ДРЕВНИЙ ВОСТОК

Культура первых цивилизованных государств унаследовала многое от своих доисторических предков. Мышление древних народов, создавших первые цивилизации, еще по преимуществу мифологично. Мир по-прежнему представляется им «единым комом», где все со всем неразрывно связано. Но в этот клубок бытия вносится порядок и субординация, подобно тому как в полу стихийное первобытное общество цивилизация вносит более высокую государственную организацию. Бесчисленные первобытные тотемы, духи, демоны заменяются ограниченным числом богов — это в основном олицетворения небесных светил и сил природы. Первобытные маги и колдуны уступают место жрецам, древнейшие культы — религиям. Теперь миром управляет не человек (с помощью духов), а боги, среди которых, как и среди земного «правительства», есть главные, есть второстепенные, а есть и вовсе «обслуживающие». Но боги управляют мирозданием не по произволу, а на основании определенных законов, которыми нельзя пренебречь.

Древние народы Востока пытаются постичь эти законы, найти организующее начало в мире и тем самым осознать мир не как первобытный «хаос», а как цивилизованный «космос». Видную и почетную рольв этом космосе играет цвет.

Наиболее развитые и последовательные учения о цвете среди всех стран Древнего Востока были созданы в Китае и Индии. Здесь наука о цвете носит уже философский характер, хотя и не порывает со своей мифологической основой.

 

Китай. Картина мира и его бытия, созданная древними китайцами, еще совсем в мифологическом духе многокрасочна.

Замечательным памятником древней мудрости является «И цзин» — «Книга перемен». Она состоит из 64 гексаграмм — сочетаний шести линий (черточек), расположенных одна над другой, причем таких линий имеется два типа: сплошная и прерванная.

В каждой гексаграмме закодирована определенная космическая или жизненная ситуация, характеризующая какую-либо стадию или этап мирового процесса, например творчество, погружение, восход, сияние, поражение света, сосредоточенность, упадок, конец и т. д.

В целом последовательность всех 64 гексаграмм (дополненных краткими текстами).Эта книга воспроизводит грандиозную и сложную драму бытия мироздания, в которой главные герои — небо, земля и человек; главные силы — свет и тьма, активность и пассивность, мужское и женское начало; главные стихии — вода, ветер, огонь, гром. Действуют и такие персонажи, как гора, дерево, конь, корова, колесница, а также люди (князь, воины, народ). Все главные герои, силы и стихии окрашены в главные цвета, которые следует понимать не только как абстракции или символы, но и как живые образы во плоти. Так, основным знакам гексаграмм приписываются цвета: сплошная черта — это знак неба, она синяя, светлая; прерванная черта — знак земли, она желтая, теневая. , ведь они представляют собой исчерпывающее многообразие цветовых композиций в сине-желтой или черно-белой гаммах. В них зафиксированы все возможные ситуации борьбы, игры, взаимодействия синего и желтого или светлого и темного. Каждая гексаграмма оказывается своего рода картиной. Исследователь «И цзин» Ю. К. Шуцкий пишет: «Можно ощутить «Книгу перемен» как эпопею взаимодействия света и тьмы. Тогда она приобретает и красочность, и выразительность» 23

В самом деле, помимо простых «канонических» цветов-символов, в «И цзин» можно встретить и такие сложные и тонкие цвета, как сюань и сюнь. Сюань — это цвет неба, но не полуденного, синего, а предрассветного неба на северо-востоке; это черный цвет, сквозь который едва пробивается красный. Этот сложный цвет символизирует зарождение света в недрах мрака, он «визуализирует» смысл триграммы Кань, входящей в ряд гексаграмм «И цзин» ²⁴. Цвет сюнь — это цвет земли, но не просто желтый, а красно-желтый; он дает представление о земле, залитой обильными лучами южного солнца, поскольку красный — это цвет огня и юга,

В Древнем Китае всем стихиям, временам года, странам света, планетам и веществам приписывались их собственные цвета. Основных цветов насчитывалось пять. Эту систему можно записать в виде таблицы 25

 

Время Стихии, стороны планеты животные

года предметы света символы

 

 

Зеленый (или синий)	весна	дерево	восток	Юпитер	Дракон
Красный	лето	огонь	юг	Марс	Феникс
Белый	осень	металл	запад	Венера	Тигр
Черный	зима	вода	север	Меркурий	Черепаха и Змея
Желтый	конец лета	земля	центр	Сатурн

Здесь следовало бы уточнить два момента. Первое — это взаимозаменяемость понятий синего и зеленого. В древних памятниках нет четкого различия между этими цветообозначениями. Может быть, причина кроется в том, что зеленый рассматривался как порождение синего, как такой цвет, в котором синий служит главной составной частью, а другая составляющая — желтый — взята в небольшом количестве. Относительно иероглифа «цин» и по сей день нет полного единодушия — синий это или зеленый. Но одно несомненно: древние китайцы различали эти цвета и пользовались обеими красками. Другое замечание по поводу цветовой символики относится к белому цвету как символу осени. Это становится понятным, если учесть, что осень в Китае — время сбора риса, т. е. белого зерна. Кроме того, осень связана с западом, а запад — это страна смерти, печали. Траурный цвет в Китае и Японии — белый.

Символика цвета была важнейшим принципом в изобразительном и прикладном искусстве, в архитектуре и поэзии. На ней строилась и цветовая «режиссура» религиозных обрядов. Вот как, например, описаны обряды встречи времен года в книге Хоу Ханьшу:

«В день Личунь (Установление Весны), когда вода ночной клепсидры еще не истощилась на пять половинок часа, все чиновники столицы надевают платье цвета цин (зеленое

В день Лися (Установление Лета) надевают красное платье...

В день Дзися (на исходе Лета) одежда желтая...

В день Лицю (Установление Осени) ... все ... надевают белое платье и выходят в западное предместье встречать дыхание Осени...

В день Лидун (Установление Зимы) чиновники надевают черное и выходят в северное предместье встречать дыхание Зимы».

Важнейшая из закономерностей бытия, установленных в «И цзин». заключается в том, что успех или «счастье» любого действия возможно только в том случае; если это действие не идет вразрез с общей тенденцией развития природных сил в данный момент. Деятельность человека должна органически «вливаться» в жизнь и взаимодействие стихии, лишь тогда она будет плодотворной. Поэтому, как гласят предания, даже органы чиновно-бюрократического аппарата китайского государстваназывали именами, связанными с красочными природными явлениями, что должно было обеспечить им успех.

В комментарии II в. к книге древнего китайского ученого-историка Сымы Цяня говорится: «Когда Кзанди принял власть, появились предвещающие благо облака. Поэтому он по облакам обозначил дела: Весеннее ведомство назвал зеленооблачным, Летнее ведомство — краснооблачным, Осеннее — белооблачным, Зимнее — чернооблачным и Срединное — жел-тооблачным» ²⁷.

По-видимому, еще во II тысячелетии до н. э. в Китае регламентировался цвет одежд для различения сословий. Об этом говорится в старинном сборнике песен «Ши цзин» («Книга песен»). «Лучший» цвет — красный — предназначался для князей, а те, что поскромнее,— черный и желтый — для простого народа:

В месяце восьмом у нас в селеньях ткут. Краска черная и желтая — для нас. Ярко-красная приятнее для глаз. Ткани лучшие покрасим в красный цвет, Чтобы княжич наш нарядней был одет!»

В той же книге песен мифический князь Просо — бог злаков — дарит людям зерно трех цветов: черное, красное, белое. Совокупность этих цветов символизирует «изобилие благ» и способствует продолжению изобилия и в дальнейшем.

Во времена правления последней династии древности Хань китайская культура достигла почти предельной высоты. Язык форм и красок становится неописуемо богат, и к тому же он обогащен «языком» ароматов и звуков. Запахи и звуки (музыкальные или природные) входят в палитру китайского художника наравне с красками и материалами, а ветер и всяческие движения воздуха — в композицию пространства. «Это вещи эфемерные»,— скажете вы. Но в этом насквозь искусственном и утонченном дворцовом мире все эфемерно, в том числе и люди, особенно женщины. Они и внешне похожи на бабочек в своих легких развевающихся платьях с рукавами-крыльями, и жизненный их путь напоминает полет бабочки, и так же легко и внезапно они умирают, сраженные слишком сильным чувством. Среду, в которой жили ханьские аристократы, можно себе представить по двум произведениям древнекитайской литературы: поэме Сымы Сянжу «Там, где длинны ворота» и произведению Лин Сюаня «Частное жизнеописание Чжао — Летящей Ласточки».

Одинокая опальная супруга императора в поэме Сымы Сянжу бродит по дворцу, с тоской размышляя о своем горе (она покинута мужем за чрезмерную ревность). В сумерках дворцовые здания кажутся ей огромными, подавляют своей высотой и мрачностью. «Вот главная зала…как глыба... Она упирается в небо — да, в самое небо... Строенья другие громадою темной с ней вместе поднялись и высятся к небу...» Но когда она входит в залы, то красота интерьеров заставляет ее забыть своё горе. Душа не в силах оторваться от созерцания всей этой красоты: ..Толкну в инкрустациях дверь, золоченые бляхи затрону — схвачусь я, их звук загудит-загудит, как звон колокольный какой-то. Перекладины двери моей из скульптурной магнолии все — да, все резные, карниз абрикосом ажурным отделан... Отделаны все редкими деревьями верхи колонн, их капители: неровными рядами они крепят упоры крыш... А днем все пять цветов слепят, один перед другим — слепят; блестят и огненно сверкают — сплошное яркое сиянье! И плотно так скрестились камни, нет — это черепицы крыш... напоминает их узор игру каких-то самоцветов. Везде растянуты сплошной, причудливою сетью там занавесы, да; свисают вниз перевитыми узлами густой бахромы...» ²⁹

Колорит императорских дворцов бесконечно многообразен. Здесь встречаем не только «слепящие» цвета, но и неяркие, утонченно-изящные: серые, древесные, терракотовые множества оттенков; и этот сдержанный общий фон разнообразится небольшими яркими включениями: светлая луна, белый журавль, синие, зеленые и красные птицы. Сама природа строит свои гаммы по такому же принципу, и в унисон с природой настроена человеческая душа, потому и эти тонкие сложные гаммы — не просто копии природных, а отображения субъективного мира человека.

Мы «заглянули» во дворец императрицы, а теперь «посмотрим» «павильон младшей наложницы» другого императора. Отделка дворца подобна оправе драгоценной жемчужины или роскошной вазе для орхидеи: «изнутри помещение было вызолочено и изукрашено круглыми пластинками из белого нефрита с четырехугольным отверстием посредине — стены дивно переливались на тысячу ладов»¹ .

Каким-то причудливым образом во всей этой жизни сочетаются крайняя искусственность и наивнейшая натуральность. И это, наверное, и составляет первую главную особенность колорита поздней китайской древности — колорита, понятого и в широком и в узком смысле этого слова. Об этом дает очень хорошее представление список 26 предметов, которые наложница Хэдэ дарит своей сестре-императрице. Его можно было бы озаглавить: «Самое лучшее из мира вещей». Приведем здесь хотя бы его начало: «Циновка, стеганная золотыми блестками. Чаша из ароматного дерева алоэ в виде завязи лотоса. Большой пятицветный узел — воплощение полного единения. Штука золотой парчи с рисунком уточек-неразлучниц. Ширма хрустальная. Жемчужина к изголовью государыни, светящая в ночи. Покрывало для жертвенных приношений из шерсти дикой кошки, пропитанное ароматами. Темно-красное платье дань из прозрачного шелка сяо. Ящичек лазоревой яшмы для притираний»³'.

Прочитав и прочувствовав этот список, можно назвать и вторую главную особенность колорита этой культуры: «космический охват», безбрежно-широкий мир вещей, материалов. В самом деле: тут металлы и дерево, натуралистические копии цветов и абстрактные символические фигуры, хрусталь и жемчуг рядом с шерстью дикой кошки и с «тигриными полосами», прозрачный шелк и носорожья кость.

Но таков закон диалектики (кстати, вспомним, что Китай — родина первых диалектических учений): одновременно с любым явлением порождается и его отрицание. Уже в глубокой древности возникла идея осуждения роскоши, богатства, декоративности.

В «И цзин» (22-я гекс.) недвусмысленно выражено недоверие внешней мишуре и пестрым украшениям. Они предназначены для того, чтобы скрыть недостатки человека, т. е. представить его в ложном виде. Украшения можно применять, так как это вошло в обычаи, но нельзя допускать, чтобы они поглощали человека целиком. Пестроте украшений противопоставляется белое убранство, символизирующее чистоту и непорочность³². Мудрецы «золотого века» китайской философии учили, что пристрастие к драгоценностям и вообще всякая «разубранность и разукрашенность» представляют социальную опасность. В своих книгах они настойчиво осуждают стремление к цветистости и внешнему блеску и, напротив, восхваляют скромность и умеренность в быту.

«Пять цветов притупляют зрение»,— говорится в «Дао дэ цзин». «Драгоценные вещи заставляют человека совершать преступления. Поэтому совершенномудрый стремится к тому, чтобы сделать жизнь сытой, а не к тому, чтобы иметь красивые вещи» .

Богатство и внешний блеск господствующего класса добываются ценой обнищания народа. Лучшие умы Древнего Китая понимали, что это гиельно для государства³⁴.

В книгах древних китайских философов и поэтов бессчетное число раз осуждается роскошная внешность власть имущих и воспевается скромный, а иной раз бедный до нищеты быт и внешний вид «достойного мужа». По словам Конфуция, благородный муж «умерен в еде, не стремится к удобству в жилье» . Великий учитель Кунцзы презирает тех, кто слишком заботится о своей внешности и быте. «Учитель сказал: «Тот, кто стремится познать правильный путь, но стыдится плохой одежды и пищи, не достоин того, чтобы с ним вести беседу»³⁶.

Но это отрицание внешней репрезентативности было не только формой протеста против социального неравенства и «разбоя» властей. Оно возникло на более глубоком мировоззренческом фундаменте. Пытаясь понять закономерности бытия, его начала и причины, древние мудрецы пришли к выводу о том, что они непостижимы для слабого человеческого разума. Универсальное вездесущее начало, управляющее жизнью Вселенной,— дао — недоступно чувственному познанию, невыразимо словами и не имеет зримого облика. Его называют «формой без форм, образом без существа... туманным и неясным» ³⁷.

Учение о дао вошло в жизнь и культуру Китая, как соль «ходит в состав морской воды: нет такой сферы жизни, на которую это учение не повлияло бы так или иначе. Огромное влияние этой философии испытала на себе и живопись, и все другие жанры изобразительного искусства. То, что внесли в искусство адепты дао и близких к нему учений, в известной мере противостоит описанным выше тенденциям древнего искусства. Так, на место красочности и полноцветия приходит монохромия и вообще ахроматическая живопись тушью — ведь «пять цветов притупляют зрение». Вместо четкости и отделанности начинает цениться неясность, туманность и бесформенность, потому что само дао неясно и бесформенно и потому что «великое совершенство похоже на несовер­шенство». Вместо блеска золота и сияния жемчугов ценится приглушен­ность красок и полумрак теней, потому что именно в тени человека заключена его душа или сокровенная сущность. Художнику же не сле­дует чрезмерно доверять внешнему феномену вещей, но должно воплощать их скрытую сущность. И, наконец, проникновение под внешний покров явлений приводит к утрате различия между красивым и уродливым. Вот почему «совершенный муж», тощий и косматый, одетый в холщовую рубаху «в заплатах и узлах», кажется даосу прекраснее лживого и корыстолюбивого царедворца, облаченного в парчу. Вот почему корявый чер­ный ствол старого сливового дерева становится излюбленным мотивом художников. Разве он менее красив, чем, например, павлин или цветок лотоса?

Индия. Не менее развитое и последовательное, чем в Китае, учение о цвете было создано также в Древней Индии. Оно излагается главным образом в Упанишадах, но существенные дополнения к нему можно найти в эпических поэмах «Махабхарата», «Рамаяна» и в обширной буддийской литературе.

Одна из основных проблем индийского учения о цвете — это клас­сификация цветов и определение их места в космической системе. И здесь, как и в китайских учениях, три основных цвета: красный, белый и черный. В эти цвета окрашены главные стихии и жизненные начала.

Чхандогья упанишада называет основными началами всех вещей, во-первых, источники света и тепла — огонь, солнце, луну, молнии, жар (их общая сущность, или образ,— красный цвет); во-вторых, важнейшее для жизни начало — воду (ее сущность — белый цвет); в-третьих — пищу (ее образ — черный цвет). Все внешние качества явлений — лишь «имена, основанные на словах; действительное же — три образа». Этому учению о субстанциональности цветов, по-видимому, придавалось большое значение, так как в заключении главы об основных цветах последние называются даже божествами. Зна­менитый мудрец Удаллака так говорит об этом своему сыну Шветакету

«И поистине знающие это ... великие знатоки вед древности говорили: «Теперь никто не назовет нам ничего неуслышанного, незамеченного, неузнанного. Ибо благодаря этим трем образам они узнали все

Они узнали то что казалось красным,— это образ жара. Они узнали то что казалось белым,- это образ воды. Они узнали то, что казалось черным,— это образ пищи. Они узнали то, что казалось неузнанным,— это совокупность этих трех божеств» 38

В другой главе этой же упанишады основными сущностями называются солнечные лучи; они окрашены в красный, белый, черный и «очень черный, цвет. Лучи различных направлений отождествляются с ведами и культо­выми гимнами. Схематически это можно изобразить так:

Восточные лучи — Красный — Ригведа — Риги

Южные лучи — Белый — Яджурведа — Яджусы

Западные лучи — Черный — Самаведа — Саманы

Северные лучи — Очень черный — Итихаса — Атхарвангирасы, Пураны

Само же солнце — это Брахман, главная веда и высшее божество, и в качестве такового оно не имеет определенного цвета, но его от­личает «дрожание в середине». Оно испускает «верхние лучи», отождествляе­мые с «тайными наставлениями». От каждого из пяти типов вед прои­зошли как их сущности «слава, жар, деятельность чувств, сила, пища». Знаменательно здесь то, что солнце является в разных образах, в том числе черном и даже «очень черном». Для индийских мудрецов VIII—VI вв. до н. э. (этим временем приблизительно датируется Чхандогья упанишада) представление о «разноцветных» образах солнца было естественным след­ствием «недуальности», целостности их мировосприятия. Хотя вещи и раз­личаются, но суть их едина, поэтому белое и черное по существу — одно и то же. Это подтверждается и пятикратно повторяющимся стихом о том, что от всех разноокрашенных вед произошло одно и то же: слава, жар, деятельность чувств, сила, пища. Значит, сущность всех вед и всех солнечных лучей одинакова, несмотря на разность окраски.

Идея о «черном солнце», о мраке, равносильном самому яркому сиянию, была через 200—300 лет развита Платоном, а через тысячу лет — Псевдо-дионисием Ареопагитом. Китайское учение о Инь и Ян проникнуто по существу той же идеей диалектического единства и взаимопереходов светло­го начала в темное, синего в желтое, и наоборот. Восточное мышление не разделяет противоположности непроходимой пропастью, а иногда просто не видит между ними существенного различия.

Цвет присущ не только стихиям, но и богам. Ведийские боги вы­глядят внешне по-разному в зависимости от их ранга. Самое высшее божество лишено видимой сущности и окраски: оно постижимо лишь в мышлении, но недоступно чувственному восприятию. «Тот, который един. лишен цвета, посредством многообразной силы творит, согласно своей скрытой цели, различные цвета и в котором... сосредоточена Вселенная. он — бог; да наделит он нас способностью ясного постижения!»39

И все же древний индиец с его поэтическим конкретно-обрачным мышлением не в силах освоить чистую абстракцию божества. Он нужда­ется хотя бы в каком-нибудь зрительном образе. Этим образом слу-жит яркий ослепительный свет или полная тьма как инобытие света.

В Шветашватара упанишаде говорится о том, что «тьма становится одним с высшим богом», когда прекращается бытие"¹. Но и пребывая и бы-тии, можно видеть Брахмана, «что сверкает, словно пылающее колесо. наделен цветом солнца, полон могущества, находится за пределами мрака; что светит в том солнце, а также — в луне, огне, молнии»⁴¹. Такое же сияющее божество — Нараяна: «он сияет, окруженный пылающим вен­цом,— великое прибежище всего сущего» ⁴².

Но, помимо высших и главных богов, есть еще «нижние» божества -земля, Пуруша (богочеловек, из тела которого было создано все

на земле и на небе), земные воплощения небесных богов, например Рудра - ипостась Индры. Они в отличие от высших богов «раскрашены» щедрой рукой. Так, например, Земля («нерожденная») несет на себе все основные цвета, она красная, белая и черная⁴³. Ослепительной красо­той сияет Пуруша: «И этот золотой Пуруша, который виден в солнце, с золотой бородой и золотыми волосами, весь до кончиков ногтей сияет, как золото. Его глаза — словно красный лотос, его имя — «высокий». Он возвысился над всем злом» ⁴⁴. Исключительно красив образ Пуруши, воспетый в Шветашватара упанишаде: «Ты — синяя птица, зеленая птица с красными глазами, облако с молнией в своем лоне, времена года, моря»⁴⁵. Грозный и опасный Рудра — громовержец, разрушитель, страшен своим видом, и это жуткое впечатление создается прежде всего окраской. Он — трехглазый, с синей шеей и пучком волос на голове, окруженный язы­ками пламени: «Люди! Смотрите на него — с синей шеей, темно-красного. (...) Тот, что темный, красновато-коричневый, а также — рыжеватый, тем­но-красный...» ⁴⁶. Пожалуй, самое страшное здесь — это «синяя шея».

В Махабхарате и божества и демоны окрашиваются в «общепринятые» символические цвета в зависимости от своего характера: богиня любви и красоты — «в белоснежном одеянье»⁴⁷; волшебный конь, воплощающий бес­смертие богов,— тоже белый; демоны — черные; богиня смерти Кали — черная, но в красной одежде и с окровавленным ртом⁴⁸, Яма, бог мерт­вых, тоже щеголяет в красном плаще. В Махабхарате есть образ, аналогич­ный греческим Мойрам,— это «две женщины дивные». Они прядут нити жизни — белые и черные:

Их белые нити, их черные нити Сплетались единою тканью событий⁴⁹.

Так общепонятным языком цвета обозначены добро и зло, чередующиеся в жизни.

Одна из центральных идей древней восточной мудрости — единая при­рода человека и космоса. С предельной ясностью это выражено в Чхан-догья упанишаде:

... Далее, то сияние, что светится

над этим небом, над всеми и надо всем

в этом высшем из миров,

это поистине то же сияние,

что и внутри человека 50.

Цвета, присущие земле и солнцу, содержатся также и в тело че-ловека. Пища, будучи съеденной, разделяется на три субстанции: красная

это тепло, физическая энергия; белая поднимается наверх и пополняет духовную энергию, черная — это шлаки, подлежащие удалению из ор-ганизма. Иными словами, тело как аналог земли содержит те же цвета, что и земля. Но в теле есть особая, центральная часть, аналогичная центральному небесному светилу,— сердце. Оно окружено сосудами, как солнце лучами. Эти сосуды окрашены так же, как и лучи солнца: «И эти артерии сердца состоят из тонкой сущности — красновато-коричневой, бе­лой, синей, желтой, красной. Поистине, то солнце, красновато-коричневое, оно белое, оно синее, оно желтое, оно красное»51.

Благодаря общности окраски лучи солнца проникают в сердце человека и связывают его с солнцем. Когда человек умирает, то его дух «с помощью этих лучей» восходит вверх. Так цвет служит путеводной нитью духу, не давая ему «заблудиться».

Поэзия Древней Индии сохранила для нас нетронутыми волшебные краски природы этой страны, ее древней архитектуры, изделий искус­ных ткачей, кузнецов, ювелиров. Со страниц народных поэм встают, как живые, роскошные пейзажи Индии, щедро озаренные светом солнца — Сурьи, сверкающие всеми мыслимыми красками, благоухающие тысячью ароматов. Этот пейзаж хорошо знаком и привычен индусу, но он не устает любоваться им, а при описаниях еще приукрашивает. Колорит природы Индии — это и есть цветовой идеал древних индусов. Создавая свои города, храмы и дворцы, наполняя их изделиями различных ре­месел, они переносят сюда все обаяние природного колорита: многоцветие, яркость красок, богатство фактур и материалов.

Красота природы — это могучая сила, тождественная добру. Она застав­ляет героя Рамаяны забыть свои бедствия (а они немалы: Рама оклеветан, лишен царского престола и изгнан на 12 лет), он находит утешение в красоте и великолепии пестроцветной горы Читракуты и призывает суп­ругу Ситу любоваться ею. Величественные утесы пронзают небо; вот се­ребряный и рядом с ним пунцовый, затем желтый, как сок марены, и синий, как сапфир; вот хрустальный, потом кровавый, а вдали опять синий! Иные мерцают, подобно звезде или ртути:

И царственный облик они придают Читракуте.

Горы обильно покрыты цветами, плодовыми деревьями, целебными травами, сияющими ночью. Здесь лиловые, розовые, белые и желтые цветы;

кунжут и бамбук, жасмин и тыква, манго и ашока, цитроны и бетель

всего в изобилии, «а лотосам — равных не сыщешь в столице Куберы!»

А вот красота совсем иного рода, но поэт ценит и ее:

Размытые ложа и русла речные похожи

На складки слоновьей, покрытой испариной, кожи ⁵².

Пейзаж дополняется бесчисленными птичьими стаями; все благоухает ароматом цветов и звенит от пения птиц. В этой картине заключаетсявсе лучшее, чего только можно пожелать. Это — индийский «рай», место блаженства человека.

Обиталища земных владык устроены так, чтобы максимально повторить этот идеал, насколько «позволяют средства». И здесь также не нужно ничего объяснять, достаточно взглянуть на эту картину.

Вот гарем царя злых духов Раваны. Это — огромный дворец с осле­пительно-белыми стенами. В него ведут золотые ступени, полы вымощены жемчугами, кораллами, изумрудами; в окнах — хрустальные стекла, в возду­хе висят золотые площадки, украшенные самоцветами, колонны и сте­ны — из красного благоухающего сандалового дерева:

Сверкали в хрустальных полах дорогие вкрапленья, Резная слоновая кость, жемчуга и каменья.

Убранство дворца дополняется драгоценными коврами, бассейнами и фон­танами, где резвятся рыбы и плавают лебеди, в воздухе летают пти­цы, наполняя его разнообразным пением, и, конечно, везде цветы:

И чувствам пяти был отрадой дворец исполинский. Он их услаждал, убаюкивал их матерински ⁵³.

Общее впечатление от этой картины — сверх обилие и разнообразие цветов. Но если внимательно всмотреться, то окажется, что здесь явно доминируют три цвета: белый, красный и золото. Белый — это камень ограды и стен, жемчуг, хрусталь, серебро, слоновая кость, лотосы, лебе­ди, струи фонтанов. Красный — это сандал, окрашенные кошенилью тка­ни (ковер, пологи и покрывала), цветы ашоки, карникары.

Цвет золота перекликается с оранжевыми и желтыми пятнами цветов, солнечными бликами, опереньем птиц. Синий и зеленый входят в эту гамму в меньших количествах. Это вполне естественно: впечатлительность к зеленому несколько снижена в стране, где зелень в изобилии. Го­раздо больше ценят зеленый цвет египтяне и арабы, живущие среди пустынь. Индус более впечатлителен к красно-желто-белой гамме. Эти цвета с добавлением черного отличают также внешность красивой жен­щины.

В Махабхарате изложены нормы женской красоты. Одно из положений канона гласит: у красивой женщины пять вещей должны быть красными:

Ладони и мочки, подошвы и губы,

Следы твоих ног, что поклонникам любы 54

Кроме того, белизна лица и тела, чернота волос и глаз, золото украше­ний составляют обязательный «колористический стандарт» восточной жен­щины (и не только в Индии).

Вся эта красочность и роскошь индийского колорита — выражение мо­гучего жизненного порыва, упоения жизнью и ее радостями. Но в силу известной логики вещей это опьянение жизнью должно сдерживаться трезвостью духа, а «буйство плоти» — иметь некоторую преграду в виде анализирующего разума. Вот такой умеряющий противовес жизненному

порыву представляет собой древняя мудрость Вед, а затем философия буддизма.

Философии Вед и буддизму соответствует определенная система эсте­тических взглядов. Нищенствующего монаха не привлекает красочность мира, богатство одежд и украшений, а тем более женская красота.

Аскеты одеваются в одежду из бересты или в «желтые одежды», т. е. старые тряпки, бывшие когда-то белыми, но пожелтевшие от ста­рости. Вот портрет святого «брахмана»: «Человека, который носит пыль­ные одежды, истощенного, с просвечивающими венами, одинокого, раз­мышляющего в лесу, я называю брахманом»⁵⁵.

Джайны и адживики — адепты родственных буддизму учений — вообще отрицали одежду, как предмет роскоши, и ходили «одетые воздухом» или, в крайнем случае, в белых одеждах⁵⁶.

Монахи и отшельники самых различных взглядов были уважаемы в народе, но их «антиэстетизм» не оказал большого влияния на изо­бразительное искусство древности, оставшись приметой «избранных», особых людей. Их своеобразная «негативная» эстетика лишь оттеняла и подчеркивала роскошь и блеск индийской культуры.

 

Ближний и Средний Восток. Ближний и Средний Восток — родина первых цивилизаций, источник культуры Европы и Азии. Здесь, в самом сердце Евроазиатского материка, в Закаспии и Причерноморье, в долинах Окса и Яксарта, Арея и Мургаба, в предгорьях Гиндукуша и Памира, жили народы, от которых ведут свое происхождение индоарии, персы и многие европейцы. Именно в этих районах Азии первобытные люди, по-видимому, раньше, чем в других, стали осваивать скотоводство и земледелие и переходить от первобытного состояния к классовому обществу и государственной организации.

Скотовод и земледелец зависят прежде всего от космических сил природы, среди которых главная сила — солнце. Солнце взращивает травы и злаки, оно же может их погубить, сжечь. Солнце размеряет год и определяет сроки посева и жатвы, разливов рек и дождей, с ним связана цикличность в жизни животных. Земледелец и скотовод постоянно смотрят на небо и солнце то с надеждой и благодарностью, то со страхом и тоской.

Солнце — первый бог «производящего» человека. Он подчинил себе прежних богов — животных; теперь все они стали лишь отражениями и носителями различных и многообразных свойств нового светоносного бога, его мифологическими «редупликациями». Так, конь, и в особен­ности белый или рыжий, воплощает подвижность солнца и его яркость; развевающаяся грива коня подобна лучам солнца. Лев, грифон, лебедь, бык — также солярные символы⁵⁷. Но самое близкое подобие солнца — огонь. Древние пастухи Центральной Азии, общие предки персов и индоариев, видели в огне самое прямое и близкое воплощение солнца. Культ огня (огнепоклонство) возник, по-видимому, еще в первобытные времена, затем он стал основой древней религии Авест — зороастризма (или парсизма).«Маги»-огнепоклонники живут еще в наше время в Индии,Иране, Пакистане, Китае и других странах. Самые древние и самые «колоритные» гимны Ригведы посвящены огню, персонифицированному в лице бога Агни. Этот «радостно сверкающий» бог — источник всевозможных благ, «повелитель людей» и посредник между людьми и другими богами.

Древние поэты неистощимы в восхвалениях сияющей красоты Агни. Он «чистый», «прекрасноликий», «сверкающий телом», «светлый, алый», его красота «высока и совершенна»⁵⁸. «Ты взмываешь алыми ветрами, неся благословение домашнему очагу»,— поют жрецы, возливая в священный огонь жертвенное масло и мед. И хотя эти гимны созданы в Индии, так же, по-видимому, мыслили и чувствовали древние пастухи среднеазиатских степей и иранского плоскогорья.

Древневосточные гимны солнцу — это прекрасные образцы поэзии и философии. Поскольку предмет воспевания и познания в них — свет, они представляют собой вместе с тем памятники эстетического и фило­софского осмысления человеком феномена света и связанного с ним цвета. Древние народы Востока единодушны в одном: солнце и свет — это благо; от него происходят все другие блага, как материальные, так и духовные. В зороастрийской Книге Ясн (молитв) говорится: «Доброму, исполненному блага Ахурамазде я приписываю все хорошее, и все лучшее — ему, носителю Арты, сияющему, наделенному фарном [благодатью]; его творение — скот и Арту [бога огня и правды], и свет, чьими лучами наполнена обитель блаженных»...⁵⁹

Исключительно красивы индийские гимны Сурье, Ушас, Варуне, Ашви-нам, Индре — все эти божества так или иначе связаны с солнцем и светом. Образы светоносных богов пишутся самыми сияющими красками: алыми, золотыми, светлыми:

Показались алые кони, яркие,

Везущие сверкающую Ушас.

Едет прекрасная на разукрашенной колеснице.

Она наделяет сокровищем почитающий ее народ 60.

В таком же духе воспевают солнце египтяне и хетты. В египетском гимне Атону особенно подчеркивается роль солнца как творца всего живого и как организующего начала в мире:

«Ты сияешь прекрасно на небосклоне неба, живой солнечный диск, положивший начало жизни!

...Ты прекрасен, велик, светозарен и высок над всей землей!»61

У древних шумеров все самое лучшее и божественное называется «светлым»: богиня Инанна, ее тиара и повязка, ее губы и лоно, го-род Урук, боги и их храмы.

Следует подчеркнуть, что зороастрийский культ света выделяется среди всех других. Он отличается тем, что рядом с благодатным Ахурамаздой постоянно находится его антипод — злобный и черный Ахриман, божествотьмы и зла. Сияющий Ахурамазда сотворил жизнь, скот, пищу и все самое лучшее, а мерзкий Ангро-Майнья (Ахриман) «состряпал» в противовес этому смерть и всевозможное зло: зиму и холод, неурочную жару, «шатание умов», злых правителей, всевозможные грехи62. Когда зороастриец приносит присягу на верность Ахурамазде, он не забывает тут же проклясть Ахримана и его пособников — злых духов «дайвов», вредоносных, злокозненных, самых лживых, самых зловонных, самых вредных из всех существ.

Все бытие природы и жизнь людей представляется авестийцам как непрерывная борьба этих двух антагонистических сил — добра и зла, светлого и темного. Но в мировоззрении других народов, например китайцев, светлое и темное скорее дополняют и оттеняют друг друга, творят вместе общее дело жизни. Здесь же эти начала находятся в резком и непримиримом контрасте. Может быть, виной тому резко континентальный климат этих областей Азии, удаленных от всех морей, и природа, изобилующая контрастами. А может быть, дайвы и их предводитель Ахриман потому так проклинаются парсами, что когда-то в дозороастрийские времена они почитались как боги.

В культуре народов Ближнего и Среднего Востока сложилась устойчивая символика цветов, связанная с принадлежностью того или иного цвета к светлым и ярким или, наоборот, к темным и тусклым.

Белый — это везде божественный цвет. Египетские, хеттские, зороастрийские жрецы носят белые одежды и головные уборы, в жертвы богам приносят белых животных. Боги и цари разъезжают на белых (или золотых) конях.

Ближайший к белому — золото, сияющее и нетленное, подобно солнцу. Все солярные боги разъезжают на золотых колесницах. Авестийская богиня Ардвисура Анахита (воплощение реки Амударьи) изображается в Книге Яшт (гимнов богам) как прекрасная девушка, одетая в «златопрядный» плащ, украшенная «златокованными» серьгами и обручем с сотнями самоцветов, в шубе из трехсот бобров, меха которой

Ослепляют очи смотрящего Блеском золотым и серебряным ⁶³.

Этот портрет богини дает вполне достаточное представление о древне-восточном эстетическом идеале как в области женской красоты, так и в области прикладного искусства и цвета. Многочисленные археологические находки говорят о том, что золото широко фигурировало не только в мифах, но и в повседневном быту царей, шахов и фараонов. Не отвергали его и жрецы.

Священным цветом был также красный. У египтян почитался красный лотос — знак короны Верхнего Египта, символ крови, пролитой Осирисом во имя процветания Египта. У персов, саков (скифов), массагетов и других народов, исповедовавших зороастризм, красный, помимо крови символизировал огонь и был цветом воинского сословия и самого царя как первого воина. Но царь (у саков, например) был в то же время и жрецом, поэтому он носил красную одежду с белой каймой и ездил на белых конях ⁶⁴. Персидские цари носили красные одежды, расшитые золотыми бляшками с изображением орлов или дерущихся соколов. Красный цвет почитался также как цвет плодородия и любви. Плоды граната с древнейших времен были символами плодородия и лучшим средством обеспечения плодовитости женщин, а красные цветы всегда были спутниками любви.

Черный — это цвет дьявола, Ангро-Майнью (Ахримана) и его пособников - дайвов. Он символизирует тьму, зло и грех. Правда, иногда дьявол украшает себя пестрой расцветкой, чтобы быть привлекательнее для людей.

На Ближнем Востоке к числу основных и самых любимых цветов относится синий (или голубой). Египтяне, по-видимому, еще в додинастический период (V тысячелетие до н. э.) добывали в Африке драгоценный камень лазурит и делали из него множество различных вещей: бусы, амулеты, сосуды и пр. В период Древнего царства они научились изготовлять фритту — синий фаянс, окрашенный окислами меди. Лазурит был распространен в Египте больше всех других самоцветов⁶⁵. В Месопотамии этот камень также высоко ценился. Египетская, шумерская, ассирийская литература изобилует упоминаниями о лазурите, о синем и лазурном цветах; встречаются упоминания о малахите и бирюзе. У дикого быка Инанны борода — «темно-синий камень»⁶⁶, волосы Энкиду в его изваянии были сделаны из лазури⁶⁷; у хеттского бога Солнца — лазурная борода 68; кудри египетской красавицы тоже сравниваются с лазуритом ⁶⁹. Египетскому вельможе изготовляют золотой гроб и возглавие гроба — из лазурита70. Археологические находки подтверждают исключи­тельное пристрастие народов Древнего Востока к синему и голубому цветам. Это были цвета неба, обиталища верховного бога — Солнца. Не менее ценился и зеленый — цвет Осириса, бога-злака, умирающего и воскресающего каждый год.

Заметим, что цветовая символика в древнейших восточных культурах основывается на простых и общепонятных ассоциациях и еще не отягощена амбивалентностью.

Во второй половине I тысячелетия до н. э. на Ближнем Востоке оформляется качественно новый этап развития культуры и идеологии. Эпоха древности подходит к концу. Рабовладельческий строй начинает из-живать себя. Классовое расслоение общества и классовый антагонизм достигают предельной остроты. Царская власть становится все более деспотической и монопольной. Религия всеми силами поддерживает убеждение народа в божественном происхождении сатрапов и богодатности их власти В конце концов царь приобретает статус «бога на земле» и единственно достойного существа, по сравнению с которым все остальные люди вплоть до придворных — его рабы и «черви», целиком подвластные воле тирана Об этом красноречиво говорят надписи ассирийских и вавилонских царейпамятники письменности Египта, многочисленные изображения царей и их подданных в древнем искусстве.

Такое же положение стало складываться и «на небе», в мире богов. Во всех восточных странах явно обозначилась тенденция к единобожию. Пантеон множества богов, хотя бы и во главе с одним-двумя верховными, оказался несостоятельным в трудных условиях кризиса старой фор­мации. Старая система перестала удовлетворять как правящие круги, так и народ. Появились новые религии, новые боги: на Среднем Востоке — Мани (Манихей), на Ближнем — Яхве, затем в самом конце тысяче­летия — Иисус. Под знаком этих религий культура Древнего Востока пе­реживает новый этап. По-новому выстраивается система основных мировоззренческих понятий, этических и эстетических взглядов. Это, конечно, отражается и на понимании проблем света и цвета. Вкратце суть этих коренных изменений можно выразить следующим образом.

1. Свет и Солнце — уже не боги, но создания единого бога, его атрибуты и символы:

И сказал Бог: да будет свет. И стал свет, И увидел Бог свет, что он хорош; И отделил Бог свет от тьмы ''.

Свет, как и прежде, символизирует благо, святость, чистоту, правду и т. д. Но в Евангелии от Иоанна ему придается новое значение; свет — это божественное слово и жизнь:

Вначале было слово...

В нем была жизнь, и жизнь была свет человеков.

И свет во тьме светит, и тьма не объяла его ⁷².

В основных библейских книгах свет не столько мифологизируется, сколько мистифицируется; он не переживается как непосредственно чувственная реальность, а скорее мыслится как абстрактная сущность высшего духовного порядка. Только книга Сирах да один стих в Экклезиасте представляют собой исключение.

2. В прежних многобожных или дуалистических религиях боги делили между собой функции: если, например, Ахурамазда ведал всяческим добром,то Ахриман был владыкой зла; Осирис был исключительно благостным божеством, а его убийца Сет — злым. Теперь же единый бог принял на себя ответственность за все — и за добро, и за зло. Он совместил в своем лице самые противоречивые черты и требовал больших усилий для своего постижения. Иудейский бог сам по себе амбивалентен, и символы его амбивалентны. Так, например, он одновременно прекрасен и страшен.Он сотворил все живое, и он же все это уничтожил потопом. Он дает всяческие блага своему народу, вводит его в землю обетованную, и он же проклинает его самыми страшными клятвами за пустячные, с нашей точки зрения, провинности (например, за несоблюдение суббот).l

Страшен Господь и весьма велик,

и дивно могущество Его!

И величая Его, прибавьте силы

но не трудитесь, ибо не постигнете,—

говорится в книге Сирах (гл. 43).

Язык этого нового непостижимого бога так же сложен и неоднозначен, как он сам. Традиционные позитивные символы стали теперь двусмысленными. Например, красный и пурпурный цвета сами по себе и в сочета­нии с золотом означают все самое лучшее: богатство, власть и почет; они, безусловно, прекрасны. Образцовая жена из книги притчей Соломоно­вых одевается в «виссон» (т. е. белый) и пурпур, а Лазарь из Евангелия от Луки — «в порфиру и виссон». Красавица Суламифь из «Песни Песней» описывается в таких выражениях:

Голова твоя на тебе, как Кармил,

И волосы на голове твоей, как пурпур...

Во всех этих и многих других примерах красный и пурпурный цвета вполне позитивны. Но вот в сцене Страшного суда оказывается, что в красный цвет окрашены грехи:

...Спасайте угнетенного, защищайте сироту, вступайтесь за вдову.

Тогда придите — и рассудим, говорит Господь. Если будут грехи ваши, как багряное,— как снег убелю; если будут красны, как пурпур,— как волну убелю '73.

Ужасная сцена нарисована в гл. 63 книги Исайя. Бог идет в червленых ризах, окрашенных кровью народов, которые он «топтал во гневе» и «попирал в ярости», как топчут виноград в «точиле»:

Кровь их брызгала на ризы Мои, и Я запятнал все одеяние Свое...

Здесь красный — символ жестокости бога, хранящий память о его кровавых расправах со своим народом и с чужими; он напоминает верующим о не­обходимости послушания и страха. И, наконец, багрянец может быть сим­волом всяческой мерзости. Заклятый враг библейских пророков — Рим, называемый в Откровении св. Иоанна Вавилоном, изображается в виде женщины, сидящей на «звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами»74.

Столь ценимое на Востоке золото, драгоценные камни и жемчуга в сочетании с красными и пурпурными тканями потеряли в глазах новых пророков свою абсолютную ценность. Само по себе это богатое и блестящее убранство ничего не значит. Оно может облекать праведного царя, священника-левита, чистую и прекрасную невесту Суламифь, и оно же красуется на заклятой грешнице, «матери блудницам и мерзостям зем­ным». Золотой телец — богомерзкий и презренный идол «жестоковыйного» израильского народа, из-за которого были разбиты скрижали с заповедями и пролилось много крови. Вместе с тем ковчег завета в первом храме Яхве сделан из чистого золота, и вообще там золото — один из основных «строительных материалов». Даже этот «всеобщий эквивалент», воплощение нетленной красоты, стал двусмысленным.

И только один цвет сохранил свою высокую чистую сущность, не загрязнившись негативными значениями. Это — белый, абсолютный и беспримесный цвет божественного сияния, унаследованный единым богом от своего предшественника — солнца:

Глава Его и волосы белы, как белая волна, как снег; И очи Его, как пламень огненный ⁷⁵.

Ангелы в небесном царстве одеваются в белое с золотом, кони их — только белые⁷⁶. Праведники, оправданные на Страшном суде, будут ходить в белых одеждах, «ибо они достойны»⁷⁷.

Иудейский бог запретил делать кумиры, объявив, что это «мерзость, дело рук художника». Божественный лик непередаваем изображением. Но все же для общения с людьми он «визуализируется», принимая об­лик огня, или молнии, или вообще какоголибо яркого света. Бог говорил с Моисеем «из среды огня, облака и бури», из «неопалимой купины» (пылающего тернового куста). В этом, конечно, сказывается древнейшая тради­ция поклонения свету и огню, а также всему яркому и сияющему, т. е. тому, что выделяется своей яркостью или чистотой цвета из обычной среды. Поэтому и в культе Яхве, и затем в христианстве сохраняется обожествление золота, драгоценных камней и самоцветов.

По той же причине такой высокий смысл придается феномену радуги. В самых первобытных и затем в античных мифах радуга считалась мостом, соединяющим небо и землю. По радуге с неба на землю сходили вестники богов, например Ирида. Теперь же это прекрасное явление вызывает более глубокие чувства: оно внушает людям радость жизни и оптимизм. В библейской мифологии радуга истолковывается как знак завета между богом и людьми в том, что всемирный потоп больше не повторится⁷⁸.

Знаменательно то, что радуга — знак завета. Ведь само священное пи­сание также называется заветом. В известном смысле можно считать ра­дугу метафорой священного писания. И, конечно, высоко ценится все то, в чем люди видят отблески радуги: яркие и чистые краски, драгоцен­ные камни.

Ритуальная одежда первого священника Яхве Аарона была украшена двенадцатью самоцветами, по числу колен израилевых, а также месяцев года и знаков Зодиака. В основаниях стен небесного Иерусалима были вделаны те же камни. Половина из них — зеленые или синие (смарагд, сапфир, хризолит, берилл, топаз, хризопраз), другая половина — красные, фиолетовые, черно-белые; из красных камней там были яспис, сердолик, гиацинт. Впрочем, по одному названию камня нельзя с точностью судить о его цвете. Так, например, яспис (яшма), бериллы и топазы бывают разных цветов. А иногда один и тот же камень называется по-разному.

Как видим, цветовая гамма библейской архитектуры и изделий при­кладного искусства была достаточно сложной. Самый выразительный при­мер — описание скинии Собрания, первого храма Яхве. Стены храма были сделаны из покрывал, сотканных из голубой, пурпуровой и червленой шерсти и из крученого виссона, развешанных на столбах из дерева ситтим (пустынная акация), крыша — из красных и синих бараньих кож. На металлические детали пошло золото, серебро и медь. По голубому, пурпуровому и червленому фону была сделана вышивка золотыми нитями (ангелы, яблоки и пр.). Из таких же материалов и в такой же гамме была выполнена одежда священника. Согласно европейской классической эстетике, сочета­ние пурпурового и червленого (т. е. холодно-красного и тепло-красного) негармонично, так как в нем нарушено единство гаммы. По той же причине для европейского глаза непонятно сочетание голубого и синего. Классическое декоративное искусство избегает таких сочетаний, в восточной же колористике они широко употребительны. В них заключается как бы некая иррациональность, присущая мировоззрению поздней древ­ности и не чуждая также и более ранним периодам. В эпоху средне­вековья эта иррациональность достигнет высокой степени развития.

В данном случае Библия интересует нас как памятник культуры Древ­него Востока, в котором запечатлены представления людей того вре­мени о свете и цвете.

В целом ясно, что эти явления мифологизировались, одухотворялись, наделялись высшими символическими смыслами. Но рассказ о библейской «науке света и цвета» будет неполным, если умолчать о том непосред­ственном, чувственном переживании цвета и света, которому посвящены лучшие страницы библейской поэзии.

Солнце, Луна, звезды, радуга, облака, снег воспеваются как некое чудо, с наивным удивлением и восторгом:

«...Взгляни на радугу и прославь сотворившего ее: прекрасна она в сиянии своем!

Величественным кругом своим она обнимает небо; рука Всевышнего распростерла ее.

Повелением Его скоро сыплется снег, и быстро сверкают молнии суда Его.

Отверзаются сокровищницы, и вылетают из них облака, как птицы...»79