ВВЕДЕНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Все почти народы, кроме народа Божия, начинают свою историю с какой-либо сказки, ставя в главу ей и родоначальника, давшего народу своё имя.

Но Русская история начата с такого периода, когда Русь пред­ставляла огромное звено, сильный народ, заселявший собою уже несколько сот тысяч квадратных верст; богатый торговлей и про­мышленностью и разделенный на два главных государства, кроме нескольких малых, из которых одно - южное или Киевское - гроза для Византии - осиротело, лишившись правителей, а другое - север­ное, или Новгородское, отжив века республики, подверглось уже обыкновенным её следствиям, т.е. всеобщему разъединению и со­вершенному разладу в делах управления, и для спасения своей са­мобытности бросилось в объятия монархической власти, призвав к себе правителя - Князя из соплеменного себе народа.

Тут уже нет мифологического лица, поставленного родоначаль­ником народа; нет сказочных исполинов с волшебным оружием; нет волчицы-воспитательницы, не поставлен в праотцы Юпитер или Плу­тон, или какое-либо земноводное чудовище. - Нить Русской истории начинается с того периода, когда Россия представляет собою уже огромное политическое тело, свидетельствующее как своей огром­ностью, так и своим разладом, что оно существовало уже за много веков до этого периода.

Это заключение основано не на вымысле или предположении, но на фактах, которые затерты, затемнены пустословием некото­рых западных историков; оно основано на выводах из естествен­ных законов, по которым образуются, возвышаются и падают цар­ства и народы, и на строгом критическом разборе сказаний древ­них.

Факты, служащие основанием для созиждения древнейшей Рус­ской истории, долго лежали под спудом не разобранные, не рас­смотренные и не пропущенные сквозь горнило здравой и бесприст­растной критики, подобно тому, как Геркулан скрывался несколько веков под пеплом. Между тем, история древнейшей славянской Руси так богата фактами, что везде находятся её следы, вплетшиеся в быт всех народов Европейских, при строгом разборе которых Русь сама собою выдвинется вперед и покажет все разветвление этого величайшего в мире племени.

Хотя путь к тому, по обширности своей, довольно трудный, но уже несколько знакомый; по нему пускались Катанчич, Венелин, Шаффарик, Савепьев-Ростиславич и многие другие и - скажем с бла­годарностью - не без успеха. Некоторые германские историки зани­мались также добросовестно Русскою историей, но редко встреча­ющееся у них в одном лице знание всех главнейших славянских на­речий и происшедших в течение веков перемен в них от внутренне­го развития слова и от соседнего влияния, также малое знакомство их с характером, нравами, обычаями, домашним бытом и внутрен­ним движением славянского мира, затрудняло это дело.

Не станем много говорить о тех, которые ставили себе в обязан­ность унижать все то, что относится до Славян, вособенности же до Руссов; к этим недобросовестным лицам принадлежат: Байер, Мюл­лер, Шлёцер. Гебгарди, Паррот, Галлинг, Георги и целая фаланга их последователей. Они все русское, характеристическое усвоили сво­ему племени и даже покушались отнять у Славяно-Руссов не только их славу, величие, могущество, богатство, промышленность, торгов­лю и все добрые качества сердца, но даже и племенное их имя -имя Руссов, известное исстари как Славянское не только всем пле­менам Азийским, но и Израильтянам со времени пришествия их в обетованную землю. И у них Руссы стоят во главе не только Рим­лян, но и древних Греков - как их прародители.

Однако же не попустим им присваивать себе наше родное и ве­личаться чужою силою, славою, могуществом и знаниями! Отнимем у них доводами те факты, которые они так насильственно приурочи­ли к истории своих предков, ограбив историю Славяно-Руссов!

Мы знаем, что история не должна быть панегириком, но не доз­волим же и им обращать Русскую историю в сатиру.

Может быть, наши русские шлёцерианцы, не разбирая сущности дела, по одному пристрастию, вступятся за своего кумира, в чем нет даже никакого сомнения; но чтобы наперед уже охладить жар этой партии, выводившей огромнейшее племя Руссов, занимавшее со­бою половину Европы, из крошечного племечка скандинавского -выразимся сравнительно: натягивавших басовую струну, чтобы из­влечь из неё тон квинты, - для охлаждения жара этих партизанов напомним им, что Шлёцер - этот, по их мнению, великий критик и филолог производил славянское слово: «дева» от германского «Tiffe (сука)»: одного такого производства достаточно, чтобы понять Шлё-цера без дальнейших исследований его доводов, чтоб уничтожить апофеозу, воссозданную ему ослепленными его поклонниками!

Но чтобы доказать грубое лжеучение шлёцерианцев, что будто Россия развила свои силы от влияния на нее Скандинавов и что и самоё имя своё она получила от них же, мы представляем здесь материалы для Русской истории, которых тля не тлит.

Эти материалы состоят из племенных названий, рассеянных по всем историям и ныне очищенных критикою от перелада их на Гре­ческий, Римский, Монгольский, Немецкий и Скандинавский типы и доведенных тем до прототипа своего; не менее того служат тут на­звания городов, живых урочищ, городища, могилы, насыпи, клады, развалины, монеты, медали, кумиры, памятники разного рода, ору­жие, образ жизни, сохранившиеся местные остатки славянского язы­ка, нравы, обычаи, поверья, порядок ведения войны, домашняя ут­варь, обряды и бесчисленные другие предметы.

Созвучность выводов из этих материалов дает нам не только что надежную точку опоры, но и рисует ясный облик древнейшей Сла­вяно-русской истории.

Греки и Римляне давали многим славянским племенам свои, про­извольно составленные прозвища, относя их то к местности, то к наружности, то к суровости в войнах, то к образу их жизни; но кое-где в их сказаниях проявляются и настоящие имена тех племён. От этого толпится в древней истории более полусотни имен лишних, ничего особого не означающих, которые должны быть наперед унич­тожены, если мы хотим прояснить сколько-нибудь этот хаос и отде­лить из него резкою чертою славянское племя, которое станет тогда в своё место непринуждённо, ненасильственно, не по приговору сво­еволия и красноречия, а во однознаменательности и сродству об­стоятельств.

Что мы стоим на незыблемом материке относительно выбора фактов, принадлежащих Славяно-руссам, из исторического конгло­мерата, пущенного под названиями Скифов, Сарматов, Этрусков, Кельтов, Алан, Норманнов, Варягов и пр., то подтвердят живые уро­чища и разные другие памятники, повсюду рассеянные.

Действительно Славяно-Руссы как народ, ранее Римлян и Гре­ков образованный, оставили по себе во всех частях старого света множество памятников, свидетельствующих об их там пребывании и о древнейшей их письменности, искусствах и просвещении. Па­мятники пребудут навсегда неоспоримыми доказательствами; они говорят нам о действиях наших предков на языке, нам родном, со­ставляющем прототип всех славянских наречий, сливающихся в нём как в общем своем источнике.

Объяснением этих памятников, даже первою мыслию к способу их объяснения, мы обязаны Ф. Воланскому, сделавшему первый и значительный шаг к тому и неутомимо трудящемуся в продолжение своих разысканий и объяснений.

Не станем писать ему заслуженных похвал и благодарности, пусть послужит таковыми принятие нами его трудов в параллельное на­шим выводам содоказательство. Мы ставим здесь рука об руку наши критические выводы с его разъясненными надписями.

Хотя наши выводы взяты из тех же источников, из которых чер­пали и скандинавоманы; но мы взяли все то, что ими случайно, а большею частью с намерением пропущено как противоречащее их предположению, что ими своевольно и без доказательств на то от­вергнуто и, наконец, все то, что ими превратно истолковано, а нами возведено опять к прежнему смыслу своему и значению.

Полноты круглой обещать в этом деле было бы и безуспешно, и дерзко, но мы обязываемся представить просвещенным читателям несколько новых фаз древней Славянской Руси, могущих служить точками опоры для развития нити древней Русской истории и для совершенного поражения лжеучений школы скандинавоманов!

При дальнейшем разборе надписей на памятниках славянских, которые в числе тьмы тем рассыпаны по лицу земли, образуется, конечно, и возможность соединить всю древнюю Русь с новой в не­разрывную цепь и в постоянно гигантском размере.

Конечно, подвигаются такие труды медленно вперед; пойдем и мы медленно, не спеша, но верною стопою и пожелаем: да свер­шатся они к чести и славе России!

Принимать живое участие в минувших делах праотцов своих, восхищаться их славою и величием и из их опытов, как блистатель­ных, так и горьких, созидать законы для собственной жизни было всегда разительною чертою характера каждого сколько-нибудь про­свещенного народа, перешедшего уже за рубеж политического мла­денчества и достигшего опытами и рассуждением внутреннего са­мосознания. - Эти чувства столь близки и естественны человечес­кому сердцу, что нет надобности доказывать их. Один только бес­сердечный космополит может быть равнодушен к соотчичам своим, потому что себялюбием уже убиты в нем все зародыши высшего чувства и стремления. А потому чем бы человек ни занимался, чему бы он ни посвятил трудовую часть жизни своей, во время его отдыха история Отечества найдет всегда доступ к нему и приют в его сердце. Герой, сложив бранные доспехи свои, мудрец, закрыв книгу идей, и горький труженик, окончив дневную работу свою, най­дут отраду и утешение в повествовании об их предках.

Нет поэтому никакой надобности утверждать, что занятие историек» приятно; такая мысль уже давно обратилась в аксиому. Но возведем этот предмет к источнику своему - к единству, обусловли­вающемуся не номинальной личностью, но общностью приложения.

Если история человека есть связный рассказ Божеских путей, по которым он должен был воспитываться и усовершаться, то нет ни­чего поучительнее и возвышеннее, как глубокомысленное занятие ею; несмотря на то, будем ли мы обращать свои взоры преимуще­ственно на Творца-Воспитателя и вместе с тем на все события, про­славляющие его всемогущество и мудрость, справедливость и лю­бовь - или кинем взоры на человека-воспитанника, идущего пред­назначенным путем или уклоняющегося оттого пути и свободно ку­ющего жребий и потомкам своим; будем ли смотреть на него, как на раба своих страстей, или будет занимать нас борьба его с пороком и заблуждением; остановимся ли пред картиною его величия, или со стыдом отвратимся от изображения его позора; привлекут ли нас его добродетели или оттолкнут гнусные пороки.

Но как мы рассматриваем судьбы одного человека, этого отдель­ного звена в обширной цепи народа, так точно можем мы рассмат­ривать и судьбу целого народа в отношении к самому себе или к внутренней его жизни и в отношении к другим, окружающим его на­родам, или в отношении к его жизни внешней. - Там мы увидим борь­бы сил нравственных и физических во всем объёме народного ито­га, увидим возрождение одних часто из малого, но чистого источни­ка, и погружение других всею гигантскою массою своей в безличный хаос. - Там мы увидим, от чего пал крепкий Вавилон и просвещен­ный Египет, от чего разъединили Эллины могущество своё, что нис­провергло знаменитый Илион, как роскошь и разврат наложили цепи на колоссальный Рим, как раздоры Славян подчинили их чуждому владычеству. Там мы изучим причину скоротечности огромных госу­дарств, составленных Александром Македонским, Аттилою, Карлом Великим, Наполеоном и другими героями минувшего времени.

Итак, история и в этом отношении имеет те же две стороны: при­ятную и полезную. В первом отношении она служит нам как памят­ная книга о событиях минувших, и в этом случае она рассказывает нам рождение народа, развитие его сил, внутренних и внешних, его собственное движение в массе всего населения земного шара, а вместе с тем повествует нам о делах наших предков, могущие горь­кими опытами своими утешать нас в бедствиях, а славными оду­шевлять и вызывать к подражанию.

Полезная сторона истории заключается в поучениях, какие мы можем извлечь из событий, раскрывая причины всех явлений, слу­чайных ли или подготовленных целыми веками, и выводя естествен­ные следствия тех явлений. В этом отношении история делается прагматическою и должна читать нам поучения как над монумента­ми, так и над развалинами древнего величия, свидетельствующими и о бывших некогда великих событиях. Эта сторона истории есть самая трудная и требующая высшей осторожности. Ибо, развивая факты в их причины и последствия, должно отстранять всякое пред­варительное предубеждение в пользу того или другого народа, вся­кую современную нам наглядность в характер его. Последнее важ­но потому, что настоящее и прошедшее одного и того же народа редко идёт неуклонно по одной и той же колее, и так настоящее никак не может служить основанием и мерилом прошедшему.

Поэтому основанием для прагматических развитии должны слу­жить только факты несомненные. Всякое безотчетное предположе­ние, всякая гипотеза, внесенная в пределы истории и служащая по­том точкою опоры для философского взгляда на все периоды, за­тем следующие, вносит ложный свет в науку, искажающий дух, ха­рактер народа, его внутреннюю силу, его особенность, а часто и его достойное величие.

Бесполезно и даже смешно безусловно принимать в область ис­тории какие-либо сказки, но нельзя отвергать и того, чтобы в них не находилась иногда и какая-либо нить историческая. Все вообще народные сказания или легенды делятся на мифические и герои­ческие. Первые произошли от поверья людей в сверхъестествен­ные существа с земною естественною жизнью и страстями и заклю­чают в себе вымыслы, слитые весьма часто с действительностью. Это бывало тогда, когда человек, одаренный особыми против со­временников своих способностями, удивлял и очаровывал их свои­ми действиями и за то причисляем был к существам сверхъесте­ственным или мифическим. Героические легенды суть воспомина­ния действительных событий, в которых выставлены личные досто­инства героя.

Оба рода этих сочинений относятся к области поэзии и отнюдь не к истории. Но, разложив такое сказание на его составные части, отделив от него вымысел строгою критикою, всегда можно найди в нем личность и действия исторические.

Ибо как историческая легенда берет свой предмет из круга дей­ствительности, отстраняя иногда только законы времени и простран­ства, переносит эти события в область чудесного и претворяет храб­рых людей в героев, героев в полубогов и богов, и, наконец, на вы­сочайшей степени своего развития теряется в области чисто мифи­ческой; так точно сказания о божествах спускаются в действитель­ный мир, облачают вымышленные ими существа именами и свой­ствами живших людей и народов. Совершенное слитие того и дру­гого рода сказаний в одном творении образует эпопею. - Но нет эпо­пеи, в которой не было бы характеристической черты из истории.

Возьмем для примера исландские саги. Мы встречаем в них име­на Valland (Галлия), Danmork (Дания), Gotthiod (Готландия), Rin (Рейн), Attii (Аттила), Holmgardr(XonMoropbi), Vana (Венеды). Это все имена, принадлежащие несомненно истории. Также объяснятся многие их слова, в которых прибавляют они на конце букву г, как aesir, diar, iatnar или iotar, thursar или thussar, vanir, vanaheimr, Skalogrimr и пр. Отнимите конечную букву г, будет: aesi, dia, iatna или iota, thursa или thussa, vani, vanaheim, skalogrim (азы или полубоги, духи или боги, юты или геты, фурсы или жрецы, ваны или венеты, Венетия или земля венетов, Скалогром - славянин, переселивший­ся с балтийского поморья в Норвегию при короле норвежском Га-ральде, а оттуда перешедший со своими ближними в Исландию и составивший первое её население). Эти названия взяты все из дей­ствительного быта. Древнейшие писатели, каковы, например, Этель-вард, Альберикус, Снорро, Торфей, Саксон Грамматик утверждают также, что все встречающиеся в древних скандинавских легендах имена взяты с исторических лиц и народов, но перенесены на боже­ства и существа сверхъестественные.

Сходство имён в легендах с именами историческими и хотя са­мые легкие намеки древних на подобные описанным в тех легендах события, а вместе с тем сходство местностей, породивших такие легенды, с местностями историческими, и сходство обстоятельств дозволяют делать и выводы исторические, причём только боги ра­зоблачаются в обыкновенных людей.

Разумеется, что если бы в скандинавских легендах заключались имена героев индийских или африканских, то трудно бы было и пред­полагать соотношение этих имён с историей, тогда бы отнесено было это к случайному созвучию слов.

Но совсем не то, когда речь идёт о двух соседних народах, об их взаимных распрях и битвах и когда и сами события расположены в таком порядке, что они приближаются к нашей хронологии, и осо­бенно, когда вывод делается о народах, описанных в легенде врага­ми и противниками; ибо противников древние писатели старались всегда унижать, а потому извлечение действительного быта из этой стороны не представляет опасности, что мы извлечём панегирик, но, без всякого сомнения, получим выводы о бывалом.

Действия, приписанные преданиями каким-либо лицам, бывают, по обыкновению, всегда преувеличены; но до этого нам и дела нет;

если мы встретим в скандинавской саге имя Ярослава, то, не обра­щая внимания на все приписанные ему действия, мы можем смело заключить о бывших в его время каких-либо отношениях Руссов со Скандинавами или о достопамятности его действий, сохранивших его имя в сказаниях инородцев. - Если сага говорит о битвах Скан­динавов с Руссами, мы не верим подробностям этих битв, но не смеем отвергать ни существования Руссов в то время, ни их войн со Скандинавами. А если в легенде упомянуты и местности, то мы зна­ем и то, где тогда Руссы имели свою оседлость.

Но если, например, в легенде скандинавской Аттила описан че­ловеком правдивым и мудрым, а в истории Римлян - злодеем, то мы поверим легенде, а не истории, которую писали ненавистники Атти-лы, и в такое время, когда считалось делом не только обыкновен­ным, но даже необходимым унижать своего врага до того, что из истории делалась эпиграмма или сатира.

Илиада есть также легенда; в ней также много вымысла, но вме­сте с тем в ней ясно раскрыты и лучше, нежели в истории, после­дняя борьба Трои и ее падение. Подобно этому сказание о Царе Лазаре. - Даже сказки о Бове королевиче и царе Додоне заключают в себе историческое отношение; первая входит в историю третьего Одина (исторического) и русской царевны Рынды, а вторая есть пас­квиль Славян на князя Бодричей (Obodriti) Додона, соединившегося с Карлом Великим против Поморян и Полабов и погибшего, вероят­но, от руки подкупленного убийцы.

Сами песни народные много содействуют в объяснении славян­ской истории; в них почти всегда резко определяется местность со­бытия, например; синим морем, хвалынским, Дунаем, Доном, раз­ными городами и пр.; из них мы извлекаем мифологию народа, храб­рость его, битвы, оружие, одеяние, обычаи, пристрастие к морепла­ванию и многие другие черты общественного и частного быта.

Нет сомнения^ что сплошное и безотчетное верованье во все такие сказания есть грубая ошибка. Строгая критика должна разби­рать такие и подобные тому источники, прежде нежели позаимству-ется из них что-либо для пополнения истории; однако же должно заметить, что иногда даже один подобный вывод может служить связью разорванной исторической нити и явления, казавшиеся как бы отрывками или эпизодами в истории, привязывает к источнику своему. Одним словом, для историка, следящего за событиями тем­ными, преувеличенными или еще нейтральными, по неопределе­нию их отношений к тому или другому периоду, племени или народу есть особенный такт, заставляющий верить или не верить легенде;

это такт наглядности, диверсия исторических попыток, случайное столкновение двух следователей на одном пути.

Но отвержение несомненных фактов по одному только преду­беждению или пристрастию и причисление их к сказкам есть уже дело постыдное и бессовестное! Такой писатель ставит себя на чреду лжеца и клеветника и недостоин титула историка! - Бывают, конеч­но, случаи, что факты ускользают, если можно так выразиться, из-под обзора дееписателя, потому что события раскидываются иног­да чрезвычайно ветвисто и от того весьма трудно бывает при таких обстоятельствах сконцентрировать их в одном фокусе. В таком слу­чае писатель неповинен в упущении; он может пропустить и много фактов от одного недосмотра, особенно если народ так огромен, что занимал добрую половину целой части света, и так разнообра­зен, что проявляется под сотней разных имен, в разных, отдален­ных друг от друга концах, на разных степенях развития граждан­ственности и в соприкосновении с совершенно различными между собой народами - каково было и есть племя Славянское.

Но скептицизм некоторых западных писателей дошел до того, что они с каким-тo диким обаянием хотели уничтожить не только легенды, касающиеся народа Славянорусского, но и в самых лето­писях его старались оподозрить те места, которые ясно говорят нам о самобытности Русской или выражают какую-либо изящную черту его, выходящую за пределы обыкновенной жизни. - Но странное дело:

этот скептицизм домогается затмить в истории Русской всё прекрас­ное и самобытное, а в западной истории он отвергает только все дурное. - Так, например, он отвергает в наших летописях высокую черту характера народного, сознавшего свою немощь от разлада многих властей своих и для приведения всего в прежний порядок призывающего к себе самодержавного владыку; а во французских летописях, говорящих о сожжении Жанны д'Арк, совершившемся при многих тысячах свидетелей и в большом городе Франции, он отвергает сожжение. Вот образец западного скептицизма!

Итак, небесплодны бывают занятия, посвящаемые разысканию и обследованию давно минувших событий, уже обследованных нео­днократно. Там, где почитают все источники исчерпанными, все со­ображения недоступными, часто можно найти еще много фактов, опущенных случайно или с намерением; ибо легко может быть, что один следователь выбирал для себя не ту точку воззрения, с кото­рой другой смотрит, и потому мог пропустить много фактов, в числе которых может быть и такой, который один достаточен, чтобы со­вершенно разгромить несколько положений, получивших уже в ис­тории предикат несомненной истины.

Рудники древней истории так ещё богаты, что из них можно из­влечь множество фактов, поясняющих события, досель остающие­ся нейтральными в истории, по неотысканию доказательств о связи их с тем или другим народом. Они свяжут однородные, но разъеди­ненные части в одно целое, а гетерогенные приклейки отсекут ана­томическим ножом, как наросты.

Но есть и такие случаи, где историк, приступая к исследованию, уже наперед составлял себе тему, или, лучше сказать, неподвиж­ную идею (idee fixe), которую старался обставить фактами, пока ней­тральными, превратными выводами и в случае нужды гипотезами, а потому из самосохранения должен был отстранять подозрениями и возражениями или молча пропускать всё то, что ему явно противо­речило в развитии предсозданной труду своему идеи, от которой он не желал и по пристрастию своему не мог уже уклониться.

Если собрать все те факты, которые ускользнули от следователя беспристрастного, и логически оправдать те, которые несправедли­во заклеймены печатью отвержения историка одностороннего или причастного греху пристрастия, то, конечно, представится возмож­ность изобразить древнюю Русь в более свежих красках, дать её характеристике очерк, более верный, более близкий к подлиннику.

Есть ещё случаи, в которых факт, относящийся к следимому нами народу, открывается не прежде, как по дробном анализе какого-либо сказания о народе соседственном. Но есть и такие случаи, где мы, следя языки, имена, прозвища, образ жизни, верованья, поверья, пословицы, одежду, пищу, оружие и т.п. житейские отношения, вы­водим синтетическим порядком имя народа безлично или под псев­донимом описанного; а через то созидается новый факт для исто­рии.

Иногда счастливо замеченная одна черта характера какого-либо лица или народа раскрывает нам более, нежели сотня страниц хо­лодного описания политических действий того народа, непричаст­ных его жизни внутренней, стороны его сердца.

Все деяния человека или целого народа составляют одну нераз­рывную нить и характеризуются каким-то единством, если иногда и неполным, но зато всегда ясным. В древней истории мы слышим нередко отклики, как бы созвучные с следимым нами предметом. Прямо употреблять их как вставку в составляемую нами историю было бы ошибочно; нужно следить, вглядываться, вслушиваться в эти отклики, анализировать их и ставить в параллель с другими. Но, найдя однажды часть такой нити или исходный её конец, уже гораз­до легче отделить и всю нить, хотя бы она в иных местах и перепу­тана была в огромный узел встречных событий. - Тут уже мы убеж­даемся обстановкою предметов, их характером, цветом, отливом, мягкостью или шероховатостью, опрометчивостью или медлитель­ностью, теплотою или холодом, одним словом: тем созвучием, кото­рое ясно выражает сродство предметов.

Так узнают земляки друг друга, будучи брошены судьбою по раз­ным путям в чужбину. Что-то знакомое, что-то родное сближает их уже с самой первой встречи. Обычаи, привычки, наклонности ин­стинктивно сводят их между собою, прежде нежели они успеют объясниться словами.

Философский взгляд, брошенный на целый ряд фактов быта на­родного, приводит их в стройные фаланги, связывает в одно целое и дает бытие истории. Всё, не принадлежащее сюда, само собою выдвигается из рядов и отделяется как чуждое, стороннее. - Такой обзор называется исторической критикой. Но некоторые писатели осмелились назвать исторической критикой самовластные прави­ла, по которым можно безнаказанно отнять у народа всё его лучшее достояние: его честь, славу, родину и любовь к отечеству, сказав просто: я подозреваю тут позднейшую вставку или что-нибудь тому подобное. Мало ли бывает в жизни ложных подозрений! - каждое подозрение должно быть подкреплено некоторыми доводами, без которых оно не имеет никакой силы. Притом подозрения могут рождаться от разных причин, иногда просто неосновательных, а иногда даже и грешных, порождённых не с чистым намерением оправдать истину и заклеймить ложь, но чтобы унизать один народ и возвы­сить другой. Такова была и критика Шлёцера, дозволявшая себе притом и выражения, явно пристрастные и часто вовсе не научные. И несмотря на то, Шлёцер почитается ещё многими за корифея в Русской истории.

Он внёс в нашу отечественную историю ложный свет в самом начале её. Он утверждал, но только без доказательств, что будто варяги-Руссы были Скандинавы, тогда как у самих Скандинавов нет ни малейшего следа о варягах, и они сами долго не решались на­звать Руссов соплеменниками себе. Только Германцы утверждали это; но в настоящее время дошло до того, что предполагают, будто Русь состояла из скандинавских колоний [1 - примечания вынесены на стр. 163. - Ред.]; мало этого - сочиняют, что будто в одиннадцатом веке все Славяно-Руссы говорили скандинавским языком [2]. Эта выходка необходима для поддержания мнений Шлёцера, уже рас­качавшихся на зыбком основании своем. - И несмотря на то, многие из наших русских историков приняли сторону Шлёцера и развили его мысль ещё более; они даже сказали, что будто от пришествия варягов-Руссов привился северному славянскому народу характер и дух скандинавский. А это не значит ли, что всё развитие прирож­денных, внутренних сил и способностей Славяно-Русского народа отнято у него и присвоено Скандинавам, едва ли более Китайцев участвовавшим в этом деле? - Но что же остается теперь сказать о наших летописях одиннадцатого века? По Мунху, Руссы говорили в этом веке скандинавским языком, стало быть, и летописи наши на­писаны на скандинавском языке? Посмотрим, как Немцы будут чи­тать славянскую грамоту, принимая её за скандинавские руны!

Германцы прошлого столетия считали Руссов и вообще всех Славян народом варварским, необразованным и не способным к образованию; они называли их пастухами, номадами, холопями [3] и ставили характеристикою народа невежество и зверство, требо­вавшие постоянного побуждения [4]. А как они тогда полагали, что свет, озаряющий всю Европу, излился из недр их самосветности, то и Шлёцер, упоенный народным предубеждением, предположил, что Руссы должны быть обязаны Германцам своим просвещением, своею гражданственностью, своим строем и самобытностью. Но как сношения Германцев с Руссами не представляют никакого истори­ческого материала, из которого бы можно было вывести, что Руссы заимствовали у них всю свою гражданственность, то Байер и Шлё­цер укрыли свою мысль под эгидою Скандинавов, причислив к ним как к соплеменникам своим и варягов-Руссов. Этим они думали ожи­вотворить свою неподвижную, тяготеющую во мрак произвола идею, предсозданную исследованием и своду Русских летописей [5].

Если Шлёцер действительно не понял Русских летописей, то он слепец, напыщенный германскою недоверчивостью к самобытнос­ти Русских государств во времена дорюриковские; но если он про­ник сущностью сказаний и отверг таковые единственно из того, что­бы быть верным своему плану, то он злой клеветник!

Но обратимся теперь к нашим историкам. К сожалению, должно сказать, что некоторые из них смотрели в кулак Немцев и оттого, не стыдясь, говорили, будто великая Россия была наследным достоя­нием Скандинавов и будто Рюрик занял её как свою отчину, а не как призванный на престол самим народом; будто до времен Владими­ра обитали в ней немногие номады, называвшиеся рабами, отрока­ми, хлапами, и будто Русские летописцы изуродовали эти слова в Словаков, Славян и приписали их народу, никогда не существовав­шему. Прочитав подобное мнение, невольно воскликнешь с певцом «Славы дщерь»:

Stjny Lawritasu! Swatopluku!

Gak was mozno z hrobu wywesti?

Byste uwideli neresti

Narodu a hanbu swogjch wnuku...

Nam krew milau cizj ziesen chlasta,

A syn slawy otcu neznage,

Geste swogjm otroctwjm se chwasta!

(«Тени Лаврета! Святополка! Можете ли вы восстать из гробов своих? Вы бы познали горесть народа и стыд ваших внуков. Чужая жажда испивает нашу кровь, и сыны, не зная славы отчей, велича­ются тем, что называют себя потомками холопов!»)

Если Шлёцер и почитал себя создателем высшей исторической критики, если он и мечтал, что вознёсся в этой ветви учености на недосягаемую для других высоту, с которой мог дробить их, обра­щать своим приговором в сказку или самовольно присваивать тому или другому народу; если его последователи и думают, что зажжён­ный им светильник озарил лучами солнца всю Русскую историю, потому они смело могут ещё более развивать, усиливать и подкреп­лять его скандинавоманию, имеют право лишать Русское юноше­ство того благороднейшего чувства, которое рождается от высокого уважения к своим предкам - родоначальникам, то настанет ещё то время, когда укажут им, что они прикованы к надиру и потому не видят зенита; что восставленный Шлёцером светоч над Русской ис­торией давно догорел и померк и представляет одну головню, мара­ющую священные листы истории!

Но благодаря усердным розысканиям некоторых отечественных тружеников на поприще истории открыто уже много древней славы Руси Славянской, и есть надежда, что скоро воссияет дохристианс­кая Русь во славе Троян, Гетов-Русских (ошибочно названных Эт­русками) и Македонцев - в славе наставницы древних греков и рим­лян и перестанет слыть отчим наследием Скандинавов!

Настанет время, когда потрясут в основании гнилые столпы, по­ставленные для славяно-русской истории на скандинавском боло­те, и укажут их место на огромном материке от Арала до Адриатики, от Каспия до Балтийского прибережья и от Чёрного моря до Мур­манского! Там колыбель этого великого доисторического народа, на­званного, как бы в насмешку, племечком скандинавским! -Там поло­жим и мы свой камень к общему основанию истории древних Славяно-Руссов!

Указание некоторых славянских названий, с их переладом на греческий, латинский, германский и скандинавский типы, как руководство для приведения и других исковерканных славян­ских имен к прототипу своему:

Ярослав - larysleif.

Святослав - Sfendoslaf.

Игорь - Ingor.

Всеволод - Wesewolok.

Святополк - Swantopluk, Zwentibold, Zwantipluk.

Володар - Baldur.

Ратибор- Radbiart.

Святобор - Suantibor, Suitibor.

Ляшко - Lessek.

Рогволод - Ragnwald.

Годунов - Gudenow.

Ермак Тимофеев - lermak Timofega.

Сагачь - Sagiz.

Самара - Samora.

Мета - Mstva.

Донец - Domez.

Сызрань - Sauseran.

Муром - Murow.

Рыбинск - Kibinska.

Устюжна - Ustezna.

Кизляр - Kitzlar.

Козлов - Kolzlof.

Ряжск - Rask.

Елец - leles.

Москва - Moscau.

Малоруссия - Malorossinskaya.

Моршанский - Mursianus [б].

Девичья гора (на Волге) Diwizagora.

Тмутаракань - Tautorokan.

Смоляне - Smolinzer.

Секира - Sagari. Угличь-Aulisch.

Каспийские горы -Aspisii montes.

Святовид - Swenthowit, Swantewid.

Устье над Лабою -Aussig nad Laben, Austi nad Laben.

Очаков - Axiake.

Очаковцы - Axiaka.

Бобруйск - Bobrisk.

Хорваты - Chrobati.

Бель-бог - Biabog.

Воеводы - Boebodi.

Деньги - Denger's.

Гости (купцы) - Gosi.

Городище - Gredischti, Gradissin, Gradisten.

Ахтырка -Agathyrska.

Следовательно, Ахтырцы -Agathyrsi (а зная, кто такие Ахырцы, мы знаем, кто и AIanorsi; т.е. если Ахтырцы Руссы, то и Alanorsi те же Руссы).

Весьегонск - Wisigot.

Острогожский уезд - Ostrogotsche Kreis [7].

Новгород - Nowago, Nemogarda.

Смоленск - Milinisk.

Любеч - Teliutzi.

Вышгород - Wusegarda.

Киев - Kujaba.

Славяне - Stavani, Suoveni, Sklavi, Seklab.

Так писали историки, довольно отдалённые от Славян; но вот пример, как описывает Болеслава храброго один германский совре­менный ему священник, живший в Польше; Boleslaus primus, qui dictus est Sraba i.e. mirabilis vel bilulus, qui dicitur sic Tragbir. - Вот и выводите из этого «Храбрый»!

Но чтобы иметь понятие о том, как Германцы толкуют ещё и ныне значение некоторых русских слов и как они знакомы с Русской исто­рией, географией, мифологией и бытом народным, мы приведём так­же несколько примеров, достаточно убедительных в этом деле и притом нисколько не подвергающихся сомнению;

Muscniks у них значит крепостные [8].

Naczelnik - начальник инсурекции [9].

Kosma Minin - русский бунтовщик [10].

Robot-барщина [11].

Pulk - отделение Козаков [12].

Jaga - baba - богиня войны у Руссов [13].

Также не далее, как в самом конце минувшего столетия, а имен­но в 90-х годах, мы встречаем сочинения, достопамятные вернос­тью описания России и быта её. Как, например, у Leclerk'a «il у а (еп Russie) une espece de vinaigre qu'on appelle Kwasse, ou шпепйчтепй», или «в России имеются три породы лошадей: конь, лошадь и кля­ча»; или: в России зимою нагревают воздух разложением огня на улицах. Другой пример мы находим у Christiani, в его Unterricht fur diezu Kaufleuten bestimmten Junginge. 2 Band. Commerz-Geographic, где Россия разделена на восточную и западную; где западная со­стоит из провинций: Двины, где Архангельск, Каргополя, Пскова, Белого Цора, Ростова, Суздали, Решова, Бельска, Северии, где Нов­город, Чермгова, Воротина и пр. - провинции восточной России по его описанию суть: Поле, Мордва, Устюг, Вядски Пейорски, Обдорс-ки и пр. Он утверждает также, что Дербент лежит в земле Само­едов, что С.-Петербург находится при реках: Доне, Оби, Двине, Вол­ге, Днепре и Неве. И это писали современники пресловутого Шлё-цера! Но не думайте, чтобы сочинение Христиани было принято за дюжинное; нет, оно достигло второго издания и было чрезвычайно расхвалено в современных ему германских литературных газетах.

После этого можем понять, как судили о Русской истории и Бай­ер, Мюллер и Шлёцер, не знавшие основательно ни языка Русского народа, ни обрядов и обычаев, ни характера его в самом ядре насе­ления.

Но возвратимся опять к грецизированным славянским словам, рассеянным по разным историям. Некоторые до того изуродованы, что скорее походят на китайские, нежели на славянские; иные вы­мышлены самими Греками и многие составлены из двух названий:

родового и видового, как, например, Alan - orsi, Sebbi - rozzi, Rox - alani.

Неизлишним будет прибавить здесь, что для возведения к прото­типу своему некоторых племенных имен славянских, до сих пор еще не разгаданных, необходимо, кажется, справляться в областных словарях Русских. У Славян есть обыкновение называть одних ла­потниками, других махланами или зипунниками, третьих аланниками.

Но приведём здесь несколько таких названий и поставим их в параллель с племенными названиями славян в историях греческих и римских.

Алань - низменное место, удобное для пастбища и покоса, про­изводное от того слово:

Аланники-Алане (занимающиеся скотоводством) Alani.

Зипунники -Zipani, Sipani.

Какатцы (от какаты - башмаши из бересты) Zaccati.

Кисыне (от кисы - оленьи сапоги) Kissini.

Курпинники (от курпин - лапти из охлопьев) - Carpiani.

Курпы (носящие башмаки с пряжками) Carpi.

Лунтайники (носящие сапоги из оленьей шкуры) Lantani.

Малахайники - Malachita.

Махланники (носящие зимние шапки с ушами) Melanchlani.

Нярыняне (от няры - валеные сапоги) Neuri, Nerinani.

Раншина (мореходное судно) Rani.

Сколоты (хлопотуны) Scoloti (так названы у Геродота Скифы).

Струсни (носящие башмаки с ушками) Sturni, Strusi.

Харпайники (носящие сырые кафтаны) Carpagi.

Чепани (носящие казакины) Cepini.

Шабэра (носящие балахоны из толстого холста) Sabiri.

Кажется, что из упомянутых одежд и обуви каждая принадлежит у нас в России особой местности. Может быть, кто-нибудь займется подробным исследованием этого предмета и, определив местность племен Греками и Римлянами упоминаемых, найдет, что она совпа­дает с местностью приведенных здесь русских названий, и тем об­ратит нашу догадку в факты исторические.

Заметим при этом, что главная ошибка большей части изыскате­лей местностей славянских состояла в том, что они концентрирова­ли все свои разыскания преимущественно около Дуная, тогда как нужно обращать внимание и на дальний север, ибо между Финским заливом и Белым морем также сидели и Унны, и Руссы, и Алане, чему подробнейшие доказательства мы приведем впоследствии.