ЗАБЫТЫЕ ГЕРОИ
И рыцарское обхождение с «классово чуждыми» дамами
Рыцарь революции
Вот они, «святые люди» Лили Юрьевны и Исаака Эммануиловича
Справа — ЧК, где «вывели в расход» одесскую легенду
Симен говорит потрясенному расправой Боровому: «Ответь мне как чекист, ответь мне как революционер — зачем нужен этот человек в будущем обществе?» «Не знаю, — Боровой не двигался и смотрел прямо перед собой, — наверное, не нужен…»
Но самое страшное, на мой взгляд, не это, а следующие два предложения, которыми заканчивается рассказ:
«Он [Боровой] сделал усилие и прогнал от себя воспоминания. Потом, оживившись, он снова начал рассказывать чекистам, приехавшим из Москвы, о жизни Фройма Грача, об изворотливости его, неуловимости, о презрении к ближнему, все эти удивительные истории, отошедшие в прошлое…»
В этом для меня весь Бабель: «потом, оживившись»…
Бог с ним, с несчастным Бабелем. Во-первых, он дорого заплатил за свою очарованность стальными людьми, а во-вторых, мой пост не про литераторов, а про «святых чекистов».
Тут всё очень непросто. Мы можем сколько угодно потешаться над советскими фильмами про гражданскую войну, ненавидеть картавых ильичей и железных феликсов, но что правда, то правда: большевики первых лет революции, во всяком случае многие из них, были бессребрениками и аскетами, безжалостными не только к врагам, но и к себе. Если б они думали о собственном брюхе, то не удержали бы власть и не победили бы своих опытных и мужественных противников. Победить в гражданской войне возможно, только если за тобой идет народ. А народ в час испытаний идет лишь за теми, кто вызывает уважительное изумление абсолютной верой, бесстрашием, самоотверженностью: за пророками, подвижниками и святыми.
И я стал думать, что, поскольку мироустройство дихотомично и на всякий Ян сыщется свой Инь, в черной половине бытия тоже должна иметься своя агио-иерархия. У Дьявола (если вас раздражает мистицизм — у Зла) обязательно есть собственные святые разного ранга. Они обладают тем же набором замечательных качеств, что и святые Добра: бескорыстны, несгибаемы, с пламенем на устах и пылающим углем в груди. Они столь же сильно воздействуют на умы и души — в особенности художнические, потому что люди искусства падки на демоническое и фактурный Воланд их завораживает больше, чем тихий Иешуа.
Святыми Зла, вероятно, были Друг Народа Марат и Неподкупный Робеспьер, которые во имя великой идеи Свободы-Равенства-Братства истребили тысячи несознательных соотечественников. Из той же породы, мне кажется, и Дзержинский. По свидетельству встречавшихся с ним людей он был чрезвычайно скромен в обиходе, безжалостен к себе, отнюдь не жесток, но то, что творила его Чрезвычайка во имя светлого будущего, не поддается описанию.
В ЧК ленинского периода (и, шире, в партии) деятелей, подобных Дзержинскому и бабелевскому товарищу Симену, было много. Их электричество заставило содрогнуться весь мир, породило не только новые формы диктатуры, но и новые формы искусства, чуткого ко всякой сильной энергетике.
Потом, конечно, на смену «святым людям» пришла прагматическая и цепкая генерация сталиноидов. Этим заканчивается всякая революция. Я могу точно назвать дату, когда время большевистского аскетизма официально завершилось: 9 февраля 1932 года секретным постановлением Политбюро был отменен «партмаксимум», мешавший советскому чиновничеству радоваться жизни. Всё встало на свои места. Зло стало довольствоваться услугами несвятых порученцев, которые в конце концов разменяли большевистский драйв на партзарплаты «в конвертах», персональные пайки и спецдачи.
Святые рыцари Зла, впрочем, в мире не перевелись. Просто они сменили одни доспехи на другие. Именно к этой категории относятся современные террористы: фанатики, которые во имя Идеи (не имеет значения, какой именно) взрывают себя вместе с ни в чем не повинными людьми.
Святые от Дьявола — это подвижники Идеи, которая больше человека. Вот признак, по которому безошибочно определяется черный цвет нимба.
У святого со стороны Добра никакая, даже самая распрекрасная идея не может быть больше человека. И никогда святой от Добра не пожертвует ради Идеи жизнью другого — только своей собственной.
Из комментариев к посту:
tsarev_alexey
Есть слепые, которые видят не то, что есть, а то, что кому-то хочется (они обычно снизу); есть зрячие, которые видит, что есть, но соглашаются врать из инстинкта самосохранения и т. д. (они обычно повыше); остальные (те, кто видит и не соглашается), как правило, вымываются, и система потихоньку становится тоталитарной. Умножаем на некоторый длительный промежуток времени для формирования соответствующих привычек — и на выходе получаем уже рефлексы. «Стальные глаза, холодная голова, горячее сердце, чистые руки» и дальше с песнями…
imageobserver
Добро и Зло вообще очень условные категории. Уж слишком они абстрактны. Поэтому не верю ни в святых, ни в альтруистов. Если человек отказывается от своей жизни, от этой пошлой мещанской жизни, с семьей, с детишками, с бытом, который заедает, и жертвует собой ради Большего Добра, значит что-то с этим Большим Добром не так. Жертвуя собой «ради других», человек пытается навязать этим другим свою жертву, а значит, свое понимание, что есть Добро с Большой Буквы. Если бы мы не навязывали друг другу свои ценности (мы им — свою Демократию, они нам — свою Духовность), а просто жили, и любили бы тех, кто рядом с нами, а не абстрактное Человечество, мир был бы лучшим местом.
ludamiro
«И никогда святой от Добра не пожертвует ради Идеи жизнью другого — только своей собственной.»
Шахиды жертвуют своей, прежде всего СВОЕЙ, жизнью во имя ИДЕИ, а гибель других людей для них индульгенция для входа в рай. Но со святостью это не имеет ничего общего. Это безумный фанатизм. Да и все революции подпитываются энергией фанатиков Идеи. И ничего общего с добром и святыми этот фанатизм не имеет. Люди сгорают в пламени революции как поленья в печи. А потом на пепелище создаются легенды и мифы о Зле и Добре. Только почему-то Зло иногда выглядит как Добро, и наоборот. Да и есть ли в Жизни чистое Зло и чистое Добро?
6.06.2011
У меня, как у всякого литератора (и вообще всякого человека), есть набор тем, на которых я, что называется, зациклен. Думаю, вы знаете этот синдром по себе: воспринимая новую информацию, вы ее эмоционально «фильтруете» — какие-то явления просто принимаете или не принимаете к сведению, от других начинаете вибрировать. Таковы и мои впечатления от Севастополя. Мое зрение было заранее сфокусировано на вещах, которые никогда не оставляют меня равнодушным. Вас в этом многослойном городе наверняка зацепило бы что-то иное, своё. В общем, у кого что болит, тот о том и говорит.
Одна из тем, давно не дающих мне покоя, это несправедливость истории. (Отчасти мы касались ее, когда обсуждали национальных героев).
Да, разумеется: я отлично знаю, что память потомков избирательна и формируется случайным, а то и тенденциозным образом. Сплошь и рядом на роли героев попадают персоны, этого звания не заслуживающие. Меня удручает не это. Ну, пользуются посмертной славой придуманные политработниками 28 панфиловцев. Пускай, не жалко.
Но как же бывает горько, когда проглянет из прошлого краешек чего-то по-настоящему героического, но забытого или вовсе не замеченного.
В Севастополе получилось так, что эта чувствительная для меня тема возникла дважды за один и тот же день.
Когда я осматривал Балаклавскую бухту (надо было для работы), мой консультант В. Н. Гуркович, специалист по крымской истории, вдруг начал с жаром и чуть ли не дрожью в голосе рассказывать про невероятное сражение, разразившееся на балаклавских холмах 14 сентября 1854 года. Сотня солдат, в том числе отставников-инвалидов, с четырьмя пушчонками в течение многих часов вела бой со всей наступающей британской армией, да еще и эскадрой в придачу. Командовал балаклавцами подполковник Матвей Манто. Он вместе с другими ранеными в конце концов был захвачен в плен, где героев содержали с большим почетом.
Владимир Николаевич сравнивал этих солдат с фермопильскими спартанцами, призывал меня написать про подполковника и говорил, что сам-то пишет о нем много лет, но никому это не нужно. Мне показалось, что это главная обида жизни моего консультанта. Я уважаю такие обиды: когда человек оскорблен не за себя, а за кого-то, кто давным-давно умер, не сват, не брат и даже не предок.
Очень странно, конечно, что героическая оборона Балаклавы не стала хрестоматийным эпизодом российской истории. Может быть, причина в том, что большинство гарнизонных солдат были греками, и с официальной точки зрения казалось неприличным прославлять инородцев, когда христолюбивое воинство терпит поражение за поражением. А может быть, просто рядом не оказалось полезного очевидца в лице какого-нибудь флигель-адъютанта.
Ни портрета подполковника Манто, ни изображений того боя в просторах интернета я не обнаружил. Поэтому считайте, что герои запечатлены вот здесь:
