Петушок.

Петушок.

Петушок.

«Владыка Неба велел

Павильон для пира убрать.

Туда, где Пурпурный Дворец,

На луане ночью лечу.

Коричного дерева тень

Легла на Нефритовый град...»

Ларс. «Лондон — Остенде — Брюссель —

Льеж — Аахен — Кёльн... первый, второй

класс, отправление из Лондона 5.23...»

Петушок.

«Ветер при свете звезд Колышет неба парчу,

Порой с облаков голубых Слышится грома раскат...»

Ларс. «Скандинавиан ферри лайнс»

апто фифти сэйлинг дейли ин ич дирекшн».

«В подарок приняв нефрит,

Зеленый Дракон меня

Уносит на Красный холм

От сонных дворцовых палат.

К бисерной ширме прильну...»

Ларс (после паузы). «12 мая, 26 июля,

5 августа, 27 сентября.»

«Осенней дымкой маня,

Земля далеко внизу К себе мой притянет взгляд».

Ларс (отложив «Кука»). Синим московским вечером я сяду в вагон СВ, мягкий свет, тихое жужжание вентилятора, ужин из вагона-ресторана приносит официант в бе­лой куртке. Кофе, коньяк, пижама, легкое чтение на ночь... На другой день станция Чоп, процедура пересечения границы — и я европеец. До Братиславы в том же вагоне, но тут — Вена. Отныне я принадлежу ста­рой доброй конторе Томаса Кука. Но перед этим два часа в Вене: могила Бетховена — выставочный зал «Сецессион» — прогулка по Рингу — глоток свежего воздуха вблизи Петеркирх... (Снова в руках справочник.) Из Вены выезжать только экспрессом № 264 под названием «Моцарт» — отправ­ление в двадцать ноль-ноль. Бархатные за­навеси на окнах, белый бюстик композитора в каждом купе, увертюра к «Волшебной флейте» перед отходом, ресторан австрий­ской кухни до Кёльна с заказами по теле­фону со своего спального места... Но до Кёльна я не доеду, — Зальцбург, Инсбрук, от Инсбрука оттолкнуться и резко на юг. До Вероны. И — Милан. Это ; совершенно в другую сторону от Швеции, но я люблю возвращаться домой кружным путем. В Ми­лане недолго, совсем недолго, и сразу на­верх, к северу. «Некоторые любят похолод­ней»! «В США, Канаде, Великобритании и по всей Западной Европе дирекция Томаса Кука через безотказную телефонную сеть готова помочь вам двадцать четыре часа в сутки и триста шестьдесят пять дней в году!» На следующее утро Монтре, шесть восемнадцать, Лозанна, шесть сорок, и Франция, Франция, Франция... В Париже два-три дня в маленькой гостинице над го­родом, недалеко от Сакр-Кёр. Потом снова Кук, легкое покачивание на скорости триста километров в час, и под своды Амстердам­ского вокзала я въезжаю окончательным скандинавом. С железной дорогой покон­чено, дальше — морем, морем, морем... Наружная двухместная каюта, гостиная, ванна типа А, Б, С, D, верхняя палуба, бассейн с морской водой, сауна, синема­тека, кегельбан, ночной клуб, казино, диско­бар, шоу-салон...

Пауза.

Кресло. В кресле JIapc, За его спиной рюк­зак. Против Ларса Петушок. В руках его книга.

Петушок. Я тебе сейчас могу сказать самое такое сокровенное, тайное.

Ларс. Что?

Петушок. Что и самому себе не ска­жешь.

Ларс. Не надо!

Петушок. Вот послушай... (Пауза.) Не бойся. Мне и сказать-то нечего. Могу толь» ко спросить.

Ларс. Спроси.

Петушок молчит.

Тогда я тебя спрошу. Из пункта А в пункт Б вышел пешеход. Он шел всю первую поло­вину жизни и пришел в пункт... А. Где и прожил оставшуюся- вторую половину. По­чему?

Петушок. По кочану... Земля круглая.

Ларс. Нет, просто жизнь плоская. Так ты мне будешь писать?

Петушок. Нет.

Ларс. Вот и я хотел тебя попросить, что­бы ты мне не писал.

К ним подходит Владимир Иванович. Появляется Надя.

Владимир Иванович (Ларсу). Что чемодан не можешь завести?

Ларс. А чем тебе мой рюкзак не нра­вится?

Надя. В рюкзаке мнется.

Петушок. Жить надо налегке. Все свое ношу с собой.

Ларс (запихивает справочник в рюкзак) Меня давно пора пристрелить за то, что я до сих пор еще не повесился.

Надя. Ой, что вы такое говорите!

Владимир Иванович. Мы, Наденька», уже в таком возрасте, когда надо думать о боге. И о том, что за нами понесут на красных подушечках.

В а л ю ш а. За мной — только значок. «Сто двадцать лет Московскому зоопарку».

Надя. У меня сердце тоже иногда так схватит, схватит, а потом отпустит...

Петушок. Спортом надо заниматься.

В а л ю ш а. Каратэ.

Владимир Иванович. Кто его при­гласил?..

Пауза.

Петушок(Ларсу). Поезжай, не бойся» Тебя ждет твой король.

Ларс. И королева.

Петушок. По фамилии Королева.

Ларс. Что?.. Что, что?,..

Петушок. Слушай, встретишь короля, передай: есть там в России один Петушок. Еще прыгает, но уже не кукарекает. Пере­дашь?

В а л ю ш а. Красивый народ эти японцы. И все у них красиво. Вот каратэ, — в сущ­ности, наука убивать, а как красиво обстав­лено. Пояса: розовый, желтый, черный...

Владимир Иванович. Те же наши разряды: первый, второй, третий.

Ларс. «Столетие вагон-ресторана «Сад экс­пресс», лайн «Ориент-экспресс», официаль­ный юбилейный поезд — второго мая тысяча девятьсот восемьдесят третьего года». Лете гоу! Прошу!..

Валюша. Петушок, ты забыл... что мы траченная молью компания. Сильно тра,- ченная молью компания пожилых людей. А ты с нами как?.. Слушай, Петушок, а мо­жет... ты захотел себе такой цирк устроить? Помните, он нам про американский экспери­мент рассказывал? Нас позвал, старика из Брянска выписал, Пашу запустил... И сам сел в партер. А, Петушок?..

П е т у ш о к. Ладно, отваливаем. Уик-энд удался.

Надя(с чемоданом). Я однажды зарядку делать пробовала — икры на ногах стали расти и плечи пряметь. Для девушки некра­сиво. Я и бросила.

Дверь дома открывается. На крыльцо выхо­дит Паша.

Паша. Группа молодых людей в саду. Могла бы получиться неплохая картина в духе Ватто. Как дверь?

Ларс. Отличная работа!

Петушок(Ларсу). Слушай, у вас тоже так?

Ларс. Как?

Петушок. Сначала хорошо — хорошо, а потом плохо.

Паша. Никого с утра не разбудил? Я в пять встал, снял дверку с петель и там, за крыжовником, обстукивал.

Валюша. Спали как убитые.

Владимир Иванович. Чудненько!

Паша. Двойной шнур.

Надя. Очень художественно.

Паша. Медные гвоздики.

Валюша. Шикарнец!

Паша. Хотел сюрприз сделать — вы про­сыпаетесь, а тут дверь. К чему эта демонст­рация?

Ларс. Какая демонстрация?

Паша. Чемоданы, рюкзак, сумки... Что я не вижу?

Ларс. Да что вы к моему рюкзаку прице­пились?! Считайте, что меня уже нет. Владимир Иванович. И меня.

Надя. А я?

Петушок(Валюте). У меня есть твоя фотография. Мы _| сфотографировались на ВДНХ.

Валюша. Нет.

Петушок. У фонтана «Каменный цве­ток».

Валюша. Нет. Такого не было.

Петушок. Я еще попросил одного мужика щелкнуть моим аппаратом.

Валюша. Не знаю.

Петушок. Как же? Я в своем сером пальто с поясом, а на тебе юбка широка» в больших цветах.

Валюша. Такую юбку я никогда не но­сила.

Петушок. Ну, такие были, фестивальный фасон. Под Брижит Бардо работала. Валюша. Кто это?

Петушок. Да ладно прикидываться!.. Там еще узбек смешной в кадр попал, в ватном; халате, с самокатом, сыну, наверное, ку­пил... Хороший снимок получился. Шесть на девять.

Валюша. Все?

Петушок. Неужели не помнишь?

Валюша. Так вот. Не у «Каменного цвет­ка», а у фонтана «Дружба народов». На мне была юбка не в цветах, а в клетку. И не под Брижит Бардо, а под Жанну Моро. И не узбек, а казах. И не с самокатом, а а трехколесным велосипедом...

Петушок. Точно! Велосипед у него был маленький...

Валюша. Маленький... И не шесть на девять, а девять на двенадцать. Но ничего этого никогда не было.

Петушок. Да, я все это выдумал.

Валюша. И не было у тебя никогда фото­аппарата, и мужик не существовал, кото­рого ты попросил щелкнуть нас на ВДНХ,, и фотографии этой нет в природе.

Петушок. Нет.

Валюта. Нет.

Петушок. Нет. Не было такого снимка.

Валюша. Такого снимка нет.

Петушок. Нет такого снимка. Нет.

Валюша. Так вот. Вернешься домой, по­рви его, и кончим на этом. (Уходит в глубь сада.)

Паша. Надя, можно просить вашей руки? Гости в сборе. Отпразднуем свадьбу.

Надя. Но я не дала согласия...

П а ш а (Петушку). Для вас ничего не изме­нилось. Изменилось для меня. Для вас ни­чего не изменилось. (Наде.) Вы что-то хоте­ли мне сказать?

Надя. Я?.. Вы же сами...

Паша. Что?

Надя. Вы мне сказали...

Паша. Да, да, я слушаю.

Надя. Вернее, спросили, просили...

Паша(всем остальным). На следующий уик-энд снова сюда приедем. Зачем вещи туда-сюда таскать? Вас никто не гонит. Вас никто не гонит.

Надя. ...вот только что.

Паша. Ну, что, что? Что я вам сказал?

Надя. Я не знаю.

Паша. Ну, повторите, повторите!

Надя. Я не могу.

Паша. Почему?

Надя. Мне неудобно.

Паша. Почему, почему?

Надя. Я ничего не слышала.

Пет у шок (читает в книге). «Так понра­вились владыке стихи Вэнь-чана, что он при­казал увековечить их на стене павильона и прочитал их вслух раз, и другой, и третий».

Паша (резко). И почему— «мне сорок лет, но я молодо выгляжу»? Мне сорок лет, и я молодо выгляжу! «И», а не «но»! «И»!!

В руке у Паши обручальное , кольцо. Он протягивает его Наде.

Л а р с. У меня уже плохо понимаю русский язык. «Замуж» — это что-то зимой... или рыба?

Паша(Наде). Я просил вас быть моей же­ной. Неужели так трудно было повторить?.. Что, никто этого не слышал?

Пауза.

Свадьба отменяется по причине опередив­шего ее развода. Хорошо, раздел имуще­ства. Кому что?

Владимир Иванович. Петя, иди сюда!... Петя! Петя! Иди сюда. Быстро. Петушок. Что с тобой?

Владимир Иванович. Быстро! Скорее! Быстро!

Петушок. Что?.. Что?..

Владимир Иванович бежит к дверному про­ему, прижимается спиной к косяку. Секун­ду стоит, вытянувшись в струну.

Владимир Иванович. Теперь стис­ни. Стисни! Сильно! Сильно!.. Изо всех сил. Клещами... Положи мне руку на плечо.

Петушок. Я сильнее не могу.

Владимир Иванович. Можешь! Жми! Как клещами!

Петушок. Так?.. (Пауза.) А если рядом никого нет, чтобы стиснуть?

Владимир Иванович. Прижимаюсь к косяку и вдавливаюсь. Однажды так всю ночь простоял. Ты помнишь, помнишь, что случилось со мной, когда мы давно, пом­нишь, на курсы английского языка записа­лись? Помнишь, что там со мной случи­лось?

Петушок. Те курсы, двенадцать лет назад... Я думал, у тебя все прошло. Боль­ше никогда не было.

Владимир Иванович. Ты тогда мне стиснул, и я сразу пришел в себя... Как клещами! Жми!

Петушок. Я тогда был сильнее на две­надцать лет.

Владимир Иванович. Жми!

Петушок. Я стараюсь.

Владимир Иванович. Все.

Петушок. Я стараюсь, стараюсь...

Владимир Иванович. Все. Прошло. Хватит.

Петушок. Лучше, да, лучше?..

Владимир Иванович. Да убери ты руку! Больно!

Петушок (его трясет). Ты меня напугал. Пауза.

Владимир Иванович. Вот так, Петя. Это не я — плоть... тело.

Петушок. И часто это у тебя?

Владимир Иванович. Иногда.

Петушок. Тебе лечиться надо.

Владимир Иванович. Нет, Петя. Мне не врач нужен.

Петушок. А что?

Владимир Иванович. Косяк. (Идет вдоль забора.) В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и мысли, и квартира, и куда поехать летом, и где лекарства достать, и вкусно поесть..

В саду потемнело. Вот-вот пойдет дождь. Валюта, Надя, Ларе, Паша сидят на чемо­данах, одеты по-дорожному.

Через калитку в сад входит Кока. Длинный старый плащ, потрепанная кепка...

Валюша. Николай Львович, а мы волно­вались, где вы есть?

Кока. Я совершал прогулку.

Валюша. Посвежели лицом.

Кока. Неподалеку имеется пруд.

Ларс. Во, а говорили — воды нет!

Кока. Рыжая грязь на дне, и автомобиль­ные покрышки торчат.

Владимир Иванович. Заиление ис­кусственных водоемов с последующим их высыханием.

Кока. А раньше там караси шныряли.

Валюша. Не люблю пруды. Вода должна течь.

Кока. Я сжег брачное свидетельство.

Владимир Иванович. Что?..

Кока. На берегу пруда сохранилась лавоч­ка. Сидят старичок со старушкой, на облака смотрят. Мимо пруда, выше леса — смотрят на облака, и он ей что-то объясняет. Тихо что-то говорит. А большое облако развали­вается, разваливается, и из трещины — луч. Зеленый. Я сжег свидетельство. Старая бумага хорошо горит...

Ларс. Почему — зеленый?

Паша (Коке). Вы курите?

Кока. Нет. Никогда не курил.

Паша. Я думаю, откуда вы взяли спички.

Кока. Они жгли листья, старичок и ста­рушка, потом присели на лавочку, облако развалилось, и из трещины вырвался луч, зеленый, и он ей тихо говорил на ухо, а она слушала и смотрела. Мимо пруда, выше леса... Я приблизился к их костру — и — вспыхнуло.

Паша (он нервно смеется). У Перельмана в «Занимательной физике» описан любопыт­ный оптический эффект. Если солнце захо­дит за ярко очерченный горизонт, то в мо­мент, когда оно за этой преградой скры­вается, от спектра как бы отбивается край­ний луч — зеленый — и мы на мгновение его видим. Это последний кусочек белого света. С облаками это случается реже, но в данном случае, вероятно, была велика плотность облачной массы. Плотное облако было, Николай Львович?

Пауза.

Кока. Я был омерзителен, простите меня.

Валюша(Петушку). Знаешь, что я боль­ше всего ненавидела в наших отношениях? Как ты меня из года в год представлял своим друзьям! «Знакомьтесь — Валюша»

Петушок. А как ты хотела?

Валюта. Все-таки хорошо, что мы не поженились! Сколько раз уже развестись могли...

Петушок. Ты помнишь того старика?

Валюша. Все старики похожи.

Кока. Однажды, тогда, в двадцать четвер­том, в эти святые восемь дней, она рассмат­ривала фотографию, где я снят в профиль,, с этой проклятой балалайкой в руках. Она сказала... сказала: «Как хорошо, что на портрете ты в профиль». «Почему?» — спросил я. «Второй половины не видно», — сказала она. «А что там?»—спросил я «Суета», — сказала она и улыбнулась. (Смеется.) Мне надо ехать в Брянск. (Ухо­дит.)

Пауза.

Паша. Распаковывайте чемоданы, господа,, дачный сезон продолжается.

Владимир Иванович сидит у забора. Выгля­дит он внезапно постаревшим, серое лицо галстук развязан, костюм помят... Он кута­ется в плед.

Владимир Иванович. У меня все предки крестьяне были. Беднота. Несколько поколений в лаптях и в армяках ходили.. Поэтому я, наверное, и предпочитаю костюм. Наследственность во мне как-то криво отра­зилась. Наоборот. Никакой другой одежды

­я не признаю. Даже на юге — пиджак, гал­стук, ну, разве что светлые брюки себе поз­воляю. И туфли с дырочками. В чем дело? Ничего не могу понять. Вот до чего доводит наследственная бедность. Или с едой у меня вечные счеты. В столовой берут белый хлеб я черный одновременно. Я не могу. Негра­мотно! Или черный, или белый — вместе «нельзя. Эдак можно дойти до того, что по­дмазать черный кусок маслом, а сверху на него положить белый. Бутерброд с хлебом. Это же чушь. Нонсенс. Или еще — выпьют рюмку водки и запивают стаканом фрукто­вой воды. Я прямо завожусь! Напиток надо уважать. Смешай тогда прямо в стакане водку с «Буратино» и пей эту гадость. Одно и то же получится. А вот суп и варенное в нем мясо надо есть одновременно. Делают как: сначала суп выхлебают, а потом втарелке остается кусок мяса, он его от­дельно солит, с горчицей, и ест. Неграмотно. Ведь сейчас второе подадут, зачем его дуб­лировать? Там ты и будешь свой бифштекс ножом и вилкой разделывать. А суповое мясо надо потреблять параллельно с жид­костью. Будет грамотно. Если гарнир — рис, никогда не ем с ним соленых огурцов и грибов. С картошкой — да! Это идет. А с рисом и макаронами не идет. Но картошку никогда не ем с хлебом. Считаю, картошка и хлеб эквивалентны. После обеда чай — неграмотно. Горячее заливать горячим?! Только компот. Он создает равновесие в же­лудке и обеспечивает счастливый финал «беду. Откуда у меня это все?!.. Нет, не нравлюсь я себе. Ничего не могу с собой по­делать. Уж больно неграмотными были мои предки.

В а л ю ш а. Петушок, ты про моего мужа хотел послушать... Мой муж... Мой бывший муж был прохладным человеком. Никакого азарта — ли карты, ни ипподром... Он во­обще ничем не увлекался. Не умел играть ей в одну игру, ничего не коллекциониро­вал, не пил. И я тоже не была предметом его увлечений. Любил стоять у окна и смотреть во двор. Я иногда заглядывала ему в лицо, осторожно, как будто цветы поли­ваю, а сама так осторожно в глаза ему заглядываю. И всегда пугалась — до того ничего не было в его глазах. Ничего! По двору бегали дети, собаки, шныряли девочки в коротких юбках, мальчики в кожаных курточках... Но его взгляд был пуст. При­чем внутрь себя он тоже не смотрел, из глаз его ничего не источалось ни в ту, ни в другую сторону. И я страшно обрадова­лась, когда заметила однажды хоть что-то в его взгляде. К нам пришла студенточка из бюро добрых услуг мыть окна, быстро переоделась, завязала узлом свою ковбойку на смуглом животике, прыгнула на подокон­ник и запела. Вот тут-то я и увидела кое-что в глазах мужа. Я оставила эту певунью обедать. За обедом муж и на меня смотрел чуть внимательнее, чем раньше. Между нами троими возникло напряжение. И знаете, мне это понравилось. Это было уже похоже на жизнь. У нее были такие тонкие, желтенькие бровки, и вместо «л» она говорила «вэ». Я стала приглашать ее к нам убирать квартиру. Потом мы вместе обедали, пили чай, она мурлыкала свои песенки... И в один прекрасный момент они ушли из дома вместе, а я осталась одна. Я проиграла в этой игре. Но хоть что-то в нашей жизни произошло. А могли еще лет тридцать прожить без особых осложне­ний. Человек проснулся. Дай ему бог.

Петушок. Мы познакомились с Валюшей в милиции. Произошла авария, авто­катастрофа. На наших глазах. Но мы еще не были знакомы, и даже шли по разным сторонам улицы. Никто не пострадал, про­сто испугался один старик, упал на мосто­вую. Нас повели в отделение как свидете­лей, мы расписались в протоколе, и нас попросили проводить старика домой. Мы привели, его в маленькую каморку, он при­лег на диванчик и сразу заснул. Он лежал такой румяный и счастливый — как в гро­бу. Мы сидели на двух стульях, поставлен­ных рядом, — как в кино. Мы сидели, старик спал, время безвозвратно уходило, пахло яблоками... А потом мы поцеловались. В этот момент старик открыл глаза и ска­зал : «Поздравляю» — и снова заснул. Потом он часто давал нам ключ от этой самой каморки.

Из дома выходит Кока со своим потертым портфелем, садится на лавочку.

Пауза.

Надя. А я, наверное, замуж пойду. За летчика. Вернее, за вертолетчика. Я его в «Воздушном транспорте» вычитала. Он военный подвиг совершил — вертолет поса­дил на танцплощадку. Провода гитарам не порвал — все вежливо. У него над городом авария произошла, кругом дома, садиться некуда, он на танцплощадку и уместился. Поломку ликвидировал', перед танцующими извинился и улетел. И снова все затанце­вали. Я как заметку прочитала, сразу ему в часть написала, он ответил. Очень веж­ливо.

Валюша. Ну, ты, Надька, даешь!.. Он красивый?

Надя. Ой, мне, как всегда, не повезло! Заметку без фотографии напечатали. А уж когда он мне карточку прислал, посмот­рела — матушки!

Владимир Иванович. Урод?

Надя. Ален Делон! Мне председатель наш сказал: «Выйдешь замуж — кооператив за тобой оставим». Я сначала не хотела — все-таки по переписке... А теперь пойду.

П е т у ш о к. Повезло Делону.

Надя. У него у самого квартира. Правда, двухкомнатная.

Лapc. Твой вертолетчик случайно не на линии Джексонвилл—Майами работает? Надя. Нет, он по Подмосковью.

Ларс. А то я знал одного. Боб. Отличный парень! Вот глупо: мы однажды с другом отдыхать поехали в Майами, дикарем, а билет почему-то у нас до Джексонвилла был. Все до Майами поездом едут, а мы решили на вертолете. Из Джексонвилла в Майами — на вертолете! Прилетели, пошли комнату снимать, не у моря, а наверху, на горе. У моря все забито. Хозяин в ковбойке байковой, жара тридцать градусов, а он в байке ходит. И бородка маленькая, плот­ная, волосы как склеенные. В одной ком­нате сам живет, другую сдает клиентам. Утром проснулись — умываться, а полотенец нет. Мы хозяина зовем. Он в байковой ру­башке: «Не входит, — говорит, — полотен­це». «Как — не входит?.. Два доллара за кой­ку— и не входит?! Два доллара! Двушник!» И волосы в бороде такие толстые, как склеенные. Вот гад! «А простыня, — гово­рю, — входит?» — «Ес, входит». — «А по­душка входит?» — «Ес, входит». — «А поло­тенце?!» — «Ноу, а полотенце не входит». Мы с другом: «Войдет, гад! — прем на него. — Войдет, сука!.. Или мы тебе бороду отпилим». Дал он нам полотенце. Вошло полотенчико. Одно, правда, на двоих, но вошло. Нормально отдохнули.

Паша (запрокинув голову). Птица проле­тела. А как называется, не знаю... Обидно. Петушок. Зяблик.

Паша. А разве зяблики летом водятся?

Петушок. А почему нет?

Паша. Название какое-то...

Петушок. Какое?

Паша. Мерзлое. Орнитологией, что ли, заняться...

Лapc. Николай Львович, я .хотел вам ска­зать... мы хотели вам предложить... Мы тут посоветовались... Мы уезжаем, перебирай­тесь в этот дом вместе с вашим потомством и живите себе на здоровье. А мы будем приезжать по субботам и воскресеньям. (В сторону Нади.) Или прилетать. Если по­года летная.

Надя. Да ну вас!..

Кока. Нет, нет. Мне надо домой. Я вы­кручусь, всегда есть вариант. Мне в Брянс­ке уже обещали, я подал бумагу... соседу квартиру дают, нам комната его отойдет... Я выкручусь. Я осквернил. Я боюсь только одного, что не успею рассказать тому, кто родится... Я расскажу ему, как горела эта бумага. Края обуглились, а потом буквы стали исчезать одна за другой. Казалось, что сгорел большой кленовый лист. Сейчас дети быстро растут, я могу успеть.

Петушок. А может, все таки...

Кока. Нет, нет, мне надо в Брянск. Петушок подходит к дому. Поднимает один из щитов, которые раньше закрывали окна, а теперь стоят прислоненные к стене. Примеривает щит к окну.

Петушок. Паша, помоги мне.

Паша идет к Петушку. Вместе они прила­живают щит к окну.

Надя (открывает свою сумочку, что-то ищет там). А мы во Дворец бракосочетания не пойдем. В загс — и все. Во дворце — там надо шампанское заказывать...

Паша. Владимир Иванович, посмотри — прямо, криво?

Владимир Иванович (приближаясь к Паше). Правый край чуть повыше. Петушок. Так?

Владимир Иванович. Хорошо.

Надя(перебирая какие-то бумажки). А у вертолетчика моего аллергия на шипучие напитки. (Нашла фотографию, показывает.) Валюша, смотри — Ален Делон. Он мне про все написал, и про это. Веки от шипучих напитков опухают. Вообще ничего не пьет.

Ларе подхватывает щит. Паша берет в руки молоток, гвозди.

Паша. Это моя работа. (Приколачивает.) Так швед ты или прибалт?

Ларс. Как пожелаем — так и сделаем! (Бьет молотком по гвоздю.) Я буду вспоми­нать вас в своем Стамбуле, сидя в буфете Павелецкого вокзала, на берегу Эгейского моря, потягивая напиток «Буратино». Скол!

Паша приколачивает щит к стенам дома. Потом другой, потом третий.

Паша, Петушок, JIapc и Владимир Ивано­вич берут доски, подходят к двери, чтобы заколотить и ее.

Надя (прячет фотографию, закрывает сумочку). И я не пью. Меня часто пригла­шают, я отказываюсь, неудобно даже. У нас в подворотне жильцы выпивающие соби­раются, я иду когда поздно, зимой холодно, огней мало... страшно... Они так вежливо... Я отказываюсь, а они: «Пить не захотите — не надо, просим только посмотреть, как у нас все устроено». Я один раз посмотрела. В таком ящичке на стене, где пожарный кран, полочек набили, газеткой застелили, кружавчики по краям вырезали. Все у них там есть: стаканчики, тарелочки, ножик, вилочка... И собачка такая маленькая, кру­тится под ногами. Кто ей колбаски даст, кто кусочек хлебца... Симпатичная собачка. Коричневенькая. Очень все хорошо! Замеча­тельно! «До свидания, уважаемая, зарули­вайте, если что». Я пошла, а собачка за мной, бежит не отстает... Ну прямо Каштанка! А мне в детстве эту книжку бабушка перед сном каждую ночь читала. Поэтому мне по ночам всегда собаки снились, а утром бабушка говорила: это хороший сон — собака к другу, к другу... «А между тем

ста­новилось темно и темно. И по обе стороны? улицы зажглись фонари, и в окнах домоем огни. И шел крупный пушистый снег и кра­сил в белое мостовую, лошадиные спины, шапки извозчиков, и чем больше темнел воздух, тем белее становились предметы. А Каштанка все бегала взад и вперед и не находила хозяина. Мимо нее, заслоняя eй поле зрения и толкая ее ногами, безоста­новочно взад и вперед проходили незнако­мые люди. Они спешили куда-то и не обра­щали на нее никакого внимания. Каштан- кой овладели отчаяние и ужас. Она прижа­лась к какому-то подъезду и стала горько* плакать. Уши и лапы ее озябли, она была ужасно голодна. За весь день ей пришлось, пожевать только два раза: покушала у переплетчика немножко клейстеру да в од­ном из трактиров около прилавка нашла, колбасную кожицу — вот и все. Если бы она: была человеком, то, наверное, подумала бы: «Нет, так жить невозможно! Нужно застре­литься!»

И тут раздался крик Коки.

Кока. Что я наделал!.,

Валюша. Не надо...

Кока. Как я мог!..

Валюша. Милый Николай Львович, не надо.

Кока. Пустите меня!

Надя. Куда?.. Куда?.. Не пускайте его!

Кока. Постойте!.. Погодите!.. Как я мог!...

Валюша. Успокойтесь, дорогой.

Кока. Нет, нет... я должен... туда... я не могу... Пустите меня! Пустите!..

Кока вырывается из рук Валюши и Нади, бежит к двери и скрывается в доме.

Через мгновение Кока появляется на крылъце. Он торжествующе поднимает над голо­вой небольшой пакет.

Вот!.. Вот!.. Чуть не забыл... Склероз, дыря­вая голова. Оставил в тумбочке. Это соски! Соски! Своему правнуку купил... или кто» родится. В Москве чудесные соски, а у нас то бывают, то нет. Перебои. А мы уже за­пасли. Слава богу!..

Вдруг Паша выхватывает пакет из руте Коки и зашвыривает его в кусты.

Паша. Выбросьте эту гадость!

Кока. Что?.. Зачем?..

Паша. Это дрянь!

Кока. Я купил... Он родится... а уже «есть...

Петушок (Паше). Ты что, гад!.. Ты над стариком издеваешься! Это же старик!

К ока. Я ходил, выбирал..,

Паша (Коке). Я подарю вам соски. Швед­ские. Ароматические. Комплект.

Кока. Зачем шведские?

Паша. У меня есть. Мне привезли. Комп­лект. Двенадцать штук. Вам мало?

Кока. Там было восемь...

Паша. Если вам с детства пихали в рот вонючее изделие коопрезинтреста, вы всю жизнь будете тосковать по хорошей соске.

Кока. Простите...

Паша. Я хочу, чтобы вашему правнуку с самого начала было вкусно. Может быть, тогда он будет лучше нас.

Кока. Спасибо...

Паша. Я поеду провожать вас на вокзал. ’Только не поднимайте с земли эту гадость. Пауза.

В а л ю ш а. Вот я тетя Мотя! Зонт упако­вала, а дождь собирается.

Владимир Иванович. Под моим дойдем.

Валюша. Думаешь, поместимся?

Владимир Иванович. Думаю, да. Пауза.

В а л ю ш а. Солнце зашло, и сразу стало холодно. Что значит осень.

Надя. А когда солнечное затмение, темно бывает?

Лapc. Сумрачно.

Надя. Я один раз в кино пошла, выхожу, :а на улице, говорят, затмение было. Прозе­вала.

Петушок. Надо в календарь глянуть, когда следующее.

Владимир Иванович. Не скоро.

Н а д я. Я подожду.

Лapc. Надо стеклышко закоптить, через черное стеклышко все видно.

Н а д я. Ага.

Петушок. Вот и дождь.

Валюша. Мне показалось... я подумала... что именно сейчас мы все вместе могли бы жить в этом доме.

Занавес