Часть III. Созревание и цветение

Язык драки[2003]

 

Героем детства Гая Фурина был Александр Македонский.[2004] Потому, захватив Александрию, «он осмотрел тело Великого Александра, гроб которого велел вынести из святилища: в знак преклонения он возложил на него золотой венец и усыпал тело цветами. А на вопрос, не угодно ли ему взглянуть и на усыпальницу Птолемеев, он ответил, что хотел видеть царя, а не мертвецов».[2005]

Будущий Август, не сдержавшись, даже потрогал за нос своего умершего кумира. Нос мумии отломался.[2006]

В это время молодежь в Риме зачитывалась книжками о походах царя Македонии. Римляне любили истории о нем, видя себя в его роли на Востоке. Дети любят читать о героях.

Ученик Аристотеля Александр, пока был жив, кроме прочих талантов имел еще один. Он был искуснейшим фехтовальщиком своего времени.[2007] Для римских детей он был чем-то вроде д’Артаньяна Александра Дюма-отца для детей советских.

Одно из жизнеописаний македонца, из считающихся наиболее полным и дошедших до наших дней, написано на латыни Квинтом Курцием Руфом[2008]: История Александра Великого Македонского.[2009] По мнению большинства исследователей, Рыжий (Rufus) жил в I веке н. э. и написал свой труд в царствование императора Клавдия (41–54 годы).[2010]

Позже дети читали и сочинения чиновника Луция Флавия Арриана[2011] — историка и географа, занимавшего ряд высших должностей в Римской империи. Уроженец вифинского города Никомедии (в Малой Азии) он написал изложения об Индии (Indika)[2012] и о жизни и походах Александра (Anabasis Alexandri).[2013] О родителях писателя ничего не известно, но считается, что род Арриа мог быть римским.[2014] Или происходить из Арианы.

Римляне как и греки умели и учили детей драться (биться) без оружия; но именно греки первыми слили с дракой и боем людей искусство, ремесло и знание-науку, превратив в оружие само тело бойца. Речь идет о панкратии (παγκράτιον), боксе (πυγμή) и борьбе (πάλη).

Драка — схватка двух или более лиц, при которой обе стороны наносят друг другу побои. Драка отличается от нанесения побоев тем, что участвующие в ней лица одинаково деятельны или бездеятельны в битье друг друга, самое же вступление в драку добровольно для обеих сторон, а не вынуждено самозащитой. Драки или кулачные бои, издревле составляли обычное явление и даже предмет зрелища. Считалось даже не наказуемым причинение смерти в кулачном бою. В современном праве драка сама по себе составляет предмет уголовного преследования не в видах охраны телесной неприкосновенности участников, а исключительно в видах охранения общественной тишины и спокойствия; поэтому необходимое условие наказуемости драки — публичность ее.[2015]

Бой — организованное вооруженное столкновение соединений, частей, подразделений воюющих сторон. Проводится с целью уничтожения, разгрома или пленения противника, а также овладения важными районами (рубежами, объектами) или удержания их. Бой — единственное средство достижения победы. Теория и практика боя относятся к области тактики (вязки и строю движений).[2016]

Уже в середине первого тысячелетия до н. э. греки осмыслили драку как бой, то есть, соединение боевого искусства, ремесла и знания-науки. Появление искусства, приемов, языка драки в Греции связывают с агонизмом (состязательностью) греческого уклада.[2017]

Пифагор из Самоса, приехав в Кротон, создал учение и вошел в историю как мыслитель. С появлением философа кротонцы с завидным постоянством начинают побеждать на Олимпиадах. Есть связь между Пифагором и подвигами знаменитого Милона.[2018] Греческие философы вообще любили и понимали драку, обучая своих питомцев вести бой по уму, мудрено, философски полемизировать (πολεμικά от πολέμιον, войнушка, вражда). Ведь и в начале любого боевого искусства тоже лежит слово, λόγος.

Понимание драки как боя мы видим уже в догомеровской Греции. В греческом искусстве XVII–XV веков до н. э. стройные мускулистые фигуры воинов и юношей, которые видны на фресках и в мелкой пластике, передают общие черты мужского характера того времени: энергия, воля, выдержанность, умение управлять собой.[2019]

В числе находок на так называемой царской вилле в Агиа Триада на Крите есть ритон из мягкого черного стеатита, датируемый второй половиной XVI века до н. э. Толкователи отмечают, что рельефы поражают мастерской передачей движения, сложных поз и жестов.[2020]

На двух из четырех нижних полос рельефов на ритоне мы видим отработку приемов рукопашного боя. Несколько бойцов выполняют одно и то же движение в одной из самых распространенных боевых позиций: гунбу, дзенкуцу-дати, προβολή. Правая рука заряжена для протыкающего удара от бедра, удара характерного для многих известных сейчас восточных стилей: сетакан, кекусенкай, их китайские аналоги, например, знаменитый шаолиньский стиль борьбы. Левая рука выполняет движение, итог которого может быть различен.[2021]

Другая группа бойцов показывает различные фазы выполнения атаки противника после кувырка. Атака производится ногами, причем при ясности ее цели — незащищенный в данный момент низ напарника, о виде завершения атаки можно лишь гадать. В представленной ситуации, это или удар в пах, или нападение на опорную ногу стоящего, либо с ее сломом, либо сбивание соперника после оплетения его ногами атакующего. Схватка практически обнаженных противников с применением столь технически сложных приемов требует от участников выдающихся данных. Их появление дело не одного дня и не предопределено. Этому надо учиться.

Показанная на рельефе парная ката, тао, форма, σκιαμαχέιν[2022] — один из самых распространенных и безопасных способов обучения боевому искусству.[2023]

Свободное использование сложных приемов в партере говорит о высоком развитии представшего перед нами стиля борьбы. Партер (фр. parterre — на земле) — название, использующееся в разных видах борьбы и означающее борьбу, когда один из борцов находится в положении лёжа (на боку, на спине, на груди), стоит на коленях, находится положении мост или полумост. Борьба в партере является гораздо более энергозатратной борьбой, нежели борьба в стойке. К некоторым национальным видам борьбы, таким как сумо, чидаоба, куреш и другим, термин не применяется, поскольку борьба в них ведётся только в стойке (например, до касания борцовского ковра любой частью тела, кроме ступней, до падения борца на спину и т. п.).[2024]

Э. Н. Гардинер отмечал схожесть панкратия с японской джиу-джитсу и иными видами восточной борьбы.[2025]

Сейчас национальные виды борьбы изучаются, результаты этих исследований применимы при описании античных видов. «Одним из общих недостатков всей новоевропейской литературы о единоборствах и, шире, о спортивных состязаниях в древности является, как отмечалось ранее, не вполне осознанная тенденция модернизировать историю, в основе которой лежит убеждение, что в античности все обстояло более или менее так, как сейчас. Такой подход вполне уместен (правда, не без оговорок), когда речь идет, к примеру, о физической составляющей греческих единоборств, о применяемых атлетами ударах, бросках и т.п.».[2026]

Существование в позднеминойский период на Крите и в Греции праздников и соревнований для выявления сильнейших несомненно.[2027] Рассказы о подвигах Геракла восходят к микенской эпохе:[2028]

«Геракл, прибыв в Калидон, стал свататься к дочери Ойнея Деянире. В единоборстве за право стать мужем Деяниры с Ахелоем, принявшим образ быка, Геракл обломал быку рог».[2029]

В XX веке рога быкам обламывал Масутацу Ояма[2030] — выдающийся преподаватель каратэ и создатель стиля Кёкусинкай, автор множества книг о каратэ, организатор национальных и мировых соревнований по каратэ. Основав свой стиль, быстро завоевавший славу «сильнейшего каратэ», Ояма создал и до своей смерти в 1994 году возглавлял Международную организацию Кёкусинкай (IKO), членами которой стали несколько миллионов человек во всем мире. Масутацу Ояма:

«За всю свою жизнь я дрался и победил 52 быков. Трое из них скончались мгновенно, 48 быкам я сломал рога».[2031]

Многочисленные статуэтки акробатов и фрески с так называемыми играми с быками свидетельствуют, что хорошая акробатическая подготовка молодежи в микенское и минойское время не была чем-то исключительным.[2032] О том, что эти игры, как и коррида, были отнюдь не безопасны для их участников, красноречиво говорят насаженные на рога игроки и на рельефе ритона из Агиа Триада, и на золотом кубке из Вафио (Лаконика).[2033]

Обучение мужчин (вероятно и женщин) начиналось в детстве. Это естественно, только в юном возрасте можно заложить в будущего бойца необходимые данные, без которых невозможно дать навыки умелого бойца. На «Кубке принца» из Агиа Триада, датируемом XVI веком до н. э., представлены выполняющие некий обряд дети: один с мечом, другой с орудием напоминающим клевец.[2034] На фресках дворца острова Тера видим боксирующих мальчика и девочку, причем по виду ударов и замахов бокс ими практикуемый не прямолинеен, не основан, как мне представляется, на взрывной мощи; здесь налицо большая свобода движений и иное понимание схватки (так называемый бокс вершин). Дерущиеся на кулачках дети изображены в позициях очень похожих на те, которые мы в изобилии видим в период расцвета греческой агонистики у кулачных бойцов и поединщиков-панкратиастов.[2035] Связь между фехтованием и искусством биться без оружия несомненна.

Наблюдения о стилях ведения боя в микенское время проясняют вопрос о способе употребления рапирообразных бронзовых мечей. Пендлбери, сам будучи хорошим фехтовальщиком, писал, что «меч представлял собой шпагу, предназначенную только для колющих ударов и пригодную для защиты при условии большой ловкости. Необходимая при этом быстрота движений делала пользование большим щитом невозможным, а так как мы нигде не находим изображения малого щита, то весьма вероятно, что искусство фехтования достигло уже довольно высокой ступени развития. Величина некоторых кинжалов свидетельствует о том, что меч и кинжал применялись одновременно, хотя других данных, подтверждающих это, у нас нет».[2036]

Именно так и должно быть: медь мягка, бронза хрупка. Ранить и убивать прутами из этих металлов лучше коля. Укол это непростое действие для бойца. Колоть длинной бронзовой шпагой труднее чем, например, копьем. Лучше всего колоть клевцом, заостренным топором на древке, мотыгой, киркой, но такой укол тем заметнее для противника, чем длиннее древко.

Гомер упоминает борьбу и кулачный бой.[2037] Вот гомеровское описание поединка кулачных бойцов:

Так опоясавшись оба, выходят в середину,

Разом один на другого могучие руки заносят,

Сшиблись; смешались подвижников тяжкие руки.

Стук кулаков раздается по челюстям; пот по их телу

Льется ручьями; как вдруг приподнялся могучий Эпеос,

Резко врага оглянувшегось грянул в лицо, — и не мог он

Больше стоять; подломившися, рухнулись крепкие члены.[2038]

А вот Гомер приводит задорную речь бойца:

Что до битвы, объявляю при всех, и исполнено будет:

Плоть до костей прошибу я и кости врагу изломаю.

Пусть за моим сопротивником все попечители выйдут,

Чтоб из битвы унесть укрощенного силой моею.[2039]

Панкратия (всеборья) Гомер не упоминает.

Считается, что уже в гомеровские времена кулачный бой имел меньше приверженцев, нежели все остальные виды античных состязаний. Жестокие схватки кулачных бойцов нередко приводили к серьезным увечьям, а порою и к смерти одного из противников. Во время кулачного боя головы атлетов защищались кожаными или бронзовыми шлемами (не всегда), а кулаки обвивались специальными ремнями.[2040] Сами греки выделяли бокс, борьбу и всеборье, называя их тяжелыми.[2041]

Обильный материал о греческом рукопашном бое дают эпиграммы.[2042] Жажда победы и славы, причем уже в детстве, пронизывает каждую.

Например:

«Два сына Эмпедиона, дважды завоевали венки, без бороды Диофан, в Истме, панкратиаст, и старший, афиняне, силу рук показали».

Под безбородым (ἀγενειος) имеется ввиду возраст в котором победили бойцы из Афин. Над эпиграммой имеется прозаическое вступление: «Диофан, сын Эмпедиона, победа, Истм». Надпись отражает обычную в Греции семейную атлетическую преемственность.

«Род из Фокеи мой, на играх Пифийских, мальчишек я в борьбе одолев, образом этим увенчан на родине и как мальчик-борец на Истме».

Отсутствие имени мальчика-борца в эпиграмме не дает возможности определить о ком в ней идет речь.

Еще: «Здесь поставлен пеласгийский боксер, некогда явивший в Алфее рукопашный бой Полидевка. Он был провозглашен победоностным. Ведь, о отец Зевс, он принес вновь в Аркадию прекрасную славу. Так почтим же Филиппа, который здесь уложил в равной борьбе четырех мальчишек с островов».[2043]

Возможно, это тот атлет, о котором сообщает Павсаний:

«За статуей Бавкида стоят статуи атлетов из Аркадии: ... затем статуи азанийца Филиппа из Пелланы, победившего в кулачном бою мальчиков, и Критодама из Клитора, и он раньше был объявлен победителем в кулачном бою мальчиков ... статуя азанийца Филиппа — творение Мирона».[2044]

Или: «Всеборца, о Фивы! меня, сильнейшего средь мальчишек в Истме, а затем [сильнейшего] опять среди возраста среднего, назовет кто-нибудь Эванкритоном за натиск, который в Немее победу от избранных юношей привел ко мне и в дом отца Триака».[2045]

Панкратиаст Эванкритон побеждал в период между 300 и 280 г. до н. э.

Победа достигается длительными и тяжелыми упражнениями под руководством знающего язык драки учителя, бывшего бойца.

Боец, мальчишка или мужчина не мог победить, не являйся он своеобразным живым итогом опыта предшественников. Передача такого опыта в Греции происходила поголовно и продолжительное время. Существовала традиция, скорее всего и не одна, как биться или бороться. Эти традиции ныне именуют стилями. Стили — итог опыта поколений. Однажды появившись, они могут существовать чрезвычайно долго, как и языки.

Из греческой эпиграммы вычитываем стиль боя:

«О Сострат, Сосистрата сын, ты изукрасил родной Сикион множеством, наилучших венков; трижды победил в Олимпии в панкратии, дважды в Дельфах, увенчан двенадцать раз в Истме и Немее. Остальные же венки все показать непросто. Ты побеждал противников, чаще всего без борьбы».

Этого Сострата по прозвищу Акрохерсит описывает Павсаний:

«Рядом со статуей Лисандра стоит статуя эфесского кулачного бойца, который победил всех выходивших против него из мальчиков — имя ему было Афиней, — и статуя панкратиаста, уже взрослого атлета, Сострата из Сикиона; прозвище ему было Акрохерсит, так как он, хватая противника за пальцы (акрай хейрон — края рук), ломал их и не раньше отпускал его, чем не замечал, что тот отказывается от борьбы с ним. Он одержал на Немейских и Истмийских играх всего 12 побед, в Олимпии же и на Пифийских играх — на последних две победы и три в Олимпии. 104-й олимпиады, когда Сострат в первый раз одержал здесь победу, элейцы не вносят в свои списки, так как состязания этот раз устраивали не они, но вместо них писейцы и аркадяне».[2046]

Техники джиу-джитсу и айкидо основаны на заламывании суставов противника. Заламывание суставов широко встречается в других видах боевых искусств.[2047]

«Скажи, чей ты сын, какой родины, в чем победил? — Касмил, сын Эвагора, на Пифийских играх, кулаками, родосец.» Приписываемая Симониду эпиграмма входит в Палатинскую антологию.[2048] Боксеру посвящен эпиникий Пиндара в честь истмийской победы. Скорее всего, победа Касмила датируется 466 г. до н. э.[2049]

В боевом искусстве стили бывают внешними и внутренними.

Первые, это те, где победа достигается природной силой и умелым ведением боя. Вторые, где вдобавок используются внутренние возможности человека.

Велико число возможных сочетаний движений бойца с оружием какого-либо вида или без него. Однако оно не беспредельно. Лучшие, приводящие к успеху приемы, после естественного отбора в поединках, составляют стиль. Стиль передается непосредственно от учителя ученикам, из поколенья в поколенье. Изображать его знаками затруднительно, необходим наглядный показ учителя и опыт использования в драке.

Правила состязаний в кулачном бое с IV–го века до н. э. становятся все более жесткими. Снимаются ограничения на многие неприемлемые ранее в боксе удары. По мере увеличения заявок для участия в играх от профессиональных атлетов уменьшается число заявок от любителей: немногие решаются рисковать здоровьем, а иногда и жизнью.

«Обсуждая воспитание стражей [идеального государства], Платон большое внимание уделяет их здоровью. Ведь гимнастика, в задачи которой входит уход за здоровьем, в жизни стражей в связи с их профессией занимает большое место. Гимнастика идеально подходит для этой цели. Любому, читавшему медицинские сочинения греков, понятно, в какой мере медицина зависела от социального положения и профессии пациента. Нередко медицинские предписания адресованы непосредственно богатым. У них достаточно времени и денег, чтобы жить, заботясь только о своем здоровье. Такой образ жизни несовместим с принципом распределения труда по Платону. Разве мог бы плотник, заболев, продолжительное время заниматься своим лечением? Ведь это помешало бы ему заниматься своим делом. Для него был один выбор: либо работай, либо умри. Но и богатый, заболев, тоже не может посвятить себя делу, которое ему предлагает (в своей несколько преувеличенно реалистической манере) поэт Фокилид: «Заработав много денег, добродетель познавай». Как сможет он заниматься домашними или государственными делами, если «излишняя забота о своем теле выходит за пределы обычной гимнастики». Преувеличенная забота о здоровье помешала бы развитию духовной культуры, размышлениям и работе над собой. Ведь если закружится или заболит голова, люди обвиняют в этом занятия философией. Существует естественная взаимосвязь между философией Платона и телом. Только при строгом воспитании можно получить отличное здоровье. Меньше всего пристала философии способность вызывать болезни — черта, которую ей приписывают некоторые ее толкователи. В «Федоне» Платон требует, чтобы душа отвратилась от чувственного материального мира и предалась созерцанию чисто абстрактных истин. В «Государстве» он говорит о другой стороне «Пайдейи» — гимнастике. Обе эти стороны дополняют друг друга и дают нам полное представление об учении Платона. Платон далек от того, чтобы преуменьшать значение врачебного искусства или вообще отрицать его. Но его отношение к врачу зависит от того, где он представляет себе врача: в современном ему обществе или в его идеальном государстве. В более примитивных, но здоровых условиях своего «Государства», созданных по мановению волшебной палочки его поэтической фантазии, Платон не оставляет места для изощренной медицинской науки своего времени. Для своего государства он берет за образец героический век врачебного искусства, описанный Гомером. Подлинным представителем медицинской науки для него был сам бог Асклепий. Он создал науку врачевания для здоровых людей, у которых появился какой-нибудь незначительный недуг. Если человек заболевал какой-нибудь внутренней болезнью, то, как это явствует из гомеровского текста, Асклепий и его сыновья такую болезнь не лечили... Стражам в идеальном государстве — благодаря мусическому воспитанию — не понадобится иметь дело с судьями и законами, а гимнастическая подготовка избавит их от необходимости обращаться за советом к врачам. Цель гимнастики, в соответствии с которой разработаны упражнения для стражей, не физическая сила, а «пробуждение природной отваги и пылкости духа».[2050]

В Олимпии профессионалы получали в награду оливковый венок, но компенсировали это тем, что на других играх выступали за плату. Нечто похожее мы видим у европейских борцов, под названием гамбургский счет.[2051]

«По цирковому преданию, пересказанному Виктором Шкловским, борцы всего мира раз в год собирались в каком-то гамбургском трактире, запирали двери, занавешивали окна и боролись честно, без дураков. Это потом, под софитами, на публике, элегантный красавец эффектно кидал через бедро медведеподобного силача, какой-нибудь «Мистер Х» выигрывал схватку у известного чемпиона … но раз в год, в Гамбурге, для себя, борцы уясняли, кто чего стоит, кто воистину первый, а кто всего лишь девяносто девятый».[2052]

В исследованиях повсеместно можно встретить мысль о жестокости кулачного боя. Это кабинетный дискурс.

Слово дискурс (discursus — бестолковое беганье-мельтешенье туда сюда, по кругу) я понимаю как болтовню, толковище. Как сообщила мне Т. Б. Аверина, М. Л. Гаспаров переводил дискурс словом говорильня. По этому поводу шутил А. В. Суворов: «В кабинете врут, а в поле бьют».[2053]

Греческий бокс был жёсток, но не был жесток. Жёсткость определялась правилами. Чем их было меньше, тем жестче были бои.[2054]

Э. Н. Гардинер: «Бросить своего противника на землю, придушив, ударив кулаком, локтем или ногой, привести его к покорности — все это является природным инстинктом дикаря или ребенка».[2055] С точки зрения англичанина панкратий и развился из изначальной грубости (rough) и резкости (tumble). Гардинер считал, что раз ни грубость, ни резкость не являлись составляющими греческого атлетического соревнования, по причине их опасности для здоровья и непредсказуемости (undisciplined), то и панкратий, как наиболее undisciplined из всех ударных видов спорта, был определен правилами позже остальных.

Латинское disciplina понималось во времена Цезаря как учение. В современном английском оно понимается как предсказуемость, а в русском и французском как подчинение, повиновение. Первоначальное значение стерлось, хотя по-русски военные упражнения в мирное время все равно именуются учениями, о чем и говорил А. В. Суворов: тяжело в ученьи, легко в бою.

Однако действительно: борьба, как вид соревнования была принята в 18-ю Олимпиаду, кулачный бой в 23-ю Олимпиаду, а панкратий в 33-ю Олимпиаду. Из своего опыта знаю, что чем меньше правил соблюдается в схватке, тем сложнее бой дается любителю.

В борьбе главным было бросить противника на землю, правила были таковы: 1) Если борец был положен на колени, бедра, спину или плечо он терпел поражение; 2) Если оба борца падали вместе, то это не засчитывалось ни тому, ни другому; 3) Ниже талии захваты не разрешались; 4) Захваты ноги разрешались.

Эти общие правила борьбы в разное время действовали в различных частях греческого мира. В некоторых местах правила были свои, например, в Сицилии[2056].[2057]

В панкратии схватка продолжалась до тех пор, пока один из противников не признавал своего поражения или, как сообщает Филострат, не изнеможет.[2058] Именно в панкратии есть случай бегства атлета с соревнований из трусости. Отличился некий Серапион в 201 Олимпиаду.[2059]

Особенно почетным было победить в двух видах сразу. Боксе и панкратии. Панкратии и борьбе. Победа требовала от атлета выдающейся силы (κράτος) и выносливости (καρτερία); для того, чтобы победить дважды надо было быть выдающимся бойцом своего времени.

Способы достижения победы были различны. В боксе это удары, в борьбе и панкратии жесткие болевые приемы.[2060]

Правил в панкратии было меньше, а значит, они распространялись и на бокс и на борьбу: запрещено было кусаться (δάκνειν) и вырывать и прокалывать плоть (ὀρύττειν).

Панкратий более всего сохранивший в себе черты боевого искусства, не воспринимался как самостоятельный вид и самими греками. Его описывают как некую смесь из бокса и борьбы, некое всеборье (πάμμαχον).[2061]

Эпиграммы дают нам имена атлетов неоднократно побеждавших в панкратии и боксе одновременно. У Павсания и Евсевия есть список победителей одновременно в панкратии и борьбе. Традиционно этот список возглавляет Геракл, ставший чемпионом по борьбе и панкратии на первой Олимпиаде. Имена других атлетов историчны.

Так выглядит список в редакции К. Г. Кобета:

Кар (или Капр) Элеец, второй кто победил после Геракла в борьбе и панкратии.

Аристомен Родосец, в 156 Олимпиаду (152 г. до н. э.) стал третьим после Геракла.

Протофан из Магнетов на Лефее стал четвертым в 172 Олимпиаду (88 г. до н. э.).

Пятым был Стратоник сын Коррага Александриец в 178 Олимпиаду (64 г. до н. э.).

Шестой — сын Мариона, Марион, тоже из Александрии в 182 Олимпиаду (48 г. до н. э.).

В 198-ую Олимпиаду (13 г.) Аристей из Стратоники стал седьмым после Геракла.

Следующим был Никострат Эгеец в 204 Олимпиаду, то есть в 37 году, в правление императора Тиберия.

Последний о ком мы знаем, был некий Сократ, победивший в 232 Олимпиаду (149 год) и получивший оливковые венки за борьбу и панкратий одновременно.[2062]

Весовых ограничений в боксе, борьбе и панкратии не было (как впрочем, и в других видах атлетики). Существовало лишь возрастное ограничение. Атлеты выступали как мальчики (πᾶιδες), юноши (ἀγεντέιοι) — эта категория существовала не на всех играх — и мужи (ἄνδρες).

«Все игры делились по принципу вручаемых на них призов на священные (ἱεροὶ ἀγῶνες) или венценосные (στεφανῖται), где наградой служили венки, сплетенные из листвы и ветвей священных деревьев, и на коммерческие (ἀγῶνες χρηματῖται, θεματῖται, ἀργυρῖται), победители которых получали ценные призы или значительные суммы денег. Первая категория соревнований пользовалась в античном мире большим авторитетом. К ней принадлежали главные панэллинские фестивали: Олимпийские, Пифийские, Истмийские и Немейские игры. Престиж второй группы состязаний был невысок. Достаточно сказать, что несмотря на свое относительно раннее возникновение (первые свидетельства относятся к так называемой гомеровской эпохе), коммерческие турниры начинают регулярно упоминаться в победных надписях атлетов лишь в императорский период, да и тогда спортсмены обычно не вдаются в подробности и ограничиваются лишь указанием на общее число побед, одержанных на такого рода соревнованиях».[2063]

Спартанцам запрещалось участвовать в панкратии. Плутарх сообщает, что Ликург позволил лишь такие состязания, где сограждане не должны поднимать рук;[2064] Сенека говорит о том же.[2065] Похожее было в Риме, где сдаваться было не принято, а умирать в бою было в порядке вещей.

В Риме ограничений на бои насмерть не было. В Риме мужчины были опытны в этом деле.

В сочинении Филострата Жизнь Аполлония Тианского тот прибывает в Спарту:

«Лакедемоняне донимали его, именуя его и гостем Зевса, и отцом спартанского юношества, и блюстителем обычаев, и старейшиной старейших. Как-то раз некий коринфянин спросил с досадой, не почтят ли они Аполлония заобно и теофанией,[2066] и получил ответ: «Близнецы свидетели! — Все для этого готово». Аполлоний, опасаясь завистников, отклонил упомянутые почести, но когда, перевалив через Тайгет, увидел он Лакедемон возрожденным и Ликурговы заветы в действии, то не в тягость себе счел потолковать со спартанскими властями о занимающих их предметах». Е. Г. Рабинович примечает к переводу: «Спартанец клянется Диоскурами, своими божественными земляками».[2067]

Драться одно. Биться — иное. В русском языке от выражения (у)бить на/до смерть/ти произошло новое значение у глагола убить. От выражения задрать насмерть нового значения у глагола задрать применительно к человеку не произошло: задранный не обязательно мертвый. Победа одного поединщика, за редким исключением, не означала смерти второго — и в этом коренное различие между боевым искусством и спортом (развлечением), то есть между боем без всяких ограничений от смертоубийства и ограниченным правилами боем — панкратием и боксом.[2068] Это не означает, что всем спортсменам слабо биться насмерть. К такому бою они хорошо подготовлены. Однако сознание, что противник может убить оказывает часто ошеломляющее впечатление, к нему надо привыкнуть. В русском языке военных эту привычку называли обстрелянность.

Об этом писал А. В. Суворов: «Ученье свет, неученье — тьма. Дело мастера боится. И крестьянин [коли] не умеет сохой владеть, [так] хлеб не родится. За ученого трех неученых дают. Нам мало трех! Давай нам шесть! Нам мало шести, давай нам десять на одного! Всех побьем, повалим, в полон возьмем! [В] последнюю кампанию неприятель потерял счетных [подсчитанных] семьдесят пять тысяч, только что не сто тысяч. Он искусно и отчаянно дрался, а мы и одной полной тысячи не потеряли. Вот, братцы, воинское обучение! Господа офицеры — какой восторг!»[2069]

Под учением Суворов имел в виду битость, как в простонародной поговорке: «За одного битого двух небитых дают… и то не берут».[2070]

Об этом военная мудрость Козьмы Пруткова:

Не нам, господа, подражать Плинию,

Наше дело выравнивать линию.[2071]

Быть битым не хочет никто. Особенно прошедшие военную подготовку.

В Советской армии эта мудрость выражалась по-разному:

«Вы должны это знать, как пять своих облупленных пальцев!

Каждый курсант должен быть либо поощрен, либо наказан!

Значение синуса в военное время может достигать четырех.

Голова у солдата, чтоб думать, а мозги — чтобы соображать.

Что вы матом ругаетесь, как маленькие дети?

Живете, как свиньи в берлоге».[2072]

Иначе говоря, солдат в мирное время должен мечтать о войне.

Римские лагерники без всякого сомнения тоже мечтатали, пока не успокоились в Янусе.

Прусский король Фридрих II, который был старше Суворова на 18 лет, выражал ту же мысль, когда говорил, что солдат должен бояться палки капрала больше, чем пули врага.[2073]

Состояние, которого добиваются учителя, отцы-командиры, от учеников в военных учебках описывается так:

«Знаете, это примерно как среди монтажников-высотников. Одни из них, малоопытные, пользуются страховочным поясом. Другие — никогда не пользуются. Первые падают и разбиваются, вторые — никогда. Происходит это потому, что тот, кто поясом пользуется, создает себе иллюзию безопасности. Однажды он забыл застегнуться, и вот уж его кости собирают в ящик. Тот, кто поясом не пользуется, — иллюзий не имеет. Он постоянно контролирует каждый свой шаг и никогда на высоте не расслабляется…

Нас водят на тренировки будущих олимпийских чемпионов. Вот они, пятнадцатилетние боксеры, пятилетние гимнасты, трехлетние пловцы. Смотрите на выражение их лиц. Ждите самый последний момент тренировочного дня, когда на маленьком детском личике появляется злая решимость побить свой собственный вчерашний рекорд. Смотрите на них! Когда-нибудь они принесут олимпийское золото под огромный красный флаг с серпом и молотом. Смотрите на это лицо! Сколько в нем напряжения. Сколько муки! Это путь к славе. Это путь к успеху! Работать только на пределе своих возможностей. Работать на грани срыва. Чемпионом становится тот, кто знает, что штанга сейчас задавит его, но толкает ее вверх. Побеждает в этой жизни только тот, кто победил сам себя. Кто победил свой страх, свою лень, свою неуверенность».[2074]

В римской военной и некоторых спортивных (состязательных) дисциплинах то же самое.

Младший современник Юлия Цезаря Диодор Сицилийский,[2075] сочинения которого читал с греками учителями юный Гай Фурин, описывает дуэль, происшедшую после ссоры по-пьянке в войске Александра Македонского, причем войско находилось в Индии:

«За одной попойкой случилось событие своеобразное и заслуживающее упоминания. Среди застольников был один македонец, по имени Корраг, отличавшийся физической силой и совершивший немало подвигов в бою. Разгоряченный вином, вызвал на единоборство афинянина Диоксиппа, атлета, увенчанного за свои славные победы. Участники пира, разумеется, стали подстрекать соперников. Диоксипп согласился, и царь назначил день для поединка. Когда пришло время единоборства, на это зрелище собрались десятки тысяч. Македонцы, земляки Коррага, и сам царь желали ему победы; эллины болели за Диоксиппа. Македонец вышел в дорогом вооружении; афинянин обнаженный, смазанный маслом, с обыкновенной палицей в руке. Оба вызывали изумление своей необычайной крепостью и силой; казалось, будто ожидают поединка богов. Македонец всем своим складом и блестящим вооружением внушал великий страх и напоминал Ареса; Диоксипп огромной силой, осанкой и палицей походил на Геракла. Когда они сошлись, македонец метнул с подобающего расстояния копье; его противник, слегка отклонившись, избежал удара. Тогда Корраг, выставив вперед македонскую сариссу, пошел на Диоксиппа, но когда уже приблизился к нему, тот ударил палицей по сариссе и сломал ее. После этих двух неудач македонец схватился за меч, но пока он его вытаскивал, противник опередил его; подскочив к нему, он левой рукой схватил руку извлекавшую меч, а другой столкнул противника с его места и, ухватившись за ноги, свалил его наземь. Когда тот рухнул, он стал ему ногой на шею и, подняв палицу, посмотрел на зрителей.

Толпа закричала и от неожиданности и от удивления перед таким подвигом. Царь приказал отпустить побежденного и окончить зрелище; он ушел, опечаленный поражением македонца. Диоксипп отпустил поверженного и ушел, одержав громкую победу; земляки украсили его лентами, словно он прославил всех эллинов. Судьба, однако, не позволила ему долго хвастать своей победой. Царь становился к нему все холоднее; друзья же Александра и все придворные македонцы, завидуя его доблести, уговорили его слугу подбросить ему под подушку золотой кубок; на очередной пирушке его обвинили в воровстве, ссылаясь на то, что у него нашли кубок: Диоксипп был опозорен и обесславлен. Видя, что македонцы устремляются на него, он ушел с пирушки. Вскоре после этого, прибыв уже к себе домой, он написал Александру о подстроенной ему ловушке, поручил близким передать это письмо царю, а сам покончил с собой. Безрассудно согласился он на поединок и еще бессмысленнее оборвал свою жизнь. Поэтому многие корили его и осуждали за глупость, говоря, что худо иметь большое тело и малый ум. Царь, прочтя письмо, опечалился смертью и Диоксиппа и часто вспоминал о его доблести. Пренебрегая живым и тоскуя об умершем, который уже ничем не мог послужить ему, он раскрыл низость клеветников и понял высокие качества этого человека».[2076]

Македонцы не были греками, эллинами. Они были сильно огреченными фракийцами. Что за народ назывался фракийцами, Θρᾳκός, Thraci, ясности нет.[2077] О языке фракийцев мы знаем лишь то, что он не был греческим. Ксенофан описывает их так:[2078]

Черными мыслят богов и курносыми все эфиопы,

Голубоокими их же и русыми мыслят фракийцы…[2079]

О пьяных выходках и междоусобицах фракийцев, препятствующих объединению этого огромного племени, пишет Ксенофонт в седьмой книге Анабасиса.[2080] По мнению Полибия,[2081] Отступление Ксенофонта вдохновило Александра Македонского на покорение Азии.[2082] С этой книгой Ксенофонта рос Юлий Цезарь.[2083]

Фракийцем был разбитый Крассом и отцом малолетка Гая Фурина гладиатор Спартак. Фракийцы, без всякого сомнения, были в войске Красса.[2084] Уходить от Гражданской резни в Риме из нынешней Румынии на Восток через северное Причерноморье им было ближе, чем, например, галлам из нынешней Франции.

В Риме мальчишек тоже учили драться с малых лет. Даже тех, кто читал по-гречески Диодора. Более того, их учили вести бой плечом к плечу, отрядом,[2085] это намного сложнее, чем научить биться, драться, в одиночку. Римляне растили особый вид бойцов. Сражения при Киноскефалах[2086] и Пидне[2087] показали преимущество римских орд перед фалангой в бою.

Конечно, римляне обожали зрелища драк и боев тоже. Но драка не столь захватывающа как бой, даже если смотреть на него со стороны.

«Ремесло гладиатора было презренным. Свободный человек, добровольно поступивший в гладиаторы, оказывался в положении почти раба. Цицерон называет их потерянными людьми; Ювенал считает гладиаторскую школу последней ступенью человеческого падения. Но об этих отверженцах говорят с восхищением в скромных мастерских ремесленников и в богатых особняках сенаторов; Гораций и Меценат обсуждают достоинства двух противников. В Риме помнят, что у фракийца Спудия из школы Цезаря правая рука была длиннее левой, а из гладиаторов Калигулы только двое могли ни на секунду не зажмурить глаз перед блеском внезапно выхваченного меча. Поэты пишут о гладиаторах стихи; художники и ремесленники увековечивают в своих работах эпизоды из их жизни; женщины аристократического круга в них влюбляются. Сыновья знатных отцов берут у них уроки фехтования; императоры спускаются на арену.

Гладиаторы отнюдь не стесняются своей профессии; наоборот, они гордятся ею. Достаточно просмотреть тома надписей из одних Помпей, чтобы убедиться, какой живейший интерес вызывают к себе эти люди: знают их имена, их карьеру, на стенах рисуют гладиаторов, обсуждают подробности их поединков».[2088]

Переворот в устройстве римских кровавых зрелищ происходит при Октавиане. А начался при Юлии Цезаре.

Юлий Цезарь любил гладиаторов и бойцов. Знаменитых гладиаторов, в какой-нибудь схватке навлекших немилость зрителей, он велел отбивать силой и сохранять для себя. Молодых бойцов он отдавал в обучение не в школы и не к ланистам, а в дома римских всадников и даже сенаторов, которые хорошо владели оружием; по письмам видно, как настойчиво просил он их следить за обучением каждого и лично руководить их занятиями. Бойцы состязались на стадионе нарочно сооруженном близ Марсова поля.[2089] На скачках, для которых цирк был расширен в обе стороны, и окружен рвом с водой, знатнейшие юноши правили колесницами четверней и парой и показывали прыжки на лошадях.[2090]

Даже битва при Акции выглядит как огромный спектакль для скопившихся на берегу сухопутных сил противников. Римлянам полюбились исторические реконструкции с более высокой степенью достоверности, чем современные.

«Но если Цезарь устраивает некую битву кораблей «тирийского и египетского образцов», то при Августе проводится «реконструкция» морской битвы между афинянами и персами, в которой участвовали более 3000 человек.[2091]

Клавдий устроил битву между «сицилийцами» и «родосцами», в которой приняли участие 19000 осужденных преступников, а кроме того, представление, имитирующее его британский поход.[2092]

Нерон устраивает битву между «персами» и «афинянами».[2093] Тит, вспомнив о Пелопоннесской войне, между «коркирянами» и «коринфянами» и «афинянами» и «сицилийцами».[2094]

Это одна, «массовая» тенденция «театрализации» казней, но была и вторая, «индивидуальная» которая также берет свое начало в правление Августа. Страбон сообщает, что «Еще недавно, в наше время, был отослан в Рим некто Селур, по прозванию “Сын Этны”, который долгое время во главе вооруженной шайки опустошал частыми набегами окрестности Этны. Я видел, как его растерзали дикие звери во время устроенного на форуме гладиаторского боя. Разбойника поместили на высокий помост, как бы на Этну; помост внезапно распался и обрушился, а он упал в клетку с дикими зверями под помостом, которая легко сломалась, так как была нарочно для этого приспособлена». От этих казней один шаг до разрешения использовать преступников в мимах — ведь это тоже развлечение плебса.

Со временем свое место на арене заняли христиане. Впервые это происходит при Нероне, обвинившим их поджоге Рима. О первых христиан ходила масса порочащих слухов. Это и эдиповы смешения, и фиестовы трапезы, и человеконенавистничество, и безбожие. Последнее особенно важно. Христиан начинают насильно принуждать к поклонению богам; иногда это делается для того, чтобы спасти им жизнь, но иногда тюремщики воспринимают эти пытки как богоугодное дело. Так, трибун, начальник тюрьмы, куда была помещена Перпетуя со своими товарищами, начал более жестоко обращаться с ними, узнав, что они христиане.[2095] Лукиан в диалоге «Токсарид, или О дружбе» рассказывает о похожем случае, правда, связанном с язычниками. Юноша Антифил был обвинен в краже из храма и арестован. Тюремщик-египтянин, человек богобоязненный, думал угодить божеству и отомстить за него, жестоко обращаясь с Антифилом. Когда же он начинал оправдываться, это казалось полным бесстыдством, и с ним начинали обращаться еще хуже. Вполне вероятно, что такое отношение простиралось и дальше, и часть магистратов полагала, что христиане хотя бы обстоятельствами своей смерти искупят часть гнева богов, вызванного их безбожием». [2096]

Байки христианских проповедников, греков и евреев, очевидно долго вызывали ответный троллинг о них со стороны тех римлян, которым они насолили. Христианами пугали детей, разжигая в тех любопытство. На Востоке поклонникам Будды удавалось разжигать детское любопытство к себе без вызова страха.

Придумывая римлянам прошлое, Вергилий описывает картину кулачного боя в оказавшемся на чужбине отряде-орде (ordo[2097]) Энея:

Не за награду, поверь, не тельцом прекрасным прельщенный,

Вышел бы я: мне дары не нужны!" С такими словами

На поле пару ремней небывалого веса он бросил:

Прежде, на бой выходя, надевал их Эрике отважный,

Мощный кулак обвязав и запястье твёрдою кожей.

Все в изумленье глядят на ремни из семи необъятных

Бычьих шкур, с нашитым на них свинцом и железом.[2098]

Больше всех изумлен, Дарет назад отступает.

Великодушный Эней непомерному весу дивится,

Пут огромный клубок и так и этак он вертит.

Тут престарелый Энтелл слова промолвил такие;

"Что, если б видели вы ремни самого Геркулеса,

Пагубный видели бой на песчаном этом прибрежье?

Некогда Эрике, твой брат, сражался этим оружьем,-

Видишь доселе ремни забрызганы кровью и мозгом!

Против Алкида он в них стоял; а после носил их

Я, покуда мне кровь разливала силы по жилам

И на обоих висках не белела завистница старость.

Если троянец Дарет перед нашим робеет оружьем,

Если на этом стоят и Эней и Акест, побудивший

Выйти на бой, уравняем борьбу: не надену я этих

Кож, не бойся! а ты ремни троянские снимешь!"

Молвил он так и с плеч одеянье сбросил двойное,

Мышцы мощные рук и костистое мощное тело

Статный старик обнажил и встал на поле песчаном.

Вынес две пары ремней одинаковых отпрыск Анхиза,

Чтобы обоим обвить кулаки оружием равным.

Встали тотчас на носки и высоко подняли руки

Чуждые страха бойцы; чтоб лицо защитить от ударов,

Голову оба назад откинули, руки скрестили,-

И началось на лугу между юным и старым сраженье.

Первый проворством силен и крепостью ног молодою,

Весом и мощью рук превосходит второй, но в коленях

Слабые ноги дрожат, сотрясает тело одышка.

Много ударов мужи нанесли понапрасну друг другу,

Много раз кулаки опускались на ребра, рождая

Гулкий отзвук в груди. У висков то и дело мелькают

Руки, и скулы трещат под градом частых ударов.

Твердо стоит Энтелл, ни на шаг не двигаясь с места,

Зорко следит за врагом, кулаков его избегая.

Словно воин, что взять неприступный город стремится

Или с оружьем в руках осаждает горную крепость,

Рыщет Дарет, то отсюда к нему, то оттуда пытаясь

Подступ найти, и уловки свои в нетерпении множит.

Встав на носки, размахнулся Энтелл и правой ударил

Сверху вниз; но Дарет ожидал удара недаром:

Вправо проворно скользнув, увернулся он ловким движеньем.

В воздух ударил Энтелл, понапрасну силы истратив,

И тяжело на песок тяжелое рухнуло тело;

Рушатся так иногда дуплистые старые сосны,

Вырваны с корнем, со скал Эриманфа иль Иды лесистой.

Тевкры с мест поднялись, тринакрийцы вскочили в тревоге.

Крик полетел к небесам. Подбежал к ровеснику первым

Старый Акест и друга с земли заботливо поднял.

Но от паденья герой не утратил отваги и пыла:

Снова рвется он в бой, возрастают силы от гнева,

Силы и стыд придает, и вера в прежнюю доблесть.

Вот, на Дарета напав, по всему его гонит он полю,

Правой рукой наносит удар и тотчас же левой,

Не отпускает врага ни на миг. Как частый на кровли

С грохотом рушится град так удары справа и слева

Сыплет и сыплет Энтелл, оглушает и гонит Дарета.

Но допустить родитель Эней не мог, чтобы ярость

В сердце старца росла и свирепый гнев разрастался;

Бой неравный прервав, изнемогшего вырвал Дарета

Он у врага, укротив спесивца такими словами:

"Что за безумье тобой овладело, несчастный? Не видишь,

Сломлены силы твои. Божество от тебя отвернулось!

Богу, Дарет, уступи!" Так сказал он, бойцов разнимая.

Тотчас друзьями Дарет (у него подгибались колени,

Кровь лилась по лицу, голова болталась бессильно,

Вместе с кровавой слюной изо рта он выплевывал зубы)

Был отведен к кораблям; и друзья по зову Энея

Шлем получили и меч, быка оставив Энтеллу.

Гордый наградой такой и победной пальмой, сказал он:

"Сын богини, узнай и вы узнайте, дарданцы,

Как я могуч и силен был в юные давние годы

И от какой вы сейчас избавили смерти Дарета".

Молвил он так и лицом к быку повернулся, который

Дан был в награду ему; и вот, широко размахнувшись,

Правой рукой он ударил быка меж рогов, проломивши

Череп ремнями и в мозг загоняя кости осколки.

Вздрогнул бык и упал, наповал убитый ударом.

Голосом звучным Энтелл над простертым телом промолвил:

"Лучшую жертву тебе взамен Дарета принес я,

Эрике! Теперь, победив, со своим я расстанусь искусством".[2099]

Задолго до рождения Вергилия греки особо выдающихся драчунов изображали, описывали их достижения, а в колониях даже обожествляли.[2100]

Вот эпиграмма к кумиру знаменитого Милона из Кротона, где учил Пифагор:

Милона бравого бравая статуя это, когда-то

Семь в Писе раз побеждал, и не стоял на коленях.[2101]

Эпиграмма приписывается Симониду и входит в состав Палатинской Антологии.[2102] Имя сына Диотима Милона из Кротон давно стало нарицательным для обозначения силача.[2103]

Павсаний рассказывает о том, чем прославился этот боец:

«Статую Милона, сына Диотима из Кротона, изваял Дамей, тоже родом кротонец. У Милона было в Олимпии шесть побед в борьбе, из них одна в состязании мальчиков. Он пришел в Олимпию, чтобы состязаться в борьбе в седьмой раз. Но не был в состоянии победить своего согражданина Тимасифея, который был и возрастом моложе его, и, кроме того, не желал вплотную схватиться с ним. Говорят, будто Милон сам принес в Альтис свою статую. Рассказывают также о его ловкости с гранатовым яблоком и диском. Он так крепко держал яблоко, что другие, как ни старались изо всех сил отнять его, не могли этого сделать, и в то же время он держал его так нежно, что сам он отнюдь не сдавливал это яблоко и его не повредил. А затем стоя на диске, намазанном маслом, он смеялся над теми, кто нападал на него и хотел его столкнуть с диска. Он показывал и другие подобные же примеры силы. Он обвязывал себе лоб веревкой наподобие того, как одевают повязку или венок. Удержав дыхание и дав жилам на голове налиться кровью, он разрывал эту веревку силою напрягшихся жил. Говорят, что он прижимал к боку часть правой руки от плеча до локтя, а от локтя вытягивал ее прямо вперед, так что большой палец был наверху и поднят кверху, а остальные прижаты друг к другу. И вот в таком положении мизинец, находившийся внизу всех пальцев, никто при всем старании не мог отделить от других. Говорят, что он погиб от диких зверей следующим образом: он встретил в Кротонской области засохшее дерево; вбитые в него клинья расщепили его ствол. Переоценивая свою силу, Милон всунул руки в расщеп дерева. И действительно, клинья выпали, но руки Милона были зажаты деревом, и он сам стал добычей волков: это животное водится в Кротонской области в бесчисленном количестве. Такой-то конец постиг Милона».[2104]

Среди олимпийских победителей кротонцев было немало. Однако с 548 по 532 гг. до н. э. их не было, что является косвенным отражением упадка этого города после неудачной войны с Локрами. В 532 году Милон одержал свою первую победу, и кротонские граждане снова появляются в списках олимпиоников. Большинство авторов связывают такой подьем духа у кротонцев с воздействием этико-политического учения Пифагора. Кротонским войском, разрушившим в 510 г. до н. э. роскошествующий Сибарис, командовал некий пифагореец Милон.[2105]

В эпиграмме Милону сказано ἐς γόνατὀ ὀυκ ἔπεσεν. Действительно, упасть на колени, по правилам греческой борьбы, означало проиграть. Не падать на колени, но при любых обстоятельствах оказываться на ногах это умение, подвластное не каждому. В кино его изобразили Тосиро Мифуне в ленте Sugata Sanshiro[2106] и Брюс Ли в фильме Enter the Dragon.[2107]

Позже подобные рассказки начнут сопровождать выдающихся атлетов и на Востоке. Вот одна из переделок XVII века Пу Сунлином китайской новеллы VIII–IX вв. в стиле сяошо:

«Мусульманин Ша изучил искусство силача «Железной рубахи». Сложит пальцы, хватит — обрубает быку голову. А то воткнет в быка палец и пропорет ему брюхо.

Как-то во дворе знатного дома Чоу Пэнсаня подвесили бревно и послали двух дюжих слуг откачнуть его изо всех сил назад, а потом сразу отпустить.

Ша обнажил живот и принял на себя удар. Раздалось — хряп! — бревно отскочило далеко.

А то еще, бывало, вытащит свою, так сказать, силу и положит на камень. Затем возьмет деревянный пест и изо всех сил колотит. Ни малейшего вреда.

Ножа, однако, боится».[2108]

Ставшие известными знатоки внутренних стилей нередко становятся легендарными, от них остается шлейф захватывающик баек.[2109]

Некоторые из фокусов Милона можно увидеть и сейчас в исполнении мастеров цигун и синь-и. Нет никаких свидетельств о существовании на Востоке ничего подобного до Средневековья.

С приходом в конце VII–го века в Китай индийского кшатрия Бодхидхармы (Да Мо) о нем вспоминают как об основателе чань-буддизма. Но не только. Именно он, «научив монахов превращать обыкновенный посох в меч», остался в истории создателем смертоносной школы ведения боя. [2110]

Монахи-бойцы посвяшали Да Мо стихи, в одном говорилось, что патриарх целостно воплощал в себе мастерство сердца и воли (синьи).[2111] Бодхидхарма-Да Мо, патриарх секты Чань-Дзен оставил стиль, «который опирается на теорию энергетического баланса человека, равновесия активного (ян) и пассивного (инь) начал в природе человека. При этом, напрягая и расслабляя соответствующие группы мышц при выполнении упражнений, добиваются разностороннего развития тела без специальных отягощений. Упражнения носят изометрический и пластический характер, в высшей фазе освоения переходящие в скоростно-динамические. Характерной особенностью является приоритет нижнего, то есть брюшного дыхания с концентрацией внимания на точке даньтянь, расположенной на переднесрединном меридиане, примерно на 2 см ниже пупка».[2112]

«Ученый-академик, магнат, царедворец, юродствующий бродяга»,[2113] да вдобавок алкоголик, курильщик и поэт, — таким остался в истории философ Ли Бо, живший в Китае в эпоху Тан. Он же: создатель стиля пьяницы — непредсказуемого искусства побеждать в драке.

Боевые искусства и философская полемика приходят в Китай с Запада, вместе умением освобождения из оков, выемки суставов, жонглирования мечами и шарами. Комментатор Истории Ранней династии Хань Янь Ши-гу прямо пишет, что искусство жонглеров-иллюзионистов пришло в Китай с западных земель. Восторженные описания таких номеров, как глотание ножей, изрыгание пламени, жонглирование мечами и шарами или дисками, мы находим у нескольких китайских авторов I–II вв., например у Чжан Хэна (около 78 г. — 139 г.), Ли Ю (около 56 г. — 139 г.) и других; Настенные изображения I–II вв., обнаруженные в Китае, показывают выступления жонглеров, манипулирующих шарами, причем совершенно очевидно, что некоторые рисунки изображают жонглеров-иноземцев:

«Лишь в VIII веке интерпретация Чжан Шоу-цзе текста «Записей историка» говорит нам, что китайские фокусники-жонглеры совершенствовали свое искусство и превзошли в этом самих александрийских иллюзионистов».[2114]

В этом веке на путях сообщения между Китаем и Западным миром утвердился ислам.

В VII–VIII вв. китайская империя династии Тан стала претендовать на часть Туркестана, но сюда же устремились взоры Арабского халифата. Интересы двух великих воинственных империй схлестнулись в битве на реке Талас (751 г.). Одержав важнейшую победу при помощи карлуков, арабы принесли на южные окраины Степи исламскую религию, а у китайцев позаимствовали бумагу, что привело к широкому распространению арабской письменности. В то же время тюрки потеряли своё древнетюркское руническое письмо, перейдя на арабскую вязь, и свою древнюю веру — тэнгрианство. Все решилось на реке Талас.[2115]

«В VIII в. многие буддийские монахи вынуждены были бежать из Хотана, большинство отправилось в Тибет, а некоторые в страну Бруша и Кашмир».[2116]

Таким образом, сообщения между Западом и Востоком, открытые в 36 г. до н. э., изменились. Мусульмане стали производить бумагу в Самарканде. Секрет «бумажного мастерства» привезли китайские мастера, захваченные в плен под Таласом. Западные исследователи считают Таласское сражение значимым, поскольку оно остановило танскую экспансию на Запад.[2117]

Изобретение бумаги приписывается Цай Луню, придворному чиновнику династии Хань, который ок. 105 г. изготовил лист бумаги из волокон шелковичного дерева и отходов производства конопляной пеньки. Между тем археологи нашли в окрестностях Дуньхуана фрагменты бумаги, датированные 8 г. н. э.[2118]

Дуньхуан, 敦煌, Dūnhuáng, Сердечный, Сверкающий, уйг. دۈنخۇئاڭ, Дүнхуаң — оазис и городской уезд в округе Цзюцюань провинции Ганьсу, неподалёку от озера Юэяцюань.[2119] В 14 км от города находится памятник Всемирного наследия: раннебуддийский пещерный монастырь Цяньфодунг. В находящихся там пещерах Могао в начале XX в. была обнаружена библиотека, содержащая раннесредневековые рукописи.[2120] Ее открытие принесло городу всемирную славу.

Покупка рукописей в этой библиотеке описана Ф. К. Кукушкиным:

«Ламы еще никогда не видели русских стеариновых или восковых свечей. Им стеариновые больше понравились и они обрадовались тому, что я могу продать, вернее, обменять на рукописи, полсотни таких свечей. Нужно сказать, что я — согласно спросу монгольских и китайских покупателей — возил с собой стеариновые свечи и не обыкновенные тонкие и длинные известной у нас фабрики Жукова, а более короткие и толстые, употреблявшиеся для фонарей в железнодорожных вагонах, а для монгольских кумирен также толстые церковные восковые свечи и маленькие парафиновые, изготовляемые для детских елок.

В принесенных мне для обмена двух больших тюках рукописей оказалось следующее: китайские — нескольких династий, монгольские, тибетские, санскритские, тюркские, в том числе несколько уйгурских в форме небольших книжек, центральноазиатские и браминские. В связи с различным происхождением и возрастом некоторые рукописи имели бумагу разного качества, толщины и даже 2 цвета и представляли толстые и тонкие свертки разного формата. Все они были писаны тушью на перечисленных разных языках, некоторые имели оттиски каких-то печатей, другие представляли свертки, которые нужно было разворачивать, чтобы читать их сверху вниз и одни справа налево, другие, наоборот, или по горизонтальным строкам. Один сверток представлял, с одной стороны, центрально-азиатскую браминскую рукопись, а с другой — китайскую, но были ли они одного содержания, т. е. представляла ли китайская перевод браминской — лама не мог сказать. Попалось несколько рукописей в форме книжек, возможно печатных, а не рукописных, а один длинный и узкий листок представлял отрезок листа какой-то пальмы, исписанный по-санскритски…

Весной я получил извещение, которое меня очень огорчило. Мне сообщали, что все прибыло, рассмотрено, но часть рукописей оказалась подделанной, а остальные не представляют какой-либо исторической ценности. Просто-напросто хлам привезли мы с Лобсыном из Дунь-хуана. Обманули нас ламы кругом».[2121]

«Китайцы в полной мере оценили важность положения Дуньхуана еще во II в. до н. э. Во времена ханьского У-ди на землях, отобранных у сюнну (хунну), были образованы четыре округа Хэси (Хэси сы цзюань): Увэй (Лянчжоу), Чжанъе (Ганьчжоу), Цзюцюань (Сучжоу) и на крайнем западе Дуньхуан (Гуачжоу). Эти четыре округа составили так называемый коридор Хэси, который в виде узкой полосы протянулся между северными отрогами Наньшаня и пустыней Алашань».[2122] После крушения империи Хань в коридоре Хэси появились государства серов, поставивших на поток изготовление шелка и изделий из конопли. Они же господствовали в месторождениях нефрита и других камней, из которых изготавливались маргариты.

Бумага входит в число так называемых Четырех великих китайских изобретений: компаса, пороха, бумаги и книгопечатания.[2123] Изобретателю бумаги буддизм также весьма обязан своим распространением. В Риме она появится только в XI–XII веках, заменив вскоре шкуры животных: пергамен.

Пергамен попал в Рим в середине II в. до н. э. вместе с пергамским посольством, в котором участвовали Аттал II и Кратет Маллосский, но первоначальным названием этого писчего материала было слово membrana, слово же pergamena появляется в литературе не ранее II в. н. э. (впервые засвидетельствовано у Гая). Возникает и распространяется кодекс как новой формы книги, вытеснившей к концу античности свиток, который на протяжении тысячелетий оставался единственной формой книги.[2124]

«В античном Риме люди свободных занятий обожаемы народом. Даже такие серьезные люди, как Сенека, с удовольствием смотрели на их обманы. Вели эти люди свободный кочевой образ жизни. Мы мало знаем о мимах-людях, но еще меньше о тех, кого можно объединить одним названием скоморохов. Приход этих искусников был праздником для всей местной детворы, да и взрослые с удовольствием глядели на чудеса ловкости и силы, которые им показывали эти ладно скроенные, веселые люди, забавными шутками приглашавшие их посмотреть зрелище, которое они, конечно, объявляли несравненным и никогда не виданным. Номера следовали один за другим. Силач, Геркулес труппы, приглашал ребят подойти к себе и поднимал вверх сразу семь-восемь уже больших пареньков (Плиний, со слов Варрона (источник достоверный), рассказывает об одном силаче, который поднимал своего мула, и о другом, который всходил на лестницу с грузом: 200 фунтов на ногах, 200 в руках и 200 на плечах (римский фунт = 327 г).); несколько эквилибристов «быстро сплетались» в пирамиду, на вершине которой балансировал мальчик, — «пирамида» недолго стояла, а затем все легко спрыгивали на землю и быстро шли на руках кругом по подмосткам; фокусник выпускал изо рта попеременно несколько струй вина и молока; юноша с помощью высокого шеста несколько раз не перепрыгивал, а просто перелетал с одного конца площади на другой; жонглер показывал свое искусство, бросая и ловя разноцветные мячи. Небольшой, серьезного вида пес плавно кружился по подмосткам под веселую мелодию, которую на дудочке наигрывал жонглер-учитель, а большой черный ворон отчетливо выговаривал: «Будьте счастливы, уважаемые граждане». И поглядеть все эти чудеса можно было буквально за грош! Известно только, что они бродили по городам и селам, составляли между собой небольшие общества, в которые входили и акробаты, и жонглеры, и фокусники; с детства должны были обучаться своему нелегкому ремеслу и всю жизнь, за редкими исключениями, перебивались со дня на день. Древние писатели говорят об их мастерстве, художники делают его темой своих произведений, но жизнью этих людей, доставлявших столько удовольствия и развлечения и всем возрастам, и всем слоям общества, никто не интересовался. Жонглеры, фокусники, акробаты были народом странствующим, перебиравшимся в поисках заработка от места к месту. Они появлялись на праздниках, на ярмарках, на больших базарах. Иногда они показывают свои номера на сцене городского театра, но часто выступают просто на площади селения или маленького городка, где сами наспех сколачивают легкие подмостки».[2125]

«Маленький городок. На ступеньках храма сидит несколько человек, по одежде судя, — бедняки. Разговор не клеится; у каждого своя дума и своя забота. У бедного человека всегда много забот и всегда тревога, заработаешь ли завтра на хлеб, сможешь ли вовремя отдать долг. Каждый думает о своем, но все об одном и том же, и все больше и больше хмурятся лица. И вдруг неизвестно откуда, словно из-под земли выросли, появились несколько человек, от одного взгляда на которых становится смешно: коротенькие плащики, сшитые из разноцветных лоскутьев, сверху наброшен квадратной формы женский платок, едва доходящий до бедер; к ногам привязаны такие тонкие подошвы, что ноги кажутся босыми. Лица расписаны пестрыми красками, и сделано это умно и умело: линии проведены и краски подобраны так, что сразу определишь основные свойства обладателя такой физиономии. И с этих размалеванных лиц глядят хитро и насмешливо такие умные глаза! «Мимы, пришли мимы!», и люди уже улыбаются, глядя на эти потешные фигуры; по площади уже перекатывается смех, и из домов, из мастерских, бросив работу и не доев бедной похлебки, сбегаются поглядеть на представление мужчины и женщины, старики и дети».[2126]

На особом положении были мимы женщины: