Было идти.
Вошла Нюта со стаканом чаю. Подала его Алеше и хотела
(С отвращением.) Тебе сколько лет?
НЮТА. Чего?
АЛЕША. Который тебе год, говорю?
НЮТА. Не считала.
АЛЕША. Вот дура!
НЮТА. Чего?
АЛЕША. Ничего. Помрешь скоро!
НЮТА. А тебе что?
АЛЕША. Тебя в землю закопают. А мы будем черешенки кушать, да смеяться.
Нюта плачет.
Фу, фу! Поди отсюда. Дядя рассердится.
Нюта уходит.
(Сам с собою.) Будем черешенки кушать, вишенки…
Входит Иван Павлович.
ИВАН ПАВЛОВИЧ. Алеша! Ты помнишь, как на Рождество мы представляли живые картины? «Княжну Тараканову»?.. Сашенька на постели. А мышь была сделана из черного хлеба? Тогда ты кинулся на постель, съел хлебную мышь и спас княжну!..
АЛЕША. Помню.
ИВАН ПАВЛОВИЧ. Ведь весело же было?! (Тоскуя.) Боже мой, как было весело!..
АЛЕША. Давай, дядя, напьемся! Есть ли у тебя в доме водка?
ИВАН ПАВЛОВИЧ (грустно). Нету.
АЛЕША.Давай пошлем! Или вот что! (Горячо.) Давай, поедем с тобою, я знаю одно такое место, и там мы с тобою напьемся по-свински!
Дядя молчит.
А потом, давай, поедем к блядям!
Дядя садится на диван. Спина его так напряжена, как
будто он на приеме, и ждет вызова.
Я знаю, где хорошие бляди есть!
Дядя молчит. Алеша вскакивает с кресла, ходит по ковру
босиком.
Ты, дядя, знаешь, что такое французская любовь?
Дядя делает странный жест рукой, будто он на перроне и
прощается.
Нет, мне сначала тоже это очень стыдным показалось!..
Дядя закрыл глаза. Как будто его здесь нету. Алеша
помолчал. Потом присел перед дядей на корточки.
(Иначе.) Ну пойдем просто на улицу, погуляем?.. Ты мне выберешь самое красивое дерево, сейчас иней, - это страшно, страшно красиво! Выберешь и подаришь. А я тебе тоже что-нибудь такое отыщу и подарю! Самую тощую лошадь! Самую старую собаку!..
Дядя не отвечает.
Ты уже два года не выходишь на улицу. Это уже болезнь, ты понимаешь?.. А ведь ты здоровый молодой мужчина! Два года – ни шагу из дому, - это уже болезнь!
Дядя встает и идет к двери.
ИВАН ПАВЛОВИЧ (каким-то странным голосом, почти фальцетом). Я принесу тебе чаю.
АЛЕША.Это болезнь и ты можешь умереть от этого! Тебя в землю закопают!..
ИВАН ПАВЛОВИЧ (в дверях). С лимоном. Сахар не нужно размешивать.
АЛЕША. Постой! Нюта принесла мне чаю! Вот он! Постой!
Иван Павлович быстро выходит.
В землю закопают.
Алеша пошел за ширму. Роется там на столе.
Конечно! Конечно же!..
Вышел из-за ширм и машет по воздуху письмом.
(Читает.) «…Не надо отвечать на это письмо! Не надо, не надо, хороший мой! Странно было бы вести переписку в моем теперешнем положении. Я очень благодарна тебе за все, что ты сделал для меня. Мы часто с Котиком гуляем по твоей улице, и я смотрю на твои окна. Смотри, говорю я Котику, - вон там живет очень хороший дядя… Она смотрит во все свои глазенки и ничего, конечно, еще не понимает. Она обязана своим рождением только тебе! И если бы не ты, ее не было бы на свете никогда! Муж мой об этом знает, и тоже так считает, как я. С рождением Котика моя жизнь наполнилась смыслом, и я счастлива!.. Иногда мне кажется, что глазки у Котика - твои, хотя я знаю, что это не твой ребенок. Но я слишком долго смотрела в твои глаза…»
Обрывает чтение.
Сволочь!.. (Смеется.) Что они с нами делают! Что делают?!
Вошел Иван Павлович, но Алеша и не заметил его.
Дядя увидел письмо в Алешиных руках. Замер.
(Читает.) «…Наступит день, и мы все соберемся вечером под нашим зеленым абажуром, и будем пить чай с засахаренными орешками (помнишь, как любила их!) и все мы скажем тебе, как мы тебе благодарны, и муж мой скажет, и я, и Котик тоже скажет! Она уже говорит слово «дуля»…»
Алеша увидел внезапно дядю. Растерялся.
ИВАН ПАВЛОВИЧ (он смутился). Алеша… Нельзя же читать чужие письма. Это очень непорядочно, Алеша…
АЛЕША. Прости. Подвернулось как-то…
ИВАН ПАВЛОВИЧ. Помнишь, когда ты подглядывал в купальне… Я тебя тогда очень сильно ударил… Кажется, из губы шла кровь… Уйди, пожалуйста, Алеша. Я очень прошу.
Алеша очень напугался. Он схватил один сапог, попытался
его быстро надеть. Не получилось. Натянул до половины.
АЛЕША. Я сейчас. Я там надену. Ничего, ничего… Я – там.
И выбежал. Одна нога босая.
Иван Павлович поднял брошенное Алешей письмо. И опустил его в китайскую вазу с мелкими трещинками, которая стояла на буфете. Помолчал. Потом сунул руку в вазу и достал оттуда целый ворох писем. Рассмеялся. И бросил всех их туда снова.
ИВАН ПАВЛОВИЧ (гулко, в вазу). Хорошая, хорошая… хорошая моя! У вас очень хорошее, доброе сердце – и вы не можете делать гадкие вещи! Например, - мучить хорошего, в общем-то, человека… Он просит вас только об одном… Не надо, не надо… не надо ко мне никаких писать писем!
И поставил вазу на место. Пауза. С большим интересом
осмотрелся он вокруг.
Я все забыл. Я не помню ничего. Вот за окном шел сильный дождь… А окно было поднято вверх, и лень было его опускать. У них, знаете, окна почему-то не растворяются так по-простому наружу створками, а поднимаются вверх. И все думаешь, что вот – хлопнется рама сейчас вниз, и полетят брызги стекол. Это я очень хорошо почему-то помню. Рама, которая в любой момент может хлопнуться вниз… Как я уронил кувшин с водою?.. Помню! Я смеялся тогда до слез. И тонкие листы почтовой бумаги помню, где было вытиснено готическими буквами: «отель Хофман»… И все!.. Не поверите, смешно, но – правда-правда! – я все забыл. Честное слово!
Задумался.
А ведь отель Хофман можно произнести как Гофман, если хочешь. Это у них все равно: что им Хофман, что Гофман…
В то время, когда Иван Павлович говорил о хофманах и гофманах, появился Алеша. До этого он лишь заглядывал в дверь, а тут и сам вошел. Робко встал у порога.
АЛЕША. Дядечка… Можно я возьму сапог? Мне ведь холодно…
Дядя посмотрел на него, не узнавая, и засмеялся.
И Алеша засмеялся.
Дядечка, я не могу больше мерзнуть в прихожей. Прости меня.
ИВАН ПАВЛОВИЧ. Конечно, конечно! Орешки в сахаре – это очень веселое занятие. Кидать их в рот! Иной раз и не попадешь, а это очень смешно.
АЛЕША. Ты уж не сердишься на меня? Я так больше не буду.
ИВАН ПАВЛОВИЧ. А тут, знаешь, входит человек. Посмотрел он на меня так мутно-мутно… И – бах перед ней на колена! И что-то такое ужасное стал говорить, я даже ни слова не понял. А мне вдруг сделалось скучно, потому что она смотрит на меня так, как будто видит в первый раз. То есть, очень-очень внимательно. Небольшого росточка, блондин, с такими руками, будто он их где-то застудил… Я взял еще горсть орешков, пожал плечами и пошел гулять вдоль реки.
АЛЕША. Знаешь, дядя… Это меня черт толкнул, я не виноват…
ИВАН ПАВЛОВИЧ. Очень грязная маленькая речка, с названием, которое я совершенно забыл! Надо будет на карте посмотреть. Они там все свои глупые речки на карту заносят. Потом я пошел еще за горсточкой орешков, а их уж и не было в комнате никого… Потом мне все говорили, что этот человек, он вовсе, мол, не блондин, а брюнет, и выше меня чуть ли на целую голову!.. Я говорю – помилуйте! – значит у нее двое мужей! Ведь тот, что входил, был блондином! А двоемужество – это уже смешно, это несерьезно, господа, для такого о ней разговора. А если он в Германию въехал блондином, а в России живет как брюнет… Он тогда и вовсе не заслуживает никакого к нему отношения!..
АЛЕША. И они уехали. А ты остался там один.
ИВАН ПАВЛОВИЧ. Знаешь, Алешка, я это вдруг забыл. Да, наверное, так, - они уехали, а я остался там один… Я долго еще прибирал в комнате. Ведь я, как ты знаешь, очень аккуратный, а она везде, всегда все разваливала ужас как. (Смеется.) Если я эту историю не выдумал сейчас же… Я люблю так – повалится на диван и выдумать историю. (Внезапно.) Смотри, смотри!
Тащит Алешу к окну.
АЛЕША. Кто там? Ничего не вижу. Кто это?
ИВАН ПАВЛОВИЧ. «Лучшая крыша Руберойд инженера А. Вэ. Эльбен в Санкт-Петербурге»! Где ошибка? Ага, не видишь! А я давно для себя пометил: «инженер» редко пишут с буквой «и», все больше с «е». Прости, я на минутку!
И выскочил за дверь. Не дал сказать Алеше ни слова.
АЛЕША (тупо глядя в окно). Ин – жы – нер… Ин – же – нер… Какая разница?
Садится в кресло и натягивает сапог. Топнул каблуком.
Мерзавки! Страшные мерзавки, вот что я вам скажу… Все, как одна. Да-с!..
Помолчал.
Наш брат старается не вникать в частности, мы ведь очень мало чего понимаем, совсем немножко… Мужчина все как-то бочком старается жить, сторонкой, чтоб не очень им мешать. А они, наоборот! Они уютненько так живут, с удобствами… Отчего это у дам комнаты всегда уютнее, чем мужских?.. И как чай пить они знают – где какой салфеткой выстелить… Вот интересная мысль, - почему это так получается, что они у себя дома, а мы – как бы у них в гостях?!.. А ведь они живут у нас на головах! И все что-то нас виноватят… Сначала – нянька-ведьма, потом мамаша за дело принимается, а придет время – найдется еще одна. Уж не беспокойтесь себе, - сама сыщется! Со вспотевшей верхней губкой…
Задумывается.
И живут они дольше нас. Мужчина умирает раньше.
Шум в прихожей. И через некоторое время входит Сашенька, племянница Ивана Павловича. На ней беличья шапочка, вся она румяная от мороза.
САШЕНЬКА. Дяде письмо! Дяде письмо!.. Ай, должно быть, я его на лестнице выронила… Дядя, дядя, тебе письмо было!
АЛЕША. Давай сюда!
САШЕНЬКА. Я его в муфточку сунула, а теперь его там нет…
Смеясь, бросает Алеше муфточку.
АЛЕША. Дурочка! Нечего было тогда и цапать его своими кошачьими лапками. Что за дрянь у тебя в муфточке липкая?
САШЕНЬКА. Конфекта!
АЛЕША. Гадость какая!
Достает из муфточки сильно помятое письмо.
Да ведь это же дяде письмо! Как ты его взяла?
САШЕНЬКА. Мне его передали.
АЛЕША. Кто?!
САШЕНЬКА (смеется). А ведь у нее муж. Ребенок.
АЛЕША. Скажи, Саша, отчего женщины еще и страдают? Вес у них недомогания, разочарования? Ведь это же так, в сущности, удобно – жить на чужой голове!
САШЕНЬКА. Как это – на голове? Я ничего не знаю об этом.
АЛЕША. Он увез ее за границу, потому что она была несчастна, она сама умоляла его об этом. А когда ее муж опомнился и помчался за нею вслед, когда они вновь сошлись… Дядя остался там один и платил, платил по их счетам…
Входит Иван Павлович.
Алеша тотчас же прячет под себя письмо – садится на него. Грозит Сашеньке кулаком.
Дядя целует Сашеньку в щечку.
АЛЕША. Попробуй только скажи!
ИВАН ПАВЛОВИЧ. Опять вы за свое? О чем вы это? О чем говорили сейчас?
Усаживается на диван. Сашенька, смеясь, подсаживается
к нему.
САШЕНЬКА. Я не могу, дядя! Он мне кулаками показывает. Я не могу, не могу ничего сказать. Если б Алеша разрешил…
ИВАН ПАВЛОВИЧ. Алеша, позволь ей сказать!
АЛЕША. Нет!
САШЕНЬКА. Вот видишь! Не могу. Это, дядечка, не моя тайна, алешкина! Ведь это он раньше был хорошим смешным котенком, а теперь у него есть тайны…
Гладит по рукаву дядю.
Вся наша мужская линия окружена страшными тайнами… А можно я в душку тебя поцелую? Вот сюда, в ямочку, ниже горла, между ключицами? Здесь душка.
Целует дядю.
А можно еще раз?
Целует.
ИВАН ПАВЛОВИЧ. Ну хватит, хватит.
САШЕНЬКА. Еще раз.
ИВАН ПАВЛОВИЧ. Хватит, Сашенька, ты уж меня зацеловала. Что нового, какие сплетни?
САШЕНЬКА.Да ты, дядя, сплетник?
ИВАН ПАВЛОВИЧ. Сплетник.
САШЕНЬКА. Ну хорошо…
Алеша, стараясь, чтоб этого не видел дядя, помахал ей письмом и погрозил кулаком.
Лизочка выходит замуж!
АЛЕША (стукнув себя по коленкам). Черт!!
САШЕНЬКА(быстро). Она отказала Алешке и выходит теперь замуж!
Алеша колотит себя по коленкам.
АЛЕША (кричит). О, черт, черт, черт!
ИВАН ПАВЛОВИЧ. Это правда?
Сашенька звонко хохочет.
АЛЕША. Правда! Это правда! Перестань смеяться! Черт! В этом нет ничего смешного!
ИВАН ПАВЛОВИЧ. Алеша! Как же это, Алеша?
САШЕНЬКА. Она отказала Алешке и выходит теперь замуж! Она выходит потому, что – деньги! А у Алешки нет денег! У меня нет денег!.. Ты бы, дядечка, конечно, дал нам этих денег, если бы не спустил их всех на эту дрянь!.. Правда?
Смеется.
ИВАН ПАВЛОВИЧ. Правда. Дал бы.
САШЕНЬКА. Если б не эта дрянь! Тебе от нее письмо.
ИВАН ПАВЛОВИЧ. Где?
САШЕНЬКА. Вон у Алешки. Подай его сюда, Алешка.
АЛЕША. Деньги!.. Что же, я без денег – нехорош? Хуже, чем с деньгами? А если я украду или зарежу, - лучше я тогда буду, с деньгами?
Помолчал и отдал дяде письмо.
Иван Павлович читает его. Прочитал и положил листок на колени. Аккуратно разгладил ладонью. Молчит.
(С азартом.) Я теперь плакать не стану! Главное начать. Пустить слух по старухам-сводням, что, мол, милые вы мои! – деньги нужны! Сыщутся! Чем невеста старше, тем денег больше! Пускай тогда сразу старуху ищут!
САШЕНЬКА. Да это же неприлично!
Сашенька тихонечко тащит письмо с дядиных колен, из-под его ладони. А он ей не дает.
АЛЕША. Какие еще приличия? Пошла прочь, здесь деньги лежат!
САШЕНЬКА. Да ведь у старух гречишные пятнышки по рукам!
АЛЕША.А мне что за дело? Не век ей…
САШЕНЬКА. А вдруг заживется?
АЛЕША. Отравить как крысу! Прочь, старая! Куда ей деваться? И пойдет, и пойдет…
САШЕНЬКА. А ведь она, Алеша, любви запросит!
АЛЕША. Ее деньги, пускай. Но чтоб в темноте, свечку потушить! Свечек не надо!
Сашенька тянет письмецо на себя.
ИВАН ПАВЛОВИЧ(резко). Ты мне мешаешь!
САШЕНЬКА. Я не буду, Я не буду.
ИВАН ПАВЛОВИЧ. Который теперь час?