еще большую важность.

Восточное Чжоу: период Чуньцю →

Период Чуньцю (VIII-V вв. до н.э.)

Принципиально новый этап в истории чжоуского Китая начался с гибели Ю-вана и переноса его сыном Пин-ваном своей столицы на восток, в Лои (771—770 гг. до н.э.). Хотя считается, что этот шаг был сделан, как о том сказано у Сыма Цяня, самим ваном «с целью укрыться от нападений жунов», т. е. тех самых племен, которые, действительно, положили конец Западному Чжоу, на деле решение о перемещении правителя чжоусцев приняли влиятельные чжухоу, окружавшие юного Пин-вана. И причиной тому было вовсе не желание обезопасить западную столицу и самого вана от варваров, хотя они и беспокоили чжоусцев своими набегами. Ведь территория, освобожденная Пин-ваном и его подданными (древние чжоуские земли Цзунчжоу), оказалась под властью назначенного тем же Пин-ваном правителя нового удела Цинь, со временем ставшего наиболее могущественным в чжоуском Китае. Главное было в том, что переезд на восток приводил статус вана в соответствие со всеми иными реалиями того времени.

Ван давно уже перестал быть полновластным властителем Поднебесной, а ее делами распоряжались правители фактически независимых государств. Получив свой домен в Лои, Пин-ван превратился в своего рода первого среди равных, причем его первенство основывалось не на мощи стоявшего за ним государства или аппарата центральной власти — то и другое осталось в прошлом, — но только на сакральной значимости его как сына Неба, владельца небесного мандата.

Пин-ван процарствовал около полувека, и за это время он и его домен окончательно перестали быть центром политической жизни страны. Такого рода центрами попеременно становились наиболее могущественные из царств, вчерашних наследственных уделов, — сначала царство Ци на крайнем востоке Китая, в районе устья Хуанхэ, затем очень большое и крепкое царство Цзинь на западе, на границе с новым и быстро усиливавшимся царством Цинь. Но правильней было бы сказать, что в рамках Чжун-го в период Восточного Чжоу сложилось нечто вроде политического полицентризма — явление, характерное именно для децентрализованных структур. И хотя более слабые царства — Вэй, Сун, Чжэн, Л у и некоторые другие — редко выступали в качестве самостоятельной силы, в составе коалиций каждое из них вносило свой вклад в политическую борьбу, что и создавало эффект полицентризма с его изменяющимися центрами сильной власти и влиятельного соперничества. Иначе говоря, перенос столицы чжоуского вана на восток означал отказ сына Неба от политического контроля за его вассалами, обретавшими тем самым реальную независимость. Более того, это ставило вана порой в унизительную зависимость от тех, кто обладал в стране реальной силой. И все же, несмотря на это, чжоуский ван оставался сыном Неба, всеобщим сюзереном (по крайней мере, в пределах Чжун-го), ибо только его власть в Поднебесной по-прежнему считалась легитимной. Это с особой силой проявилось и стало заметным после полувекового царствования Пин-вана, когда в Китае наступил период Чуньцю.

Начало периода Чуньцю датируется точно — 722 г. до н.э. Это первый год знаменитой луской хроники «Чуньцю» (весны-осени), отредактированной, по преданию, самим Конфуцием. Конец периода чаще всего связывается с годом смерти философа (479), иногда — с последними записями в комментариях к хронике (464). Обращает на себя внимание то, что провинциальная хроника царства Лу стала основой летосчисления целого периода китайской истории. Правда, Лу не обычный удел. В свое время он был пожалован самому Чжоу-гуну, и здесь свято хранились все записи, воспевающие деяния великого отца-основателя Чжоу. В Лу активно разрабатывались приписывавшиеся Чжоу-гуну предложения и идеи, и в немалой мере именно поэтому там достигли высокого уровня совершенства и культура, и грамотность, и практика историописания. Не случаен и тот факт, что Конфуций был лусцем, т. е. родился и вырос в царстве, где грамотность, образование, культура и традиции старины, не говоря уже об историописании, были в большом почете. Но при всем том сам факт знаменателен: начиная с 722 г. до н.э. исторические события известны главным образом по хронике «Чуньцю» и — что очень важно — по нескольким комментариям к ней, важнейшим из которых следует считать «Цзо-чжуань». Здесь необходимо заметить, что «Цзо-чжуань» и беллетризованный сборник эпизодов из чжоуской истории Го юй (который г некоторой натяжкой тоже можно считать комментарием к «Чуньцю») не только написаны значительно позже, в IV-III вв. до н.э., но и несут на себе явственный заряд конфуцианской интерпретации ранней чжоуской истории, включая и период Чуньцю. Л поскольку это практически основные источники, подробно повествующие о событиях того времени, важно критически относиться к сообщаемым ими сведениям, особенно если эти сведения по тем или иным причинам вызывают сомнения. И все же именно Цзо-чжуань и Го юй насыщают лапидарную хронику «Чуньцю» живым историческим материалом, о котором и пойдет речь ниже.

Этот материал свидетельствует о том, что в VIII-VI вв. до н.э. территория бассейна Хуанхэ к востоку от излучины реки, отделявшей срединные государства от Западного Цинь, была поделена между несколькими крупными царствами и десятком-другим средних и малых княжеств, число которых постоянно убывало. На северо-востоке было расположено быстро развивавшееся царство Ци, рядом с ним к северу — начавшее играть сколько-нибудь значительную роль в политических отношениях лишь к концу Чуньцю царство Янь, на северо-западе и западе располагалось самое крупное царство Цзинь, чуть к востоку от него — Вэй, а южнее Вэй, за Хуанхэ, — домен вана и находившиеся неподалеку от него царства Чжэн и Сун. К востоку от Сун, несколько южнее Ци, было Лу. Между перечисленными (в основном в южной части бассейна, южнее реки) располагались остальные царства и княжества, часть которых граничила со считавшимся, как и Цинь, полуварварским южным Чу, правители которого’ постоянно наращивали свою мощь и часто вмешивались в дела срединных государств. К юго-востоку от Чу, в низовьях рек Хуай и Янцзы, размещалось государство У, начавшее играть значительную роль в конце Чуньцю, как и соседнее с ним на востоке государство Юэ. Такова в самых общих чертах была геополитическая карта периода Чуньцю. Важно заметить, что для всех царств и княжеств, даже для таких явных аутсайдеров, как У и Юэ, не говоря уже о более тесно связанных с Чжунго царствах Цинь и Чу, чжоуский ван считался сакральным главой и сюзереном. Чуский правитель мог позволить себе присвоить титул «ван», что было неслыханной дерзостью с его стороны, но даже при этом он не становился равным чжоускому вану, ибо не был сыном Неба и не имел оснований претендовать на этот статус.

Рассматривая геополитическую ситуацию на- расположенной рядом с Чжунго территории, важно учесть, что здесь было немало кочевых и полукочевых племенных образований варваров (жунов, и, ди). Эти варварские группы под влиянием Чжоу давно уже трибализовались, обрели своих вождей, многое переняли из шанско-чжоуской культуры. И хотя чжоусцы подчеркнуто отличали себя от них, правители чжоуских царств и княжеств, включая и самого сына Неба, в дипломатических и иных целях нередко брали себе в жены женщин из варварских племен (одной из них была Бао Сы, из-за которой, как считается, чжоуский Ю-ван шился трона и жизни). Эти женщины часто становились за-ными женами правителя того или иного царства. Сыном одной из них, женщины из племени ди например, был знаменитый цзиньский правитель Вэнь-гун (Чжун Эр).

Домен Пин-вана с центром в Лои оказался одним из сравнительно слабых владений в Чжунго. Он был не в состоянии содержать и двор вана, и его администрацию, и еще значительные в недавнем прошлом (вспомним о 8 иньских армиях в Лои) воинские подразделения. Соответственно резко сократились возможности вана не только вмешиваться в чужие дела, в дела его вассалов, но и защищать собственные интересы. Неудивительно, что после смерти Пин-вана, явно смирившегося с потерей реальной в Чжунго, первое полустолетие периода Чуньцю оказалось временем прогрессирующего ослабления чжоуского Китая. Крупные царства, прежде всего Ци и Цзинь, в эти годы раздирались ожесточенными внутренними усобицами. На фоне создавшегося таким образом политического вакуума проявляли свои агрессивные устремления царства второго разряда, такие, как Чжэн и Сун, враждовавшие друг с другом, пытавшиеся создавать коалиции и время от времени даже выяснявшие свои то и дело осложнявшиеся отношения с доменом вана. Разумеется, такого рода безвластием или вакуумом власти на уровне центра в Чжунго энергично пользовались все царства и и княжества, включая и те, которые считались варварскими (т.е. населены не чжоусцами, а жунами, ди и иными народами). С каждым десятилетием прогрессирующее ослабление власти центра, чжоуского вана, грозило все большими неприятностями для Чжоу. Постоянно растущие распри и междоусобицы вели к окончательному распаду той хрупкой чжоуской цельности, которая оставалась со времен У-вана и Чжоу-гуна. Создавалась реальная угроза варваризации чжоуского Китая. Ситуация резко изменилась лишь после того, как усилилось и стало диктовать свою волю в Чжунго царство Ци.

Царство Ци в начале Чжоу было пожаловано в качестве удела одному из трех гунов — знаменитому Тай-гуну из рода Цзян, сыгравшему весьма важную роль в победе над шанцами. Это был едва ли не самый отдаленный от столицы Цзунчжоу удел на далеком востоке, в районе полуострова Шаньдун, близ устья Хуанхэ и морского побережья. Тай-гун получил широкие полномочия по управлению восточными окраинами чжоуского государства; его богатые рыбой и солью новые владения стали быстро развиваться, так что уже в IX в. до н.э. удел Ци был одним из самых сильных в стране. По-видимому, его побаивались ослабевшие чжоуские ваны и завистливые соседи из числа влиятельных князей, чем, в частности, можно объяснить жестокую казнь циского Ай-гуна по навету его соседа. Ни деталей события, ни причин казни источники не раскрывают, но сам факт наводит на предположение, что в основе конфронтации чжухоу с правителем Ци лежали главным образом зависть и страх. После этой казни царство Ци почти столетие как бы приходило в себя, а в 731 г. до н.э. даже подверглось нападению жунов, от которых удалось спастись лишь с помощью соседних княжеств, в частности Чжэн. Затем в Ци начались междоусобицы, продлившиеся несколько десятилетий. Когда в 685 г. до н.э. циский трон опустел, двое претендентов, братья Цюй и Сяо Бо, сошлись в решающей схватке. Цюй жил в эмиграции в соседнем и сравнительно крупном царстве Лу, Сяо Бо — в более отдаленном и слабом Цзюй. Влиятельные циские сановники Го и Гао активно поддерживали Сяо Бо, но многие цисцы были за Цюя. Ближайший сподвижник Цюя Гуань Чжун с отрядом воинов выступил наперерез продвигавшемуся в Ци Сяо Бо. Была устроена засада, и во время короткой битвы Гуань Чжун меткой стрелой в живот сразил Сяо Бо. В Лу было послано донесение, что дело сделано и патрон Гуань Чжуна Цюй может ехать в Ци, где его ждет трон.

Однако все оказалось не так. Как выяснилось позже, стрела попала в металлическую пряжку Сяо Бо, и это спасло ему жизнь. Придя в себя, он поспешил в Ци, где с помощью Го и Гао занял трон под именем Хуань-гуна. В Лу было направлено послание с требованием казнить Цюя и Гуань Чжуна. Цюй был казнен, но за Гуань Чжуна вступился его приятель Бао Шу-я, с которым они вместе в юности занимались торговыми операциями и который высоко ценил его ум и способности. Бао уговорил Хуань-гуна не только простить Гуань Чжуна, но и любыми способами привлечь его на свою сторону во имя процветания Ци. Хуань-гун потребовал от Лу выдать ему Гуань Чжуна живым и после беседы с ним сделал его своим советником, дав большие полномочия. Гуань Чжун в свою очередь покаялся перед Сяо Бо и поклялся в верности ему. После этого он приступил к реформам, смысл которых сводился к укреплению порядка в царстве и превращению его в сильнейшее в Поднебесной.

В описании реформ не все ясно. Некоторые из них — как о том рассказано в более поздних источниках — явно не могли быть осуществлены в те далекие времена. Но если абстрагироваться от сомнительных деталей, то можно сказать, что суть реформ Гуань Чжуна сводилась к следующему. В столичной зоне был создан 21 район — сян, по три для ремесленников и торговцев и 15 для служилого населения, т. е. для воинов. Каждые пять из этих пятнадцати возглавлялись соответственно самим гуном и двумя его время Конфуцием, который в общем-то не слишком симпатизировал Гуань Чжуну, если бы не Гуань Чжун, «мы все ходили бы с растрепанными волосами и запахивали халаты на левую сторону», т. е. уподобились бы варварам. Иными словами, Гуань Чжуп и его царственный патрон гегемон-ба Хуань-гун в годы слабости и политического вакуума спасли Чжоу от активности жунов, придав Чжунго силу и порядок.

Совершенно естественно, что гегемон-ба сознавал свою силу, ощущал слабость и даже ничтожество чжоуских ванов, в чьем домене к тому же часто бывали междоусобицы, в которые Хуань-гун по своему статусу вынужден был вмешиваться, наводя порядок. По строгим меркам сформулированной Чжоу-гуном теории небесного мандата это означало, что чжоуские ваны либо лишились дэ, либо их дэ ослабло настолько, что Небу впору было задуматься, не передать ли мандат более достойному. В первой половине VII в. до н.э. более достойным в Чжунго был именно циский Хуанъ-гун: он навел порядок, усмирил варваров, сохранил в нормальном состоянии столицу чжоуского вана с ее обитателями, помогал всем нуждающимся в его помощи. И Хуань-гун не раз намекал на то, что он мало вознагражден за свои деяния, и даже намеревался было торжественно принести жертву Небу на священной горе Тайшань (это считалось прерогативой чжоуского вана, который, впрочем, не был в состоянии ее реализовать), но Гуань Чжун отговорил его от столь рискованного поступка. Вся сложность и деликатность ситуации заключалась в том, что Великий Мандат Неба на деле был лишь сладостной идеей, ибо механизма реализации воли Неба не существовало. Добиться мандата силой было нельзя. А как доказать, что ты добродетелен настолько, что Небо должно предпочесть тебя пусть слабому, но отнюдь не погрязшему в пороках и пока еще легитимному чжоускому вану?

Стремясь к цели, Хуань-гун задумал и осуществил грандиозный поход на юг, в Чу, с целью унизить это могущественное царство и заставить его ответить за гибель джоуского Чжао-вана. Но чуский правитель сумел ловко избежать ответственности, заметив, что в гибели Чжао-вана чусцы не виновны, ибо их в том районе вообще не было в ту пору, а чжоуского вана они чтут и готовы присылать ему положенную дань, о которой цисцы им напомнили. Поход завершился миром, а спустя несколько лет, в 651 г. до н.э., на съезде князей в Куйцю, приуроченном к 70-летию Хуань-гуна, уже раздавались голоса, что Хуань-гун слишком заносится. Гуань Чжун тонко чувствовал ситуацию, и далеко не случайно отговаривал своего патрона от рискованных шагов: чжухоу явно не намерены были соглашаться с тем, что именно правитель Ци должен стать четвертым обладателем мандата. Чжоуский ван учел эту позицию Гуань Чжуна и встретил его в 649 г. до н.э. в своей столице с величайшими почестями, от которых смущенный гость решительно отказался. Но, как бы то ни было, гегемония Хуань- гуна подходила к концу: в 645 г. до н.э. умер Гуань Чжун, а в 643-м - сам Хуань-гун. После его смерти в Ци разгорелась ожесточенная борьба за власть, результатом которой было ослабление Ци. Место ба оказалось вакантным, и его попытался занять правитель Сун, заручившийся поддержкой ряда небольших княжеств. Однако царство Сун, несмотря на решительные и жесткие меры его правителя, было слишком маленьким, чтобы стать гегемоном. А так и оставшуюся вакансию через несколько лет занял зиньский Вэнь-гун (Чжун Эр).

Цзинь было крупнейшим из царств Чжунго, но еще в 745 г. до н.э. правитель имел неосторожность выделить своему дядюшке богатый удел в Цюйво, после чего правители Цюйво стали соперничать с легитимными правителями Цзинь. Борьба за власть, в которую вмешивался и ван, пытаясь положить ей конец, долгие десятилетия шла с переменным успехом, пока мятежники в конце концов не добились своего. Однако к этому времени Чжунго уже имело гегемона-ба, причем его формальный приоритет признавали все, включая ставшее вновь единым царство Цзинь.

В 677 г. до н.э. власть в Цзинь попала в руки Сянь-гуна, имевшего несколько сыновей, но решившего сделать наследником младшего из них, сына любимой наложницы из жунов Ли Цзи. Ли Цзи была властной интриганкой, и жертвой ее хитрых интриг стали старшие сыновья Сянь-гуна, вынужденные бежать в другие страны. Бежал и Чжун Эр, второй по старшинству. Источники красочно описывают одиссею Чжун Эра, около 19 лет странствовавшего по различным царствам, испытавшего и горечь унижения, и радость обретения поддержки. На его родине, в Цзинь, после смерти Сянь-гуна власть была передана следующему по старшинству (после Чжун Эра) сыну умершего, а затем его наследнику. Советники правителя, взявшие власть в свои руки, покончившие с Ли Цзи и сыном, не очень-то хотели возвращения Чжун Эра (правда, вначале они предложили было ему трон, от которого тот отказался). Но после длительных странствий Чжун Эр с помощью царства Цинь возвратился на родину, сверг с трона племянника и в 636 г. до н.э. взял власть в свои руки, став Вэнь-гуном.

Вэнь-гун, которому к этому времени было уже 62 года, с юношеской энергией принялся за реформы в собственном царстве, упорядочив администрацию и наказав виновных. Затем, используя военную мощь Цзинь, он покарал тех правителей, которые плохо отнеслись к нему в дни его странствий, и помог тем, кто содействовал ему. Проблема возникла, когда царство Цзинь столкнулось с Чу, правитель которого некогда хорошо принял Чжун Эра, за что тот обещал в случае военного столкновения в будущем трижды отступить и таким образом расплатиться за гостеприимство. Именно так он и поступил, но в конечном счете чусцы все же потерпели сокрушительное поражение. Вэнь-гун часть своих богатых трофеев преподнес чжоускому вану, получив от него почетный титул ба.

Стоит заметить, что ещё чуть раньше этого, в 635 г. до н.э., Вэнь-гун цзиньский оказал важную услугу вану, избавив его от очередного мятежного претендента на трон. Тогда ван предложил Вэнь-гуну в качестве награды некоторые земли, однако цзиньский правитель попросил другой милости: права после смерти быть внесенным в могилу по подземному переходу, что было прерогативой вана. Ван решительно отказал в просьбе, поучительно заметив, что ни одного из своих священных прав никому не уступит — разве что Небо само вручит Вэнь-гуну свой мандат. В этом случае он, ван, скромно удалится в дальние края.

Ситуация очень знакомая: как и циский Хуань-гун, цзиньский Вэнь-гун ощущал свою мощь, помогал вану выжить- и вполне искренне считал, что именно он, а не слабый и беспомощный чжоуский ван должен быть как-то выделенным, пусть вначале хотя бы в форме обладания одной из прерогатив, положенных сыну Неба. Но, как и в случае с циским Хуань-гуном, чжоуский ван держался твердо, ссылаясь на небесный мандат, который формально оставался у него, ибо Небо не подавало знака об изменении своей воли. И Вэнь-гун был вынужден с этим согласиться, не получив в качестве утешения даже должности ба. Лишь в 632 г. до н.э., после разгрома Чу и преподнесенных вану трофеев, он стал ба. Но был им только четыре года, после чего скончался.

Следует сказать, что за те немногие годы, что Вэнь-гун провел на своем троне в качестве ба, он сделал немало, в частности добился, как и в свое время циские Хуань-гун и Гуань Чжун, успехов в упорядочении Чжунго и даже способствовал укреплению позиций вана. Достижения его оказались столь значительными, что после его смерти Цзинь еще на протяжении века-полутора оставалось сильнейшим из царств, так что его правители, фактически сохраняя за собой функции гегемона-бя, заботились о наведении порядка в Чжунго, помогая отверженным или изгнанным законным правителям царств и княжеств и т.п. Но официально титулом ба эти правители обычно не обладали.

Китайская историографическая традиция исходит из того, что всего в чжоуском Китае было пять ба, называя при этом различные имена в разных версиях. И действительно, в отдельных источниках подчас упоминается имя какого-либо из правителей, будто бы получившего от вана должность ба. Но это было уже позже, когда такая должность практически не имела значения. Главных же ба в чжоуской истории было только два, о которых было рассказано выше. Оба они сделали весьма важное общее дело: не пали распасться чжоускому государству в наиболее критическое для него время, в VII в. до н.э. Позже феномен политического вакуума исчез и был заменен борьбой сильнейших за преобладание — борьбой, в которой чаще всего на передний план выходило все то же могущественное царство Цзинь, длительное время выполнявшее функции государства-ба, хотя временами демонстрировали свою мощь и другие — Ци, Цинь, Чу и даже далекие южные У и Юэ.

Социально-политическая структура Китая VII-IX вв. до н.э.

Социально-политическая реальность раздробленного и поглощенного междоусобной борьбой Китая в период Чуньцю может быть истолкована в понятиях феодального общества и феодальной государственности. Речь не идет о феодализме как формации в рамках известной схемы, которая длительное время господствовала в отечественном обществоведении и все еще находится на вооружении в исторической науке КНР. Феодализм, в полном соответствии с принятым мировой историографией толкованием этого феномена, есть общественно-политическая система, характерная для децентрализованных государственных образований и отличающаяся определенным комплексом взаимосвязанных и взаимообусловленных институтов и идей, принципов и норм поведения, преобладающих типов социальных связей и ценностных ориентаций. В частности, имеются в виду существование аристократического родства и могущественных всесильных знатных шов (феодальные дома или роды), опирающихся на наследственные крупные земельные владения (уделы, феоды, вотчины), а также связанные с этим междоусобная борьба и местничество титулованной знати. Для структуры, о которой идет речь, характерно наличие таких институтов, как иерархия и вассалитет со строгим соблюдением кодекса чести и принципов аристократической этики, нормы рыцарской доблести, включая культ преданности господину, сюзерену, а также культ аристократизма.

Все эти важнейшие черты и признаки феодализма были характерны для чжоуского Китая периода Чуньцю, особенно в VII-VI вв. до н.э. Ван не имел реальной власти за пределами своего домена, но сохранял сакрализованную харизму, считался сыном Неба и имел право на ряд важных привилегий, преимущественно ритуально-церемониального характера. Только он имел безусловное право на титул «ван» и был безусловным господином, сюзереном для всех своих вассалов, включая и могущественных гегемонов-ба: И если некоторые из Потенциальных вассалов, как, например, правители Чу, самовольно начинали именовать себя ванами, это не признавалось в центре, в Чжунго, где самозванца по-прежнему именовали его старым титулом.

Как верховный сюзерен ван имел исключительное право инвеституры, и хотя это право во многом превратилось в формальность, оно тщательно сохранялось: специальные посланцы вана ездили в царства и княжества, дабы в, торжественной обстановке в храме предков правящего рода вручить новому правителю жезл и другие аксессуары его власти. Сохранилось, хотя ив сильно урезанном виде, и право вана в некоторых случаях вмешиваться в дела царств, в частности назначать (или утверждать) крупнейших сановников в них.

Таким образом, связующим единством чжоуского Китая продолжал быть ван, сын Неба. Но подлинным властителем и в силу этого безусловным сюзереном для вассалов вана был ба, всевластный, но нелегитимный хозяин Чжунго. Эта малохарактерная для любой другой страны ситуация была привычной для Китая именно потому, что Китай со времен Чжоу-гуна был ориентирован на примат этического детерминанта и что поэтому в нем формально царил культ высшей этики, рядом с которой грубая сила занимала скромное второе место. Правда, здесь нужны некоторые оговорки. Данные источников свидетельствуют о том, сколь мало считались чжоуские аристократы с этическими принципами как таковыми: в жесткой борьбе за власть, ради желанного трона они обычно шли на любые интриги и поступки, вплоть до коварных убийств правителей, истребления целых кланов, в том числе родственных. Таким образом, в этом плане Китай ничем не отличался от других стран с их жестокими междоусобицами и взаимным истреблением знатных родов. Можно добавить к сказанному, что не только высшие этические соображения и боязнь нарушить легитимность власти сдерживали гегемонов-ба от того, чтобы заменить собой фигуры чжоуских ванов, V- этому мешало явственное нежелание князей- чжу-хоу менять слабого, но легитимного правителя-вана на сильного и всевластного, зато пока что нелегитимного гегемона-ба. Нежелание подобного рода легко понять: давление нового сына Неба в таких обстоятельствах сказалось бы на каждом из них много и сделать нормой наследование старшими сыновьями законных жен, этот принцип примогенитуры, характерный для европейских феодальных монархий, в Китае так и не прижился. Зато укрепилась другая очень важная для чжухоу норма. Самой большой привилегией, делавшей их действительно хозяевами в собственном доме и превращавшей в суверенов в рамках своего царства или княжества, стало безусловное право создавать новые уделы, которым до 745 г. до н.э. пользовался один лишь чжоуский ван. Впрочем, нельзя сказать, чтобы князья этим правом злоупотребляли.

Дело в том, что создание удела, которым нередко становилось аннексированное соседнее княжество, влекло за собой рождение влиятельного клана цзун-цзу, глава которого становился наследственным владельцем удела-клана. Чаще всего, хотя и не обязательно, владельцы таких уделов (в крупном царстве за редким исключением их насчитывалось не больше шести, в средних и мелких — обычно не более трех-пяти были цинами. Это и явилось причиной устойчивого представления, что цины — следующая после чжухоу ступень иерархической лестницы. На деле это не совсем так. Специальный анализ заставляет предположить, что должность цина (шан-цин, просто цин, ся-цин) предоставлялась либо высшим государственным деятелям в царстве, вроде Го и Гао в Ци, статус которых в свое время подтверждался волей самого вана, либо руководителям армий, а иногда, как в Цзинь, и их заместителям. Однако это не значит, что каждый из цинов имел свой удел. В том же Цзинь одно время цинами были стразу трое из клана Ци, занимавшие высшие воинские позиции в шести цзиньских армиях. Но тем не менее можно считать нормой, что наследственной знатью, владевшей уделами-вотчинами и возглавлявшей правящие кланы в этих уделах, были прежде всего те из восточночжоуских аристократов, кто имел должность цина.

Должность цина была очень влиятельной, что хорошо почувствовали правители Лу, когда в VI в. до н.э. они практически вовсе лишились власти, которая была поделена между тремя цинами, их отдаленными родственниками. Словом, чжухоу достаточно быстро поняли, насколько невыгодно для них создание новых уделов, ведущее к ослаблению их власти. Таким образом, цин — это министерского или генеральского ранга должность, связанная с высоким статусом и наследственным владением уделом, с ролью главы клана или ближайших (как в цзиньском клане Ци) его родственников. Но при этом каждый цин оставался просто аристократом, т. е. личностью, имевшей право на звание дафу (большой человек).

Термином «дафу» в текстах именовали тех же цинов, равно как и аристократов более низкого ранга, владевших служебными кормлениями или получавших содержание (лу) из казны. Другими словами, понятие дафу перекрывало собой узкоспециальную и много реже встречавшуюся должность цин. Нередко в текстах, ни да речь идет об аристократии высшего ранга, употребляется бином цин-дафу. Но при всем сходстве и порой взаимозаменяемости терминов «цин» и «дафу» между ними существовала и разница: цин обязательно был главой удела-клана, наследственным аристократом или его ближайшим влиятельным родственником, имевшим важную должность и владевшим частью этого удела-клана как наследственным и передаваемым по наследству имением, своего рода вотчиной.

Дафу мог занимать такое же положение, но редко, лишь в виде исключения. Как правило, дафу отличался от цина именно им, что не имел вотчины, не был наследственным аристократом, а лишь пользовался, владел определенной частью территории удела-клана, часто городом с прилегающей округой, доходами с которой кормился. Иными словами, аристократы-дафу любого происхождения, включая и сыновей вана и чжухоу, были лишь должностными лицами, служившими своему сюзерену и получавшими от него содержание (кормление). Как правило, служилии дафу прежде всего и главным образом в качестве воинов на боевых колесницах. Они либо имели свою колесницу, либо были помощниками сюзерена на его колеснице, что считалось очень почетным назначением. Впрочем, дафу, как и цины, в свободное военных забот время имели и иные функции, занимая различие должности или выполняя отдельные поручения административного, дипломатического, ритуально-церемониального и иного характера.

Цины и дафу в период Чуньцю, прежде всего в VII-VI вв. до н.э., представляли собой если и не самый высший, то в любом случае очень высокий и весомый слой, элитную часть аристократии. Феодальная структура немыслима без оформления социально слоя аристократии, причем феномен аристократии имеет свои очевидные признаки, среди которых важную роль обычно играли элементы аристократической этики, благородства и куртуазности, которые в восточночжоуском Китае наиболее полно отражал термин «ли» (этика и ритуальный церемониал).

Цины и дафу были элитной частью чжоуской знати. Однако существовал и гораздо более многочисленный слой низшей аристократии. В источниках встречаются упоминания о том, как того или иного из этого слоя сделали дафу. Отсюда следует вывод, что помимо дафу (включая и цинов) были и, так сказать, нетитулованные аристократы. По рождению они обычно принадлежали к тем же влиятельным и богатым удельным клановым группам и, получая соответствующее образование, воспитание и право принадлежать к знатным верхам, находились в числе нетитулованных вассалов и вначале не имели сводного обозначения. Лишь позже, в основном с VI в. до н.э., низшую часть чжоуской знати стали именовать емким термином «ши» (чиновник, воин, мужчина) и воспринимать как тот естественный фундамент титулованных правящих верхов, из которого чжоуская знать черпала своих верных помощников, ревностных исполнителей, преданных чиновников и слуг (слуг типа оруженосцев, но не прислуги!).

Стоит особо заметить, что восточночжоуская знать в отличие от средневековой европейской с ее строгой сословной замкнутостью не была закрытым сословием. Напротив, в ее число сравнительно легко попадали смелые воины, хорошо проявившие себя, безродные приближенные того или иного правителя, порой даже из числа пленных инородцев. Правда, это не представляло собой массового явления, но и не имело характера исключения. Напротив, это было нечто вроде нормы: умные и способные должны всегда выдвигаться — таков закон китайского государства, китайской администрации. Впрочем, выходцы из иных слоев вслед за выдвижением обычно обретали уделы или кормления (города), формировали собственные кланы и быстро становились неотличимыми от остальных аристократов, ибо воспитывались в единых стандартах.

Междоусобные войны вели, как правило, к усилению крупных царств и аннексии малых и слабых. За годы Чуньцю, согласно подсчетам американского синолога Суй Чжоюня, можно насчитать многие сотни войн. Из 259 лет этого периода лишь 38 обошлись без них. Войны шли то в одном месте, то в другом, а порой и в нескольких сразу. Количество вовлеченных в них владений, если взять сводный индекс, равняется 1200, уничтожено и аннексировано — ПО владений (включая и мелкие варварские), так что к концу Чуньцю их осталось весьма немного. В следующий за ним период Чжаньго было всего семь крупных владений и еще очень незначительное количество небольших, включая такие, как домен вана или Лу.

Воевали главным образом аристократы, ибо основной силой в бою была колесница с тремя воинами — колесничим в центре (в момент сражения он мог остановить лошадь, закрепить удила и стрелять), копьеносцем справа (широкий простор для правой руки) и хозяином колесницы слева, имевшим достаточный маневр для использования различного оружия, прежде всего лука. За колесницей следовала вспомогательная группа, состоявшая обычно из 10 воинов пехоты. Основной бой шел между колесничими, пехота самостоятельных функций не имела и лишь поддерживала знатных воинов, бравших на себя всю тяжесть сражения, — ситуация, весьма характерная и для рыцарских сражений в феодальной Европе. Интересно заметить, что в источниках нередко описываются казусы, свидетельствующие о том, что даже в бою не исчезала присущая знати рыцарская куртуазность. Так, порой аристократ приветствовал своего противника, особенно если это был высокопоставленный военачальник или сам правитель, со знатными пленными также обращались по-рыцарски и т.п.

Политика ведения войн была очень непоследовательной: сегодня войны велись с одним царством, завтра — с другим, иногда даже в коалиции со вчерашним противником. Пленников возвращали или меняли. Частые внутренние усобицы, заговоры и перевороты вели к тому, что обычным делом стало бегство аристократа из своего государства в чужое, а то и скитания по чужим странам. Не всегда скитальца встречали тепло, но всегда принимали, снабжали необходимым, иногда давали богатое кормление, порой и должность. Известен, по крайней мере, один случай, когда беглый аристократ из Чэнь получил в Ци заметную должность, а спустя несколько веков именно его потомки оказались правителями этого царства. Если прибавить к сказанному, что аристократов различных царств и княжеств порой связывали родственные и семейные узы (правда, это было более характерным для князей-чжухоу, нежели для цинов-дафу и тем более тех, кто стоял ниже их), что в’ промежутках между войнами велась активная дипломатическая деятельность и знатные представители царств и княжеств часто посещали друг друга, а также если принять во внимание, что все аристократы духовно, по статусу и воспитанию, стереотипам поведения и речи, традициям и культуре, ритуалам и церемониалу были весьма близки друг другу, то рыцарские формы общения с противником в бою не покажутся чем-то странным.

Аристократы были в центре внимания тех, кто писал летописи, а затем сводные исторические сочинения. Это и понятно: знать была властью, представители власти — основа любой государственности, летописи же и сводные труды посвящались в чжоуском Китае прежде всего описанию политических событий. Потому столь ярко обрисованы в них те, кто действовал на политической арене и находился в составе правящей элиты — ваны и ба, чжухоу и цины-дафу. О тех, кто был ниже дафу, применительно к VII-VI вв. в текстах говорится очень немного, хотя именно из них, среднего и низшего слоя знати, постепенно складывался мощный и со временем ставший фундаментом империи социальный слой ши. Спецификой этого слоя было то, что он пополнялся не только за счет представителей боковых линий знати, которые в четвертом-пятом поколениях постепенно утрачивали свои генеалогические права на родство с высшими представителями аристократии, но и за счет честолюбивых и энергичных выходцев снизу — одно из важных значений термина ши мужчина-воин — подтверждает именно это (вспомним о вспомогательных отрядах пехоты при колесницах в бою). В распоряжении специалистов есть несколько типов социальных лестниц. Их схемы представлены в текстах, имеющих отношение к Чуньцю. Если свести их воедино, то складывается достаточно интересная и динамическая картина. Верхи, т. е. знать, правящий аппарат государств, — это тянъ-цзы (сын Неба), чжухоу, щны и дафу. Ба как специально вычлененная категория в схемах отсутствует — это те же чжухоу. В схемах, относящихся к концу периода, все чаще дафу делятся на шан-дафу и ся-дафу — старших и младших. И отдельно упоминаются ши как самый низший слой управленческой аристократии. Далее в схемах отведено место простому народу — это крестьяне (шужэнь), ремесленники и торговцы (гун-шан). И наконец — слуги и рабы. Если сопоставить данные схемы с иными текстами, в частности с изложением проектов реформ Гуань Чжуна в Ци, то можно заметить, что слово ши вначале использовалось для обозначения воинов, позже стало употребляться также и для обозначения знати вообще (это хорошо видно, например, из текста трактата Или) и лишь в конце периода Чуньцю — для обозначения сформировавшегося слоя чиновничества, превратившегося в фундамент всей системы управления. Важно заметить, что в структуре Чуньцю торговцы и ремесленники, как и в предшествующие века, тоже были преимущественно, если не исключительно, на положении мелких служащих, живших в городах, работавших на заказ и получавших обеспечение в основном за счет казны. Если верить Сыма Цяню, и сам Гуань Чжун в молодости был такого рода торговцем, близким к своему господину и выполнявшим его поручения.

Таким образом, все варианты социальных лестниц в Чуньцю сводятся к тому, что существовали две основные социальные группы: с одной стороны, это были правящие феодальные верхи с обслуживавшими их воинами, торговцами и ремесленниками (т.е. специалистами по снабжению знати и воинов всем необходимым), а также слугами и рабами различных категорий, удовлетворявшими весьма многочисленные и все возраставшие потребности как аристократии, так и аппарата управления в государствах (все они были горожанами); с другой — крестьяне-шужэнь, жители деревень-общин. Обращает на себя внимание, что во всех перечислениях — это сохранялось и впоследствии — слой земледельцев занимал место сразу же после правящих верхов и считался социально более высоким, чем все остальные (т.е. обслуживающий персонал, начиная с ремесленников и торговцев). Собственно, это и был народ, тот самый простой, производящий и обеспечивающий основные жизненные потребности государства народ, во имя которого и для блага которого — как это начало утверждаться еще до времен Конфуция и превратилось в нормативную формулу после оформления его доктрины и превращения конфуцианства в официальную государственную идеологию — только и существуют государства и аппараты управления ими во главе с правителями.

Здесь очень важно обратить внимание на то, насколько гармонично феодальная структура децентрализованного военно-политического образования вписывается в привычные для всего Востока принципы охарактеризованного некогда К. Марксом «азиатского» (государственного) способа производства. Если использовать этот марксистский аналитический термин для обозначения тех явлений, которые реально имели место в древнем мире, и, в частности, на традиционном Востоке, то становится очевидным, что до эпохи приватизации (т.е. в обществах, не знакомых с античного типа рыночно-частнособственнической системой отношений и обслуживающими эту систему институтами — развитым правом, охраняющим статус свободного гражданина и собственника; аппаратом власти, поставленным на службу общества и строго контролируемым правовыми нормами и соответствующими им процедурами; выборностью администрации и полной «подотчетностью ее электорату, т. е. гражданам, имеющим избирательные права, и т.п.) господство «азиатских» (государственных) форм власти было абсолютным. Чаще всего это господство выражалось в виде существования централизованных государств и больших империй, созданием которой завершилась эволюция древнекитайского общества. Но даже в тех не слишком частых и длительных случаях, когда на передний план выходила явственно выраженная политическая децентрализация (независимо от той конкретной формы, которую она принимала, включая и феодализм), ситуация в целом не изменялась: «азиатская» форма власти-собственности оставалась «азиатской» (государственной). Отсутствие частной собственности оставалось «ключом к восточному Небу», а феодализм — никакой не формацией в привычном восприятии, но только и именно структурой, свойственной централизованному обществу (правда, не всякому децентрализованному обществу и не обязательно — но это уже совсем другой вопрос).