Масштабы террора и категории репрессируемых
Аппарат политической юстиции, существовавший в СССР, работал отнюдь не только против лиц, совершавших действительные преступления, но и против других, как реальных, так и воображаемых «врагов». К ним, в частности, относились в соответствии с учением о диктатуре пролетариата представители эксплуататорских классов: буржуазия, помещики, служители церкви, царские чиновники и другие лица, которые в конце 20-х — начале 30-х гг. стали именоваться даже в официальных документах «бывшими людьми».
В революционном пафосе большевики часто ссылались на пример Парижской коммуны и Великой французской революции. Но надо сказать, что размах большевистского террора, направленного против нетрудовых групп и слоев российского населения, во многом превосходил цифры репрессий периода Французской революции.
Известно, что во Франции в 1793—1794 гг. было гильотинировано 17 тыс. человек и умерло в тюрьмах примерно столько же «подозрительных»[306]. Отнесение человека к этой категории основывалось главным образом на его социальном происхождении. Так, 18 сентября 1793 г. французский Конвент принял декрет, согласно которому к подозрительным, неблагонадежным, врагам народа причисляли не только бывших дворян, но также «их мужей, жен, отцов, матерей, сыновей или дочерей, братьев или сестер, а равным образом и агентов-эмигрантов, которые не проявили своей постоянной преданности революции»[307]. Нетрудно видеть, что это была политика бескомпромиссного подавления господствовавшего прежде класса, без какой-либо дифференциации степени личной вины, отношения к законам новой власти и других обстоятельств.
Классики марксизма достаточно критично оценивали такую политику: «Весь французский терроризм был не чем иным, как плебейским способом разделаться с врагами буржуазии, с абсолютизмом, феодализмом и мещанством»[308].
Что же касается нашей страны, то если, по свидетельству Лациса, за первое полугодие 1918 г. органами ВЧК были расстреляны 22 человека, то за второе полугодие — уже свыше 6000, а всего за три года (с 1918 по 1921 г.) — 12 733 человека по всей России[309]. Здесь не учитываются казни по приговорам ревтрибуналов, военных трибуналов и других органов.
Есть и другие цифровые данные, базирующиеся на белогвардейских и эмигрантских источниках. Так, например, по подсчетам комиссии, назначенной Деникиным, за 1918—1919 гг. в ходе красного террора было убито 1 766 118 человек, в том числе 6775 профессоров и учителей, 8800 врачей, 54 650 офицеров, 260 тыс. солдат, 59 тыс. полицейских офицеров и агентов, 12 950 помещиков, 193 350 рабочих и 815 тыс. крестьян[310]. Справедливости ради следует отметить, что не меньшие жертвы от белых армий понесли и сторонники советской власти. Жестокость Гражданской войны, продолжавшейся почти четыре года, была обоюдной. По данным иностранных источников, на счету армии Деникина и воинства Петлюры почти 150 тыс. жертв[311].
Исследователи Великой французской революции писали: «...«белый» террор столь же отвратителен и ужасен, как и «красный», и оба они сходятся в своих приемах и средствах, как два противоположных конца согнутого прута, как раз в той точке, где наступает предел здравого человеческого смысла»[312].
Отвергая распространенную на Западе точку зрения, что беспощадная борьба с классовым противником была организована сверху, большевистским руководством, современный российский историк пишет:
«Конечно, руководители тянули за собой огромные массы, малоподготовленные политически, но жаждущие социального реванша... Однако классы оказывали давление на авангард, как бы лепили его коллективный образ. Это был взаимообусловливающий процесс, который, если встать на объективные позиции, отрицать весьма трудно»[313]. Эту мысль разделяют и другие специалисты. «Советский специфический массовый террор, -по мнению А. Ахиезера, — не мог быть результатом веры, фантазией немногих идеологов, доктринеров, чиновников. Это — форма правления, следствие развития массовых представлений, специфики сложившейся народной культуры, ее динамики, специфики тех реакций, которые общество давало на кризисные ситуации, опираясь на сложившуюся культуру»[314].
Особенность российской истории состояла не в жестокости Гражданской войны, а в том, что после ее окончания репрессии, в том числе против «бывших людей», не прекратились, а даже усилились, хотя эти люди уже не представляли реальной опасности. Не произошло гражданского примирения и рационального согласия.
Во время революции и Гражданской войны часть этих людей были действительными врагами советской власти. Они участвовали в вооруженной борьбе или саботировали советские мероприятия. Но значительное число бывших владельцев недвижимости: предпринимателей, торговцев, а также чиновников, священнослужителей, представителей технической и гуманитарной интеллигенции либо пассивно смирилось с изменением общественного строя, либо даже приветствовало его, поддерживая советское правительство и сотрудничая с ним. Большое количество офицеров, унтер-офицеров и тем более рядовых бывшей царской армии вступили в ряды Красной Армии и добросовестно исполняли службу.
Тем не менее «бывшие люди» с самого начала революции подвергались жестоким репрессиям, пик которых приходился на 1918—1920 гг. и на середину 30-х гг. Ликвидация эксплуататорских классов, понимавшаяся Марксом и Энгельсом чисто в социальном смысле — как изменение производственных функций и образа жизни людей, была воспринята большевиками буквально, вплоть до физического их уничтожения.
В первые недели и месяцы революции истребление представителей бывших эксплуататорских классов носило неорганизованный, в основном стихийный характер. Так, например, в Киеве в январе—феврале 1918 г. было убито свыше 2500 офицеров царской армии, в Ростове-на-Дону — 3400, в Новочеркасске - 2000 офицеров[315]. Это были спонтанные акции взбунтовавшихся солдат и матросов, которые направлялись не только против офицеров, но и против других имущих слоев населения. Но репрессии начали осуществляться и ЧК.
Разъясняя их смысл, Дзержинский в интервью меньшевистской газете «Новая жизнь» 19 июня 1918 г. говорил: «Общество и пресса не понимают правильно задачи и характер нашей комиссии. Они понимают борьбу с контрреволюцией в смысле нормальной государственной политики и поэтому кричат о гарантиях, судах, о следствии и т. д. Мы ничего не имеем общего с военно-революционными трибуналами, мы представляем организованный террор. Это нужно сказать открыто. Террор — абсолютная необходимость в данной ситуации, наша общая задача — борьба с врагами Советской власти, мы терроризируем врагов Советской власти»[316].
Как известно, после покушения на Ленина 30 августа 1918 г. был объявлен «красный террор». Он состоял в захвате и расстреле заложников, превентивном аресте офицеров, чиновников, помещиков, капиталистов, представителей интеллигенции. Эти акции продолжались в течение всей Гражданской войны.
Постановление ВЦИК от 2 сентября 1918 г. о «красном терроре» было конкретизировано решением Совнаркома от 5 сентября 1918 г., где указывалось, что все те, кто связан с белогвардейскими организациями и заговорами, подлежат расстрелу на месте. Позднее Народный комиссариат внутренних дел также издал инструкцию, опубликованную в «Вестнике НКВД», которая рекомендовала брать заложников, причем «любая попытка сопротивления должна встретить расстрел заложников». Практиковался захват в качестве заложников жен и детей офицеров; они подлежали расстрелу в случае неявки офицеров или же сопротивления при аресте.
В Нижнем Новгороде местная ЧК сообщала, что был расстрелян 41 человек из числа врагов советской власти, чтобы отомстить за покушение на Ленина. Осенью 1918 г. 138 заложников были взяты в Твери, 184 — в Иваново-Вознесенске, 50 - в Перми и т. д. Лишь в течение сентября 1918 г. в Петрограде было расстреляно свыше 500 заложников, в Москве — больше 100[317]. Официальное сообщение гласило, что в Петрограде за сентябрь—октябрь 1918 г. было уничтожено около 800 «врагов советской власти»[318]. По оценкам историков, всего за эти месяцы было расстреляно около 15 тыс. человек, в основном из числа представителей дворянства, офицерства, буржуазии, отчасти - меньшевиков и эсеров. В результате красного террора власть на местах фактически осуществлялась чрезвычайными комиссиями, которые во внутренней политике стали командовать местными Советами, а кое-где и низовыми партийными органами.
Идеология красного террора заключалась в представлении о том, что группы людей, принадлежавших к определенному классу или социальной группе — буржуазии, помещикам, казачеству, кулачеству и проч., были врагами уже по определению, независимо от конкретных действий, а всего лишь по своему роду занятий, образованию, владению собственностью и т. д.
«Мы не ведем войны против отдельных лиц, — заявил зам. председателя ВЧК Лацис, - мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материалов, что обвиненный действовал делом или словом против Советов. Первый вопрос, который вы ему должны предложить, — к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы должны определять судьбу обвиняемого... В этом смысле и сущность красного террора»[319]. Как известно, это заявление Лациса было названо Лениным «нелепостью». Лациса отозвали с Восточного фронта, а журнал «Красный террор» был закрыт. Тем не менее именно такой идеологией руководствовались народные массы.
Нельзя не учитывать, что «революция вручила свою судьбу в руки «наинизших низов», от имени которых большевики наивно рассчитывали прийти к самому прогрессивному строю. С этого уровня социальной активности, освобожденной от привычных норм правопорядка, законности... поднималась волна жестокости, социальной мести за былые унижения и эксплуатацию... Жертвами становились и мораль, и нравственность, и религия... В руки брались привычные булыжник, оглобля, винтовка. Далее следовали и неизбежные спутники — криминализация общества, бюрократизация аппарата, взятки, «растащиловка», спекуляция, бандитизм»[320].
Борьба за социализм понималась низами крайне примитивно — подобно тому, как в повести А. Платонова «Чевенгур» в городе истребляли всех представителей буржуазии, полагая, что в результате этого и наступит коммунизм. Меньшевистский лидер Мартов в 1918 г. в статье «Долой смертную казнь» писал: «С молчаливого одобрения Совета народных комиссаров люди, неизвестные народу, сидящие в чрезвычайных комиссиях, т- люди, среди которых время от времени обнаруживаются преступники, взяточники, скрывающиеся уголовники и бывшие царские провокаторы, — отдают приказания о расстрелах, и часто... нельзя даже доискаться до того, кто же именно отдал приказ об убийстве»[321].
Когда общественное положение лица было высоким и широко известным, в 20-е гг. его еще пытались «приручить» или изолировать от общества мирным путем. Так, в 1922 г. была осуществлена административная высылка за границу и в глубь страны свыше 160 крупнейших писателей, ученых и общественных деятелей. Троцкий в то время признал: «Мы выслали этих людей потому, что расстрелять их не было повода, а терпеть было невозможно»[322]. Большое число представителей интеллигенции сами эмигрировали за границу. В дальнейшем даже с известными деятелями науки и культуры уже не церемонились. Многие из них погибли в 30—40-е гг. по ложным, надуманным обвинениям.
Серия репрессивных мер была направлена также против ранее существовавших несоветских политических партий. Тотальная их изоляция началась с принятием декрета ВЦИК от 16 октября 1922 г. «О дополнении к Постановлению «О Государственном политическом управлении» и «Об административной высылке». Согласно ст. 2 этого декрета комиссия НКВД получила право «высылать и заключать в лагерь принудительных работ на месте высылки на тот же срок (не свыше трех лет): а) деятелей антисоветских политических партий (ст. 60, 61, 62 Уголовного кодекса); б) лиц, дважды судившихся за преступления, предусмотренные ст. 76, 85, 93, 140, 170, 171, 176, 180, 182, 184, 189, 190, 191 и 220 Уголовного кодекса»[323]. Надо пояснить, что ст. 60—62 УК 1922 г. устанавливали наказание (вплоть до смертной казни) за участие в организации или за содействие организации, стремящейся к свержению советской власти или к оказанию помощи международной буржуазии (в том числе, как говорилось в ст. 62, путем возбуждения населения к массовым волнениям, неплатежу налогов «или всяким иным путем в явный ущерб диктатуре рабочего класса и пролетарской революции»). Другие перечисленные выше статьи имели в виду общеуголовные преступления.
Судебные и административные репрессии обрушились чуть ли не с самого их начала и на те партии, которые разделяли социалистические и социал-демократические взгляды и были в свое время союзниками большевиков (левые эсеры, меньшевики, анархисты). Так, в ночь с 23 на 24 августа 1920 г. в Москве и окрестностях были проведены массовые аресты членов партии эсеров (свыше 250 человек)[324]. В феврале 1921 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление об очередном «усилении арестов меньшевиков и эсеров». Ленин же заявил: «Мы будем держать меньшевиков и эсеров, все равно, как открытых, так и перекрасившихся в «беспартийных», в тюрьме»[325]. Вскоре появился соответствующий приказ ВЧК от 28 февраля 1921 г., предписывавший «изъять... всех анархистов, эсеров и меньшевиков из интеллигенции», а также активных эсеров, меньшевиков, работающих на заводах и призывающих к забастовкам...»[326]. После Кронштадтского восстания вышел декрет ВЦИК, по которому Ч К получила право лишать социалистов свободы сроком до двух лет без направления дела в суд. Одних лишь меньшевиков по этому декрету было арестовано свыше 500 человек[327]. Постепенно все представители бывших социалистических партий (не говоря уже о буржуазных) были репрессированы.
Анализируя практику деятельности органов политической юстиции нашей страны в 20—30-е гг., следует отметить, что после окончания Гражданской войны, во время которой без особых разбирательств уничтожались классовые противники с той или с другой стороны, стали постепенно появляться признаки некоторой дифференциации лиц, подлежащих репрессии, в том числе и среди рассматриваемой категории «бывших людей».
Наиболее определенно это проявилось во время массовых кампаний 20—30-х гг. по ликвидации кулачества. В постановлении Политбюро ЦК ВКП(б) от 30 января 1930 г. «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации» были установлены «квоты» лиц, подлежащих раскулачиванию в различных областях, краях и республиках. При этом кулаки разделялись на три категории: первая — контрреволюционный актив, который предлагалось «немедленно ликвидировать путем заключения в концлагеря, не останавливаясь в отношении организаторов террористических актов, контрреволюционных выступлений и повстанческих организаций перед применением высшей меры репрессии»; вторая подлежала высылке в отдаленные районы страны, третья — переселению внутри той же области[328].
Фактически к маю 1930 г. было раскулачено более 320 тыс. хозяйств и выселено 98 тыс. семей (500 тыс. человек). Кроме того, проводились массовые аресты глав семейств, отнесенных к первой категории (в первой половине 1930 г. было арестовано 140 тыс. человек)[329]. Всего с января по октябрь этого года по первой категории было арестовано 283 717 человек. При этом из 180 тыс., прошедших через «тройки» ОГПУ, к расстрелу было приговорено 19 тыс., к разным срокам тюремного заключения — около 100 тыс., к ссылке — 47 тыс. человек. В 1926— 1929 гг. было осуждено в 10 раз меньше, чем за один 1930 г.[330] Остальные выселялись администрацией и сельскими активистами на местах.
«Наиболее мощные кулаки и кулацкий антисоветский актив совместно с семьями», отнесенные ко второй категории, были высланы в северные районы СССР (332 тыс. человек) или внутри областей (163 тыс. человек, т. е. всего около 500 тыс.)[331]. По третьей категории к августу 1930 г. было переселено внутри округов и областей около 50 тыс. семей[332].
Надо сказать, что указанная дифференциация не была основана ни на каком законе, хотя имела под собой определенные фактические основания. Классовая борьба в деревне в связи с процессом коллективизации была достаточно ожесточенной. Принято считать, что только в одном 1930 г. состоялось почти 14 тыс. массовых крестьянских выступлений против советской власти. В них участвовало свыше 3 млн. человек[333].
Борьба с кулачеством продолжалась и позже. Так, приказом НКВД от 30 июля 1937 г. № 00447 была начата в августе 1937 г. во всех республиках, краях и областях операция по репрессированию бывших кулаков, активных антисоветских элементов и уголовников. Был установлен срок проведения этой операции — 4 месяца. Репрессиям по I категории (расстрел) и II категории (заключенные в лагерь на срок от 8 до 10 лет) подлежали все бывшие кулаки, вернувшиеся после отбытия наказания и «продолжающие вести активную антисоветскую деятельность», а также бежавшие из мест заключения; бывшие белогвардейцы, белоэмигранты; деятели антисоветских партий, националистических течений и другие «социально опасные» элементы. Приказ определял для каждой республики и области (края) число лиц, подлежащих репрессированию по I и II категориям, т. е. «на места» был спущен план арестов, который безоговорочно выполнялся, а то и перевыполнялся, причем в основном по инициативе местных властей. В рамках намеченной операции подлежали аресту 295 450 человек, из них расстрелу — 72 950[334]. Фактически план был перевыполнен.
С особой силой кампания по ликвидации «классового чуждого» контингента развернулась уже после того, как 1 декабря 1934 г. в Смольном был убит первый секретарь Ленинградского обкома, секретарь ЦК, член"Политбюро ЦК ВКП(б) С. М. Киров. Впоследствии назывались различные силы, стоявшие за его убийцей Николаевым: в числе организаторов упоминались последовательно белогвардейцы, зиновьевцы, троцкисты, а в период разоблачения культа личности — Сталин. Был ли Николаев убийцей-одиночкой, мстящим за свою неудавшуюся жизнь, или же Киров стал жертвой политического заговора — обстоятельства покушения не дают четкого ответа на этот вопрос. Самим же фактом убийства видного функционера партии прежде всего воспользовался Сталин, получивший возможность провести чистку партии и государственных органов от всех лиц, заподозренных в нелояльности режиму и к нему лично.
В тот же день Президиумом ЦИК СССР было принято постановление, согласно которому следственным органам предписывалось вести дела обвиняемых в подготовке террористических актов в ускоренном порядке, в десятидневный срок, с немедленным исполнением приговора. Обвинительное заключение вручалось за день до суда. Присутствие адвоката, открытость процесса и право на обжалование приговора не допускались. Первым полигоном разворачивающихся репрессий стал Ленинград, где по обвинению в потворстве оппозиции было отстранено от руководства городом кировское окружение.
В Ленинграде в течение марта 1935 г. была проведена операция по выселению «бывших людей». За 28 дней в городе было арестовано и осуждено Особым совещанием НКВД СССР 11 702 человека. Их социальное прошлое характеризовалось следующими данными: бывшая знать и дворянство — 143 человека (князья, графы, бароны, а также бывшие фабриканты, крупные помещики, крупные торговцы, крупные домовладельцы, чиновники царских министерств), бывшее царское и белое офицерство — 1177 человек, бывшие жандармы и охранники -511 человек, служители культа - 218 человек. Надо ли говорить, что к смерти Кирова они не имели никакого отношения.
Этим людям были вменены: террористическая деятельность, участие в контрреволюционных группировках и сборища (114 дел), шпионская деятельность и связи с иностранцами (348 дел), распространение монархической и антисоветской литературы (318 дел), связь с белогвардейской эмиграцией (1864 дела), получение материальных средств от инофирм, белогвардейцев, бывших сослуживцев и родственников за границей (711 дел), систематическая антисоветская связь с бывшим} белогвардейцами, офицерами, дворянами, прежними сослуживцами (2113 дел). Но во многих случаях никаких антисоветских действий вообще не усматривалось, для осуждения было достаточно иметь прежний дворянский титул или нерабочее происхождение. Так, в этот список были включены: член ВКП(б) Баллю, бывший потомственный дворянин, который «скрыл свое происхождение» и работал конструктором в институте железнодорожного транспорта; комсомолец Шувалов, сын крупного фабриканта и домовладельца, работавший техником-электриком; сын князя Волконского — приемщик молококомбината; дочь князя Гагарина — секретарь в медицинском институте; пенсионерки Маслова (бывшая княжна), Тизенгаузен (бывшая баронесса) и т. д.
Особую категорию репрессируемых составляли священнослужители. Известно резко отрицательное отношение Ленина и всего большевистского руководства к религии, церкви и ее деятелям. В 1922 г. Ленин дал указание произвести изъятие ценностей из церквей и монастырей «с беспощадной решительностью, безусловно ни перед чем не останавливаясь и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства поэтому поводу расстрелять, тем лучше»[335]. Общей статистики на этот счет не имеется, известно лишь, что в 1918 г. было расстреляно около 3 тыс. священнослужителей, в 1930 — 2,5 тыс., в 1937 г. репрессировано 137 тыс. служителей культа, из них расстреляно свыше 85 тыс. человек[336]. Репрессии против духовенства продолжались вплоть до начала Великой Отечественной войны 1941 — 1945 гг. Юридические основания для этих репрессий в большинстве случаев вообще отсутствовали.
Враждебность Запада и его готовность вмешиваться во внутренние дела страны должны были продемонстрировать первое крупное дело «Об экономической контрреволюции в Донбассе». Весной 1928 г. советская пресса сообщила о разоблачении «крупной вредительской организации» в Шахтинском районе Донбасса. На скамье подсудимых по проходившему с 18 мая по 5 июля 1928 г. «Шахтинскому делу» оказались 53 человека (в том числе и несколько граждан Германии), работавших на угледобывающих предприятиях. Большинство из них представляли старую техническую интеллигенцию. Инженеров обвиняли в заговоре, инспирированном из-за границы.
Государственное обвинение поддерживал Крыленко, выделивший «три формы вредительства»: неправильную постановку эксплуатации шахт, порчу машин и оборудования, неправильный выбор места для новых разработок угля, в результате чего себестоимость угля была якобы высокой, а качество — низким. «Шахтинцам» вменялась в вину не только «вредительская» деятельность, но и создание подпольной организации, поддерживающей связи с «московскими вредителями» и с зарубежными антисоветскими центрами. Подсудимые, как заявлялось, пытались нарушать производственный процесс, устраивать взрывы и пожары на фабриках, электростанциях и шахтах, тратить деньги на ненужное оборудование, всячески ухудшать условия жизни рабочих.
Объективные условия первых лет индустриализации СССР, такие как использование труда неквалифицированных и неграмотных рабочих, отсутствие у ряда руководителей технического образования и т. д., действительно приводили к крупным авариям, порче оборудования, взрывам. Однако о целенаправленной, преднамеренной вредительской политике, якобы проводимой буржуазными специалистами, объединенными в некую преступную группу, не могло быть и речи. Тем не менее приговор Специального присутствия Верховного суда СССР под председательством Вышинского был суров: 11 человек приговаривались к высшей мере наказания, остальные подсудимые получали различные сроки лишения свободы. Только несколько человек, включая германских граждан, были помилованы. Шестерым осужденным к высшей мере наказания Президиум ЦИК СССР заменил расстрел 10 годами тюрьмы со строгой изоляцией, с последующим поражением в правах на 5 лет и конфискацией всего имущества. Однако пять человек: инженеры Н. Н. Горлецкий, Н. К. Кржижановский, А. Я. Юсевич, Н. А. Бояринов и служащий С. 3. Будный — были расстреляны 9 июля 1928 г.
На первом показательном процессе сталинской эпохи лишь 10 из 53 подсудимых полностью признались во всех предъявленных им обвинениях. Пять человек признались частично. Остальные отстаивали свою невиновность и отвергали все обвинения.
Исходя из официальных установок была развернута кампания, направленная на поиск «вредителей». Очередной «мощной вредительской организацией», раскрытой ОГПУ, стала «Промышленная партия» («Промпартия»). Согласно обвинительному акту эта организация была создана в конце 20-х гг. представителями старой технической интеллигенции. Всего в ней насчитывалось якобы более 2 тыс. инженеров. Целью «Промпартии» была объявлена подготовка путем экономического саботажа почвы для переворота, намечаемого на 1930 или 1931 г., который должна была поддержать англо-французская военная интервенция. В области планирования, согласно обвинению, специалисты (а среди обвиняемых были те, кто работал над «стартовым» вариантом пятилетнего плана) отстаивали те идеи, которые бы замедляли темпы экономического развития и создавали диспропорции, ведущие к экономическому кризису.
Процесс «Промпартии» проходил с 25 ноября по 7 декабря 1930 г. Перед судом предстали восемь человек, среди которых профессор МВТУ Л. К. Рамзин, являвшийся директором Теплотехнического института; ответственные работники Госплана и ВСНХ И. А. Иконников, В. А. Ларичев, Н. Ф. Чарновский, С. В. Куприянов и др. В ходе процесса обвиняемые признались, что в случае прихода к власти они намеревались сформировать контрреволюционное правительство, в котором премьер-министром должен был стать П. И. Нальчикский (расстрелян в 1929 г.), министром внутренних дел — бывший промышленник П. П. Рябушинский (умер во Франции еще в июле 1924 г.) и министром иностранных дел — известный историк Е. В. Тарле. Несмотря на неправдоподобность этого спектакля, подсудимые признали все предъявленные им обвинения, и пять человек из них были приговорены к расстрелу. Однако Президиум ЦИК СССР заменил эту меру наказания на 10 лет лишения свободы и 5 лет поражения в правах.
Обвиняемые на публичных процессах 1928—1931 гг. представляли только верхушку внушительной пирамиды из многих сотен арестованных в те годы по «вредительским» делам. Только в 1931 г. во внесудебном порядке на Особом совещании ОГПУ и его коллегии были рассмотрены дела в отношении почти 2,5 тыс. человек: профессоров, экономистов, агрономов и служащих. «Вредительство» в широких масштабах обнаруживалось в лесоводстве, микробиологии, горном деле и т. д.
Кампания по борьбе с «вредительством» захлестнула и военную промышленность СССР. 25 февраля 1930 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление «О ходе ликвидации вредительства на предприятиях военной промышленности». В результате в течение нескольких лет количество инженеров и техников в оборонном производстве сократилось до 6,2 тыс. человек при потребности более 10 тыс. инженеров и 16,5 тыс. техников.
Кулаки, «спецы», священнослужители и члены чуждых партий были не единственными объектами «антикапиталистической революции». Еще в январе 1930 г. началась кампания по искоренению «частного предпринимательства». Эта операция была направлена против торговцев, ремесленников, представителей свободных профессий (всего их оказалось около 1,5 млн. человек). В том же году были определены категории так называемых лишенцев: бывшие землевладельцы, бывшие торговцы, бывшие кулаки, бывшие дворяне, бывшие полицейские, бывшие царские чиновники, бывшие владельцы частных предприятий, служители культа, монахи, бывшие члены оппозиционных политических партий, бывшие белые офицеры и др. «Лишенцы» составляли в 1932 г. вместе с семьями 7 млн. человек[337]. Они не имели избирательных прав, лишались прав на жилье, медицинское обслуживание и на продуктовые карточки. В 1933—1934 гг. большинство из них были репрессированы, и только после принятия Конституции СССР 1936 г. категория «лишенцев» была упразднена.
Подводя итоги, можно сказать, что к началу 40-х гг. в физически были уничтожены, изолированы в лагерях или, по меньшей мере, отстранены от активной жизни многие миллионы людей, чье существование признавалось несовместимым с идеями и целями пролетарской революции и организацией нового общественного строя.
Партийная оппозиция.Опаснейшим врагом партийного руководства, а следовательно и государства, считалась оппозиция, существовавшая в ВКП(б) в действительности лишь в 20-х -начале 30-х гг. Нетерпимость к любой оппозиции является характерной чертой тоталитарного государства и единовластно правящей партии, не допускающей не только других политических течений, но и разногласий в собственных рядах.
Как известно, уже на X съезде РКП (б) в 1921 г. была принята резолюция «О единстве партии», которая предписывала: «...немедленно распустить все, без изъятия, образовавшиеся на той или иной платформе группы и поручить всем организациям строжайше следить за недопущением каких-либо фракционных выступлений. Неисполнение этого постановления съезда должно вести за собой безусловное и немедленное исключение из партии»[338]. В дальнейшем к фракционной деятельности стали относиться все более нетерпимо.
Поначалу политическая юстиция не привлекалась для борьбы с партийными разногласиями, но по мере укрепления Сталиным единоличной власти картина стала меняться. Партийный «суд» все чаще завершался государственным судом или внесудебными мерами. Несогласие с линией ЦК партии, выдвижение своей платформы расценивались как политическое преступление.
Если выделять в составе оппозиционеров названные выше четыре категории политических противников, то надо заметить, что прямую борьбу за власть вели только лидеры партии: Троцкий, Каменев, Зиновьев, отчасти Бухарин. Но с ними разделались быстро и основательно. Подавляющая же масса троцкистов, зиновьевцев, бухаринцев и других оппозиционеров отнюдь не претендовали на руководящую роль. Одни из них были действительно не согласны с политикой, проводившейся ЦК, но не предпринимали никаких практических действий, другие вообще не участвовали в политической борьбе и считались троцкистами или зиновьевцами только потому, что когда-то голосовали за оппозицию или были знакомы с противниками режима.
В октябре 1932 — апреле 1933 г. без санкции прокурора были арестованы 38 человек из состава так называемой «бухаринской школы», 34 из них приговорены коллегией ОГПУ к различным срокам лишения свободы по обвинениям в участии в «контрреволюционной организации правых, ставившей своей целью активную борьбу с Советской властью и восстановление капиталистического строя в СССР», в проведении «активной контрреволюционной агитации, направленной в интересах международной буржуазии». Некоторым инкриминировалось и то, что они якобы являлись сторонниками террора против руководителей партии и государства. Более половины обвиняемых виновными себя не признали[339]. Позднее, в 1936—1941 гг., почти все осужденные по этому делу были расстреляны по приговорам Военной коллегии Верховного суда СССР и областных «троек» УНКВД.
После высылки из страны Троцкого репрессии обрушились на всех тех, кто ранее так или иначе был с ним связан или разделял в свое время его взгляды. В 1933 г. ОГПУ арестовало известного «троцкиста» Н. Н. Смирнова и еще 81 человека из числа его сторонников, назвав их «нелегальной контрреволюционной группой троцкистов, которая ставила цель проникновения в ВКП(б) и государственный и хозяйственный аппарат». Все они были осуждены в 1933—1937 гг. по ст. 58ю УК РСФСР (антисоветская агитация): одни — постановлениями Особого совещания при ОГПУ и НКВД, другие — Военной коллегией Верховного суда СССР. При проверке этих дел в 1958—1962 гг. было установлено, что на самом деле такой организации не существовало; некоторые из обвиняемых в 20-е гг. действительно принадлежали к троцкистской оппозиции, но в дальнейшем вышли из нее и присоединились к линии партии. Никаких действий контрреволюционного характера они не совершали. Их реабилитировали в эти же годы.
Массовый террор против «антипартийных» течений развернулся после убийства Кирова 1 декабря 1934 г.
22 декабря 1934 г. ТАСС сообщило о раскрытии «Ленинградского центра» во главе с бывшими зиновьевцами, причастными якобы к убийству Кирова. Закрытый процесс над членами выявленного «центра» проходил 21—29 декабря 1934 г., обвиняемые были приговорены к высшей мере наказания. Было заявлено и о существовании руководящего «Московского центра» в составе 19 человек во главе с Зиновьевым и Каменевым. С некоторым опозданием, 23 января 1935 г., начался процесс над ^руководителями ленинградского УНКВД, обвиненными в преступной халатности. Несмотря на серьезные обвинения, наказание было относительно мягким — дело ограничилось служебными перемещениями, понижениями в должности. В сопоставлении с судьбой членов «Ленинградского центра» подобный приговор выглядел формальным наказанием, что было вызвано необходимостью сохранения поддержки НКВД в намечавшихся репрессиях.
16 января 1935 г. Зиновьев и Каменев признали «моральную ответственность бывших оппозиционеров» за свершившиеся покушения и соответственно были приговорены к 5 и 10 годам лишения свободы. На основании признания бывших вождей оппозиции в СССР разворачивается очередная кампания по выявлению оппозиционеров и лиц, им сочувствующих. На ключевые места назначаются сторонники Сталина: Жданов возглавил ленинградскую, а Хрущев московскую парторганизации, прокурором СССР становится Вышинский, заведующий отделом кадров ЦК ВКП(б) Ежов переводится на пост председателя Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) и избирается секретарем ЦК. В 1935—1936 гг. под его руководством проводится обмен партийных билетов, в результате которого примерно 10% членов партии были из нее исключены. Кадровые перемены в аппарате партии и чистка ее рядов позволили Сталину укрепить свои позиции в преддверии намечавшихся политических процессов.
19 августа 1936 г. начался первый открытый московский процесс, где в качестве обвиняемых проходили Зиновьев, Каменев, Евдокимов и Бакаев, осужденные за пособничество терроризму в январе 1935 г., несколько видных в прошлом троцкистов -Смирнов, Мрачковский и другие лица, ранее участвовавшие в оппозиции режиму. Обвиняемые «признали» свое участие в осуществлении убийства Кирова, в подготовке аналогичных акций против других руководителей партии, «подтвердили» наличие широкого антисоветского заговора и указали на свои «связи» с оппозиционерами — находившимися еще на свободе Томским, Бухариным, Рыковым, Радеком, Пятаковым, Сокольниковым и др. 24 августа всем главным обвиняемым на московском процессе был вынесен смертный приговор. Прозвучавшие на суде обвинения давали повод для расширения репрессий, но в силу сопротивления ряда членов Политбюро и отчасти местной партийной элиты расправа над оппозицией была отложена на период обсуждения и принятия Конституции 1936 г. Временно отказываясь от подавления оппозиции в центре, Сталин концентрирует свое внимание на кадровых вопросах. Не доверяя главе НКВД Ягоде, близкому к некоторым членам оппозиции, Сталин 26 сентября 1936 г. заменяет его на этом посту хорошо зарекомендовавшим себя в ходе партийных чисток Ежовым. Обосновывая кадровые перемены, Сталин указывал: «Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздало в этом деле на 4 года». В октябре 1936 г. последовали аресты Пятакова, Сокольникова, Серебрякова, Радека, а также ответственных работников транспортной и угольной промышленности. Намечавшийся процесс должен был покончить не только с политической оппозицией, но и возложить на нее ответственность за экономические просчеты первых пятилеток. 23 января 1937 г. открылся второй московский процесс, где главными обвиняемыми были вышеуказанные лица. Как и во время предыдущего процесса, обвинение строилось на признаниях подсудимых, но теперь уже в дополнении к терроризму добавлялись признания в политическом и экономическом саботаже. Суд над «Московским параллельным антисоветским троцкистским центром» открывал, таким образом, путь к расправе с народно-хозяйственными и партийными кадрами, которые подвергали сомнению курс на ускоренную индустриализацию и дальнейшую централизацию управления страной. Второй московский процесс продолжался неделю и закончился приговором: 13 обвиняемых — к смертной казни и 4 человека — к длительным срокам заключения (в том числе Радек и Сокольников, которые в мае 1939 г. были убиты сокамерниками). 18 февраля 1937 г. покончил жизнь самоубийством Орджоникидзе, выступавший против репрессий в промышленности.
Продолжались репрессии и против оппозиции в партии. В марте 1938 г. состоялся третий московский процесс, среди обвиняемых на котором был Бухарин, Рыков, Раковский, Крестинский, бывший руководитель НКВД Ягода, а также представители партийного руководства республик — всего 21 человек. Обвинения, предъявленные на суде, мало отличались от аналогичных на предыдущих московских процессах — 18 обвиняемых были расстреляны. Процесс 1938 г. положил начало целой череде региональных и столичных процессов, которые дополняли картину массового террора.
Были уничтожены члены Политбюро Чубырь, Эйхе, Косиор, Рудзутак, Постышев. Из 139 членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б) репрессиям подверглись 98 человек. Замена в конце 1938 г. Ежова (расстрелян в 1940 г.) на посту главы НКВД Берией заметно снизила уровень репрессий. В 1939—1940 гг. в партии было восстановлено 164,8 тыс. человек, реабилитировано и освобождено из мест заключения 837 тыс. человек.
Конечно, не эта персональная перестановка была первопричиной. Во-первых, уже были истреблены практически все действительные и воображаемые политические противники сталинского руководства, т. е. поставленная цель была достигнута; во-вторых, массовые репрессии стали серьезным тормозом развития и даже существования страны, потерявшей наиболее квалифицированные, в том числе и военные, кадры.
Ослабление репрессий отнюдь не означало их полного прекращения. После 1938 г. были еще «Ленинградское дело», Катынь, переселение целых народов, заключение в концентрационные лагеря бывших военнопленных, дело «врачей-вредителей» и многое другое. Продолжалось преследование интеллигенции, имевшей свое мнение по вопросам общественной жизни.
Военная опасность.Ликвидация внутренних «врагов» «бывших людей» и партийной оппозиции — происходила в условиях наличия серьезной опасности для страны и социалистического строя. В 1933 г. к власти в Германии пришли национал-социалисты, не скрывавшие своих реваншистских устремлений. Сохранялось капиталистическое окружение, и существовала опасность реставрации прежнего строя извне.
В обстановке подрывной деятельности враждебного окружения и вызванной этим обостренной шпиономании неизбежно шел поиск предателей и изменников в самых разных кругах государственного и партийного аппарата, в различных слоях населения, в том числе среди государственных служащих и хозяйственных руководителей. Известно, что практика уголовного преследования лиц, которые были уличены в выпуске недоброкачественной продукции, воровстве на предприятиях, обмане государства, взяточничестве и других злоупотреблениях, была постоянной заботой правительства начиная еще с 20-х гг. Так, в 1929—1931 гг. был издан бесконечный ряд циркуляров от имени Совнаркома, Наркомюста и других ведомств, которые предписывали судебным и прокурорским работникам привлекать к уголовной ответственности тех руководителей промышленности, которые не следовали правилам бухгалтерского баланса, брали на работу людей без соответствующих документов и без соблюдения тем самым правил паспортного режима, за допущение задержек при разгрузке железнодорожных вагонов и т. д.[340] Конечно, все эти люди вовсе не были политическими противниками режима, и их уголовные дела относились к ведению общей юстиции. Но политическая юстиция регулярно привлекалась к борьбе с этими правонарушениями, что приводило к квалификации бесхозяйственности как саботажа, нарушений правил безопасности как вредительства, а то и терроризма, неумелости и расхлябанности как участия в контрреволюционных организациях. «Врагов народа» выискивали и искусственно создавали из малокомпетентных, полуграмотных начальников цехов, мастеров, руководителей предприятий. К шпионам и вредителям причисляли часто и буржуазных специалистов.
Эти акции были в то же время направлены на повышение централизации государственного управления и на замену прежних кадров, пришедших «от станка», более молодыми и грамотными управленцами «сталинской школы». В скором времени перестановки кадров, периодические «чистки» от не внушивших доверия людей стали распространяться и на армию, где они в силу гипертрофированной шпиономании приняли катастрофические размеры.
Еще в конце 20-х — начале 30-х гг. была проведена «чистка» Красной Армии от бывших царских офицеров. При этом, большей частью по сфальсифицированным обвинениям, были сфабрикованы дела о «заговорах». По ним было осуждено более 3 тыс. командиров РККА, а всего за 20-е и первую половину 30-х гг. было уволено из армии 47 тыс. человек, в том числе 5 тыс. бывших оппозиционеров[341].
Со второй половины 1936 г. аресты в армии вновь возобновились и особенно усилились после февральско-мартовского Пленума ЦК ВКП(б) 1937 г. В мае того же года по ложным обвинениям были арестованы Тухачевский, Якир, Уборевич, Эйдеман, Корк и другие высшие военачальники, спустя месяц осужденные Специальным судебным присутствием Верховного суда СССР к расстрелу. После этого репрессии в Вооруженных Силах развернулись с новой силой. Уже через девять дней после суда над Тухачевским были арестованы участники «военного заговора» - 980 командиров и политработников. Лично К. Ворошиловым без какого-либо разбирательства были приняты решения об аресте 142 руководящих военных работников. На заседании Военного совета при наркоме обороны в ноябре 1.938 г. Ворошилов заявил, что за последние два года в армии было «вычищено» более 40 тыс. человек[342]. Почти все они были расстреляны или направлены в лагеря. Из 108 членов самого Военного совета не были арестованы только 10 человек.
В результате к началу Великой Отечественной войны 1941 — 1945 гг. кадровый состав Красной Армии был, по существу, парализован.
С началом войны деятельность органов политической юстиции существенно изменилась. Теперь не было необходимости выискивать вымышленных «врагов народа»; перед ними предстал подлинный и очень жестокий противник -- германский фашизм. Надо было выявлять и карать немецких шпионов и диверсантов; изменников и предателей, сотрудничавших с оккупантами; позднее — «лесных братьев», членов Объединения украинских националистов (ОУН) и прочих националистов, с оружием в руках боровшихся против Советской Армии и администрации и терроризировавших местное население. Но с появлением реального противника иными стали и методы работы. Резко сократились «натяжки» в обвинениях, фальсификация доказательств, незаконные методы следствия.
Тем не менее политические репрессии в армии продолжались и в военные годы. После смерти Сталина, в июле 1953 г., министр обороны СССР Н. Булганин, Генеральный прокурор СССР Р. Руденко и председатель Военной коллегии Верховного суда СССР А. Чепцов в своем обращении в Президиум СМ СССР указывали, что в течение 1941 — 1952 гг. были арестованы 101 генерал и адмирал, из которых 76 осуждены Военной коллегией Верховного суда СССР, 5 — Особым совещанием при МГБ СССР, 8 генералов освобождены из-за отсутствия состава преступления, 12 умерли, находясь под следствием[343].
Одновременно с ликвидацией мнимых заговорщиков и предателей в Красной Армии были, по существу, разгромлены зарубежные коммунистические партии. Видные деятели этих партий, в том числе и работники Коминтерна, подозреваемые в двурушничестве, шпионаже, связях с троцкистами и т. п., под разными предлогами вызывались в Москву и попадали в застенки НКВД. Таким путем еще в 1936 г. была разгромлена Компартия Латвии, затем Эстонии и Литвы. В 1937 г. арестованы члены руководства Компартии Германии, многие коммунисты Польши, Венгрии, Югославии, Румынии, Болгарии, Финляндии, Италии. Тяжкая участь ждала и сотрудников НКВД, работавших за границей. Характерно, что, уничтожив большую часть зарубежной агентурной сети, Ежов в своем покаянном письме на имя Сталина, в котором он просил об отставке (1938 г.), признавал себя виновным отнюдь не в разгроме преданных стране кадров, а, напротив, в том, что «проглядел» засоренность Иностранного отдела НКВД «шпионами, многие из которых были резидентами за границей и работали с подставленной иностранной разведкой агентурой»[344].
Конечно, иностранные разведки достаточно активно действовали на советской территории, особенно накануне и во время войны. По сведениям историков, только в 1940 г. и в первом квартале 1941 г. в западных районах СССР было раскрыто 66 резидентур и обнаружено более 1300 немецких агентов[345]. Но даже если не считать эти цифры преувеличенными, они ни в коей мере не оправдывают тех массовых репрессий, которые обрушились перед началом и во время войны на население территорий, присоединенных к СССР после 1939 г.
Надо заметить, что репрессии, например, против поляков начались еще в середине 30-х гг. Дело в том, что Польша традиционно рассматривалась как форпост подрывной работы против СССР; не только польская, но и многие другие иностранные разведки пользовались соседством наших стран. В августе 1937 г. Политбюро ЦК ВКП(б) утвердило приказ НКВД № 00485, согласно которому подлежали аресту несколько категорий лиц польского происхождения, проживавших в то время в СССР[346].
Аналогичные операции были проведены в отношении так называемых российских немцев, т. е. граждан СССР немецкого происхождения. Только в 1937 г. из них было осуждено к различным мерам наказания, притом во внесудебном порядке, свыше 55 тыс. человек[347].
Дела всех этих лиц рассматривались не судами, а «двойками» (начальник УНКВД и прокурор), которые выносили одно из двух решений — расстрел или заключение в лагерь на срок от 5 до 10 лет. Эти решения утверждались наркомом внутренних дел и прокурором СССР (т. е. Ежовым и Вышинским), фактически же до нихсписки осужденных и не доходили; их утверждали начальники отделов НКВД и прокуратуры. А в 1938 г. этот порядок был упрощен, и дела по так называемому нацконтингенту рассматривался «тройками» на местах.
Общее количество репрессированных по «национальным операциям» (польская, финская, эстонская, румынская, хабаровская и др.) в 1937—1938 гг. составляло, судя по архивным источникам, 335 513 человек, из которых было приговорено к расстрелу 247 157, т. е. 73,6%[348]. Особая жестокость была проявлена по отношению к перебежчикам: в январе 1938 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло специальное решение — расстреливать всех задерживаемых перебежчиков, если они перешли границу «с враждебной целью», когда же такой цели не обнаружено — осуждать на 10 лет тюремного заключения[349].
Однако упомянутые операции 1937—1938 гг. были только началом массовых репрессий в отношении граждан государств, ранее бывших соседями СССР. Когда в сентябре 1939 г. Красная Армия оккупировала восточные области Польши (Западная Украина и Западная Белоруссия), а затем были присоединены Литва, Латвия и Эстония, Бессарабия и Северная Буковина, то перед советским руководством встала задача их «советизации», т. е. организации на всех этих территориях советского образа правления. Эту задачу партийные и государственные органы решали разными методами, к числу которых относились и массовые репрессии, проводимые НКВД.
Что касается, например, западных областей Белоруссии и Украины, то в 1939 г. там было арестовано около 20 тыс. человек, а в 1940 г. — 75 тыс., выселено в другие регионы страны за 1939—1941 гг. свыше 300 тыс.[350] Основаниями для ареста или выселения были, как правило, два признака — нынешнее социальное положение подозреваемого и его политическое и социальное прошлое. Таким образом, речь шла фактически о тех же категориях «бывших людей», которые с учетом национальной специфики обнаруживались на территориях, вошедших в состав СССР. Достаточно сказать, что среди арестованных удельный вес крупных собственников, чиновников, офицеров, полицейских в 1939 г. был около 40%, крестьян-единоличников - 16%. К 1941 г. людей с «компрометирующим прошлым» почти не осталось (среди арестованных их было всего 5%), но число единоличников увеличилось до 31%[351]. Примитивная дифференциация репрессий проходила, как и во время борьбы с кулачеством, путем разделения преследуемых лиц на несколько категорий исходя из степени их активности при противодействии советскому режиму. Так как эта дифференциация не опиралась ни на какие законы, границы ее были расплывчаты, и вопрос о том, отнесли ли то или лицо к первой категории (расстрел), ко второй (заключение в лагерь) или к третьей (ссылка), решается «двойками» и «тройками» субъективным и нередко случайным образом. НКВД с согласия Политбюро ЦК ВКП(б) направлял на места лишь общие установки.
Достаточно полное представление о том, кто рассматривался в качестве потенциальных врагов советского режима и подлежал репрессиям, дают документы, относящиеся к вступлению советских войск на территорию Прибалтийских республик. В качестве примера приведем Литву.
В докладной записке НКГБ Литовской ССР в НКГБ СССР от 12 мая 1941 г. говорилось: «За последние месяцы в республике значительно растет активная враждебная деятельность... В силу этого считали бы необходимым приступить к аресту и принудительному выселению из Литовской ССР наиболее активных категорий лиц:
Государственный буржуазный аппарат: чиновники государственной безопасности и криминальной полиции; командный состав полиции; административный персонал тюрем; работники судов и прокуратуры, проявившие себя в борьбе с революционным движением; офицеры 2-го Отдела Генштаба Литовской армии; видные государственные чиновники; уездные начальники и коменданты.
Контрреволюционные партии: троцкисты; активные эсеры; активные меньшевики; провокаторы охранки.
(По данным литовской охранки, этих категорий числится 963 человека.)
Литовская националистическая контрреволюция:
(Считаем необходимым подвергнуть аресту только руководящий состав наиболее реакционных фашиствующих партий и организаций.) Таутинники; яуном-лиетува (молодые таутинники); вольдемаристы (фашистская организация германской ориентации — всех); руководящий состав «Шаулю Саюнга» (от командиров взводов и выше);
(По статистическим данным бывшей литовской буржуазной прессы, руководящего состава насчитывается более 10 тыс. человек.)
Фабриканты и купцы Литвы: фабриканты, годовой доход коих свыше 150 тыс. лит.; крупные домовладельцы, недвижимость коих оценивалась более 200 тыс. лит.; купцы, годовой оборот коих свыше 150 тыс. лит.; банкиры, аукционеры, биржевики.
(По данным бывшего Министерства финансов Литвы, по таким категориям числится 1094 человек.)
Русские белоэмигрантские формирования: Российский фашистский союз; Российский общевоинский союз; младороссы; все офицеры белых армий, контрразведок и карательных органов.
(По учетам литовской охранки, по этим категориям числится 387 человек.)
Лица, подозрительные по шпионажу: уголовный и бандитский элемент — более 1 тыс. чел., проститутки и притоносодержатели — более 500 чел.»[352].
С учетом предложений, содержащихся в этой докладной записке, ЦК ВКП(б) и СНК СССР приняли 16 мая 1941 г. соответствующее постановление, которое было реализовано через месяц — 14 июня 1941 г. Всего было арестовано 5664 человека, выслано 10 187 человек[353].
То, что произошло в Литве, Западной Белоруссии и Западной Украине, да и в других регионах, в предыдущие годы уже состоялось в России. Но к этому следует добавить еще Переселение в годы войны не только отдельных социальных групп с присоединенных территорий, но и целых народов, испокон веков населявших российскую землю. Были ли на то основания?
Довоенные, так называемые национальные операции, по сути дела, преследовали две цели — военно-политическую и социальную. В военно-политическом отношении сталинскому руководству представлялось необходимым очистить страну в предвидении будущей войны от лиц и этнических групп иностранного происхождения (отсюда польская, немецкая и другие операции). В социальном же смысле продолжалась ликвидация «эксплуататорских классов», но теперь уже на присоединенных западных территориях. Это выразилось в репрессиях в отношении жителей Прибалтики, Западной Украины и Западной Белоруссии, Бессарабии и Северной Буковины.
Если «национальные операции» нельзя оправдать, но можно хотя бы объяснить рациональными причинами, то массовая депортация коренных народов СССР, особенно в последние годы войны, такому объяснению не поддается. Как известно, всего было депортировано «навечно» на новые места проживания (в основном в Казахстан, Сибирь, Среднюю Азию) 11 народов, в том числе в 1943 г. — калмыки и карачаевцы, в 1944 г. — ингуши и чеченцы, балкарцы, крымские татары и турки-месхетинцы.
Остановимся немного подробнее на выселении ингушей и чеченцев.
Если исходить из документов, представлявших руководство ЦК ВКП(б) для принятия решений о депортации народов, то, казалось бы, некоторые основания имелись. Например, в сентябре 1943 г. в Чечено-Ингушетии, включая Грозный, Гудермес и Малгобек, было якобы организовано пять повстанческих округов. В начале 1944 г. органы МВД обнаружили списки членов повстанческой организации Итум-Калинского, Шатоевско-го и Пригородного районов ЧИ АССР общей численностью 6540 человек и билеты членов фашистской организации «Кавказские орлы», полученные через немецких парашютистов[354]. Эти и другие подобные донесения послужили основанием для решения ГКО о переселении 131 тыс. семей (459 тыс. человек) из Чечено-Ингушетии в Среднюю Азию, что и произошло в конце февраля 1944 г.
По подсчетам Н. Ф. Бугая, всего в ходе «национальных операций» и депортации коренных народов было репрессировано около 3 млн. человек[355].
Здесь необходимо обратить внимание по крайней мере на два обстоятельства. Во-первых, если даже не считать вымышленными обстоятельства и преувеличенными цифры о чечено-ингушских повстанцах (которые, кстати, в годы войны реально себя и не проявили), то ведь выселены были не только они, но и весь народ, вообще не причастный к сотрудничеству с немцами, а в своем большинстве стоявший на стороне советской власти, во-вторых, нетрудно заметить, что выселение состоялось тогда, когда немцев на Кавказе уже не было и война шла к своему завершению. Депортировались все представители репрессируемых национальностей, включая демобилизованных фронтовиков, имеющих боевые награды. Получается, что эта акция сталинского руководства была продиктована не соображениями превентивного характера, а, по сути дела, местью по отношению к целому народу за действия отдельных (большей частью неустановленных) лиц.
Завершая этот раздел, нельзя не сказать о том, что в ходе войны опасными противниками партии и государства стали считаться люди, побывавшие в плену у противника. Объектами так называемой фильтрационной проверки стали: военнослужащие, находившиеся в немецком плену и освобожденные войсками в ходе боевых действий; военнослужащие, которые заявляли о себе как о бежавших из плена, а также присоединившихся к воинским частям при различных обстоятельствах; военнослужащие, вышедшие из окружения мелкими группами и в одиночку при сомнительных обстоятельствах; лица, перешедшие со стороны противника на территорию, занимаемую советскими войсками, в том числе перемещенные лица (реэмигранты, репатрианты); подозрительные лица, задержанные в расположении советских войск, нарушающие режим пребывания на данной территории или не имеющие при себе документов, удостоверяющих личность; интернированные противником и освобожденные в ходе или после окончания боевых действий советские граждане[356].
Таким образом, мало кто из соприкоснувшихся во время войны с противником, помимо участия в бою, мог миновать фильтрационную проверку. По данным специалистов, на конец октября 1944 г. в фильтрационные лагеря поступило свыше 350 тыс. человек; 11 тыс. из них были арестованы и осуждены[357].
Диссидентское движение.Инакомыслие, как мы отмечали, с первых дней революции рассматривалось как враждебное явление, а с момента введения статей об ответственности за антисоветскую агитацию и пропаганду — как политическое преступление. Оно было несколько отодвинуто на второй план в ранние периоды советской истории более серьезными событиями: реальными или вымышленными контрреволюционными мятежами, терроризмом, вредительством, саботажем, изменой родине, но никогда не исчезало из поля зрения органов политической юстиции. Со временем политически резко оппозиционное (в том числе «антипартийное») инакомыслие сменилось на общемировоззренческое, литературно-художественное, даже бытовое. Народ стал гораздо грамотнее. Люди хотели думать по-своему, общаться с другими и открыто выражать свои мысли. И этот процесс начался еще при жизни Сталина, когда практически уже было покончено с активными «врагами народа» и власти принялись за второстепенных лиц.
Как свидетельствуют очевидцы, в тюрьмах и лагерях еще в 40—50-е гг. можно было встретить людей, осужденных «за чтение стихов Есенина», «за распространение стихов Бориса Пастернака», «за связь с Ильей Эренбургом» и т. п. Поэт Н. Заболоцкий был, например, сослан «за пропаганду стихов Н. Тихонова». Между тем, как известно, упомянутые писатели и поэты никаким репрессиям не подвергались и их книги не были запрещены.
Характеризуя «население» лагерей и тюрем уже в послевоенное время, очевидец пишет: «Оставались в лагере еще люди войны, каратели и коллаборационисты. И хотя «катушка» была теперь в 15 лет, новый закон «обратной силы не имел», они досиживали 25-летние сроки. Было немало оуновцев и «лесных братьев» — прибалтов, немало верующих, особенно иеговистов. Однако тон задавали более молодые люди, довольно разношерстные по составу, - от «низкопоклонников перед Западом» и его джазовой культурой до недавних студентов, дерзнувших критиковать господствующую идеологию, выработавших свой собственный взгляд на историю и так называемую закономерность существующих власти и ее идейных установок. Это было свежее веяние в лагерях, хотя студенты всегда попадали в переплет при советской власти, в любые периоды»[358].
После смерти Сталина, когда обвинения в антипартийной деятельности, заговорах и актах террора практически прекратились, инакомыслие оказалось основной, если не единственной разновидностью преследуемой государством политической деятельности. Постепенно оно обрело черты диссидентского движения, т. е. совокупности выступлений «несогласных» — как индивидуальных, так иногда и коллективных.
Диссидентство было многими нитями связано с «холодной войной» между великими державами, которая то тлела, то разгоралась в эти годы. Во-первых, из-за международной конфронтации советская цензура и КГБ преследовали литературные произведения, которые в иных условиях вполне могли издаваться как у нас, так и на Западе. Во-вторых, сама эта конфронтация служила поводом для политических выступлений людей, призывающих к сближению с Западом (например, письма академика А. Сахарова советским руководителям о желательности конвергенции). Характерно, что в течение ряда лет политические преследования инакомыслящих развивались в обоих противостоящих политических лагерях «синхронно»: борьбе с диссидентами в СССР соответствовали волны «маккартизма» в Америке, хотя, конечно, обе эти кампании велись различными методами и приводили к разным результатам.
Принято считать, что первой диссидентской организацией был так называемый Демократический союз, созданный в 1948 г. московскими и воронежскими студентами и просуществовавший всего лишь около двух месяцев. После смерти Сталина начинаются выпуски первых «самиздатских» журналов -неофициальной литературы, распространяемой в основном среди друзей и знакомых. Наиболее известными из них был машинописный журнал «Синтаксис» (1959—1960). В общей сложности в эти годы в стране были изданы таким образом произведения более 300 авторов.
Исследователи диссидентского движения в СССР выделяли в нем четыре-пять основных периодов[359]. После отмеченного выше сравнительно спокойного периода, во время которого борьба с диссидентами только начиналась, произошли некоторые политические события, резко обострившие эту борьбу. Дело в том, что десталинизация советского общества и связанная с ней либерализация действий властей происходили медленно и противоречиво. Еще в 1956 г. ЦК КПСС разослал письмо «Об усилении политической работы партийных организаций в массах и пресечении вылазок антисоветских враждебных элементов», в котором коммунисты призывали к бдительности по отношению к инакомыслящим[360]. Но более важную роль сыграл июньский (1956 г.). Пленум ЦК КПСС, который прямо провозгласил, что «проповедь мирного сосуществования идеологий есть измена марксизму-ленинизму, предательство дела рабочих и крестьян»[361]. А ведь именно к мирному сосуществованию, «конвергенции», обмену идеями и людьми призывали многие представители оппозиционной интеллигенции. Вполне понятно, что вскоре последовали аресты (в том числе известных литераторов Даниэля и Синявского), а со стороны инакомыслящих — многочисленные протесты и обращения к политическому руководству страны, демонстрации и выступления под правозащитными лозунгами (например, на Пушкинской площади в Москве), распространение антиправительственных листовок и т. д.
После так называемой Пражской весны (1968 г.), развеявшей надежды на построение «социализма с человеческим лицом», происходит резкая активизация диссидентских выступлений, в том числе дополнение «самиздата» «тамиздатом», т. е. публикацией антисоветских, политически сомнительных или вполне безобидных произведений за границей. В разные партийные и советские инстанции направляется большое число писем людей, несогласных с существующим режимом, внутренней и внешней политикой государства. Среди подписавших эти письма, как свидетельствует статистика, оказалось 45% ученых, 22% деятелей искусства, 13% инженеров и техников, 9% учителей, врачей, юристов, 6% рабочих, 5% студентов, т. е. это была достаточно образованная часть советского общества[362]. У партийного государственного руководства эти, часто вполне лояльные, письма вызывали раздражение, приводили к ужесточению слежки и цензуры и осуществлению репрессий в отношении тех авторов, которым можно было предъявить хотя бы видимость каких-то обвинений.
Тем не менее в борьбе с инакомыслящими вскоре стали появляться новые аспекты. Во-первых, при хрущевской «оттепели», а позднее уже при Брежневе и Андропове стало складываться более либеральное отношение к интеллигенции (хотя оно оказалось неустойчивым). Вспомним, например, публикации «Одного дня Ивана Денисовича» А. Солженицына или «Теркина на том свете» А. Твардовского, которые вначале приветствовались, а потом осуждались. А во-вторых, — и это имеет существенное значение — заметно изменился состав руководящих работников органов госбезопасности, судей и прокуроров. Прежние фальсификаторы политических дел были изгнаны или осуждены. На смену им пришли несравненно более грамотные и политически здравомыслящие сотрудники, чьи взгляды тоже постепенно менялись к лучшему.
«Не все принятые мной или с моим участием решения были безупречны, - признает генерал Ф. Бобков, один из видных руководителей КГБ. — Во многих случаях я совсем не так поступил бы сегодня. Но это будут уже оценки с позиции нынешнего времени, хотя и в прежние годы я никогда не изменял ни требованиям совести, ни законам государства»[363].
Демократически настроенные сотрудники аппарата ЦК КПСС, а также органов государственной безопасности, насколько стало известно из многих мемуаров и архивных источников, в ряде случаев пытались отстоять более либеральную атмосферу для творческих работников, особенно их наиболее видных представителей. Однако в целом им не удалось преодолеть «неумелый подход к интеллигенции, попытки руководства ЦК партии вмешиваться в творческий процесс, вопросы литературы и искусства, в которых партийные руководители чаще всего плохо разбирались»[364].
Отчасти под позитивным влиянием либеральной прослойки партийно-государственного аппарата, а в значительной мере и в силу изменения международной обстановки возникало весьма важное новое обстоятельство: партийная и государственная власть стала опасаться как отечественного, та