Плачу во время тяжелой болезни. 1640

XLV

К Евгении

XLII

К звездам

XXXVI

Земля моя плачет. 1636

XXVII

Ничтожность человека

XI

Земные радости

ГДе радость, там и страх, где сладость, там стенанья.

На розу глядя, ты шипы лишь видишь в ней;

От своего креста бежать вовек не смей,

Какого б ни был ты сословия и званья.

Чем выше некто чтим, тем злей переживанья,

Кто из богатых стал в нужде других людей

Счастливей хоть на грош? Все глубже и сильней

Червь скорби душу ест и гложет упованья.

Я вовсе не шучу: с тех пор, как Гелиос

На лик мой свет пролил, ни дня я здесь без слез,

Без страха не провел, ни дня без сожаленья.

О бедствия юдоль, блажен, кто, не успев

Из лона в мир ступить, чтоб встретить Божий гнев,

Восходит в небеса в дома увеселенья.

 

НО что ж мы сами суть? Жестоких бурь жилище,

Мяч скачущий удач, обманный свет минут,

Театр горчайших мук, где плачут и поют,

Свечной огарок, снег — тепла скорейшей пищей.

Бежит из тела жизнь, как шутка — скукотищи,

Вот скинет плоть-камзол, и нет уж милой тут,

Уж загодя в смертей записана талмуд,

И вон — из всех сердец, где стало только чище.

Как бесполезный сон, забытый через миг,

Или поток, что льет, безудержен и дик,

Честь, слава, имя, звук исчезнут в полмгновенья.

А то, что нудило таить дыханье нас

И живо после нас, — сойдет в свой гроб в свой час.

О чем бишь? Все, как дым, прейдем от дуновенья.

 

МЫ все разорены, конец нам, мы пропали!

Набеги диких толп, военных труб содом,

Упитый кровью меч, картаун[4] дикий гром —

Наш хлеб, наш пот и труд, всю нашу снедь пожрали.

В дым церковь, тлит свечой, религия в развале,

От ратуши — лишь хлам, и телок бьют гуртом,

А девушек сквернят, оглянешься кругом —

Огонь, чума и смерть на наше сердце встали.

От свежей крови пьян и город, и редут.

Три раза по шесть лет как реки не текут,

Запруда трупов им воздвиглась в запрещенье.

Но что страшней чумы, и смерти, и войны,

Пожара, мора, буйств, безумия, вины —

Сокровищницы душ у многих в расхищенье.

ВЫ — верхние огни, не наглядеться оку,

Вы — факелы, что ночь сумели отколоть

От черных туч, игра алмазных граней, хоть

И вышних рек цветы, склонившиеся току

Вы — стражи, вам Господь, когда творил высоку

Вселенну, имя дал, Он, Мудрость, дал вам плоть,

Господь вам знает счет, вас знает лишь Господь.

(Мы слепы, смертны мы! Что от себя нам проку!)

Порука торжества, не спал я сколько раз,

Не отводя от вас чудесной ночью глаз!

Герольды тех времен, которые все ближе,

Когда же я, вас здесь забыть не в силах, вас,

Любовь чья в сердце днесь в уме моем зажглась,

Свободен от земных забот, внизу увижу?

КАк странник, если ночь густой покроет тьмой

Все: землю, воздух, лес, озера, водоемы, —

Блуждает, помрачен, и, ужасом ведомый,

Не знает, что начать и как дойти домой,

Вот так же мрачен я; когда ж луна порой

Свечу свою воткнет в заоблачны хоромы,

То путник ободрен, — и это мне знакомо,

Письмом утешусь я, и дух воспрянет мой.

Зачем же ты велишь сжечь сей залог удачи?

Чтобы меня в ночи увидеть, не иначе?

Душа моя, сгорев, ответит на вопрос.

Пусть нежит грудь мою бесценная бумага:

Пока не сгинем все, не станем пеплом... благо

Не от огня сгорит, так вымокнет от слез.

 

МНе, даже не скажу, как тяжко, нету сил,

Стенаю, плачу я, боль, снова боль: их боле,

Чем тысячи, я жду и новых тысяч, воля

Слабеет, гаснет дух, я руки опустил,

Заходит сердце, глаз блистание (светил

Краса) преходит в мрак, так гаснут свечи в поле,

В душе штормит, как в март, как в море брызги соли.

Что эта жизнь! Кто я, кто вы, я бы спросил!

Что мним мы о себе? Что б мы иметь хотели?

Сегодня важны мы, назавтра в гроб поспели:

Цветы — теперь мы кал, мы ветер, пена, стон,

Туман, ручей, роса, снег, иней, тени бледны,

А как тогда назвать деяния победны?

Они — один лишь страх, наполнивший наш сон.